Я-классный руководитель. Вызов на ковёр

Из дневника учителя.  Зоя Соснина

Сегодня для   Зои Ивановны,  учительницы четвертого «А» класса, обычный рабочий день.   Обычный?  Нет, в школе обычного не бывает.  Это у  кого-то могут быть  серые, похожие один на другой дни.  И людям бывает порою скучно, они размышляют, как бы «убить» очередной день. Зое Ивановне  никогда не было  скучно. Грустно, безрадостно, печально бывало, и нередко.  Но скучно – никогда. Сидящие на скамейках пенсионеры и «пионеры»  вызывали   недоумение.  «Отдайте вы мне своё лишнее время, я найду ему применение»,- молча   заклинала она их.
Если бы это чудо произошло,  нашлось бы у неё время посидеть у этюдника, порисовать, оставить на бумаге - памяти вот это чудесное утро.
- А что в нём особенного? – сказала  приятельница, тоже учительница, с которой встретились по дороге в школу, - серое какое-то.  Вот вчера было…».
  Зоя Ивановна спорить не стала.
    Нежнейший жемчужно  - розовый восход заставлял фосфоресцировать   выпавший ночью мягкий,  не успевший  осесть снежок.   Редкие  пока прохожие не нарушали тишину. Из  спящих окон  не гремела  режущая уши ново моднейшая  «музыка».   Даже вечно горланящий  киоск на проспекте дремал, чтобы через час – другой снова начать нести в уши прохожих  мутный поток безвкусицы,  глупых слов и  музыки эпохи неолита, каменного века или того периода, когда стали отпадать хвосты у обезьян, и они превращались в людей.     Как хорошо сделали те обезьяны, что не стали превращаться в людей, и остались на кокосовых пальмах!  Анна Ивановна поймала себя на том, что   неприятие   новомодных «шедевров» становится   всё сильнее.
- Вот когда я буду в вашем возрасте, я тоже буду любить классическую музыку, - вспомнила учительница разговор с молодым человеком.
 И в памяти всплыла чёрная тарелка  громкоговорителя на стене их полутёмной комнаты и голос мамы:
- Дочка, уже час ночи, ложись спать. Завтра трудно будет идти тебе  в школу
  Но по радио исполнялась музыка Грига.  Разве можно было спать?
   Любовь к классической музыке нужно воспитывать  с детства.  А что сейчас дети слышат по радио,  видят по телевизору?  Какими вырастут они? Смогут ли они  оценить прекрасное в настоящей музыке,  так же как и к настоящей живописи?  «Места, не занятые нами,  не мешкая, займёт  наш враг», - строчки поэта    стали  руководством  в работе учительницы.   Нужно   прививать   хороший вкус так, как   делают прививку от кори, дифтерии в раннем детстве. Своих четвероклассников, по причине отсутствия в маленьком городе  музеев изобразительного искусства,  она  начала воспитывать на репродукциях известных художников,  которые сама собирала с  юности,  покупая   иллюстрированные журналы  «Огонек» ради одной - двух  «картинок» – репродукций. И каждая из них была поистине бесценна и в прямом, и в переносном смысле.
  Любовь к театру   своим   воспитанникам она прививала    на самодеятельных спектаклях.   Четвероклассники  даже разучили оперу  «На крыльях новогодней сказки» и  несколько раз ставили   её на сцене школы.

На ковер за любовь...

    В кабинете физики, в котором проводились классные часы, на одной из стен были прибиты деревянные  рейки, на которые   прикреплялись репродукции. Однажды в десятом классе, где я не была классным руководителем, но вела физику, изучалась тема – дисперсия света. (Дисперсия - это разложение белого  солнечного света на цвета радуги.  И при соединении радужных лучей в один опять получался белый луч). Открытие в физике породило новое направление в искусстве - импрессионизм.  Я на уроке  рассказала  десятиклассникам и о художниках – импрессионистах - Дега, Мане и Моне, Ренуаре, Сезанне и других,  которые создавали свои картины,  используя законы  дисперсии.  Они штрихами наносили на полотно краски разного цвета, которые издали  производили впечатление объёмных, живых   тел и лиц.   Десятый класс не был подготовлен к восприятию живописи, с ними никто никогда не говорил об искусстве. Они молча  и равнодушно смотрели на  репродукции. И однажды я заметила, что после одного из уроков исчезла репродукция купальщицы  Ренуара. На просьбу  вернуть  её  никто не откликнулся.
Но  спустя  несколько дней меня вызвали на ковёр  к директору школы  прямо с урока.  Не чувствуя за собой особой вины, я переступила порог директорского кабинета и остановилась в недоумении.  На меня смотрели глаза Прокруста со всех стульев, стоящих вдоль стен. Там восседал школьный родительский комитет.
Не предложив сесть учителю,  директриса  гневным, так не свойственным ей  обычно голосом (её голос почти всегда таял от нежности к собеседнику),  заявила, что на меня  поступило заявление от родительницы одного из учащихся  за развращение детей голыми женщинами в кабинете физики. Как вещественное доказательство была предъявлена репродукция, исчезнувшая со стенда, величайшая редкость и ценность для меня.  Главный представитель импрессионизма, Ренуар, создал  тонкое по колориту, напоённое светом и воздухом полотно. Он стремился создать мимолётное состояние свето–воздушной среды. 
     Обычно находчивая и понимающая силу юмора,  я лишилась дара речи. Мировая известность полотен  ничего не говорила этим людям…  Это было другое измерение ценностей,  другое восприятие. 
Что-то пролепетав про  античные скульптуры в храмах Рима и Венеции, о   дивных копиях  обнажённых   скульптурных тел в Летнем саду Петербурга, про обнажённые тела в картинных галереях Эрмитажа, про скульптуры в Большом Театре,  в храмах Италии, вконец выбитая из колеи, я вернулась в кабинет.  На  счастье детей отпустили, и они не видели глаз,  покрасневших от бессильных слёз. Попытка  в глубинке привить детям любовь к искусству, желание научить  ребят понимать прекрасное , отличать пошлость от  красоты завершилась вызовом на ковер.  Возвращаться домой не хотелось в таком настроении.  Находиться в школе  тоже больше не могла.
      Одевшись и выйдя на улицу, долго бродила взад и вперед по главному проспекту. Останавливались автобусы, привозя с   работы  людей. Почти каждый второй из проходящих мимо  людей вежливо здоровался, спрашивал о здоровье. Это понемногу успокаивало. Тихий тёплый снежок мягко укутывал   плечи, стекал как душ, с зажжённых фонарей. Разноцветной мозаикой вспыхивали окна пятиэтажек.   Засветились окна и в моей квартире на четвертом этаже. Пришёл с работы муж. Дочки, наверное, приготовили ужин.  Меня ждут. Это значит, всё нормально.  Но в памяти остались беспрекословные, как у   верховного судьи, слова директрисы:
- Музеи – одно, а кабинет физики – другое! 
О том, что кабинет физики был практически единственным центром   в городе,  где ребята  могли увидеть  хотя бы репродукции великих мастеров,  она слушать не желала.   Пусть школьники изучают «шедевры» по изображениям голых тел на стенах туалетов, на партах, заборах?  В то время в городе ещё не было ни музыкальной школы, ни школы искусств, ни театральных кружков.
  А из киоска на проспекте, оглушая прохожих, в довольно позднийчас    ещё гремела, забивая гвозди в черепную коробку,  глупая безвкусица,  современные «шедевры» типа «Руки вверх».
    Стены подъезда были изрисованы,  исписаны теми воспитанниками «строгой морали», для которых в школе не нашлось ни места, ни времени из-за загруженности   учебных  программ.
 А в свободное от занятий время  какой глупец будет бесплатно работать? Кто будет после  уроков,    без оплаты,   разучивать с детьми спектакли,  кто будет возить их по музеям?  Только  фанаты,   которые  пытаются  привить детям  хороший вкус. Хотя и отдавали себе отчет в том, что это – только одна капля кристально чистой воды.  И всё же…   
  …Вот только бы им не мешали.