И дольше века длится день...

МОЙ ПАСТЕРНАК И ДОЛЬШЕ ВЕКА ДЛИТСЯ ДЕНЬ…

СЛАЙД 1. (Звучит Прелюдия № 8 А.Н. Скрябина. Здесь и далее действующие лица читают стихотворения целиком или приведённые фрагменты.)

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне на волю хода нет.

<...>

Что же сделал я за пакость,

Я убийца и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой земли моей.

Б. Пастернак. Нобелевская премия

Это стихотворение Борис Пастернак сочинил в 1959 г. на пороге своего 70-летия. И говорится в нём о событиях, заставивших его написать заявление об отказе от Нобелевской премии, когда были остановлены все издания переводов и Пастернак оставлен без какого-либо заработка. Запрещённый поэт... Сегодня мы поговорим о жизни и творчестве русского поэта, прозаика, философа, переводчика Бориса Леонидовича Пастернака.

СЛАЙД 2. ПАСТЕРНАК, БОРИС ЛЕОНИДОВИЧ (1890–1960), русский поэт, прозаик, переводчик. Родился 10 февраля 1890 в Москве.

    Начиналось же все с музыки. И живописи. Мать будущего поэта Розалия Исидоровна Кауфман была замечательной пианисткой, ученицей Антона Рубинштейна. Отец – Леонид Осипович Пастернак, знаменитый художник, иллюстрировавший произведения Льва Толстого, с которым был тесно дружен.

СЛАЙД 3. Дом Веденева у старых Триумфальных ворот (дом, в котором родился Б. Л. Пастернак).

СЛАЙД 4. Дух творчества жил в квартире Пастернаков на правах главного, всеми боготворимого члена семьи. Здесь часто устраивались домашние концерты с участием Александра Скрябина, которого Борис обожал. «Больше всего на свете я любил музыку, больше всех в ней – Скрябина», – вспоминал он впоследствии. Мальчику прочили карьеру музыканта. Еще в пору учебы в гимназии он прошел 6-летний курс композиторского факультета консерватории, но...

СЛАЙД 5. Многим, если не всем, Борис обязан отцу, академику живописи Леониду Осиповичу Пастернаку, и матери, превосходной пианистке... В доме постепенно устанавливалось господство музыки и красок. Отец запечатлевал мгновения: он рисовал повсюду — в концертах, в гостях, дома, на улице, — делая мгновенные зарисовки. Его рисунки как бы останавливали время.

СЛАЙД 6. Мать, Розалия Кауфман, передала Борису самозабвенную любовь к музыке. Больше всего на свете он любил музыку, больше всех в ней — Скрябина. В казённой квартире училища живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой устраивались небольшие домашние концерты, участие в которых принимали и А.Скрябин, и С. Рахманинов. В ближайший круг друзей и сотрудников по училищу входили В. Поленов, И. Левитан, В. Серов.

«...Я сын художника, искусство и больших людей видел с первых дней и к высокому и исключительному привык относиться как к природе, как к живой норме. Социально, в общежитии оно для меня от рождения слилось с обиходом...» (Из письма к М.А.Фроману 17 июня 1927 г.)

СЛАЙД 7.

Я рос. Меня, как Ганимеда,

Несли ненастья, сны несли.

Как крылья, отрастали беды

И отделяли от земли.

Я рос, и вот уж жар предплечий

Студит объятие орла.

<...>

Но разве мы не в том же небе?

На то и прелесть высоты,

Что, как себя отпевший лебедь,

С орлом плечо к плечу и ты.

Б. Пастернак «Я рос. Меня, как Ганимеда...»

6 августа 1903 года Леонид Пастернак так пишет о своём сыне: «Вчера Борюша слетел с лошади, и переломила ему лошадь бедро…» В результате этой травмы Борис Пастернак приобрёл несомненный поэтический антураж –одна нога стала у него короче другой, совсем как у Байрона. Впрочем имела место и травма головы - зубы у тринадцатилетнего подростка выросли редкими, большими и торчащими вперёд, о чём упоминала и Марина Цветаева: « Он одновременно похож на бедуина и его лошадь».

СЛАЙД 8. Пастернак окончил классическую гимназию в 1908 году. Но ещё учась в гимназии, занимался музыкой, его учителем был Александр Скрябин. Борис за шесть лет прошёл предметы композиторского факультета консерватории (кроме оркестровки) и готовился сдавать экстерном. Пастернак написал две прелюдии (ми-бемоль минор и соль-диез минор) и сонату (си минор) для фортепиано.

Начиная с детских воспоминаний и до последних дней он всегда видел мир в своей поэзии, лирической и традиционной прозе, в красках и линиях. Пастернак как бы не разлучался с мольбертом и палитрой, и мысленно смешивать краски для него было наибольшим удовольствием.

СЛАЙД 9. Стихи Пастернак начал писать летом 1909 г., но первое время не придавал им серьёзного значения и своих занятий поэзией не выказывал. Впоследствии он писал про свои первые стихи в «Охранной грамоте»... «В то время и много спустя я смотрел на свои стихотворные опыты как на несчастную слабость и ничего хорошего от них не ждал).

СЛАЙД 10.

СЛАЙД 11. Летом 1908 года Борис Пастернак Ппринят на юридический факультет Московского университета, а в следующем году переведён на философское отделение историко-филологического факультета.

СЛАЙД 12. К 1912 г. мать скопила денег и предложила Борису поехать за границу. Он выбрал Марбург, где в те годы процветала знаменитая философская школа, во главе которой стоял Герман Коген. «Это какое-то глухое напряжение архаического. И это напряжение создает все: сумерки, душистость садов, опрятное безлюдье полдня, туманные вечера. История становится здесь землею», – так Пастернак описывал полюбившийся навеки город в одном из писем на родину.

    Глава марбургской школы философов-неокантианцев Герман Коген предложил Пастернаку остаться в Германии для получения докторской степени. Карьера философа складывалась как нельзя более удачно. Однако и этому началу не суждено было осуществиться.

СЛАЙД 13. Молодой человек впервые серьезно влюбляется в бывшую свою ученицу Иду Высоцкую, заехавшую вместе с сестрой в Марбург, чтобы навестить Пастернака. Всем его существом завладевает Поэзия.

    Я вздрагивал. Я загорался и гас.

    Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, –

    Но поздно, я сдрейфил, и вот мне – отказ.

    Как жаль ее слёз! Я святого блаженней.

    Я вышел на площадь. Я мог быть сочтён

    Вторично родившимся. Каждая малость

    Жила и, не ставя меня ни во что,

    В прощальном значеньи своём подымалась.

    (Марбург)

СЛАЙД 14. Стихи приходили и раньше, но лишь теперь их воздушная стихия нахлынула столь мощно, неодолимо, взахлеб, что стало невозможно ей противостоять. Позже в автобиографической повести «Охранная грамота» (1930) поэт попытался обосновать свой выбор, а заодно дать определение этой овладевшей им стихии – сквозь призму философии: «Мы перестаем узнавать действительность. Она предстает в какой-то новой категории. Категория эта кажется нам ее собственным, а не нашим состоянием. Помимо этого состояния все на свете названо. Не названо и ново только оно. Мы пробуем его назвать. Получается искусство». О поэзии ещё было рано думать, но она уже влияла на его судьбу, невидимо притягивая и выделяя. Он не стремился к изучению мира, он созерцал. И тем не менее занятия философией не прошли для него даром, как, впрочем, и занятия музыкой. В его поэзии и прозе нередко можно встретить попытки эстетического познания мира.

СЛАЙД 15. По возвращении в Москву Пастернак входит в литературные круги, в альманахе «Лирика» впервые напечатаны несколько не переиздававшихся им впоследствии стихотворений. Вместе с Николаем Асеевым и Сергеем Бобровым поэт организовывает группу новых или «умеренных» футуристов – «Центрифуга».

    В 1914 вышла первая книга стихов Пастернака – «Близнец в тучах». Название было, по словам автора, «до глупости притязательно» и выбрано «из подражания космологическим мудреностям, которыми отличались книжные заглавия символистов и названия их издательств». Многие стихотворения этой, а также следующей (Поверх барьеров, 1917) книг поэт впоследствии значительно переработал, другие никогда не переиздавал.

СЛАЙД 16. В том же, 1914, он познакомился с Владимиром Маяковским, которому суждено было сыграть огромную роль в судьбе и творчестве раннего Пастернака: «Искусство называлось трагедией, – писал он в «Охранной грамоте». – Трагедия называлась Владимир Маяковский. Заглавье скрывало гениально простое открытие, что поэт не автор, но – предмет лирики, от первого лица обращающейся к миру».

    «Время и общность влияний» – вот что определило взаимоотношения двух поэтов. Именно схожесть вкусов и пристрастий, перерастающая в зависимость, неизбежно подтолкнула Пастернака к поиску своей интонации, своего взгляда на мир.

СЛАЙД 17. Марина Цветаева, посвятившая Пастернаку и Маяковскому статью Эпос и лирика современной России (1933), определяла разницу их поэтик строчкой из Тютчева: «Все во мне и я во всем». Если Владимир Маяковский, писала она, – это «я во всем», то Борис Пастернак, безусловно – «все во мне».

СЛАЙД 18 . Действительное «лица необщее выраженье» было обретено в третьей по счету книге – «Сестра моя – жизнь» (1922). Не случайно, что с нее Пастернак вел отсчет своему поэтическому творчеству. Книга включила стихи и циклы 1917 и была, как и год их создания, поистине революционной – но в другом, поэтическом значении этого слова:

    Это – круто налившийся свист,

    Это – щёлканье сдавленных льдинок,

    Это – ночь, леденящая лист,

    Это – двух соловьёв поединок.

    «Определение поэзии»

Новым в этих стихах было все. Отношение к природе – как бы изнутри, от лица природы. Отношение к метафоре, раздвигающей границы описываемого предмета – порой до необъятности. Отношение к любимой женщине, которая...вошла со стулом, / Как с полки, жизнь мою достала / И пыль обдула.

    Подобно «запылившейся жизни» в данных строках, все явления природы наделены в творчестве Пастернака не свойственными им качествами: гроза, рассвет, ветер очеловечиваются; трюмо, зеркало, рукомойник оживают – миром правит «всесильный бог деталей»:

    Огромный сад тормошится в зале,

    Подносит к трюмо кулак,

    Бежит на качели, ловит, салит,

    Трясёт – и не бьёт стекла!

    (Зеркало)

СЛАЙД Сборник его стихов «Сестра моя — жизнь». Эта книга принесла ему широкую известность и самим им воспринималась как утверждение своей творческой позиции. Борис Леонидович с особым удовольствием надписывал дарственные экземпляры Н. Асееву , А. Ахматовой, О. Мандельштаму, В. Катаеву и многим другим.

Подписывая книгу В. Маяковскому, он выразил своё недоумение по поводу отказа от высоких возможностей лирического самовыражения в пользу подённой мелочи случайных и временных задач. Сопоставив бесстрашие раннего Маяковского и силу его гневного вызова обществу с теперешними бессодержательными и «неуклюже зарифмованными прописями», Пастернак написал стихотворение «Маяковскому».

Вы заняты нашим балансом,

Трагедией ВСНХ,

Вы, певший Летучим Голландцем

Над краем любого стиха.

<...>

И вы с прописями о нефти?

Теряясь и оторопев, Я думаю о терапевте,

Который вернул бы вам гнев.

<...>

Б. Пастернак. Маяковскому

СЛАЙД Поэзия для Пастернака была внутренней, душевной потребностью. Зарабатывать переводами он стал уже в 1918-1921 гг. В этот период им было переведено пять стихотворных драм Генриха Клейста и Бена Джонсона, интермедии Ганса Сакса, лирика Иоганна Вольфганга Гёте. В 1931 г. поэт отправляется на Кавказ и пишет стихи, вошедшие в цикл «Волны», в которых нашли отражение его впечатления от Кавказа и Грузии.

Он увлекается переводами с грузинского. В 1938-м начинает переводить пьесы Уильяма Шекспира — «Гамлет», «Отелло», «Король Лир», «Ромео и Джульетта». Затем настала очередь «Марии Стюарт» Фридриха Шиллера, «Фауста» Гёте.

В начале 1920-х гг. отец серьёзно болел, мать и сёстры уехали в Германию для его длительного лечения. В эти годы Борис Леонидович писал стихи, включённые в сборник «Темы и вариации». В 1925-м он взялся за стихотворный роман — поэму «Спекторский», в значительной мере автобиографический. Затем создаётся стихотворный цикл «Высокая болезнь», поэмы «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт».

Мне четырнадцать лет.

ВХУТЕМАС

Ещё — школа ваянья.

В том крыле, где рабфак,

Наверху,

Мастерская отца.

В расстояньи версты,

Где столетняя пыль на Диане

И холсты,

Наша дверь.

Пол из плит,

И на плитах грязца.

Это — дебри зимы.

С декабря воцаряются лампы.

Порт-Артур уже сдан,

Но идут в океан крейсера,

Шлют войска,

Ждут эскадр,

И на старое зданье почтамта

Смотрят сумерки,

Краски,

Палитры

И профессора.

Сколько типов и лиц!

Вот душевнобольной.

Вот тупица.

В этом теплится что-то.

А вот совершенный щенок.

В классах яблоку негде упасть

И жара как в теплице.

Звон у Флора  и Лавра

Сливается

С шарканьем ног.

Как-то раз,

Когда шум за стеной,

Как прибой, неослаблен,

Омут комнат недвижен

И улица газом жива, —

Раздаётся звонок,

Голоса приближаются:

Скрябин.

О, куда мне бежать

От шагов моего божества!

Близость праздничных дней.

Четвертные.

Конец полугодья.

Искрясь струнным нутром,

Дни и ночи

Открыт инструмент.

Сочиняй хоть с утра,

Дни идут.

Рождество на исходе.

Сколько отдано ёлкам!

И хоть бы вот столько взамен.

<...>

Б. Пастернак. Детство (из поэмы «Девятьсот пятый год»)

СЛАЙД Между тем, эпоха предъявляла к литературе свои жестокие требования – «заумная», «маловразумительная» лирика Пастернака была не в чести. Пытаясь осмыслить ход истории с точки зрения социалистической революции, Пастернак обращается к эпосу – в 20-х годах он создает поэмы Высокая болезнь (1923–1928), Девятьсот пятый год (1925–1926), Лейтенант Шмидт (1926–1927), роман в стихах Спекторский (1925–1931). «Я считаю, что эпос внушен временем, и потому... перехожу от лирического мышления к эпике, хотя это очень трудно», – писал поэт в 1927.

    Наряду с Маяковским, Асеевым, Каменским, Пастернак входил в эти годы в ЛЕФ («Левый фронт искусств»), провозгласивший создание нового революционного искусства, «искусства-жизнестроения», должного выполнять «социальный заказ», нести литературу в массы. Отсюда обращение к теме первой русской революции в поэмах Лейтенант Шмидт, Девятьсот пятый год, отсюда же обращение к фигуре современника, обыкновенного «человека без заслуг», ставшего поневоле свидетелем последней русской революции, участником большой Истории – в романе Спекторский. Впрочем, и там, где поэт берет на себя роль повествователя, ощущается свободное, не стесненное никакими формами дыхание лирика:

    То был двадцать четвёртый год. Декабрь

    Твердел, к окну витринному притёртый.

    И холодел, как оттиск медяка

    На опухоли тёплой и нетвёрдой.

    (Спекторский)

СЛАЙД Привыкшему руководствоваться правотою чувств, Пастернаку с трудом удается роль «современного» и «своевременного» поэта. В 1927 он покидает ЛЕФ. Ему претит общество «людей фиктивных репутаций и ложных неоправданных притязаний» (а подобных деятелей хватало среди ближайшего окружения Маяковского); кроме того, Пастернака все меньше и меньше устраивает установка лефовцев «искусство – на злобу дня».

    В начале 30-х годов его поэзия переживает «второе рождение». Книга с таким названием вышла в 1932. Пастернак вновь воспевает простые и земные вещи: «огромность квартиры, наводящей грусть», «зимний день в сквозном проеме незадернутых гардин», «пронзительных иволог крик», «вседневное наше бессмертье»... Однако и язык его становится иным: упрощается синтаксис, мысль кристаллизуется, находя поддержку в простых и емких формулах, как правило, совпадающих с границами стихотворной строки. Поэт в корне пересматривает раннее творчество, считая его «странной мешаниной из отжившей метафизики и неоперившегося просвещенства». Под конец своей жизни он делил все, что было им сделано, на период «до 1940 года» и – после. Характеризуя первый в очерке Люди и положения (1956–1957), Пастернак писал: «Слух у меня тогда был испорчен выкрутасами и ломкою всего привычного, царившими кругом. Все нормально сказанное отскакивало от меня. Я забывал, что слова сами по себе могут что-то заключать и значить, помимо побрякушек, которыми их увешали... Я во всем искал не сущности, а посторонней остроты». Однако уже в 1931 Пастернак понимает, что:

Есть в опыте больших поэтов

Черты естественности той,

Что невозможно, их изведав,

Не кончить полной немотой.

В родстве со всем, что есть, уверясь,

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту.

(Волны)

«Черты естественности той» во «Втором рождении» настолько очевидны, что становятся синонимом абсолютной самостоятельности, выводящей поэта за рамки каких бы то ни было установлений и правил. А правила игры в 30-е годы были таковы, что нормально работать и при этом оставаться в стороне от «великой стройки» стало невозможно. Пастернака в эти годы почти не печатают.

СЛАЙД Поселившись в 1936 на даче в Переделкине, он, чтобы прокормить свою семью, вынужден заниматься переводами. Трагедии Шекспира, Фауст Гете, Мария Стюарт Шиллера, стихи Верлена, Байрона, Китса, Рильке, грузинские поэты... Эти работы вошли в литературу на равных с его оригинальным творчеством.

СЛАЙД Еще в конце 10-х годов он начал писать роман, который, не будучи завершенным, стал повестью Детство Люверс – историей взросления девочки-подростка. Повесть получила высокую оценку критики. Поэт Михаил Кузмин даже поставил ее выше пастернаковской поэзии, а Марина Цветаева назвала повесть «гениальной».

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД В 1930–1940 годы Пастернак не устает мечтать о настоящей большой прозе, о книге, которая «есть кубический кусок горячей, дымящейся совести».

СЛАЙД В военные годы, помимо переводов, Пастернак создает цикл Стихи о войне, включенный в книгу На ранних поездах (1943). После войны он опубликовал еще две книги стихов: Земной простор (1945) и Избранные стихи и поэмы (1945).

СЛАЙД

СЛАЙД В работе над поэзией Борис Леонидович обращался не только к традиционной художественной культуре А.Пушкина, Ф.Тютчева, А.Блока, но и к темам Нового завета. Причём общение с современниками было для него столь же важно, как и обращение к поэтам прошлого.

«...В моём отдельном случае жизнь переходила в художественное претворение, как оно рождалось из судьбы и опыта». Но что такое «судьба и опыт» в от-
дельном случае? Это опять-таки «художественное претворение», с которым были связаны встречи, переписки, беседы — с В.Маяковским, М.Цветаевой, Н.Асе-
евым, Паоло Яшвили, Тицианом Табидзе.

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД В 1952 г. Борис Леонидович перенёс тяжёлый инфаркт, но напряжённая творческая работа помогла ему преодолеть болезнь и продолжать жизнь, ощущая вновь её значительность. «Господи, — шептал я, — благодарю тебя за то, что твой язык — величественность и музыка, что ты сделал меня художником, что творчество — твоя школа, то) всю жизнь ты готовил меня к этой ночи». И я ликовал и плакал от счастья...

В конце декабря 1956 г. Пастернака в больнице навестила Анна Ахматова. Она рассказывала о своём разговоре с ним на площадке лестницы у окна, выходящего в сад. Он передал ей тогда как самое важное своё переживание, что теперь не боится смерти. В стихотворении 1960 г., посвященном кончине Пастернака, Анна Андреевна вспоминала об этом разговоре.

Словно дочка слепого Эдипа,

Муза к смерти провидца вела...

<...>

Он поведал мне, что перед ним

Вьётся путь золотой и крылатый,

Где он вышнею волей храним.

А. Ахматова «Словно дочка слепого Эдипа...»

СЛАЙД Пастернак начал писать новый цикл стихов «Когда разгуляется», который стал его последней книгой. Хотя поэт в последние годы жизни и утверждал, что не любит свой стиль до 1940 г., его эстетические убеждения, стиль оставались по существу едиными на протяжении всего творчества.

Стиль мастера вырабатывался, как уже было сказано выше, под влиянием живописи, музыки, традиций русской и мировой поэзии и по большому счёту оставался одним и тем же. Все изменения происходили в пределах одного стиля.

СЛАЙД В военные годы, помимо переводов, Пастернак создает цикл Стихи о войне, включенный в книгу На ранних поездах (1943). После войны он опубликовал еще две книги стихов: Земной простор (1945) и Избранные стихи и поэмы (1945).

СЛАЙД И вот с 1945 по 1955 годы в муках, не пишется – рождается роман Доктор Живаго, во многом автобиографическое повествование о судьбе русской интеллигенции в первой половине ХХ в., особенно в годы Гражданской войны. Главный персонаж – Юрий Живаго – это лирический герой поэта Бориса Пастернака; он врач, но после его смерти остается тонкая книжка стихов, составившая заключительную часть романа. Стихотворения Юрия Живаго, наряду с поздними стихотворениями из цикла Когда разгуляется (1956–1959) – венец творчества Пастернака, его завет. Слог их прост и прозрачен, но от этого нисколько не бедней, чем язык ранних книг:

Снег на ресницах влажен,

В твоих глазах тоска,

И весь твой облик слажен

Из одного куска.

Как будто бы железом,

Обмокнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

По сердцу моему.

(Свидание)

К этой чеканной ясности поэт стремился всю жизнь. Теми же поисками в искусстве озабочен и его герой, Юрий Живаго: «Всю жизнь мечтал он об оригинальности сглаженной и приглушенной, внешне неузнаваемой и скрытой под покровом общеупотребительной и привычной формы, всю жизнь стремился к выработке того сдержанного, непритязательного слога, при котором читатель и слушатель овладевают содержанием, сами не замечая, каким способом они его усваивают. Всю жизнь он заботился о незаметном стиле, не привлекающем ничьего внимания, и приходил в ужас от того, как он еще далек от этого идеала». В 1956 Пастернак передал роман нескольким журналам и в Гослитиздат. В том же году Доктор Живаго оказался на Западе и спустя год вышел по-итальянски. Спустя еще год роман увидел свет в Голландии – на сей раз по-русски. На родине атмосфера вокруг автора накалялась. 20 августа 1957 Пастернак писал тогдашнему партийному идеологу Д.Поликарпову: «Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое».

СЛАЙД Поставив точку в романе, Пастернак подвел и итог своей жизни: «Все распутано, все названо, просто, прозрачно, печально. Еще раз... даны определения самому дорогому и важному, земле и небу, большому горячему чувству, духу творчества, жизни и смерти...».

СЛАЙД Многие страницы «Доктора Живаго», особенно те, что посвящены поэтическому творчеству, строго автобиографичны. С удивительной точностью передано в романе появление стихотворения «Зимняя ночь», которое рождается постепенно и образы которого проходят затем через весь роман.

ЧТЕЦ (2):

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

<...>

На озарённый потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног.

Судьбы скрещенья.

<...>

И всё терялось в снежной мгле,

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

<...>

Б. Пастернак. Зимняя ночь

СЛАЙД В 1956 Пастернак передал роман нескольким журналам и в Гослитиздат. В том же году Доктор Живаго оказался на Западе и спустя год вышел по-итальянски. Спустя еще год роман увидел свет в Голландии – на сей раз по-русски. На родине атмосфера вокруг автора накалялась. 20 августа 1957 Пастернак писал тогдашнему партийному идеологу Д.Поликарпову: «Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое».

СЛАЙД Поставив точку в романе, Пастернак подвел и итог своей жизни: «Все распутано, все названо, просто, прозрачно, печально. Еще раз... даны определения самому дорогому и важному, земле и небу, большому горячему чувству, духу творчества, жизни и смерти...».

СЛАЙД

СЛАЙД С 1946 г. кандидатура Пастернака семь раз выдвигалась на Нобелевскую премию по литературе. В1958 е наконец она была присуждена ему с формулировкой: «За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и продолжение благородных традиций великой русской прозы».

В 1958 Пастернак был удостоен Нобелевской премии – «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и на традиционном поприще великой русской прозы».

СЛАЙД С этого момента началась травля писателя на государственном уровне. Вердикт партийного руководства гласил: «Присуждение награды за художественно убогое, злобное, исполненное ненависти к социализму произведение – это враждебный политический акт, направленный против Советского государства». Пастернака исключили из Союза советских писателей, что означало литературную и общественную смерть.

СЛАЙД Ответивший первоначально Нобелевскому комитету благодарностью за присуждение награды, Пастернак после недели угроз и травли, обвинении в государственной измене был вынужден отказаться от премии.

СЛАЙД

СЛАЙД От почетной награды поэт вынужден был отказаться. В России Доктор Живаго был напечатал лишь в 1988, спустя почти 30 лет после смерти автора.

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД 1 декабря 1989 г. в Музее изобразительных искусств открылась выставка «Мир Пастернака». Посол Швеции господин Беннер привёз на выставку диплом лауреата Нобелевской премии. Медаль решено было торжественно вручить на приёме, устраиваемом Шведской академией и Нобелевским комитетом для лауреатов 1989 г. Профессор Сторе Аллен передал Нобелевскую медаль Бориса Пастернака его сыну. Он прочёл обе телеграммы, посланные 23 и 29 октября 1958 г., и сказал, что Шведская академия признала отказ Пастернака от премии вынужденным и по прошествии 31 года вручает медаль его сыну, сожалея о том, что лауреата уже нет в живых.

ВЕДУЩИЙ: Точку во всей этой трагической жизненной истории поставил Мстислав Ростропович. Трагическим голосом Гамлетова монолога на Клавдиевом пире пела виолончель, в бездонной музыке Баха звучала тоскующая боль гефсиманской ноты.

(Звучит музыка И. С. Баха.)

СЛАЙД Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далёком отголоске,

Что случится на моём веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

<...>

Б. Пастернак. Гамлет

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД

СЛАЙД