О нормативной модели понятия имущества в российском гражданском праве

Лапач Л.В.

    Кандидат юридических наук

О нормативной модели понятия имущества в российском                  

 гражданском праве

Уже более 10 лет в российском гражданском праве существует основное нормативное деление имущества на вещи и иное имущество, в том числе, имущественные права, прямо следующее из нормативного контекста ст. 128 ГК РФ. Однако в теоретическом плане центральная юридико-техническая категория «имущество» сводится в основном к противоположению вещей и имущественных прав. В то же время, действительное наполнение и соотношение основных составных частей имущества далеко выходит за рамки традиционных представлений юриспруденции о его строении.  

Именно имущество как центр имущественных отношений сообщает гражданскому праву свой собственный предмет. Принятие части четвертой Гражданского кодекса и связанные с этим изменения в существующем гражданском законодательстве непосредственно отразилось на формулировке предмета гражданского права. С 01.01.08 г. абзац 1 ст.2 ГК РФ действует в новой редакции, согласно которой гражданское законодательство регулирует договорные и иные обязательства, а также другие имущественные и личные неимущественные отношения, основанные на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности участников. Отсюда следует, что в ближайшей перспективе «другие имущественные отношения» не только поглощают  «связанные с имущественными личные неимущественные отношения», но и выступают в качестве категории, соотносимой с вещными, интеллектуальными и обязательственными отношениями. Это создает принципиально новую ситуацию, требующую значительной активизации исследований в области предмета гражданского права и имущества как базовой категории частного права, в особенности – современного строения понятия имущества, его потенциала и возможностей развития.    

     Как и всякая наука, гражданско-правовая теория существует постольку, поскольку в реальности существуют,  поддаются описанию и изучению регулируемые нормами гражданского права общественные отношения, охватываемые понятием «предмет гражданского права». Современное представление о таком предмете подразделяет гражданские правовые отношения на три крупных группы: имущественные и связанные с ними личные неимущественные отношения, а также неимущественные отношения о защите неотчуждаемых прав и свобод человека и других нематериальных благ.

Объём правового регулирования отношений разного рода неодинаков. Наиболее глубокое и детальное правовое регулирование осуществляется гражданским законодательством для отношений с непосредственно имущественным содержанием, а также связанных с ними личных неимущественных отношений.

Известно множество попыток определить содержание понятия «имущество», предпринимавшихся представителями экономической и юридической науки.

 Русская дореволюционная цивилистическая доктрина понимала под имуществом совокупность имущественных, т.е. подлежащих денежной оценке, юридических отношений, исключая из них личные отношения. Содержание понятия «имущество», сформированное цивилистической мыслью того времени, с юридической точки зрения выражается, с одной стороны, в совокупности вещей, принадлежащих лицу на праве собственности и в силу иных вещных прав, а также в совокупности прав на чужие действия. С другой стороны – в совокупности вещей, принадлежащих другим лицам, но временно находящихся в его обладании, и в совокупности обязательств, лежащих на нем.^[1] К.П. Победоносцев, придерживаясь аналогичных взглядов, указывал: «Власть человека над вещью содержит в себе право; требование лица к лицу основывается тоже на праве. Как в том, так и в другом случае интерес права заключается в вещи, ибо и требования гражданского права, большей частью, возникают  по поводу вещи. … Таким образом, все права по предмету действительного (фактического) обладания разделяются на две категории: вещные права и требования. Имея вещное право человек обладает вещью, обладает имуществом, имеющим значение вещи. Имея личное право или требование, человек обладает, в том или другом отношении, личной способностью другого человека, его волей и деятельностью, так что может требовать от него личного или вещественного исполнения, может требовать себе службы лицом или вещью».^[2] 

В.И. Синайский также не ставил под сомнение способности прав, принадлежащих лицу,  формировать имущественную сферу последнего, указывая на то, что имущество как абсолютная категория, целое, есть, в сущности, выражение идеи единства в праве. Сомнения В.И. Синайского вызывал в этой связи лишь вопрос о том, можно ли относить к имуществу как к объекту права не только права, но и обязанности лица.^[3]   

В советский период развития науки гражданского права в центре научного поиска оказывается не понятие «имущества», а предмет советского гражданского права как таковой и образующие его отношения – имущественные и неимущественные. Рассматривая существовавшие в то время воззрения на предмет гражданского права и характеризуя их как «юридическую» концепцию (В.И. Корецкого^[4]), «волевую» концепцию (С.Н. Братуся,^[5] С.С. Алексеева,^[6] В.П. Грибанова^[7]), «экономическую» концепцию (С.И. Вильнянского,^[8] М.И. Бару,^[9] Д.М. Генкина,^[10] Ю.К. Толстого,^[11] И.В. Федорова)^[12], экономическо-волевую концепцию (О.С. Иоффе^[13]), О.А. Красавчиков  пришел к выводу о том, что  имущественные отношения – это конкретные общественно-экономические отношения по владению, пользованию и распоряжению конкретными материальными благами, складывающиеся на основе экономических актов участников данных социальных связей, получившие свое наименование от своего

же специфического объекта – имущества, т.е. конкретных материальных благ (средств производства и предметов потребления).^[14]

Таким образом, имущественные отношения в структуре предмета гражданского права представляют собой общественные отношения, предметом которых являются имущественные блага. Но если в понимании имущественных отношений в качестве основной составной части предмета гражданского права среди ученых разногласия отсутствуют, то при характеристике предмета самих этих отношений единства мнений не наблюдается. Предметом дискуссии сейчас становится как легальное закрепление имущества, так и различные истолкования его как доктриной, так и практикой. В связи с этим представляется необходимым сосредоточиться, прежде всего, на нормативных предпосылках конструкции понятия имущества.

В литературе справедливо отмечено, что понятие «имущество» в праве имеет несколько значений. Так, по мнению И.В. Ершовой, существуют, по меньшей мере три аспекта понятия имущества. «Во-первых, под имуществом понимается совокупность вещей и материальных ценностей, в том числе деньги и ценные бумаги. Во-вторых, под «имуществом» понимается совокупность вещей и имущественных прав. Такое понимание следует, например, из ст. 128 ГК РФ. Наконец, под имуществом понимается совокупность вещей, имущественных прав и обязанностей, которые характеризуют имущественное положение их носителя».^[15] Согласимся с И.В. Ершовой в том, что понятие имущества действительно может рассматриваться в каждом из приведенных смыслов, однако определяющим для нас будет при этом нормативный текст п. 1 ст. 2 ГК РФ, согласно которому в числе имущественных прав (отношений) закон называет право собственности и другие вещные права, договорные и иные обязательства, а также другие имущественные отношения.

Современное определение отношений, регулируемых гражданским законодательством, создает для нас непростую проблему, связанную с тем, что, наряду с привычным делением гражданских правоотношений на вещные и обязательственные, закон указал и на другие имущественные отношения. Дело в том, что если содержание понятий права собственности, исключительных прав и обязательств нормативно раскрывается соответствующими подотраслями гражданского законодательства, то применительно к «другим имущественным отношениям» подобное детальное регулирование отсутствует. Это создает существенные теоретические затруднения в реализации норм гражданского права и вызывает неоднозначность судебной практики, что плохо сочетается с интересами гражданского оборота.

Кроме того, и само действующее законодательство не всегда четко в решении вопроса о том, какие же блага входят в понятие имущества, в связи с чем В.А. Лапач пишет, что «правовой диапазон понятия «имущество» имеет два полюса, на одном из которых располагаются классические вещи, на другом – обязательственные права требования», подчеркивая, что было бы недопустимым упрощенчеством рассматривать эти «полюса» в качестве бинарной оппозиции «вещи-требования». Между ними располагается обширная объектная гамма, характеризуемая сложнейшими межобъктными взаимодействиями и взаимопереходами»,^[16] в основе которой лежит необходимость определения содержания надобъектной категории «имущество».

Признавая справедливость данной точки зрения, мы хотели бы внести некоторое уточнение, которое состоит в том, что, если руководствоваться только прямым толкованием ст. 128 ГК, данный диапазон должен быть очерчен несколько иначе, а именно: на одном «полюсе» - вещи, на другом же – иное имущество (включая имущественные права). То обстоятельство, что имущественные права в существующем легальном контексте являются единственным «содержимым» категории иного имущества, еще не дает основания утверждать о равнозначности, тождественности данных понятий.

Более того, представляется, что положение имущественных прав в структуре  категории «имущество», как она представлена в действующем законодательстве, не отвечает реальному ее значению и соотношению с объектами, которые отнесены к вещам, с одной стороны, и к иному имуществу – с другой. История развития частного права показывает, что наиболее органичным и естественным образом правовые представления об имуществе формировались как представления о принадлежащих лицу вещах, в том числе, деньгах и ценных бумагах, а также правах требования.

Дальнейшее развитие этих представлений за счет отнесения к имуществу также и обязательств не всегда и не везде находили отражение в позитивном праве. Отсутствие в ст. 128 ГК РФ указания на обязательства в составе имущества может быть объяснено тем обстоятельством, что в структре Гражданского кодекса нет общей нормы об имуществе как таковом, а центральные положения об имуществе имеют свое основание в норме, которая регулирует объекты гражданских прав, но не обязательства. Видимо, уточнение состава имущества путем включения в него обязательств (пассива имущества) станет возможным тогда, когда законодатель примет решение о формулировании понятия имущества в общем виде. На наш взгляд, определенные предпосылки к движению в этом направлении усматриваются из контекста ст. 132 ГК РФ, указывающей на необходимость фиксации обязательств (долгов) в составе предприятия как имущественного комплекса, а также неисполненных обязанностей наследодателя, не связанных с его личностью, в составе наследственного имущества (ст. 1112 ГК РФ).    

Имея фундаментальное значение для гражданского права в целом и для его предмета в частности, понятие имущества как таковое изучено еще недостаточно. В большинстве случаев научная разработка данного понятия направлена на исследование имущественных совокупностей, принадлежащих определенным субъектам (гражданам, юридическим лицам, публично-правовым образованиям). Это вполне объяснимо, поскольку само понятие имущества органически взаимосвязано с состоянием присвоенности ценностей (благ), которые в свободном (юридически несвязанном) состоянии, не утрачивая ценности и статуса объекта гражданских прав, в состав имущества не входят.

Примеры подобного рода общеизвестны и многочисленны. Так, не входят в имущество бесхозяйные вещи, пока и поскольку на них не приобретено право собственности (ст. 225 ГК); даже по истечении года со дня постановки бесхозяйной недвижимой вещи на учет орган, уполномоченный управлять муниципальным имуществом, не может числить такую недвижимость в составе муниципального имущества. Аналогичный вывод может быть сделан и в отношении вещей, от которых собственник отказался (ст. 226 ГК), находки (ст. 227 ГК), безнадзорных животных (ст. 230, 231 ГК). Вряд ли есть основания для включения в состав имущества лица также имевших собственника объектов, временно находящихся в «незакрепленных» правовых состояниях, например, денежные и натуральные вклады учредителей хозяйственных обществ и товариществ до государственной регистрации создания соответствующих юридических лиц, наследственная масса до принятия ее наследниками и т.п. Однако такие промежуточные состояния, которые в истории частного права охотно именовали целевым бессубъектным имуществом, являются, на наш взгляд, лишь предпосылками имущества. Для формирования имущества как точного понятия цивилистики необходим субъект, по отношению к которому имущественная масса во всех возможных ее вариантах будет выступать в качестве совокупности прав по имуществу и имущественных же обязанностей.

Как пишет В. А. Лапач, «исторически имущественные отношения складывались вначале на базе фактического и титульного владения (держания, имения), значительно позднее - на основе регулярного права собственности и сопутствующих ему вещных прав. Этот правовой фундамент (статика имущественных отношений) является предпосылкой динамики общественных правовых связей – «договорных и иных обязательств», в которых по большей части гражданский оборот и реализуется. Однако что такое «другие имущественные отношения», которые по прямому указанию законодателя отнесены к предмету гражданского права? Если строго руководствоваться буквой закона, то под иными имущественными следует понимать такие отношения, которые: а) не имеют в своей основе права собственности и других вещных прав; б) не являются обязательствами. Следуя этой логике, к этим иным можно было бы отнести, пожалуй, лишь наследственные отношения, тем более что право наследовать имущество прямо включено в содержание правоспособности граждан (ст. 18 ГК РФ). Но вряд ли законодатель руководствовался именно этим соображением, скорее он исходил из того, что круг имущественных отношений гражданского права не может быть исчерпывающим образом описан или ограничен, если таковые отношения имеют стоимостную характеристику, а сами эти отношения основаны на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности их участников»^[17].

        С проблемой «других имущественных отношений» приходится сталкиваться все чаще и чаще, причем наблюдается функциональная и смысловая экспансия этого понятия, в связи с чем даже относительно устойчивые доктринальные представления о вещных и обязательственных отношениях требуют определенного пересмотра^[18]: достаточно сослаться на новеллу о возможности продажи имущественных прав (п. 4 ст. 454 ГК), которая заставляет говорить о расширении традиционной конструкции купли-продажи за пределы вещного мира.

        В связи с этим, следует обратить внимание и на то обстоятельство, что до настоящего времени остаётся дискуссионной природа самого права арендатора – является ли это право вещным, обязательственным или же имеет смешанный характер? Аргументы pro et contra каждой из этих возможностей могли бы составить сборник основных положений цивилистической теории (в различных, конечно, интерпретациях). Содержательный обзор А.О. Рыбалова^[19] лишний раз укрепляет во мнении, что окончательного и универсального вневременного решения этой проблемы, по всей видимости, не существует. Не соглашаясь с утверждением М.И. Брагинского и В.В. Витрянского о том, что русские дореволюционные юристы последовательно проводили взгляд на природу договора имущественного найма как на обязательственное правоотношение, в котором исключалась возможность наличия каких-либо вещно-правовых элементов,^[20] А.О. Рыбалов доказывает совершенно противоположное, а именно: большинство ученых и судебная практика признавали право арендатора вещным (вотчинным), однако не ранее того момента, как вещь передавалась нанимателю: «Иными словами, после получения вещи наниматель в силах приступить к ее самостоятельному использованию, которое осуществляется уже без помощи наймодателя, а потому это право приобретает вещный характер».^[21] 

В проект Гражданского уложения Российской империи были включены нормы, устанавливающие, что договор найма, внесенный в вотчинную книгу, обязателен для каждого нового приобретателя недвижимого имения до окончания срока найма (ст. 320). В том же случае, если договор найма не был внесен в вотчинную книгу, он признавался обязательным для нового собственника, если время заключения договора можно было достоверно установить, что недвижимое имущество до перехода права собственности на него к новому приобретателю находилось уже в пользовании нанимателя.^[22] Таким образом, за нанимателем при известных условиях признавалось право следования, которое по традиции характеризует именно вещные, а не обязательственные права. Однако, подобное решение продиктовано политико-правовой необходимостью, и в иных социально-экономических и политических условиях оно могло бы быть иным. Достаточно сравнить нормы действующего ГК РФ, чтобы в этом убедиться: пунктом 3 ст. 216 ГК установлено, что переход права собственности на имущество к другому лицу не является основанием для прекращения иных вещных прав на это имущество. Поскольку данная норма изложена в статье о вещных правах лиц, не являющихся собственниками (ст. 216), где отсутствует упоминание о праве арендатора, закон мягко уточняет, что переход права собственности (хозяйственного ведения, оперативного управления, пожизненного наследуемого владения) на сданное в аренду имущество к другому лицу не является основанием для изменения или расторжения договора аренды (п. 1 ст. 617 ГК), но не характеризует право арендатора ни как вещное, ни как обязательственное. Таким образом, вопрос о природе этого (и не только этого^[23]) права, казалось бы, вновь не имеет решения, если не определиться с основанием сохранения права арендатора при переходе права на имущество к другому лицу (право следования).

Современный исследователь проблематики вещных прав А.Н. Латыев утверждает, что наше современное законодательство не знает, в отличие, например, от проекта Гражданского уложения,^[24] аренды имущественных прав и предлагает расширить определение права следования (п. 3 ст. 216 ГК), распространив его также и на имущественные права и на результаты интеллектуальной деятельности, причем в зависимости от объекта правоотношения оно будет приобретать своё собственное «лицо».^[25] В то же время, по мнению А.Н. Латыева, «распространение права следования на обязательственные отношения представляется невозможным, а право следования при аренде (п.1 ст.617 ГК РФ), жилищном найме (ст.675 ГК РФ) и ссуде (п.1 ст.700 ГК РФ) не может рассматриваться иначе, как одно из ярчайших доказательств вещно-правового характера этих отношений».^[26]

Обсуждая данное соображение, необходимо обратиться к сформулированному этим же автором выводу о том, что для определения вещных прав вполне достаточно двух признаков – материальности их объектов и абсолютности вещных правоотношений. «Вещное право,- полагает А.Н. Латыев - может быть определено как абсолютное и имеющее своим объектом материальную вещь субъективное гражданское право»,^[27] чётко отделенное от других субъективных гражданских прав: от личных неимущественных и тех, что именуются интеллектуальной собственностью, - по характеристикам объекта соответствующего правоотношения, а от обязательственных – по признаку определенности обязанного лица. Эта аргументация представляется убедительной, право арендатора при таком подходе следует толковать именно как вещное право, усиленное правом следования, однако лишь в том случае, если имущество передается во временное владение и пользование.

Если же в арендном отношении реализована иная модель, предусмотренная статьей 606 ГК – только временное пользование (без владения), характер права арендатора радикально изменяется: это право является обязательственным, не сопровождается правом следования и не имеет другого важного признака вещного права – владельческой защиты (ст. 305 ГК). Правило о сохранении договора аренды в силе при изменении сторон (ст. 617 ГК) в случае арендного пользования без владения подлежит применению со значительными особенностями. При изменении собственника арендованного имущества договор аренды может быть сохранен, на наш взгляд, только по соглашению сторон (нового арендодателя и прежнего арендатора), поскольку право следования в такой ситуации не действует.

При перемене лиц на стороне арендатора в случае «чистого пользования» имуществом гарантированная возможность сохранить в силе договор аренды существует только при наследственном преемстве прав и обязанностей по договору аренды, если законом или договором не предусмотрено иное (п. 2 ст. 617 ГК), и то не в силу права следования, а в силу универсальности преемства в имуществе наследодателя (ст. ст. 1110, 1112 ГК).

Распространение права следования также на некоторые имущественные права (например, право залога) и на результаты интеллектуальной деятельности, как это предложено А.Н. Латыевым, однозначно «вырывает» право следования из системы вещных прав, однако в этом нет никакой трагедии, поскольку при таких условиях право следования приобретает связь с более высоким уровнем в систематике субъективных гражданских прав – правами абсолютного типа. Важно лишь определиться с тем, какие же права (кроме права собственности и иных вещных прав) должны быть отнесены к абсолютным.

Наибольшие сложности в этом плане представляют исключительные права. Проблема заключается в том, что, в силу не вполне удачной формулировки ст. 138 ГК, в понятие исключительных прав приходится включать также и личные неимущественные права. В какой-то степени, такая позиция законодателя отражает известную теоретическую установку, согласно которой исключительный характер признавался за авторским правом в целом. Так, О.С. Иоффе, полагая, что исключительное право характеризуется непередаваемостью (неотделимостью от автора) и недопустимостью использования произведения без согласия автора, писал, что если исключительность рассматривать в совокупности этих двух признаков, то «авторское право в целом предстанет в своем качестве исключительного субъективного права».^[28] Складывается достаточно необычная ситуация, когда специальный Закон от 9 июля 1993 г. № 5351-1 «Об авторском праве и смежных правах» давал более корректную дифференциацию авторских правомочий, различая личные неимущественные права (ст. 15) и имущественные (исключительные) права (ст. 16), нежели принятый позднее ГК РФ.^[29] С другой же стороны, нельзя не видеть, что неимущественные (неисключительные) авторские права также являются правами абсолютного типа, на что совершенно резонно указывал В.А. Дозорцев.^[30] Поэтому, говоря о правах следования применительно к абсолютным «интеллектуальным» правам, необходимо уточнение в том смысле, что рассмотрению подлежат лишь исключительные имущественные права.

По мнению А.Н. Латыева, некоторый абсолютный характер, служащий предпосылкой для их оборота, свойственен и правам требования. В качестве примера этот автор называет право следования, имеющее место при залоге имущественных прав. «В отличие от залога вещей, который сохраняется при переходе права собственности на предмет залога по прямому указанию ГК (п. 1 ст. 353), для имущественных прав аналогичное положение предусмотрено лишь в Законе о залоге^[31] (ст. 32). Несмотря на то, что под имущественными правами, составляющими предмет залога, и ГК (п. 1 ст. 336), и Закон о залоге (п. 1 ст. 54) понимают, в первую очередь, права требования, т.е. относительные права, право следования не утрачивает своего абсолютного характера, ибо обременяет оно не должника по требованию, а нового правообладателя – кредитора, в момент возникновения залогового права не являвшегося участником относительного обязательственного отношения, а потому и с залогодержателем по поводу данного объекта он находится лишь в абсолютном правоотношении».^[32] 

Приведенные выше соображения позволяют прийти к выводу о том, что в систематике вещных прав и прав абсолютного типа полного соответствия нет. Все вещные права являются абсолютными, однако не все абсолютные права являются вещными.

Эта простая констатация требует, однако, усиления внимания к вопросу об адекватности построения существующей правовой конструкции имущества реалиям общественных отношений.

Действительно, дискуссии о природе права арендатора, доверительного управляющего имуществом^[33] и иных титульных владельцев – это, на наш взгляд, лишь отражение того очевидного обстоятельства, что доктрина пока воздерживается от выхода за рамки традиционной оппозиции вещных и обязательственных прав, тогда как усложнение экономических взаимоотношений и сопровождающего их нормативного регулирования объективно требуют поиска возможностей к тому, чтобы расширить современные представления об имуществе с использованием даже тех возможностей, которые присутствуют в современном российском гражданском законодательстве.

Иллюстрацией к этому положению может являться содержательный обзор существующих точек зрения на природу права доверительного управляющего, предпринятый А.Б. Бабаевым. Критически относясь к известным на данный счет концепциям, этот автор совершенно верно замечает, что «в настоящее время нет никаких объективных оснований для сохранения института доверительного управления в том виде, в котором он существует сейчас в законодательстве. На практике доверительное управление осуществляется в основном в сфере управления денежными средствами и ценными бумагами, существующими в бездокументарной форме. Вполне возможно, для этих «предметов» и целесообразно сохранение доверительного управления. Ведь…вещные права существуют по поводу индивидуально-определенных вещей, а не таких «предметов», как бездокументарные ценные бумаги и денежные средства».^[34] Это весьма интересное наблюдение приводит А.Б. Бабаева к выводу, представляющемуся спорным: исходя из того, что управление вещами – явление нечастое на практике, он предлагает исключить доверительное управление индивидуально-определенными вещами из действующего гражданского законодательства или коренным образом пересмотреть его.

С этим предложением трудно согласиться. Оно исходит из полного отрицания автором возможности смешанных вещно-обязательственных прав, поскольку вещные и обязательственные правоотношения «вполне самостоятельны, никакие элементы одного из них не проникают в другое, они защищаются самостоятельными исками»^[35]. Однако понимание наличия вещно-правовых и обязательственно-правовых исков как условий существования самого субъективного права представляется ошибочной попыткой перенесения на современную почву идеи римского иска – actio.

Как представляется, затронутая проблема уже переросла рамки дискуссии о балансе вещно-правовых и обязательственно-правовых признаков и элементов в субъективном праве титульного владельца, скорее можно говорить о формировании новых видов субъективных имущественных прав, которые не являются ни вещными, ни обязательственными в традиционном представлении.

Гражданское право не может оставаться равнодушным к появлению и вовлечению в гражданский оборот имущественных благ и ценностей, правовая природа которых уже не может быть удовлетворительно объяснена ни с точки зрения вещного, ни с точки зрения обязательственного права, выступающих в виде своеобразных правовых полюсов, на крайние точки которых указывает ст. 128 ГК РФ.  Из контекста указанной нормы следует противоположение в структуре имущества двух поименованных объектных групп – вещей и имущественных прав. Между ними же располагаются объекты, не являющихся ни вещами (в т.ч. деньгами и ценными бумагами), ни правами требования. Более того, категория «иного имущества» включает в себя лишь одну закрепленную законом объектную группировку – имущественные права, которые наполняют ее содержание только лишь «в том числе». Для юридической науки и практики правоприменения чрезвычайно важно выяснить, можно ли считать множество «иного имущества» определенным, то есть, все ли элементы данного множества указаны в законе и является ли данное множество конечным, или же оно способно к развитию путем генерализации представлений об однотипных правовых явлениях – объектах гражданских прав, не соответствующих ни содержанию понятия «вещей». ни содержанию понятия «имущественных прав (требований)». Принципиальная тождественность прав титульных владельцев на чужие вещи и практическая невозможность объяснения их как правового явления средствами исключительно вещного или исключительно обязательственного права, сопряженная с очевидной невозможностью их отнесения ни к вещам, ни к обязательственным правам, открывает возможность для обсуждения их места в структуре объектной группы «иного имущества».  

Полагаем, что возможное решение проблемы могло бы состоять в доктринальном отнесении прав титульных владельцев чужим имуществом к группе «иного имущества» при одновременной теоретической разработке специальных способов регулирования соответствующих правоотношений, в том числе и особых процессуальных средств защиты соответствующих прав, имея в виду, что аналогичная задача регулярно возникает и в отношении прав лиц, признаваемых действующим правопорядком собственниками таких видов имущества, как бездокументарные ценные бумаги и безналичные денежные средства.^[36]

Вместе с тем, до последнего времени открытым оставался вопрос о том, возможно ли отнесение к имуществу информации. Уже достаточно давно в науке выявлено очевидное сходство информационных ресурсов с ресурсами природными, финансовыми и иными, многие авторы отмечали необходимость признания результатов интеллектуальной деятельности товаром,^[37] другие специалисты, как, например, В.А. Копылов, прямо указывают на то, что информационные ресурсы (информационные продукты) должны включаться в состав имущества собственника (владельца) при отнесении информации, содержащейся в этих информационных объектах, к нематериальным активам. При этом конструируется право информационной собственности (право признавать открытую информацию своей собственной), которое реализуется в совокупности и в тесной взаимосвязи с институтами:

авторского права, защищающего исключительное право производителя информации на распространение созданной им информации - информационного объекта (оригинала, подлинника документа);

вещной собственности, закрепляющей право собственности на отдельные экземпляры информационных объектов (информационных ресурсов, информационных продуктов как оригиналов (подлинников), так и копий документов).^[38]

Своеобразной предпосылкой данной позиции могло бы считаться построение так называемых «информационных отношений», объектами которых, по мнению О.А. Гаврилова, являются информация и информационные ресурсы.^[39] Однако, нельзя не видеть, что в судьбе информации как объекта гражданских прав и гражданских правоотношений за сравнительно короткий срок произошли существенные изменения. В первоначальной редакции ст. 128 ГК РФ информация была обозначена в качестве объекта гражданских прав за рамками содержания понятия имущества. Такая позиция законодателя несколько позднее была подкреплена в ст. 2 Федерального закона от 20 февраля 1995 г. № 24-ФЗ «Об информации, информатизации и защите информации», где информация понималась как сведения о лицах, предметах, фактах, событиях, явлениях и процессах независимо от формы их представления, однако в качестве элемента состава имущества и объекта права собственности (ст. 6) понималась не информация, а информационные ресурсы - отдельные документы и отдельные массивы документов, документы и массивы документов в информационных системах (библиотеках, архивах, фондах, банках данных, других информационных системах).

Федеральный закон от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации», сохранив прежнее понимание информации как сведений (сообщений, данных) независимо от формы их представления (ст. 2), достаточно определенно «развел» в стороны обладание информацией и право собственности (иное вещное право) на материальные носители, содержащие документированную информацию. Обладателем информации теперь признается лицо, самостоятельно создавшее информацию либо получившее на основании закона или договора право разрешать или ограничивать доступ к информации, определяемой по каким-либо признакам. Согласно п. 3 ст. 6 Закона, обладатель информации наделен широким кругом прав, как то:

1) разрешать или ограничивать доступ к информации, определять порядок и условия такого доступа;

2) использовать информацию, в том числе распространять ее, по своему усмотрению;

3) передавать информацию другим лицам по договору или на ином установленном законом основании;

4) защищать установленными законом способами свои права в случае незаконного получения информации или ее незаконного использования иными лицами;

5) осуществлять иные действия с информацией или разрешать осуществление таких действий.

        Нет сомнений в том, что, конструируя систему прав обладателя информации, законодатель использовал в качестве прототипа классическую триаду правомочий собственника, дополнив ее правом на защиту информации от незаконного получения (аналогом виндикации) и от незаконного использования иными лицами (аналог негаторного требования). Тем не менее, правовой режим закрепления информации за управомоченными субъектами обозначен именно как «обладание информацией», поскольку режим права собственности установлен исключительно для материальных носителей, содержащих документированную информацию (п. 5 ст. 6). Следовательно, в состав имущества, как и по ранее действовавшему закону, могут быть включены только материальные носители информации – вещи (ранее – информационные ресурсы).

        Наконец, следует отметить, что, согласно ст. ст. 17 и 36 Федерального закона от 18 декабря 2006 г. N 231-Ф3 «О введении в действие части четвертой Гражданского кодекса Российской Федерации», с 1 января 2008 г. из ст. 128 ГК РФ исключено упоминание информации в качестве объекта гражданских прав, а также признаны утратившими силу ст. ст. 138 и 139 ГК РФ, определявшие соответственно интеллектуальную собственность, служебную и коммерческую тайну. Заслуживает также самого внимательного анализа новелла, вводимая этим законом в определение регулируемых гражданским правом отношений (абз. первый п. 1 ст. 2 ГК РФ):

«Гражданское законодательство определяет правовое положение участников гражданского оборота, основания возникновения и порядок осуществления права собственности и других вещных прав, прав на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации (интеллектуальных прав), регулирует договорные и иные обязательства, а также другие имущественные и личные неимущественные отношения, основанные на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности участников».

        Эти новации демонстрируют несколько важных тенденций в развитии положений российского гражданского законодательства об имуществе.

Во-первых, исключение упоминания об интеллектуальной собственности в ст. 2 ГК и объединение результатов интеллектуальной деятельности со средствами индивидуализации под общим наименованием «интеллектуальных прав» свидетельствует о стремлении законодателя избежать прямого терминологического столкновения в базовой норме гражданского законодательства права собственности и других вещных прав с параллельной линией исключительных прав (интеллектуальной собственности)^[40] в целях дальнейшей дифференциации правовых режимов объектов вещных и интеллектуальных прав. Данное соображение поддерживается вводимым тем же законом в ст. 129 ГК РФ новым четвертым пунктом, который устанавливает необоротоспособность результатов интеллектуальной деятельности и приравненных к ним средств индивидуализации (ст. 1225) при способности к обороту прав на такие результаты и средства, а также материальных носителей, в которых выражены соответствующие результаты или средства.

        Во-вторых, законодатель, со всей очевидностью, стремится к предельно четкому установлению независимости интеллектуальных прав от права собственности на материальный носитель (вещь), в котором выражены соответствующие результат интеллектуальной деятельности или средство индивидуализации, определяя, что переход права собственности на вещь не влечет переход или предоставление интеллектуальных прав на результат интеллектуальной деятельности или на средство индивидуализации, выраженные в этой вещи (п. 2 ст. 1227 ГК РФ).

        В-третьих, принципиальное значение имеет обозначенное в законе строение понятия интеллектуальных прав, включающее в себя: а) исключительное право; б) личные неимущественные права; в) иные права (право следования, право доступа и др.).

        В-четвертых, закон однозначно относит исключительное право к имущественным правам (ст. 1226 ГК РФ) во всех случаях, то есть независимо от того, использует ли правообладатель результат интеллектуальной деятельности или нет; с другой же стороны, это право понимается как исключительное и имущественное и тогда, когда использование результатов интеллектуальной деятельности допускается без согласия правообладателей, но с сохранением за ними права на вознаграждение, в случае ограничений исключительного права, устанавливаемых Гражданским кодексом (ст. 1229).

        Таким образом, в основе построения современной нормативной модели  имущества находится главная в действующем российском гражданском законодательстве оппозиция вещей и иного имущества. Объектная группировка иного имущества, представляющая собой в настоящий момент логическое множество, состоящее из одного элемента – имущественных прав требования - способна вбирать в себя правовые блага и ценности, не находящие должного места и адекватного правового регулирования ни в объектной группе вещей, ни в объектной группировке имущественных прав обязательственного типа. Понятие имущества «отторгает» информацию и результаты интеллектуальной деятельности (приравненные к ним средства индивидуализации) и включает в себя вещи, приравненные к вещам деньги и ценные бумаги, а также «иное имущество», в том числе имущественные права, включая обязательственные права (требования), исключительные права и права титульных владельцев на чужие вещи.