Геннадий Иоффе ОСТОРОЖНО: ЛИРИКА! Анализ лирического стихотворения на уроках литературы в 9 – 11 классах

Геннадий Иоффе

ОСТОРОЖНО: ЛИРИКА!

Анализ лирического стихотворения на уроках литературы в 9 – 11 классах

Санкт-Петербург

2007 год

ХРУПКИЙ МАТЕРИАЛ

Действительно, из всех литературных фактов и явлений, родов и жанров лирическое стихотворение – наиболее тонкий и хрупкий материал, поскольку является своеобразным синтезом авторской боли и по-особому организованной художественно-эстетической стихии языка и музыки. Даже хорошо зарифмованную ритмическую речь нельзя назвать поэзией, если в ней нет этого синтеза, рождающего порой не поддающуюся объяснению гармонию. В школьной практике этот синтез лиризма и художества традиционно именуется единством формы и содержания.

Н.П.Сухова в своей книге «Мастера русской лирики» (М., 1982, сс. 88-89) рассказывает о небольшом эксперименте, который провёл выдающийся русский филолог А.А.Потебня над лирической миниатюрой А.А.Фета, в которой в лаконичной и ёмкой поэтической форме, с использованием характерных для поэзии Фета «пропусков» и «скачков», без подробного описания действий, обстановки, желаний, поэт рисует человеческую историю одиночества и жажды участия всего в восьми строках короткого поэтического размера (трёхстопного хорея). Вот эти завораживающие художественной простотой и лирической силой строки А.А.Фета:

Облаком волнистым

Пыль встаёт вдали;

Конный или пеший, -

Не видать в пыли!

Вижу: кто-то скачет

На лихом коне.

Друг мой, друг далёкий,

Вспомни обо мне!

А.Потебня в качестве эксперимента (всего лишь) разрушил поэтическую форму, «переведя» стихотворение на язык прозы и оставив при этом содержание практически без изменения. И вот что пишет учёный: «С каким изумлением и сомнением в здравомыслии автора и редактора встретили бы мы на странице журнала следующее: «Вот что-то пылит по дороге, и не разберёшь, едет ли кто или идёт. А теперь видно… Хорошо бы, если бы заехал такой-то!» Как видим, результат эксперимента на лицо: из очаровательной и пронзительной истории текст превратился в абсурдный фарс. Это подтвердило мысль о том, что смысловая глубина разрушается сразу вслед за разрушением формы.

Такого рода примеров можно привести множество. Важнее другое. Не приходится ли и учителю-словеснику при изучении лирики вот так же разбивать хрупкий сосуд стиха во имя учебных задач? Ведь без применения определённых инструментов анализа школьников ничему, кроме как читать, не научишь. А анализировать стихотворение – значит, в той или иной мере, вторгаться в его гармонию. Как же быть?

Можно предположить, что  после кратковременного аналитического вторжения вполне достаточно синтезировать стихотворение с помощью повторного, уже более осмысленного и глубокого, итогового выразительного чтения. Наверное, этот приём хорош, хотя и достаточно механистичен, искусственен. Видимо, требуются и какие-то глубинные, деликатные механизмы анализа лирического стихотворения в школьной практике, которые бы позволяли не разрушать целостность восприятия поэтического текста даже на стадии его изучения, играли бы временную, учебную роль и исчезали, растворялись вместе с выполненной учебной задачей. Набор таких деликатных инструментов может быть большим и разнообразным, но каждый поэтический шедевр потребует при этом каких-то своих, специфических инструментов из этого общего набора.

В любом случае учитель-словесник, даже применяя отдельные элементы идейно-тематического или структурального анализа, должен чутко следить за границей дозволенного, ибо при переходе этой вкусовой границы может наступить смерть стихотворения и, вместо более глубокого понимания, отвращение к нему.

Любой литературоведческий анализ – не самоцель, а школьный – не самоцель втройне. Можно научиться виртуозно выискивать и даже объяснять, интерпретировать метафоры, антитезы или аллитерации, но при этом так и не поставить «целостный диагноз» несчастному опытному образцу; иными словами, так и не понять философской глубины стихотворения и филигранности её художественного воплощения, не говоря уже об общей идейно-эстетической гармонии и её секретах.

Следуя (по мере сил и возможностей) в указанном фарватере, приведём в этой небольшой книге ряд уроков, посвящённых изучению лирических стихотворений, а также рекомендации, готовые образцы школьного анализа и образцы «классических» школьных сочинений, связанных с анализом лирического стихотворения.

Основные параметры анализа лирического стихотворения

Справедливо считается, что школьный анализ стихотворения отличается от литературоведческого не только количественно, но и качественно, и, естественно, не является исчерпывающим, научным; это скорее анализ-интерпретация. Проникновения в секреты художественной «кухни» в школьном разборе делаются лишь точечно, в тех случаях, когда они помогут учителю или ученику подчеркнуть гармонию формы и содержания, точнее понять произведение.

Исходя из этого, параметры анализа, которых достаточно много, являются в школьном литературоведении не обязательным набором инструментов, каждый из которых следует использовать, а скорее образцами для выбора тех подходов, которые могут понадобиться для понимания данного конкретного стихотворения. Говоря ещё проще, из всех пунктов рекомендации каждый анализирующий может использовать лишь те, которые считает нужными, актуальными для данного текста. Вряд ли, например, старшекласснику для размышлений над стихотворением А.С.Пушкина «Я помню чудное мгновенье…» потребуется подробный структуральный анализ в стиле Ю.М.Лотмана. Скорее будут привлечены такие параметры, как предыстория стихотворения, движение мысли-чувства, секреты эмоционального воздействия и красоты.

Повторим: школьник – не учёный. Главное – чтобы он научился по достоинству оценивать произведение искусства как просто культурный, эстетически развитый человек, в то время как упражнения в анализе текста отчасти носят учебный характер, помогают развитию ума и души в том бескрылом механистическом мире (почти по Е.И.Замятину!), в который сегодня усердно загоняют российского человека власти и телевидение.

А теперь – приведём общие параметры анализа лирического стихотворения, из которых каждый, кто берётся анализировать, может выбрать то, что считает или интуитивно ощущает значимым для данного произведения.

1. Боль, выраженная лирическим героем стихотворения; чувства, которые вызывает стихотворение у читателя.
2. Элементы комментария к стихотворению:

• время (место) написания, история создания;
• жанровое своеобразие;
• место данного стихотворения в творчестве поэта или в ряду стихотворений на подобную тему (с подобными мотивом, сюжетом, структурой и т.п.);
• пояснение неясных мест, сложных метафор или иные расшифровки, комментарии.

3. Движение авторской мысли, чувства лирического героя от начала к концу стихотворения.
4. Взаимосвязь содержания стихотворения с его художественной формой:

• композиционные решения;
• особенности самовыражения лирического героя и характер повествования;
• звуковой ряд стихотворения (звукопись, ассонанс, аллитерация), его смысловая роль;
• ритм, строфика, графика;
• мотивированность и точность использования выразительных средств.

5. Ассоциации, вызываемые данным стихотворением (литературные, жизненные, музыкальные, живописные – любые).
6. Типичность и своеобразие данного стихотворения в творчестве поэта; глубинный нравственный или философский смысл произведения, открывшийся в результате анализа; степень «вечности» поднятых проблем или их интерпретации. Загадки и тайны стихотворения.
7. Дополнительные (свободные) размышления.

Уроки анализа лирических стихотворений (образцы конспектов)

«ТЫ САМ СВОЙ ВЫСШИЙ СУД…»

Двухчасовой урок по лирике А.С.Пушкина в 9 классе.

Комментарий.

К данному уроку, посвящённому стихотворениям о поэте и поэзии, ученикам дано задание подготовить выразительное чтение стихотворений «Поэт», «Пророк», «Эхо», «Поэту», «Я памятник себе воздвиг…»

Слово учителя.

Любому человеку в определённый момент жизни приходится задуматься над тем, ради чего или ради кого он делает своё дело, в чём смысл и значение его деятельности, каковы плоды его труда. Особый смысл эти вопросы приобретают для людей творческого труда. Любой настоящий поэт хотя бы когда-нибудь в своих стихах размышляет о смысле и назначении поэзии вообще и своего поэтического творчества в частности. Как и во многих других отношениях, Пушкин и здесь – один из первых и самых ярких. Сегодня мы и обратимся к его стихотворениям, посвящённым поэту и поэзии.

Вопрос учителя.

Посмотрите на даты написания стихотворений, которые вы перечитывали дома. К какому периоду жизни и творчества Пушкина относятся все они?

Гипотеза ответа учеников.

Это годы с 1826 по 1836 – то есть поздний период творчества Пушкина.

Вопрос учителя.

Как вы думаете: почему поэт обращается к этой теме именно в относительно поздний период творчества?

Гипотеза ответа.

Видимо, юности менее свойственно задумываться о смысле жизни, подводить итоги творчества. Это свойство взрослого человека, оно характерно для периода зрелости.

Вопрос.

Вы прочитали 5 стихотворений, все они о поэте. Посмотрите на форму повествования в них: от какого лица они написаны?

Гипотеза ответа.

«Поэт», «Эхо» и «Поэту» - от 3-го лица, хотя в двух последних из них есть обращения к поэту. А «Пророк» и «Я памятник себе воздвиг…» - от первого лица, в них присутствует «я» лирического героя.

Акцент учителя.

Выходит, что последние два стихотворения – более личностны, более исповедальны. «Эхо» и «Поэту» - более назидательны, поучительны (отсюда и отмеченные вами обращения, призывы). А стихотворение «Поэт» - наиболее обобщённое, философское. С него и начнём.

Комментарий.

Это сложное для учащихся 9 класса стихотворение лучше выразительно прочитать самому учителю, а перед чтением можно дать установочное задание: как вы поняли 2-ю строку (…к священной жертве Аполлон») и 1-ю строку второй строфы («Но лишь божественный глагол…»)?

Гипотеза ответа (после чтения).

Аполлон – древнегреческий бог искусства. «Священная жертва» ему – это, видимо, состояние вдохновения у поэта. А «божественный глагол» - это слово Божье, оно дарует утраченное вдохновение поэту

Вопрос учителя.

Очевидно даже на первый взгляд (разделение на строфы), что Пушкин использует в стихотворении излюбленную двухчастную структуру. Попробуйте кратко сформулировать: о чём первая часть и о чём – вторая?

Гипотеза ответа.

Первая часть – о ничтожности поэта, когда у него нет вдохновения и он молчит, не пишет. А вторая часть – наоборот, о его оживлении в момент вдохновения.

Задание учителя.

Выпишите в два столбика эпитеты (в форме прилагательных или наречий), которые Пушкин употребляет по отношению к поэту, лишённому вдохновения, и к вдохновлённому поэту.

Гипотеза выполнения.

Без вдохновения                                Вдохновлённый

Малодушно                                        чуткого (слуха)

Хладный (сон)                                пробудившийся

Ничтожных                                        гордой (головы)

Ничтожней                                        дикий

                                                        Суровый

Вопрос учителя.

Что можно сказать, если сравнить два столбика эпитетов?

Гипотеза ответа.

В первом столбике – сплошной негатив, а вот во втором – сложнее. Сначала отмечены позитивные качества (чуткий, пробудившийся, гордый) а затем -…

Вопрос учителя.

В чём же смысл эпитетов «дикий» и «суровый»?

Гипотеза ответа.

Наверное, «дикий» означает – одинокий, отрекшийся от «суетного света», а «суровый» - сосредоточенный, не желающий отвлекаться. Получается, что и эти характеристики – положительные позитивные, а вовсе не отрицательные, как кажется сначала.

Вопрос учителя.

А что сказано о душе поэта в первой и во второй строфе?

Гипотеза ответа.

Когда «молчит его святая лира», то и душа спит, и поэт ничтожен. А когда поэт вдохновлён божественным словом, «душа поэта встрепенётся, как пробудившийся орёл».

Акцент учителя.

Остаётся добавить два важных обстоятельства: во-первых, обязательным условием творчества для поэта является слово Бога и уединение с природой. Во-вторых, творчество сопровождается отречением от всего людского и повседневного: забав, молвы, поклонения сильным мира сего. Ещё резче о божественной истине, отречении от земной суеты и миссии поэта сказано в стихотворении «Пророк» (его прочтёт в классе индивидуально подготовленный ученик).

Вопрос учителя.

Какова общая интонация стихотворения и чем она, на ваш взгляд, достигается?

Гипотеза ответа.

Интонация торжественно-трагическая и возвышенная. А достигается она насыщенностью библейскими образами и древнеславянскими словами и формами слов (здесь учащиеся приведут примеры).

Вопрос учителя.

Кто же такой пророк и почему поэт должен им стать?

Гипотеза ответа.

Пророк – существо, видящее сквозь время и пространство, это предсказатель, провидец, указывающий путь к истине, жгущий людские сердца словом, воспринятым от Бога.

Вопрос учителя.

Пушкин в этом стихотворении подробно описывает те условия и те жертвы, которые простой смертный должен принести за право стать поэтом-пророком. Какие это условия и жертвы?

Гипотеза ответа.

Главное условие – жажда истины, духовная жажда. А пожертвовать нужно всем земным, человеческим, то есть всем тем, что способно увести в сторону, отвлечь от служения истине. Вот почему поэт жертвует «грешным языком» и «сердцем трепетным».

Вопрос учителя.

И что же взамен и почему?

Гипотеза ответа.

Вместо языка – жало змеи – символ мудрости.  Вместо сердца – горящий «угль» - символ огня, жара, света. И то, и другое – жалит, жжёт. Это и нужно Пророку, чтобы осуществить свою главную миссию – «глаголом» жечь «сердца людей».

Вопрос учителя (после чтения стихотворения «Эхо»).

Какую трагическую подробность судьбы поэта-пророка добавляет поэтическое сравнение поэта с эхом?

Гипотеза ответа.

Поэт, как и эхо, откликается на всё, что происходит на земле с людьми или без них, но при этом не должен ждать отзыва, ответа, отклика.

Акцент учителя.

Эта тема подробнее и острее развивается в двух других стихотворениях: «Поэту» и «Я памятник себе воздвиг…» Перечитайте эти стихотворения про себя и выпишите: 1 вариант – советы и призывы, а 2 вариант – афоризмы (из стихотворения «Поэту»).

Гипотеза выполнения.

Акцент учителя.

Добавим, что стихотворение о памятнике вообще целиком афористично: один афоризм сменяет другой. И это символично и симптоматично. Ведь это итоговое стихотворение – о сложившемся поэте-пророке, сумевшем пройти свой путь, подняться над людьми до истины божьей, достичь той степени высоты, когда суд людской уже не имеет значения и когда с этой высоты поэт лучше других видит свои заслуги перед людьми, ведь он – пророк. Вот почему мы и выбрали для нашего урока именно такой эпиграф: «ТЫ САМ СВОЙ ВЫСШИЙ СУД…»

Комментарий.

В завершение урока лучшие ученики читают по очереди все пять стихотворений, возвращая утраченную на время целостность их восприятия

«ОН ГОРД БЫЛ, НЕ УЖИЛСЯ С НАМИ…»

Урок анализа стихотворения М.Ю.Лермонтова «Пророк» в 9 классе.

Слово учителя.

Мы вновь возвращаемся к вечной поэтической теме – теме роли поэта и назначения поэзии. Около 15 лет по времени написания разделяют одноимённые стихотворения А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова. Поэтому невольно напрашиваются основные вопросы:

- почему Лермонтов вернулся к пушкинскому образу Пророка?

- чем глобально различаются два замечательных стихотворения?

- дополнил или опроверг Лермонтов Пушкина?

Эти вопросы запишем для памяти в тетрадь, а ответы на них дадим по ходу урока. Вначале же вспомним пушкинское стихотворение «Пророк» со сказочно-фантастическим сюжетом и высокой лексикой (читает сам учитель или подготовленный заранее ученик).

Акцент учителя.

Ещё раз вспомним главное: Пушкин в иносказательной форме повествует о процессе превращения земного человека, томимого духовной жаждой и находящегося на распутье, в Пророка, с помощью жертв получившего от Бога право подняться над людьми и доносить до них истину, не давая им успокоиться. А теперь – обратим внимание на первые две строки одноимённого стихотворения Лермонтова: начало этого стихотворения словно продолжает пушкинское (даже поэтический размер тот же – четырёхстопный ямб):

С тех пор как вечный судия

    Мне дал всеведенье пророка…

Мы с первых строк видим, что это – ответ Пушкину, продолжение темы. Какое же? Прочитаем стихотворение Лермонтова.

Вопрос учителя (после чтения стихотворения).

Итак, какое продолжение уготовил Лермонтов? Попробуйте высказаться свободно, с опорой на текст, с помощью наводящих вопросов. Вот первый из них: обращал ли пушкинский Пророк внимание на ответную реакцию людей? А лермонтовский?

Гипотеза ответа.

Пушкинский Пророк выше людского суда, т.к. он – посланник Бога и ему достаточно выполнить свою миссию. У Лермонтова же Пророк, выполняя миссию, предписанную ему в стихотворении Пушкина, не в силах игнорировать людей и их оценки. Ему понадобился их суд.

Вопрос учителя.

И каков же этот суд и почему?

Гипотеза ответа.

Людям не понравилось, когда им глаголом жгут сердца. Не зря говорят – «правда глаза колет». Поэтому результат пророчеств трагичен: злоба, каменья, насмешка, презрение со стороны людей.

Вопрос учителя.

Почему в 3-й строке поэт пишет не «в глазах», а «в очах людей читаю я…»?

Гипотеза ответа.

«В очах» - сильнее, ярче, более страстно, эмоционально. Кроме того, древнерусское слово «очи» лучше перекликается с архаической и высокой лексикой пушкинского стихотворения, чем нейтральное «глаза».

Вопрос учителя.

Пушкин в качестве одной из главных своих поэтических заслуг указывает то, что он «чувства добрые… лирой пробуждал». В начале второй строфы у Лермонтова – почти та же мысль. Почему же тогда такая жестокая ответная реакция вместо «памятника»?

Гипотеза ответа.

Возможно, это инерция, болезненная реакция на главное: ты посчитал, что выше нас, так получи за всё… А раз за всё – то без разбора, в том числе – за любовь, правду и «чистые ученья».

Акцент учителя.

А теперь обратите внимание на обратный композиционный ход. У Пушкина до превращения в Пророка поэт «в пустыне мрачной… влачился», а у Лермонтова, наоборот, Пророк, «нищий», изгнан людьми обратно в пустыню, где не глас божий слышит, а «даром божьей пищи» живёт, «как птицы».

Вопрос учителя.

Чем Лермонтов в середине стихотворения усиливает мотив трагического одиночества (ведь кажется, что он обрёл свободу – не случайно сравнение «как птицы»)?

Гипотеза ответа.

Да, вначале кажется, что обретение этой свободы даёт удовлетворение: «мне тварь покорна там земная, / И звёзды слушают меня, /  Лучами радостно играя». Но это-то как раз и усиливает трагическое одиночество: пустыня, животный мир, звёзды слушают пророка, а люди, ради которых он жертвовал, - нет.

Вопрос учителя.

Какие эпитеты и почему заслуживают нашего внимания в 5-й строфе?

Гипотеза ответа.

«Шумный град» (полный жизни), контрастирует с безмолвной пустыней. Второй эпитет – «пробираюсь торопливо». Торопливость связана здесь с враждебным отношением людей и вызвана стремлением убежать от страданий одиночества. И, наконец, «с улыбкою самолюбивой». Начиная с этого эпитета и до конца стихотворения, лирический герой Лермонтова рисует людей с нескрываемой антипатией, и не потому, что они презирают пророка, а за то, что они мелочны, завистливы, злы и мстительны.

Акцент учителя.

Стихотворение непростое. Попробуем подвести итоги, ответить на вопросы начала урока. С одной стороны, лермонтовский Пророк опровергает пушкинского, т.к. он не может обойтись без людской реакции и последовать пушкинским советам: «Ты царь: живи один» или: «Хвалу и клевету приемли равнодушно…» Кроме того, пушкинский Пророк вышел из пустыни, чтобы «обходить моря и земли», а лермонтовский – скрывается в пустыне от мирского суда. Но с другой стороны, лермонтовский Пророк не отрёкся от своей миссии, несмотря на страдания, даже будучи отвергнутым людьми, и значит, продолжает «дело» пушкинского. Просто трактовка роли поэта и поэзии стала ещё более острой и трагичной.

Комментарий.

Материал урока для девятиклассников сложный, поэтому изложенные здесь опорные мысли следует дать учащимся под запись. В тех случаях, когда ответы учащихся «не дотягивают» до изложенных в гипотезах, учитель добавляет и «выруливает» сам.

«БЛАЖЕН НЕЗЛОБИВЫЙ ПОЭТ…»

Два урока по лирике Н.А.Некрасова в 10 классе.

Слово учителя.

Всякий крупный поэт нередко терзает себя вопросами о значимости поэзии и собственного поэтического творчества. В школьной практике эту поэтическую тему традиционно называют темой поэта и поэзии. Вспомним пушкинские стихотворения «Поэт», «Пророк», «Эхо», «Я памятник себе воздвиг…», «Поэт и толпа», «Поэту», где звучат мотивы поэта-избранника, поэта-жертвы, служителя, пророка, который не должен ориентироваться на восприятие стихов людьми, «ждать ответа» или наград и похвал. Вспомним и лермонтовского осмеянного пророка, для которого «каменья», брошенные в него за его откровения, стали трагедией бесполезности, бессилия и одиночества.

В 50-е годы и Н.А.Некрасов неоднократно обращался к этой теме. В этих стихах поэт продолжает свой излюбленный лексический ряд: муза, лира, народ, толпа, поэт, гражданин, любовь, ненависть… Проследим за динамикой этих понятий и одновременно попробуем определить, к чьей интерпретации темы поэта-пророка – пушкинской или лермонтовской – ближе некрасовская лирика. (Учителем читается стихотворение 1855 года «Праздник жизни – молодости годы…»)

Вопрос учителя.

Какого поэта лирический герой называет «баловнем судьбы, другом лени»?

Гипотеза ответа.

Очевидно, представителя «чистого искусства», возможен даже намёк в этой связи на Пушкина, так как теоретики «чистого искусства» в статьях того времени причисляли Пушкина к своим единомышленникам. Вероятно, некрасовские строки были болезненной реакцией на подобную позицию, а любая болезненная реакция – это тоже крайность.

Вопрос учителя.

Какими эпитетами поэт характеризует свой стих и почему противопоставляет его «поэзии свободной»?

Гипотеза ответа.

Это эпитеты «суровый, неуклюжий». Поэт пишет на злобу дня, им движет собственная боль, обида. А украшение жизни не входит в его задачу.

Вопрос учителя.

Некрасов завидует «поэзии свободной» или горд своей поэтической позицией?

Гипотеза ответа.

Пожалуй, и то и другое. С одной стороны, он завидует красоте и лёгкости слога «баловней свободы», а с другой – отстаивает свою правоту в этом поэтическом противостоянии:

       Нет в тебе творящего искусства…

Но кипит в тебе живая кровь.

Вопрос учителя.

Противоречит ли всё это пушкинскому «Пророку»?

Гипотеза ответа.

Скорее не противоречит, а развивает пушкинскую мысль. У обоих авторов поэт достигает права быть пророком с помощью жертвы. Но жертвуют они разным. У Пушкина поэт жертвует земным, человеческим, а у Некрасова – соблазном отвлечься от жестокой реальности и писать просто красиво. Однако в последних двух строках стихотворения Некрасова всё же звучит и мотив бессилия и беззащитности, более близкий к лермонтовскому…

Акцент учителя

Обратим внимание на то, что здесь Некрасов вновь, как и в других стихах, сближает понятия любви и ненависти:

             …Торжествует мстительное чувство,

Догорая, теплится любовь…

Любовь, по Некрасову, выполняет две, казалось бы, взаимоисключающие функции: «добрых прославляет» и «клеймит злодея и глупца».

Ещё более резко разведены два типа поэтов и одновременно сделан выбор поэтической позиции в стихотворении «Блажен незлобивый поэт…», написанном тремя годами раньше, после смерти Н.В.Гоголя (читается стихотворение).

Вопрос учителя.

Почему «незлобивый поэт» «блажен»?

Гипотеза ответа.

Блаженным Некрасов всегда называет благополучного, довольного собой, не обиженного судьбой. «Незлобивый» никому не вредит, никого не трогает. Он безобиден, у него нет врагов.

Вопрос учителя.

Есть ли упрёк «толпе» в первой части стихотворения?

Гипотеза ответа.

«Толпа» у Некрасова не то же самое, что «народ». В «Элегии» он в одной строке напишет:

…Толпе напоминать, что бедствует народ…

Толпа бездушна и погружена в массовое блаженство. Её не трогают, и она носит поэта на руках. Ей не нужно, чтобы кто-то стал пророком и «глаголом жёг сердца людей».

Вопрос учителя.

Почему же поэт должен стать «обличителем толпы»? В чём его наслаждение?

Гипотеза ответа.

Если не он, то кто же растормошит, взбудоражит, встряхнёт толпу? Наслаждение – в вере, что хотя бы после смерти его «поймут» и будет результат. Тогда его жертва собственным благополучием будет хоть и с опозданием, но оправдана.

Акцент учителя.

Наиболее явно, но одновременно и противоречиво эта тема разрешается в большом стихотворении 1855 года «Поэт и Гражданин», написанном в традиционной форме диалога.

Комментарий.

На этом этапе урока проводится выразительное чтение стихотворения «Поэт и Гражданин» и разбор стихотворения с помощью определённых вопросов. Затем результат анализа записывается в ученические тетради.

Примерные аналитические вопросы к стихотворению «Поэт и Гражданин».

1.Что, на ваш взгляд, больше напоминает это стихотворение: диалог двух разных людей или спор с самим собой? Попробуйте доказать.

2. К кому из героев ближе сам Некрасов?

3. В чём трагизм каждого из спорящих?

4. Почему при том, что все основные крылатые фразы произносит Гражданин, последнее слово в стихотворении остаётся всё же за поэтом?

Материал для записи.

И Поэт, и Гражданин у Некрасова – фигуры трагические. Это стихотворение – болезненное раздвоение личности, разговор (спор) с самим собой, попытка разрешить мучительные сомнения. Некрасов развивает лермонтовскую тему непонятого, осмеянного пророка.

Поэт «сложил смиренно руки» лишь после того, как не увидел понимания и поддержки и осознал бессмысленность жертв. Он считает «блаженным» «безмолвного гражданина», так как от его гражданственности нет толку, если он молчит. Гражданин же, в свою очередь, называет «гражданина безгласного» не блаженным, а жалким, а блажен для него «болтающий поэт».

Поэт понимает ценность позиции Гражданина, более того – в его душе жив Гражданин: «…тот роковой, напрасный пламень / Доныне сожигает грудь». Поэт страдает от своей трусости, так как, довольствуясь малым, он потерял вдохновение, «Муза… отвернулась» от него:

     Угрюм и полон озлобленья

У двери гроба я стою…

Это стихотворение – своего рода подстёгивание, поддержка самого себя и подобных себе, упрёк тем, кто не отдаёт свой поэтический дар служению истине, но и не меньший упрёк толпе, которая, «послышав звуки, сочла их полной клеветой», забросала пытавшегося говорить правду поэта каменьями. Поэт отказался от своего предназначения не просто и не сразу, а лишь после того, как увидел, что бессмысленно бороться, жертвуя собой ради тех, кто сам ничего не хочет и твоей жертвы не оценит.

Стихотворение заканчивается многоточием после слов именно Поэта, а не Гражданина. В этих словах звучат сомнение и горечь от неосуществимости смысла жизни и творчества. Выбор слишком мал: либо быть гражданином, но не поэтом (безгласным гражданином), либо, будучи истинным поэтом-гражданином, погибнуть в бессмысленной борьбе. Поэтому знаменитую сентенцию «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» не стоит понимать примитивно и буквально. Она в стихотворении не побеждает и сомнения Некрасова не развеиваются.

Общий вывод.

В интерпретации темы поэта и поэзии Некрасов, развивая пушкинскую традицию, остаётся всё-таки ближе к Лермонтову, поскольку пушкинский пророк «хвалу и клевету приемлет равнодушно», а лермонтовский и некрасовский – не в силах обойтись без реакции тех, ради кого они отдали себя в жертву. Некрасовская позиция ничуть не проще, а, пожалуй, даже сложнее, противоречивее, чем пушкинская и лермонтовская.

«ПОЭТЫ ХОДЯТ ПЯТКАМИ ПО ЛЕЗВИЮ НОЖА…»

Урок-лекция в 11 классе «Пушкинская традиция в поэзии В.С.Высоцкого». (2-3 часа)

Комментарий.

По ходу лекции учителя заранее подготовленные ученики в нужный момент читают подлежащие разбору стихотворения. Этим, а также конспектированием лекции учителя ограничивается участие учащихся в подобном уроке.

Содержание лекции.

Традиция в поэзии – понятие многомерное. Бывает традиция явная (зримая), а бывает  неявная (внутренняя). «Зримая» традиция может проявляться в трансформации одних и тех же тем и мотивов; в раскрытии сходных проблем; в использовании похожих композиционных, языковых, образных приёмов; в идентичности ритма, перекличке рифм; в одинаковом пафосе или развитии близких идей и т.п. Если у В.В.Маяковского толпа «взромоздится» на «бабочку поэтиного сердца», а у В.С.Высоцкого «поэты… режут в кровь свои босые души», то, при всей непохожести смысла и разности метафорического решения, это всё же «зримая» традиция, заключающаяся в развитии одной и той же темы – уязвимости и ранимости Поэта в его противостоянии толпе.

Другое дело – настроения, ощущения лирического героя, его доминирующий взгляд на мир, поэтическое отношение к действительности, степень его максимализма. Все эти неуловимые, невидимые невооружённым глазом атрибуты большой поэзии обнаруживаются далеко не сразу и не каждым, требуют немалой внутренней работы и даже определённого профессионализма для своего обнаружения и осмысления. Именно в них, в этих собственно личностных особенностях поэтического творчества, в том, что можно назвать одним словом – дух поэзии, - проявляется более значимая, «внутренняя» традиция.

Очень разнообразная на первый взгляд по тематике и стилистике поэзия В.С.Высоцкого обладает в то же время глубинной внутренней цельностью, и в этом в первую очередь просматривается пушкинское начало. Б.Окуджава отмечал, что Пушкин сказал в своих произведениях практически обо всех сферах жизни как во времени, пространстве, так и в системе человеческих взаимоотношений, но в конечном счёте всё, о чём писал поэт, вскрывало суть самых вечных человеческих устремлений – любви и свободы. Для поэта ХХ века тематико-сюжетных соблазнов ещё больше, чем во времена Пушкина. И надо сказать, что Высоцкий сполна использует этот громадный тематический потенциал, обращаясь в своих стихах как к хорошо известным, так и к интуитивно ощущаемым сферам жизни. Уже не раз говорилось о том, как за своего принимали Высоцкого уголовники и лётчики, фронтовики и шахтёры, альпинисты и боксёры, хотя никем из них он никогда не был в действительности. Если посмотреть поверхностно, то можно увидеть в этой удивительной способности «говорить народом», как выражалась М.И.Цветаева, в этом мастерстве влезания в чужую шкуру традицию скорее Н.А.Некрасова, чем А.С.Пушкина. И это действительно так: драматически интерпретируемая гражданственность, актёрская многогеройность, полифония, сюжетность и балладность – всё это унаследованные Высоцким свойства поэзии Некрасова. Некрасовское особенно слышится в таких стихотворениях Высоцкого, как «Песня Марии», «Беда», «Как по волге-матушке…», многочисленных балладах и сказках. Но это взгляд всё же по преимуществу внешний (тоже имеющий право на существование).

Внутреннее же родство поэзии Высоцкого обнаруживается преимущественно с пушкинской лирикой. Звучание, ритмика, сюжеты и темы, даже степень страстности и образность – всё другое. Что же роднит? Роднит самое главное внутреннее качество поэзии – неизбывное и упрямое стремление к обретению ускользающей внутренней свободы.

Вспомним: пушкинский Пророк, самопожертвованием добившись права «глаголом жечь сердца людей», обретает такую высокую степень внутренней свободы, при которой становится неважным, необязательным даже отклик, «отзыв» на его поэтическое слово:

Обиды не страшась, не требуя венца,

 Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

Лермонтов и Некрасов позже поймут, сколь всё-таки важна обратная связь с читателем и сколь трагичным оказывается столкновение Пророка с не понимающей его толпой. Для Пушкина же единственно значим сам факт достижения Пророком права свободно воспринимать мир и свободно творить, говоря людям выстраданную правду, невзирая на их реакцию.

Судьба Творца, Пророка в его противостоянии толпе, власти или просто овеществлённому злу тревожит и лирического героя Высоцкого. За явной и скрытой иронией таких стихотворений, как «О фатальных датах и цифрах», «Расстрел горного эха», «Памятник». «Мой чёрный человек в костюме сером…» и других, проступает растерянность перед доминирующим непониманием, но в то же время неистовое желание сохранить в неприкосновенности свободное право на свой собственный поэтический голос. Герой «обуженного», «кастрированного», отлакированного «Памятника» Высоцкого, подобно пушкинскому Командору из «Каменного гостя», чудесным образом оживает, чтобы восстановить справедливость:

             …И шарахнулись толпы в проулки,

       Когда вырвал я ногу со стоном

И осыпались камни с меня.

(Здесь читается стихотворение Высоцкого «Памятник»).

И лишь теперь к людям возвращается его подлинный, хриплый, неправильный голос. Растерянность минутна, свобода вечна. И как бы ни «прибивали к пьедесталу Ахиллес», как бы ни «расправляли косую неровную сажень», как бы ни «стёсывали» с посмертной маски «азиатские скулы», как бы ни лишали поэта зубов и хрипоты, - всё равно рано или поздно «после смерти» в памятнике проступят живые черты, как «острые скулы из металла». А значит, заслуженное право «глаголом жечь сердца людей» не отнимет никто и никогда.

Пушкинская мысль реализуется в «Памятнике», как, впрочем, и в других стихах Высоцкого, в абсолютно своеобразной поэтической интонации, на языке беспредельно-яростных метафор. Герой Высоцкого не размышляет, подобно пушкинскому, о том, чем он заслужил память народную. Более того: сюжет и композиция «Памятника» Высоцкого тоже не имеют ничего общего со стихотворениями Г.Р.Державина и А.С.Пушкина; поэт ХХ века метафорически материализует идею памяти, доводя гиперболу предшественников («выше пирамид» у Державина и «выше… Александрийского столпа» - у Пушкина) до гротеска:

                     Не стряхнуть мне гранитного мяса

             И не вытащить из постамента

Ахиллесову эту пяту.

Если взять стилистику, звуковой ряд, то в стихотворении Высоцкого тоже мало общего с творениями прошлого. Одним словом, многие компоненты поэтической формы разнятся. Но при этом главный поэтический компонент – поэтическая боль, дух внутренней свободы и независимости от толпы – остаётся тот самый, пушкинский, и он, этот дух, получает трагическое отражение в поэтической судьбе другого века.

Мотив пушкинского «Эха» звучит в интерпретации Высоцкого в стихотворении «Расстрел горного эха». Как и у Пушкина, эхо символизирует голос поэта, отзывающегося на раны и боли окружающего мира. Этот голос оказывает духовную поддержку словом правды. Но итог стихотворений разный. У Пушкина эхо остаётся жить, хоть ему и «нет отзыва». У Высоцкого «эхо связали, и в рот ему всунули кляп», а затем «топтали» и, наконец, «к утру расстреляли». Лишь онемевшее горное пространство отозвалось на гибель эха: «…И брызнули слёзы, как камни из раненых скал…» Поэт ХХ века знает и испытывает на себе продолжение трагедии; его уже не просто притесняют, преследуют, его лишают слова, его уничтожают. (Здесь уместно прочесть стихотворение «Расстрел горного эха»). И вновь, по аналогии с «Памятником», образ эха, идеально-воздушный у Пушкина, теперь обретает материю, плоть благодаря глубокому метафоризму. Эхо теперь – живое существо, овеществлённая душа. Трагедия воображаемая воплощается в жестокой реальности современности, не теряя от этого оттенка всегдашности происходящего.

Поэтическая позиция лирического героя Высоцкого сказывается и в другом заимствовании (теперь уже – из Пушкина и Есенина) – образе «чёрного человека» («Мой чёрный человек в костюме сером…» - стихотворение читается). В «Каменном госте» А.С.Пушкина человек в чёрном – вполне реальное конкретное лицо, не появляющееся, однако, на сцене (внесценический персонаж). О его визитах взволнованно рассказывает Моцарт (возможно, это даже плод воображения художника). Чёрный человек в одноимённой поэме С.А.Есенина оказывается не кем иным, как вторым «я» лирического героя, другой стороной его души, его зеркальным отражением. У Есенина по-достоевски обнажается трагедия раздвоенности (кстати, и эта линия имеет продолжение у Высоцкого – например, в стихотворении «И вкусы и запросы мои странны…»). В стихотворении «Мой чёрный человек» другая интерпретация. Поэт идёт по пути типизации. Если в «Памятнике» и «Расстреле горного эха» мы отметили овеществление, конкретизацию центрального образа, то «чёрный человек в костюме сером» теряет конкретность, обретает разноликость, воплощает в себе черты всех возможных лиц, противостоящих поэту, мешающих ему вещать миру истину поэтическим языком. Очевидно, это и представители властей, и запретители спектаклей и песен, и завистливые сплетники и «кликуши», и высокомерно похлопывающие по плечу «друзья - известные поэты», и другие «доброжелатели» и «судьи». У Высоцкого это те самые «вы», которых когда-то эпатировал В.В.Маяковский. Но у раннего Маяковского эти «вы» не дотягивались до поэта, а лишь вызывали в нём бешенство и бессилие одновременно:

            …Я захохочу и радостно плюну,

Плюну в лицо вам я – бесценных слов транжир и мот!

В лирическом герое Высоцкого презрение к разного рода гонителям поэта дополняется ощущением их повсеместности и многочисленности. Это уже не «пестрошёрстая чёрная кошка» толпы, «чёрные человеки» теперь размножились, возымели власть, каждый из них обрёл черты конкретного типа и потому, персонифицированный в типе, стал ещё опаснее и страшнее безликой толпы.

Они, эти «чёрные человеки», теперь не просто досаждают поэту, не просто отказываются его понимать, даже не просто осмеивают его – они его судят, Они желают распоряжаться его судьбой. В строке «Я от суда скрываться не намерен» есть и сила, и бессилие одновременно. Но последняя строфа снимает все вопросы:

             Но знаю я, что лживо, а что свято, -

Я понял это всё-таки давно.

            Мой путь один, всего один, ребята,

          Мне выбора, по счастью, не дано.

Герой Высоцкого, как и в «Памятнике», верен себе, внутренне свободен, остаётся при своём, несмотря на персональный прессинг. И это – вновь пушкинское.

В стихотворении «Прошла пора вступлений и прелюдий…» Высоцкий развивает ещё один вечный поэтический мотив – мотив противостояния художника и власти. «Большие люди» («какой-нибудь ответственный товарищ») «к себе зовут» поэта, чтобы он развлёк их песней. Но когда герой «проорал ту самую «Охоту» («Охоту на волков»), «чёрного человека в костюме сером» пробрало:

Он выпалил: «Да это ж – про меня!

            Про нас про всех – какие, к чёрту, волки!»

И происходит совершенно неожиданное и в то же время закономерное: страстный художник и «серый» властитель меняются местами, и теперь поэт властвует над «чёрным человеком», в котором честное и страстное искусство пробуждает человеческое начало, скрытое за маской благополучия. Далеко не первым Высоцкий утверждает силу искусства, но делает это с присущими ему художественной убедительностью и неповторимым гиперболическим своеобразием. (Здесь или ранее можно прочесть оба стихотворения).

В.С.Высоцкий унаследовал от А.С.Пушкина и юмористико-сатирические умения. Острое слово, злободневность, парадоксальность метафор, близкое соседство комического и трагического – вот неполный перечень того, что характерно для художественных миров поэтов двух разных веков. В трагикомическом аспекте, в традиции пушкинских эпиграмм и сатирических зарисовок лирических отступлений «Евгения Онегина», написано Высоцким ещё одно стихотворение, раскрывающее смысл поэтической судьбы, - «О фатальных датах и цифрах» (читается). Поэт причудливо соединяет философские рассуждения о времени, о судьбах поэтов с ироническим отношением к себе и своим собратьям по перу:

               С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.

Вот и сейчас – как холодом подуло:

             Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль

                            И Маяковский лёг виском на дуло.

Это о великих предшественниках. А вот – о себе и сегодняшних:

         Дуэль не состоялась или перенесена,

А в 33 распяли, но - не сильно,

                         А в 37 не кровь, - да что там кровь! – и седина

   Испачкала виски не так обильно.

А дальше – метафоризм усиливается, приобретая свойственные Высоцкому просторечно-гротесковые формы. Излюбленный поэтический приём действует безотказно и бьёт «в десятку»: известный разговорный фразеологизм «душа в пятки ушла» разворачивается в трагикомическую метафору:

                             Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа!

 Терпенье, психопаты и кликуши!

            Поэты ходят пятками по лезвию ножа –

    И режут в кровь свои босые души!

Как всегда у Высоцкого – образ на пределе натянутых нервов и языковых возможностей. Благополучно «проскочившие» все рубежи смерти нынешние поэты смешны, жалки и обнаженно уязвимы одновременно. Но вслед за этим – полная реабилитация поэта за его пророческую жертвенность: «…но счастлив он висеть на острие, зарезанный за то, что был опасен!» Вновь вспоминается пушкинский «Пророк». Последняя строфа стихотворения Высоцкого окончательно разбивает первоначальную иронию, завершая полемику с «приверженцами фатальных дат и цифр»:

             Да, правда, шея длинная – приманка для петли,

          А грудь – мишень для стрел, - но не спешите:

   Ушедшие не датами бессмертье обрели –

                         Так что живых не слишком торопите!

Предсмертные стихи Высоцкого столь же полны яростного утверждения своего права на человеческую свободу и поэтическую правду. Но в них ещё более усиливается трагизм романтического противостояния, парадоксальность обретает новое выражение. (Читается стихотворение «В дорогу живо или в гроб ложись…») В прочитанном только что стихотворении лирический герой Высоцкого, который всегда самовыражался в «я», говорит уже «мы» - от имени поколения, или типа, или какой-либо иной духовной общности.

Нас обрекли на медленную жизнь.

                Мы к ней для верности прикованы цепями, -

так возникает новый парадокс: «мы к долгой жизни приговорены, через вину, через позор, через измену». Вновь рассыпается выстроенная было в «Фатальных датах» защита, потому что теперь ясно: при всём желании борьбы «мы молчим, как подставные пешки», мы не можем «оковы разломать». И, как и в прежние годы, «нам выбора по счастью не дано». Окончательный итог вырастает из кажущейся парадоксальной метафоры:

   Мы не умрём мучительною жизнью –

 Мы лучше верной смертью оживём!

И опять невольно возникает в памяти пушкинское: калмыцкая сказка Пугачёва из «Капитанской дочки»: «чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!..»

В другом итоговом стихотворении «Когда я отпою и отыграю…», текстуально и ритмически тесно связанном с предыдущим, лирический герой Высоцкого, посаженный «на литую цепь почёта», ощущает себя «псом», которого попытались приручить, использовав «серебряный ошейник» и «золотую цепь». Ответ поэта на эту попытку – в последней строфе, он очевиден:

           …Я перетру серебряный ошейник

И золотую цепь перегрызу,

                  Перемахну забор, ворвусь в репейник,

       Порву бока – и выбегу в грозу!

Яростность и очистительная сила единственного спасения – грозы – подчёркиваются явной аллитерацией на «р», очень характерной для поэтики Высоцкого в целом. Столь же характерны сильная концовка с необыкновенной мощью максималистского чувства; употребление глаголов будущего времени, придающих оттенок трагической несбыточности; романтическая сила оптимистических желаний. Но главное – возврат от «мы» к «я» и ярко выраженная поэтическая позиция: если уж я и пёс, то – не придворный породистый пудель, а дворняга, единственный способ существования которой – свобода и собственный выбор. В связи с этим стихотворением вспоминается, конечно, не только Пушкин. Вспоминается Есенин с его «Песнью о собаке»:

               Показался ей месяц над хатой

Одним из её щенков.

У Высоцкого:

…И вот над изгородью замечаю

  Знакомый серп отточенной косы.

Вспоминается А.А.Блок с его стихотворениями «Поэты» и «Друзьям». У Блока:

     Зарыться бы в свежем бурьяне,

Забыться бы сном навсегда!

(«Друзьям»)

         Потом вылезали из будки, как псы,

Смотрели, как море горело…

    Пускай я умру под забором, как пёс,

      Пусть жизнь меня в землю втоптала, -

Я верю: то бог меня снегом занёс,

   То вьюга меня целовала! («Поэты»)

Но, несмотря на эти явные переклички, основная суть пафоса стихотворений Высоцкого вновь пушкинская: пророчество требует сознательной жертвы, оно независимо от характера людских оценок.

В поэзии Высоцкого, как и в пушкинской, торжество любви и свободы – не отдельная тема, а условие поэтического существования. Поэтому этот мотив проходит через всё творчество, является его основой.

В.С.Высоцкий обогащает пушкинскую традицию лексикой и поэтической формой, родившимися в веке двадцатом (родом из «серебряного века»). Это и использование разговорной речи, просторечий и жаргона, и обилие неточных и составных рифм, и мощные ассонансы и аллитерации, и глубокие гротесковые метафоры. При этом много в поэтике Высоцкого и чисто пушкинского: частые повторы, нередко используемая кольцевая композиция, глубина и динамика мысли при относительной простоте поэтического языка, преимущественно классические ритмы силлабо-тонического стихосложения, парадоксальность поэтического самовыражения, всеохватность поэтических тем и многое другое.

Но даже не это важно. Наиболее значимое, глубинное проявление и развитие традиции А.С.Пушкина кроется в поэтическом утверждении сходной философии жизни: подлинности чувств и абсолютной внутренней независимости, в которой существует лирический герой. Он, этот герой, полон жизни, находится в её эпицентре и в то же время необыкновенно одинок, что позволяет ему сосредоточиться на идеале и противопоставить этот идеал негативным явлениям жизни. Всё это – пушкинское без всякой натяжки.

Народ ответил Высоцкому, как и Пушкину, любовью и памятью, наверное, не только за актуальность и злободневность его поэтического слова, но и за глубину понимания народной жизни, силу испытанных чувств и мощь поэтического языка.

            Мне есть что спеть, представ перед всевышним,

Мне есть чем оправдаться перед ним… -

по-пушкински сказал Высоцкий уходя.

АНАЛИЗ ЛИРИЧЕСКИХ СТИХОТВОРЕНИЙ (КРАТКИЕ ОБРАЗЦЫ)

А.С.ПУШКИН. «ПРОРОК»

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

Перстами лёгкими как сон

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полёт,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнём,

Во грудь отверстую водвинул,

Как труп в пустыне я лежал,

И бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

1826-1828

Размышление о роли и сущности поэта – одна из основных поэтических тем. «Пророк» можно считать программным произведением А.С.Пушкина наряду с более поздними стихотворениями на эту тему.

А.С.Пушкин пишет «Пророка» в середине своего творческого пути, когда лёгкий и демократичный поэтический язык стал уже настолько привычным для его творчества, что почти полностью вытеснил из его стихов тяжеловесные архаизмы и церковнославянскую лексику, столь характерные для поэзии начала века. Но это стихотворение как раз насыщено библейскими и старославянскими словами и формами: персты, зеницы, отверзлись, вещие, горний, дольней лозы прозябанье, уста, мудрыя, десница, угль, во грудь отверстую водвинул, виждь, глагол. Такой приём придал возвышенно-торжественный и скорбный тон стихотворению, написанному по мотивам библейского сюжета о превращении духовно развитого человека в Пророка после встречи с ангелом – провозвестником божьей истины на земле (Библия, Книга пророка Исаии).

Слова и выражения «духовной жаждою томим», «мрачной», «влачился», «на перепутье» в начале стихотворения подчёркивают неудовлетворённость поэта собой, бесцельность его пути и поэтическое бессилие. Но «шестикрылый серафим» избирает именно его за «духовную жажду» - желание постичь божью истину и донести её до людей, - так же, как, согласно библейской легенде, Бог не случайно избрал именно Марию в качестве будущей матери Христа.

Это начало возвышающего пути. Но видеть сквозь времена и пространство, услышать «Бога глас», «глаголом жечь сердца людей», не давая им жить успокоенно, может только тот, у кого мудрость змеи, зоркость орлицы и жар огня пришли на смену «грешному языку» и увлекающемуся сердцу; которые способны отвлечь от главного служения, увести поэта в мир земных страстей, не дать выполнить главного предназначения. Сделаться Пророком возможно, лишь пройдя через страдания и пожертвовав собой, своей земной, человеческой сутью, как это сделал Христос.

Жертва эта серьёзная и изнуряющая. Поэтому: «Как труп в пустыне я лежал…» Превращение состоялось, но цель и смысл пророчеств ещё неясны, их принесёт «Бога глас», который своим наставлением-призывом оживляет пророка после операции и благословляет его на служение людям и истине.

В отличие от пророка из Книги Исайи, пушкинский Пророк не обвиняет и не судит людей, он их любит. Пушкин великодушней и добрее автора легенды (подробнее об этом – в учебнике литературы для 9 класса под ред. В.Г.Маранцмана).

Право быть или стать Пророком дарует лишь Бог, и потому теперь Пророк всё видит и слышит, на всё откликается, не ожидая отзыва, говорит правду, невзирая на людскую реакцию. Эти идеи получили развитие в более поздних стихотворениях «Поэту», «Эхо», «Я памятник себе воздвиг…»

М.Ю.ЛЕРМОНТОВ. «ВЫХОЖУ ОДИН Я НА ДОРОГУ…»

×       ×       ×

1

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

2

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? жалею ли о чём?

3

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть;

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

4

Но не тем холодным сном могилы.

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;

5

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб вечно зеленея

Тёмный дуб склонялся и шумел.

1841

В 1841 году, в последний год жизни, М.Ю.Лермонтов написал большинство своих самых трагических стихотворений: «Сон», «Утёс», «На севере диком…», «Листок», «Пророк», «Родина», «Прощай, немытая Россия…» и др. Мотив, объединяющий все эти стихи, - разлука, покинутость, одиночество, иногда – предчувствие скорого ухода.

«Выхожу один я на дорогу…», на первый взгляд, выбивается из этого «цикла» более светлым, оптимистичным звучанием, покоем и мягкостью, которая создаётся преобладанием сонорных согласных м, н, л, при почти полном отсутствии «грозного» р (всего 9 на 20 строк!). Звук н (с учётом его мягкой пары, разумеется) для сравнения встречается 13 раз в первых двух строфах! Очень мало и взрывных согласных, все согласные тягучие, протяжные, часто мягкие; таково по преимуществу и звучание всего стиха. Музыкальность стихотворной речи поддерживается и очень ровным, певучим пятистопным хореем при частых пиррихиях (внеочередных пропусках ударных слогов), что тоже добавляет плавности. Лишь в 3-й и 4-й строках второй строфы безмятежное звучание временно сменяется резкими вопросами с импульсивными спондеями (внеочередными ударными слогами):

           Что же мне так больно и так грустно?

Жду ль чего? Жалею ли о чём?

С этих вопросов завязывается драма лирического героя, который до этого был лишь очарован своим выходом в романтическое пространство, ощущением себя наедине с пустыней, вселенной, Богом, звёздами, небесами, землёй. А следующая, 5-я строфа начинается с категорического ответа на импульсивные вопросы: «Уж не жду от жизни ничего я…». Казалось бы, мгновенно создаётся впечатление полного разочарования в жизни и в прошлом, как вдруг в 3-й и 4-й строках этой же строфы: «Я ищу…», «Я б хотел…», причём, «ищу свободы и покоя», «хотел забыться и заснуть», к тому же оба желания оформляются восклицательными знаками, а значит, выражены с особым чувством! Что же получается? С одной стороны, мосты сожжены, жизнь потеряла смысл, с другой – яркие и явные желания, к тому же «забыться и заснуть» (да ещё «навеки»!), как выясняется далее, вовсе не значит физически умереть – мы читаем в 4-й строфе: «Но не тем холодным сном могилы…».

Тогда возникает ещё один вопрос: Что же такое «свобода и покой»? Может быть, переход в другое измерение, выход души в эфирное пространство (отсюда и картина в начале стихотворения – я и вселенная)? Известно, кстати, что М.Ю.Лермонтов обладал особыми способностями в области экстрасенсорики и многое умел предчувствовать и предсказывать (об этом в своей книге «Роза мира» писал Д.Андреев). Но если так, то почему «жизни силы» должны дремать именно «в груди»? Выходит, что расставания с плотью не произойдёт? И чей «сладкий голос» «про любовь»? И что означает «тёмный дуб» «надо мной»? Дуб будет расти рядом или как бы прорастать из спящего, как в гравюрах Чюрлёниса? Вопросов много.

Скорее всего, свобода и покой значат для героя порыв с людьми, земным бытом, суетой и обретение спасительного единства и гармонии с природой, которая действительно свободна и покойна. Неслучайно создаётся ощущение, что рядом с лирическим героем уже никого нет; даже песня о любви будет звучать словно не из уст кого-то конкретного, а просто – лелеять слух всю ночь и весь день. Поэт абстрагируется от конкретики. В этом существенное отличие от стихотворения «Сон», где, казалось бы, в сходной ситуации (герой умер, но ему снится…) возникают в качестве спасительных не природные образы, а конкретно-человеческие: «юные жёны», среди которых «задумчива одна»…

Получается, вопреки первоначальной гипотезе, что стихотворение «Выхожу один я на дорогу…», несмотря на кажущуюся освежающую, оптимистическую интонацию, даже более трагично, чем «Сон», ибо сквозь строки явственно проступает понимание невозможности осуществления желаний и полного отъединения от людей. Возможно, ключевым становится в стихотворении слово, звучащее в конце 3-й строфы: «Я б хотел…» Подчеркнём особо: не «хочу», «желаю», «мечтаю», а – именно в сослагательном наклонении -  «я б хотел»! Даже само желание возможно лишь при наличии каких-то неведомых условий…

Интересно, что поэт достаточно необычно для своей привычной строфики в этом стихотворении обозначил номерами каждую из пяти строф. Очевидно, он хотел особо подчеркнуть весомость, значимость каждой из строф. Может быть, эти части символизируют смену стадий человеческой жизни. Кроме того, благодаря этой нумерации стихотворение стало больше походить на песню. Наверное, поэтому его потенциальная музыкальность воплотилась впоследствии в замечательный романс.

Н.А.НЕКРАСОВ. «УТРО»

Ты грустна, ты страдаешь душою:

Верю – здесь не страдать мудрено.

С окружающей нас нищетою

Здесь природа сама заодно.

Бесконечно унылы и жалки

Эти пастбища, нивы, луга,

Эти мокрые, сонные галки,

Что сидят на вершине стога;

Эта кляча с крестьянином пьяным,

Через силу бегущая вскачь

В даль, сокрытую синим туманом,

Это мутное небо… Хоть плачь!

Но не краше и город богатый:

Те же тучи по небу бегут;

Жутко нервам – железной лопатой

Там теперь мостовую скребут.

Начинается всюду работа;

Возвестили пожар с каланчи;

А позорную площадь кого-то

Провезли – там уж ждут палачи.

Проститутка домой на рассвете

Поспешает, покинув постель;

Офицеры в наёмной карете

Скачут за город: будет дуэль.

Торгаши просыпаются дружно

И спешат за прилавки засесть:

Целый день им обмеривать нужно,

Чтобы вечером сытно поесть.

Чу! из крепости грянули пушки!

Наводненье столице грозит…

Кто-то умер: на красной подушке

Первой степени Анна лежит.

Дворник вора колотит – попался!

Гонят стадо гусей на убой;

Где-то в верхнем этаже раздался

Выстрел – кто-то покончил собой…

Стихотворение «Утро» датировано 1874 годом, вошло в самый мрачный и пронзительный предсмертный сборник Н.А.Некрасова «Последние песни». Из всего сборника оно выделяется названием – светлым и многообещающим. Но как раз в контрасте между названием и содержанием кроется один из главных секретов произведения: название подчёркивает, оттеняет ощущение тоски, безысходности и безнадежности, возникающее и усиливающееся в «кинематографически» быстрой смене картин безотрадного состояния как сельской, так и городской жизни. Лирический герой находится в таком удручённом состоянии души, когда даже вполне нейтральные картинки природы (пастбища, нивы, луга, галки, стог, туман, небо) воспринимаются как мрачные и безотрадные, что подчёркивается эпитетами «мокрые сонные», «синий», «мутное», а также многократным повтором местоимения «это» в разных грамматических формах, с которого часто начинаются строки и строфы, преобладанием пунктуационного знака «точка с запятой», повторы которого создают картину неостановимости процесса.

То же и во второй части стихотворения: обыденные эпизоды жизни пробуждающегося очередной раз города рисуются сатирически-зло. Авторская позиция проявляется и явно, открыто («но не краше и город богатый», «целый день им обмеривать нужно»), и скрыто, через выразительные средства и иронию. Применяя параллелизм сходного построения фраз типа «те же тучи…», неопределённые местоимения и наречия «кто-то», «где-то», автор констатирует повторяемость и типичность происходящего. Жутковатость картин передаётся аллитерацией на шипящие, а также р и сочетание ст: «жутко нервам…», «возвестили пожар с каланчи…» и т.п. Н.А.Некрасов применяет в стихотворении и ещё один сатирический приём: самые чудовищные подробности (пожар, гражданская казнь «на позорной площади», дуэль, смерть вельможи, повседневная жизнь проститутки или торгаша, наконец, самоубийство как итог всему) даются словно невзначай, в перечислении, вперемежку с обыденными (лопаты, торговля, дворник, стадо гусей), что создаёт зловещую картину потерянности, ненужности частной  судьбы страдающего в этом аду человека. Выстрел «где-то в верхнем этаже» (где живут самые бедные) – действительно становится единственным закономерным итогом, а может быть, выходом для человека, который совершенно не нужен этим утром никому.

Понятие «нищеты» к концу стихотворения расширяется: нищета материальная вырастает в духовную нищету: «работа», которая «начинается всюду», не несёт в себе ни созидания, ни добра, потому что она или незначительна, или безнравственна и уж во всяком случае – никак не обращена к человеку.

В стихотворении есть и загадка. Оно начинается с обращения: «ты грустна, ты страдаешь душою…» Кто же эта «ты»? Конкретное лицо? Сестра поэта А.А.Буткевич или ставшая затем женой Зина, не отходившая впоследствии от тяжело больного поэта? Или это обобщённое лицо – просто воображаемая собеседница со сходным мироощущением? А может быть, сама Родина, образ которой в поэтическом сознании поэта всегда был женственным, что унаследует от Н.А.Некрасова А.А.Блок? Наконец, это может быть Муза Некрасова – избитая кнутом, страдающая, но несгибаемая русская крестьянка, вдохновляющая поэта на поэтический и гражданский подвиг? Образ собеседницы остаётся непрояснённым, что придаёт стихотворению обобщённость и особую выразительность. Личные ощущения переходят в типичную картину несовершенства мира – а это свойство поэзии Н.А.Некрасова в целом.

А.А.БЛОК. «О, ВЕСНА БЕЗ КОНЦА И БЕЗ КРАЮ…»

О, весна без конца и без краю –

Без конца и без краю мечта!

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,

И удача, тебе мой привет!

В заколдованной области плача,

В тайне смеха – позорного нет!

Принимаю бессонные споры,

 Утро в завесах тёмных окна,

Чтоб мои воспалённые взоры

Раздражала, пьянила весна!

Принимаю пустынные веси

И колодцы земных городов!

Осветлённый простор поднебесий

И томления рабьих трудов!

И встречаю тебя у порога –

С буйным ветром в змеиных кудрях,

С неразгаданным именем бога

На холодных и сжатых губах…

Перед этой враждующей встречей

Никогда я не брошу щита…

Никогда не откроешь ты плечи…

Но над нами – хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю,

Ненавидя, кляня и любя:

За мученья, за гибель – я знаю –

Всё равно: принимаю тебя!

24 октября 1907

В 1906 – 7 годах А.А.Блок находится в особо тяжёлом состоянии духа: рухнули надежды на счастливую семейную жизнь с Л.Д.Менделеевой, как, впрочем, и надежды русской интеллигенции, к которой Блок принадлежал, связанные с революцией. «Страшный мир» как образ-монстр засасывает поэта: буржуазность, разврат, мещанство, которые поэт ненавидел, становятся отчасти и его средой. На этом фоне разворачивается его стремительное увлечение актрисой театра Комиссаржевской Натальей Николаевной Волоховой. Именно ей посвящены циклы второго тома лирики Блока «Снежная маска» и «Фаина».

Стихотворение «О, весна…» открывало в цикле «Фаина» группу стихотворений под общим заглавием «Заклятие огнём и мраком». Горькая парадоксальность, характерная для Блока, видится уже в этом названии-оксюмороне. Здесь, после сладкого обмана «снежно-белого забытья», появилось нечто горько-смятенное и  отчаянно-раздольное ( как раз в это время и происходит больно ужаливший поэта разрыв с Волоховой).

В первой строфе стихотворения – мажорное приятие жизни: восклицания, звонкое звучание, прямые излияния лирического героя, светлый лексический ряд (весна – мечта – жизнь). Но в последней строке – первый тревожный сигнал: «приветствую звоном щита!» - то есть получается, что герой готов к защите, к бою с этой, как только что казалось, безоговорочно принятой жизнью. Эта двойственность, воспринятая Блоком не только от Н.А.Некрасова, но и от Ф.М.Достоевского (вспомним исступлённые слова Дмитрия Карамазова: «…клянусь, я тебя и ненавидя любил»), характерна и для всего стихотворения. С одной стороны, восторженный, страстный тон, преобладание восклицательных знаков,  светлая экспрессия лексики (принимаю, привет, взоры, весна, осветлённый простор поднебесий, с буйным ветром, хмельная мечта); с другой стороны, полноценному, без разбора, приятию жизни словно мешают образы с негативной экспрессивной окраской: «утро в завесах тёмных окна», взоры – «воспалённые», «колодцы земных городов», «томления рабьих трудов» (совсем некрасовское!), - контрастирующие с «пустынными весями» и «осветлённым простором поднебесий». У жизни-женщины «змеиные кудри» (эпитет «змеиный» всегда у Блока несёт негативную окраску), «холодные и сжатые губы» и, наконец, сама встреча названа «враждующей» - очередной оксюморон. Отсутствие божественности жизни («с неразгаданным именем бога») ведёт к приятию жизни без разбора, что называется, в полном объёме, тогда как у Достоевского Иван Карамазов отказывался принять мир, если будет пролита одна невинная слеза ребёнка.

Очевидно, что неразборчивость Блока – только кажущаяся. Понять это помогает второй раз встретившийся в стихотворении образ щита. Оказывается, что лирический герой принимает жизнь как достойного соперника в борьбе, при этом отчётливо сознавая, что ему этот бой не выиграть:

         За мученья, за гибель – я знаю –

Всё равно: принимаю тебя!

Любовь-вражда А.Блока сродни некрасовской «любви-ненависти». Но есть и существенная разница. У Некрасова это парадоксальное сочетание ставится в заслугу лирическому герою («как много сделал он, поймут и как любил он – ненавидя»), а у Блока любовь-вражда – наказание, голгофа, своего рода сознательная жертвенность. Раздвоенность приобретает отчаянно-мученическую, трагическую окраску, так как за безраздельное приятие жизни следует жестокая и неминуемая расплата – «мученья» и «гибель».

В.В.МАЯКОВСКИЙ. «ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА»

«Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!

Италия! Германия! Австрия!»

И на площадь, мрачно очерченную чернью,

багровой крови пролилась струя!

Морду в кровь разбила кофейня,

зверьим криком багрима:

«Отравим кровью игры Рейна!

Громами ядер на мрамор Рима!»

С неба, изодранного о штыков жала,

слёзы звёзд просеивались, как мука в сите,

и подошвами сжатая жалость визжала:

«Ах, пустите, пустите, пустите!»

Бронзовые генералы на гранёном цоколе

молили: «Раскуйте, и мы поедем!»

прощающейся конницы поцелуи цокали,

и пехоте хотелось к убийце – победе.

Громоздящемуся городу уродился во сне

хохочущий голос пушечного баса,

а с запада падает красный снег

сочными клочьями человечьего мяса.

Вздувается у площади за ротой рота,

у злящейся на лбу вздуваются вены.

«Постойте, шашки о шёлк кокоток

вытрем, вытрем в бульварах Вены!»

Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!

Италия! Германия! Австрия!»

А из ночи, мрачно очерченной чернью,

багровой крови лилась и лилась струя.

20 июля 1914 г.

Стихотворение написано в момент начала разворачивающихся событий империалистической войны и идейно-художественно направлено против этой войны, носит ярко и резко выраженный гуманистический характер. Уже в ранней своей лирике В.В.Маяковский предстаёт как поэт-новатор, играющий словами, звуками, ритмами, метафорами, но при этом сохраняющий определённость и единство поэтической позиции.

Через всё стихотворение как один из важнейших художественных лейтмотивов проходит образ крови, а в сочетании с эпитетом «багровый» слово «кровь» встречается в первой и последней строфах, явно окольцовывая композицию стихотворения. Повторы и возвраты к уже использованным образам у Маяковского встречаются часто, но всегда – с определённой динамикой, частичным видоизменением. Так и здесь -  заметна эволюция образа крови: в 1-й строфе «багровая кровь… пролилась на площадь», а в последней – «лилась и лилась… из ночи». От начала к концу стихотворения, от «площади» (ограниченного пространства) до «ночи» (неограниченного) пространство трагедии расширяется. Лексический ряд этого расширения можно представить следующей цепочкой: площадь – город – Европа – небо – звёзды – ночь. Ночь (вселенная) выступает в качестве самого абстрактного и широкого пространства трагедии войны.

Интересно, что образ «крови» возникает в стихотворении и опосредованно: «зверьим криком багрима» (8-я строфа), «с неба, изодранного о штыков жала» (3-я строфа), «красный снег сочными клочьями человечьего мяса» (5-я строфа), «шашки о шёлк кокоток вытрем» (6-я строфа).

Лирический герой дерзко насмехается над фальшивым, квасным патриотизмом газет и военных, поэтому возможную победу называет «убийцей»: даже если она будет достигнута, то только ценой пролитых рек крови.

Само явление войны предстаёт в метафорической системе как явление противоестественное, отсюда обилие грубо-экспрессивной лексики негативного характера: «мрачно очерченную чернью», «морду в кровь разбила кофейня», «громоздящемуся городу уродился во сне», «у злящейся на лбу вздуваются вены». Эта грубость и этот негатив – тоже художественные элементы, с помощью которых автор вызывает отвращение к явлению войны.

В.В.Маяковский новаторски-дерзко использует в стихотворении целый ряд необычных художественных решений, тесно связанных с поэтикой футуризма. Среди них:

• нестандартные конструкции и образы (например, 3-4-е строки первой строфы, начало третьей строфы и др.);
• звукопись: аллитерация на ч – в первой строфе, м и р – во всём стихотворении, особенно во второй строфе; всё это – сродни звучанию таких слов, как мрачно, смерч, смерть, мрак, чернь и т.п.;
• неологизмы уродился, зверьим придают лексике ещё большую отрицательную энергию; следует признать, что зверьим – острее, чем звериным, уродился – гораздо страшнее и сильнее, чем казался.

В стихотворении ни разу не встречается авторское «я», но при этом максималистская позиция лирического героя, его романтическое и смелое противостояние массе, миру ощущается в каждой строке. Поэт умеет выразить авторскую точку зрения не только через прямое «я», но и всем художественным строем произведения.

Стихотворение звучит трагично не только по причине антивоенной тематики. Трагическая мощь заключается ещё и в том, что лирический герой абсолютно одинок в своём вопле и ясно осознаёт, что поток крови не остановить в одиночку и этот единичный протест может оказаться тщетным.

Образы стихотворения ярки и гиперболизированы, что вообще характерно для поэтики В.В.Маяковского. Целостно стихотворение представляет собой метафорически развёрнутую гиперболу, а усиление воздействия достигается в каждой строфе локальными гиперболизированными эпитетами и метафорами: «подошвами сжатая жалость визжала», «а с запада падает красный снег…» и др.

Художественные решения, использованные автором, работают на пафос стихотворения, создавая отвратительную человеческой природе картину войны, выражая протест против ура-патриотических настроений. Протест этот, как и во всём творчестве «раннего» Маяковского, не политический в первую очередь, а скорее эстетический, нравственный: война – некрасивое, грязное дело, она противна существу человека; призывать к войне подло, даже под патриотическими призывами и лозунгами.

Автор предстаёт в стихотворении как настоящий гуманист, поэт-живописец, новатор, романтик и максималист, рисующий мир яркими, контрастными, жирными красками, но не имеющий положительной программы излечения язвы войны.

Б.Л.ПАСТЕРНАК. «ЗИМНЯЯ НОЧЬ»

Мело, мело по всей земле,

Во все пределы,

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озарённый потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья

И падали два башмачка

Со стуком на пол,

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И всё терялось в снежной мгле,

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

1946

Это стихотворение входит в цикл стихотворений Юрия Живаго, помещённый в конце романа «Доктор Живаго» под № 15 – в самой середине цикла.

Произведение построено на контрасте. Холоду пространства и времени противостоит тепло дома, любви и творчества. Это противостояние получает художественное выражение в двух рядах рефренов. Первый из них связан с образом февральского холода и метели («мело, мело по всей земле…» в разных вариантах), а второй – с образом свечи в тёплом доме («Свеча горела на столе…»).

Рефрен о свече встречается 4 раза, причём всякий раз – со всё большей силой и настойчивостью -  в ответ на непрестанную метель и усиливающийся за окном холод. Свеча – образ и реальный, символический, понятие многогранное. Это – и символ памяти, и примета праздника, и излучатель тепла, и создатель уюта в доме, и символ любви, и показатель скоротечности человеческой жизни по сравнению с бесконечностью времени и пространства, и, наконец, предмет, сопутствующий поэзии, творчеству. Свеча словно соединяет вечность с сиюминутностью: неограниченность пространства в начале стихотворения («по всей земле») сочетается с ограниченностью времени в конце («…весь месяц в феврале…»).

Действие переносится из космического хаоса, из природного пространства в конкретный дом, из бытия в быт с реальной земной ситуацией, а затем обратно. Всё это весьма напоминает по композиционному решению стихотворение А.С.Пушкина «Зимнее утро» (кстати, есть перкличка и одновременно полемика даже в самих названиях стихотворений двух великих поэтов). Однако у Пушкина душа героя стремится от «весёлого треска» печи и «янтарного блеска» комнаты – в свободное, яркое и красиво-спокойное природное пространство, где подлинная жизнь, подлинное движение, а дремлющая «красавица» не способна понять и разделить этого порыва лирического героя. У Пастернака -  наоборот: природное пространство за окном холодно и жутковато, как вечность, а комната со свечой – место спасения от этого холода подлинной жизнью, любовью, теплом, поэзией.

Художественное впечатление усиливается рядом художественных приёмов, помимо повторов и контрастов. Можно отметить такие приёмы, как:

• Метафоры (2-я, 3-я и другие строфы);
• Эпитеты и сравнения (2-я, 4-я, 6-я строфы);
• Олицетворения (3-я и 4-я строфы);
• Аллитерацию: преобладают свистящие и шипящие согласные, символизирующие противостояние свиста метели и горения свечи, снежной мглы и жара соблазна.

И всё-таки, если определить в стихотворении главное, то следует признать, что Пастернак пишет о любви, причём, любви гармоничной, не чурающейся единством духовной и физиологической стихий. Вот почему в центре стихотворения образы скрещивающихся рук и ног, скинутых платья и башмачков. Причём святость любви и «жара соблазна» подчёркивает образ креста, повторенный в разных лексико-грамматических вариантах в 4-й («скрещенье») и 7-й строфах («крестообразно»).

Таким образом, знаменитое стихотворение Б.Л.Пастернака и одновременно литературного персонажа Юрия Живаго художественно утверждает мысль о том, что человек способен преодолеть, растопить холод судьбы только теплом любви и поэзии.

«КЛАССИЧЕСКИЕ» ШКОЛЬНЫЕ СОЧИНЕНИЯ  ПО ЛИРИЧЕСКИМ СТИХОТВОРЕНИЯМ

СТИХОТВОРЕНИЕ А.С.ПУШКИНА «БЕЗУМНЫХ ЛЕТ УГАСШЕЕ ВЕСЕЛЬЕ…» (ВОСПРИЯТИЕ, ИСТОЛКОВАНИЕ, ОЦЕНКА)

С оценки и начнём: конечно, самая высокая! И вовсе не по инерции, не по шаблону: раз Пушкин, значит, поэтическое совершенство. Просто, читая и анализируя каждое его произведение, действительно убеждаешься вновь и вновь в пушкинском поэтическом гении. А с другой стороны, невольно напрашивается вопрос: нуждается ли Пушкин в моих или наших оценках? Ведь он сам написал, обращаясь к поэту и к себе самому:

...Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

И всё же…

Начну с того, что стихотворение, начинающееся строкой «Безумных лет угасшее веселье…», имеет название – «Элегия». Это название совпадает с определением поэтического жанра. Элегия как жанр – это лирическое произведение, написанное двустишиями с парной рифмой и представляющее собой грустное размышление о смысле жизни. Но мы-то знаем, что Пушкин – ниспровергатель канонов. В его стихотворении присутствует лишь ряд признаков канонической элегии: поэтический размер, парная рифма, безнадежная, казалось, грусть первой части (строфа из трёх пар строк). В то же время вторая часть из восьми строк скорее выражает надежды и мечты, чем грусть, полна оптимизма, что, в принципе, для элегии не характерно. Кроме того, стих Пушкина лаконичен и краток, а элегии обычно достаточно объёмные. Но это всё гипотезы. Обо всём по порядку.

Перечитывая «Элегию», ловлю себя на самом первом впечатлении: красиво, даже удивительно красиво это стихотворение. Достигается эта красота, наверное, плавностью и сдержанностью интонации, не очень характерной для порывистого и всегда полного чувств поэта. Предельно мягка и звуковая палитра стихотворения: очень мало взрывных согласных т, д, п, б, к, которые обычно придают русской речи жёсткость, отрывистость, а преобладают звонкие, «протяжные» согласные звуки м, н, л. Из этой общей тенденции выделяются лишь первые строки второй строфы. Они более «жёсткие», так как в них выражено сильное чувство несогласия с временно охватившим лирического героя унынием:

Но не хочу, о други, умирать;

                  Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…

Интересно, что многие фразы из этого стихотворения, словно библейские истины, вошли в обиход сегодняшней жизни чуть ли не в качестве афоризмов. Иными словами, строки именно этого стихотворения стали хрестоматийными. Отчего? «Элегия» - это философия жизни, размышление о её смысле. Что может быть важнее для человека любой эпохи, что может быть более вечным, чем этот вечный мучительный вопрос?

Как всегда у Пушкина, поэтическая мысль не выглядит застывшей, остановившейся, она искрится и меняется. Стихотворение особенно поражает этой динамикой, изменчивостью переживания. Буйная молодость теперь отзывается «смутным похмельем», но дальше – «печаль минувших дней» поэт сравнивает с вином, которое, как известно, с годами приобретает выдержку и ценность. Вот почему эта печаль «чем старе, тем сильней».

А дальше вступает в силу пушкинский «гений – парадоксов друг». После безнадежных слов «Мой путь уныл», уже в конце первой строфы, возникают и первые опровержения тоски: «Сулит мне труд и горе / Грядущего волнуемое море». Здесь важно, что, кроме «горя», есть «труд» и «волнуемое море». Природная стихия и поэтический труд не дадут угаснуть жизни. Это и подтверждает вся вторая часть. «Наслажденья меж горестей, забот и треволненья» придут не сами собой, а вместе с поэзией, творчеством:

…Порой опять гармонией упьюсь,

   Над вымыслом слезами обольюсь…

Даже чувственность проснётся благодаря поэзии! И лишь в последней строке становится понятной причина временной хандры. Она – в отсутствии любви. Без любви для поэта нет полноценной жизни. Пусть «улыбкою прощальной», но любовь всё-таки «блеснёт». Этот великолепный глагол, образующий метафору, резко и оптимистично контрастирует с пессимистично звучащими эпитетами «печальной» и «прощальной».

Лирический герой в стихотворениях А.С.Пушкина никогда не впадал в уныние надолго, печаль его всегда кратковременна. Воспоминания о прошлом, свобода, любовь, творчество, дружеские чувства – что-нибудь да выводит его неизменно из состояния безысходности. В этом весь Пушкин. Потому и «Элегия» у него получилась не мрачной, а светлой и полной надежд.

СТИХОТВОРЕНИЕ М.Ю.ЛЕРМОНТОВА «ЛИСТОК» (ВОСПРИЯТИЕ, ИСТОЛКОВАНИЕ, ОЦЕНКА).

                                                «Прощай, немытая Россия…»

                                                        М.Ю.Лермонтов

Стихи М.Ю.Лермонтова, особенно написанные в последний год жизни совсем ещё молодого человека, поражают меня своей безотрадной тоской. Свойственные его поэзии романтические мотивы скитальчества, бесприютности, одиночества необыкновенно ярко выражены и в стихотворении «Листок».

Это стихотворение-баллада. Здесь есть сюжет, герои, диалог (или скорее – два монолога). Как и положено балладе, она написана длинными   строками – многостопным поэтическим размером. Пятистопный амфибрахий с исключительно женскими рифмами придаёт стихотворению размеренную плавность ритма и неторопливость повествовательной интонации. За внешним спокойствием балладного ритма скрывается буря горьких чувств. Видимо, поэт не хочет явно обнаруживать свои переживания и потому скрывает их, облачая повествование в форму притчевого иносказания. В результате стихотворение может претендовать на «статус» (выражаясь современно) ещё одной библейской притчи. О чём эта притча?

«Дубовый листок» - живой. Он «оторвался», «укатился», «докатился», «прижался», «молит» и, наконец, «говорит». Глаголы движения, активного действия и говорения доказывают яркость этого олицетворения. Но дело не только в глаголах. Он живой потому, что у него есть душа. Он «засох и увял… от холода, зноя и горя». Осень жизни и то, что он «пылен и жёлт», не сломили его. Душа хочет жить и хочет быть понятой и необходимой.

Родной северный дуб и прекрасная, но чужая южная чинара, конечно, контрастно противопоставлены, так же как «жестокая буря», которая гонит листок далеко от дома, контрастирует с идиллией песен «райских птиц» и шепчущимся с молодой чинарой ветром. И далее – то же: в умоляющей речи листка отчизна названа «суровой». Вновь природное увядание параллельно душевному: «…Засох я без тени, увял я без сна и покоя…». Бессонницу, горе, отсутствие душевного покоя может ощущать лишь человек, живая душа. А тень, холод, жестокая буря – всё это не только природные явления, но и аллегорические символы человеческого гонения.

Интересен последний аргумент листка в высказанной просьбе временного приюта: «…Немало я знаю рассказов мудрёных и чудных». Этот последний аргумент – способность красиво рассказать. А ведь это о творчестве, о поэзии! Вот и впрямую Лермонтов выдал себя. Листок – не просто человек, его скитальческая судьба сходна с судьбой поэта. Недаром слово «один» сразу напоминает «Выхожу один я на дорогу…», а «без цели» заставляет вспомнить полные отчаяния строки из «Думы»:

…И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели…

Да и не только эти стихи вспоминаются! «На севере диком…», «Утёс», «Сон», даже «Парус», «Тучи» и другие.

Чуть раньше, чем «Листок», в апреле 1841 года, когда М.Ю.Лермонтов уезжал на Кавказ в последнюю ссылку, он пишет стихотворение «Прощай, немытая Россия…». Здесь нет иносказания и притчевости, здесь прямо выражены злой сарказм и отчаянная надежда скрыться от «страны рабов, страны господ» «за стеной Кавказа». Но вот дубовый листок на Кавказе. Злая надежда почти внезапно обернулась бесприютной печалью. Прекрасная «молодая чинара» оказалась чужой и холодной, как и «холодное море», умывающее её корни. Возникает новый контраст: тепло юга и сладкая райская идиллия оказываются обманчивыми. Внешняя красота скрывает холод и безжалостность: «На что мне тебя?» И даже творчество не растопит душевный лёд. Чинара готова отказаться от своих друзей – райских птиц, - а не то чтобы приобрести новых. Вот эти жестокие строки:

     «Ты много видал – да к чему мне твои небылицы?

Мой слух утомили давно уж и райские птицы».

И – итог: «Иди себе дальше, о странник! тебя я не знаю!»

Да, итог получается страшным, как почти во всех стихотворениях 1841 года. Пророчески-тонкая душа поэта предчувствовала приближение смерти, хотя ей так хотелось «свободы и покоя», так хотелось пожить и пропеть ещё много «рассказов мудрёных и чудных», как оторвавшемуся «от ветки родимой» дубовому листку…

СТИХОТВОРЕНИЕ Ф.И.ТЮТЧЕВА «ФОНТАН» (ВОСПРИЯТИЕ, ИСТОЛКОВАНИЕ. ОЦЕНКА).

Люблю фонтаны. Сколько в них загадочной красоты! Каждый из них создан человеком в своей неповторимой форме и издалека кажется застывшим. Но подойдёшь ближе, различишь глазом мелкие брызги, услышишь шум падающей воды и поймёшь: он живой и подвижный. Фонтан создан человеком как своего рода аналог природы, искусственная модель водопада, но только с обратным (чаще всего) выбросом воды. Он постоянен  и неостановим в своём заданном движении.

Замечательный русский поэт Ф.И.Тютчев в 1836 году доказал, что любил фонтаны ещё больше, чем я. Ведь мне вряд ли удастся найти такие поэтичные образы, какие нашёл для описания фонтана поэт. Кроме того, стихотворение «Фонтан» - не только описание водяного чуда. Тютчев всегда в своих произведениях идёт дальше простой зарисовки. Его лирические миниатюры носят философский характер, а смысл его стихов часто не прямой, а завуалированный, непрозрачный, я бы даже сказал, иносказательный. Проверим гипотезу.

Словно обращаясь к читателю, собеседнику, поэт начинает своё стихотворение глаголом повелительного наклонения «смотри». Единично направленное «смотри» вместо возможного вежливо-множественного «смотрите» придаёт обращению доверительность интонации, как будто поэт делится своими наблюдениями и мыслями не со всеми сразу, а только с тобой.

Стихотворение разделено автором на две равные строфы по восемь строк в каждой. Особенность композиции заключается в том, что если первое четверостишие всего лишь образно и красиво описывает сам фонтан, то каждое следующее из оставшихся трёх постепенно и всё более явно абстрагирует нас от конкретного фонтана и ведёт к философскому размышлению. В первых строках поэт сравнивает фонтан с «облаком живым». Его «живость» подчёркивается эпитетами «сияющий», «влажный», а также полными динамики и образности глаголами «клубится», «пламенеет» и «дробится». В звучании этих строк ощущается преобладание звонких и свистящих согласных.

Дальше описание живого фонтана плавно переходит в поэтическое повествование о «высоте заветной», которой достигает фонтан, «лучом поднявшись к небу», и о неизбежном его ниспадании с высоты:

   …И снова пылью огнецветной

Ниспасть на землю осуждён.

Это уже не только и не столько продолжение живописания фонтана. Теперь оно сопровождается пока завуалированной аналогией с жизнью человека, который тоже иногда касается «высоты заветной», но миг торжества, радости, счастья от достижения этой высоты неизменно сменяется стремительным падением. Вновь обращу внимание на удивительные образы. Водяную пыль поэт называет «огнецветной», не боясь в лирическом стихотворении употребить достаточно дерзкий неологизм. Интересны также глагол мгновенного действия «коснулся» и краткое причастие «осуждён», играющие важную роль сближения фонтана с человеком и фазами его жизни.

После спокойно-торжественной первой части вторая строфа выглядит более импульсивной, энергичной. Появляются восклицания, вопрос, многоточие, особенно в первых пяти строках. Лирический герой, который нигде не обнаруживает себя с помощью «я», чрезвычайно взволнован найденной им аналогией между фонтаном и жизнью, хочет раскрыть загадку этой аналогии. Отсюда дважды повторенные в начале строк частицы «о», придающие некоторую возвышенность авторским переживаниям. Более жёсткими становятся ритм и звучание. Появляется много слов с ударением на последний слог, придающих твёрдость и резкость: «водомёт» (дважды), «закон», «тебя», «стремит», «мятёт». Кстати, слияние обращений (в начале стихотворения – «смотри», а в конце – «тебя», «твой») тоже усиливает мысль о близости судьбы человека (читателя) и фонтана. И сам фонтан теперь вместо «облака живого» стал похож на «водомёт». Лирический герой словно внутренне протестует против открытой им же самим связи фонтана и жизни, он не хочет этой связи, поскольку к концу стихотворения аналогия расширяется. Герою приходится признать, что взлёт и падение фонтана похожи не только на удачи и неудачи в жизни человека, они напоминают смену фаз человеческой жизни: рождение, расцвет, затухание и смерть.

Экспрессия временна, «закон» работы фонтана назван «непостижимым». Столь же непостижим и закон человеческой жизни. Побушевав, лирический герой смиряется, и само стихотворение вновь обретает плавность и мягкость звучания:

Но длань незримо-роковая,

     Твой луч упорный преломляя,

    Свергает в брызгах с высоты.

Меня восхищает умение Ф.И.Тютчева коротко, образно и афористично обнаружить связь между предметами и явлениями. Обычному человеку трудно увидеть общее между фонтаном и человеческой судьбой. Поэт, обнаруживая эту связь, пишет стихи и о фонтане, и о неразгаданной тайне человеческой жизни. В этом парадоксальном слиянии вся прелесть удивительного произведения.

Стихотворение А.А.Фета «Заря прощается с землёю…» (Восприятие, истолкование, оценка).

«А.Фет проявил лирическую дерзость, свойство великих поэтов».

Л.Н.Толстой

Друг и ценитель творчества Афанасия Фета Л.Н.Толстой сказал о поэте то, с чем я полностью соглашаюсь. Лирика Фета вызывает у меня восторг. Его стихи удивительно красивы, всегда строятся на олицетворениях, необыкновенных эпитетах, глубоких и выразительных метафорах. Он настоящий мастер лирической миниатюры с максимально сжатым действием и высочайшим художественным совершенством. Очень часто после первого прочтения стихотворения А.Фета кажется, что это очень красивая, но простая и понятная пейзажная зарисовка – не более. Но это обманчиво. Его лирика имеет эффект замедленного воздействия. Человеческая глубина и философская высота этой, казалось бы, пейзажной зарисовки обычно обнаруживаются лишь после напряжённой работы души и мысли. Два состояния – природы и человека – слиты в лирике Фета воедино.

Стихотворение «Заря прощается с землёю…», написанное тридцативосьмилетним поэтом, подтверждает всё сказанное мною во вступлении и, конечно, открывает ещё многое. Обращает на себя внимание классический четырёхстопный ямб с чередованием женских и мужских рифм в четырёх строфах – четверостишиях. Ровный, музыкальный ритм лишь в середине стихотворения обогащается тремя характерными для Фета восклицаниями, введёнными с помощью слов «как…», «с какою…». Эти восклицания придают стихотворению особую чувственность.

Одно из любимых Фетом слов «заря» начинает стихотворение. Приятен смысл и прозрачно звучание этого слова. Но на этот раз поэт изображает зарю вечернюю, которая «прощается с землёю». Это не единственное олицетворение с метафорическим оттенком в данном произведении. Дальше мы увидим:

С какою негой в них купают

Деревья пышный свой венец!

Ещё дальше:

И всё таинственней, безмерней

Их тень растёт, растёт, как сон…

И в конце (тоже о деревьях):

…И землю чувствуют родную,

И в небо просятся оне.

Тень «растёт, растёт» (повтор усиливает впечатление нарастания), деревья «купают», «чувствуют», «просятся». Как всегда у Фета, картина живая, подвижная. Природные явления наделяются душой, сливаясь с душой человека.

Что ещё в этом пейзажном стихотворении о вечере жизни «выдаёт» присутствие человека? Во-первых, уже в третьей строке в скрытой форме глагола первого лица «смотрю» обозначается присутствие лирического героя. Это он любуется двойственной, противоречивой картиной вечерней зари. Во-вторых, важную роль играют уже упомянутые мною восклицания во второй и третьей строфах. Подобная экспрессия может исходить лишь от человека. Добавлю к этому, что и размышления о «жизни двойной» в конце произведения тоже с головой выдают лирического героя.

Сливая состояние природы с лирическими размышлениями человека, Фет действует настолько поэтически филигранно, виртуозно, что эту взаимосвязь действительно не сразу замечаешь. Он тонкий лирик, поэт-импрессионист, живописец и композитор, создающий ощущение, впечатление своими изящными мазками и волшебными звуками.

Впечатление это двойственное, и двойственность обнаруживается не только в конце, но уже и в первой строфе:

…Смотрю на лес, покрытый мглою,

И на огни его вершин.

Словосочетание «покрытый мглою» контрастирует со словами «огни» и «вершин». Так и во всём стихотворении ощущается некое противостояние «земли», «дна долин», наступающей мглы и высоты деревьев, неба, солнца. Заря необъяснимо таинственна для лирического героя, её парадоксальность восторгает. И к концу стихотворения мы всё явственнее начинаем ощущать, как душа человека вселяется в плоть деревьев, и теперь поэт, как и деревья, чует «жизнь двойную» – «землю» и «небо». Так вот почему деревья олицетворены!

Как и предполагалось, лирический пейзаж явил собой размышление о человеческой жизни. Реальное и земное в ней всегда должно соседствовать с возможностью чего-то загадочно-романтического, высокого. Прощаясь с жизнью, человек, как и заря, уйдёт в землю, но новая заря обязательно возвестит о вознесении души к неизмеримой небесной высоте. Печаль и восторг, жизнь и смерть, вечерняя и утренняя зори, земля и небо, мгла и солнце – в борьбе этих противоположностей поэт видит существо жизни природы и человека. «Лирическая дерзость» Афанасия Фета выразилась в неповторимом сочетании музыкальной прозрачности стиха с глубиной философского осмысления жизни.

СТИХОТВОРЕНИЕ Н.А.НЕКРАСОВА «ТРОЙКА» (ВОСПРИЯТИЕ, ИСТОЛКОВАНИЕ, ОЦЕНКА).

«Не нагнать тебе бешеной тройки…»

                Н.А.Некрасов

Стихотворение Н.А.Некрасова «Тройка» восхищает вовсе не красотой поэтического слога в сочетании с глубокой философией жизни, как восхищают, например, стихи А.С.Пушкина, Ф.И.Тютчева, А.А.Фета. Здесь совсем другая поэзия, совсем другой феномен. По словам М.И.Цветаевой, Некрасов «говорил народом». Поражает его мастерство перевоплощения, умение почувствовать и передать чужую боль, психологию другого человека, в то же время сохраняя свою позицию. Слияние лирического героя с персонажем у Некрасова обычно временное, но оно позволяет ему со всей страстью нарисовать судьбу и внутренний мир этого персонажа, взывая к читательскому участию в его судьбе.

Молодой поэт в 1846 году пишет о возможной судьбе своей ровесницы – столь же молодой русской девушки-крестьянки. Антитеза – главный художественный приём, организующий композицию этого сюжетно- лирического (или, как принято говорить, лиро-эпического) стихотворения. Контрасты – глобальный и частные – пронизывают весь поэтический текст. Основной сюжетный конфликт – между двумя возможными судьбами героини. Правда, «благополучная» судьба наиболее ярко нарисована лишь в двух строках:

      Поживёшь и попразднуешь вволю,

Будет жизнь и полна и легка…

Интересно, что благополучие здесь тоже мнимое, трактуемое с точки зрения «сытых». Автор и здесь иронизирует, прекрасно давая понять, что настоящее счастье не в материальном достатке и лёгкости жизни. Вариант истинного счастья в стихотворении вообще отсутствует. Зато мнимому благополучию противостоит «сон непробудный» трудов, невежества и нищеты.

Ещё более важен другой контраст – между пленительной прелестью «чернобровой дикарки» и уродливостью её возможной будущей жизни. Если обычно писатели, создавая цветовую гамму, противопоставляют чёрные краски белым, показывая тем самым борьбу добрых и злых начал, то Некрасов создаёт на протяжении всего стихотворения контраст иного рода – чёрного с алым, красным. Красные тона символизируют красоту и здоровье героини – задатки, которые способны обеспечить будущее счастье: «лицо… вспыхнуло», «алая лента… в волосах», «румянец щеки», «зажигающих кровь», «полном жизни». Но почти всякий раз (даже в портрете девушки!) красный цвет обязательно сопровождается чёрным: «алая лента… в волосах твоих, чёрных как ночь», «взгляд один чернобровой дикарки, полный чар, зажигающих кровь». «Чёрной и трудной» названа до ужаса монотонная работа, губящая живую душу; в «сырой могиле» закончится бесполезный путь. А вот и полутона: полное жизни и движения лицо контрастирует с выраженьем «тупого терпенья», его исказит «бессмысленный, вечный испуг».

В стихотворении много и интересных частных деталей, брошенных автором как будто мимолётно. Несомненная симпатия к героине сопровождается снижающими эту симпатию эпитетами «жадно», «торопливо», «бойко». Характеристика «подбоченясь красиво» сразу настраивает читателя против «проезжего корнета», потому что подлинной красоте, тем более мужской, всегда чужды картинность и позёрство. В результате к концу стихотворения читателю не так горько оттого, что «бешеной тройки» с этим «корнетом молодым» «не нагнать» героине. Пусть себе мчится «к другой»! Не она его, а он её не достоин! Но тогда отчего истинная горечь поражает душу? Ведь вроде бы автор успокоил девушку:

      …И тоскливую в сердце тревогу

Поскорей навсегда заглуши!

Наверное, горечь оттого, что лирический герой, при всём своём удивительном умении увидеть, почувствовать, успокоить, всё же не в силах спасти героиню от уготованной ей судьбы. Создаётся ощущение, что поэт слишком быстро отошёл в сторону. Вот-вот, ещё немного, и он тоже пройдёт мимо, дальше, по своим делам. Может быть, сядет писать это стихотворение. Отстранённость лирического героя, который так живо и ярко всё увидел и представил, немного пугает. Великое и яростное сочувствие сочетается с лёгкой иронией. Неостановимая «тройка» становится символом не столько возможного счастья, сколько невозможного благополучия.

А что же счастье? Оно возможно лишь в настоящей любви. Лирический герой раннего Некрасова ещё, видно, «не дорос» до любви, она появится и согреет его стихи позже, хотя и порой сопровождаемая ненавистью. Очевидно, недаром в этом же 1846 году в стихотворении «Родина» Некрасов сопроводит нежную сыновнюю любовь к матери мягкими упрёками в её адрес, доброту няни назовёт «бессмысленной и вредной», а родной дом «пустым и мрачным», достойным разрушения.

Героиня «Тройки» так и осталась «в стороне от весёлых подруг», наедине со своей сердечной тревогой, а пожалевший её молодой барин уехал вслед за позёром-корнетом, не спас «чернобровую дикарку» от чудовищной судьбы.

Кто знает, может быть, есть какая-то связь между этим сюжетом и поступком самого Некрасова много лет спустя, когда на закате своей жизни он женится на молодой крестьянке, которая отдаст ему всю любовь и будет рядом до последнего его вздоха. Умиравший поэт посвящал Зине полные любви стихи, а она скрашивала его нечеловеческие мучения.

В последние дни Некрасов самой своей жизнью написал другую «Тройку»…

«Я сразу смазал карту будня…» (По ранней лирике В.В. Маяковского)

«Изменилась человечья основа России. Родились мощные люди будущего. Вырисовываются силачи будетляне».

В.Маяковский. «Будетляне»

Дореволюционная лирика В. Маяковского задевает за живое. Смелое новаторство, яростная искренность, виртуозная метафоричность, открытый бой с обыденностью, серостью, мещанством, отстаивание своего «я» в неравной схватке – всё это очень сегодняшнее, современное, живое. Откуда это в нём, жившем век назад?

Во-первых, конечно, от футуризма. Сам Маяковский и его друзья- поэты в манифесте «Пощёчина общественному вкусу» призывали сбросить классиков «с парохода современности» и творить новое искусство, искусство будущего. Но при этом хорошо известно, что Маяковский знал пушкинского «Евгения Онегина» наизусть. Высокообразованный получается «гунн»!

Такова и поэзия Маяковского: дерзкая, смелая, но при этом обладающая огромной художественной силой. Он учился на художника и стал художником в поэзии, да таким, каких до него не было. Если традиционно живописцы краски на холст «кладут», то лирический герой Маяковского плеснул их «из стакана», сразу бросив вызов стандартности обывателя:

…я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

Прочёл я зовы новых губ.

Вообще-то, метафоры Маяковского почти всегда могут быть «расшифрованы». Так, поверхность застывшего студня действительно может напомнить географическую карту, а алюминиевая чешуя в оформлении витрины рыбного магазина по форме похожа на очертания сотен губ. Но парадокс заключается в том, что понять пафос поэзии Маяковского можно и без подобных расшифровок. Вот и в процитированном стихотворении важны не столько метафорические примеры, сколько то, что поэт утверждает своё право увидеть в мире такое, какое ни до него, ни теперь никто увидеть не может. «Я» могу всё (примеры налицо!), а «вы могли бы?» Понятно, что лирический герой Маяковского, максималист, художник и романтик, сумел бы сделать и такую малость, как «ноктюрн сыграть… на флейте водосточных труб». Те же, к кому он обращается, естественно, не могут даже этого.

Именно поэтому в стихотворении «Нате!» он называет себя «бесценных слов транжир и мот». Новоиспечённый Чацкий! Я вам раскрываю «столько стихов шкатулок», а вы, непонимающие, «на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош». Поэт смел и силён, он бросает вызов толпе. Но одновременно поэт бессилен – против него «стоглавая вошь», а у него – сердце-бабочка (красивое, трепетное и хрупкое).

Лирическому герою Маяковского ничего не остаётся, как дразнить эту толпу, этих ощетинившихся «вы», стремящихся уничтожить его «я». И он принимает правила игры. Высокий и сильный человек с нежным сердцем, любящий детей и животных, напишет: «Я люблю смотреть, как умирают дети». Это первая строка одного из стихотворений. Увидев эту строку, попробуйте не прочесть дальше! Прочтёте как миленькие! И увидите:

Это душа моя

Клочьями порванной тучи

В выжженном небе

На ржавом кресте колокольни!

Кто ещё мог так сильно, в сумасшедшем метафорическом рисунке, прокричать о своём отчаянии?! Именно это стихотворение из цикла «Я» завершается потрясающими нас, неповторимыми строками об одиночестве:

Я одинок, как последний глаз

У идущего к слепым человека!

Но не только об одиночестве эти строки. Они – о страстной мечте быть кому-нибудь нужным (почти как в стихотворении «Послушайте!»). Это ведь и есть роль поэта – стать единственным зрячим среди слепых, поводырём, указывающим путь. Похоже на роль пушкинского Пророка, не так ли? А строка про умирающих детей – всего лишь эпатаж, вызов искажённому мировоззрению искажённого мира.

Маяковский – поэт-романтик, максималист. Он готов зажигать звёзды-мечты, звёзды-надежды «над крышами». Но его драма заключается в том, что, взвалив на свои плечи непосильный груз противостояния толпе, он в то же самое время жаждет понимания и участия. Сам он на это участие готов. Об этом дореволюционное «Скрипка и немножко нервно» и послереволюционное «Хорошее отношение к лошадям». Он предлагает «жить вместе» одинокой и осмеянной скрипке. Он помогает вновь поверить в жизнь упавшей на скользкой мостовой и тоже ставшей всеобщим посмешищем лошади. Скрипка, лошадь – родственные души. А люди? Маяковский хочет верить, что скрипка и лошадь – люди. Иначе как объяснить строки из этих стихотворений:

«Знаете что, скрипка?

Давайте –

будем жить вместе!

А?»

        («Скрипка и немножко нервно»)

«Деточка,

все мы немножко лошади,

каждый из нас по-своему лошадь».

                        («Хорошее отношение к лошадям»)

Мне кажется, что Владимир Маяковский настолько сильно и безоглядно «смазал карту будня», что так до конца своей жизни и не смог найти тех, кто отзовётся на его крик «Послушайте!» Рядом с ним так и не нашлось таких же, как он сам, способных терпеть неугомонного новатора, выпавшего из общего оркестра, оступившегося на скользкой мостовой.

Интересно, как бы встретили его сегодня, явись он к нам со своими ритмами, рифмами и метафорами? В сегодняшнем весьма витиеватом и тоже эпатажном искусстве поэта такой художественной величины что-то не наблюдается. Может быть, и теперь его время ещё не пришло? Что ж, тогда придётся признать, что «будетляне» рассчитывали на более удалённое будущее…

СТИХОТВОРЕНИЕ А.А.БЛОКА «РУСЬ» (ВОСПРИЯТИЕ, ИСТОЛКОВАНИЕ, ОЦЕНКА)

Александр Блок начинал свой поэтический путь с увлечения символическими образами, воплощавшими идею непостижимой Истины. Эти образы женственны и прекрасны: Дева Света, Прекрасная Дама, Владычица Вселенной. После 1904 года, во II томе лирики, поэт всё чаще обращается к земной реальности, размышляет в своих стихах о судьбе Родины, что позволило ему впоследствии сказать: «Моя тема – тема о России». Но и в художественном решении этой темы Блок остался верен себе: Русь, а затем Россия в его стихах будет так же женственна и прекрасна, как ранние идеальные образы; кроме того, судьба Родины будет в поэтическом сознании ассоциироваться не столько с бытовой и социальной конкретикой, сколько с ощущениями лирического героя, его попыткой разгадать секреты Руси.

Стихотворение «Русь» 1906 года – одно из первых в этом ряду. Оно кажется каким-то гоголевским – ярким и таинственным. Образ Руси рождается из нерасторжимого единства «преданий старины» и реальной «нищеты». Такое сочетание реального и идеального, рационального и чувственного особенно волнует. Отчасти это объясняется тем, что в это же время А.Блок работал над статьёй «Поэзия заговоров и заклинаний», изучал языческие и православные обычаи. В этой статье он писал так: «Мутный взор колдуна, чарованье злаков, ведьмы и черти в снеговых столбах на дороге, девушка, точащая под снегом лезвие ножа на изменившего милого, - всё это подлинные образы наших поверий, заговоров и заклинаний». Все перечисленные Блоком здесь образы «поселились» в стихотворении «Русь», создавая странное сочетание фольклорных традиций, идущих из древности, с «распутьями», «нищетой» и «лохмотьями» сегодняшней Руси. Невольно вспомнишь тютчевское «Умом Россию не понять…».

Точно так же не понять Россию умом, не разгадать её тайны и лирическому герою стихотворения. В начале произведения он с Русью – прекрасной спящей царевной – на «ты»:

Ты и во сне необычайна,

  Твоей одежды не коснусь.

Подчёркнута загадочная особость Руси, а также некая интимная близость лирического героя с женственной Русью и трепет перед её тайной. Следующие пять строф калейдоскопически-размеренно передают дремотные видения, в которых герой видит Русь в смешении уже упомянутых образов поверий с вечной российской распутицей. В красивой и метафорической картине, напоминающей современные видеоклипы, поэт успевает подметить и некоторую конкретику: широту просторов и всегдашнее враждебное окружение («Русь, опоясана реками и дебрями окружена…»), многонациональность («…где разноликие народы из края в край, из дола в дол…»), неунывающий нрав людского люда («…ведут ночные хороводы под заревом горящих сёл»). Кстати, вот и очередная загадка – «зарево горящих сёл». С одной стороны, это просто метафорическое изображение уходящей вечерней зари (вспоминается фетовское «Заря прощается с землёю…»), с другой стороны, здесь возможен намёк на крестьянские восстания 1906 года, и в таком случае – «горящие сёла» - не метафора, а обыкновенное определение с прямым смыслом. Скопление шипящих согласных звуков в сочетании с частым «р» придаёт всей этой картине особую противоречивость – нечто зловещее и прекрасное. Именно такой и изображает Блок Русь. О женщине, совмещающей в себе такие качества, обычно говорят «чертовски красива!» Именно такой, чертовски красивой, будет и Незнакомка, а впоследствии и Катька из поэмы «Двенадцать».

Только в седьмой строфе появляется лирическое «я», подводится черта под видениями:

           Так – я узнал в моей дремоте

     Страны родимой нищету,

     И в лоскутах её лохмотий

 Души скрываю наготу.

Произошло ещё большее, чем вначале, слияние с Русью (две последние строки в противовес начальному «твоей одежды не коснусь»). И всё-таки в финале стихотворения после сближения и даже слияния происходит отторжение: третье лицо («она») приходит на смену обращению на «ты». Кольцевая композиция нарушается переходом с обращения ко второму лицу на местоимение третьего лица, а также переконструированием фраз и переменой мест строк. Возникает очередная загадка: почему произошла «разлука» лирического героя с Русью? Ведь Русь «живую душу укачала», и душа «не запятнала первоначальной чистоты». Может быть, всё дело как раз в том, что даже слияние с Русью, интимная близость с ней не привели к разгадке тайны Руси. Но возможно и другое объяснение. Счастье сближения не может быть вечным, и потому поэт принимает разлуку мужественно, как неизбежность.

Лирический герой познал Русь во всех её противоречиях и, познав, не перестал любить. Он принимает её патриархальность, широту, красоту, разбойность (она заявит о себе и позже, в стихотворении «Россия»), распутицу, нищету… Но тайна осталась неразгаданной, и главное чувство обозначено последней строкой стихотворения «Её одежды не коснусь». Это чувство трепетной бережливости, чистое и целомудренное. Он рядом с ней, он охраняет её, он знает, что она спит до поры до времени, как былинный богатырь Илья Муромец. Впереди ещё будет «вечный бой», и России ещё предстоит стать летящей «степной кобылицей». Пусть пока «в тайне почивает Русь»…

Меня поражают живость и противоречивость образного и идейного строя стихотворения «Русь». В нём нет свойственной позднему Блоку философии, но двойственность взгляда и постоянство чувств обнаруживаются. Изображая Русь в момент её перехода от язычества к христианству, Блок ещё только на пути принятия всей полноты земной, реальной действительности, поэтому и произошло в стихотворении смешение идей, ощущений и реальности. Внутреннее напряжение, сложность чувств соседствуют с внешней непритязательностью, кажущейся простотой стиля и ритма. Стихотворение, на мой взгляд, заслуживает звания поэтического шедевра.

СТИХОТВОРЕНИЕ С.А.ЕСЕНИНА «НЕСКАЗАННОЕ, СИНЕЕ, НЕЖНОЕ…» (ВОСПРИЯТИЕ, ИСТОЛКОВАНИЕ, ОЦЕНКА).

«Отдам всю душу октябрю и маю,

Но только лиры милой не отдам».

                        С.А.Есенин

Сергея Есенина я люблю с детства. Песенный стих, русская природа, душевность и образность всегда притягивали, пленили. Всё в стихах Есенина казалось живым, родным и простым: мать, деревенский дом, клёны, липы, тополя, берёзы, светлые чувства, «голубая Русь»…

Но в последнее время для меня открылся другой Есенин, тот, стихи которого долгие годы запрещала сталинская пропаганда в далёких 30-х – 40-х. Это Есенин, заблудившийся в непостижимом для него историческом  и бытовом пространстве; Есенин, страдающий от потери ясности понимания жизни, запутавшийся в противоречиях, уговаривающий сам себя согласиться то с одними истинами, то с другими, совершенно противоположными первым. Такой, необыкновенно противоречивой, стала его лирика особенно в 1924-1925-м годах, при этом не растеряв своих лучших качеств: глубокого лиризма, органичной образности, исповедальной силы и искренности. В ряду стихотворений этого периода сверкает своими метафорическими гранями и лирический шедевр «Несказанное, синее, нежное…».

Интересно, что эта первая строка, по которой мы называем произведение, в стихотворении действительно заканчивается многоточием. Видимо, этими тремя мелодично звучащими из-за сильной аллитерации на звук «н» эпитетами не исчерпывается для лирического героя лексический ряд, характерный для его ранних поэтических представлений. «Голубая Русь», в которой «синь сосёт глаза», осталась мила поэту, но время с его историческими катаклизмами что-то внезапно нарушило, оборвало в этой гармоничной связи. Да и сам герой стал иным, вернее иным стал образ жизни, но не душа. Он и её, душу, хочет отдать «октябрю и маю» - символам новой действительности. И тут начинается беда. Поэт хочет впрыгнуть в вагон скрежещущего по рельсам технического прогресса «чугунного поезда», но на самом деле всем сердцем остался с «красногривым жеребёнком», не поспевающим за «каменной и стальной» цивилизацией. Так и здесь: «…И душа моя – поле безбрежное – дышит запахом мёда и роз».

Стихотворение написано в форме разговора с собственной душой:

 Стой, душа, мы с тобой проехали

Через бурный положенный путь.

Этот приём очень характерен для Есенина. Сознание будто отторгается от души и ведёт с ней сложный и мучительный диалог. Апофеозом подобного раздвоения стала страшная поэма «Чёрный человек».

Лирический герой «позднего» Есенина страдает оттого, что «утих», что «годы сделали дело». В разных стихотворениях мотив уходящей молодости и силы рождает разные переживания. В одних – зависть к себе прошлому или к нынешним молодым («Цветите, юные! И здоровейте телом!»). В других – отчаянное осознание невозможности прощания с молодостью («Кто сгорел, того не подожжёшь»). В третьих – продолжение борьбы с безжалостным временем («Но и всё же душа не остыла…»). В четвёртых звучит «взрослый», философский мотив примирения с неизбежным, принятия жизни во всех её измерениях. «Несказанное, синее, нежное…» относится к последним:

Я утих. Годы сделали дело,

      Но того, что прошло, не кляну.

А потом ещё более явно: «принимаю, что было и не было…» Но у Есенина всегда найдётся либо «только…», либо «но и всё же…», либо просто «но». Эти конструкции вскрывают противоречие, возражение собственной душе или тому, что только что высказано. Так и в этом стихотворении – после «принимаю» звучит «только». Поэт жалеет теперь лишь о собственных ошибках:

                  …Слишком мало я в юности требовал,

Забываясь в кабацком чаду.

Однако в последней строфе даже на это «только» находится своё «но» - звучит возражение против только что прозвучавшего возражения. И это последнее «но» оказывается в стихотворении решающим. Ошибки «буйной молодости» вполне понятны, объяснимы и простительны, ведь даже «дуб молодой, не разжёлудясь, так же гнётся, как в поле трава…». Характерно, что в любых, даже философских оценках, решающую роль играет органический образ – непременно природное сравнение. В восклицании, заканчивающем стихотворение, спрятана вся палитра противоречивых чувств: и восторг молодостью, и горечь о прошедшем, и попытка что-то возвратить, и примирение с неизбежным.

Но и эта гамма чувств не исчерпывает всей сложности поединка сознания лирического героя с собственной душой. Так хочется разобраться «во всём, что видели, что случилось, что сталось в стране»! Разобраться, чтобы простить тех, кто «напылили кругом… и пропали под дьявольский свист», оставив героя одного «в лесной обители», в полной тишине, располагающей к философскому принятию жизни, к примирению.

В этом внутреннем борении – весь Есенин. Такого Есенина, мучающегося от попыток развязать жизненные узлы, я особенно полюбил. Таким я увидел его в стихотворении «Несказанное, синее, нежное…». Такому Есенину я отдаю теперь свои читательские предпочтения.

«КОГДА СТРОКУ ДИКТУЕТ ЧУВСТВО…» (ПО ЛИРИКЕ Б.Л.ПАСТЕРНАКА)

Поэзия Бориса Леонидовича Пастернака необыкновенна. В ней как будто слились воедино все высшие достижения российских стихотворцев: ритмическая плавность стиха поэтов «золотого» века и метафорическое новаторство, дерзость и парадоксальность художественных поисков модернистов начала ХХ века, пушкинско-некрасовское многотемье бытовых картин и романтически-возвышенная лермонтовская страстность. А ещё лирику Пастернака отличает сочетание ума и сердца, интеллекта и души. Любая картинка быта под пером поэта всегда перерастает в картину человеческого бытия, сосредоточенность на «вечных» темах любви, смысла жизни, свободы, творчества.

Все эти взаимосвязи заметны уже в ранней лирике Б.Пастернака:

Февраль. Достать чернил и плакать!

      Писать о феврале навзрыд… (1912 год)

Состояние невозможности не творить, внутреннее побуждение, которое граничит с потрясением, заставляет писать «навзрыд» - то есть с невероятной силой чувства, с самоотдачей, когда сливаются природный хаос («грохочущая слякоть», «ливень», «тысячи грачей») и ощущение рождения стиха. Как и у В.В.Маяковского, возникают нагромождения метафорических конструкций:

   …С деревьев тысячи грачей

  Сорвутся в лужи и обрушат

 Сухую грусть на дно очей.

     Под ней проталины чернеют,

И ветер криками изрыт…

И точно так же, как у Маяковского, совсем необязательно «расшифровывать» до полной ясности все эти поэтические парадоксы. Главное – насладившись высоким художественным совершенством, уловить основной пафос стиха. Он, этот пафос, ещё ярче, чем в начале стихотворения, звучит в финале:

       …И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

Стихи пишутся не по заказу, не по долгу. Жизнь, природа, чувство – вот что изначально, вот что «строку диктует»! Поэтому одной из ключевых фраз стихотворения становится незаметная на первый взгляд, упрятанная в середину произведения: «…Перенестись туда, где ливень ещё шумней чернил и слёз». Творчество природы, буйство жизни всё равно «шумней», и лишь случайное потрясение, а не профессиональное умение способно помочь поэту «вернее» передать свою страсть.

Вот почему и через двадцать лет, уже будучи знаменитым поэтом, Пастернак напишет:

     О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

             Что строчки с кровью – убивают,

  Нахлынут горлом и убьют!

Жизнь, как театр Рима, «не чистки требует с актёра, а полной гибели всерьёз». Заключительная строфа этой потрясающей философской миниатюры вполне закономерно начинается строкой, вынесенной в заглавие данной темы сочинения. Почему «чувство… на сцену шлёт раба»? Поэт становится рабом собственных страстей и потрясений. Но если нет этих потрясений, то не будет и творчества. Искусство поэта не в стихотворных изощрениях, а в том, чтобы целиком отдасться «почве и судьбе». Строку «и тут кончается искусство» нельзя понимать буквально. Наоборот, по Пастернаку, только там и будет подлинное искусство, «где дышат почва и судьба».

Пройдёт ещё два с лишним десятилетия, но Б.Л.Пастернак и тогда, в позднем цикле «Когда разгуляется», останется верен себе. В знаменитом стихотворении «Во всём мне хочется дойти…» он вновь упорно и мучительно терзает себя думами о сути творчества. И опять: лишь «схватывая нить судеб, событий», поэт сможет «свершать открытья». Расшифровывая «свойства страсти», поэт вновь перечисляет бытовое и бытийное, преходящее и вечное, пишет вместе и о «бегах, погонях,… локтях, ладонях», и «о беззаконьях, о грехах, … нечаянностях впопыхах». Жизнь всё так же многогранна и всё так же первична по отношению к творчеству. Поэтому разбивать стихи можно лишь «как сад, всей дрожью жилок», а поэтический результат метафорически выразится в последней строфе:

                   Достигнутого торжества

  Игра и мука –

        Натянутая тетива

Тугого лука.

Вот он, родившийся стих, - как натянутая нить нерва, стянувшая в поэтическую строку судьбы, события, свойства страсти – целую жизнь!

Когда к середине 50-х годов ярко и громко заявили о себе молодые поэты, ученики Пастернака, посещавшие его в Переделкине, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, то из уст мэтра вполне закономерно прозвучало поэтическое напутствие «отца» - стихотворение «Быть знаменитым некрасиво…» (1956 год). Излюбленный мотив вновь с потрясающей художественной силой зазвучал в каждой метафоре, в каждой заповеди:

          Цель творчества – самоотдача,

А не шумиха, не успех…

Живя «без самозванства», поэт должен «в конце концов привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов». Поэтому понятны следующие строки:

 И надо оставлять пробелы

     В судьбе, а не среди бумаг…

Закономерна и концовка дружеского поэтического, нет, не поэтического – жизненного наставления:

          И должен ни единой долькой

 Не отступаться от лица,

                  Но быть живым, живым и только,

      Живым и только до конца.

Какая малость всего-то и требуется, чтобы быть человеком, а значит – творцом: исключить всякую фальшь, сохранить своё лицо, «быть живым», слушать голос судьбы…

«Когда строку диктует чувство», рождаются такие шедевры, как «Гамлет», «Зимняя ночь», «Золотая осень» и многие другие стихотворения Бориса Пастернака. На его столе никогда не гасла свеча любви, судьбы, жизни, творчества.

Не гаснет она и теперь – в комнате благодарного читателя…

СТИХОТВОРЕНИЕ А.А.АХМАТОВОЙ «ЗАПЛАКАННАЯ ОСЕНЬ, КАК ВДОВА…» (ВОСПРИЯТИЕ, ИСТОЛКОВАНИЕ, ОЦЕНКА).

А когда, как после битвы,

Облака плывут в крови,

Слышит он мои молитвы

И слова моей любви.

                А.А.Ахматова

Строки, вынесенные мной в эпиграф, написаны Анной Андреевной Ахматовой в том же самом 1921 году, в котором создано и стихотворение «Заплаканная осень, как вдова…». Именно в этом, скорбном для Ахматовой году был расстрелян её бывший муж, отец её сына, великий русский поэт  Николай Гумилёв. В разделе «Эпические мотивы» книги «ANNO Domini», в которую вошло это стихотворение, столь печальные и полные любви строки не являются редкостью. Грустные дни, грустная лирика.

Как и многие лирические шедевры, стихотворение содержит всего восемь строк. Вспомним пушкинское «Я вас любил…» или «Среди миров…» Иннокентия Анненского. Ахматова в своей миниатюре не делает пробела между четверостишиями, что, очевидно, сливает их воедино, образуя своего рода сгусток боли. В то же время каждая вторая строка этих четверостиший  заканчивается многоточием. Эти два многоточия, рождённые избытком переживания, расширяют пространство стихотворения. Оборванность краткой фразы приглашает читателя к продолжению картины с помощью собственного воображения и пробуждённых чувств.

Заплаканная осень, как вдова

                   В одеждах чёрных, все сердца туманит…

Чьи «все сердца туманит» осень? Наверное, таких же вдов, любящих и скорбящих. А может быть, благодаря слову «все» создаётся ощущение всеобщей скорби. Не зря потом осень будет названа «скорбной и усталой», а не только «заплаканной», как и вдова.

В лучшей традиции русской поэзии самым удивительным образом до полной неразрывности сливаются в стихотворении вдова и осень, состояние человека и состояние природы. Осень «заплаканная» - от дождей, вдова – от любви и горя. Осенью всё постепенно чернеет, и одежда вдовы тоже чёрная. И рыдают тоже – осень и вдова. Великолепны строки:

И будет так, пока тишайший снег

         Не сжалится над скорбной и усталой…

Во-первых, снег – белый, он противостоит чёрному цвету первого четверостишия. А во-вторых, - «тишайший». В этом удивительном эпитете слышатся заботливость, нежность, осторожность, участливость и ещё очень многое. И снег тоже олицетворён, он живой («пока… не сжалится»). Почему он должен сжалиться? Может быть, его помощь в том, что он остудит слёзы, облегчит боль своим холодом? И тогда произойдёт желанное (или неизбежное?) – «забвение боли и забвение нег». Ведь если не утихнут воспоминания о счастливых и горьких днях, то как тогда жить дальше? Последняя строка наводит на мысль, что жизнь без любимого в любом случае уже не жизнь. Нужно забвенье или нет? Пожалуй, это остаётся загадкой. Да и не в рациональном начале, конечно, кроется таинственная прелесть стихотворения.

Произведение А.А.Ахматовой поражает, прежде всего, чувственностью, удивительной силой женственности, так характерной для её стихов. Лирическая героиня Ахматовой – жена, вдова, сестра, мать. А главный секрет её произведений – в одном и самом важном. Это одно и самое важное заключено в великом и вечном слове «любовь». Её стихи всегда о любви. Конечно же, о любви и стихотворение «Заплаканная осень…». О любви, о боли, о памяти. И так по-пушкински просто и прозрачно написано! Да, есть сравнение, есть эпитеты с метафорическим оттенком, есть олицетворение. Но не это главное. У настоящего мастера профессионализм незаметен, небросок. Сквозь простоту слога, ритма, рифм проступает у Ахматовой философия жизни. Эта философия непроста, в чём-то противоречива, даже загадочна, но поразительно прелестна силой выраженных чувств.

Это философия всеобъемлющей любви, которая присуща только женщине. Как хорошо сказано: «Перебирая мужнины слова…». Нет, она не вдова. Она жена. Вечная жена.

СОДЕРЖАНИЕ

ХРУПКИЙ МАТЕРИАЛ……………………………………………………..........

ОСНОВНЫЕ ПАРАМЕТРЫ ШКОЛЬНОГО АНАЛИЗА ЛИРИЧЕСКИХ      ПРОИЗВЕДЕНИЙ…………………………………………………………………

УРОКИ АНАЛИЗА ЛИРИЧЕСКИХ СТИХОТВОРЕНИЙ……………………...

«Ты сам свой высший суд…». Два урока по лирике А.С.Пушкина в 9 классе…………………………………………………………………………

«Он горд был, не ужился с нами…». Урок анализа стихотворения М.Ю.Лермонтова «Пророк» в 9 классе……………………………………

«Блажен незлобивый поэт…». Два урока по лирике Н.А.Некрасова в 10 классе…………………………………………………………………………

«Поэты ходят пятками по лезвию ножа…». Урок-лекция в 11 классе «Пушкинская традиция в поэзии В.С.Высоцкого»……………………….

АНАЛИЗ ЛИРИЧЕСКИХ СТИХОТВОРЕНИЙ (КРАТКИЕ ОБРАЗЦЫ)…….

А.С.Пушкин. «Пророк»…………………………………………………….

М.Ю.Лермонтов. «Выхожу один я на дорогу…»………………………..

Н.А.Некрасов. «Утро»……………………………………………………..

А.А.Блок. «О, весна без конца и без края!..»…………………………….

В.В.Маяковский. «Война объявлена»…………………………………….

Б.Л.Пастернак. «Зимняя ночь»……………………………………………

«КЛАССИЧЕСКИЕ» ШКОЛЬНЫЕ СОЧИНЕНИЯ ПО ЛИРИЧЕСКИМ СТИХОТВОРЕНИЯМ……………………………………………………………

Стихотворение А.С.Пушкина «Безумных лет угасшее веселье…»………

Стихотворение М.Ю.Лермонтова «Листок»………………………………

Стихотворение Ф.И.Тютчева «Фонтан»……………………………………

Стихотворение А.А.Фета «Заря прощается с землёю…»…………………

Стихотворение Н.А.Некрасова «Тройка»………………………………….

«Я сразу смазал карту будняя…» (По ранней лирике В.В.Маяковского).

Стихотворение А.А.Блока «Русь»………………………………………….

Стихотворение С.А.Есенина «Несказанное, синее, нежное…»…………..

«Когда строку диктует чувство…» (По лирике Б.Л.Пастернака)…………

Стихотворение А.А.Ахматовой «Заплаканная осень, как вдова…»………