Инсценировка спектакля "Спасайтесь кто может" по рассказам А.П.Чехова

«Спасайтесь, кто может!»

 Группа «Синтезята» театра-студии «Синтез» им.Ю.Остромухова по мотивам рассказов Антона Павловича Чехова.

(Инсценировка Зайковой Н.О., Сорокиной Ю.А.)

Действующие лица и исполнители: 

Красиков Егор Николаевич - Кондуктор
Макарычев Олег Анатольевич - Гыкин Савелий Анатольевич
Капранова Екатерина Олеговна - Гыкина Раиса Ниловна
Иванов Дмитрий Андреевич - Сомов Пахом Аркадьевич

Буркун Екатерина Валерьевна - Сомова Лидия Афанасьевна
Зайкова Валерия Олеговна - Сомова Марья Петровна
Фокин Максим Андреевич - Сомов Фёдор Пантелеевич
Комарова Виктория Дмитриевна - Чёрт Виктория Антоновна
Шаблова Алина Александровна - Щукина Екатерина Романовна
Зайкова Наталья Олеговна - Асловская  Елена Тимофеевна (она же Лёля)

Пролог

 (по мотивам рассказа «В Вагоне»)

Бьёт первый звонок.
Проводник: (из-за кулис) “Внимание, поезд со станции «Весёлый трах-тарарах», отправляется на станцию «Спасайся кто может» через 5 минут, просьба занять свои места.”

Входят Марья Петровна и Лидочка, за ними Матушка Раиса и Отец Савелий. Марья Петровна и Лидочка идут в купе А. Матушка Раиса и Отец Савелий начинают ссориться и идут в купе Б.

Проводник: (из-за кулис) “Внимание Виктория Чёрт, потерявшая свой кошелёк, просьба подойти к жандарму у буфета”

Лидочка: “Сядем сюда, Марья Петровна! Минуточку... А где Пахом?” 

Марья Петровна: “Пахом? Ах, батюшти! Где ж это он? Ах, батюшти!”

Старушонка суетится, отворяет окно и осматривает платформу.

Марья Петровна: “Пахо-ом! Где ты? Пахом! Мы тутотко!”

Пахом: “У меня беда-а! В машину не пущают!”

Марья Петровна: “Не пущают? Который это не пущает? Плюнь! Не может тебя никто не пустить, ежели у тебя настоящий билет есть! ”

Пахом: “Ну не пущают и всё!!”

Марья Петровна оставляет сумки, и выбегает из вагона.

Бьет второй звонок.
Проводник: (из-за кулис) “Внимание, Викторию Чёрт, потерявшую свой паспорт, просьба подойти к жандарму на 5 платформе.”

Заходит Федя, уткнувшись в свой роман и садиться в купе Гыкиных. Через пару секунд замечает, что это не его купе, пугается и промямлив "Извините" идёт на своё место.

Спустя пару секунд с ним заходит Екатерина Романовна.

Екатерина Романовна: (заигрывая) “Молодой человек, извините, не подскажете рассеянной девушке какое у вас место?”

Отец Савелий растерялся.
Матушка Раиса: “У нас первое и третье.”

Екатерина Романовна: (Не отводя взгляда от Савелия) “Сердечно благодарю.”

Фёдор заходит к себе в купе и видит, что никого, кроме Лидочки нет.
Федя: "А где все?"
Лидочка: (занимаясь своими делами) "Не знаю."
Федя: "П-понятно..."

Екатерина Романовна идёт в купе Сомовых.
Екатерина Романовна: (снова заигрывая) “Молодой человек, извините меня, бестактную, но, не подскажете ли вы, номер вашего места?”

Федя: “В..вв…вв….во…вось..м..мое….”
Екатерина Романовна: “Ох, как жаль, что моё место, похоже, в соседнем купе…А что это у вас?”
Федя: “Д-д-да, ничего, особ-б-бенного..”
Федя убирает свои листы романа.

Екатерина Романовна: “Ну, что вы, что вы, я просто…”

Заходит Пахом, без Марьи Петровны, идёт в купе А и не замечая, толкает Екатерину Романовну чтобы пройти. Екатерина Романовна оказывается в проходе и обиженно идёт на своё место.

Лидочка: “О! Пахом! Марья Петровна где?”

Пахом: “А мне по чём знать? Тут же была!”

Лидочка: “Она за тобой пошла!”

Пахом: “Тьфу, ты! Как всегда! Как ушла, так и придёт, значит, не буду за ней бегать.”

Бьёт третий звонок.

Проводник: (из-за кулис и уже раздражённо) “Внимание, Викторию Чёрт просят пройти на своё место потому что, поезд отправляется через минуту, хотите вы этого или нет, и не надо потом плакать и бежать за локомотивом, как это было в прошлый раз.”

Лидочка: “Ах, матушки! Где ж это Мария Петровна? Ведь вот уж и третий звонок! Наказание божие... Осталась! Осталась бедная... А вещи ее тут... Что с вещами-то делать, с сумочкой? Родимые мои, ведь она осталась!”

Лидочка на минуту задумывается.

Лидочка: “Пущай с вещами остается!”

Лидочка бросает сумочку Марьи Петровны в окно.

Заходит Вика и ложится спать. Одновременно с ней входит проводник с усиками, проходя сначала по залу у сцены, поднимает сумочку Петровны идёт ко входу в вагон.

Поезд трогается.

С другой стороны (слева) приходит Марья Петровна и заходит в купе А.

Пахом: “Ты где была?”

Марья Петровна: “Я? За тобой бегала! Насилу, мать моя, нашла свой вагон... Кто их разберет, все одинаковые...”

Марья Петровна: “А где моя сумочка?”

Лидочка: “Ой...Я вам ее в окно выбросила! Я думала, что вы остались!” 

Марья Петровна: “Куда бросила?”

Лидочка: “На улицу... “

Марья Петровна: “Спасибо... Кто тебя просил? Ну да и чёрт, прости господи! Что теперь делать? Аааа... чтоб тебе повылазило!”

Пахом: “Нужно будет со следующей станции телеграфировать!”

Заходит проводник в вагон.

Проводник: “Чьи вещи?!!”

Марья Петровна: “МОИ! МОИИ!!”

Марья Петровна забирает их и идёт обратно в своё купе.Лидочка начинает писать письмо.

Проводник: “Ваш билет!”

Екатерина Романовна: “Понимаем... Отчего не дать, коли нужно? Дадим!” 

Проводник: “Кого даешь? Это только паспорт! Ты давай билет!”

Екатерина Романовна: (заигрывая) “А может, по-другому как-нибудь договоримся?”

Проводник: “Не договоримся! Билет давай!”

Екатерина Романовна: “Да я заплатила! Проводнику!” 

Проводник: “Какому проводнику? Я проводник!”

Екатерина Романовна: “А чёрт его знает какому! Проводнику, вот и все... Я ещё в вагон не зашла, а у меня билет забрали, и сказали доплатить за проезд, новый тариф, говорили.”

Проводник: “А вот мы с тобой на станции поговорим! Мужчина, ваш билет!”

Матушка Раиса даёт билеты за себя и за мужа.

ЭТЮД В ПРАВОМ КУПЕ

Проводник: “Спасибо. Девушка! Девушка, проснитесь! Ваш билет!”

Вика просыпается, делает щелчок пальцами и всё вокруг замирает. Говорит громкое “Тсссссс!”, опять щёлкает пальцами, все снова оживают. Ошарашенный проводник продолжает свою работу.

Проводник проверяет билеты в правом купе.
ЭТЮД В ЛЕВОМ КУПЕ.

Проводник: “О! Ваш билет!”

Пахом: “Держите!”

Проводник: “Хм......Минуточку! А почему это тут написано, что вас зовут Щукина Екатерина Романовна?”

Екатерина Романовна: “А! Вот тот проводник!”

Пахом: “Вы всё не так поняли...”

Проводник: “Что мы не так поняли? Билет свой давай!”

Пахом: “Вот мой билет.”

Пахом и проводник выпивают.

Проводник: “Что-то я не рассмотрел. Покажите ещё раз…”

Пахом и проводник ещё раз выпивают.

Проводник (пьяненький): “Вот теперь вижу. Не хотите ли посмотреть, как устроен паровоз?”

Пахом: “С удовольствием!”

Проводник и Пахом уходят.

МАЧЕХА

Федя: “На большой старой скрипучей кровати вагона лежит старушенция. Желто-серое, морщинистое лицо ее кисло, как раздавленный лимон, глаза смотрят в сторону угрюмо, подозрительно... “

Федя встаёт с кровати и почти уходит.

Марья Петровна: “Она не в духе. Стоять. Что это? ЧТО ЭТО??”

Федя: “Я написал роман... Вы мне сказали, то есть приказали, давать вам на прочтение все мои произведения. Извольте! Вот он!”

Марья Петровна: “Хорошо, садись, МЫ прочтем его... Но отчего у тебя лицо такое печальное? Тебе, значит, не нравится мое вмешательство в твои дела? Не нравится? Так вот ты какой?”

 Федя: “Я очень рад, мачеха... Что вы? Я и не думал...”

Поэт надувается, морщится и всеми силами старается изобразить на своем лице улыбку.

Марья Петровна: “То-то... Ну, читай свою дрянь... Я послушаю.”

Федя: “«Было прелестное майское утро. Мой герой лежал на берегу моря, глядел на пенистые, болтливые волны и мыслил...»”

Марья Петровна: “Стой... Зачеркни слово «мыслил».”

Федя: “Почему же?”

Марья Петровна: “А БОГ знает, о чем мыслил твой герой. Может быть, о таком, что...что…Вычеркни!”

Федя: “Но я ведь поясняю далее, мачеха!”

Марья Петровна: “Ну, пока ты пояснишь, так до всего можно додуматься. Зачеркни!”

Собрав волю в кулак, вычёркивает.

Федя: “«...Возле него на песке лежал ящик с красками и полотно, натянутое на подрамник...»”

 Марья Петровна: “Стой! Ну разве можно писать такие вещи? Зачеркни слово «полотно»!”

 Федя: “Почему же, мачеха?”

 Марья Петровна: “Разве это слово не напоминает тебе полотно железной дороги? А разве это не намек на железнодорожные беспорядки? А эти беспорядки имеют прямую связь с...с.. Вычеркни!”

С непреодолимым нежеланием, вычёркивает.

Федя: “«...У самой воды стоял его молодой крестьянин...»”

Марья Петровна: “Опять! Для чего тут крестьянин? К чему? На что он тебе дался? Замени чем-нибудь другим!”

Федя: “Я заменю словом «мальчик».”

 Марья Петровна: “Нельзя. Если мальчик стоит утром у моря, то, значит, он не в школе. Это намек на отсутствие школ.”

Федя: “Тогда напишу мужчина.”

Федя: “Чем дальше в лес, тем больше дров. Рукопись постепенно покрывается черными полосками, крестами и пятнами. Она постепенно теряет свою белизну и делается черной. Зачеркиваются все междометия, числительные и наречия.”

Марья Петровна: “А также зачеркни все местоимения третьего лица.”

Федя: “Но почему же?”

Марья Петровна: “Потому что под словом «он» можно всё разуметь: и Врача без пациентов, и человека без селезёнки, и друга моего друга, и Антона Павловича, в конце концов!”

Марья Петровна: “Ты зачем это в своей рукописи поля оставил? Для чего? Поля... поля... Где поле, там неурожай...Отрежь!”

Поэт скрепя сердце, которое полно обиды, отрывает поля , складывает их к себе в карман.

Федя: “Можно к финалу?”
Марья Петровна: “Давай уже!”

Федя: “«...Старшина присяжных заседателей произносит дрожащим голосом: „Нет, не виноваты!“. Публика аплодирует приговору».”

 Марья Петровна: “Ты с ума сошел? Ты оправдываешь негодяев?!”

Федя: “Да так же и следует! Ведь они не виноваты, мачеха!”

Марья Петровна: “Не виноваты?! Да ты с ума сошел! За одно то, что они не слушаются старших, грубят товарищу прокурору и позволяют себе умничать на суде, их стоит выпороть! Да разве ты не знаешь, что оправдательный приговор деморализует человека? Он портит! Он говорит, что преступления могут оставаться безнаказанными! Изволь заменить!”

Федя: “«...Василия Кленского сослать в каторжные работы, в рудниках, без срока. Жену его, сослать в каторжные работы, на заводах, на 14 лет...»”

Марья Петровна: “А фразу публика аплодирует приговору оставь. Теперь твой роман годится. Можешь давать его кому угодно.”

Поэт кланяется старушенции и уходит.

РОЗОВЫЙ ЧУЛОК

Пахом: “Пахом Аркадьевич Сомов шагает по своему купе из угла в угол и ворчит на погоду. Дождевые слезы на окнах нагоняют на него тоску. Ему невыносимо скучно, а убить время нечем... Проводник куда-то пропал, на охоту идти нет возможности, обедать еще не скоро...”

Заходит проводник.

Проводник: “В купе Сомов не один. На кровати лежит Сомова, хорошенькая дамочка в легкой блузе и с розовыми ленточками. Она усердно строчит письмо.”

Пахом: “Проходя мимо нее, шагающий Иван Петрович всякий раз засматривает через ее плечо на писанье. Он видит крупные хромающие буквы, узкие и тощие, с невозможными хвостами и закорючками.”

Лидочка: “Переносов Сомова не любит.”,

Пахом: “Да, и каждая строка ее, дойдя до края листка, со страшными корчами…”

Лидочка: “Водопадом падает вниз...”

Пахом: “Лидочка, кому это ты так много пишешь?”

Лидочка: “К сестре Варе.”

Пахом: “Гм... длинно! Дай-ка скуки ради почитать!”

Лидочка: “Возьми, читай, только тут ничего нет интересного...”

Пахом читает и с каждой страницей он становится всё более возмущённым. Лидочка же считает что всё отлично.

Пахом: “Нет, это невозможно! Решительно невозможно!”

Лидочка: “Что такое?”

Пахом: “Что такое! Исписала шесть страничек, потратила на писанье битых два часа и... и хоть бы тебе что! Хоть бы одна мыслишка! Словно на чайных ящиках китайскую тарабарщину разбираешь!”

Лидочка: “Да, это правда, я небрежно писала...”

Пахом: “Кой чёрт небрежно? В небрежном письме смысл и лад есть, есть содержание, а у тебя... извини, даже названия подобрать не могу! Сплошная белиберда! Слова и фразы, а содержания ни малейшего. Всё твое письмо похоже точь-в-точь на разговор двух мальчишек: «Вот я в поезд села» — «Вот чай пью!» Тянешь, повторяешься... Мыслёнки прыгают, как черти в решете: не разберешь, где что начинается, где что кончается... Ну, можно ли так?”

Лидочка: “Если б я со вниманием писала, тогда бы не было ошибок...”

Пахом: “Ах, об ошибках я уж не говорю! Кричит бедная грамматика! Что ни строчка, то личное для нее оскорбление! Ни запятых, ни точек, а ятъ... Земля пишется не через ятъ, а через е! А почерк? Это не почерк, а отчаяние! Не шутя говорю, Лида... Меня изумило и поразило это твое письмо... я и не думал, что в грамматике ты такая сапожница... А между тем ты по своему положению принадлежишь к образованному, интеллигентному кругу, ты жена университетского человека, дочь генерала! Послушай, ты училась где-нибудь?”

Лидочка: “А как же? Я в пансионе фон Мебке кончила...”

Пахом: “Послушай, Лидочка, ведь это, в сущности, ужасно! Ведь ты же будущая мать... понимаешь? мать! Как же ты будешь детей учить, если сама ничего не знаешь? Мозг у тебя хороший, но что толку в нем, если он не усвоил себе даже элементарных знаний? Ну, плевать на знания... знания дети и в школе получат, но ведь ты и по части морали хромаешь! Ты ведь иногда такое ляпнешь, что уши вянут!”

Лида пытается всё обдумать. Пахом садиться за стол, случайно проливает чай и вытирает лужу листком письма. Лидочка это замечает и убегает. Пахом осознав, что натворил садиться в конце кроватей. Заходит проводник, берёт Лидочкино письмо и идёт к Пахому. Выпивает с ним, оставляет письмо у него, ставит стол в нужное место и уходит. Сомов выпив ещё раз начинает перечитывать письмо и настроение его поднимается. Возвращается Лида с едой. Пахом подсаживается к ней продолжая читать и начинает есть. Лидочка не выдерживает.

Лидочка: “Это мать виновата! Все советовали ей отдать меня в гимназию, а из гимназии я, наверное, пошла бы на курсы!”

Пахом: (с весёлым настроением) “На курсы... в гимназию... Это уж крайности, Лидочка! Что хорошего быть синим чулком? Синий чулок... чёрт знает то! Не женщина и не мужчина, ни то ни сё... Ненавижу синих чулков! Никогда бы не женился на ученой...”

Лидочка: “Тебя не разберешь... Сердишься, что я неученая, и в то же время ненавидишь ученых; обижаешься, что у меня мыслей нет в письме, а сам против того, чтоб я училась...”

Пахом: “Ты к фразе придираешься, милочка, напрасно я тебя, бедняжку, обескуражил сегодня... Зачем я наговорил тебе столько жалких слов? Глупенькая ты у меня, нецивилизованная, узенькая, но... ведь медаль имеет две стороны! Быть может, тысячу раз правы те, которые говорят, что женское недомыслие зиждется на призвании женском... Призвана ты, положим, салаты резать, детей рожать, убираться и мужа любить! Что ж? Захочется поболтать об умном, пойду к Екатерине Романовне... Очень просто!”

Лидочка: “А кто это?” 

Пахом: “Да не важно, кушай…”

ВЕДЬМА

Дьячиха вяжет шарф. Савелий сидит в своих мыслях.

Отец Савелий: “Я зна-аю! Я всё знаю! Нешто я не... не понимаю! Я всё знаю, чтоб ты пропала!”

 Матушка Раиса: “Что ты знаешь?”

Отец Савелий: “А то знаю, что всё это твои дела, чертиха! Твои дела, чтоб ты пропала! И поездка эта, и место... всё это ты наделала! Ты!”

Матушка Раиса: “Бесишься, глупый...”

Отец Савелий: “Я за тобой давно уж это замечаю! Как поженился, в первый же день приметил, что в тебе сучья кровь!”

Матушка Раиса: “Тьфу! Да ты перекрестись, дурень!”

Отец Савелий: “Ведьма и есть ведьма. Хоть ты и жена мне, хоть и духовного звания, но я о тебе и на духу так скажу, какая ты есть... Да как же? Заступи, господи, и помилуй! В прошлом годе ехали мы в таком же поезде, и что же? Целый вагон мужиков! Потом 3 года назад на пароме плыли, а ты, чертовка, в последний момент каюты поменяла, понятное дело для чего, чтобы к капитану поближе быть! О, красней рака стала! Ага!”

Матушка Раиса: “Ничего я не стала...”

Отец Савелий: “Ну да! А этой зимой перед Рождеством на десять мучеников в Крите, когда метель день и ночь стояла... помнишь? — писарь предводителя сбился с дороги и сюда, собака, попал... И на что польстилась! Тьфу, на писаря! Чертяка, сморкун, из земли не видно, вся морда в угрях и шея кривая... Добро бы, красивый был, а то тьфу! Чёрт!”

Мимо проходит проводник.

Отец Савелий: “И теперь тоже! Недаром этот проводник туда-сюда ходит! Наплюй мне в глаза, ежели не тебя ищет! Походит, походит и сюда зайдёт. Зна-аю! Ви-ижу! Не скроешь, бесова балаболка, похоть идольская! Как только сели, я сразу понял твои мысли.”

Матушка Раиса: “Вот дурень! Что ж, по-твоему, по дурацкому уму, я нарочно делаю?”

Отец Савелий: “Гм... Усмехайся! Ты или не ты, а только я замечаю: как в тебе кровь начинает играть, так и несет сюда какого ни на есть безумца. Каждый раз так приходится! Стало быть, ты!”

Матушка Раиса: (спокойно) “Да и глупый же ты, Савелий!  Когда папенька живы были, то много разного народа ходило к ним от трясучки лечиться: и из деревни, и из выселков. Почитай, каждый день ходили, и никто их бесами не обзывал. А с нами ежели кто раз в год поздоровается, так уж тебе, глупому, и диво, сразу ведьмой называешь.”

Савелий задумывается, но через некоторое время снова продолжает.

Отец Савелий: “Не то чтобы старики или косолапые какие, а всё молодые ходют... Почему такое? Нет, баба, хитрей вашего бабьего рода на этом свете и твари нет! Мы только в поезд сели, а я уж все твои мысли знал! Наведъмачила, паучиха!”

Матушка Раиса: “Да что ты пристал ко мне, окаянный? Что ты пристал ко мне, смола?”

Отец Савелий: “А то пристал, что ежели нынче ночью, не дай бог, случится что... ты слушай!.. ежели случится что, то завтра же чуть свет пойду в Дядьково к отцу Никодиму и всё объясню. Так и так, скажу, отец Никодим, извините великодушно, но она ведьма. Почему? Гм... желаете знать почему? Извольте... Так и так. И горе тебе, баба! Не только на страшном судилище, но и в земной жизни наказана будешь! “

Заходит проводник.

Проводник: “Чай, кофе, потанцуем? Ну, как видите, чайника у меня нет. Как вас зовут?”

Матушка Раиса: “Я Раиса Ниловна...а это мой муж, Савелий Анатольевич. Мы духовного звания...”

Отец Савелий: “Духовного звания, это только так кажется, по натуре своей она ведьма чистой воды!”

Проводник: “Какой он у тебя сердитый! А давно ты замужем?”

Матушка Раиса: “С прощеного воскресенья четвертый год пошел. Тут прежде в дьячках мой папенька были, а потом, как пришло им время помирать, они, чтоб место за мной осталось, поехали в консисторию и попросили, чтоб мне какого-нибудь неженатого дьячка в женихи прислали. Вот я и вышла.”

Проводник: (Савелию) “Ага, стало быть, ты одной хлопушкой двух мух убил! И место получил, и жену взял.”

Отец Савелий: (Раисе) “Трапезничать давай!”

Раиса достаёт еду и даёт мужу. Он начинает есть. Дьячиха и проводник смотрят друг на друга и улыбаются.

Отец Савелий: “Ну, чего воззрилась?” 

Матушка Раиса: “А тебе что? Ешь давай!”

Отец Савелий: (взрывается) “Не-ет, ну, не хитрость ли бесовская-то, а? Ну, есть ли кто хитрее бабьего роду-то, а? Паучиха! Ведьма и есть ведьма! Пойду, билеты поменяю! В ДРУГОЙ ВАГОН!”

Савелий уходит.

Проводник: “Странный он у тебя.”

Матушка Раиса: “Он всегда такой. Не то что вы…”
Проводник посмотрел на Раису.
Матушка Раиса: (поняв, что сказала лишнего) “Ох, надо сумки достать...” Проводник: “Давайте я вам помогу.”

Матушка Раиса: “Да что вы, не стоит...” 

Проводник: “Да мне не сложно… “

Проводник и Раиса оказываются в конфузной ситуации держась за руки.
Входит Савелий. Проводник сначала пятится, потом убегает. Савелий за ним. Раиса за всеми.

Остановка Искушение.

СКВЕРНАЯ ИСТОРИЯ

Проводник: “Станция Искушение.”

Вбегает Лёля из-за кулис.
Лёля: “Был бал. Гремела музыка, горели люстры…”

Проводник: “Ваш билет, пожалуйста.”

Лёля: “Не унывали кавалеры и наслаждались жизнью барышни (Екатерина Романовна пробегает в слезах). В залах были танцы (Вика храпит), в буфете выпивка (Пахом пьёт), в читальне отчаянные признания в любви (Лидочка орёт Пахому чтобы он перестал пить).  Лёлечка Асловская, кругленькая шатенка с большими зелёными глазами, с длиннейшими волосами и …”

Проводник: “Ваш билет, спасибо”

Лёля: “… с цифрой 26 в паспорте, назло всем, всему свету и себе, сидела особняком и злилась. Дело в том, что мужчины вели себя по отношению к ней более чем по-свински.”

Проводник уходя будит Петровну. Она просыпается.

Марья Петровна: “Федя, скажи этой бабе что бы не орала!”

Федя встаёт и пытается подойти и начать разговор с Лёлей.

Лёля: “А в последние два года поведение их было особо ужасное. Они перестали обращать на нее внимание!”

Лёля: (увидев Федю) “Идет, каналья, мимо — и не посмотрит даже, как будто бы она перестала уже быть красавицей.”

Федя в шоке смотрит на Лёлю.

Лёля: “А если и взглянет, то не с удивлением, не платонически, а так! Как глядят перед обедом на сдобный расстегай или цыплёнка!”

Лёля начинает плакать.

Федя: “Девушка, извините, ради Бога, но, если не трудно, не могли бы вы, то есть, я имею в виду, чтобы вы…”

Лёля: (не замечая Федю) “Но когда же, наконец, замуж? Разве так выйдешь замуж? Время не ждет ведь, не ждет!”

Федя: “Ну, девушка, я же пытаюсь вам сказать, чтобы вы…”

Лёля: (опомнившись) “Ах…здесь не занятно?”

Федя: “Ну я не знаю…”

Лёля: “Благодарю! А как вас зовут? (Далее в зал) Это был широкоплечий юноша 25 лет, блондин, с нежными голубыми глазами, с красивыми усиками и с бледными щеками…”

Федя: “Ну, я Сомов Фёдор Пантелеевич мне 19. Я хотел попросить...” 
Лёля: “А я Елена Тимофеевна, но для вас просто Лёля. Чем вы занимаетесь?”

Федя: “Ну, я не работаю...”

Федя достаёт свой Роман. Лёля его замечает.
Лёля: (в зал) “Он оказался до чёртиков известным писателем, Сомовым!”
Федя: “Я не совсем известен..”
Лёля:  “Но оставался писателем. Холост?” 

Федя: “А какое это имеет значение...”

Лёля: “Холост! Леля духовно аплодировала! Писатель влюбился, и она торжествовала!”

Федя: “Что вы себе позволяете…”

Лёля: (затыкает ему рот) “Он несмело поцеловал её руку, несмело сел (посадила его) и, севши, начал пожирать её своими большими голубыми глазами…”

Наступает неловкая пауза. Через несколько секунд Федя, поняв, что Лёля наконец, успокоилась, начинает уходить.
Лёля: (возмущённо) “Отчего вы такой скрытный, Фёдор Пантелеевич? Отчего вы всё молчите? Отчего вы никогда не откроете предо мной свою душу? Чем я заслужила у вас такое недоверие? Мне обидно, право... Можно подумать, что мы с вами не друзья... Начинайте же говорить!”

Федя: “Ну я не знаю, право, что и сказать…есть конечно кое-что, но…”

Лёля: (в зал) “Настала минута! Как дрожит! Как он дрожит!

(Феде) Ну что вы, что вы, Фёдор Пантелеевич, я не такая недотрога как вы думаете…”

Федя: “Видите ли... Я, как там вас...Лёля, ничего в жизни так не люблю, как семейную жизнь... семью, так сказать. Но, товарищи находят, что у меня талант и что из меня выйдет неплохой писатель, но вот моя мачеха так не считает и… Вы понимаете меня? Вы... вы понимаете меня!”

Лёля: (в зал) “Лёля ничего не поняла, но у неё прошли мурашки по спине, и она застыла в ожидании.”

Лёля легла в эротическую, по её мнению, позу.

Федя: “Есть мужчины слабаки, свиньи...  Они ни в грош не ставят старания матерей, людей, которые их воспитали... (замечает Лёлю в позе и вскакивает) Но я не такой! У меня есть чувство деликатности!”

Лёля встаёт за ним и ставит его в позу будто он собирается делать ей предложение.

Федя: “Лёлечка! Прекрасная! Понимающая моя! Можно вас попросить? Будьте…Будьте, пожалуйста… потише…”

Лёля: (в шоке) “Что?”

Федя: “ЧЧЧ! Будьте, пожалуйста, потише!”

Лёля: (всё ещё осознавая услышанное) “Как?”

Федя: “Не поймите меня неправильно, но я не хочу ссорится с мачехой, она и так постоянно меня во всём попрекает, а тут ещё один повод, пожалуйста, будьте потише, а то она опять будет ругаться!”

Лёля: (собравшись с мыслями) “Да вы...вы… за кого вы меня принимаете!!! Да я… да я никогда…!!  Тьфу!”

Лёля уходит.

Лёля: “Скверная история!”

СЛОВА, СЛОВА И СЛОВА

Проводник лежит на верхней полке кровати. Вбегает Екатерина в слезах и падает на нижнюю полку кровати.

Проводник: “Екатерина Романовна, что случилось? Скажи мне! Ну, что? Что случилось?”                                     

Екатерина Романовна: “Он… я… я думала... а он… поверила…а оказалось!”                

Проводник: “Какой же он подлец! Есть же такие мерзавцы, черт бы их взял совсем! Богат он, что ли?”                                   

Екатерина Романовна: “Да, богат...”                                   

Проводник: “Так и знал...  И вы то хороши, нечего сказать. Зачем вы, бабы, деньги так любите! На что они вам?”

 Екатерина Романовна: “Он побожился, что на всю жизнь обеспечит, а разве это плохо? Я и польстилась... У меня мать старуха.”                                     

Проводник: “Гм...  Несчастные вы, несчастные! А все по глупости, по пустоте... Малодушны все вы, бабы… Послушай, Катя! Не мое это дело, не люблю вмешиваться в чужие дела, но лицо у тебя такое несчастное, что нет сил не вмешаться!  Катя, отчего ты не исправишься?  По всему ведь видно, что ты еще не совсем погибла, что возврат еще возможен...  Отчего же ты не постараешься стать на путь истинный? Могла бы, Катя! Лицо у тебя такое хорошее, глаза добрые, грустные... И улыбаешься ты как-то особенно симпатично... Можно исправиться, Катя!  Ты так молода еще... Попробуй!”                                             

Екатерина Романовна: “Я уже пробовала, но... ничего не вышло. Раз пошла даже в горничные, хоть... и дворянка я! Думалось исправиться. Лучше самый грязный труд, чем наше дело.  Я к купцу поступила...  Жила месяц, и ничего, можно жить... Но хозяйка приревновала к хозяину, хотя я и внимания на него не обращала, приревновала, прогнала и опять пошло сначала... Опять!”                         

Екатерина Романовна: (крича) “Подлая я, гадкая!  Хуже всех на свете! Никогда я не исправлюсь, никогда не исправлюсь, никогда не сделаюсь порядочной! Разве я могу?”

Проводник приближается к Кате, проводит пальцами по её лицу, и они почти целуются, но атмосфера прерывается любым человеком из поезда.

Екатерина Романовна: “Не быть из меня толку! А вам спасибо... Я первый раз в жизни слышу такие ласковые слова.  Вы один только обошлись со мной по-человечески, хоть я и беспорядочная, гадкая...”                                         

Проводник: “Ну, полно, Катя, утешься! Исправишься, бог даст, коли захочешь.”

ТАНГО КАТИ И ПРОВОДНИКА.

Екатерина Романовна: “И Катя вдруг остановилась. Сквозь ее мозг молнией пробежал один маленький роман, который она читала когда-то, где-то... Герой этого романа ведет к себе падшую и, наговорив ей с три короба, обращает ее на путь истины, обратив же, делает ее своей подругой... Катя задумалась. Не герой ли подобного романа этот проводник? Что-то похожее... Даже очень похожее.”

ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА!
Отец Савелий: “Жизнь пренеприятная штука, но сделать ее прекрасной очень нетрудно. Для этого недостаточно выиграть 200 000, жениться на хорошенькой – все эти блага тленны и поддаются привычке. Для того, чтобы ощущать в себе счастье без перерыва, даже в минуты скорби и печали, нужно: а) уметь довольствоваться настоящим и б) радоваться сознанию, что «могло бы быть и хуже». А это нетрудно:
Когда у тебя в кармане загораются спички, то радуйся и благодари небо, что у тебя в кармане не пороховой погреб.
Когда в твой палец попадает заноза, радуйся: «Хорошо, что не в глаз!»
Радуйся, что ты не лошадь, не свинья, не осел, не медведь, которого водят цыгане… Радуйся, что ты не хромой, не слепой, не глухой, не немой, не холерный…
Если ты живешь в не столь отдаленных местах, то разве нельзя быть счастливым от мысли, что тебя не угораздило попасть в столь отдаленные?
Если у тебя болит один зуб, то ликуй, что у тебя болят не все зубы.
Когда ведут тебя в участок, то прыгай от восторга, что тебя ведут не в геенну огненную.
Если тебя секут березой, то дрыгай ногами и восклицай: «Как я счастлив, что меня секут не крапивой!»
Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству.
И так далее… Последуй, человече, моему совету, и жизнь твоя будет состоять из сплошного ликования.“

Дьячок уходит за кулису. Происходит выстрел.

БЕСЕДА ПЬЯНОГО С ТРЕЗВЫМ ЧЁРТОМ

Пахом и проводник сидят пьют и разговаривают. В какой-то момент Сомов начинает петь. Просыпается Вика и уходит. Проводник увидев это вскакивает и начинает теперь совсем спаивать товарища. Возвращается Чёрт и незаметно для Пахома прогоняет проводника. Сомов увидев Чёрта пугается.

Пахом: “Кто вы?” 

Чёрт: “Чёрт, или дьявол... состою чиновником особых поручений при особе его превосходительства директора адской канцелярии г. Сатаны!”

Пахом: “Слышал, слышал... Очень приятно. Присаживайтесь! Будете (водки)?  Очень рад! А чем вы занимаетесь? “

Чёрт: “Собственно говоря, занятий у меня определенных нет... Прежде, действительно, у нас было занятие. Мы людей искушали... совращали их с пути добра на стезю зла...  Теперь же это занятие, между нами сказано, и плевка не стоит... Пути добра нет уже, не с чего совращать. И к тому же люди стали хитрее нас. Извольте-ка вы искусить человека, когда он в университете все науки кончил, огонь, воду и медные трубы прошел!  Как я могу учить вас украсть рубль, ежели вы уже без моей помощи тысячи цапнули?”

Пахом:  (Проверяет карманы) “Это так... Но, однако, ведь вы занимаетесь же чем-нибудь?”

Чёрт: “Да... Прежняя должность наша теперь может быть только “поминальной, но мы все-таки имеем работу...(в зал) Искушаем классных дам, подталкиваем юнцов стихи писать, (Пахому) заставляем пьяных купцов бить зеркала... (Пахом отнекивается) Ну заставляем же! (Пахом соглашается). В политику же, в литературу и в науку мы давно уже не вмешиваемся... Ничего мы в этом не смыслим... Есть даже такие, которые бросили ад и поступили в люди... Эти отставные черти, поступившие в люди, женились на богатых купчихах и отлично теперь живут. Одни из них занимаются адвокатурой, другие издают газеты, вообще очень дельные и уважаемые люди!”

Раиса и Екатерина Романова в рожках выбегают и уносят стол. За кроватями выходят Проводник и Лёлечка тоже в рожках. Проводник выдвигает кровать посередине.

Пахом: “Извините за нескромный вопрос: какое содержание вы получаете?”

Чёрт: “Положение у нас прежнее-с... Штат нисколько не изменился... Жалованья нам не дают, потому что все мы считаемся сверхштатными и потому что чёрт — должность почетная... Вообще, откровенно говоря, плохо живется, хоть по миру иди... Спасибо людям, научили нас взятки брать, а то бы давно уже мы переколели... Сатана постарел, не до отчетности ему теперь... “  

Кровати кружатся и выстраивается мизансцена как в прологе.

ТАНЕЦ ЧЕРТЕЙ

Эпилог