Посвящается всем, кто идёт по жизни неравнодушно…

Животное и в старости сохраняет изящество.

Почему же так изуродована благородная глина,

                                                  из которой вылеплен человек?

Антуан де Сент Экзюпери

Не повезло

По пути в поликлинику вы не сможете не пройти мимо двух старых, особняком стоящих, жилых домов. Эти дома, некогда положившие начало панельному строительству в краевом центре, можно с сарказмом назвать архитектурными памятниками старого города и победителями в номинации «Бедность и нищета ЖКХ». По всему видно, что квартиры в домах малогабаритные. Окна первого этажа находятся в семидесяти сантиметрах от земли, так, что даже пятилетний ребёнок легко залезет на любой подоконник с улицы, а из дома можно рассмотреть проходящих мимо людей в полный рост. Дверные проёмы настолько узкие, что остаётся только догадываться, как хозяева квартир вносят внутрь корпусную мебель. Тесные, тёмные, кривые балкончики напоминают скворечники, а иногда появляющиеся в балконных окнах хозяева-курильщики имеют точное сходство со стаей ворон, прочно, но по-будничному невесело, занимающих птичье общежитие.

Хозяева квартир стараются изнутри украсить и сделать комфортным своё жилье. Многие из них заменили старые окна пластиковыми или деревянными, правда сэкономили на отделочных работах, а потому из разрушающихся оконных проемов торчит застывшая монтажная пена, грязно-желтого цвета. Одни окна украшает дорогой красивый тюль, другие – жалюзи, а на некоторых красуются скромные цветочные оранжерейки.

Снаружи оба дома оббиты железом и покрашены, причём с торца одного из них железа хватило только до второго этажа, остальная же часть дома пестрит островками выцветшей на бетоне краски. Расположившись почти на вершине сопки, две четырёхэтажки смотрятся угрюмо в окружении ярко набравшей краски лета зелени.

Однако не только удручающий вид этих жилых домов привлёк мое внимание. Примечательным было то, что в течение трёх последних лет каждый день под окнами одной и той же квартиры первого этажа лежал старый пес в черном наморднике. В любое время дня (ночью не было необходимости там появляться) пес, лежа под окнами, не выражал никакого интереса к происходящему вокруг. Чёрный намордник, занимающий всё пространство от глаз до кончика носа, казалось, стал частью самого собачьего тела, но пёс и к нему был равнодушен. Иногда он жадно втягивал большим влажным носом воздух, точно хотел прочитать что-то по следам, а когда требовалось лизнуть лапу или нос, наружу показывался кончик розового языка. Спал пёс на редкость мало, а, только положив морду на передние лапы, безучастно созерцал происходящее вокруг.

Дворовый пёс не принадлежал ни к одной из известных собачьему миру пород, а точнее, принадлежал сразу ко многим. По внешним признакам можно было смело заявить, что в его генах перемешались несколько собачьих кровей. С мордой служебной, и повадками сторожевой собаки, пес, не смотря на большие неказистые уши, непропорционально длинное, но приземистое тело и массивные лапы, был особенным. Пес вызывал у меня интерес, но вот почему, оставалось загадкой.

Как-то раз, ожидая своей очереди у кабинета врача, я захотела пить, вышла из поликлиники и направилась в небольшой магазин, находившийся с торца дома, чтобы купить воды. Пес в черном наморднике привычно расположился на своём месте. Из подъезда вышел пожилой мужчина. Опираясь о косяк подъездной двери, он достал папиросы, слегка потрясывая руками прикурил, привычно затянулся, выпустил дым через ноздри и одарил пса сочувствующим взглядом.

- Ну что, Морт, лежишь? – мужчина снова затянулся. – Не повезло тебе. Эх, не повезло! – уже с досадой, но как-то жестко констатировал он этот факт.

Морт поднял морду, с минуту внимательно следил за курящим, а затем все также безучастно опустил голову на лапы.

- Так ведь ничего не поделаешь-то, - не унимался мужчина, точно пес был его негласным собеседником. – Семёныча не вернёшь; третий год как его не стало…. Эх, одним словом – не повезло….

Мужчина быстро докуривал папиросу. Словно разбередив неприятные воспоминания, он часто и жадно втягивал в себя дым, пытаясь унять неожиданно нахлынувшее волнение. Вот он бросил огарок папиросы на землю, машинально придавил его носком ботинка и уже повернулся уходить. В этот момент неожиданно для меня самой прозвучал мой собственный голос:

- Странный у вас пес….  В наморднике…. Он не укусит?

Ответ на этот вопрос я, конечно, знала, а потому и не надеялась что-либо услышать. Но мужчина обернулся, оглядел меня с ног до головы и с сочувствием в голосе сказал:

- Да не должен…. Это не пес, это судьба у него странная. Настоящая собачья жизнь. Одним словом, не повезло….

- А что ж он в наморднике целый год что ли? – удивилась я.

- Какой год? Чай уж третий пошел! – мужчина задумался. Он подошел ко мне и сел на стоящую напротив подъезда лавочку.

- Ну, да? Семёныча, в сентябре будет третий год, как схоронили, вот Морт и мается. Это он ведь под своими окнами лежит, а в квартиру не заходит. Не принимает жильцов новых, да и они его не жалуют. – Мужчина сплюнул через плечо.

- Покусал кого-нибудь из них, да? – робко спросила я.

- Ну, как сказать? Здесь целая история приключилась. Эва как бывает! Целая собачья жизнь на глазах у всех жильцов, точно на ладони развернулась.

Больше я ничего не спрашивала, да и не было в том необходимости, потому как мужчина говорил и говорил, а я, присев рядом на лавочку, была полностью поглощена его повествованием.

- Я в этом доме, дочка, тридцать второй годок проживаю! – заявил пожилой мужчина с гордостью. – Многих пережил, со многими знался, а только Иван Семёныч, бывший, значится, хозяин Морта, был человеком угрюмым и нелюдимым. Сказывали, будто был он хорошим геологом; много знал про камни, да про породы там горные и другие…. – тут рассказчик осёкся, точно подбирая грамотные слова.

- Родом он был из-под Витебска, откуда к нам и приехал. Квартирку вот эту от завода получил, куда приписан был. Часто он в разъездах бывал, что-то там изучал, да описывал. Квартира, чай года с два, пустовала. А только на третий год привёз Семёныч из Витебска жену молодую и мальчонку – сынка двухлетнего - Гришу. Жили тихо, мирно, мальчонка, стало быть, подрастал. Иван Семёныч очень сына любил. Как только из поездки возвернётся, так с малым они не разлей вода. Бывало летом, в солнечные дни, распахнет Семёныч окно, разложит на подоконнике камни различные, сына значит, усадит рядом и ну про камни-то рассказывать. А камни те пород разных были, ну там опал, да оникс или ещё малахит, ну и простых камней тоже было достаточно. И вот эти камни на солнце блестят, гранями своими играют, а Семёныч, знай, свое про них все сказывает: где, мол, и как добыл, чем они интересны, а то и сказку, какую, про камни вспомнит. Гришка – то камни ручонками перебирал, да открыв рот, слушал отцовские байки. Очень хотел Иван Семеныч, чтобы сын по его стопам пошёл. Да только видно не суждено было мечтам тем сбыться. – Голос у моего собеседника дрогнул. Он полез в карман за очередной папиросой.

- Годков, может, пять так прошло, а только отправился Семёныч ранней весной в новую экспедицию. Поговаривают, будто на обратном пути заблудилась вся его команда в пять человек. И разошлись у них мнения на счёт маршрута. Иван Семёныч сурового характера был, несговорчив, значит. Ушли его путники в другом направлении, а через пять дней вышли на проезжую дорогу. А Семёныч остался один на один с природой и стихией. Тридцать четыре дня бродил он по тропам нехоженым, без сна, еды и воды нормальной, в холоде и сырости. А на тридцать пятый день нашёл его рыбак обмороженным и в беспамятном состоянии. Ну, в больнице, конечно, лежал. Потом отпуск ему дали. В газете статью о нем прописали. Да что с того?

Совсем не заладилась с той экспедиции жизнь у Семёныча. Будто надломилось в нем что-то. Стал он угрюм и молчалив больше обычного. Взгляд потух, точно неживой он совсем. Камней больше не доставал и сыну их не показывал. С соседями здороваться перестал. Целыми днями пропадал то у реки, то в лесу. Сторожку там себе сладил, а только ни семью, ни знакомых туда не пускал. Пропали в семье праздники. Жена его осунулась, глаза от слез не просыхали. Мальчонка от такого нервного напряжения рос тихим, малообщительным. Очень ему отца-то не хватало.

Спустя три года не выдержала жена такой жизни. Как исполнилось Грише десять, собрала она чемодан, и уехал к родным в Витебск. А Семёныча с тех пор совсем скрутило. Посерел он от горя, сгорбился, да совсем замкнулся. Не ожидал он такого к себе отношения и семью возвращать не стал.

Стал Семёныч совсем затворником. Вот только тащил в дом живность разную покалеченную. То ворона из силков достал со сломанным крылом. Лангету ему Семёныч наложил, подкармливал. Жил ворон у него на подоконнике, в окно всех разглядывал и каркал пронзительно. Потом голубя подобрал с перебитой лапкой; опять же его выходил. А вот ещё случай был. Нашёл Семёныч зимой кошку, которая, было уже, преставилась. Её какая-то зараза кипятком окатила. Так этим обваренным боком кошка в пургу к пригрубку дома и примёрзла. Кошка, значит, признаки жизни с трудом подавала, а только тихо так  и часто мяукала. Вот Семёныч отбил вокруг кошки кусок льда, да прямо со льдом и принёс её в дом. Долго лечил он кошку. Поговаривают, будто бы он ей  и мази от ожогов накладывал, и уколы ставил. Во, как бывает!

Мой рассказчик притушил огарок папиросы и, глядя на пса, тяжело вздохнув, замолчал.

- А Морт – то совсем другая история. – Продолжал он погодя.

- Нашёл его Иван Семёныч по весне в лесу, недалеко от своей сторожки совсем ещё щенком. То ли выбросил его кто, то ли отбился он от собачьей стаи, а только видно было, что скитался собачонка приличное время. Грязный, голодный, бока ввалились, а ещё судороги и скулёж пронзительный. Думал Семёныч, что это эпилепсия или болезнь какая-нибудь наследственная. Однако свёз щенка к ветеринару. Тот осмотрел и настоял на операции. Оказалось, что нахватался щенок (то ли прикормил кто, то ли с помойки) берцовых костей. Вот осколком кости ему часть кишки - то и располосовало. Вовремя Семёныч щенка нашёл, а то смерть его ожидала неминуемая. Ну а дальше – больше. Щенка Семёныч дома выхаживал, кормил, поил, а как швы сняли, так и на улицу его выводить начал. Щенок, конечно, дворовым оказался. Весь несуразный, но забавный, а после пережитого ещё и преданным стал, не в меру. Напрасно Семёныч надеялся, что убежит пес по своим интересам, тот следовал за хозяином неотступно.

А с кличкой Семёныч долго не маялся, называл щенка просто: Морда. Ну, значит, мордаха у него забавная и умная такая была. А когда тот подрос, так и повелось: Морт да Морт. Повеселел Семеныч. Пес был ему и слушателем, и собеседником. Казалось, что связь между ними была какая-то сильная, невидимая. Бывало, выпустит Семеныч Морта погулять, а когда тот возвращается, станет передними лапами на подоконник и подаст голос, тут ему хозяин и откроет. Вот и прожили они рядком ровно восемь годков.

А на девятый хворать стал Семёныч. Случалось, сядет он на эту вот лавочку, долго сидит, да за сердце все держится. А Морт сядет рядом, да голову свою на колени положит и долго так смотрит в лицо хозяина. Точно чувствует, что что-то не так. Соседи помощь Семёнычу предлагали, в больницу обратиться советовали. Да где уж там, не слушал никого наш Семёныч.

Только раз выпустил он Морта на улицу, а сам в тот день и не вышел. Не было его на этой лавочке. Пес вернулся – к двери, царапается, мол, впусти, хозяин. Не открывают. Пес - к окну; встал на подоконник лапами, подал голос: я, дескать, вернулся. Опять тишина. Завыл тогда Морт, горько и одиноко. Только Семёныч его уже не услышал. Три дня пес бесновался, вокруг дома бегал, подъезд весь изнюхал, дверь исцарапал, в окно лаял. Ну, все мы, соседи, вспоминали тогда Семёныча крепким словцом. Стыдно, конечно, теперь, а только ведь мы – люди: кому на смену, кто со смены – отдыхать надо, да и дети малые в семьях волнуются от собачьего лая. Думали мы тогда, что уехал куда-то Семёныч, а пса оставил. Дескать, здоровый – не пропадет.

А только через три дня вызвали в наш дом участкового. Приходит лейтенант, такой молодой, годков может двадцати четырёх. Как полагается, по форме и с документами. Говорит: «Вот у меня разрешение. Будем вскрывать квартиру вашего соседа. Мне нужны два свидетеля, желательно мужчины, ну, мало там что, а женщины – натуры более тонкие, впечатлительные». Ну, я и вызвался, а что мне - мне не привыкать.

Вошли в подъезд, приноровились к двери, и только участковый на неё подналег, мы щелчок услыхали, тут-то его Морт со всей дури за ногу-то и прихватил, аккурат в самое голенище. Охнул, участковый, скрутило его от боли. Прокусил ему Морт, конечно, ногу, потому как брючина у лейтенанта аж побуровела, и по ботинку струйки крови стекали. Кто-то из соседей в поликлинику побежал, за врачом. А только Морта это не беспокоило, бросился он в распахнутую дверь, мигом нашёл своего хозяина и ну ему руки лизать, хвостом виляет, да радостно так повизгивает.

Мы вошли, да только всё понятно и без слов было. Семёныч в кресле сидел, рука его безжизненно с подлокотника свешивалась. На коленях газета, а взгляд застыл и куда-то вдаль смотрит. Так и не встал боле Иван Семёныч с этого кресла, тут сердце его и остановилось.

 А только Морт нас к хозяину не пустил. Встал перед креслом, ощерился и ну лаять, да так громко, пронзительно. Что делать? Не спасателей же вызывать. Сосед мой, Николай Артемьич, опытный рыбак, предложил сеть рыболовную на пса накинуть, ту, что поплотнее, да помельче. Делать нечего, накинули сеть, выволокли Морта на улицу, да только пес не унимался. Катался в сетке, лаял без продыху, в раж вошёл, норовил вырваться и тяпнуть ещё кого. Так и бесновался, пока Николай Артемьич его двумя ведрами холодной воды не окатил.

В общем, что там говорить, пса усыпить хотели. Насилу мы с Артемьичем отговорили участкового. У Артемьича в том году овчарка от старости померла, вот он и презентовал Морту  намордник.

А Семёныча похоронили на старом кладбище. Смотритель сказывал, будто около двух месяцев пёс лежал около могилы хозяина и только по ночам рыскал по кладбищенским окрестностям. А потом вернулся Морт сюда. – Мужчина махнул головой в сторону квартиры и, достав третью папиросу, закурил.

- Часто он лежал под дверью квартиры, принюхивался, редко когда скулил, скучал, стало быть. А только он пес умный, еду из чужих рук не берет, и прикармливать себя не даёт. Где пропитание себе добывает, ума не приложу.

А через полгода сын Семёныча объявился, Гриша, он ведь только школу успел окончить. Отец ему квартирку эту завещал. Вырос Гриша; хваткий он малый, видный. Отсюда в армию призвался. Отслужил, полгода как вернулся. Вот дивчину привёл, оно и понятно, дело молодое. Работает. А жена Семёныча так и не приезжала. Гриша сказывал, здоровье у неё неважное, может перелёт не перенести. Ну, так с этим не поспоришь….

А вот Морт никак не может принять новых хозяев. И от окон не уходит. А зимой, в пургу, в подъезде в проходе второго этажа обитает, на голом полу, где ящики почтовые установлены. А Грише-то до пса дела нет. Одним словом, не повезло…. – закончил рассказ мой случайный собеседник.

Мы молча смотрели на Морта. Пес дремал. Я вспомнила про приём у врача (очередь, наверное, давно прошла), но уйти сразу, после того как одна только собачья жизнь развернулась передо мной как на ладони я не смогла. Было что-то тоскливо безысходное во всей этой истории. Мне вспомнилось множество примеров собачьей преданности человеку. Давным-давно человек приручил это животное, обрел в нем друга, оценил не только верность, но и благородство. Человек сам возводит собакам памятники, посвящает им легенды. И есть на то причины. Собаки играют, помогают, охраняют, сторожат, спасают, служат, находят, приносят, переводят через дорогу, лечат и, конечно же, любят. А если хозяин не отведёт своему питомцу никакой из перечисленных ролей, тот выберет её сам, потому что собака - не мебель, её в угол не задвинешь. Плох тот хозяин, который этого не понимает.

- И что теперь? – спросила я пожилого мужчину после некоторой паузы.

- Трудно сказать. – Он пожал плечами. – А только не выдержит Морт жизни за решёткой, вот такая вот история. Не повезло…. – кажется, в сотый раз повторил мужчина. Но тут в окне второго этажа показался женский силуэт, и следом мы услышали:

- Егорыч, обед стынет, долго тебя ещё ждать?

Мужчина махнул рукой, однако встал и, точно стряхнув с себя пелену воспоминаний, повернулся ко мне:

- Совсем моя старуха меня заждалась.

-Спасибо вам, мне тоже пора. – Я окинула взглядом лежавшего под окнами пса и направилась в поликлинику.

Через неделю я спешила на повторный прием к врачу. Завернув за угол уже знакомого мне дома, я первым делом посмотрела в сторону уже известной квартиры. Пса под окнами не было. Я удивилась, но объяснение нашлось само собой: в Гришиной квартире вставили новые окна. Белоснежный пластик и прозрачные стеклопакеты так и блестели в лучах солнца. Под окнами в радиусе пяти метров был разбросан строительный мусор: бетон, сломанные рамы, гвозди, куски монтажной пены, железо, обрезки пластика и даже куски арматуры. Подъезд к дому был усеян мелкими щепками с гвоздями. Но Морт ни сколько не изменил себе; он расположился под той самой лавкой, на которой я недавно слушала его историю. Положив голову на передние лапы, повернув морду к некогда родным окнам, он лежал неподвижно, скользя глазами по разбросанному во дворе мусору.

Прошел ещё год. За это время мне ни разу не пришлось побывать в поликлинике. Что стало с одиноким псом по кличке Морт мне не известно.  Но по сей день меня мучает один  вопрос: если мы в ответе за тех, кого приручили, как быть с приручёнными, когда нас уже нет?  С кого тогда спросить?