История моей семьи - статья

 Без  статьи об отце история моей семьи выглядит, конечно,  неполной.  

История моей семьи

Цыбен

Мой папа -  Жамсаранжапов Цыбен.  Самый близкий, дорогой, любимый человек!  Человек  бесконечной доброты, веры в людей,  а в душе  ранимый, как ребёнок.  Так долго готовилась написать о папе, но  боялась, что напишу что-то неточно. Ведь папы  давно с нами нет. Помогла и поддержала меня мама. Как никто другой, знает она его жизнь, историю его семьи и  рода , его надежды и чаяния!  Любви и нежности моих  мамы и папы  посвящается.

                                Легенда Сахюрты

 Бывают люди, о которых без доброй улыбки не вспоминают. Они дарят всем радость и свет, поднимают настроение.  Более 20 лет нет папы с  нами, а кажется, что он рядом, что сейчас опять нас всех так  рассмешит, что любые невзгоды покажутся мелочами жизни и пройдут, как летний дождь. Не было, наверное, случая, когда мы, собравшись, не вспоминали папины шутки, его истории розыгрышей. Некоторые истории звучат, как легенда.    С описания одного такого розыгрыша и начну рассказ об отце!                  (Очень прошу не обижаться действующих лиц, и их родственников – ведь это давно рассказывается в селе).

Вставной глаз

        Возле правления колхоза стоит УАЗ-ик. В нём сидят Болотов Бато Будаевич, новый председатель колхоза,- за рулём,  и мой папа, главный инженер,  сзади.  Ждут главного бухгалтера колхоза, Басагадаева Дондок Басагадаевича.  Проходит  5 минут.  10 минут… Наконец не выдерживает  Бато Будаевич: «Ну, куда Дондок Басагадаевич запропастился?! На совещание же опоздаем!» Папа невозмутимо говорит: «Да глаз ищет, наверное».  Бато Будаевич, не мелкого телосложения, как и папа, от неожиданности всем телом поворачивается назад: «Ка-кой глаз?»  Также невозмутимо, без тени улыбки на лице, папа: « Вы что, не знаете? У него же глаз искусственный. Иногда он нечаянно вываливается. Тогда Дондок Басагадаевич ищет его, промывает, вставляет. Конечно же, на всё на это время надо». У Бато Будаевича от такой информации глаза (а они у него и так не узкие) чуть на лоб не полезли. Папа для пущей верности добавил: « Вы ещё не заметили, что он один глаз постоянно протирает, тот, который побольше?»- и участливо вздохнул. В голове у Бато Будаевича,  наконец, всё сложилось. Он, ошарашенный, повернулся  вперёд. Тут  выбегает с портфелем  Дондок Басагадаевич, садится в машину, извиняется и , как всегда, протирает платком глаза.  Едут молча. Всю дорогу до Агинска председатель косится на главбуха. Тот уже тоже почувствовал  какое-то напряжение, начал ерзать на сиденье. От волнения раз за разом начал протирать очки, глаза.  Первым не выдерживает Бато Будаевич и спрашивает: « Как… искусственный глаз, всё нормально?». От такого вопроса уже у Дондок Басагадаевича  глаза превращаются в одинаковые огромные  шары. Тут уж не выдерживает папа. Долго сдерживаемый смех  вырвался-таки наружу. Конечно, его отругали сразу же, но присоединились к хохоту. Долго на папу никто не обижался…

Прощание

В дверях юрты Дамбаева (Бороева)  Мунко стоит 18-летняя Цыден-Жаб, крепко вцепившись в дверные колоды. Дрожит от волнения, от страха за то, что осмелилась перечить матери, плачет, умоляет её не отдавать в дети Цыбена, братишку, отхончика семьи. Плачет навзрыд. Мать с каменным  лицом стоит перед ней, держа на руках сына. Не плачет. Стоит, как скала. Потом молча отдирает руки дочери от колоды и выходит мимо неё наружу.

Возле юрты  стоит наизготовку запряжённая лошадь. Мужчина, старик, приехавший за ребёнком, слушает всё, потупив глаза, и молится за скорый отъезд. Услышав тяжёлые шаги, оборачивается и видит Чимит с ребёнком. Стараясь не смотреть ей в глаза, подходит к мальчику, улыбается, протягивает к нему руки и говорит: «Давай прокатимся до дяди». Мальчику, конечно,  очень хочется прокатиться и он согласно кивает. Мужчина усаживает мальчика в телегу. Чимит укладывает  вещички сына, зовёт Сэндэму, дочку, постарше Цыбена, велит ей  тоже съездить, погостить у дяди. Несмышлёныши  немного удивлены поведением матери и старшей сестры, оба в недоумении – почему они ссорятся?  Но мысль, что они куда-то едут да ещё на телеге, перебивает все остальные мысли и они уже с интересом и с нетерпением смотрят вдаль.

Повозка трогается под громкие рыдания Цыден-жаб. Дети оборачиваются.  Мама стоит,  смотрит на своего неугомонного сынишку, которого пришлось отдать брату.  Вот повозка исчезает  из вида.

Чимит всё стоит и стоит. Господи! Если  не письмо брата, рассталась ли бы она с сыном?!

Строки из письма

Здравствуйте, дорогие  родные, Мунко и  Чимит!

… Идёт страшная война. Не сегодня-завтра нас могут перебросить с Восточного фронта на Западный.  Единственное, о чём я жалею, что нет сына, чтоб носил моё имя и продолжил род.    Вы уже отдавали одного сына, тоже Цыбена,   Цыренжапову Нуралха, но всё же прошу отдать нам своего младшего Цыбена.  Хончин примет его …

Ваш  брат Жамсаран-жаб.

Турнепс.

        Дети  соскучились по дому. Хорошо, конечно, в гостях, но дома-то лучше! Опять подъехала подвода, но усадили туда только Сэндэму. Когда дети начали плакать, угостили их кисло-сладким диковинным кореньем. Назывался «турнепс».  Особенно  он понравился Сэндэме.  Пока она грызла турнепс, подвода быстро тронулась. Ревущий Цыбен остался на руках у Хончин, не зная, что она теперь его мама. На подмогу невестке выбежала  Пагма,  уговорами, лаской  успокоила внука. Теперь на долгие годы будет она его верным ангелом-хранителем. У мамы, Хончин, и так много работы в колхозе.  

        Через годы мальчик  будет подшучивать над  сестрой: «Обменяла меня на какой-то турнепс!»- чем вызывал её  истинное негодование.

Сердце матери

        Ночь. Лунная ночь. Тишина. Вдруг  издалека слышится стук колёс. Он всё приближается. И  уже слышится то ли женский крик, то ли плач  – непонятно. Похоже на понукание коней через рыдания. Страннику всё это показалось бы странным. Но вокруг никого. Только одинокая телега во весь опор мчится по дороге. В ней жена Соктоева Намсарая – Пагма. С рыданиями и криком гонит коня в степь, в  Кункур,  к  дому  дочери Цыбжит.   Слишком  поздно пришли недобрые вести. И то хорошо, что люди  не побоялись, довели их до семьи: зятя, Галин, увели  НКВД-шники,  умер внезапно сынишка, от горя или от болезни скончалась Цыбжит.  Осталась одна из семьи дочь  Балма – добрые люди приютили.  Вот к ней то, уцелевшей внучке,  и торопилась  Пагма: забрать, привезти, укрыть, спасти!   Все её молитвы  можно было бы  выразить  словами : «Спасите  и  сохраните!»  Не знала Пагма, что это не последние были страстные молитвы о детях.

Но надо ещё  успеть  до утра  вернуться! Чтобы никто ничего не узнал, не донёс…

Так стала Балма дочерью своего дяди Жамсаран-жаб.  Встала под его защиту- ведь он был председателем колхоза.

Разговоры с прошлым

Все в селе Сахюрта знают дом бывшего председателя колхоза-миллионера имени Сталина Намсараева Жамсаран-жаб. Стоит он посреди просторной усадьбы. Дом с множеством высоких  окон.  Днём в  доме от света этих окон кажется, что солнце зашло сюда отдохнуть. Бывает, что  весной и осенью от солнечного пригрева печку в иные  дни можно и не топить.  

Лучи солнца освещают угол, где стоит кровать. В ней, то ли полусидя, то ли полулёжа, - щуплая, седая, лет под 90, старушка. Что-то бормочет.

И вдруг на весь дом громко говорит: « Намсарай,  уж сколько лет я твоя жена, а ты всё за своё,   не слушаешься  меня!».  И дальше продолжает упрекать своего уже давно умершего мужа.

От слов бабушки Цырен-Дулме, молодой жене   Цыбена, становится смешно.  Так смешно, что она, не удержавшись, фыркает в ладоши. Цыбен, насупившись, делает ей замечание: «Больше никогда, слышишь, больше никогда не смей смеяться над моей бабушкой!» Цырен-Дулма спохватывается, сразу становится серьёзной.

Бабушка Пагма  не слышит, как они тихо между собой переговариваются. Цыбен подходит, поправляет постель. С чаем подходит Цырен-Дулма. Бабушка, беря чашку из её рук, вдруг прищурилась, будто что-то увидела в свете солнечных лучей, улыбнулась и радостно сказала: «Как много кругом детишек! Много-много их!»

Молодые смутились, а бабушка продолжила разговор с Намсараем, затем начала говорить и со своими двумя  сёстрами. В селе   так  их и звали: « Три дочери Жигмита»

Позже Цыбен рассказал жене о трудной, полной горечи, жизни бабушки.  В семье Соктоева Намсарая  было девять детей: Чимит, Цыремжит, Цыбжит, Буудии,  Жамсаран-жаб, Ринчин, Намжил (отдан в дети в Хойто-Агу), Намдак, Найдан.

Бабушка Пагма пережила не только своего мужа. Умерла от горя  в 30-е годы  дочь Цыбжит. Два их сына не вернулись с  войны – Намдак и Намжил . Жена Намжила взяла в дети девочку Цырен-Дулму из Хойто-Аги.  Позже по удивительному стечению обстоятельств стала она женой брата моей мамы, Будажапова Болот.  Намдак перед войной не успел жениться. Его именем назвали нашего старшего брата.

        У тех, кто остался в живых,  была такая же непростая судьба. Жамсаран-жаб, председатель колхоза,  с 1941 года – на восточном фронте, воевал с японскими милитаристами.  Вернулся домой в октябре 1945 года. Второй сын, Ринчин, был отправлен с Цугольского дацана в Ленинград учеником настоятеля дацана, позже подвергся репрессиям. Сын Найдан стал партийным работником. В одной из служебных командировок на него напали  бандиты, в результате чего он получил увечья.

        По-разному сложились судьбы детей, как и у всех в то нелёгкое время.  

Плохо, что папа так рано ушёл из жизни.   Он знал всех родственников, кто, кому, как, кем приходится, был прекрасным рассказчиком. Мы не записывали его рассказы: были молодые совсем, да и думали, что папа  будет с нами всегда.  Но многое из истории папиной  семьи  запомнила  мама.  

Реликвия

Мама перебирает в руках чётки. Чётки сделаны из янтаря, с серебряными колечками для подсчёта молитв. С улыбкой рассказывает, как  и от кого  они ей  достались.

После смерти  бабушки Хончин (Рыгжидмы)  (дедушка Жамсаран-жаб к тому времени умер)  собрались родственники. Встал вопрос: «Кому достанутся священные чётки брата дедушки Ринчина?»  Буудии абгай,  сестра дедушки, попросила отдать их ей. Она  была  верующей, читала молитвы, помогала в дацане.

Но папа   твёрдо сказал: «Они должны достаться мне от отца». Буудии абгай возразила: «Но твоя жена не умеет читать молитвы, а ты коммунист…» На что папа ответил: «Будет читать».

Мама смеётся: «А я тогда молодая была. Когда мне молитвы читать? После вызовов ночью кое-как  без сил  до дома  добиралась. Удивилась его словам. А вот теперь постоянно читаю. Какой  же он был у меня дальновидный!»

Загастай лама

Ринчин, второй сын Намсарая, провёл в Ленинградском дацане   последний по усопшим   молебен по  настоятелю, своему учителю Загастай-ламе (имя так и осталось неизвестным – он был, наверное,  с Тамчинского дацана). Теперь надо было довезти его священное тело до родины.  Как это было сделано, доподлинно не знаем. Но знаем, что он привёз тело в поезде, проводил его в последний путь сожжением. От учителя и остались  янтарные чётки.

Оберег

        Возле дверей стоит маленький Цыбен и говорит: «Не закрывайте дверь! Дядя придёт!»  Пагма радостно выдохнула «Ринчин!», но тут же спохватилась – НКВД-шники уже его спрашивали: «Не появлялся ли дома?»  

         В ту же ночь появился  Ринчин. Как уж ему удалось зайти домой, неизвестно. Он был всё-таки не простой лама. Обнялся  с родителями, взял приготовленную еду, посмотрел по Зурхай хорошую сторону, передал матери чётки Загастая-ламы, сказал, что они будут их оберегать, попрощался и вышел в ночь.

Встреча на Лене

        Лена (Зүлхэ  мүрэн).  Плывут плоты. Заключённые переплавляют лес.  Издалека раздаётся радостный возглас: «Это ты что ли, Ринчин?!» В ответ: «Да, я.  Это ты, Жанчиб?!» И так, издалека переговаривались на бурятском, пока им не запретили.

        Жанчиб лама позже  стал настоятелем Агинского дацана. Когда к нему приезжал Ринчин баабай,  они долго разговаривали, смеялись, вспоминая прошлое. Ведь они оба начинали с Цугольского дацана. Ринчин баабай после лагерей жил и работал возле Забайкальска. Женился, родились дети.

Дети Жанчиб ламы  живут в Урда Аге. После смерти его  тело  предали священному огню. Прах его  был развеян над святым Гангом.

 Почему мы так мало знаем о фактах? Сколько ни пытался  папа всё разузнать, Ринчин баабай  твёрдо отвечал: «Незачем вам всё знать». Может, опасался, что опять наступят тяжёлые времена?

Семья.

Рассказ  о семье моего отца был бы неполным, если бы не  сказала о его самых близких  людях.

Дедушка с бабушкой в неге вырастили дочь Балму (1927).  Она окончила  Читинский кооперативный техникум. Была очень красивая, статная, всегда элегантно, со вкусом  одевавшаяся  женщина, судя по фотографиям  и рассказам людей, знавших её. Умела делать всё: вышивать, кроить, шить... До сих пор хранятся её вышивки.  А ещё была очень мудрой и доброй. Папа с мамой обожали её.    К  несчастью,  заболела туберкулёзом. Долго  лечилась,  но, к сожалению,  умерла.

Её сына, Бато-Мунко, 1947года,  вырастили  с такой же любовью, усыновили.  Работал в родном колхозе механизатором. Спортсмен-вольник,  для некоторых – первый тренер   по вольной борьбе, шутник, для других – великий, верный  друг. Трагически погиб очень молодым. После себя оставил  трёх дочерей: Саяну, Сэсэгму и Балму.  Его жена , тётя  Дулма ,  достойно вырастила их всех, выдала замуж, не теряет с нами связи. За всё за это ей низкий  земной поклон.   Долго вдовствовала, но вышла замуж за Аюшу       Дондокринчинова. Появился у них сын Садба,  который   стал  для нас  родным.

Отхончика, дочку  Цыцык, 1956 года, дедушка упросил отдать  ему у своей племянницы  Цыден-жаб. У той , которая плакала, когда отдавали в дети моего отца.  Так же, как и всех, вырастили Цыцык себе на радость. Тётя Цыцык    окончила Читинский государственный педагогический институт, работала в нашей школе учителем математики. Прекрасный специалист, дотошный.  Удивительно эрудированный, тактичный, с огромным чувством юмора  была  человек. Всё наше детство было связано с ней.   У  неё  было слабое здоровье, в особенности,  больное сердце. К сожалению, тётя умерла совсем  молодой. Ровно через 5 лет после кончины отца.

Дедушка, хоть и был председателем, не разрешал ни жене, ни сыновьям сидеть без дела  дома.  Они выполняли всю ту работу, которую делали все. Старожилы помнят, как в сенокос первым он поднимал не кого-нибудь, а  своего  старшего сына, моего папу. Поблажек  никому не было.

Есть ещё один человек, к которому папа относился с огромным уважением и любовью. Это тётя Долгор-жаб, двоюродная сестра папы, бесценный  друг его детства и юности.  Трудной была её судьба.  После трагической смерти мужа нашла в себе силы вырастить детей. Папа всегда её жалел, в лучшем смысле этого слова, хотел уберечь от всех невзгод. Маме он наказывал: «Что бы ни случилось, помни, что она – моя любимая сестра!».

Это семья моего папы. Люди, о которых  всегда болело его сердце.

Дедушкино сокровище.

        Дедушка Жамсаран-Жаб был немногословным, но очень добрым человеком. Когда был председателем, интересовался всегда тем, как люди накормлены, именно за многодетными хорошо приглядывал. Особенно любил он детей.   Внуков. Никогда не ругался. Ни одного матерного слова!    Единственное, что было под запретом: не разрешал трогать свой подголовник.

        После смерти решили заглянуть, что же он там прятал. Всем на  удивление, там оказались детские вещи: от каждого ребёнка по вещи, потом увидели вещи внуков. Папа растрогался – вот оказывается, какое сокровище он берёг!

Эпилог

        Всю свою жизнь папа хотел  быть достойным сыном своего  знаменитого отца, орденоносца, так много сделавшего для родного колхоза, для земляков. Когда дедушка получил травму   после падения с лошади, стал инвалидом, папа старался всеми силами быть родителям опорой  и  поддержкой. Также всегда поддерживал связи с родными братьями и сёстрами.  Когда находилась возможность, всегда их навещал. Никогда  не заставлял ждать людей у порога. Замка в доме, сколько помню, никогда не было.  Претило быть ему спесивым , заносчивым. Но, если человек его предавал,   уже с ним как раньше не общался.  Везде, где только он ни появлялся, собиралась кучка людей, чтобы послушать его байки, шутки. Радовать людей ему доставляло огромное удовольствие.  Для  нас, детей, внуков,  папа  навсегда останется мерилом нравственности, доброты, широкой души.

 С уважением Цыденжапова С.Ц.