Сны литературных героев

Введение

«Гипнос... в греческой мифологии — персонификация сна, божество сна, сын Ночи и брат Смерти... Гипнос спокоен, тих и благосклонен к людям, в противоположность беспощадной Смерти...»

«Морфей... в греческой мифологии — крылатое божество, один из сыновей Гипноса... Принимая различные человеческие формы... он является людям во сне»  

Как мы видим, в древнегреческой   мифологии Гипнос тих, благосклонен к людям, но он находится в опасном родстве со Смертью... Сон всегда был тайной, загадкой для человека. Как всякая тайна, он необыкновенно привлекателен, недаром вокруг этой загадки столько всего: и народные верования, и сказки, и предсказания, колдовство... Интерес к снам характерен для всех эпох человеческой культуры. К постижению феномена сна стремилась наука, недаром сейчас создан Институт снов. Платон считал, что сны могут служить источником творческого вдохновения, Аристотель — продолжением деятельности. Наука открыла связь снов с мифами, а также универсальный характер ряда образов и символов, что в свою очередь было подхвачено литературой, особенно романтизмом. Романтики считали, что сны играют решающую роль в творческом процессе. Большой интерес к снам был у символистов. Сны — одна из самых привлекательных и распространенных сфер человеческого духа как для писателей, так и для читателей. Например, это два «Сна» у М.Ю.Лермонтова, «Сон», «Сновидение» у А.С.Пушкина, «Сон на море» Ф.И.Тютчева, «Сон», «Сны раздумий небывалых» А.Блока, «Сон и жизнь», «Сон» Байрона и т.д.

Необходимость изучения функций, которые  «выполняет» сон в произведениях разных жанров, и обусловила актуальность данного исследования.

Объектом изучения являются произведения классической русской литературы 2 половины XIX века.

Предмет исследования – сны литературных героев.

Цель  работы – изучение феномена и поэтики сна в литературном произведении.

        Нам предстоит решить следующие задачи:

1. изучить и описать место и роль сновидений литературных героев в произведениях И.А.Гончарова, А.Н. Островского, Ф.М.Достоевского;
2. изучить и описать различные функции, которые может выполнять сон в литературном произведении в соответствии с замыслом автора.

Теоретическая значимость работы состоит в том, что в ней представлена возможная классификация сновидений литературных героев как художественного приема, реализующего авторский замысел; практическая ценность исследования заключается в том, что оно поможет глубже изучить место и роль сна литературных героев, лучше понять произведение, поступки героев и их характер.

Методы исследования:

• Самостоятельное исследование  художественного текста в направлении темы;
• наблюдение за художественными функциями сна в романе.

§ 1.  Сон – предыстория героя.

В этом параграфе мы обратимся к роману И.А.Гончарова «Обломов» и, в частности, к главе «Сон Обломова», имеющей самостоятельное значение. В. И. Кулешов пишет: «Гончаров решил целиком вставить ранее опубликованный «Сон Обломова», придав ему в общей композиции своего рода символическое значение… В составе романа «Обломов» этот ранний очерк стал играть роль предварительной истории, важного сообщения о детстве героя… Читатель получает важные сведения, благодаря какому воспитанию герой романа сделался лежебокой. Поскольку ленивая спячка стала «стилем жизни героя и не раз ему являлись сновидения, мечты, переносившие его в мир грез, воображаемые царства, то естественным оказывался для него и «Сон Обломова». Уникальное же его присутствие с особым заглавием в композиции романа приобретало некое символическое значение, давало читателю возможность осознать, где и в чем именно эта жизнь «обломилась»».

Однако при анализе текста главы «Сон Обломова» отчетливо проясняется позиция самого автора по отношению к «идеалу покоя и бездействия», каким мыслится существование жителей Обломовки главному герою романа. Недаром в описании Обломовки образы сна и смерти не только бесконечно повторяются, но и приравниваются друг другу; все сулит там покойную долговременную жизнь до желтизны волос и незаметную, сну подобную смерть  

• тихо и сонно все в деревне <…>  напрасно станешь кликать громко: мертвое молчание будет ответом…
• а если кто <…> и почил вечным сном…
• сонная жизнь ее, которая без того, может быть, угасла бы…
• в доме воцарилась мертвая тишина. Наступил час всеобщего послеобеденного сна.
• Это был какой-то всепоглощающий, ничем непобедимый сон, истинное подобие смерти.    
• В Обломовке все почивают так крепко и покойно.  

    Более того, нередко в контексте сталкиваются символические обозначения жизни и смерти                                                                    

• все сулит там покойную долговременную жизнь 
• жизнь, как покойная река
• жизнь по этой программе тянется беспрерывной  однообразной тканью, незаметно обрываясь у сомой могилы
• три главные акта жизни <…> родины, свадьба, похороны
• сон, вечная тишина вялой жизни  …                                                                                                                                                                                                                 

Понятие жизнь, смерть, сон, покой и тишина, по сути дела, не имеют самостоятельных характеристик – а значит, ничем не отличаются для обломовцев и сами эти состояния. Не только годовой, но и жизненный круг совершается для обитателей Обломовки «правильно и невозмутимо». «Сонная Обломовка – это загробное царство, это абсолютный покой человека <…>. Обломовка – это смерть». Вообще тема снов играет в структуре романа чрезвычайно важную роль. Можно вспомнить и описание снов Ольги и Штольца и бессонницу Агафьи Матвеевны. В сущности то же самое «приравнивание» можно наблюдать в описании жизни Обломова на Выборгской стороне:  

• мир и тишина покоится над Выборгской стороной
• Все тихо в доме Пшеницыной. Войдешь <…> и будешь     охвачен живой идиллией
• Сам Обломов был полным и естественным отражением и   выражением того покоя, довольства и безмятежной тишины.
• И здесь, как в Обломовке, ему удавалось дешево отделаться от жизни, выторговать у нее и застраховать себе невозмутимый покой
• если в совести зашевелятся упреки за прожитую так, а не иначе жизнь, он спит неспокойно 
• глядя, как тихо и покойно утопает в пожаре зари вечернее солнце, наконец, решит, что жизнь его не только сложилась, но и создана, даже предназначена была так просто, немудрено, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия 
• он тихо и постепенно укладывался в гроб остального своего существования, сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые, отворотясь от жизни, копают себе могилу          
• во сне ли он видел происходящее перед ним явление, жил ли когда-нибудь прежде
• вечный покой, вечная тишина <…> тихо остановили машину жизни 

В IX главе романа под названием «Сон Обломова» показана идиллия детства. У Илюши Обломова есть все, что свойственно нормальному ребенку: живость, любопытство. «Ему страсть хочется взбежать на огибавшую весь дом висячую галерею...» «Он с радостным изумлением, как будто в первый раз, осмотрелся и обежал кругом родительский дом...» «Детский ум его наблюдает все совершающиеся перед ним явления; они западают глубоко в душу его, потом растут и зреют вместе с ним». А няня? Обязательно есть няня, которая рассказывает сказки. А вот знаменательные слова: «...сказка у него смешалась с жизнью, и он бессознательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка». Здесь, в детстве, уже заложено все то, что останется с ним до самой смерти.

      Идиллия поместной жизни, покоя, сладостного сна, застывшей жизни, сна всей Обломовки... Как понимали жизнь в Обломовке? «Добрые люди понимали ее не иначе, как идеал покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятностями, как-то: болезнями, убытками, ссорами и, между прочим, трудом. Они сносили труд как наказание, наложенное на праотцев наших, но любить не могли...» И смерть здесь была как бы незаметным переходом из состояния сна в сон вечный. Но есть в этой идиллии и бесконечное очарование.

«Правильно и невозмутимо совершался там годовой круг». Сама природа, мягкая, спокойная, где нет гор, а есть холмы, плавно переходящие в равнину, воплощает «глубокую тишину и мир». «Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют в нравах людей». Во всем этом и отрада, и... гибель. Сколько бы ни таили в себе очарования и поэзии эти картины, они о застывшем времени.

Оканчиваются дни Обломова на Васильевском острове у Пшеницыной. Это тоже своего рода Обломовка, но без ощущения поэзии детства, природы, ожидания чуда. Почти незаметно наш герой переходит в свой вечный сон.

В чем причина того, что возможности Обломова не осуществились, внутренние силы остались без применения? Безусловно, коренится она в Обломовке. «Сон Обломова» объясняет: не было у Ильи Ильича ни определенной цели, ни энергии для ее осуществления. Таким образом, сон Обломова является как бы фокусом романа.

§ 2. Сон, раскрывающий внутренний мир героя

Другой характер имеют сны в пьесе А. Н. Островского «Гроза». Здесь нет никакой «выстроенности», заданности. Это сны, раскрывающие внутренний мир героини. Они неопределенные, смутные, волнующие. Такие сны действительно могут присниться.

«А какие сны мне снились, Варенька, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то будто я летаю, так и летаю по воздуху». В этих снах — мечтательность, поэтичность Катерины. Рассказав Варваре о снах своей юности, она жалуется: «Думать стану — мыслей никак не соберу, молиться — не отмолюсь никак. Языком лепечу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела нехорошие. И то мне представляется, что самое себя совестно сделается. Что со мной? Перед бедой какой-нибудь это». Таково, так сказать, дневное состояние Катерины. Дальше она продолжает и говорит о снах: «Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шепот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно голубит меня, точно голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы; а точно ведет меня кто-то, обнимает так горячо-горячо и ведет меня куда-то, и я иду за ним, иду...» Катерина полюбила, она жаждет любви, ей хочется кататься по Волге, «на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись...». «Только не с мужем»,— мгновенно откликается Варвара.

Сны Катерины психологически оправданы, они отражают ее внутреннее состояние, изменение ее души под влиянием любви, ее неспособность бороться с «грехом». Сон ее и предчувствие: «Точно я стою над пропастью, и меня кто-то туда толкает, и удержаться мне не за что», точнее, «не за кого».

§ 3. Сон-предупреждение (предсказание)

Теперь обратимся к первому сну Раскольникова (сну о лошади (часть I, глава V)), который снится ему после окончательного решения убить старуху, то есть до совершения преступления. Он испытывает такое страшное напряжение, что не смог дойти до дома и, «дойдя уже до Петровского острова, остановился в полном изнеможении, сошел с дороги, вошел в кусты, пал на траву и тут же заснул. В болезненном состоянии сны отличаются часто необыкновенною выпуклостью, яркостью и чрезвычайным сходством с действительностью».

Называет Достоевский свой сон «страшным».

1. Причина сна — тяжелое нравственное состояние человека, принявшего бесчеловечное решение убить старуху-процентщицу, подспудно действующий закон «чаши весов», чаши добра и зла.

2. Во сне Раскольников видит себя ребенком, что особенно важно для писателя, как важна для него «детская» тема, «слезинка ребенка», невыносимость и недопустимость детского страдания; восприятие жизни глазами чистого ребенка (существенная тема в мировой литературе!).

Прочтем эту сцену: «С криком пробивается он сквозь толпу к Савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы... Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается со своими кулачонками на Миколку».

3. Картина насилия, опьянение насилием над беззащитным существом, когда насилие теряет цель и превращается в насилие ради насилия, которое, к тому же, подстегивается всеобщим безумием.

4. Психология массового безумия. Два гениальных писателя, Достоевский и Толстой показали впервые в литературе этот жуткий феномен массового психоза, изученный впоследствии психиатрами. Увы, массовый психоз стал чуть ли не повседневностью в XX веке.

5. Соотнесение образа  лошади с «кроткими», «смиренными» (Соня, Лизавета) и с образом Катерины Ивановны («Уездили клячу!.. Надорвала-ась!»). Этот эпизод усиливает композиционное значение сна.

6. Раскольников после пробуждения. На чаше весов добра и зла перевесило добро: «Боже! — воскликнул он,— да неужель ж, неужель ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп... буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью... с топором... Господи, неужели? — Он дрожал как лист, говоря это. – Да что ж это я!.. ведь я вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, низко, низко... ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило...» Но чаша весов дрогнула, и теперь уже окончательно перевесило зло — из случайно услышанного разговора на улице о том, что в семь вечера Лизавета уйдет из дома, а старуха останется дома одна. Раскольников делает мгновенный выбор. Дело, конечно, не в случае, дело в том, что и добро и зло были в самом Раскольникове.

7. Связь сна о лошади с главной идеей романа.

Особое место занимает психологически точный, гениально описанный сон Раскольникова о смеющейся старухе. «...На стуле в уголку сидит старушонка, вся скрючившись и наклонив голову, так что он никак не мог разглядеть лица, но это была она. Он стоял перед ней: «боится!» — подумал он, тихонько высвободил из петли топор и ударил старуху по темени, раз и другой. Но странно: она даже не шевельнулась от ударов, точно деревянная. Он испугался, нагнулся ближе и стал ее разглядывать; но и она еще ниже нагнула голову. Он пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и смеялась,— так и заливалась тихим, неслышным смехом... Бешенство одолело его: изо всей силы начал он бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шепот из спальни раздавались все сильнее и слышнее, а старушонка вся так и колыхалась от хохота». Как и во сне о лошади, здесь много народа (в соседней комнате, на лестничной площадке).

Это сон человека, который удостоверился, что он не старуху убил, а себя убил. В этом смысл сна. Сон удивительный по своей психологической точности и художественной силе. Ведь каждый человек, наверное, испытал во сне бессилие: хочет убежать — не удается, ударяет — попадает в пустоту... Но это еще не все. Когда Раскольников проснулся, он ощутил присутствие в комнате человека. «„Сон это продолжается или нет”,— думал он и чуть-чуть неприметно опять приподнял ресницы». Часть IV, глава I начинается со слов: «Неужели это продолжение сна? — подумалось еще раз Раскольникову. Осторожно и недоверчиво всматривался он в неожиданного гостя». Гостем был Свидригайлов, кошмарное порождение зла. Такой действительно может присниться лишь в страшном сне. Свидригайлов — человек, стоящий по ту сторону добра и зла, находящийся на грани нормальной и больной психики. Отягощенный преступлениями, Свидригайлов подвержен странным видениям.

К Свидригайлову является Марфа Петровна (привидение наяву). Раскольников несколько раз говорит о нем: «сумасшедший», «помешанный». Вот как представляется Свидригайлову вечность: «...как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по углам пауки, вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится». Мало того, Свидригайлов заявляет, что если бы это зависело от него, то он бы «так непременно сделал». Сны, видения Свидригайлова раскрывают его сущность, его «личину. Страшная личина, но... «широк человек», считает Достоевский. Даже Свидригайлов не вынес собственной скверны и мерзости и покончил с собой. Накануне он останавливается в мерзкой гостинице, в мерзком номере. Когда он впадал в полудремоту, его сны представляли как бы сменяющуюся серию картин: летний пейзаж, цветы, прелестный коттедж, в зале — гроб, а в гробу... «Свидригайлов знал эту девочку... Эта девочка была самоубийца-утопленница. Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое, детское сознание... и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь...»

Что это? Сон-возмездие? Но это еще только первая картина, потому что сон Свидригайлова «многосерийный». Интересно с точки зрения реальности сна то, что Свидригайлову снится, будто он проснулся и совершает действие в реальности: он «очнулся, встал с постели и шагнул к окну» и т. д. «Проснувшийся» Свидригайлов «в темном углу, между старым шкафом и дверью... увидел девочку лет пяти, не более, в измокшем, как помойная тряпка, платьишке, дрожавшую и плакавшую». Идет надрывное описание бедственного состояния ребенка. Что-то дрогнуло в душе Свидригайлова («широк человек»), и он у себя в номере уложил на кровать, укутал девочку. Но: «Вот еще вздумал связаться! — решил он вдруг с тяжелым и злобным ощущением.— Какой вздор!»

Вспомним, как Раскольников, совершив какой-нибудь добрый поступок, тут же со злобой себя ругает за него. Недаром Свидригайлов — «зеркало» Раскольникова, его двойник, или, как говорит Свидригайлов, они «одного поля ягода». Только он собрался уйти и бросить ребенка, как увидел, что девочка ожила, что из-под ресниц «выглядывает лукавый, острый, какой-то недетски подмигивающий глазок... что-то нахальное, вызывающее светится в этом совсем не детском лице... Вот уже совсем не таясь, открываются оба глаза: они обводят его огненным и бесстыдным взглядом, они зовут его, смеются». Даже Свидригайлов находится в «настоящем ужасе». «„Как! пятилетняя!.. А, проклятая!” — вскричал в ужасе Свидригайлов, занося над ней руку... Но в ту же минуту проснулся».

Его пробуждение столь же омерзительно, что и самый сон: он смотрит на не тронутую с вечера порцию телятины, которую облепили мухи, и долго старается поймать одну муху, «наконец, поймав себя на этом интересном занятии, очнулся...». После этого он осуществляет давно задуманную цель — уехать «в Америку», что условно означает для него удалиться в иной свет. Свидригайлов застрелился.

В то же утро Раскольников выполняет волю Сони: идет в участок, чтобы признаться в убийстве, предварительно он по ее же завету стал на колени на площади, наклонился до земли и поцеловал эту землю. Но люди над ним издеваются, считают пьяным, покаяния не получилось. И все же он идет в участок. Однако Раскольников отказался от задуманного признания в убийстве. Известие о самоубийстве Свидригайлова привело его в шок. «Он вышел, он качался. Голова его кружилась». Увидев Соню, в лице которой было что-то отчаянное, он вернулся и заявил о том, что он убил старуху-процентщицу и ее сестру Лизавету. Сломило Раскольникова известие о смерти Свидригайлова: если даже такие не выдерживают груза преступлений!.. Наказание — в самом Свидригайлове, как и в самом Раскольникове, который несет в себе это наказание еще до совершения преступления.

Речь пойдет о снах-видениях больного Раскольникова на каторге. «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей,— люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные... всякий думал, что в нем одном и заключается истина... не могли согласиться, что считать злом, что добром. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе... Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей...»

В примечании Г. Ф. Коган к роману Достоевского сказано: «Строки навеяны Евангелием» (Откровение святого Иоанна). Многие стихи Апокалипсиса подчеркнуты или отмечены Достоевским в принадлежавшей ему книге... Сон Раскольникова — скрытая полемика с Чернышевским по поводу судеб человечества и европейской цивилизации. Мысли о вреде цивилизации и социализма, которые беспокоили Достоевского в период работы над «Преступлением и наказанием», повторены в фантастическом рассказе «Сон смешного человека».

Теперь, в начале XXI века, когда человечество прошло через неслыханные испытания и теории избранности одних людей перед другими, одних народов перед другими, прошло через практическое применение идей фашизма, сон-бред Раскольникова воспринимается более расширительно, чем в то время, когда роман был написан. Этот сон — отражение физического и нравственного состояния героя. Он психологически оправдан и реален, то есть такой сон мог присниться.

Заключение

        Целью нашей исследовательской работы являлось изучение феномена и поэтики сна в литературных  произведениях 2 половины 19 века.. Для этого нам необходимо было изучить и описать место и роль сновидений литературных героев в произведениях И.А.Гончарова, А.Н. Островского, Ф.М.Достоевского, а также изучить и описать различные функции, которые может выполнять сон в литературном произведении в соответствии с замыслом автора, после чего мы пришли к следующим выводам:

• Главная причина того, что возможности Обломова не осуществились, а внутренние силы остались без применения, коренится в Обломовке. «Сон Обломова» объясняет, почему он не хотел и не мог пойти ни путем ранних визитеров, ни путем Штольца: не было у Ильи Ильича ни определенной цели, ни энергии для ее осуществления. Таким образом, сон Обломова является как бы фокусом романа.
• Особый характер имеют сны в пьесе А. Н. Островского «Гроза». Здесь нет никакой «выстроенности», заданности. Это сны, раскрывающие внутренний мир героини. Они неопределенные, смутные, волнующие. Такие сны действительно могут присниться. Сновидения Катерины психологически оправданы, они отражают ее внутреннее состояние, изменение ее души под влиянием любви, ее неспособность бороться с «грехом». Сон ее и предчувствие: «Точно я стою над пропастью, и меня кто-то туда толкает, и удержаться мне не за что», точнее, «не за кого».
• Сны-видения больного Раскольникова на каторге - сны-антиутопии, предупреждения, ибо всякая антиутопия — предупреждение. Теперь, в начале XXI века, когда человечество прошло через неслыханные испытания и теории избранности одних людей перед другими, одних народов перед другими, прошли через практическое применение идей фашизма, сон-бред Раскольникова воспринимается более расширительно, чем в то время, когда роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» был написан. Этот сон — отражение физического и нравственного состояния героя. Он психологически оправдан и реален, то есть такой сон мог присниться. Но нельзя забывать и о том, что у Достоевского сны выполняют вполне определенные функции, более полно раскрывают авторский замысел.

     Работа над данной темой помогла преодолеть устоявшееся представление о том, что сон — это просто физиологическое состояние, в котором мы находимся каждую ночь, а сновидения присутствуют в нашем сознании только для того, чтобы мы толковали их с помощью всевозможных книг гаданий и сонников. Стал очевиден приём использования сна писателями, а кроме того — его значение для того или иного произведения, когда через сон раскрывается характер героя, его сокровенные мысли, чувства и желания; сон выступает как зеркало, отражающее душу героя. Обращение к лучшим образцам художественной литературы прошлого и настоящего со всей очевидностью убеждает в том, что сны и сновидения — это вечная тайна и загадка, и для того, чтобы постичь их, потребуются ещё века.

Список использованной литературы

1. Гончаров И.А.. Обломов.
2. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание.
3. Островский А.Н. Гроза.

1. Александрова З. Е.. Словарь синонимов русского языка. - Москва, 1989.
2. Коган Г.Ф. Примечания к роману Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». - Москва, 1970.
3. Кулешов В.Н.. Предисловие к роману И.А. Гончарова «Обломов». - Москва, 1973.
4. Мифы народов мира. - Москва, 1988.
5. Монахова О. П.. Русская литература XIX века. - Москва, 1999.
6. Топоров В. Н.. «Ритуал. Символ. Образ», - Москва, 1995.
7. Тынянов Ю. Н.. «Литературный факт». – Москва, 1993.