Злость ушла. Где ты, любовь?
Добробоязнь
Что-то случилось со мной - исчезла злость. Не могу по-настоящему рассердиться даже на тех, кто вроде бы заслуживает этого. Раньше был какой-то лихой бесовский задор, работал как лошадь от зари и до зари, готовился к урокам до полуночи, искренне обижался на тех, кто на мой взгляд относился плохо к дорогой профессии и любимому предмету. Считал себя глубоко оскорблённым, если кто спрашивал, зачем всё это учить - и не учил. Чувствовал в себе силу, позволяющую войти в клетку с тигром. Вы-то меня поймёте, как прекрасно иметь мощь в сердцах рявкнуть на уроке на расшалившихся не в меру детишек, да так, чтобы от неожиданности в штанишки наложили. Или подхваченный адреналиновым девятым валом взвиться как лошадь на дыбы, хрястнуть ладонью по столешнице, искрошив ненароком попавшуюся под руку авторучку. И - сразу тишина. И сразу даже самый распоследний бузотёр понимает, что с тобой шутки плохи, что пришёл конец увещеваниям и уговорам, и что учитель в гневе страшен.
Ведь было, а? В то время и голос был тренированный, крикнешь в стакан - и он развалится на кусочки. А вот сейчас всё ушло. Не хочу кричать даже когда кажется, что вот-вот урок будет сорван, что теперь они уже до звонка на тебя больше не обратят внимание. И надо бы перекрыть их птичий базар могучим двадцативаттным баритоном, чтобы не тратить время урока на ожидание несбыточного - что они вновь замолкнут сами в ожидании продолжения твоих речей.
Когда ребёнок шестнадцати лет пытается тебя достать (просто, от скуки) и отвешивает плоские сальные, а то и просто хамские комментарии к твоим словам, думается, подошёл бы, мягко погладил бы его по головке, чтобы вмяло остряка в парту, чтобы клацнула у него челюсть, прикусив длинный язык, и - всё, проблема решена. Но теперь я не нахожу в себе моральных сил - и стремления - сделать это. И всё потому, что нет злости как стимулирующего и побуждающего фактора!
Почему? Может, всё из-за осознания собственной силы? Говорят, что сильно злится человек слабый - впрочем, как и обижается. Да, за эти годы я занялся культурой тела, теперь же поднимаю гирю на спортивном празднике больше всех в школе. Но что-то я не чувствую той силы, которая на самом деле могла вытеснить мою злость. А может я её просто не осознаю? Ведь свято место пусто не бывает. Или всё дело в опыте, в осознании мелочности обид и тленности обидчиков? А вдруг всё страшнее, вдруг наступил тот период наплевательского отношения и к работе, и к предмету, и к принципам, когда самое главное - собственное умиротворение: «Кричите, кричите, я помолчу, и голос целее будет, и нервы, да и урок скорее закончится - меньше надрываться».
Говорят, злость должна вытесниться любовью. Но вот беда, одно ушла, а другое ещё не пришло. Казалось бы, и то уже хорошо. Но нет того железного стержня, который раньше помогал держать на уроке железную дисциплину, позволял одним движением бровей трепетать нервы у большинства учеников.
Злость ушла. Царство ей небесное. Её с непривычки не хватает. Где ты, любовь?