«Вспышки прошлого»

Государственное бюджетное общеобразовательное учреждение

Центр образования № 697

Приморского района, г. Санкт-Петербурга

197373, Санкт-Петербург, проспект Авиаконструкторов, 21/1, литер А

Дети блокадного Ленинграда

«Вспышки прошлого»

Александрова Юлия Николаевна

Телефон: 8-911-999-13-01

Преподаватель русского языка и литературы:

Бычкова Марина Владимировна

Телефон-8-905-282-04-38

А город был в дремучий убран иней.

     Уездные сугробы, тишина.

     Не отыскать в снегах трамвайных линий,

     Одних полозьев жалоба слышна.

     Скрипят, скрипят по Невскому полозья…

Ольга Берггольц. «Ленинградский дневник».

«Мне часто снится черный снег. Именно черный. Как одеяло старых дорог, истоптанных безмолвием.

Я иду на вечернее солнце за водой. У разлитых обожженным металлом камней парапета мне видится кукла: платье в горошек, белая ленточка на шее. Она больше никогда не произнесет: «Ма-ма». Как ни наклоняй. Подобрав, направляюсь дальше…

Черный снег, вот бы узнать: где он начинается?»

Моя бабушка, Анна Дмитриевна Павлова, выжила. Гуляя по парку, она обычно молчит, изредка спрашивая о погоде. В шесть лет закончилось ее детство: в 1941 году Германия залила нашу страну «липкой красной жидкостью». Ее отца забрали на войну, мама погибла при обстреле, остался лишь дед Захар. Он перебрался ближе к больнице: мало ли что.

«Очень тяжело было оставлять последние вещи мамы: потемневшее зеркало, платья. Платок дед забрал, не знаю, память или практичность. Я рыдала тогда всю ночь, а на утро завтракала замороженными консервами. Наверное, так выглядит боль, неразличимо сложный союз отчаяния и злости».

Одну историю мне рассказывали разные люди, но у каждого из них глаза по-настоящему улыбались.

«Шофёр грузовика, объезжая сугробы, спешил доставить хлеб к открытию магазинов. На углу Расстанной и Лиговки, вблизи грузовой машины разорвался снаряд. Переднюю часть кузова разворотило, буханки хлеба рассыпались по мостовой, шофёра убило осколком. Условия для хищения благоприятные: некому и не с кого спросить. Прохожие, заметив хлеб без охраны, подняли тревогу, окружили место и не уходили до тех пор, пока не приехала другая машина с экспедитором хлебозавода. Буханки собрали и отвезли в магазины. Никто не позволил себе взять и куска хлеба. Кто знает, может быть, вскоре многие из них умерли от голода. Умерли с честью».

Многие не знают, маленький жестяной значок, а на нем – ласточка с письмом в клюве. Весной 1942 года его начали носить на одежде многие жители Ленинграда – этот символ стал коротким и ясным ответом на заявления немецкой пропаганды о том, что теперь в город даже птица не пролетит.

Люди ждали благих вестей с фронта, они никогда не теряли связи с огромной страной, несмотря на то, что они были полностью отрезаны от нее. Позже ласточки стали и живыми символами надежды блокадного города.

Осенью 41-го в целях маскировки на шпиль Адмиралтейства надели чехол. К лету 43-го в его парусине зияли пробоины от осколков бомб и снарядов. В это время блокада уже была прорвана, но еще не снята: фашисты по-прежнему стояли у стен города и продолжали обстреливать и бомбить его. Для починки чехла на шпиль поднялись музыканты и альпинисты — Ольга Фирсова и Михаил Шестаков.

Когда опасная работа была закончена, под чехлом, чуть ниже шпиля, под карнизом, оказались жилые гнезда ласточек.

Верхолазы распороли чехол снизу и затем зашили его выше гнезд. Обессилевшие люди потратили несколько часов, чтобы спасти птенцов от голодной смерти – ради жизни птиц, которая стала символом жизни блокадного города.

«В те дни колокола церкви я слышала лишь однажды, на рождество. Сшивая цветное полотно добра и надежды, я смотрела на строгие образы непокоренных святых. Они давали мне дышать, ходить и не сдаваться. Всегда».

«Радио было включено круглосуточно. Из черных динамиков раздавались звуки воздушной тревоги, сводки с фронтов, концерты классической музыки. Однажды диктор сказал, что на соседней улице по продуктовым карточкам можно получить яичный порошок. Дед не вернулся.

Осталась одна, - немыслимый вывод.

На второй день меня обнаружили служащие специальных санитарных команд, обходившие ленинградские дома, жизнь едва теплилась».

Вместе со 140 другими истощенными голодом ленинградскими детьми Анну Дмитриевну эвакуировали в Горьковскую (ныне – Нижегородская) область, в поселок Шатки. Там она познакомилась с Мишей, 7-летним пациентом. Жители несли детям, кто что мог, откармливали и согревали сиротские души. Многие из детей окрепли, встали на ноги. Но Миша так и не поднялся.

«Врачи в течение 2-х лет сражались за его жизнь, я подбадривала, прибегала каждый день – боялась оставлять. Но прошлое не оставило шансов: 17 марта 1944 года Миши не стало. Его похоронили на поселковом кладбище. Он стал моим братом, другом, всем».

Бабушка нашла его могилу друга через 42 года, под Санкт-Петербургом, на 4-ом километре блокадной «Дороги Жизни».

Парк накрыли рыхлые серые облака, и дождь принес с собой «запах свежерасколотого камня». Я заспешила домой, но Анна Дмитриевна попросила: «Давай посидим. Когда еще ощутишь себя живым человеком». Дождь кончился быстро, а мы продолжали сидеть, улыбаясь и плача, как две планеты, прошлое и будущее, на мгновение, потерявшись в собственной очередности.

Я с детства люблю наряжать новогоднюю елку. Здесь и предвкушение праздника с ожиданием чудес и подарков, и удовольствие от самого процесса украшения зеленой, пахучей гостьи, и радость от встречи со старыми елочными игрушками и знакомства с новым. И каждый раз это еще и воспоминания о других елках. Одним из таких воспоминаний рассказала мне Анна Дмитриевна.

«31 декабря 1941 года в блокадном Ленинграде дед устроил новогоднюю елку. Он был веселый и добродушный выдумщик. Настоящих елок не было, и Захар решил нарисовать елку на стене. Попросил у меня акварельные краски, залез на стул и прямо на обоях изобразил высокую ветвистую красавицу.

– Эти обои после войны в музей возьмут! А нам все равно ремонт делать, блокадную копоть смывать…

Потом дед вбил гвоздики в концы нарисованных ветвей и достал коробки с елочными игрушками. Мы стали их вешать и произошло чудо: от настоящих игрушек нарисованная елка словно ожила! От нее, кажется, запахло хвоей.

Но самая потрясающая новость ожидала нас впереди: в коробках, среди игрушек мы нашли клад! Да, это был волшебный новогодний клад: большие грецкие орехи в посеребренной скорлупе и конфеты в ярких фантиках – и какие! «Раковая шейка», «Мишка на севере»… Они висели в прошлом году на елке, их сняли и убрали вместе с игрушками.

Мы придвинули стул к стене с нарисованной елкой. Тускло горела на столе коптилка, а над ней таинственно отсвечивали стеклянные шары и волшебно блестели обертки конфет – настоящих, из мирного времени. Ровно в полночь дедушка торжественно снял их, разделили их поровну, пустые фантики мы снова повесили на елку…

Сейчас мне ясно одно: где-то внутри – я блокадная девочка –ушла в историю вместе с дедом Захаром, которому блокадная судьба отмерила жизнь после нового года три с половиной месяца. Наверное, ему было бы легче умирать, зная, что хранить память о нем будет не только пережившая блокаду внучка, но и ты, неведомая ему праправнучка».

В Ленинграде в целях оповещения граждан использовался звук метронома - для того, чтобы лишний раз не травмировать обессиливших граждан. Бабушка говорила, что слышит его всегда.

Без четверти четыре подул легкий ветер, Анна Дмитриевна поднялась, повернулась ко мне и протянула руку. Прошитая жилами ладонь была чем-то родным, почти священным.

Я подала белую трость, взяла под руку, и мы, колыхаемы волнами прошлого, продолжили, медленно направляясь к дому.

- Бабушка, ты говорила про черный снег, а почему черный?

- Мой мир, как негатив кинохроники, навсегда запечатлен вспышками прошлого. Жаль, что он черно-белый. Даже солнце и платье в горошек.