«Величайший подвижник земли русской».

Сочинение

Сидорова Наталья Александровна

17.10.1997

Тел. 61 – 53 – 96

347 900 г. Таганрог, пер. А. Глушко, 25, кв. 8

16 лет, 10 класс

Государственное казенное образовательное учреждение

Ростовской области

общеобразовательный лицей-интернат «Педагогический»,

ул. Комарова, 30: (8364) 33- 16- 15.

Количество слов: 1941.

Руководитель:

учитель русского языка и литературы

первой категории

Скрипка Татьяна Владимировна.

Великий Путеводитель Всея Руси.

Без Сергия Радонежского русская душа не полна…

В. Г. Распутин.

В культуре нашей страны есть такие имена, которые сияют особым, божественным светом. Они записаны на скрижалях истории рукой Всевышнего. Таково имя Сергия Радонежского.

К описанию жизни самого знаменитого русского святого обращались его ученики и последователи, рассказывая о посмертных чудесах явления на земле игумена Сергия, его новых подвигах спасения и исцеления. Когда-то в 8 классе мы читали отрывки из жития Преподобного, написанного Епифанием Премудрым в XV веке. Однако особый интерес возник к личности святого в ХХ столетии, в период революций и войн.

Каждый из нас, изучавших историю родной страны, знает о том, что чудотворец и помощник Сергий благословил князя Дмитрия Московского на битву с ханом Мамаем и дал ему двух монахов в помощь – Пересвета и Ослябю. Но не только в тот суровый момент истории простер Радонежский деятель свою руку над стонавшей под Ордой средневековой Русью. В горькие и тяжкие времена творил святой Сергий добро и просветлял россиян. Чистые душой люди наблюдали участие в мирской жизни Преподобного, ставшего для жителей страны духовной поддержкой и опорой.

И. С. Шмелев, писатель русского религиозного Возрождения, запечатлел образ Сергия Радонежского в необычной повести «Куликово Поле», созданной в 1939 г., но полностью завершенной уже по окончании Второй мировой войны – в 1947 г.

Повесть «Куликово Поле» переносит нас в 1925 год, когда Россия только стала оправляться после разрухи Гражданской войны. Повествование ведется рассказчиком – бывшим следователем-психологом, а теперь архивистом, который становится свидетелем мистического события – чуда явления Преподобного леснику и семье профессора в один и тот же день – Димитриевскую субботу, когда поминают убиенных в Куликовской битве.

Затевая «неофициальное расследование», рассказчик еще не знает, с какими таинственными явлениями ему придется столкнуться. Сам иронично называет себя «Фомой неверующим».

Итак, мы узнаем о том, как лесному объездчику 7 ноября (по новому стилю) 1925 года на предполагаемом месте Куликовской битвы явился старец. Василий Сухов ехал к дочери с гостинцами, продрог по дороге, но по приметам угадал, что было здесь пятьсот с лишком лет назад. (Добавим от себя, что случилось еще одно мистическое совпадение: первого монаха, пришедшего в леса Радонежа разделить отшельничество Сергия, звали тоже Василий Сухой). Неожиданно объездчик нашел в канаве крест, как показалось ему, старинный, возможно, принадлежавший воину Дмитрия Московского. А вслед за этим явился старец: «Гляжу – человек подходит, посошком меряет. Обрадовался душе живой, стою у коня и жду, будто тот человек мне надобен».

«По виду из духовных: в сермяжной ряске, лыковый кузовок у локтя, прикрыт дерюжкой, шлычок суконный, седая бородка, окладиком, ликом суховат, росту хорошего, не согбен, походка легкая, посошком меряет привычно, смотрит с приятностью. Возликовало сердце, «будто самого родного встретил». Снял шапку, поклонился и радостно поприветствовал: «Здравствуйте, батюшка!» Подойти под благословение воздержался: благодатного ли чину? До слова помнил тот разговор со старцем – так называл его.

Старец ласково «возгласил, голосом приятным»:

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Мир ти, чадо.

От слов церковных, давно неслышимых, от приятного голоса, от светлого взора старца... – повеяло на Сухова покоем. Сухов плакал, когда рассказывал про встречу. В рассуждения не вдавался. Сказал только, что стало ему приятно-радостно, и – «так хорошо поговорили». Только смутился словно, когда сказал: «Такой лик, священный... как на иконе пишется, в себе сокрытый». Может быть, что и таил в себе, чувствовалось мне так: удивительно сдержанный, редкой скромности, тонкой задушевной обходительности – такие встречаются в народе. Беседа была недолгая, но примечательная».

Сухов определил, что старец говорил «священными словами, церковными, как Писание писано», но ему было все понятно. Выслушав сомнения Василия, утешил его: «Не смущайся, чадо, и не скорби. Милость дает Господь, Светлое Благовестие. Крест Господень – знамение Спасения». От этих священных слов стало в груди Сухова просторно – «всякую тягость сняло».

Старец взял на себя миссию – отнести крест к знакомому Сухова – профессору, ученику В. О. Ключевского, живущему ныне в Сергиевом Посаде. «Мой путь. Отнесу благовестие господину твоему», – сказал он объездчику. «Принял старец от Сухова крест, приложился с благоговением и положил в кузовок, на мягкое.

– Как хорошо-то, батюшка... Господь дал!.. – радостно сказал Сухов: не хотелось со старцем расставаться, поговорить хотелось: – Черные у меня думы были, а теперь веселый я поеду. А еще думалось... почтой послать – улицы не знаю... и доспрашивать еще станут, насмеются... – да где, скажут, взял... да не церковное ли утаил от них... – заканителят, нехристи.

Сказал старец:

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. И помолился на небо.

– Господь с тобой. Поезжай. Скоро увидимся.

И благословил Сухова. Приложился Сухов со слезами к благословившей его деснице. И долго смотрел с коня, пока не укрыли сумерки». И действительно, вскоре Сухов оставил сей мир и отправился в Царствие Небесное.

А вот дорога к Троице-Сергиевой обители заняла у рассказчика три месяца. Она в переименованном теперь Загорске произвела на архивиста не менее грандиозное впечатление, чем само событие: «И тут увидал я солнечно-розовую Лавру. Она светилась, веяло от нее покоем. Остановился, присел на столбушке у дороги, смотрел и думал... Сколько пережила она за свои пять веков! Сколько светила русским людям!.. Она светилась... – и, знаете, что почувствовал я тогда в тихом, что-то мне говорившем, ее сиянии?.. «Сколько еще увидит жизни!..» Поруганная, плененная, светилась она – нетленная». Здесь он столкнулся со вторым действием необыкновенного события, происшедшего в Димитриевскую субботу. Оказывается, в тот самый день явился таинственный старец профессору Средневу и его дочке Ольге, отдав крест и указав через него путь к спасению:

«Среднев читал газету. Оля прилегла на диване, жевала корочку. Вдруг кто-то постучал в ставню, палочкой, – «три раза, раздельно, точно свой». Они тревожно переглянулись, как бы спрашивая себя: «Кто это?» К ним заходили редко, больше по праздникам и всегда днем; те стучат властно и в ворота. Оля приоткрыла форточку... – постучали как раз в то самое окошко, где форточка! – и негромко спросила: «Кто там?..» Среднев через «сердечко» в ставнях ничего не мог разобрать в черной, как уголь, ночи. На оклик Оли кто-то ответил «приятным голосом» – так говорил и Сухов:

– С Куликова поля.

Обоим им показалось странным, что постучавшийся не спросил, здесь ли такие-то... – знает их! Сердце у Олечки захолонуло, «будто от радости». Она зашептала в комнату: «Папа... с Куликова поля!.. – и тут же крикнула в форточку – Среднев отметил – «радостно-радушно»: – Пожалуйста... сейчас отворю калитку!..» – «И стремительно кинулась к воротам, не накрылась даже», – добавил Среднев. Небо пылало звездами, такой блеск... – «не видала, кажется, никогда такого». Оля отняла кол, открыла, различила высокую фигуру в монашеской наметке, и – «очевидно, от блеска звезд», – вносил свое объяснение Среднев, – лик пришельца показался ей «как бы в сиянии».

– Войдите-войдите, батюшка... – прошептала она с поклоном, чувствуя, как ликует сердце, и увидала, что отец вышел на крыльцо с лампочкой – посветить.

Хрустело под ногами, от морозца. Старец одет был бедно, в сермяжной ряске, и на руке лукошко. Помолился на образа Рождества Богородицы и Спаса Нерукотворенного – по преданию, из опочивальни Ивана Грозного – и, «благословив все», сказал:

– Милость Господня вам, чада. Они склонились. То, что и он склонился, Среднев объяснял тем, что... – «как-то невольно вышло... от торжественных слов, возможно». Он подвинул кресло, молча, как бы предлагая пришельцу сесть, но старец не садился, а вынул из лукошка небольшой медный крест, «блеснувший», благословил им все и сказал, «внятно и наставительно»:

– Радуйтеся Благовестию. Раб Божий Василий, лесной дозорщик, знакомец и доброхот, обрел сей Крест Господень на Куликовом поле и волею Господа посылает во знамение Спасения.

– Он, – рассказывала Олечка, – сказал лучше, но я не могла запомнить.
– Проще и... глубже... – поправил Среднев, – и я невольно почувствовал какую-то особенную силу в его словах... затрудняюсь определить... проникновенную, духовную?..

Они стояли «как бы в оцепенении». Старец положил Крест на чистом листе бумаги – Среднев накануне собирался писать письмо и так оставил на письменном столе – и, показалось, хотел уйти, но Оля стала его просить, сердце в ней все играло:

– Не уходите... побудьте с нами... поужинайте с нами... у нас пшенная похлебка... ночь на дворе... останьтесь, батюшка!..

– Вот именно, про пшенную похлебку... отлично помню!.. – подтвердил Среднев.

С Олей творилось странное. Она залилась слезами и, простирая руки, умоляла, «настойчиво даже», по замечанию Среднева:

– Нет, вы останетесь!.. Мы не можем вас отпустить так... у нас чистая комната, покойного профессора... он был очень верующий, писал о нашей Лавре... с вами нам так легко, светло... столько скорби... мы так несчастны!

– Она была прямо в исступлении, – заметил Среднев.

– Не в исступлении... а я была... так у меня горело сердце, играло в сердце!.. Я была... вот, именно, блаженна!..

Она даже упала на колени. Старец простер руку над ее склоненной головой, она сразу почувствовала успокоение и встала. Старец сказал, помедля, «как бы вслушиваясь в себя»:

– Волею Господа, пребуду до утра зде. Дальше... – «все было, как в тумане». Среднев ничего не помнил, говорил ли со старцем, сидел ли старец, или стоял... – «было это, как миг... будто пропало время».

В этот «миг» Оля стелила постель в кабинете профессора, на клеенчатом диване: взяла все чистое, новое, что нашлось. Лампадок они не теплили, гарного масла не было; но она вспомнила, что получили сегодня подсолнечное масло, и она налила лампадку. И когда затеплила ее – «вот эту самую, голубенькую, в молочных глазках... теперь негасимая она... – озарило ее сияние, и она увидела Лик. Это был образ преподобного Сергия. Ее потрясло священным ужасом. До сего дня помнила она сладостное горение сердца и трепетное, от слез, сияние.

В благоговейном и светлом ужасе, тихо вошла она в комнату и, трепетная, склонилась, не смея поднять глаза.

– Что было в моем сердце, этого нельзя высказать... – рассказывала в слезах Оля. – Я уже не сознавала себя, какой была... будто я стала другой, вне обычного-земного... будто – уже не я, а... душа моя... нет, это нельзя словами...

– Она показалась мне радостно просветленной, будто сияние от нее!.. – определял свое впечатление Среднев…

Приглашая старца движением руки перейти в комнату, где приготовлена постель, Среднев – это он помнил – ничего не сказал, «будто так и надо», а лишь почтительно поклонился. Старец – видела Оля через слезы – остановился в дверях, и она услыхала «слово благословения»:

– Завтра отыду рано. Пребудьте с Господом. И благословил пространно, «будто благословлял все». И затворился.

Оля неслышно плакала. Среднев недоумевал, что с нею. Она прильнула к нему и в слезах шептала: «Ах, папа... мне так хорошо, тепло...». И он ответил ей, шепотом, чтобы не нарушить эту «приятную тишину»: «И мне хорошо».

– Было такое чувство... безмятежного покоя... – подтверждал Среднев, – что жалко было его утратить, и я говорил шепотом. Это удивительное чувство психологически понятно, оно называется «воздействием родственной души...» в психологии: волнение Оли сообщилось мне... то есть, ее душевное состояние».

Действительно, все герои повести Шмелева  преображаются после встречи с таинственным старцем. Как только следователь решает разобраться в мистической истории с крестом, к нему приходит ощущение, что «времени не стало... века сомкнулись... будущего не будет, а все ныне». Оля после встречи со старцем почувствовала, «будто пропало время, не стало прошлого, а все – есть», и покойная мама и покойный брат – с нею, потому что «живем ли, или умираем, всегда Господни», «у Господа ничего не умирает, а все – есть! нет утрат, а... всегда, все живет». Крест, который обрели Средневы, превратился в символ знамения и откровения, святости России.

Автор убеждает своих читателей, что не настали еще последние времена, что Родина воскреснет. Не случайно это произведение появилось у Шмелева в эмиграции. Когда-то русский народ обрел в святом Сергии наставника и помощника, а сам писатель увидел в его Лике спасение вдали от родной земли.

Как хотелось бы мне, чтобы и сейчас, в непростое время, чаще являлся бы нам чудотворец, святой помощник Преподобный Сергий Радонежский! Учил бы нас, неразумных детей России, добру, наставлял на праведный путь, являл пример «высокого жития». Ну а мы можем отправиться за советом и утешением в его «место силы» – Троице-Сергиеву Лавру, средоточие Божественного промысла, чтобы поклониться мощам «гражданина Небесного вертограда» и испить святой воды из чудесного источника.

Наполним же наши души святым словом из кондака 1  «Акафиста Преподобному Сергию, игумену Радонежскому»:

Возбранный от Царя сил, Господа Иисуса, данный России воеводо и чудотворче предивный, преподобне отче Сергие! Прославляюще мы прославльшаго тя славы Господа, благодарственное пение воспеваем ти, ибо молитвами твоими от нашествия иноплеменних и скорбных обстояний нас присно избавляеши, яко имея дерзновение ко Господу, от всяких нас бед свободи, да зовем ти:

Радуйся, Сергие, скорый помощниче и преславный чудотворче.

«Величайший подвижник земли русской».

Сочинение

Стройкина Татьяна Андреевна

24.09.1997

Тел. 62 – 62 – 10

347 905 г. Таганрог, ул. Дзержинского, 111, корпус 5, кв. 2

16 лет, 10 класс

Государственное казенное образовательное учреждение

Ростовской области

общеобразовательный лицей-интернат «Педагогический»,

ул. Комарова, 30, тел: 33- 16- 11.

Количество слов: 1968.

Руководитель:

учитель русского языка и литературы

первой категории

Скрипка Татьяна Владимировна.

Сергий Радонежский глазами Д. М. Балашова.

Тропарь, глас 4

Иже добродетелей подвижник, яко истинный воин Христа Бога,

на страсти вельми подвизался еси в жизни временней, в пениих,

бдениих же и пощениих образ быв твоим учеником: тем же

и вселися в тя Пресвятый Дух, Его же действием светло украшен                         еси: но яко имея дерзновение ко Святей Троице, поминай стадо,

еже собрал еси мудре, и не забуди яко же обещался еси, посещай чад  твоих, Сергие преподобне, отче наш.

Тропарь преподобному Сергию Радонежскому.

Память об обыкновенном человеке живет, обычно, несколько десятков лет, пока знают о нем дети и внуки, реже – правнуки. А святой земли русской, истинный Христов воин, помощник и защитник всех православных христиан Сергий Радонежский будет жить в веках.

Писатели ХХ в., изображая средневековую историю России, создавали образ Преподобного чаще в иконописном окладе. Это был уже сложившийся деятель, чудотворец и наставник, благословивший князя Дмитрия на борьбу с Мамаем.

И вот героем романа Д. М. Балашова «Похвала Сергию», появившегося около двадцати лет назад, становится инок, сын разорившейся семьи ростовских бояр, а историческое произведение превращается в житие, но не совсем обычное – в похвалу.

Автор, сам ученый, исследователь, решил пройти вместе с Варфоломеем-Сергием его путь от отрочества до зрелости, довести героя своего повествования до того времени, когда игумен будущей Лавры станет во главе мощного духовного движения – освобождения родины от татар.

Осознавая грандиозность своей задачи, Балашов обращается к Сергию с молитвой: «Дай,  Боже Господи,  мне, человеку  неверующей  эпохи, описать человека верующего! Дай, Господи, мне, грешному и земному, описать человека неземного  и безгрешного. Дай,  Боже,  совершиться  чуду!  Ибо  это  подлинное  чудо:  суметь  описать человека, столь и во всем  и по всему высшего, чем я сам, человека, на такой высоте стоящего, что и  поглядеть на него раз – уже  закружится голова. Дай мне,  Господи, поверить, а ведь я не верю,  ничему  не  верю, что было с ним чудесного и чем был он сам. Не  верю,  но  знаю, что  был он, и был такой, и даже лучший, чем  тот, что описан в «Житиях»,  ибо  даже и в житиях не видно его дел духовных, его непрестанных  дум, не видно света, исходящего от него, а лишь то, что освещал он светом своим. Видны плоды произросшие, и не видно, не дано увидеть творения плодов. Дай,  Боже  Господи, свершить невозможное!  Дай прикоснуться благодати, дай прикоснуться хотя бы края одежды его! Ибо в нем  –  Свет, в нем  – Вера,  в нем и из него  – моя Родина».

Создавая образ великого подвижника  Русской земли, автор стремится к всеохватному изображению эпохи, сформировавшей святого. Как ученый, Балашов спорит по поводу даты рождения Варфоломея Кирилловича, приводя веские доказательства в пользу более позднего времени. Неспешно, согласно особым канонам, проводит нас автор по ступеням лестницы, возводящей Варфоломея к святости.

Трижды вскрикнул младенец на литургии в утробе матери. И вот первое чудо, возвестившее, что на землю придет святой. На свет Варофломей появился в простом хлеву (даром, что мать боярыня), как и Христос, чьим служителем вскоре станет отрок. И еще одно знамение: «Со сморщенного детского личика на нее глядел старец. Глаза жили как бы даже отдельно, полные безграничного терпения и тайного прозренья, и ее словно овеяло тихими крылами, даже и протянутые ладони замерли в воздухе на миг. Свет струился на нее из очей дитяти, голубовато-искристый, неземной, как будто бы бархатный на ощупь свет».

И вот оно – начало человеческой неповторимости. Варфоломей не брал грудь в постные дни и не ел вовсе, если мать вкушала мясную пищу. Не мучил зверей сам и не позволял другим. Заботился о младшем брате Петре.

Это стремление Варфоломея вверх в буквальном смысле выразилось в истории с лестницей, которая вела на чердак. Только чудо уберегло чадо, замыслившее поразительное путешествие наверх. Да и появление матери, не замедлившей снять его с высоты, принял как само собой разумеющееся. В этом эпизоде – и аллегория, и прямое проявление характера.

Первое постижение Божественного у Варфоломея – через слова старшего брата Стефана: «Мир, может быть, все время создается Господом! Или создан им враз, мгновенно или за тысячу наших лет ,что токмо един миг для Господа или Господь время от времени вновь продолжает творить и переделывать мир сей». Евангельские рассказы матери тоже поразили маленького Варфоломея – та знала наизусть притчи Спасителя. «Христос был то грозным, то добрым (его так и изображали на иконах), но всегда – настойчивым, и всегда он был бедным, и ученикам не велел собирать ни золота, ни серебра, ни меди в пояса свои, и всегда ходил он пеший, а не ездил на лошади. Только в Иерусалим, перед гибелью, привезли его верхом на осле».

Варфоломея поразили слова Христа, что тому, кто попросит верхнее платье, нужно отдать и рубаху. И во взаимоотношениях с другими ребятами он вел себя по Евангелию – дрался, защищая младшего брата, и отдавал свое боярское платье – «праздничную сряду» – прохожему мальчику. И тут стали одевать его более скромно, не мешая творить милостыню, но и препятствовать разорению дома. Отец не сразу разглядел необыкновенного сына, надеялся больше на Стефана, а о Варфоломее беспокоился: «…больно странен… Не стал бы юродом!»

Постижение первых истин отроком происходит через проповедь старшего брата. Будущий Сергий размышляет: «Чему же тогда учил Христос? Почему он требовал от каждого: «Встань и иди», – требовал деяния? Но какого деяния требовал Христос?! – деяния духа, а не меча! Все проходит, и все земное – тлен и суета сует. И гибнущую Русь спасут не сабли князей, а дух Господень!»

Будущий святой стал свидетелем набегов татар, разорения Твери, смерти тверян и их бегства из родного города. Тогда первый раз на его глазах отошел человек в иной мир – это была маленькая девочка Ульяна.

Книжная мудрость не давалась Варфоломею, и тогда явился старец, объяснивший родителям, что непростого растят они сына. «И, может быть, Варфоломея как раз и спасла от подавления средою его неуспешливость в занятиях! Его слишком рано, а попросту сказать, сразу, выделили, отпихнули от себя насмешками и презрением сотоварищи, и тем самым невольно дали Варфоломею уцелеть, укрепиться в себе. Искус стать «как все» его миновал». Добрый старец сказал: «Веруешь, чадо, и больше сего узриши!.. Господь повелел всякому человеку добывать свой хлеб в поте лица своего! Не ропщи и, паче всего, не завидуй другому! Даст и тебе Господь, в пору свою, воздаяние по трудам! Открытым сердцем больше постигнешь в мире, станешь лучше понимать людей». «В тот же день ввечеру, Мария и Кирилл со страхом, а Стефан с изумлением, слушали, как Варфоломей, сбиваясь, путаясь и краснея, но довольно бегло и споро читает святое Евангелие».

Отрок стал строго блюсти посты и молиться об отпущении грехов, чем повергал мать в беспокойство. В горячей молитве к Господу он обращался за поддержкой и опорой в своем желании служить Богу и мысленно просил прощения у Марии: «Мамушка! Как я  тебя  люблю! Люблю твои руки,  твои запах, всю тебя, самую-самую красивую на земле, самую дорогую, дороже никого нет, кроме самого Господа! В трудноте, в  заботе, в болезни,  у детского ложа моего – всегда ты! И когда изнемогаю духом, и  слабею, - только подумаю, как  бы  мне  ткнуться тебе  в грудь, и  замереть,  и  чуять твою сухую ладонь на  своей голове,  и  всякая забота, и злоба, и труднота отступают и стихают, и уходят боли и немощи.

Как было бы хорошо  задержать это  навек: и  детство, и незаботность, и твою  ласковую руку, и покой,  исходящий от тебя;  как  было  бы хорошо  век оставаться дитятею,  и век  была  бы  ты...

Мамушка! Не противься мне, не удерживай меня, Господа ради! Надо так! Так надо, мама! И помни, что я всегда буду любить и помнить тебя, – где бы ни был, кем бы ни стал, сколько б ни минуло лет!»

После переезда в Радонеж Варфоломей погрузился в работу. И в этом видится начало  труженика и молитвенника Сергия: «Когда труд  творится  по принуждению или  по тяжкой,  приходящей  извне обязанности, не овеянной духовным смыслом, не пережитой,  как внутренняя, из себя самое исходящая потребность, тогда труд – проклятие и  бремя. И  тогда человек, обязанный труду, тупеет, что сказывается и во всей внешности его, в безжизненном, не то сонном, не то свирепом, выражении глаз, в тяжелом складе лица,  в угрюмой согбенности стана,  в  культяпистости грубых,  раздавленных работою  рук.  Но  тот  же  труд,  столь же  и более того  тяжкий  порою, но пронизанный  высшим  смыслом, горней мечтою, творимый сознательно  и по воле своей, – тот  же труд,  но понимаемый как подвиг, или завет предков, или дар Господень, враз изменяет  значение свое, придает свет  и  смысл самому бытию человеческому,  оправдывает  и  объясняет  всю  громаду духовных  сущностей, творимых  в веках разумом людским. Ибо  только  знающий  цену  труду знает и истинную цену слову, подвизающему на труд и подвиг».

Но особенно потрясает нас история, случившаяся с богомольным мужиком Тишей Слизнем, которого решил незаметно убить на валке леса колдун Ляпун Ерш. Молодой Варфоломей отправился к убийце и стал требовать от него покаяния в совершенном злодеянии, и только случай избавил его от смерти:

 – Пойми, Ляпун,  – сказал он возможно строже и спокойнее, – я знаю, что ты  убил Тишу Слизня, и мог  бы прийти не к тебе, а к наместнику. Я пришел к тебе, ревнуя о  душе твоей, которая, иначе, пойдет в ад. Не важно,  накажут тебя  или нет. Сколько тебе осталось лет жить на  этом свете? А там  – жизнь вечная. И ты  сейчас губишь ту,  вечную жизнь,  обрекая душу  свою на вечные муки! Ты должен покаяти  пред Господом и получить ептимью от духовного отца! Должен спасти свою душу!

  – Дак тебе-то что! – выкрикнул Ляпун. – Моя душа гибнет, не твоя! Дак и катись к... – Он вновь произнес неподобные срамные слова.

  – Я должен заставить тебя покаяти, Ляпун! – ответил Варфоломей.

 Возможно мягче  и спокойнее  он заговорил о  том, что  знал  и ведал  с

детства. О  Господней  благости,  о терпении и добре  и о том ужасе, который

ожидает за гробом нераскаянного грешника.

 –Там ничего нет! Понимаешь? Ничего! Даже  в котле кипеть, и то покажет тебе благом великим!

…

–  Перекрестись, ну!  – не  отступал Варфоломей, – знаю про тебя все и

зри!  – Не  страшусь!  И  глаз  твой дурной  не волен  надо  мною! Господь моя крепость! – с силой продолжал Варфоломей. – Час твой пришел, уже, молись!»  

«Страшный удар по затылку ошеломил Варфоломея. Перед глазами разверзлась беззвучная, все  расширяющаяся серая пелена и в эту  сыпучую пелену,  в муть небытия, рухнул он лицом вперед на враз ослабших ногах.

Что-то  –  то  ли  молодая  кровь,  то  ли  промашка  Ляпуна, – спасли Варфоломея…

– Видишь,  с ними, с такими,  по-христиански нельзя.  Тут нужна власть, закон. Иного не понимают. Темные они!

– А  как же  первые христиане обращали язычников? – медленно ворочая языком, выговорил Варфоломей.

– Там иное! – Как же можно сравнить:  неведенье истины или нежелание ее знать!  Ежели  кто  сам  обещался  дьяволу,  того  уже   светом  истины   не просветишь... А ты, никак, Ляпуна обращать в христианство надумал?

– Я упал... – нехотя отмолвил Варфоломей.

– Ну, дак не падай больше! – грубо возразил Стефан, обрывая разговор. – Матерь исстрадалась совсем!

Впрочем, пролежал  Варфоломей  недолго.  Здоровая природа взяла свое. А Ляпун и верно пропал». Так столкнулся будущий инок и молитвенник с большим злом в жизни.

И вот уже голос Варфоломея звучит, окрепнув. Понимает он, что Иисус, хотя и был сыном Божьим, но в земном бытии был такой же, как все человек. Сомневался в назначении своем, страдал, мучился. И муки принял. Поэтому всякий смертный может повторить путь Спасителя, может и должен – от начала до крестного конца. «Должно быть равным Христу, это не гордыня, а требование Божие!» Быть равным Господу в труде, в скорбях, в вечном повторении крестного пути!

Решение брата стать монахом, когда-то принятое умом, Варфоломей воспринял сердцем. И женитьбу Стефана он оценил как предательство «высокого жития», но вскоре сделался верным рыцарем невестки Анны (Нюши, как называли ее в семье). Ухаживая за своим маленьким племянником, Варфоломей совершает поистине подвиг труда. Проявляется у будущего святого и дар прозорливости: он предвидит смерть Анны.

Только просьба матери останавливает Варфоломея в его решении принять постриг. И он, как заботливый сын, отдает дань уважения своим родителям, холя и лелея их до ухода из мирской жизни и смерти. Упокоив отца и мать, Варфоломей, наконец, исполняет свою мечту – стать иноком. Автор оставляет своего двадцатидвухлетнего героя перед постригом. Дорога в монастырь лежит перед ним открытою.

Через таких людей, как Сергий Радонежский, русский народ познает себя, раскрывает свои возможности, неисчерпаемые недра души. Праведные люди, когда-то удалившиеся от мирской суеты, пребывающие в пустынях и монастырях в целомудрии, посте и молитве, являются основателями и хранителями нравственности. Последуем же их примеру хотя бы в нашем повседневном бытии.