Работы моих учеников

Муниципальное автономное общеобразовательное учреждение

«Гимназия № 87»

Образ чумы в произведениях А.С. Пушкина и Эдгара По

Саратов 2013

Оглавление

Введение

Чума нашего времени, пир во время чумы, бежать как от зачумлённого… – устойчивые выражения, часто встречающиеся в русском, английском и французском языках и  являющиеся определённой реакцией на историческую действительность. Так что же представляет это стихийное бедствие и почему получило подобный резонанс?

Согласно Словарю русского языка  Ожегова С. И., чума – 1.Тяжёлая остроинфекционная эпидемическая болезнь, передающаяся через заражённых блох/ (книжн.); О каком-л. общеизвестном бедствии, от которого нет спасения; 2. Чумной (разг. – сниж.) – о человеке крайне неприятном или опасном для окружающих [9].

Человек, попадавший в её «цепкие лапы», в подавляющем большинстве случаев не имел шансов на выживание. Статистика смертности в годы свирепствования чумы  выглядит крайне удручающей:  вероятность смертности при бубонной форме чумы достигала 95%, при лёгочной –98% [3, с. 86].

Доподлинно известно, что самым древним литературным источником, свидетельствующим о разразившейся эпидемии чумы, является эпос о Гильгамеше, легендарном правителе города Урука, народном герое, повествование о подвигах и приключениях которого ведется на ассиро-вавилонском языке [6, с. 105].

В большинстве своём писатели и поэты используют в произведениях образ чумы как своеобразную аллегорию расплаты за неправедные деяния, неизбежность возмездия. Ярким примером, подтверждающим данное предположение, может являться как «Маска Красной смерти» Эдгара По, так и трагедия А. С. Пушкина «Пир во время чумы» – ведущим лейтмотивом обоих произведений является образ бушующей эпидемии чумы; финиш единообразен – героев постигает неминуемая смерть, являющаяся закономерной карой за безумие. В этой связи  мы можем выдвинуть гипотезу, что с образом чумы связана  неотвратимость судьбы и наказания.

«Пир во время чумы» и «Маска Красной смерти» одновременно синонимичны и противоположны друг другу, символичны и аллегоричны.

Основной целью нашей работы является сопоставительный анализ рассказа «Маска Красной смерти» и трагедии «Пир во время чумы», выявление смысловых,  идейных, композиционных особенностей в описании образа чумы в обоих произведениях.  Для достижения поставленной цели нам предстоит решить следующие задачи:

• Проанализировать и  раскрыть первопричину празднеств во время эпидемии в обоих проведениях;
• Разгадать тайный смысл символов, таких как протяжный и жуткий бой часов («Маска Красной смерти») и видение Луизы («Пир во время чумы»), предвещающих скорую смерть;
•  Понять, чем именно является закономерная смерть для главных героев – долгожданным спасением от страданий или  мучительной расплатой за безумство и безбожие.

Глава I. Символ смерти «маленькой трагедии» А.С.Пушкина «Пир во время чумы»

§1.1  Характеристика образов «грешников» трагедии А.С. Пушкина

В 1830 г. Александра Сергеевича в Болдино настигла эпидемия холеры, которую он часто называл чумой. Незадолго до этого, в 1829 г., Пушкин посетил в лагере пребывания больных чумой. Едва ли хоть один человек, не понаслышке знающий  о муках людей, пораженных этой страшной болезнью, останется равнодушным. На наш взгляд именно глубокие душевные переживания, сострадание и страх за человеческую жизнь натолкнули Александра Сергеевича на создание мистической трагедии «Пир во время чумы».

Впервые трагедия была опубликована в 1832 г. в альманахе «Альциона» [5, с. 102]. Эта маленькая пьеса, состоящая из одной сцены, является переводом фрагмента пьесы английского поэта Джона Вильсона «Чумной Город», повествующей о лондонской чуме 1665 г.

Критики по-разному воспринимают  своеобразную Пушкинскую трагедию.  Традиционно выделяется два основных направления в трактовке понимания концепции самого «Пира во время чумы». Приверженцы первого направления исходят из буквального понимания названия трагедии, полагая, что «Пир во время чумы» является ничем иным, как фактически историографическим изложением фактов, т.е. описанием  настоящего пира во время настоящей чумы. Подобный поступок, если он действительно имел место быть, сложно судить.  Да, это безрассудный, безответственный, сумасшедший шаг, пировать во время яро бушующей, смертельно опасной болезни, не щадившей никого. Однако он продиктован отчаянием, страхом, безысходностью. Несложно осудить, сложнее понять первопричины и постараться оправдать людей, совершивших такое безумство, людей, находящихся в шаге от смерти.    

Одним из так называемых оправдателей героев можно назвать В. Г. Белинского. По его мнению , «основная мысль – оргия во время чумы, оргия отчаяния, тем более ужасная, чем более весёлая <…> Песнь председателя оргии в честь чумы – яркая картина гробового сладострастия, отчаянного веселья; в ней слышится  даже вдохновение несчастия и, может быть,  преступления сильной натуры» [16, с. 312].

 В основе осуждающей трактовки пьесы лежит вопрос о «постановке на колени» догматов и религии в целом, как препятствующих раскрытию личности человека. «Страшное имя – Вальсингам» – писала М. Цветаева [14, с. 99].

Одним из ведущих художественных приёмов трагедии является антитеза. Пушкин противопоставляет  «всё – всему»: живым – мёртвых, милосердным – жестоких, набожным – безбожных, надежде – безысходность. Однако за напряженностью, истеричной нервозностью, беспринципностью и отчаянием скрываются рухнувшие надежды на светлое будущее,  разорённый смертью родительский дом, сгоревшая первая светлая любовь – у каждого присутствовавшего на «последнем пире» есть причины, если не оправдывающие, то, по крайней мере, позволяющие вести себя безрассудно, сушасшедше («Дома у нас печальны – юность любит радость») [12, с. 168].

Тема греха – одна из важнейших тем трагедии А. С. Пушкина. На наш взгляд, именно в пограничных, напряженных, критических, стрессовых ситуациях раскрываются те грани человеческой природы, которые в обыденной, повседневной жизни никак не дают о себе знать. Автор практически не даёт нам ни портретного описания главных действующих героев, не рассказывает о жизни каждого до страшного пира. Лишь из обрывочных реплик мы можем строить предположения,  например, поющая Мери была светловолосой шотландкой, а покойный Джексон – душа компании, балагур и заводила. Безусловно, отсутствие описания внешности не случайно – автор заостряет читательское внимание на душевной составляющей каждого из персонажей. Практически никого (за исключением Мери, ещё не потерявшей себя окончательно) автор не наделяет  положительными качествами – всё  доброе, светлое, осталось по ту сторону властвовавшей эпидемии, в прошлом. В настоящем существует лишь безумный пир малознакомых людей, лишившихся абсолютно всего.

Один за другим перед читателем предстают наиболее порочные, отчаявшиеся, безбожные люди. Молодой человек, предлагающий почтить память о   Джаксоне, – мот и прожигатель  жизни, поверхностный, безликий человек, веселившийся, несмотря на общее горе и всепоглощающую смерть [8, с.41].

Образ «кающийся грешницы» Мери – один из наиболее драматичных образов всей «маленькой трагедии». На наш взгляд, её характер разительно отличается от характеров остальных пирующих – ей ведомо сострадание, сопереживание, она не забыла о своём прошлом и сокрушается о будущем. Однако все пирующие на улице во время бушующей, неподвластной эпидемии обречены, в том числе и светловолосая Мери, единственная кающаяся среди дикой, сумасшедшей, вакханалии.

        Луиза – язвительная и дерзкая женщина, давно потерявшая былую чистоту души. Любое напоминание о прошлой светлой жизни она пытается «душить на корню». За маской жестокости и бессердечности скрывается страх, страх пред смертью. Именно Луизе видится «ужасный демон», как символ предстоящей расплаты за грехи.

Центральный образ всей пьесы – образ председателя – Вальсингама, человека трезвомыслящего, но глубоко несчастного, одинокого, обреченного. Казалось бы воспетый им гимн, прославляющий царствие чумы на земле – апогей всеобщего сумасшествия. Однако у него есть веские причины остаться на своём последнем пиру в жизни и продолжить выпивать: «...я здесь удержан // Отчаяньем, воспоминаньем страшным, // Сознаньем беззаконья моего, // И ужасом той мертвой пустоты, //Которую в моем дому встречаю...» [12, с. 174].

На наш взгляд, тот факт, что Председатель прогнал Священника, может быть трактован по-разному: с одной стороны образ Священника и Председателя могут быть противопоставлены дуг другу, ведь служитель Господа заботится об успокоении душ страждущих, чтобы облегчить их страдания на небесах. Вальсингам же славит мужество духа земного человека, не желающего смириться с неизбежным; с другой – Вальсингам отказывается от помощи священнослужителя потому, что потерял веру в Бога, тем самым смиряясь со своей участью грешника и не оставляя надежду на Божье спасение остальным пирующим ( «…вижу тебя я там, // Куда его падший дух// Не досягнет уже...» ).

Проводя сопоставителый анализ образов характеров  персонажей трагедии «Пир во время чумы» и рассказа «Маска Красной смерти», можно выявить некоторые закономерности, объединяющие два произведения:

• Так называемым «фоном» для действий являлась неутихающая, свирепствующая эпидемия чумы, уносящая сотни тысяч жизней;

• Главными действующими героями являются безрассудно пирующие люди; в обоих произведениях веселящиеся обречены на смерть;

• Бой часов в замке и видение Луизы – глубоко символичны и являются первым предупреждением, предвестниками неминуемой смерти;

• Наличие явного лидера, человека «во главе» пиршества, консолидирующего остальных.

§1.2 Символизм образа чумы в трагедии А. С. Пушкина «Пир во время чумы»

Чума в  трагедии А.С. Пушкина многолика, она представляется нам то в образе безмолвно тяжёлой пустоты, наполненной жалобными стенаниями осиротевших,  засасывающей  в свои глубокие недра души умерших, то в образе величественной царицы, что ведёт свои несметные вооружённые до зубов полчища: «Царица грозная, Чума,  //Теперь идет на нас сама //  И льстится жатвою богатой...» [11, с. 205]. Она  и есть  причина и следствие стенаний, страданий, покалеченных, изуродованных душ, отказывающихся от веры в Бога, разбитых надежд и, наконец, смерти. Она и есть её воплощение. От этой болезни, как и от смерти, невозможно спрятаться, её невозможно обмануть.

Чума в «маленькой трагедии» не полноценно действующее лицо, однако, о её постоянном  присутствии нам напоминает всеобщий страх, отчаяние, телега, нагруженная трупами – гнетущая атмосфера. Её образ складывается из подобных мелочей, в конечном счете, обретая ужасающий, величественный облик. Она нигде и повсюду одновременно. Неосязаемая, невидимая, она способна управлять человеческим сознанием, сводить людей с ума, заставляя пировать за накрытым столом посреди улицы в разгар эпидемии,  бредить и  отрекаться от Божьей помощи.

На наш взгляд, образ чумы в  «маленькой трагедии» правомерно приравнять к образу смерти.  Бесспорно, конец произведения остается «открытым»: читатель не видит ни чудесного спасения и победы непоколебимого человеческого духа над свирепствующей болезнью, ни мучительной гибели каждого из персонажей. Однако уход священника  оставил место сомнениям: отрекшись от единственной возможности спастись, отвернувшись от света, в скором времени пирующие погрузятся в вечный мрак – без Божьей помощи шансы выжить  после вакханалии на улице  сводятся к нулю.

Глава II. Символизм и мистицизм рассказа «Маска Красной смерти»

§2.1. Характеристика символов в рассказе Э. По

Автор мистико-символического рассказа «Маска Красной смерти» Эдгар По – человек с богатым жизненным опытом, получивший наибольшую известность благодаря своим «мрачным рассказам». Создатель формы современного детектива, представитель американского романтизма, один из основоположников символизма и декадентства, его творчество способствовало появлению такого жанра в литературе, как научная фантастика.

Написанный в 1842 г. рассказ «Маска Красной смерти» является своеобразной театральной зарисовкой, наполненной символами. Воплощением  вседозволенности и безмятежности выступает главный действующий герой рассказа – принц Просперо, чьё имя в буквальном переводе с английского означает «счастливый, безмятежный, ветреный».  Образу молодого беззаботного принца  противопоставляется образ Красной смерти, безжалостной и беспощадной.

Действие гротескного рассказа происходит в роскошном средневековом замке в Темные времена. Замок – очередной символ рассказа – символ надежности, неприступности, гарант безопасности.  Ощущение уюта, комфорта, защищенности противопоставлено ужасу неминуемой смерти за пределами стен замка.

«Маска Красной смерти» представляет собой квинтэссенцию актуальных проблем: в основу новеллы заложена проблема инертности, трусости властей (в то время как жители земель принца Просперо умирают от моровой язвы, он сам пирует в замке); социального неравенства и неравноправия; равнодушия,   жестокости и глупости.

Красная смерть – чума, моровая язва, является одновременно и символом неминуемой расплаты за грехи обитателей неприступного замка и символом возмездия за социальную несправедливость: перед лицом смерти богатый и бедный становятся равными.

Однако рассказ наполнен не только явно выраженными, ведущими символами, но и скрытыми, зашифрованными в  убранстве страшного замка. Представляется вероятным  выделить следующие символы: комнаты, в которых проходит карнавал; гигантские часы чёрного дерева в чёрной комнате с кроваво-багряными окнами; ужасные костюмы гостей маскарада.

Особую роль в понимании символизма образов Э. По играет мистическая анфилада комнат, в частности последняя чёрная с ярко-багряными окнами, цвет которых ассоциируется лишь с кровью. Образ последней залы аллегоричен. Таинственные лучи света, дико искажающие черты лиц редких посетителей, чёрные бархатные завесы, мягко обволакивающие своим таинственным мраком, ужас, закрадывающийся  в  душу при входе в эту поистине жуткую комнату, разве это описание не напоминает описание преисподнии?

Ключевым образом, созданным автором, является образ «гигантских часов из чёрного дерева у западной стены» последней комнаты. «Их  тяжелый маятник с монотонным приглушенным звоном качался из стороны в сторону, и, когда минутная стрелка завершала свой оборот и часам наступал срок бить, из их медных легких вырывался звук отчетливый и громкий, проникновенный и удивительно музыкальный, но до того необычный по силе и тембру, что оркестранты принуждены были каждый час останавливаться, чтобы прислушаться к нему. Несомненно, неумолимый ход этих часов с каждым новым боем приближают веселящихся к неминуемой гибели. Однако механизм смерти был давно запущен, и, заживо замуровав себя в огромном замке, его обитатели подписали себе смертный приговор.

Следующий символический образ рассказа – поражающие своим разнообразием  зловещие костюмы «приспешников» Просперо. «Повсюду кружились какие-то фантастические существа, и у каждого в фигуре или одежде было что-нибудь нелепое. Все это казалось порождением какого-то безумного, горячечного бреда. Многое здесь было красиво, многое – безнравственно, многое – bizarre, иное наводило ужас, а часто встречалось и такое,  что вызывало невольное отвращение. По всем семи комнатам во множестве разгуливали видения наших снов. Они – эти видения, – корчась и извиваясь, мелькали тут и там, в каждой новой комнате меняя свой цвет, и чудилось, будто дикие звуки оркестра – всего лишь эхо их шагов.»

Уродство и извращенность облика масок, вероятно подобранных в соответствии с характерами своих  хозяев, транслирует душевную ущербность,  изобличают низость, бездуховность,  мерзость  празднества в замке Просперо.

Проводя сопоставителый анализ образов и характеров персонажей трагедии «Пир во время чумы» и рассказа «Маска Красной смерти», можно выявить некоторые факты, отличающие два произведения друг от друга:

• Действия безумства происходили в двух разных местах – на улице / в неприступном замке;

• Обитатели замка пытались укрыться от «красной смерти» за высокими крепкими стенами, боясь встретиться «лицом к лицу» с опасностью – пирующие на улицах люди воспевают гимны Чуме, в непосредственной близости от них проезжала телега, полная трупов;

• Эдгар По исключает из рассказа всё «божественное», в то время как А.С. Пушкин дарит заблудшим душам  шанс на спасение в образе Священника;

• Финал «Маски Красной смерти» ясен и драматичен – финал трагедии остаётся открытым, наверняка о дальнейшей участи пирующих на улице мы не знаем ничего.

§2.2. Соотношение реального и вымышленного в рассказе «Маска Красной смерти»

Контраст чёрного и белого, инь и янь – вечное противоборство, равняющейся полной, совершенной гармонии. Рассказ Э. По включает в себя две составляющие: правду и полуправду, действительность и вымысел. Постараемся выявить примерное соотношение «белого и черного»   «Маски Красной смерти».

Разумеется, центральный, ключевой образ чумы, который равен   смерти, более чем реален. Исследователи связывают факты, описанные в  рассказе «Маска Красной смерти»,  с событиями 1832 г.  В  тот год , во время эпидемии холеры,  в Париже давали бал [ 4, с. 115]. Следовательно, наличие некого прообраза позволяет нам выдвинуть гипотезу о том, что события, изложенные Э. По, возможно, были пересказом исторической действительности, хоть и с добавлением художественного вымысла.

Насколько реальны остальные символы произведений? Часы, чёрная, зловещая комната, причудливые маски на маскараде, а главное, насколько реальна  гостья финальной сцены – «Красная смерть»?

 Обрывочного описания автором места и действия рассказа достаточно, чтобы предположить, скорее всего,  действие страшного маскарада происходит в Италии  XVI в .,    во-первых, единственное известное нам имя героя – итальянское, во-вторых,  Италия XVI в. – центр зарождения «европейской культуры Высокого стиля», а именно архитектурного стиля «барокко», в нём построен  витиеватый, неприступный, величественный замок принца, в-третьих ,  именно аббатская Италия XVI в. была поражена «Черной Смертью» – пандемией чумы, протекающей в бубонной форме. Возможно,  именно поэтому  образ чумы, проникшей в замок,  аллегорично нарекается «Красной смертью [10].

Часы в бархатной зале, бьющие каждый раз по  прошествии шестидесяти минут,  вероятнее всего, вымышленная деталь, основная часть художественного авторского замысла, подчёркивающая быстротечность отведённого грешникам времени и неизбежность приближающегося наказания.  Временной отрезок,  во время которого есть  очередной шанс одуматься, остановиться, прекратить безумный маскарад, высмеивающий бессилие смерти и оскорбляющий память умерших жителей подвластного принцу аббатства. Однако, как и пирующие в трагедии А. С. Пушкина, гости замка не воспользовались шансом, если не спасти своё тело, так хоть спасти свою душу, и продолжали безумный маскарад, подписав тем самым свой смертный приговор.

Мы склоняемся к мысли о том, что уродливые, неестественные маски и костюмы гостей так же являются частью художественного вымысла. За внешним безумством красок, чудаковатостью костюмов и «кое-чем страшным и отвратительным» скрывалась прогнившая, грешная душа. Люди, способные беззаботно жить в праздности уже полгода, зная о свирепствующей, не щадившей никого эпидемии чумы,  – безбожники, грешники, не имеющие ни единого шанса на спасение души.

В загадочно появившемся незнакомце в маске «преступившей границы снисходительного приличия» воплотился собирательный образ чумы, смежавшейся со смертью. С её приходом в замке воцарил страх, молчание, нервозность, робость, отчаяние («Тогда, с диким ужасом отчаяния, толпа гуляк ринулась в чёрную залу, и схватив незнакомца, высокая фигура которого стояла прямо и неподвижно в тени огромных часов, – замерла от невыразимого ужаса, не найдя под могильной одеждой и маской трупа никакой осязаемой формы…») [11, с. 220]. Она есть возмездие, расплата, воздаяние за страшные грехи гулящих. Примечательно то, что смерть является в образе умершего – человека «вне стен» замка, тем самым восстановив справедливость и ещё раз доказав человечеству, что смерти покорен и богатый и бедный.

§2. 3. Сопоставительный анализ образа чумы произведений А.С. Пушкина и Э. По

Свирепствующая чума  (именуемая в рассказе Э. По «Красной смертью») «прекрасна» в своём величественном ужасе справедливого воздаяния за грехи. «Ни одна эпидемия ещё не была столь ужасной и  губительной. Кровь была её гербом и печатью – жуткий багрянец крови!»

Незнакомец, появляющийся после полуночного протяжного боя часов в бархатной зале, представляет собой яркий образ смерти.  Маска, скрывавшая лицо незваного гостя, «столь точно воспроизводила застывшие черты  трупа, что даже  самый пристальный  и придирчивый взгляд  с трудом обнаружил бы  обман». Наряд гостя был не менее эпатажен –  саван, забрызганный кровью павших от рук жестокой «красной смерти». Сам новопришедший «был высок ростом и измождён», ещё одно свидетельство изнуряющей, свирепствующей болезни.

Образ чумы А.С. Пушкина не являет собой справедливое возмездие за проступки грешников, не романтизирован и не идеализирован. Чума «маленькой трагедии» – стихийное, неконтролируемое бедствие, не щадящее никого, отбирающее жизни,  как у праведников, так и у людей бесчестных.  Она не визуализирована, не приходит самолично за пропащими душами,  она растворена, развеяна повсюду. За счет подобного «расплывчатого» образа чумы нагнетается атмосфера, герои находятся в постоянном психологическом напряжении.

Сравнивая образы Пушкинской чумы и чумы По, налицо их разительное   отличие друг от друг. Если чума Александра Сергеевича  величественная царица-воительница, в губительном дыхании которой Вальсингам находит упоение, подобное винному упоению, то чума По предстаёт перед читателем силой возмездия свыше, символом правосудия и воздаяния за содеянное. Она приходит за душами грешников тихо, торжественно, будто выжидая своего часа, наводя на гостей зала смертный ужас.

Итак,  «красная смерть» Эдгара По – конкретный, визуализированный персонаж рассказа, карающий заслуживших возмездия неправедными деяниями (Просперо и его «последователи») и облегчающий плотские страдания невинных душ, оставленных за воротами укреплённого монастыря.

Чума в «маленькой трагедии» А.С. Пушкина представляет собой стихийное бедствие,       всеобъемлющее и всепоглощающее. Подвластные ей забывают о своём прошлом, не надеются на будущее, они живут настоящим моментом, т.к. в любое время их жизнь может оборваться. И в настоящем – безумный, сумасшедший пир  незнакомцев, балансирующих на грани жизни и смерти.

Заключение

Наша исследовательская работа была посвящена сопоставительному анализу  чумы в произведениях двух известных писателей – Александра Сергеевича Пушкина и Эдгара По. Каждый из созданных авторских  образов – уникален, зловещ, глубоко символичен. В одном случае, чума предстает перед читателем во вполне осязаемом облике – мертвеца, худого и изможденного, одежда которого залита кровью –  собирательный образ жертвы страшной болезни, олицетворение мук, страданий, ужаса. Образ чумы Пушкина неосязаемый, таинственный, кровавый. Его отражение мы находим в отчаянных  репликах грешной женщины, истеричном полуобморочном состоянии пирующих, надрывных, сумасшедших песнях.

Проанализировав первопричины безумных празднеств во время свирепствующей эпидемии в обоих произведениях, мы пришли к выводу, что они продиктованы разными стремлениями: пиршество «во время чумы» – неадекватная реакция на  беспощадную, всеобъемлющую смерть, людей, пытающихся не на равных вступить в схватку с гибелью, бросив ей дерзкий вызов. Отвратительный маскарад в замке безмятежного принца  являет собой так же брошенный вызов смерти. Однако этот вызов не продиктован отчаянием, он нахален, дерзок, опрометчив.  Пренебрегая жизнями простых жителей аббатства и смеясь над их страданиями, принц с гостями запирается в неприступном замке, кажущемся ему  панацеей от болезни.

«Пир во время чумы» и «Маска Красной смерти» глубоко символичны. В произведениях реальное перемешивается с иррациональным, в конечном итоге создавая неповторимые образы. Жуткий бой часов в бархатной зале, страшное обморочное видение Луизы –  предвестники неминуемой смерти, эти символы являют собой точку бифуркации жизни каждого из героев, переломный момент, дающий время для принятия верного решения. Однако ни один пирующий не встал из-за стола, ни один гость маскарада не остановил безумное веселие.  

В этой связи нам представляется, что закономерная смерть главных героев является расплатой за нравственную  убогость  и безбожие. И если души беснующихся гостей замка Просперо изначально были обречены, то души пирующих ещё имели шансы на спасение, однако они уже были скованы леденящим ужасом перед неминуемой смертью. Свирепствующая чума была всесильна – она уничтожила последнюю надежду на чудо и сломила веру в Бога.

Список использованной литературы

1. .Белинский В.Г. Избранные сочинения. – М.: Наука, 1949. –  688 с.
2. Алексеев М.П. Английская литература (Очерки и исследования). –  Л.: Нова, 1991. –  193 с.
3. Аллен Г. Эдгар По. / Г. Аллен. –  2-е изд. – М. : Молодая гвардия, 1987. –  331с.
4. Арто А. Театр и чума// Арто А. Театр и  его двойник. –  М.: Мартис, 1993. – 269 с.
5. Беляк  Н.В., Виролайнен М.Н.  «Маленькие трагедии» как культурный эпос новоевропейской истории (судьба личности – судьба культуры). Пушкин. Исследования и материалы. – Л.: Огонёк, Т. XIV, 1991. – 212 с.
6. Даниэл М. Тайные тропы носителей смерти. – М.: Прогресс, 1990. –  460 с.
7. Дубович Н. М. Чёрный ворон Вирджинии [Электронный ресурс] // Проза. ру – Режим доступа: http: // www.  proza.ru/2002/10/01-79
8. Жуковский В.А. Эстетика и критика. – М.: Прогресс, 1985. – 256 с.
9. Ожегов С. И. Словарь русского языка. – М.: Русский язык, 1977. – 847 с.
10. Очерк жизни Э. По. [Электронный ресурс] // Эдгар Аллан По. – Режим доступа: http: // www.edgarpoe.ru/ocherk-zhizni-edgara-po/
11. По Э.А. Полное собрание рассказов. – СПб.: Кристалл, 2000.  – 312 с.
12. Пушкин. А.С. Драматические произведения. – М.: Художественная литература, 1974. – 245 с.
13. Рассадин Ст. Драматург Пушкин (Поэтика. Идеи. Эволюция). – М.: Просвещение, 1977. –  212 с.
14. Цветаева М.И.  Об искусстве. – М.: Просвещение, 1991. –  149 с.
15. Щерба. Л.В. Избранные работы по русскому языку: учеб. пособие. – М.: Учпедгиз, 1957. – 156 с.
16. Яковлев Н.В. «Пир во время чумы». Комментарий // Пушкин А.С. Поли. собр. соч.  – М.: Советская Россия, Т. VII, 1937. – 139 с.