Анализ сцены прощения (Л.Н. Толстой "Анна Каренина")

Анализ сцены прощения

 Л.Н. Толстой «Анна Каренина» (Часть IV, глава XVII)

«Анна Каренина» – исключительное для творчества Толстого сопряжение эпического и драматического начал в структуре романа. В художественной системе произведения возможно проследить присутствие элементов, свойственных драматургическим текстам: сюжетно-фабульный строй романа отличается острой выраженностью конфликтных отношений (семейный конфликт Облонских и Карениных); в романе повышена роль поступков персонажей и их столкновений, приводящих к катастрофической, трагичной развязке. Трагедийная коллизия разворачивается в истории личной судьбы Анны Карениной и «любовного треугольника» – Анны, Вронского и Каренина: каждый из героев попадает в противоречивую, конфликтную ситуацию, разрешение которой видится невозможным.

Вячеслав Иванов в работе «Достоевский и роман-трагедия» отмечает, что приемы трагедии писателем «перенесены в эпическое повествование: идея вины и возмездия, как центральная идея трагедии, используется Достоевским в своих романах».^[1] Для романа «Анна Каренина» идея вины также оказывается ключевой. Однако эта идея в толстовском романе оказывается сопряжена с идеей прощения. Толстой указывает героям один из путей преодоления мучащего их чувства: конфликт, в котором оказываются Анна, Вронский и Каренин возможно разрешить путем взаимного прощения.

Наличие драматических компонентов в романной форме произведения обнаруживается при рассмотрении поэтики отдельных значимых фрагментов текста – сцен. Для «Анны Карениной» кульминационной точкой, определившей судьбу, нравственное состояние и отношения героев становится сцена прощения. Она помещена в четвертую часть романа – в середину произведения и тем самым может быть осмыслена как ключевая по отношению ко всем последующим и предыдущим сюжетным линиям. Столкновение драматических положений персонажей внутри сцены являет собой критический, переломный и кульминационный для их судьбы момент: прощение Карениным Вронского и Анны совершается на границе жизни и смерти героини.

Элементы драмы обнаруживается и в наличии острого конфликта главных персонажей романа – Алексея, Анны и Вронского. До событий, развертывающихся в сцене, Толстой подробно мотивирует невозможность прощения и примирения между героями. Каренин, пусть и не смел желать смерти жены, однако подсознательно надеялся на скорую развязку: «смерть ее развяжет сразу всю трудность его положения» (18, 431); просьбы Долли о прощении Анны также встречают отпор со стороны Каренина: «Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я для этой женщины сделал все, и она затоптала все в грязь, которая ей свойственна. Я не злой человек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами души и не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за все то зло, которое она сделала мне! – проговорил он со слезами злобы в голосе» (18, 416). Так, в событийной канве романа Толстой выстраивает барьеры для прощения – в словах и мыслях Каренина Толстой фиксирует невозможность простить жену, отчего в сцене прощение являет собой стихийную силу, спонтанный поступок, совершенный Карениным за пределами авторского объяснения, однако имеющий для всех героев романа решающее значение. В пределах сцены сложившаяся сюжетная линия героев претерпевает значительные изменения: Анна и Вронский получают прощение, а Каренин, совершив в душе мощный христианский прорыв, открывает в себе способность перейти на «другой человеческий уровень».^[2]

Сцена открывается приездом Каренина в Петербург. В повествовании, предшествующем событиям сцены, подробно описывается душевное состояние героя. Первое чувство, испытанное им до встречи с Анной – досада и нежелание вновь обращаться к воспоминаниям о жене («слова Дарьи Александровны о прощении произвели в нем только досаду» - 18, 430). Получив телеграмму о предсмертном состоянии Анны, Каренин оказывается перед необходимостью принять решение, страх которого рождает в герое бессилие в осознании собственной слабости и подсознательное желании смерти Анны – «он наблюдал всё это, стараясь заглушить в себе мысль о том, что ожидает его и чего он не смеет желать и всё-таки желает» (18, 431). Таким образом, Толстой вновь закрывает для героев путь истинного прощения: решение Каренина «соблюсти приличия» исключают возможность искреннего сострадания к раскаянию жены: «Если обман, то презрение спокойное, и уехать. Если правда, то соблюсти приличия» (18, 431). Однако в самой сцене Толстой не сосредотачивает свое внимание исключительно на душевных движениях Каренина: автор резко оставляет героя с последним отмеченным им чувством («некоторое облегчение от известия, что есть все-таки надежда смерти» - 18, 432). Таким образом выразительнее проступает контраст: герой, надеявшийся на смерть жены, неожиданно оказывается способен искренне простить ее.

В сцене доминирующим приемом изображения героев является использование невербальных знаков. Эти драматические элементы служат символами истинного душевного состояния персонажей. Так, прикосновение рук, открывающее эпизод, его и заканчивает, образуя композиционное кольцо сцены. Каренин, подходя к Ане, берет ее руку, обозначая желание услышать ее последнее слово – просьбы простить ее; в конце эпизода Каренин подает руку Вронскому в знак прощения («Алексей Александрович подал ему руку, не удерживая слез, которые лились из его глаз» - 18, 435). Прикосновение рук являет в данном эпизоде «говорящий жест» – жест, способный выразить любовь и прощение сильнее и глубже, чем слово.

Драматический потенциал сцены также возможно рассмотреть, обратив внимание на сопряжение повествовательных точек зрения – внутренней и внешней. Внешний план изображения в сцене отдан повествованию, ведущемуся с позиции автора-повествователя. Однако и внутренний план изображения – план чувств и эмоций героев оказывается подчинен воле авторского слова: все душевные движения героев изображаются при помощи драматических элементов – жестов, мимики и взглядов, подчеркнутых комментирующим словом, стремящимся подробно объяснить истинные желания каждого участника сцены.  Неопределенность и смятение, охватившие героев, получают наивысшее напряжение при их встрече: герои не могут изъяснятся друг с другом словами; их подлинные и глубинные чувства Толстой показывает через невербальное, бессловесное «общение» («Он [Вронский - М.З.] вскочил на голос доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь» -18, 432) Реплики героев в пределах сцены оказываются лишены предметного значения: Анна в приступе родильной горячки произносит лишенные смысла, хаотичные фразы; Вронский и Каренин – бессловесны («он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но никак не мог выговорить» - 18, 433). Так, именно жест становится единственно верным ключом к пониманию сути внутренних движений героев.

Начало сцены изображено с внешней, авторской точки зрения: Толстой изображает Каренина в роли безмолвного свидетеля происходящих событий; центром сцены становится умирающая Анна. Для Толстого было важно поместить в центр именно Анну – как героиню, любое чувство в которой может быть доведено до предела, до высшей точки напряжения. Оказавшись рядом с Анной, Каренин лишается слова и действия, автор оставляет героя, не прибегая к описанию его состояния, однако изображение Анны дано с позиции Каренина, подробно фиксирующим ее внутренние и внешние движения. При изображении внутреннего состояния Анны Толстой также прибегает к использованию драматических элементов: реплик, взгляда и жестов. Реплики, которыми насыщен эпизод, принадлежат лишь Анне: хаос ее душевных движений воплощается в ощущениях и резких реакциях. За императивными восклицаниями («Подойди, подойди!» - 18, 434), галлюцинациями («Да снимите же с меня эти шубы!» - 18, 434) и «размытыми» образами («Как эти цветы сделаны без вкуса, совсем не похоже на фиалку…» - 18, 434) автор скрывает подсознательное и до конца неосознанное самой героиней желание – желание прощения («Одно мне нужно; ты прости меня, прости совсем!» - 18, 435). Ударное «совсем» прочитывается как осознание героиней собственного конца: прощение, которого желает героиня, становится возможным в близости смерти, открывающей для нее путь в вечность через раскаяние и отпущение греха («Теперь я понимаю, и всё понимаю, я всё вижу» - 18, 434). Стоит отметить замечание Е.Г.Эткинда об особенности душевного состояния Анны, заключающейся в постоянном преобладании подсознательного над ее разумом: «…победили далекие глубины души, воля и разум потерпели поражение». ^[3] 

Рисуя Анну через описание внешнего облика, автор пытается проникнуть в ее внутренний мир, несколько раз подчёркивая особое значение ее взгляда («смотрела пред собой сияющим взглядом»). Так, взгляд Анны становится доминантной в описании ее душевного состояния на протяжении всего романа: в первой части произведения, при встрече с Вронским, Толстой наделяет героиню «блестящими глазами». Однако в анализируемой сцене происходит преобразование: синонимичные друг другу лексемы «блеск» и «сияние» в романе наделяются тонким различием в их смыслах. «Сиянием» в взгляде Толстой наделяет Анну только после сильного душевного переворота. Взгляд Анны перестает быть обращен к кому-либо – он утрачивает блеск, но возрождается в сиянии – сиянии взгляда человека, пережившего искреннее раскаяние.

В атмосфере необычайного по силе парадоксального сочетания – одновременности рождения жизни и смерти, атмосфере, которая окружает Анну, Каренин пусть и временно, но поддается желанию выйти за пределы привычного, правильного: «Душевное расстройство Алексея Александровича всё усиливалось и дошло теперь до такой степени, что он уже перестал бороться с ним; он вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда неиспытанное им счастье» (18, 434). Автор-повествователь вновь возвращается к Каренину, однако все душевные движения героя остаются за пределами мотивировки: в сцене Толстой лишь описывает его внутреннее состояние с помощью «языка тела» («сморщенное лицо», «нижняя губа его дрожала» - 18, 434). Счастье прощать, которое прочувствовал Каренин, остается также вне авторского слова: Толстой, приведя героя к спасительному для его души состоянию, отходит от роли «всевидящего автора», создавая момент невыразимого («Тот христианский закон, которому он всю жизнь свою хотел следовать, предписывал ему прощать и любить своих врагов; но радостное чувство любви и прощения к врагам наполняло его душу» - 18, 435).

Неожиданность и внезапность вспыхнувшего чувства Каренина фиксируется автором невербально. Кульминационное положение сцены Толстой прорисовывает при помощи жеста – Каренин падает на колени перед женой. Финальный жест героя образует в сцене вертикаль: Каренин испытывает невероятный по силе душевный взлет через глубокое сострадание к жене как проявление истинно религиозного чувства («Он стоял на коленах и, положив голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок» - 18, 435). В кульминационном жесте героя также прочитывается мотив детства, который в пределах произведений Толстого всегда соподчинен мотиву воспоминания как возвращению к себе настоящему, подлинно, искренне чувствующему. Смысловая вертикаль сцены также выражена в последнем взгляде Анны, обращенного к мужу («с вызывающею гордостью подняла кверху глаза» - 18, 435). Оба героя испытывают душевный и духовный переворот: Толстой рисует героев в уникальном, редком и возвышенном состоянии – в состоянии на грани смерти, в котором для них открывается возможность испытать высокий нравственный подъем, преодолев гордость, ревность и самолюбие.

Душевное состояние Каренина в данной сцене возможно рассматривать как победу над собой: как в трагедии, напряжение разрешается катарсисом. Однако это состояние не продлится долго: в акте прощения между героями не было любви, необходимой для его продолжения. В дальнейшем сюжетном пространстве романа прощением конфликт между героями не преодолевается, противоречие оказывается не снято, что только усиливает драматичность их положений. Неразрешенный конфликт лишь возрастает, что приведет каждого к неминуемой трагичной развязке.^[4]

Прощение Карениным жены реализует в романе и смысл его эпиграфа («Мне отмщение, и аз воздам») как смысл неосуждения. Сопрягаясь с понятиями вины, греха и раскаяния прощение в романе приобретает значение религиозного явления, что роднит данную сцену со сценой прощения Андрея Болконского и Наташи Ростовой, а также выводит идейную основу произведения на новый уровень – уровень христианского закона о прощении, покаянии и неосуждении ближнего, который позднее в наиболее явной и яркой форме отразится в романе «Воскресение».

Список использованной литературы:

1. Грифцов Б. А. Теория романа. – М., 1926.
2. Десятникова А.В. Композиция повествования в многолинейном романе ("Анна Каренина" Л.Н.Толстого): дис. … канд. фил. наук: 10.01.08. / Десятникова Александра Викторовна.  – М., 2016. – 176 с.
3. Иванов В. Достоевский. Трагедия-миф-мистика. – Брюссель, 1987.
4. Сливицкая О.В. «Истина в движеньи»: О человеке в мире Л. Толстого / Ольга Сливицкая. – Спб., 2009.
5. Толстой Л.Н. Анна Каренина / Л.Н.Толстой // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 90 тт. Т. 18. Анна Каренина. — М.: ГИХЛ, 1934. –  578 с.
6. Эткинд Е. Г. Л.Н. Толстой // Внутренний человек и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII—XIX веков. – М., 1998.