Шухтун-Курт

Автор исследовательской работы

Гуденко Татьяна Викторовна,

учащиеся 9 класса.

Научный руководитель –

Елена Ивановна Муковнина,

социальный педагог

МБОУ Светловская СОШ.

Тема

исследовательской работы:

«Шухтунгорт

в годы исторических потрясений».

(доклад - исследование по истории населенного пункта

Октябрьского района п. Шухтунгорт,

на основе биографических очерков, изложенных в личном дневнике

жителя данного населенного пункта –

Игнатьевой Елизаветы Ефимовны 20.01.1932 года рождения).

Работа приурочена 75-летнему юбилею Октябрьского района.

п. Светлый

2012 год.

Доклад

выступления на V Березовской районной детской краеведческой конференции «От краеведения к краелюбию».

     Приветствие:  Добрый день. Разрешите представиться. Меня зовут – Гуденко Татьяна.  Я учащаяся 9–го класса Светловской средней школы. Мой руководитель – Муковнина Елена Ивановна (социальный педагог).

     Мы представляем исследовательскую работу на тему: «Шухтунгорт в годы исторических потрясений». Работа по истории населенного пункта – п.Шухтунгорт выполнена на основе биографических очерков, изложенных в личном дневнике жителя данной географической единицы  – Игнатьевой Елизаветы Ефимовны  1932 года рождения. Работа приурочена 75-летнему юбилею Октябрьского района.

     Гипотеза – предполагаем, что Шухтунгорт, как географический объект, отдаленный от центральной части страны территориально, находящийся в  заповедной зоне Западной Сибири был изолирован от политических и экономических потрясений Советского Союза, а представители коренного населения, их быт и культура пребывали в состоянии информационной изолированности и культурной  инкубации.

     Цель нашей работы – на основе дневника Елизаветы Ефимовны открыть новые грани быта, культуры, внутреннего мира, переживаний простого человека, представителя местного населения в тяжелые исторические периоды Советского Союза: коллективизации, Великой Отечественной войны, периода восстановления страны в послевоенные годы.

     Задачи:

1. Изучить материал о жизни, культуре и быту народов коренного населения;
2. Исследовать материалы автобиографического дневника Елизаветы Ефимовны, ее переписку с бывшими жителями деревни Шухтунгорт и родственниками;
3. Найти сведения в литературных источниках о заповеднике, ее работниках, о жителях деревни Шухтунгорт;
4. Изучить материал о следующих исторических периодах: коллективизация, Великая Отечественная война, период восстановления страны в послевоенные годы.
5. Сопоставить субъективные представления о жизни, взятые из дневника Елизаветы Ефимовны с другими литературными источниками, проанализировать, систематизировать полученный материал, сделать выводы.

Объект исследования – семья Елизаветы Ефимовны Игнатьевой.

Предмет исследования – жизнь коренных  жителей Шухтунгорта с русско-язычным населением в определенный исторический период.

Хронологические рамки – 1930 – 1960 годы.

Территориальные рамки – Октябрьский район (Микояновский район), Омской области, Остяко-Вогульского округа.

Методы работы:

1.  Интервью  личное и заочное (телефон, почта);
2. Сравнение;
3. Обобщение;
4. Анализ;
5. Синтез.

Источниковая база:

1. Личный автобиографический дневник;
2. Фотографии, письма;
3. Краеведческая литература;
4. Периодическая печать;
5. Архивные документы.

     Шухтунгорт – древнее  хантыйское поселение, расположенное на берегу речки Малая Сосьва на территории Кондо-Сосьвинского заповедника. Название этого поселка, по предположению Елизаветы Ефимовны Игнатьевой, в переводе с хантыйского языка обозначает – «рябчиковая деревня». По причине того, что эти места всегда славились огромным количеством пернатых.

     Шухтунгорт своими корнями уходит настолько далеко в прошлое, что даже коренные  жители о дате его происхождения не дают точных сведений. Места, где издревле жили ханты и манси, в начале прошлого столетия привлекали обилием пушного зверя и  людей, имеющих только цель наживы. Добытчики пушнины без жалости отстреливали и практически уничтожали соболя. На грани полного уничтожения оказался и западно-сибирский речной бобр. Спасти животных могла только организация заповедника, что и произошло в 1929 году благодаря неимоверным усилиям тобольского охотоведа Василия Васильева. Управление Кондо-Сосьвинского заповедника вначале размещалось в селении Шухтунгорт, в 50 километрах от границ, особо охраняемой территории.  Именно с тех пор к двум-трем национальным избушкам быстро прибавились современные деревянные жилые дома, клуб, школа-интернат, почта, магазин, пекарня. Численность проживающих людей в Шухтунгорте резко возросла за счет переселенческого русско-язычного населения. Большинство из них были рабочие, строители, работники заповедника, ученые биологи и зоологи. В заповеднике работали люди, получившие блестящее образование, потомки древних знатных родов, например,  зоологи Василий Николаевич Скалон и Вадим Вадимович Раевский.  Была создана промыслово-охотничья станция. На которой трудился,  и был директором, Александр Григорьевич Костин. В этот же период  создан бобровый питомник.

     Жизнь, быт и уклад местного населения резко изменился. Не смотря на то, что в сороковые годы на дорогу из Тобольска до Шухтунгорта уходил целый месяц в зимнее время. И еще более трудным и долгим путь был в летний период, цивилизация нагрянула и в этот глухой таежный остров.

     Уклад жизни местного населения стал меняться. Но как показывают некоторые литературные источники, а в частности, дневник Елизаветы Ефимовны, жизнь коренных жителей стала трудной. Они перестали быть хозяевами на своей родной земле. А с приходом коллективизации, которая нашла дорогу и в этот затерянный  уголок земли, даже среди ханты и манси находились политически опасные для страны элементы. С ними просто необходимо было бороться!  Очищать Родину! Например,  забрать и оленей, и лошадей, и дома – все это делалось во имя спасения Советского Союза.

      Даже в далеких и глухих уголках Сибири начала действовать карточная система. И «вредные» элементы, которые издревле вели кочевой образ жизни,  вынуждены были вступать в колхозы, чтобы хоть как-то выживать и кормить свои семьи. Люди, не примкнувшие к коллективизации и общей политической идее правительства,  карточки на хлеб и предметы первой необходимости не получали. Местные жители,  имея богатый подножный корм, дичь, оленину, продолжали нуждаться и голодать, т.к. почти все собранное и добытое приходилось сдавать государству, выполняя план страны. Особенно в военные годы. Жили без хлеба, сахара, без картошки. И чтобы выжить, как вспоминает Елизавета Ефимовна, приходилось убирать, стирать, чистить картофель у переселенцев (у русско-язычного населения), которые расплачивались с ними поношенной одеждой, ненужными пищевыми отходами. Жизнь превратилась в сплошное тяжелое испытание и боль. Совершенно не похожую на прежнюю самобытную, вольную жизнь  таежных аборигенов.

     Вывод.

     Как видим, представителям местного коренного населения, не пришлось миновать государственные преобразования, политические и исторические потрясения. Даже находясь в территориальной изоляции, таежные аборигены, далекие от политических  взглядов и исторических потрясений, сами того не желая,  шли в ногу со временем.      

Из воспоминаний Елизаветы Ефимовны Игнатьевой.

«…До 1940 года на Нерге образовался колхоз, вот всех малососьвинских хантов собрали в одну деревню Нерга. Каждое лето моих родителей гнали в колхоз на рыбалку, то на Мухтумюхан, то в Игрим. Или всей семьей в Игрим едем, а в сентябре возвращаемся обратно в Шухтунгорт.
Все «прелести» коллективизации мы испытали на себе. Многого лишились. Бедствовали. Если было время мы с мамой ходили к Костиным (начальник ПОХа) стирать белье, мыть полы, за это нам давали ношенную одежду или тряпки. Еще менялись, если папа приносил лося или оленя, обменивал на хлеб. Хлеб нам давали по 300 грамм на человека. А когда мама отказалась идти работать в колхоз, его нам и вовсе не давали. А не поехала мама в колхоз по той причине, что было уже четверо детей и из-за парализованной матери, которую привез ей отчим.

А ведь до образования колхоза у нас был свой дом, который построили приезжие плотники, колхоз его забрал. Были у папы три лошади, и тех колхоз забрал. Пришлось нам жить в дедовом домике (Игнатьева Александра Александровича) …А ведь  у всех раньше были лабазы (амбары)  для хранения продуктов, вещей. Летом хранили зимнюю одежду, а зимой – летнюю. Для одежды лабаз был на четырех ножках. У ханты было два дома: летний и зимний. Для сушки рыбы и мяса имели другой лабаз, с четырех сторон без укрытия, чтобы продувался ветром и был доступ свежего воздуха. Верх крытый (от дождя и снега). Очень удобно иметь такие лабазы. Чтобы дети не проказничали, лестницу убирали или переворачивали ступеньками вовнутрь. Чувал (глиняная печка) был до потолка, возле него лежали дрова. Для выпекания хлеба была другая печка, которая стояла на улице. Строили ее из глины, песка, озерной травы. Низ был из бревен высотой 1 метр, дно печки засыпали песком, заливали смесью из глины и песка. Верх делали из обручей, сделанных из веток черемухи, обмазанных глиной, песком и травой. Топили 1 час, полтора часа. Затем выпекали хлеб, рыбу, варили пищу. Печь была огорожена от коров, лошадей. Так же в избушке был стол, стулья, посуда, нары с пологом.

    До образования колхоза мой папа с дедом Игнатьевым Петром Ивановичем ловили петлями турпанов (жирные утки) и кормили всю деревню. Ранней весною прилетали утки, ставили на них перевесы (ловушки). Эта охота длилась неделю. Когда утки шли на спаривание, мы больше их не ловили до самой осени. Так добывали мы их только весной. Из ружья их не били.  Турпаны – очень жирные утки, из них делали утиный жир, держали его в корчагах (большая глиняная посуда). Так же варили рыбий жир, тоже хранили в глиняных корчагах. Заготавливали оленье, лосиное сало. Муку хранили в больших самодельных бочках, которые были изготовлены из бересты (береста сшивалась в несколько слоев) и крышка была сделана из того же материала. Вместо брезента у нас было сделано из бересты покрытие, которым пользовались в пути для ночлега. В летнее время устраивались под елью или под пихтой, а с пихтового дерева снимали кору, чтобы сделать укрытие. Делали балаган. Выбирали для этого такое место, чтобы можно было пожить неделю или две, ловили рыбу или ондатру. Большую часть времени находились на Нага-горте и на Шушин-туве. Обратно ехали на гребнях или я тянула бечеву, чтобы быстрее до дома добраться. Рыбу мы вялили, потрошили, развешивали над костром, над дымом, чтобы мухи не садились и не портили рыбу. Эту рыбу мы ели даже сами. Сухую рыбу убирали в мешки, и она хранилась под навесом. Выбор рыбы был большой и для еды и для зверофермы. Так как я была всех старше из детей, то мне приходилось этим заниматься. Валю с собой отец не брал, ей это было не под силу.

Папа охотился от дер. Шухтунгорт. Первая избушка была в 10 км от деревни. От нее

идешь или едешь на собаках до второй избушки (вернее барака). Это угодье все идет по Узюм-Югану (Узюм-Ехан). Когда ходили летом до барака, то несколько раз выходили к реке Узюм-Юган. Очень красивые места. Барак стоит на пригорке около озера. В нем ловили карасей зимой и летом. В верховье Узюм-Югана папа добывал рыбу хариус.

Очень вкусная рыба без костей, только один хрящ. Зимой ели ее сырой (делали строганину). Мама пекла из нее пироги. Вот в таких местах папа охотился.

В 1941 году, когда началась война, родители по осени не отпустили меня в школу, так как надо было помогать, то ягоды собирать (для государственного плана) или сидеть с младшими дома. Приходилось жить у бабушки на Нагагорте, помогать плести нити для сетей. Нитки или веревки делали сами, т.к. купить было негде и не на что. Делали из крапивы. Осенью бабушка косила косой крапиву, затем сушила ее. Потом обухом топора или молотка выколачивала стебель крапивы, трясла ее от трухи и оставалась нить крапивная, которую затем с бабушкой плели через колено. Нитку или веревку. Ею шили обувь, чулки выше колен для себя и для мужчин (для тепла). Крапивы много нужно было заготовить на две семьи (для нас и для бабушки с дедом). И еще делали тетиву для сетей. Для берестяных

изделий также шла крапивная нить. Для других дел, для тонкого шитья папа привозил нитки из Березово или Шеркал.

Керосину тоже было не достать. Сидели при лучине или с открытыми дверцами печки, топили чувал, чтобы только было светло. Делали лучинки из березового полена, много нужно было лучинок. Папа с охоты приходил, снимал шкурки с добытых животных:  с белки, с песца, с лисы, с росомахи, с куницы, с собаки, с ондатры (по сезону). Зимние дни короткие, приходилось жечь много лучинок.  С рыбьего жира делали светильники, правда, видно было только возле стола. В жестянке делали дырочку, затем просовывали тряпочку в эту дырочку, получался фитиль. Горел он не ярко, но надо было снимать шкурки, доводить до конца работу.

В военное время папа с мамой охотились, а я с младшими сестрами и братьями сидела дома. Осенью собирали ягоды, орехи, которые входили в план отцу и матери. Если план

не выполнялся, тогда сидели без муки, без кожи (для обуви), без боеприпасов. Кроме пушнины еще нужно было сдавать дичь боровую, перо тоже входило в план, сливочное масло. Но родителям приходилось его покупать в магазине и сдавать государству как свое.

Голодные послевоенные годы.

А в 1948 году родился еще один сын – Саша. И с тех пор мы уже не уезжали из Шухтунгорта. Папа еще в 1948 году ездил в Игрим на рыбалку от колхоза Нергинского (Нергинский колхоз имени Чапаева В.). Осенью 1948 года папа больше не пошел в колхоз, остался в Шухтунгорте в ПОХ – охотился, летом рыбачил для зверофермы: для чернобурых лисиц. Мама работала на звероферме разнорабочей: зимой возила сено, дрова (пилила дрова сама для зверофермы и конторы). Зарплата была маленькая.

Папа охотился. Охота начиналась с сентября месяца. Ставил слопцы. На боровую дичь, с сентября по февраль охотился, а потом рыбачил. В 1946-47 г. я ездила ловить живых ондатр,  для размножения в других районах.

Очень было тяжело жить. Не было одежды, обуви. Спали на оленьих, лосиных шкурах

(не было постельного белья). Мама и я ходили к людям, стирали белье, мыли полы. За это нам давали что-нибудь. Особенно нуждались в хлебе и одежде. Ходили в рваных платьях, а сестричка меньше меня (Валентина) ходила в папиных рубашках. Была карточная система. Папа не был колхозником, нам не давали карточки на хлеб. Но мясо, рыба, дичь были – этим и спасались.

В летнее время вялили, сушили на зиму рыбу для всей семьи и для собак. У папы были ездовые собаки. Мне, как самой старшей из детей, приходилось ездить с папой на рыбалку и охоту.

Отец мой дорогой, родной… Очень-очень я его любила и до сих пор его жалею: как бедный трудился и как над ним издевались!

Однажды я и папа пошли за сухим мясом в барак. Это было в 1946 году, летом, хлеба нет. Папа достал из берестяной бочки, где лежала мука, кусочек хлеба заплесневелый, муки было мало. И с этим кусочком хлеба мы попили чай, чай был из чаги, сахара не было. Так было вкусно, хоть хлеб был и заплесневелым. Где был сильно испорчен, папа съел сам, а мне выбрал кусочки  получше.  Дошли до барака за один день: летние дни были длинные. В бараке мы переночевали, на другой день пошли обратно в деревню, т.к. дома было нечего кушать, только сухая рыба. До отхода в лес я у тети Лизы Кеушковой (Логуновой) на терке терла картошку, отходы от картошки отдваали мне. А дома мама добавляла в отходы немного муки, делала лепешки. Часто ходила я к т. Лизе и другим людям тереть картошку и за это давали мне отходы (1947-48 год). Это были голодные годы. Папа ездил с двумя детьми (Колей и Валей) в колхоз на рыбалку в Игрим, на Нергу. А я с братом Володей часто ходила удить рыбу на питомник.

С 1947 – 53 годы я приезжала домой на каникулы, приходилось работать в ПОХе: ездили то за грибами, то на покос.

Работа на звероферме.

В октябре 1957 года меня приняли работать на звероферму в Шухтунгорское ПОХ (промхозотделение) звероводом. На звероферме я проработала до 10 марта 1996 года. С 1996 года всех начали вывозить за пределы Шухтунгорта. Несколько семей вывезли в п.Полноват, других – в Игрим и др. населенные пункты. Причина до сих пор неизвестна.

Директором Полноватского ПОХа на тот период был Исаев Сергей Павлович. При его руководстве был порядок, рабочие не пили, не прогуливали.  Работала своя электростанция, пилорама, аммиачный холодильник, водокачка. Держали лошадей. ПОХ был самым богатым. Зверей привезили из Эстонии (черно-бурые лисы). 18 отделений, в каждом отделении было 80 самок, 20-25 самцов – это основное поголовье на одного зверовода. А затем и их приплод, который составлял 250 штук как минимум. Иногда доходило до 350-400 штук (вместе со  взрослыми песцами и их щенками). Тяжелый труд… Он был ручным. Гон начинался с января месяца, щенение -  в марте, забой – в ноябре, декабре. Забой, снятие и обрабатывание шкур производили сами звероводы с рабочими. В период забоя не знали ни выходных, ни праздников – все было по распорядку. Пушнину нужно было сдавать точно в срок и без брака.

Во время гона, щенения каждый зверовод следил за зверями: чистые клетки, посуда. Зверей кормили 1 раз в сутки. А в период беременности самок был дополнительный

подкорм самок. Во время щенения кормежка шла 2-3 раза в день. Чистили клетки от нечистот, вымывая поддоны. Корм разносили на руках, в коромыслах. Тележек не было. Готовили гнезда и домики для самок к щенению, утепляли сеном, чистили дорожки от снега зимой, убирали снег с домиков. Работы хватало, особенно во время буранов. Зимы были снежными и холодными. И летом в жару трудились так же, не покладая рук.

После Исаева Сергея Павловича директорами были: Ромашко, Гребеньков, Филипров и «…еще кто-то (я уже забыла)…».В этот период в стране началась неразбериха, страна развалилась, распадались хозяйства, все. Сгорела звероферма. Сгорели архивы, контора. Все развалили, растащили. Рабочие, которые трудились на этой звероферме - бедствовали. До сих пор непонятно как  здание из бетона могло загореться и сгореть за обеденный перерыв. При наличии постоянного дежурства звероводов, которые сдавали дежурство друг другу. А вечером дежурство принимали сторожа. Предполагается, что контора была намерено сожжена. По- моему мнению, кто-то сжег эту контору. Конечно,  это я предполагаю. По этой причине я не могу взять справку о заработной плате со зверофермы. Поэтому пенсия моя мала.  …Жизнь была нелегкой, нужно было много трудиться, чтобы хоть как-то выживать. Детей приходилось бросать, как щенков. Как они у меня выросли, один Бог знает. Всех четверых на ноги поставила, никто из них в интернатах не находился…все, слава Богу, получили профессии… У них у всех свои семьи, дети...».