Мой Михаил Ильич Жигжитов (столетию со дня рождения)

                                           Эссе

                                   Мой   Жигжитов

  Зима в тот год выдалась суровая. Часто бывали морозы под сорок, и потому занятия в школе отменяли. В один из таких дней нас, пятиклашек, посадили вместе со старшеклассниками  (и в том, и в другом классе  учащихся было мало). У нас шел урок литературы, а них – литературы Бурятии.  Они говорили о Михаиле  Жигжитове, мне  это показалось неинтересным, и я занялась своим делом.  Но рассказ одного из учеников привлек мое внимание: он говорил о том, что его прадед был знаком с этим писателем, они даже охотились вместе.  Я тогда подумала: «Вот Андрюша прихвастнул! Где писатель  Жигжитов, и где его прадед – обыкновенный житель нашего села, какая между ними связь?!» Заинтересованная, я дослушала его рассказ, хотя до конца все же не поверила.

Вскоре мы тоже стали изучать литературу Бурятии, и на одном  из уроков прозвучала знакомая фамилия. Тут я снова вспомнила рассказ старшеклассника и решила  познакомиться с творчеством  Михаила Ильича. С чего начать пока не знала. Пошла в библиотеку.  Особого выбора не было,  мне предложили взять одну из частей романа  «Подлеморье». Я читала страницу за страницей, а самой казалось, что я разговариваю со своей прабабушкой: те же слова, те же рассказы о том, как жили раньше, про большевиков и белых, про расстрел партизан.  «Сколько вы мучились зазря.  Мне мать баила, будто всю гражданскую ни гроша вы не видали, да и харчей, кроме рыбы, никаких», - говорит Ганька, один из героев книги, а мне слышится голос прабабушки.  Читая  роман, я вспомнила, что недалеко от нашего села, у Плашиного моста, есть памятник борцам за Советскую власть, убитым  белыми. Может быть,  это о них пишет Михаил  Жигжитов: «Казаки атамана Семенова у нас в Баргузине расстреляли много большевиков».

    Встречая в книге названия Баргузин, Устье, Максимиха, я не сразу понимала, что  речь идет о знакомых с детства местах,  а поняв, начинала даже гордиться: хожу по тем же улицам,  что и герои Жигжитова.  Зенон Францевич Сватош, братья Кюхельбекеры.  Я знала эти имена, но теперь как-то по-другому стала к ним относиться. Как-то ближе, роднее они мне стали.  Поразили сказанные хранителем заповедника  слова: «Было такое, что государь всея Руси Иван Грозный издал высочайшее повеление, которое гласило, что если кто-то осмелится продать в чужеземную державу живого русского соболя – тому голову сечь». Этого точно я не знала и с еще большим интересом вчитывалась в понравившееся произведение.

 А Жигжитов продолжал удивлять и завораживать, рисуя одну картину сибирской природы за другой.  Эти картины  настолько реалистичны и ярки, что тем, кто хочет побывать на Байкале, но пока не может, советую открыть  любое его произведение и  насладиться красотой чудесного озера, постоять на золотистом песочке, испить студеной водички и отведать знаменитого байкальского омуля.  Может быть, я преувеличиваю, но не восхищаться такими описаниями не могу.  Давайте  вместе насладимся: «Ледяное поле Байкала, убегая вдаль,  окуталось морозной сизо-сиреневой сеткой. Гольцы Баргузинского хребта круто вздыбились в поднебесье». А вот совсем  другой Байкал: «Солнце повисло над далекими гольцами, громадное торосистое поле Байкала порозовело».  И хотя «весенний Байкал капризен и опасен», предупреждает автор, зато как красив! «Под ярким апрельским солнцем торосистая поверхность моря вся горела, искрилась мириадами больших и малых звездочек, золотисто - розовых «незабудок». И снова чувство гордости переполняет меня, ведь Жигжитов – мой земляк.

 Писатель на страницах своих произведений не только восхищается красотой родной природы, но и призывает  заботиться о ней, о ее будущем. Сватош говорит Ганьке: «Лес брать надо, но с умом.  Если начнут вырубать без разбору, то это станет бедой для Байкала». Автор верит в то, что «пройдут века, и вот так же, как сейчас, по голубому простору побежит золотистая рябь; ребятишки будут любоваться Байкалом, державным полетом лебедя… А море, как и теперь, будет изумрудно-чистым, будет радовать людей и одаривать их своей первозданной красотой». Эти строчки я читала, чувствуя угрызения совести: не оправдали мы надежд своего знаменитого земляка.

 Жигжитов как  профессиональный охотник замечательно знает и сибирскую тайгу. Вот мы вместе с Цицик идем «по едва заметной тропе.  Внизу плотной стеной стоят красноватые кедры, рядом темно-серые пихты, тут же и янтарные, веселящие глаз молодые сосны. Стволы, стволы, стволы.  Им нет счета.  А над ними словно какой-то гигант подцепил на свои вилы громадный ворох зелени и держит в вышине.  Под этой зеленой крышей вечный сумрак». С добрыми людьми и тайга добрая, помогает найти нужную тропу, укрывает от непогоды, ласкает теплым ветерком.  А иногда она «совсем другой выглядит, грозится бедой»: «Высокие деревья  наклонились над ним (Хонгором) и сердито шумели, словно ругали его.  На темно-синем небе ехидно улыбалась луна; в соседнем ельнике угрожающе ревела речка, черные контуры гор вздыбились, казалось, вот-вот обрушатся на его голову, сотрут в пылинку».

У тайги свои законы, и человек, связанный с ней другой, особенный. Злостный браконьер Хабель спасает обессилевшего Сватоша,  Сватош находит больного Хабеля и возвращает его к жизни.  Разными тропами ходили по тайге эти два человека, разные цели были у них, а вот настала трудная минута, и каждый поступил так, как требовали того неписаные законы тайги. Она же, тайга, и свела Жигжитова и прадеда Андрея.  Читаю и представляю,  как  они идут по глубокому снегу на лыжах, греются у костра, прихлебывая чай с дымком, варят душистую уху на берегу Байкала.

  Я благодарна судьбе, что в тот зимний день я оказалась на уроке бурятской литературы,  и услышала имя Михаила Жигжитова, произведения которого  подарили мне незабываемые минуты читательского счастья.