"Человеку надо мало".

             «Человеку надо мало..» - писал в своём стихотворении Роберт Рождественский. Вот только понимание этого приходит к человеку, к сожалению, не сразу,  иногда – очень поздно. К некоторым – никогда. Что же есть это «мало»?

 Мы начинаем ощущать Родину,  когда уезжаем далеко  от неё и, возвращаясь, когда едва  замаячат знакомые очертания, сердце взволнованно застучит, легко вздохнёшь, радуясь любому полуразвалившемуся домишке, напоминающему о пережитом.

 Мы начинаем ощущать родственные  корни, когда вдруг теряем поддержку близких, которая, казалось, будет всегда.

 Родина,  связь поколений, любовь, цветущая земля и безграничное небо. Эти вечные ценности - суть жизни человека.  И те, у кого всё это есть, счастливые люди.  Не будет человек счастлив до конца, если лишить его хоть одного из этих звеньев. Подари человеку безбрежное небо, но дай надежду  вернуться на Землю – и без этой связи не будет гармонии в душе.

 Космос души. Говорят: «Большой души человек!» или «мелкая душонка». А можно ли измерить « космос души»? Думаю – нет. Он либо есть,  либо - нет.  Наверное, людям, у которых космос души есть, нужно мало. У таких людей есть понимание величия в малом. Космос души – понимание высших ценностей нашей жизни. И величие этих ценностей в их невероятной простоте.

Есть у Михаила Пришвина рассказ «Золотой луг». Многое вычеркнуто из памяти прошедшими годами, но, никогда не перечитывая после,  помню его со школьных лет. И  запомнился он мне не великолепием языка автора и мастерством описаний, а умением увидеть в обыденном то, что не каждому дано подметить.

Всю пойму реки в деревне одуванчики заполняли плотно и настойчиво из года в год. Как только тепло напитывало землю, неприхотливые одуванчики поднимали свои стебельки над травяным ковром и,  быстро устремляясь  к солнцу, скоро соединялись, образуя единое жёлтое полотно. На некоторое время луг становился царством пчёл. С утра и до заката пели они свои благодарные песни золотому лугу.

Период цветения одуванчиков не долог. Только начнёт солнце припекать посильнее, и полетят всюду одуванчиковые пушинки; дунет лёгкий ветерок, и взмывают ввысь тысячи белых воздушных самолётиков.

Одуванчики не сильно надоедали полеводам, пока чувствовали силу человека. Постепенно эта сила начала давать сбои. Земли  всё более порастали бурьяном, не распахивались. Одуванчики захватывали  всё большие и большие территории, беспрерывно разбрасывая свои пушинки.  Едва пушинка застревала на гребне пашни, укоренялась – и вот уже солнечный цветок  мирно качается  под  порывами ветра

Если вдруг хозяин замешкался с пахотой, весь участок становится золотым.

Поля же давно поросли одуванчиком вперемешку с другими сорными травами да молодыми тонкими берёзками.  

Сколько сил приходится тратить, чтобы избавиться от этого сорняка, который с невероятным упорством появляется то здесь, то там.

Стал одуванчик самым распространённым сорняком на наших огородах.

Восхитительны бывают в деревне майские тёплые  ночи с песнями соловьёв, благоуханием черёмухи, ароматом сирени, звуками оживающей после зимы природы.

Упорно торопятся  успеть к майским праздникам тюльпаны,  показал красные головки щавель, смородина наполнила всё вокруг себя нежным ароматом. А одуванчики  - это лишь фон, на котором  всё красивое  смотрится ещё красивее. И кто на них обращает внимание кроме пчёл да выведенных из себя огородников. Но наступает момент в жизни, когда начинаешь смотреть на привычное по – другому, как тогда в детстве после чтения «Золотого луга» .

Отец мой был прикован к постели. Не мог уже вставать, мало говорил: ему было тяжело это делать. Больше лежал в полузабытьи. Когда я спрашивала, что болит, неизменно отвечал, что ничего не болит, силы просто нет да ноги не слушаются, вот отлежусь маленько, окрепну, буду выходить на улицу.

Мне иногда казалось, что он, всегда относясь легкомысленно к своему здоровью, сейчас недопонимает всего ужаса и безнадёжности своего положения, хотя он изначально знал свой диагноз, я даже думала, что, может и лучше, пусть так, пусть думает о хорошем.

Тоска, когда я смотрела на него, казалось, пронизывала каждую клеточку моего организма. Но его « ничего не болит, отлежусь» давало какое-то, пусть небольшое, облегчение. Пока однажды, может быть в редкие минуты затихания боли, отец, задав несколько вопросов о моих делах, спросил или проговорил утверждая, глядя на клочок голубого неба – единственное, что было видно ему, лежачему больному: « Одуванчики, наверное, уже цветут»… И  столько было в этих словах боли. Тоски, безысходности, что  не столько поняла, сколько почувствовала я,  что и  знал отец, и  понимал всё о своей болезни – только щадил нас, тех кого любил. Вскоре отца не стало.

Пусть цветут одуванчики.