Реферат "Своеобразие повести Л. Леонова "Конец мелкого человека"

     Содержание

Введение ………………………………………………………………………… 3

Глава 1. Основные темы повести Л. Леонова «Конец мелкого человека»….. 7

1.1. Тема оправданности страданий ради светлого будущего………………..11

1.2. Руинный текст в повести «Конец мелкого человека»

или тема разрушения ………………………………………………………….. 14

1.3.  Концепция Т. Вахитовой  «Вид сверху» ……………………………….. 18

Глава 2. Образ Лихарева ……………………………………………………… 20

Глава 3. Мотив забвения в повести «Конец мелкого человека» …………….27

Заключение …………………………………………………………………… .. 33

Список литературы ……………………………………………………………..36

                                      Введение

     «Леонов — тот редкий ключ, с помощью которого можно разгадывать и тайны прихода великих или смутных времён, и тайны человеческого бытия», - сказал о писателе другой известный современный прозаик Захар Прилепин (22). Мы выбираем эту фразу девизом нашей работы, ибо вслед за автором «Греха», попытаемся выявить то новое, чего еще не сказано о Л. Леонове и, в частности, о его ранней повести «Конец мелкого человека».

     При изучении повести мы обнаружили, что она неправомерно забыта, обходится исследователями стороной, как прочем и все ранее творчество писателя (см. критический обзор ниже). Между тем «Конец мелкого человека», по нашему убеждению, обладает не социалистическим, революционным, а  философским пафосом. Повесть – не есть подражание Ф. Достоевскому и калька с его «Сна смешного человека», как утверждают некоторые критики. «Конец мелкого человека» Л. Леонова  - есть интертекстуальный текст, что обусловлено особыми художественными задачами автора. Писатель не спорит с Ф. Достоевским, не подражает ему, а посредством реминисценций втягивает некоторые смыслы из его произведений и наполняет их новым содержанием, новым пафосом. В данной работе перед нами не стоит задача исследовать взаимосвязь Л. Леонова и Ф. Достоевского (см. главу 1), хотя, безусловно, мы учитываем эту преемственность при анализе.

     Таким образом, актуальность нашей работы видится нам в ее новизне (никто еще так всесторонне не изучал поесть «Конец мелкого человека»), в ее спорности, поскольку мы выдвигаем здесь некоторые  гипотезы, не рассматриваемые еще литературоведами. И, наконец, практическое значение работы заключается в том, что она может послужить исходной точкой для дальнейших научных исследований.

Целью данной работы – проанализировать повесть Л. Леонова «Конец мелкого человека», выявить основные темы произведения, рассмотреть образ главного героя Лихарева и доказать, что основным пафосом повести является мотив забвения. В связи с этим нам видятся основные задачи исследования.

     Работа состоит из Введения, 3 Глав и Заключения.

Критический обзор

     В своей работе мы опирались на труды ученых Т.М. Вахитовой, Н.А. Грозновой, А.А. Журавлевой, Е. Стариковой, Т. П. Ледневой,  В.М. Мирошникова, З. Богуславской, В.И. Хрулева, В.В. Ковалева, В.П. Крылова, Ф. Власова, В.В. Химич, Л. П. Якимовой.

    Однако мы столкнулись с проблемой:  практически все исследователи сосредоточили свое внимание на романном творчестве Л. Леонова, хотя есть, конечно, и повести, и пьесы изучаемые – но это, в основном, произведения уже хрестоматийные, описанные десятки раз.

     Н. А. Грознова (7) акцентируется на осмыслении традиции Достоевского у Леонова. Исследователь рассматривает движение этой традиции в публицистике писателя 20-70-х годов, отчасти в ранних произведениях, в «Барсуках» и в Воре».

     В. А. Ковалев (12) в своей монографии «Реализм Леонова» анализирует художественный метод Л. Леонова, устанавливает связи реализма писателя с общими закономерностями метода советской литературы, а в частности горьковской традиции. Исследователь, как и большинство его коллег, опирается на романное творчество Леонида Леонова, также обстоятельно рассматривая повесть «Evgenia Ivanovna».

     В. А. Ковалев (10) уже в книге «В ответе за будущее…..» делает упор на позднее творчество писателя. Критик анализирует повесть «Evgenia Ivanovna», романы «Скутаревский», «Русский лес», а также публицистику 1945 года, рассматривает стиль и язык романов «Барсуки», «Соть», «Вор». Леонида Леонова. Исследователь также предлагает хороший обзор критической литературы о Леонове.                                                        

      В. И. Хрулев (28) в книге «Мысль и слово Леонида Леонова», также как и другие исследователи, делает акцент на творчестве писателя 50-80-х годов, анализируя  философскую направленность, диалектичность художественного мышления, концепцию человека и мира. Особое внимание уделено содержанию, формам и функции иронии.

     Ф. Х. Власов (6) в книге о Л. Леонове «Поэзия жизни» останавливается на изучении двух его монументальных творений: романа «Русский лес» и  повести «Взятие Великошумска». Также исследователь предлагает читательскому вниманию краткий очерк жизни и творчества писателя.

     Итак, очень немногие критики касаются в своих статьях повести «Конец мелкого человека». Например, есть анализ этого произведения у Е. Стариковой (25) и З. Богуславской (1) – советских литературоведов, рассматривающих повесть через призму идеологии.

     Обратимся к современной литературной критике. Есть маленькая статья В.М. Мирошникова (20) «Черный человек» С. Есенина и «Мелкий человек» Л. Леонова, играющая на противопоставлении двух образов.

     Фактически  мы можем представить четверку научных трудов, которые послужили нам опорой при выполнении данной работы.

     Во-первых, это учебное пособие В.И. Хрулева (29) «Символика в прозе Леонида Леонова», где автор обстоятельно и всесторонне анализирует символические образы в прозе писателя, выявляет их функции  и  типологию, правда, делает это на произведениях 50-80х гг. Но нам показалось правомерным применить результаты исследования и к повести «Конец мелкого человека», тем более что многие мотивы и образы (например, символика снега) являются лейтмотивными в творчестве Л. Леонова.

     Во-вторых, это специальный курс лекций профессора В.П. Крылова (13) «Особенности типизации характеров в прозе Л. Леонова», где дается хорошая характеристика типа героев-интеллигентов, и в частности интересуемого нас Лихарева.

    В-третьих, это статья Т.М. Вахитовой (3) «Вид сверху» в сборнике «Мировое значение творчества Леонида Леонова (М., 1981) предлагающая нам целую теоретическую концепцию.

    И наконец, мы использовали в данной работе материалы международной конференции 20-21 июня 2001 года (Поэтика Леонида Леонова и художественная картина мира в XX веке. Материалы. – СПб.: Наука, 2002) . В сборнике представлены в основном критические труды о  романах писателя. Знаменательной для нас стала статья новосибирского ученого Л. П. Якимовой  (30) «Строительный текст как основа «второй композиции» в повести Л. Леонова «Конец мелкого человека», которая совершенно по-новому смотрит на произведение, его истинный смысл и значение.

    В 2010 году в серии ЖЗЛ вышла биография Л. Леонова, написанная другим известным автором Захаром Прилепиным. К сожалению, нам удалось изучить лишь главы из этой книги.

     Кроме того не так давно появился замечательный сайт, посвященный жизни и творчеству Леонида Леонова  http://mirleonova.org (31).  Есть также сайт - http://www.leonid-leonov.ru (32).  Здесь собраны как тексты самого писателя, так и критические труды о его произведениях.

                      Глава 1. Основные темы

             повести «Конец мелкого человека»

      Повесть была завершена Л. Леоновым в декабре 1922 года и впервые опубликована в журнале «Красная новь» (№3)  в 1924 году. В том же году вышло отдельное издание: Л. М. Леонов «Конец мелкого человека».         В мае 1960 года Леонов вновь отредактировал повесть. В данной работе использована поздняя редакция повести.

     Повесть «Конец мелкого человека» - вещь спорная. Советские литературоведы, рассматривая ее с идеологической позиции, в один голос твердили: Леонов изобличает «мелкого» человека, мещанина, трутня, которому нет места в новой жизни. Например, читаем у З. Богуславской: «Ранний Леонов направляет луч творческого прожектора лишь на незначительные, убогие чувства, на людей, чрезмерное внимание к которым кажется неоправданным, чьи переживания не представляют особого интереса. В повести действуют лишь одни мелкие люди, им никто не противопоставляется, поэтому ощущение безысходности, типика жизни в этой повести Леонова гораздо явственнее, чем в предыдущей («Петушихинский пролом» - С. М.)» (1, С. 27). З. Богуславская расценивает произведение писателя как неудачное, механистически используемое приемы Достоевского.

     С ней солидарна исследователь Е. Старикова,  написавшая большую вступительную статью к собранию сочинений Леонова в 9 тт, вышедшему в 60 г.: «Зависимость образов и некоторых идей «Конца мелкого человека» от Достоевского настолько очевидна, что в данном случае правильнее говорить не о влиянии, а о сознательных литературных реминисценциях Леонова, открыто сопоставляющих новый жизненный материал с известными уже читателю художественными решениями. <…> Но любая литературная реминисценция, как бы ни была она талантлива, не заменит собственных художественных решений, продиктованных всей совокупностью сложных проблем современности.

     Ведь в то самое время, когда гости доктора Елкова мучались ощущениями собственной неполноценности, как раз тот самый безвестный Ванька, о котором спорят Лихарев и ферт, проливал кровь «за землю и волю». И вопросы, которые так страстно-сосредоточенно, но умозрительно ставились в повести Леонова, в действительности могли решаться и решались на полях сражений, на первых субботниках, на строительствах первых советских электростанций. Современный художник не мог без ущерба для глубины и правдивости своего произведения не учитывать освещения, падавшего на его натуру с широких просторов жизни. Но именно этой ограниченностью грешила повесть «Конец мелкого человека». Не соотнеся мира Елкова-Лихарева с миром больших свершений, новых широких горизонтов, Леонов сам замыкался в заколдованном круге своих больных, ущербных персонажей, и образы, в которых столько отрицания, столько неприятия мещанско-интеллигентских, «мезозойских» настроений, приобретали в произведении самодовлеющую, преувеличенную значимость» (25, С. 12).

     Мы представили здесь только два взгляда, выражающих по сути одну мысль, однако это типические оценки «Конца мелкого человека» в советском литературоведении. К сожалению, нам удалось найти лишь одну статью современного литературоведа, анализирующую именно эту повесть уже под другим углом зрения.

     Итак, позволим себе достаточно большую цитату. Л. П. Якимова отмечает: «Текущая критика, а по инерции и более позднее литературоведение закрепили за повестью роль произведения, узаконившего исключительную власть революции лишать права на жизнь тех, кто не понял или не принял ее великих целей и, следовательно, подпал под категорию «мелких». Не усвоившие суровых правил выживания в условиях произведенного «перекувырка», люди, подобные главному герою повести - ученому-палеонтологу Федору Андреевичу Лихареву или его сестре Елене Андреевне, обречены на вымирание, и их «конец» должен быть воспринят как онтологически оправданный и закономерный. Жестокой логикой революционного отбора они безоговорочно причисляются к сонму «лишних» и «бывших», к обитателям человеческого «паноптикума», «трюма жизни», исторической «подворотни». Само социальное положение этого круга людей как бы автоматически отождествляется с их судьбой, исторической предопределенностью: «Леонов впервые показал гибель и распад старой интеллигентной подворотни дней революции, он ввел нас в паноптикум «мозга» страны. Образы Лихарева, Елкова, Кромулина, Титуса, Водянова, Елены, хотя и навеяны Достоевским, но правдивы, художественно верны и убедительны. В частности, художник подвел черту и нашей российской интеллигентской достоевщине» (цитата по: Воронский А. Литературные портреты.1928. Т.1. С.497 – С. М.). Так читалась повесть в 20-е годы, и из всех оценок этого времени ощутимо проступает стремление критиков не заметить ее исследовательской, вопрошающей интонации, поставить на ее место утвердительно-безоговорочную. Удивительно, но оценочный курс повести не изменился даже и в приближении к нашему времени, о чем свидетельствует вступительная статья к издававшемуся в восьмидесятые годы собранию сочинений Леонова в 10 томах, в целом весьма содержательная и во многом даже опередившая время. В отношении же повести «Конец мелкого человека» инерция литературно-критической мысли работала безотказно: и по мнению О. Михайлова, Леонов «показывает нам, говоря словами Горького,  «какой гнилью нагружена душа» подобных личностей, оставшихся в наследстве от старого общества» (цитата по: Михайлов О. О.  О Леониде Леонове  // Леонов Л. Собр. соч.: В 10 т. М., 1981. Т.1. С.9. – С.Р.).

     Без преувеличения можно сказать, что ни одно из произведений Л. Леонова не было прочитано и истолковано так противоположно его истинному смыслу, как эта повесть, авторский замысел которой состоял вовсе не в том, чтобы признать историческую неизбежность, и тем более оправданность «конца» личностей, подобных брату и сестре Лихаревым, а в том, чтобы заставить задуматься над сутью избранного курса жизнестроения, оправдывающего классовый геноцид, увидеть конкретно-исторический лик «лихой поры» в общем контексте исторических судеб человечества, непрерываемых поисков путей к изменению мира. Пафос повести не обличительно-критический, а философский. Отличительную особенность ее поэтики составляет то, что, принадлежа к числу ранних, она в постижении ее внутреннего смысла даже более, чем позднее написанные произведения, обнаруживает значимость подтекста и «второй композиции»  (30, С. 19).

     Сразу оговоримся, что связи Леонова с Достоевским мы не рассматриваем в данной работе, хотя, безусловно, будем иметь их ввиду.  Н. А.  Грознова в научных очерках о Леонове уделяет главное внимание осмыслению традиции Достоевского у Леонова. Исследователь рассматривает движение этой традиции в публицистике писателя 20-70-х годов, отчасти в ранних произведениях, в «Барсуках» и в Воре» (7). В. П. Крылов в книге «Проблемы поэтики Л. Леонова (психологический анализ) также большое место уделяет интертекстуальным связям писателя(14). В. А. Ковалев в монографии «Реализм Леонова» обстоятельно исследует горьковскую традицию в текстах автора (12).

    В заключение дадим высказывание исследователя Л. П. Якимовой:

«Л. Леонов не полемизирует с великим писателем и не берет его в судьи, он вводит его в общее диалогическое пространство повести на равных, предоставляя роль критерия истины нарисованной картине, начиная «с того самого дня, как над Россией прозвенело стальное крыло небывалых сотрясений, и понеслась она из мрака в иную, огнедышащую новь, где, подобно быкам, ревут громовые трубы, земля стала в двенадцать раз быстрей обращаться вокруг солнца, а дома и люди, по той же причине научились стариться скорее ровно в двенадцать раз…» (30, С.22-23)

1.1. Тема оправданности страданий ради светлого будущего

     Е. Старикова определяет тему повести следующим образом: «… речь идет об интеллигенции и ее отношении к революции. И это вторая, столь же постоянная и существенная по значению для творчества Леонова тема, как и тема революции в деревне» (25, С. 10).

     При этом заметим, что Л. Леонов отразил в повести «Конец мелкого человека» новый аспект изображения революции. Писатель показывает  революцию не через «передового» пролетария, а с точки зрения ученого-палеонтолога, который считал «настоящее за ненастоящее отражение тех невозвратных времен».

     В тему революции красной нитью вплетается тема ее оправданности, стоит ли новый социалистический мир кровавых жертв, можно ли построить идеальное общество на костях пусть даже «мелких», но все же людей.

     Опорной точкой для исследователей послужила следующая мысль Ферта: «За благородство, за правду кровью платить надо, а кровь – она дороже всяких правд стоит» (18). Так возникает призрак  гуманистической концепции Ивана Карамазова – «мир не стоит даже одной слезинки замученного ребенка».

    Показательно в данном случае мнение В. И. Хрулева, высказанное им в книге «Мысль и слово Леонида Леонова»: «Леонов убежден в том, что боль  и страдание  - один из способов познания и выработки нравственного поведения, который не может быть восполнен или заменен другими путями» (28, С. 67).

     Итак, попробуем разобраться к чему приведет нас эта тема. Солидарен  ли сам писатель  с теорией Ферта, или Л. Леонов имел ввиду нечто совсем другое.

     З. Богуславская артикулирует эту тему в мотив «правды и крови», довольно распространенный в так называемой «попутнической» литературе тех лет» (1, С. 30) Исследователь провозглашает «противоречивостью леоновского мировоззрения» затрагивание этой темы: «он иногда считает чересчур значительными жертвы, которые нужно принести сегодняшнему человеку во имя будущего», «герои Леонова пугаются жертв, которых потребует революция, их мещанско-обывательский ум цепляется за старые нормы, за отжившую мораль» (1, С. 31).

      Абсолютно под иным углом смотрит на тему «оправданности жертв ради светлого будущего» современный ученый  Л. П. Якимова. Она утверждает:       «Если вслушаться в содержание разговоров – размышлений – споров посетителей вечерних собраний Елкова, мгновенно исчезнет ощущение их принадлежности к «паноктикуму», обнаружится высокий – буквально онтологический, метафизический, экзистенциальный уровень их мышления, проступит тот же профиль интереса, тот же ракурс внимания к вечным  проблемам, что отличает и героев Достоевского, ибо, как говорит инициатор этих вечерних встреч Елков, «живому существу под названьем человек всегда не терпелось как-нибудь истолковать мироздание». И если феномен человека, человеческая природа – одна из основных проблем творчества Достоевского, то именно эта интертекстуальная  стратегия и просматривается в повести Леонова. Ее герои понимают: именно от того, что есть человек – «центр мирозданья» или это «мошки разные, этакие жуки хватательные», соотнесутся ли способность ставить сознательные цели и «подсознательные человеческие побуждения» - «в смысле добра и злодейства», зависит качество жизнеустройства на земле. И прежде чем совершить очередной исторический «перекувырк», не худо было бы поглубже заглянуть в истинные потемки человеческой души» и задуматься над тем, есть ли оправдание непомерных страданий сегодняшнего человека ради отдаленного прекрасного будущего, неодолимых мук отдельной личности ради благоденствия всего человечества. И вообще, соединимы ли отвлеченная мечта о всеобщей гармонии и живой, человеческий интерес конкретного индивидуума: « Я-то виноват, что им потребовалось весь это перекувырк устраивать?» – вопрошает в смертельной тоске от неодолимых тягот жизни профессор Лихарев. И есть ли у человека право вторгаться в хрупкую природу общественного благоустройства, если «ему на всех этапах развития вполне хватало знаний для объяснения всего на свете: даже в своей мезозойской пещере он думал, что понимает все» (30, С. 23).

     Итак, мы можем сказать, что писатель и сам задается этой темой, он сомневается, стоит ли новое светлое будущее тех неоправданных жертв, которые «дохнут, дохнут», «просияли в муках».  Мы уверены: повесть «Конец мелкого человека» - произведение далеко не сатирическое, обличающее мещанина-интеллигента, поест эта глубоко философская, смысл которой как раз и заключается в исканиях автора, вопросах автора, задаваемых им и читателям, и самому себе.

1.2. Руинный текст в повести «Конец мелкого человека», или тема разрушения

     «Руинный текст» артикулируется советским литературоведом З. Богуславской как «тема разрушения», возникающая из линии так называемых «кирпичиков» - образа нового здания мира, которого новые устроители растащат по кирпичикам. «Мелкий человек, ушедший от событий, трусливо забившийся в щель своего дома, хочет верить, что вместе с гибелью старого мира и тех твердых привычных точек опоры, которые поддерживали этот старый мир, мир мещан и обывателей, погибнут и наука, и искусство и цивилизация», - уверена З. Богуславская (1, С. 28). То есть, критик сводит тему разрушения как развал старого мира, которому так сопротивляются герои елковского «паноптикума». Однако З. Богуславская уверена, что Л. Леонов развенчивает в повести тему разрушения и теорию о гибели цивилизации вместе с «мелким человеком». Основой для такого заключения послужили слова Ферта: «Вот Елков уверяет, что, мол, кирпичик по кирпичику растащут, а вдруг да врет, дурак Елков? Он гибели хочет, потому что в ней все его оправдание! Нет, а кроме шуток, - вот возьмут да и не растащут. Ведь какие дела-то сотворятся! … Завтра пойдет он, Ванька этот, кирпичики класть, сооружать деликатное зданье свету всему на удивленье и на устрашение миллионам Елковых, черт бы их взял, а?..» (18, С.  268). Обратим внимание, если мы читаем текст повести дальше, то буквально тут же Ферт сам развенчивает свое предположение о том, что «возьмут да и не растащут».  «Ты думаешь, и в самом деле не растащат? Да разве ж это люди? Пузыри, на вековой тине пузыря, и вонь внутри… точно! … Человечина – штука земная, зачем с нее разных там благородных штук спрашивать!» (18, С. 269). Поэтому однозначно утверждать, что Л. Леонов развеничивает теорию «мелкого» человека о разрушении цивилизации, нельзя. Мы можем сказать, что писатель сомневается, лишь  задается вопросами.

     Теперь посмотрим на тему «кирпичиков», тему разрушения с совершенно иной точки зрения. Итак, следуя интертекстуально-мотивному анализу повести, предъявленному Л. П. Якимовой в статье «Строительный текст как основа «второй композиции» в повести Л. Леонова «Конец мелкого человека», можно навсегда вывести произведение Леонова из «подражательных Достоевскому», критикующих мелкого интеллигента и провозглашающих  его конец.    «Закрепленное за образом «хрустальный дворец» понятие «идеального общества», построенного по законам математически выверенного, обязательного и равного для всех счастья, приобретает  сквозной характер в диалоге героев Леонова – в модификации  «деликатного здания». Толчком к обсуждению его соответствия природе человека послужила страстная филиппика Елкова в адрес своих современников: «Да и куда с ними, с такими вот людишками, идти? Да разве можно… грязными-то ихними руками да деликатные зданья возводить! Да они, извините, весь этот деликатный домик по кирпичику растащат!.. Посмотрите годиков через пять», - уверена Л. П. Якимова. (30, С. 23-24).

     «Те «кирпичики» из которых сооружается «деликатное здание», явно восходят к нэповской поры городскому романсу «Где-то в городе на окраине», в сюжете которой «по кирпичикам растащили завод», - поясняет литературовед (30, С. 24).

     Л. П. Якимова делает акцент именно на «строительном тексте» как на основе «второй композиции» (термин самого Леонова). Это понятие зиждется на господствующем тогда архитектуроцентризме во всем, и прежде всего в жизни, а именно во всеобщем  строительстве новой жизни, нового социалистического общества, обобществления всего быта и даже духа.  

    «В соответствии с духом времени, претендующего в лице большевиков на мессианские масштабы жизнестроения, Л. Леонов раздвигает границы строительной метафоры до пределов превращения в «строительный материал» самого человека (курсив мой – С.М.), по неприрекаемой воле «архитекторов новой жизни» (Леонов Леонид Максимович // КЛЭ. М., 1967. Т.4. С. 131) (30, С. 26).

     Л. Леонов как бы опасается, что в процессе этой громадной социалистической стройки люди неизбежно превращаются в те «кирпичики», и заживо закладываются в фундамент нового здания России. Отсюда вытекает неразрывная связь темы разрушения с темой «правды и крови», т.е. оправданности жертв человеческих ради далекого, но очень светлого будущего.

         В структуре повести можно разглядеть и «руинный текст» (Л. П. Якимовой подходит с  точки зрения теории «башенного текста», исследователь говорит о мерцании судьбы Вавилонской башни). См. слова Ферта: «Сперва же воздвигнут что-нибудь эдакое из зыбкого песочку, а после сами же ножкой и сравняют с землей …  и нечего с них спрашивать» (18, С.238)

     Как точно нам подходят здесь мысли Т. В. Зверевой, относящиеся, правда, к эпохе классицизма в литературе, о семантике руин в русской культуре, высказанные ею в автореферате диссертационной работы «Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины  XVIII века»:

 «… можно говорить о наличии «монументальной» и «руинной» тенденций в истории русской культуры. Монументы воспроизводят смысл, вложенный в них конкретно-историческим временем (курсив мой – С. М.). Их первичной и непосредственной функцией является функция напоминания. Несмотря на то, что последующие времена могут открывать новые смыслы в той или иной монументальной форме, все эти смыслы потенциально присутствуют в ней уже в момент создания. Руины не обладают ни заданностью формы, ни заданностью смысла. Они – всего лишь отсылка к иному времени. Событие, породившее былую форму, оказывается стертым, «не прочитываемым» с точки зрения других времен. Именно поэтому руины так притягательны для культурного сознания, которое, наконец, освобождается от реальной истории и погружается в «исторические грезы» (9).

     Но новые люди воздвигнут не монумент, а «что-нибудь эдакое из зыбкого песочку». Тогда возникает вопрос: а какой смысл, соотнесенный с исторической ситуацией,  несет в себе некое здание из «зыбкого песочку». И, кроме того, это что-то «зыбкое» потом сами же и «сравняют с землей», т.е. превратят в руины, которые также лишены смысла. Плюс еще и «кирпичики» - это ведь фактически частички, осколки здания. Если посмотреть на повесть с теории «руинного текста» и вообще увидеть руины в повести, правда не явленные, а предрекаемые Фертом, то получается, что то новое «деликатное зданье» смысла не имеет!

     Таким образом, в повести «Конец мелкого человека» звучат опасения превращения в «строительный материал» самого человека, ради иллюзорного светлого будущего, которое то и смысла, может быть, не  имеет. Если продолжить рассуждения, то окажется, что руинный текст, артикулирующий тему разрушения в повести есть не что иное как воплощение той же темы «правды и крови», оправданности жертв человеческих ради чего-то пока непонятного, если угодно – вопроса о гуманизме: одна слезинка страдающего ребенка (в нашем случае «мелкие» Лихаревы «просияли в муках») или красивое здание мировой гармонии?

1.3. Концепция Т. Вахитовой  «Вид сверху»

     Любопытна концепция Т. Вахитовой - «вид сверху», которая, как утверждает критик, характерна для всего творчества Л. Леонова. «Вид сверху» - обширное понятие, включающее в себя и обращение героя к звездам, к небу («Русский лес», «Evgenia Ivanovna»), стремление героя к полету («Соть», «Evgenia Ivanovna»). Это как бы «взгляд наверх» (термин мой – С. М.). Собственно же «вид сверху», как способ изображения мира, отличает многие произведения Л. Леонова. Почти всегда в произведениях Л. Леонова есть некая высокая точка, откуда герои смотрят на мир. Так, «в «Русском лесе» такой точкой является недостроенный балкон восьмиэтажного московского дома, откуда изумленному взору Поли открывается «много неба», прямо внизу лужайка с детским хороводом и «целое море крыш». На этом балконе посещают Варю мрачные предчувствия» (3, С. 98). В повести «Evgenia Ivanovna» фигурирует «обрыв цинандальской цитадели», в романе «Соть» - мыс «на пятнадцатисаженной высоте».          

     Однако мы можем утверждать, что «вид сверху» проявляется не только в романах писателя, истоки концепции возможно найти и в исследуемой нами повести «Конец мелкого человека». Сначала Елков говорит об умершем Варнавине, рассказывая Лихареву о самоубийстве Титуса, «рассмотрел внизу старого дружка со своих соколиных, дозорных высот… Наверное оно страсть как приятно, батенька, историческую справедливость да собственноноручно осуществлять…» (18, С. 258).  Варнавинский «вид сверху»  это двойная нереальность, двойной взгляд извне. Во-первых, Варнавин мертв, значит, он относится к миру ирреальному, миру «не нашему», «третьей действительности» (термин Т. Вахитовой). Во-вторых, Варнавин сам по себе может быть и нереален, он  живет в рассказе Титуса, а затем в речи Елкова, следовательно, мы опять имеем дело с «третьей действительностью».

     Правда, мотив «третьей действительности» Т. Вахитова соотносит с мотивом будущего: «он отражает характерную для нашей страны тенденцию соизмерять дела и помыслы настоящего с завтрашним днем» (3, С. 100).

     Далее уже сам Лихарев сидел на кровати и, уставившись в коврик под ногами, «как бы разглядывал с бесконечного расстояния нечто там, далеко внизу, сливавшееся в мерцающую полосу. Она не то что двигалась, а будто кто-то где-то, оставаясь на месте, куда-то направлялся во множестве, и среди прочих тоже профессор Лихарев» (18, С. 259). В этой фразе мы видим и полет, хотя пока Лихарев видит не мир «сверху»,  а «нечто».  Здесь описывается процесс  отчуждения героя от реальности, что вполне объяснимо осознанием им скорой гибели сестры.  Однако попробуем высказать гипотезу, для чего обратимся к практике философии структурализма с расчленением  слова. Выше мы сказали, что цитируемая нами фраза описывает процесс отчуждения героя от мира, если же взглянуть на слово «от-чужд-ение» таким образом. Приставка от- выражает движения, начинающиеся отделением от какого-либо предела. Это значение четко выражается при наличии существительного с предлогом от: ехать — отъехать от села, лететь — отлететь от аэродрома. То есть здесь, мы предполагаем, описан процесс наоборот: посредством от-чуждения героя как бы приближается к действительности, осознает всю ее реальность.    Однако, это лишь наша гипотеза и может быть вполне оспорима.

      Последний «вид сверху», явленный в повести: Лихарев стоял перед домом умирающей сестры и «глядел в бессмысленную высь». Что же герой искал ответы на свои вопросы, к примеру, почему умирает Елена? Нет, здесь опять описан процесс отчуждения, ухода от действительности не за поиском смысла, а как раз от него, т.к. высь «бес-смысл-енная».

     Т. Вахитова полагает, что «вид сверху» - один из творческих принципов писателя. «Его можно сформулировать как стремление приглушить, замедлить, суету жизни, отвлечься, подняться над повседневностью, «чтобы понять «сложную механику жизни», осмыслить «закономерное вращенье». Леонов описывает явления не «изнутри», из «середки», потому что считает, что сами участники порою не в состоянии … указать расстановку сил и с точностью разобраться в последовательности событий описываемого времени»

      «Философское осмысление сложностей современной цивилизации «из будущего», «сверху» является открытием Леонова как художника XX века. Этот творческий принцип позволяет художнику прочерчивать в своих романах «силовые линии» развития человечества от современности до мифологических глубин» (3, С. 101)

                      Глава 2. Образ Лихарева

     В данной главе мы рассмотрим образ главного героя повести «Конец мелкого человека», разберемся какую роль в повести играет Ферт и попытаемся ответить на вопрос: почему Л. Леонов обрекает  ученого-палеонтолога Лихарева на исчезновение.

    Начнем с характеристики Ферта, которая поможет нам наиболее точно определить образ Лихарева.

     Е. Старикова определяет ферта как «нечто среднее между чертом Ивана Карамазова и «недотыкомкой» Ф. Сологуба, олицетворение болезненной раздвоенности одичавшего интеллигента, квинтэссенция его противоречивой духовной сущности» (25, С. 11).  

     В. В. Мирошников уверен, что «общий смысл «ферта» у Леонова – нравственный счет, предъявляемый мыслящему, образованному классу людей от имени человеческой совести, гнездящейся в сердце, там, где люди поселяют Бога. И только возможность такого счета оставляет надежду на возрождение человечества» (20, С. 22)

    Кто же такой Ферт? И чему он служит в повести? Однозначно ответить можно только то, что Ферт – это не гость из потустороннего мира, хотя выступает в качестве такого, когда «забирает» с собой Лихарева из жизни, это некий двойник Лихарева. Исходя из аналогии с Чертом Ивана Карамазова, попробуем разобраться, что же собой являет Ферт.

     С. Н. Булгаков в публичной лекции «Иван Карамазов (в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы») как философский тип» утверждает: «Черт Ивана Федоровича не метафизический Мефистофель, изображающий собою абстрактное начало зла и иронии, это произведение собственной больной души Ивана, частица его собственного я. Все, что мучает Ивана, что он презирает в себе и ненавидит, притом не только в настоящем, но и в прошлом, все это получает как бы персонификацию в черте» (2).

     Л. П. Якимова, продолжая свою мысль о «строительной теме» повести, говорит: «Конкретная фактура мысли Ферта, манера общения с человеком, сам характер отношения к нему рождают аллюзию не только с Чертом из «Братьев Карамазовых», но и с Шатаницким из «Пирамиды», делая реальным предположение о глубоких корнях этого образа в творчестве Л. Леонова. Ферт глумливо играет с собеседником, ерничает, разными словесно-логическими «вывертами» заманивает оппонента в ловушки, провоцирует поиски ответа на безответные вопросы, а смысл всех этих игр, забав, загадок фокусируется  на одном – человеке, его сути, природе, феномене. Диалогические акценты при этом обнаруживают способность передвигаться, смещаться, меняться местами, оставляя сложность проблемы открытой… Превалирует мысль то о неготовности человека к созданию идеального общества, то о несоответствии избранного жизнестроительства природе человека, но главным образом, о непознанности  «натуры людской», обрекающей любой жизнестроительный проект на провал: «Направляясь в неизведанность, ни с чем не стыдно идти» (30, С. 24-25).

     Таким образом, Ферт – глашатай самых смелых мыслей и сомнений Лихарева. Именно Ферту как оборотной стороне Лихарева (гипотетически он - подсознание Лихарева) дано высказать мнение о неоправданности, неправомерности страданий человека, его крови ради строительства новой жизни. Фактически именно Ферту принадлежат основополагающие мысли повести.

     Федор Андреич Лихарев «всем видом напоминал того дикого и бесполезного в конце концов медведя, о вымирании которого никто не думал, никто не плакал в ту лихую пору» (18).  «Еще до революции он был чудаковатым «маленьким человеком» - не столько униженным и оскорбленным, сколько просто тихим, то революция превратила его в «мелкого», никому не нужного, обиженного своей бедностью, голодом, невостребованностью» (15, С. 210-211)

     Е. Старикова уверена, что писатель ставит перед собой задачу показать картину нравственного опустошения души интеллигента, его невписываемость в новую эпоху, неприятие им революции и как следствие всего этого неизбежный его конец.

     Вот каким видится исследователю взгляд Лихарева на революцию: «Я-то виноват, что им потребовалось весь этот перекувырк устраивать?» (Курсив мой – Е. С.) – говорит герой повести, профессор палеонтологии Лихарев о революции, воспринимая ее как случайную и страшную помеху своему благополучному существованию. Лихарев непоколебимо тупо убежден, что он – мыслящий интеллигент – есть та высшая ценность, вокруг которой и для которой вращается мир, что окружающие люди обязаны заботится о нем во имя той «высокой науки», которой он посвятил себя. Но на самом деле под мнимой значительностью он обнаруживает полную творческую несостоятельность, убогость интересов и стремлений, примитивность духовной жизни. Мотив «мезозоя», первобытной дикости, с которыми ассоциируется у Лихарева революционная действительность, трудная жизнь заснеженного голодного города, приобретает в повести и иной, расширительный смысл: это определение и того нравственного одичания, которое несет в себе бесплодный индивидуализм» (25, С.10-11)

     Так, по мнению исследователя причина гибели Лихарева в том, что он не принял революцию, не присоединился к ее единому горячему потоку,  т.е. «бесплодный индивидуализм» его и погубил.

     Опорным для нас будет труд  В.П. Крылова «Особенности типизации характеров в прозе Л. Леонова». Ученый анализирует именно тип Лихарева-интеллигента и выявляет сущностные и функциональные его черты. «В прошлом интеллигентов типа Грацианского и Лихарева Леонов ставит под сомнение не их происхождение само по себе. Леонов не принимает в их прошлом антинародного, сословно-классового принципа воспитания личности. Пример с Грацианским здесь был бы лучшим доказательством, но это хорошо известно. Возьмем Лихарева. Где источники его мелкоэгоистической натуры? Отвечая на этот вопрос, Леонов обращается к годам детства и юности Лихарева и там находит начало будущей духовной драмы героя и главную причину, вследствие которой Лихарев «отстегнулся от России». Этой теме в повести посвящены два исповедальных воспоминания Лихарева. Их основное содержание фокусируется в следующих идейно-тематических деталях: сынок «всемогущего, по старинке крутого исправника Лихарева»; «бутуз-карапуз» ложась спать, брыкающий «барской ножкой» бабку-няньку; подросток, любивший ездить в снегопады к отцу на рождественские каникулы, а потом, с годами, растерявший романтическую любовь к российским далям и снегам; юноша, воспитывавшийся в атмосфере полицейского презрения к человеку, с «щемящей тоской» наблюдавший одну и ту же картину: «отец в халате, готовый к действию пес на цепи» и кто-то в «нерешительности, застывший на улице, кому оставалось только толкнуть ногой калитку…».

     Вот что в прошлом Лихарева писатель находит губительным для самого Лихарева как человека и ученого. Леонова меньше всего можно заподозрить в узости классово-партийного подхода к человеку, его прошлому и будущему. Его позиция широка и диалектична. Поэтому и в интеллигентах типа Скутаревского и Вихрова Леонов поэтизирует не происхождение, не «кондовость», а высокую, укорененную в духовном опыте народа нравственность. Это легло в основу классификации героев-интеллигентов в прозе Леонова на три типологические группы. Первую составляют герои, наиболее близкие к народу по складу своего мироощущения и нравственности (Скутаревский, Черимов, Вихров, Морщихин, Осьминов и другие), ко второй относятся герои, лишенные каких-либо корней в народе и противопоставившие себя народу (Лихарев, Рене, Грацианский, Слезнев, Чередилов, Петрыгин и другие), в третью группу входят герои, которые могут и способны стать искренними соучастниками общенародной жизни, восприемниками нравственности и идеалов народа (инженер Бураго в «Соти», художник Федор Скутаревский в одноименном романе, хирург Илья Протоклитов в «Дороге на океан») (13, С. 113-114).

      Полагаем, что данная цитата не нуждается в комментариях. Обратимся теперь к самому Л.Леонову, выясним, кого писатель считает «героем» и, может быть, после этого окончательно поймем, почему же Лихарев обречен на гибель.  Л. Леонова цитирует  В.А.        Ковалев в книге  «Реализм Леонова» Л., 1969. С. 41 (12).

      «Каково же «главное, обобщительное свойство» героя нашего времени? Отвечая на одну анкету, Леонов следующим образом обрисовал черты современника: «Герой нашей эпохи это тот, кто открывает пути в будущее с предложением, что оно лучше настоящего, приближает это будущее и облегчает человеческому обществу доступ к победе… Он должен быть наделен прежде всего высокой культурой и … пониманием своей роли в прогрессе всего человечества … Его руководящим стимулом будет не награда, скажем, именные часы, или кубок в серебре высокой пробы, или жетон в петлице, а твердое, мудро осознанное понятие самого содержания человеческого прогресса и его личного места в нем. Вероятно, этот герой будет отличаться от архаического понимания геройства своей величайшей обыкновенностью». Высочайший подвиг для него «будет всего лишь выявлением своей личности, своей общественной целесообразности – не экзаменом на звание гражданина завтрашнего дня, а естественной кульминацией в поведении (курсив мой – С. М.), ради которой он, может быть, только и зародился на белый свет»  (Л. Леонов. Люди высокой культуры. В кн.: Герои наших дней. Книга о нашем современнике, советском человеке-строителе коммунизма. Изд. «Правда», М., 1961, стр. 143-144).

      В. И. Хрулев в работе «Мысль и слово Леонида Леонова» отмечает: «Леонова интересует не столько законченный этап формирования, сколько процесс драматической ломки характера, процесс внутреннего прозрения и выявления личности в человеке» (28, С. 50).

     Позволим себе еще одну цитату. Т.П.  Леднева в статье «Принципы изображения идеала в раннем творчестве М. Горького и Л. Леонова» отмечает: «Леонов же в эпоху грандиозных преобразований действительности и человека показывает зарождение процесса самосознания народа. Поэтому обладателем истины является пока не герой (курсив мой – С. М.). Он переживает мучительный процесс поисков смысла жизни, учится умению найти истину и выразить ее» (17, С. 145).

     Напрашивается вывод: Лихарев гибнет вовсе не потому, что не принял революцию, не выдержал «экзамен» на соответствие новой жизни, а потому, что был лишен народности. Л. Леонов не клеймит интеллигенцию как таковую, ее «мещанско-обывательскую» сущность, что упорно видели в повести советские критики, писатель после долгих сомнений и вопросов провозглашает «конец» антинародности в Лихареве. До самого ухода из жизни он не знал той человечности, которая свойственна поздним героям-интеллигентам Л. Леонова (напр., Вихрову в «Русском лесе»). Когда герой сжег свою рукопись, он ощущает себя совершенно по-новому: «В ту ночь великое умиротворение снизошло наконец ему в сердце и заодно та самая мудрая человечность, которой так недоставало ему всю жизнь, чтобы умереть без крика» (18, С. 270).

                Глава 3. Мотив забвения

           в повести «Конец мелкого человека»

     В данной главе мы рассмотрим мотив забвения, явленный в повести «Конец мелкого человека», что поможет нам наиболее ясно представить смысловую парадигму произведения.

     Четкого определения мотива в литературоведении нет. Мы воспользуемся наиболее универсальным: «Мотив – компонент произведений, обладающий повышенной значимостью (семантической насыщенностью). <…> Важнейшая черта мотива – его способность оказываться полуреализованным в тексте, явленным в нем неполно и порой оставаться загадочным», - пишет В. Е. Хализев (26, С. 280).

     Выскажем гипотезу о том, что ведущим мотивом повести является мотив забвения, смерти человека не столько физической, сколько духовной, сущностной. Т.е. Лихарев пребывает и при жизни в состоянии «за-бытия». В данной главке мы попробуем выяснить, чем подкрепляется мотив забвения и собственно смыслопорождающую функцию его.

     В этимологическом словаре М. Фасмера «Забве́ние, незабве́нный, др.-русск., ст.-слав. забъвенъ от забыти. См. быть.»  (33) «Быть» в первом, основном значении,  по словарю С. И. Ожегова «жить, существовать» (21). Так, получается, что за-быть – это фактически не-быть, а значит не существовать, не жить. Получается, мы можем поставить если не знак тождества, то знак соотносительности между забвением и смертью. Это подтверждается и значением приставки  за- «нахождение по ту сторону, позади, дальше чего-л.: задворки, заречье». Если подключить ассоциативную логику, то смерть – это ведь тоже «нахождение по ту сторону» жизни. Забвение – это не всегда смерть тела, но смерть духа. Таким образом, отнюдь не приравнивая «забвение» и «смерть», имеем ввиду, что  данные понятия находятся в одной плоскости.

     Итак, рассмотрим все составные части мотива «забвения». Мы полагаем, что в повести «Конец мелкого человека» на «забвение» косвенно указывают 3 поэтических образа.

     Во-первых, это образ числа 40.   В. И. Хрулев, исследуя роман «Вор»,  говорит: «Мотив «чистых» денег усиливается обозначением суммы, необходимой герою – сорок рублей. Цифра эта имеет особое значение в фольклоре народов: она связана с ритуальными моментами жизни человека: рождением, браком, смертью. Сорок дней празднуют свадьбу, сорок дней отмечают после смерти человека. В народном сознании цифра сорок соотнесена с жизнью и смертью, счастьем и бедой. В контексте романа она приобретает символический оттенок» (29, С. 73). И еще у него же читаем: «Изымая у Саньки и Ксеньи заветные сорок рублей, собранные по крохам для будущей жизни, Векшин отнимает у них надежду на будущее, отбрасывает их в прежний мир, становится косвенным виновником гибели Ксении» (29, С. 73-74). Теперь вернемся к повести «Конец мелкого человека». Знаменательно, что Титус просит взаймы у Лихарева не сколько-нибудь, а именно 40 миллионов:

« —        Мне бы мильонов хоть сорок на первое время... — сказал Титус.

—        Вот здесь их ровно пятьдесят восемь, половина ваша! — и, на глазок разделив свое сверхэпохальное богатство пополам, протянул половицу Титусу» (18).  Любопытно, что вскоре после этого Титус совершает самоубийство, конечно, не из-за этих 40 миллионов, но все же …

    Во-вторых, это образ снега.  Как известно, Л. Леонов – писатель снега. Это его любимое явление природы. Исследователь В. И. Хрулев в книге «Символика в прозе Леонида Леонова отмечает, что снег у писателя сопутствует переломным моментам в жизни персонажей. «Снег как крохотная частица природы позволяет емко и зримо увидеть переходящность всего существующего, непреложность закона обновления, жизни и смерти» (29, С. 63)

     Снега у Л. Леонова много и в повести «Конец мелкого человека», только в первой главе читаем: «выбросил лошадиную голову в снег», «каким в снежном сумраке представился ему Федор Андреич» (когда заполучает лошадиную голову) и т.д. Снег, иней, колкий снег, изморозь, узоры – вот далеко не полный список снежных следов в тексте.

     Нам будет интересно следующее утверждение литературоведа В. И. Хрулева: «Снег выполняет и другую миссию. Он - декоратор жизни, прикрывающий несовершенство действительности, смягчающий тяжесть горестных событий. Снег – знак забвения (курсив мой – С. М.), отделяющий живое от мертвого, прошлое от настоящего. Метель, стихия как бы отдаляют ошибки и несчастья людей, рожают новые надежды и усилия в совершенствовании жизни», - говорит В. И. Хрулев (29, С. 62). Обратимся к тексту повести: Лихарев стоял перед своим домом, где исходилась кровью Елена, и « снег лепился ему в глазницы и на седую, вспотевшую от бега голову» (18, С. 248). Если снег – знак забвения, то лепившийся в глазницы снег (т.е. его глаза покрываются снегом), знак забвения в двойне, полнейший отказ от реальности, нежелание видеть, что вполне объяснимо и логически – Лихарев не хочет знать о смертельной болезни сестры.

     Наконец, в-третьих, это образы животных: медведя, мыши, лошадиной головы. Лихарев не единожды в тексте сравнивается с медведем: «всем видом напоминал того дикого и бесполезного в конце концов медведя, о вымирании которого никто не думал, никто не плакал в ту лихую пору»; «медвежий человек»; «Вон где наш медведь валяется... — потирая руки с холоду, тоном старой дружбы затрещал Елков…» (18) и т.д. Медведь здесь ассоциируется однозначно не с силой, а тем увальнем, который полгода спит в своей берлоге, посасывая лапу. Лихарев ведь по сути тот же дикарь, живущий в своем тесном мирке, миром внешним не интересующийся.

     Теперь «лошадиная голова» - единственная радость Лихарева, его поистине хищническая добыча. «Голова оказалась уже ободранной, и одного в ней глаза совсем недоставало, а другой ледяным, равнодушным зраком наблюдал высокое плечо нашего Федора Андреича» (18). Вспомним, может быть, и неуместного здесь князя Олега, погибшего от головы коня своего. Конечно, не будем интерпретировать нашу повесть слишком вольно: Лихарев с сестрой благополучно съедают вареную с добавлением спасительной соды лошадиную голову.

     Олдфилд М. Гоувей в книге «Лошадь в мифах и легендах» пишет «В древнерусской языческой мифологии Конь - одно из наиболее почитаемых священных животных, атрибут высших языческих богов, особые существа, связанные одновременно с производительной силой земли (воды) и умерщвляющей потенцией преисподней. В Древней Руси считали, что конь наделен способностью предвещать судьбу, и прежде всего смерть, своему хозяину. В языческие времена коня хоронили вместе с хозяином» (22). И еще: «Являясь символом Солнца или солнечного бога, конь постепенно стал атрибутом царской власти» (22). Т.е. фактически конь может предвещать смерть, а тем более ободранная безглазая голова лошади. Только любопытно  предвестником чьей смерти является здесь эта голова – смерти Царской власти (напомним, что повесть  писалась во времена еще не устойчивой власти большевиков) или смерти самого Лихарева и ему подобных?  Обратим внимание на следующую фразу: «отчетливо рисовалась знакомая лошадиность в линиях широкой фертовой челюсти и высокого не по-хорошему лба» (18) – это описание Ферта. Получается, не случайно именно Ферт (хотя он – двойник Лихарева) с его «лошадиностью» провожает героя в мир иной, забирает его из жизни.

     Если лошадиная голова как знак смерти является нашей смелой гипотезой, вольной интерпретацией текста, то лейтмотивный образ мыши – мы полагаем – и есть символ забвения, аналогично образу мыши в романе Т. Толстой «Кысь», где жители Федора-Кузьмичска после катастрофы поедают мышей («мышь – наше все»).  

     В повести «Конец мелкого человека» образ мыши также нередок. Например, по рассказу соседской девочки, когда Елена лежала в луже крови, вокруг ее голову бегали мышки и поедали пшено, рассыпанное при падении.  Вскоре после этого Елена умерла. Так что же мыши – предвестники смерти? В мировой культуре существует такая семантика  появления мышей. «Былой страх смерти выродился в смешное опасение, как бы вездесущие теперь мышки, пользуясь слабостью хозяина не пробрались к его запасам» (18) – еще одна «мышиная» фраза из повести.

     Приведем здесь статью М. Волошина «Аполлон и мышь». Максимилиан Волошин  утверждает, что  мышь — это ещё и «как бы неуловимая трещина, нарушающая течение сна, мышь — знак убегающего мгновения». «В быстром убегающем движении маленького серого зверька греки видели подобие вещего, ускользающего и неуловимого мгновения, тонкой трещины, всегда грозящей нарушить аполлиническое сновидение, которое в то же время лишь благодаря ей может быть сознано». М. Волошин настаивает на связи образа мыши и времени: «Время — вечность, напряжённая и вечно движущаяся сфера внутренних интуитивных чувствований, которая нашему логическому сознанию представляется огромной горой тьмы и хаоса, потрясается до основания, и из трещины рождается бесконечно малое мгновение — мышь. Гора рождает мышь так же, как вечность рождает мгновение» (5).

     Итак, «мышь — олицетворение убегающего мгновения», и в повести «Конец мелкого человека» есть фраза, как мы полагаем, декларирующая данную мысль М. Волошина. «Нечаянно появилась хитрая мысль, что ведь мышку нетрудно поймать и рассмотреть вблизи, что за мышка. Федор Андреич, прикидывая возможности, сощурил левый глаз» (18).

     Так, Федор Андреич неистово пытается поймать убегающее время в лице мыши, пока его не застает за этим занятием Ферт. Лихареву так и не удается остановить время, а ведь он этого хочет подсознательно, ибо понимает: «этот дом покрасят заново, в нем будут жить новые жильцы. Что ж они случались и раньше, смена геологических формаций! Нас будут считать исторической ошибкой, а ошибки надо поправлять…» (18, С. 272). Лихарев живет не в реальности («…жил все время там в допотопном где-то, считая настоящее за ненастоящее отражение тех невозвратных времен» (18)), не стремится герой и в будущее, прекрасно понимая, что ему нет там места, но и в прошлое он не стремится, точнее не стремится в какое-то конкретное историческое прошлое. Лихарев живет вне времени, поэтому поймать время (мышь) ему не представляется шанса.

    Итак, Лихарев находится при жизни в забвении. В забвении как ученый, не вспоминаемый  людьми, и в забвении как человек, также не нужный новому обществу. Но способен ли Лихарев жить вне забытия? Ответ на этот вопрос попробуем получить у известного исследователя. Вот что пишет о концепции творчества Леонова В. И. Хрулёв: «Творчество становится индивидуальной и коллективной силой, преодолевающей безысходность, позволяющей человеку ощутить себя личностью. Человек способен противопоставить забвению (курсив мой – С. М.) полноту прожитой жизни, результаты своего труда, мысли, чувства, добро, отданное людям» (28, С. 52). Теперь нам представляется совершенно очевидным невозможность Лихарева вырваться из забвения, ему просто нечего противопоставить забытию. Беда Лихарева – не в том, что он зазнавшийся интеллигент, а в том, что у его нет корней, он оторван от жизни народной, от жизни духовной. Основной пафос повести, на наш взгляд, состоит именно в том, чтобы показать забвение человека, его как бы «вне-находимость», оторванность от реальности, от народной жизни, и вследствие чего – неминуемая его гибель.

                                           Заключение

     Итак, мы завершаем нашу работу и хотим подвести итоги.   Нам удалось изучить повесть Л. Леонова «Конец мелкого человека», рассмотреть ее основные темы, проанализировать образ Лихарева и пояснить значение Ферта. Т.е. нам удалось дать более полную картину о произведении, нежели существовавшая доныне.   Конечно, в рамках данного исследования мы не затронули, например, образ Елены Лихаревой, сестры Федора Андреича. А ведь этот также неоднозначный персонаж, воплощающий собой не то идею жертвенности, не то идею обреченности.    Мы не дали полное описание елковского «паноптикума», каждый из «экземпляров» которого является представителем какой-либо части бывшей интеллигенции. Мы не углубились до рассмотрения семиотики пещеры, как продолжения «руинного» текста  и исходного начала жизни, а в повести и абсолютного конца. Между тем, такой труд есть (см. Л.П. Якимова «Семиотика пещеры в русской литературе 1920-х годов» // Критика и семиотика. Вып. 7, 2004. С. 175-190). Очень и очень многое мы бы желали и могли  еще исследовать в произведении «Конец мелкого человека» и во всем творчестве Л. Леонова, однако на данном этапе мы ограничились изучением общей проблематики и мотивационной картины повести.    Сразу оговоримся, что Глава 3 «Мотив забвения…» - гипотетическая, может быть, несколько нелогичная, в силу недостаточности опытности, однако здесь представлена совершенно новая, актуальная, еще не затрагиваемая в исследованиях позиция.

    Основной темой повести является тема оправданности страданий человека во имя прекрасной, но такой далекой цели. Правомерны ли эти муки отдельной личности  ради благоденствия всего человечества, непрошенно возникает мотив  пресловутой «слезинки ребенка», уже измученной критиками. Но правда, автор задается этими вопросами. Леонов писал эту повесть в 20 с небольшим лет. Отвечает ли он на свой вопрос в произведении?  И да, и нет. Отвечает, потому что приводит к гибели Лихарева. Действительно, ну что стоит жизнь  «мелкого» профессора никому не нужных наук, эгоиста к тому же (вспомним отношение его к сестре, вспомним как он «бережет» свое душевное тепло на будущее). Гибель же случается не из-за его эгоистичности, не из-за неприятия им революции и отказа от участия в строительстве нового «деликатного зданья», но по причине изначальной и всегдасуществующей его «вне-находимости» в реальности, его забвении. Лихарев – не живой человек, он пребывает в за-бытии и смерть здесь как раз освобождение от забвения (физическая смерть последовала за сожжение им своих рукописей научного труда, вспомним какое чувство герой испытал: ««В ту ночь великое умиротворение снизошло наконец ему в сердце и заодно та самая мудрая человечность, которой так недоставало ему всю жизнь, чтобы умереть без крика» (18, с. 270). Вот и ответ на вопрос, почему гибнет Лихарев. Да потому он гибнет, что не хватает в нем человечности, народности (это мы можем также понять из контекста последующих произведений Л. Леонова), поэтому-то он и «мелкий», душой он мелок, а не своей прошлой интеллигентностью и ученостью или невписываемостью в социалистический строй.

     Что же получается? Муки человека все-таки правомерны, поскольку страдания есть путь к истине. А к истине ли? – возникает вопрос. В том и дело, что Л. Леонову (оказывается бывшему белогвардейцу – по утверждению Захара Прилепина) не кажется это массовое строительство новой жизни истиной. Писатель глубоко сомневается, стоит ли именно то «деликатное зданье» жертв человеческих, не превратятся ли люди простые, обычные в «кирпичики» для заклания их в фундамент постройки (см. Руинный текст). Этого никак не приемлет Л. Леонов-гуманист.

     С другой стороны, автор предоставляет читателям самим «истолковать мироздание». Примечательны слова Лихарева: «…нам почти не удается вникнуть в истоки человеческих … и прочих побуждений! ... и прежде всего зачем такое множество оттуда торопится войти в мир. Вернее мы всегда умираем чуть раньше, чем узнаем причину…» (18, с. 272).  Опять вопросы: что значит «оттуда» - это откуда? из прошлого или из Преисподнии? из крестьян и рабочих или из забвения?

     Таким образом, мы видим, что повесть Л. Леонова «Конец мелкого человека» произведение настолько глубокое и многогранное, которое даже после тщательного изучения еще остается очень непонятным, спорным и до сих пор непонятым.

                     Список литературы

1. Богуславская, З. Леонид Леонов / З. Богуславская. – М.: Советский писатель, 1960.-367с.
2. Булгаков, С. Н. Иван Карамазов (в романе Достоевского “Братья Карамазовы”) как философский тип (публичная лекция) / С. Н. Булгаков // http://www.vehi.net/bulgakov/karamaz.html 
3. Вахитова, Т. «Вид сверху» / Т. Вахитова // Мировое значение творчества Леонида Леонова. Ред.-сост. В. Ковалев. – М.: Современник, 1981. – С. 92-102.
4. Вахитова, Т. М. Концепт дворянской усадьбы в творчестве Леонида Леонова / Т. М. Вахитова // Поэтика Леонида Леонова и художественная картина мира в XX веке. Материалы международной конференции 20-21 июня 2001 года. – СПб.: Наука, 2002. – С. 27-39.
5. Волошин, М. Аполлон и мышь (творчество Анри де Ренье) /М. Волошин. Лики творчества. М.: Наука, 1988,  серия  Литературные памятники. Сост. В.А.Мануйлов, В.П.Купченко, А.В.Лавров.

           // http://lib.ru/RUSSLIT/WOLOSHIN/voloshin_appolon.txt .

6. Власов, Ф. Поэзия жизни / Ф. Власов. – М.: Советская Россия, 1961. – 343с..
7. Грознова, Н. А. Творчество Леонида Леонова и традиции русской классической литературы: Очерки / Н. А. Грознова. – Л.: «Наука» Ленинградское отделение, 1982. – 310с
8. Журавлева, А.А. Л. Леонов и современность/ А.А. Журавлева// Верность человеческому. Нравственно-эстетическая и философская позиция Л. Леонова. – М.: Наследие, 1992.- С. 6-24.
9. Зверева, Т. В. Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины  XVIII века. Автореферат дис. на соиск. уч. степени д.ф.н. / Т. В. Зверева. – Ижевск, 2007. - http://delist.ru/article/15072007_zverevatv/page1.html 
10. Ковалев, В. В ответе за будущее: Леонид Леонов. Исследования и материалы. – М.: «Современник», 1989. – 302с.
11. Ковалев, В.А. Леонид Леонов: Семинарий. Учеб.пособие для студентов пед. ин-тов по спец. №2101. „Рус.яз. и лит.”/ В.А. Ковалев. – М.: Просвещение, 1982.-192с.
12. Ковалев, В.А. Реализм Леонова / В.А. Ковалев. – Л.: Изд-во „Наука”, 1969.-174с.
13. Крылов, В. П. Особенности типизации характеров в прозе Л. Леонова / В. П. Крылов. – Л.: Ленинградский гос. пед. ин-т им. А. И. Герцена, 1975. – 167с.
14. Крылов, В.П. Проблемы поэтики Л. Леонова (психологический анализ): Учеб.пособие / В.П. Крылов. – Л.: Ленинградский пед. ин-т им. А. И. Герцена, 1983.-82с.
15. Лаврова, Э.А. Л.М. Леонов/ Э.А. Лаврова// Русская литература ХХ века: Учеб.пособие для студ.высш.пед.учеб. заведений: В 2т. – Т.1: 1920 - 1930-е годы/ Л.П. Кременцов, Л.Ф.Алексеева, Т.М. Колядич и др.; Под ред. Л.П. Кременцова. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Издательский центр „Академия”, 2003.-496с.
16. Леднева, Т.Н. Герой и рассказчик в произведениях Л. Леонова 1920-х годов / Т.Н. Леднева // Кормановские чтения: Материалы межвуз. научн. конф./ Отв.ред. Д.И. Черашняя. – Ижевск: Изд-во Удм.ун-та, 1993, Вып. 1. – С.209-213.
17. Леднева, Т.Н. Принципы изображения идеала в раннем творчестве М. Горького и Л. Леонова / Т.Н. Леднева // Проблема автора в художественной литературе: Межвузовский сборник научных трудов. – Ижевск.: Изд-во Удмуртского госуниверситета, 1990.- С.140-146.
18. Леонов, Л. Конец мелкого человека // Л. Леонов Собрание сочинений в 9 тт. Т.1 – М.: Гос. изд-во худ. лит., 1960. – С. 197-274.
19. Леонова, Н. Л. Спорил ли Леонов с Достоевским? / Н. Л. Леонова // Москва, 2004. - №8. – С. 191-204.
20. Мирошников, В.М. «Черный человек» С. Есенина и «Мелкий человек» Л. Леонова / В.М. Мирошников // Литература в школе.2004.- №8. – С.20-22.
21. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка (online версия) http://www.classes.ru/all-russian/russian-dictionary-Dal-term-2404.htm 
22. Олдфилд М. Гоувей Лошадь в мифах и легендах // http://lib.rus.ec/b/325826/read#t7 
23. Прилепин, З. Великий. Русский. Писатель. (О Леонове  в честь 110-летия со дня рождения), 2009 //  http://www.russdom.ru/node/1623 
24. Прилепин, З. Леонид Леонов: Игра его была огромна / З. Прилепин. – М.: Молодая гвардия, 2010.  (Серия - Жизнь замечательных людей) // http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2009/7/pre.html, http://zaharprilepin.ru/ru/knigi/leonid-leonov-igra-ego-bila-ogromna.html 
25. Старикова, Е. Творческий путь Леонида Леонова / Е. Старикова // Леонид Леонов. Собр. соч. в 9 тт. Т.1. Повести и рассказы. – М.: Гос. изд-во худ. лит., 1960. – С. 5-52.
26. Хализев, В. Е. Мотив // В. Е. Хализев Теория литературы: Учебник. – М.: Высш. шк., 2005. – С. 279-383.
27. Химич, В.В. Диалогичность повествовательного слова в романе Л. Леонова / В.В. Химич // Проблемы взаимодействия метода, стиля и жанра в советской литературе. – Свердловск: Издательство Свердловского гос. пед. ин-та, 1990.- С.78-88.
28. Хрулев, В. И. Мысль и слово Леонида Леонова /В. И. Хрулев. – Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1989. – 187с.
29. Хрулев, В.И. Символика в прозе Леонида Леонова: Учебное пособие / В.И. Хрулев. – Уфа: Башкир.ун-т., 1992.-88с.
30. Якимова, Л.П. Строительный текст как основа «второй композиции» в повести Л. Леонова «Конец мелкого человека» Л.П. Якимова // Поэтика Леонида Леонова и художественная картина мира в XX веке. Материалы международной конференции 20-21 июня 2001 года. – СПб.: Наука, 2002.- С. 19-27.
31. Мир Леонида Леонова // http://mirleonova.org 
32. Сайт, посвященный Леониду Леонову // http://www.leonid-leonov.ru   
33. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. (online версия) http://www.classes.ru/all-russian/russian-dictionary-Dal-term-2404.htm