I РЕГИОНАЛЬНАЯ НАУЧНО - ПРАКТИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ "А.С. Даргомыжский. Творчество. Эпоха. Судьба." Посвящённый 205 -летию со дня рождения русского композитора А.С. Даргомыжского

МУНИЦИПАЛЬНОЕ БЮДЖЕТНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ  ВЯЗЕМСКАЯ ДШИ им. А.С. ДАРГОМЫЖСКОГО

I  РЕГИОНАЛЬНАЯ НАУЧНО - ПРАКТИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

"А.С. Даргомыжский. Творчество. Эпоха. Судьба."

Посвящённый 205 -летию со дня рождения русского композитора А.С. Даргомыжского

Тема: Я все еще его люблю! (А.С. Даргомыжский и Ю. Жадовская)

Ученица: Котова Ольга

Подготовила: Александровская М.К.

Солистка (концертмейстер): Александровская М.К.

Аккомпанемент : Мальцева Марина

Преподаватель: Иванова С.Ю.

Вязьма

2017г

      В третьем веке до нашей эры жил знаменитый греческий мыслитель, врач и естествоиспытатель Гиппократ. И он однажды сказал – “Жизнь коротка -искусство вечно”. Давно все поняли, что это правда, и живёт этот великий афоризм уже больше двадцати двух веков.

Романс это один из видов искусства, в котором сочетаются поэзия и музыка. И в искусстве романса тоже создаются вечные творения.

Практически все широко известные и не очень широко известные русские композиторы 19-го, начала 20-го веков любили сочинять романсы, т.е. сочинять музыку к понравившейся им поэзии, превращая поэзию в вокальное произведение.

Из многих композиторов того времени Александр Сергеевич Даргомыжский (1813-1869), стал особым явлением в музыкальной культуре русского романса по нескольким причинам:

– Во-первых, потому, что он основное внимание уделял именно вокальному жанру. Он почти не писал других симфонических или инструментальных произведений. Опера «Русалка» тоже вокальное произведение.
– Во-вторых, потому, что он впервые задался особой целью выразить в музыке содержание слова.
– В-третьих, потому, что среди прочих своих творений он создал и новый жанр романса, которого до него не существовало.
– В четвертых, потому, что он выразительностью и новизной музыки своих романсов оказал очень сильное влияние на последующие поколения русских композиторов.

Композитор и профессор МГК Владимир Тарнопольский писал: “Если бы не было Даргомыжского, не было бы Мусоргского, не было бы Шостаковича такого, какого мы сегодня узнаем. Зарождение и первые ростки стиля этих композиторов связаны с Даргомыжским.”

В 2013 году отмечалось 200-летие со дня рождения Александра Даргомыжского. По этому поводу было следующее сообщение:

Одной из специфических особенностей Даргомыжского как композитора, является то, что он очень много работал с вокалистами. Особенно с певицами. Он писал в своей автобиографии: «…Обращаясь постоянно в обществе певцов и певиц, мне практически удалось изучить как свойства и изгибы человеческих голосов, так и искусство драматического пения».

Соломон Волков в одном из разделов своей обширной и многосторонней книги «История культуры Санкт-Петербурга» среди прочего писал:

«Богатый помещик Даргомыжский уже давно собирал у себя поклонников своего творчества, преимущественно молодых и хорошеньких певиц-любительниц. С ними маленький, усатый, похожий на кота Даргомыжский, … часами просиживал за освещенным двумя стеариновыми свечами фортепиано, аккомпанируя его отточенные и выразительные романсы прелестным ученицам, с наслаждением подпевая им своим странным, почти контральтовым голосом. Так прозвучал завоевавший популярность … цикл изящных, оригинальных и мелодически богатых вокальных ансамблей Даргомыжского «Петербургские серенады». После успеха оперы Даргомыжского «Русалака» к нему стали всё чаще наведываться в гости также и начинающие композиторы. Среди них … Милий Балакирев, … Цезарь Кюи. …. Скоро к ним присоединился Модест Мусоргский. … В компании этих молодых гениев Даргомыжский буквально расцвел, его романсы становились всё более острыми и смелыми.»

Знаменитый музыковед и музыкальный писатель прошлого Сергей Александрович Базунов в книге «Александр Даргомыжский. Его жизнь и музыкальная деятельность» отмечал:

«Кроме творческих работ, которым композитор отдавал свои силы, он положил в описываемую эпоху немало труда и на деятельность … музыкально-педагогическую. Как автору недавно поставленной на сцене оперы, а также многочисленных романсов и других произведений вокальной музыки ему постоянно приходилось вращаться среди певцов, певиц и дилетантов-любителей. При этом он конечно успел очень основательно изучить все свойства и особенности человеческого голоса, так же как и искусство драматического пения вообще, и постепенно сделался желанным преподавателем всех выдающихся любительниц пения петербургского общества. …»

Сам Даргомыжский писал: «Могу смело сказать – что не было в петербургском обществе почти ни одной известной и замечательной любительницы пения, которая бы не пользовалась моими уроками или по крайней мере моими советами …» Полушутливо он однажды сказал «Если бы не было на свете женщин-певиц, то я бы никогда не был композитором». Кстати, Даргомыжский давал свои многочисленные уроки бесплатно.

На плодотворное музыкальное творчество Даргомыжского подвинули, конечно, не только женщины-певицы, а прежде всего Михаил Иванович Глинка, с которым Даргомыжский познакомился в 1836 году. Это знакомство очень сильно повлияло на становление Даргомыжского как композитора. О первой их встрече Глинка М.И. с долей юмора рассказывал:

«Приятель мой, огромного роста капитан, любитель музыки, привёл мне однажды маленького человечка в голубом сюртуке и красном жилете, который говорил писклявым сопрано. Когда он сел за фортепиано, оказалось, что этот маленький человек был очень бойкий фортепьянист, а впоследствии весьма талантливый композитор – Александр Сергеевич Даргомыжский».

Глинка и Даргомыжский тесно подружились. Глинка убедил Даргомыжского всерьёз заняться теорией музыки. Для этой цели он передал Даргомыжскому 5 тетрадей, содержавших записи лекций известного немецкого теоретика З. Дена, которого он сам слушал.

«Одинаковое образование, одинаковая любовь к искусству тотчас сблизила нас,- вспоминал позже Даргомыжский. – Мы в течение 22 лет сряду были с ним постоянно в самых коротких, самых дружеских отношениях». Эта тесная дружба длилась вплоть до смерти Глинки. Даргомыжский присутствовал на скромных глинковских похоронах.

После Глинки вокальные произведения Даргомыжского стали новым шагом вперед в развитии русской вокальной музыки. На творчество Римского-Корсакова и Бородина особенно подействовали новые оперные приемы Даргомыжского, в которых он применил на практике тезис, высказанный им в письме к одной из своих учениц: ” Я не намерен снизводить …музыку до забавы. Хочу, чтобы звук прямо выражал слово; хочу правды”.

Мусоргский на одном из своих вокальных сочинений написал посвящение Даргомыжскому: “Великому учителю музыкальной правды”. До Даргомыжского в вокальных произведениях царила кантилена – широкая, свободно льющаяся напевная музыка. Цитата:

«Отрицая сплошную кантилену, Даргомыжский отверг и обыкновенный, так называемый “сухой” речитатив, мало выразительный и лишенный чисто музыкальной красоты. Он создал вокальный стиль, лежащий между кантиленой и речитативом, особый певучий или мелодический речитатив, достаточно эластичный, чтобы находиться в постоянном соответствии с речью, и в то же время богатый характерными мелодическими изгибами, одухотворяющий эту речь, приносящий в нее новый, недостающий ей эмоциональный элемент. В этом вокальном стиле, вполне отвечающем особенностям русского языка, и заключается заслуга Даргомыжского.»

Выпускница Новосибирской консерватории, певица, преподавательница и писательница Вера Павлова написала: «Петь романсы А.С Даргомыжского – большое творческое удовольствие: они полны тонкого лиризма, яркого эмоционального высказывания, напевны, разнообразны, красивы. Исполнение их требует большой отдачи творческих сил.»

В своём стремлении к максимальной выразительности музыки романса, к её максимальному соответствию тексту и настроению, со всеми их изменениями, композитор даже делал в нотах над отдельными словами пометки для исполнителей вокалистов, такие как: «вздохнув», «очень скромно», «прищурив глаз», «улыбаясь», «запинаясь», «с полным уважением» и тому подобные.

По мнению известного музыкального критика В.В.Стасова романсы Даргомыжского, появившиеся в конце 50-х–начале 60-х годов, положили начало новому роду музыки. Он писал, что эти романсы выражают действительность, ежедневную жизнь, с такою глубиною, «с такою неподкрашенною правдивостью и юмором, … какие еще никогда до сих пор музыка не пробовала».

В нашу сегодняшнюю тему я включил три категории романсов Александра Сергеевича Даргомыжского:
– К первой относятся любовные и лирические романсы классического направления. Со многими из них вы скорее всего знакомы, с такими как: «Мне всё равно», «Не спрашивай, зачем», «Ты рождена воспламенять», «Юноша и дева», «Ножки» – все вышеперечисленные на слова Пушкина. К широко известным романсам Даргомыжского на слова Лермонтова относятся «И скучно и грустно», «Мне грустно, потому что весело тебе», несколько романсов на слова Жадовской и многие другие.
– Во вторую категорию входит группа романсов, созданных Даргомыжским в духе народной песни. Многие из них тоже связаны с любовной темой.
– Третья же категория включает романсы направления, которого до Даргомыжского не существовало и в котором он считается признанным новатором. Это юмористическо-сатирические и социально направленные вокальные произведения. Они хорошо известны и популярны.

В центре темы один романсы Даргомыжского, конкретно  романс на слова Юлии Жадовской

Юлия Валериановна Жадовская, русская писательница и поэтесса жила с 1824 по 1883 год. Родом из Ярославской губернии. Родилась она без кисти левой руки и только с тремя пальцами на правой. Папа был крупный губернский чиновник из старинного дворянского рода, отставной флотский офицер, самодур и семейный деспот. Этот деспот-папа рано загнал в гроб маму и Юлия воспитывалась сначала у бабушки, а потом у тёти, женщины образованной, очень любившей литературу, хозяйки литературного салона, состоявшей в поэтической переписке с Пушкиным и помещавшей статьи и стихотворения в изданиях двадцатых годов XIX века.

Когда Юлия поступила в пансион в Костроме, она успехами в русской словесности обратила на себя особое внимание преподававшего этот предмет молодого учителя. (впоследствии известного литератора и профессора Александровского лицея). И как это иногда бывает, молодой учитель и его ученица влюбились друг в друга. Но деспот-самодур папа не хотел и слышать о браке дворянской дочери с бывшим семинаристом. Юлии пришлось покориться, она рассталась с любимым человеком, а оставшись с отцом, оказалась в довольно тяжелой домашней неволе. Однако папа, узнав о поэтических опытах дочери, отвёз её в Москву и потом в Петербург, чтобы дать ход её дарованию.

В Москве журнал “Московитянин” напечатал несколько стихотворений. Она познакомилась с многими известными писателями и поэтами, в том числе с Тургеневым и Вяземским. В 1846 году издала поэтический сборник. Писала и прозу. Белинский отзывался о первом сборнике Жадовской очень сдержанно. Второй сборник был встречен критиками намного лучше. Добролюбов отметил в стихотворениях Жадовской «задушевность, полную искренность чувства и спокойную простоту его выражения». Он же в своей рецензии на второй сборник отнес его “к лучшим явлениям нашей поэтической литературы последнего времени”.

Юлия однажды заметила: «Я не сочиняю стихи, а выбрасываю на бумагу, потому что эти образы, эти мысли не дают мне покоя, преследуют и мучают меня до тех пор, пока я не отвяжусь от них, перенеся их на бумагу».

В 38 лет Юлия Жадовская вышла замуж за доктора К.Б.Севена. Доктор Севен, обрусевший немец, был давним другом семьи Жадовских, существенно старше ее, вдовцом с пятерыми детьми, которых надо было воспитать и дать образование.

В последние годы жизни у Юлии значительно ухудшилось зрение, ее мучили сильные головные боли. Она почти ничего не писала, лишь делала дневниковые записи. После смерти Юлии полное собрание сочинений Жадовской в четырех томах было издано её братом, тоже писателем, Павлом Жадовским. На стихи Юлии Жадовской было создано довольно много романсов Глинкой, Даргомыжским, Варламовым и другими композиторами.

Я все еще его люблю! (А.С. Даргомыжский—Ю.Жадовская)

Примером того, как одна и та же музыка таит в себе различный внутренний подтекст, может служить романс Даргомыжского «Я все еще его люблю!».Романс распадается на две крупные части с музыкальной прелюдией, интерлюдией и постлюдией. Уже в прелюдии мы слышим как бы отдельные звенья будущей темы романса — «Я все еще его, безумная, люблю». Каждая из двух крупных частей романса в свою очередь расчленяется на две неравные части, на два долгих куска (будем называть их кантиленами) и два коротких (речитативы).

Кантилены совпадают между собой количеством музыкальных построений, но разнятся по словесному тексту и соответственно по гармоническому и темповому укладу. Речитативы совпадают полностью (и в слове, и в музыке).

Обе крупные части романса начинаются одной музыкальной темой с одинаковым словесным текстом: «Я все еще его, безумная, люблю».

Прослушав романс целиком, сопоставив его «куски», проследив за внутренней логикой действия, можно убедиться, что «подтекст» этой темы в обеих частях романса различен. Первая фраза героини должна звучать не вполне уверенно, в ней как бы затаен вопрос: «Неужели я все еще его люблю?». Последующая линия текста возникает на таком «подтексте»: «Похоже, что это действительно так, ведь «при имени его душа моя трепещет, тоска по-прежнему сжимает грудь мою, и взор горячею слезой невольно блещет…». (Форшлаг в вокальной партии на словах «сжимает грудь мою» почти натуралистически рисует как бы внезапное сжатие сердца героини.)

Дальнейшее течение мыслей героини может быть таким: «Все, что со мной происходит, мучит и томит меня и, кроме того, выдает окружающим мои чувства». Последующий речитатив «Безумная, я все еще его люблю!» является реакцией («контрдействием») на предыдущую линию внутреннего действия героини. Его подтекст: «Боже мой, что я делаю, нужно найти в себе силы преодолеть эту любовь…».

После этого небольшая интерлюдия рисует как бы некоторый отдых встревоженной души героини. И вот героиня наедине с собой (вторая часть). Нет опасности; выдать себя кому-нибудь. Не нужно метаться в поисках выхода из создавшегося невыносимого положения. В одиночестве она более спокойно может заглянуть в глубину своей души. Все дальнейшее развитие музыки говорит об успокоенности, наступившей в душе ее. Теперь тема «я все еще его, безумная, люблю» по логическому ходу действия должна звучать уже не вопросительно, а утверждающе. И дальше, вместе с изменением словесного текста, трансформируется музыка, сплавляясь со словом. Минорная гармония, окрашивавшая весь романс, светлея, переходит в мажор, ускоряется темп музыки.

Отрада тихая мне в душу проникает

И радость ясная на сердце низлетает,

Когда я за него создателя молю!

Мелодия теплеет, постепенно опускаясь вниз. Внутренний свет озаряет душу героини. Последующий речитатив «Безумная, я все еще его люблю» звучит просветленно и радостно, завершая развитие «логики чувств» героини. Любовь ее как бы освобождается от гнета привходящих обстоятельств, очищается от примеси эгоистических желаний. Страдание перерастает в радость. Душа обретает новое сокровище — самоутвержденное чувство к любимому человеку. Подтекст последующего речитатива наполнен глубоким и радостным чувством. «Как я счастлива, что могу именно так любить его. Я буду любить его всегда!..».

.К музыке Даргомыжского, всегда в своем творчестве стремившегося сблизить речевые интонации с музыкальными, исполнителю особенно легко подойти с «ключом» системы Станиславского. Поиски драматического смысла и подтекста романса здесь несложны.

Примером того, как одна и та же музыка таит в себе различный внутренний подтекст, может служить романс Даргомыжского «Я все еще его люблю!».Романс распадается на две крупные части с музыкальной прелюдией, интерлюдией и постлюдией. Уже в прелюдии мы слышим как бы отдельные звенья будущей темы романса — «Я все еще его, безумная, люблю». Каждая из двух крупных частей романса в свою очередь расчленяется на две неравные части, на два долгих куска (кантилены) и два коротких (речитативы).

Кантилены совпадают между собой количеством музыкальных построений, но разнятся по словесному тексту и соответственно по гармоническому и темповому укладу. Речитативы совпадают полностью (и в словах, и в музыке).

Обе крупные части романса начинаются одной музыкальной темой с одинаковым словесным текстом: «Я все еще его, безумная, люблю».

Прослушав романс целиком, сопоставив его «куски», проследив за внутренней логикой действия, можно убедиться, что «подтекст» этой темы в обеих частях романса различен. Первая фраза героини должна звучать не вполне уверенно, в ней как бы затаен вопрос: «Неужели я все еще его люблю?». Последующая линия текста возникает на таком «подтексте»: «Похоже, что это действительно так, ведь «при имени его душа моя трепещет, тоска по-прежнему сжимает грудь мою, и взор горячею слезой невольно блещет…». (Форшлаг в вокальной партии на словах «сжимает грудь мою» почти натуралистически рисует как бы внезапное сжатие сердца героини.)

Дальнейшее течение мыслей героини может быть таким: «Все, что со мной происходит, мучит и томит меня и, кроме того, выдает окружающим мои чувства». Последующий речитатив «Безумная, я все еще его люблю!» является реакцией на предыдущую линию внутреннего действия героини. Его подтекст: «Боже мой, что я делаю, нужно найти в себе силы преодолеть эту любовь…».

После этого небольшая интерлюдия рисует как бы некоторый отдых встревоженной души героини. И вот героиня наедине с собой (вторая часть). Нет опасности, выдать себя кому-нибудь. Не нужно метаться в поисках выхода из создавшегося невыносимого положения. В одиночестве она более спокойно может заглянуть в глубину своей души. Все дальнейшее развитие музыки говорит об успокоенности, наступившей в душе ее. Теперь тема «я все еще его, безумная, люблю» по логическому ходу действия должна звучать уже не вопросительно, а утверждающе. И дальше, вместе с изменением словесного текста, трансформируется музыка, сплавляясь со словом. Минорная гармония, окрашивавшая весь романс, светлея, переходит в мажор, ускоряется темп музыки.

Отрада тихая мне в душу проникает

И радость ясная на сердце низлетает,

Когда я за него создателя молю!

Мелодия теплеет, постепенно опускаясь вниз. Внутренний свет озаряет душу героини. Последующий речитатив «Безумная, я все еще его люблю» звучит просветленно и радостно, завершая развитие «логики чувств» героини. Любовь ее как бы освобождается от гнета привходящих обстоятельств, очищается от примеси эгоистических желаний. Страдание перерастает в радость. Душа обретает новое сокровище — самоутвержденное чувство к любимому человеку. Подтекст последующего речитатива наполнен глубоким и радостным чувством. «Как я счастлива, что могу именно так любить его. Я буду любить его всегда!..».