О жизни А. С. Пушкина
Вложение | Размер |
---|---|
![]() | 44.5 КБ |
Принадлежит истории и тебе…
(очерк)
Автор - Шеванюк Виктория Олеговна, ученица 10 «А» класса МБОУ СОШ № 6 г. Балтийск, Калининградская область
Руководитель Ухабина Мария Григорьевна,
учитель русского языка и литературы, МБОУ СОШ№6 г. Балтийск, Калининградская область
2012 год
Принадлежит истории и тебе
(очерк)
Учусь удерживать вниманье долгих дум…
А. С. Пушкин
Отпуск. Три недели. Море
Моря не почувствовала…
Может быть, из-за берега? Кипарис, слишком прямолинейно-аккуратный, чтоб признать его живым, опустошенные виноградные кисти на мокрой гальке, как кисти чьих-то скрученных, старческих рук, и –карты: ленивая компания молодых, спиной к морю, на пляже.
Пустота – неизбежное зло досуга?
“В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью…”
Санаторий. На доме две таблички. Одна, белым по жести, информирует: здесь ванны, ингаляции и массаж. Другая, золотом по мрамору, извещает: в 1820 году в этом доме жил Пушкин.
“Сиднем”,- по его собственному выражению…
А его первый биограф Анненков будет утверждать: подлинный Пушкин начинается с Крыма. И, не соглашаясь с категоричностью этого утверждения, позднейшие исследователи тем не менее сочтут, что Крым – один из важнейших перевалов на пути пушкинской музы, что здесь весь его внутренний мир бурно тронулся в рост.
Можно ли чему-нибудь научиться у гения? Нам, простым смертным?
На двери дома – ручки, массивные, латунные, литые.Вдруг они оттуда, из 1820 года? И их касались его быстрые, легкие, маленькие и изящные руки?
“Национальная гордость”, как учат в школе, - и ногти светского льва…Как в нем это сочеталось?
Во время ремонта, рассказывает массажистка Валя, старинные ручки- с трудом- отвинтили: “Поставим новые. Эти позеленели от старости”. Валя нашла ручки, спустилась к морю и чистила их полдня песком. И настояла, чтоб прикрепила снова.
“Зелень” и “старость” – не соединяемые будто понятия. А ведь вот соединяются…
В этом доме, музейно-массажном, соединилось многое. Вырос на месте татарского поселения- первая европейская постройка в Крыму!- по проекту греческого архитектора, по приказу француза Ришелье. (Да, того самого одесского дюка, а позже- министра при Бурбонах.) Ришелье в нем жить не пришлось. А вот Пушкин в этом доме “из крылец, переходов с навесом вокруг дома, а внутри из одной галереи, занимающей все строение”- по описанию. И.Муравьёва-Апостола, побывавшего в Гурзуфе через месяц после Пушкина,- жил. Три недели. И назвал эти три недели “счастливейшими минутами жизни”- в письме к брату Льву от 24 сентября того же двадцатого года. В этом письме я снова нахожу слова “беспечная жизнь”- беспечная и потому счастливая?
Но Пушкин обманчив, как море. Как легко скользишь по Пушкину в школе! (Да только ли в школе…)
“Мой милый, я заходил к тебе, но ты спал. Стоило ли будить тебя из-за такой безделицы…” Прощальная записка Чаадаеву перед отъездом на юг.
Донос; агент тайной полиции на дому- добрый дядька Пушкина, к счастью, неподкупен, и за 50 рублей не дал рыться в бумагах; царское, гневное “В Сибирь!”, вызов к Милорадовичу, генерал-губернатору; настойчивые хлопоты напуганных друзей и торопливые сборы…”Безделица?”
И “счастливейшие минуты”- не об отпуске, как сказали бы мы сейчас. О ссылке. О первых месяцах его первого изгнания.
Он и потом так будет: о самом печальном с улыбкой- неужели только поэтам доступное свойство…
У дома с двумя табличками, под сенью исполинского платана, на светлом мраморе строгого обелиска такой знакомый, легкий и точный, пушкинский автопортрет. И стихотворные строки:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
В Гурзуфе Пушкин жил у Раевских, и Марии Раевской посвящены эти строки- о первой встрече с морем, о чувстве, в своем роде в его жизни единственном…Он вспомнит Марию Раевскую, как только опять приедет на юг, через девять лет, уже посватавшись к Наталье Гончаровой и получив отказ. Откроет на Кавказе одну из своих тетрадей, и из-под его пера возникнет ее лицо. Не пятнадцатилетней девочки, какой она была в Гурзуфе, “идеале пушкинской черкешенки”, по словам одесского друга В. Туманского. А женщины, скорбной и серьёзной, какой увидел Пушкин Марию Волконскую перед ее отъездом в Сибирь: оставляла не только блестящий свет- маленького сына. Когда сын умрет, Пушкин напишет эпитафию. А когда отправится навстречу смерти сам, выйдет на дуэль- удивительное совпадение!- из дома, которой был и ее, Раевской- Волконской, домом и откуда она уезжала в Сибирь.
Такая изобилующая неожиданностями и тем не менее такая предопределенная жизнь..
В маленькой библиотеке санатория длинная-длинная очередь- у библиотекаря специальная тетрадь записи- за тоненького книжечкой “Пушкин в Крыму” ялтинского учителя М. Выгона. А те, с картами, спиной к морю,- в этой тетради тоже?
Стихи на обелиске написаны не в Гурзуфе, позже. Первые гурзуфские стихи, которые потом назовут началом нового этапа его поэзии, стали концом его почти пятимесячного молчания- случай, по свидетельству одного из исследователей, в творческой биографии поэта едва ли не единственный…
Вдохновение вернулось к нему ночью, на бриге, у берегов Гурзуфа. Пушкин бодрствовал, ходил по палубе, повторял строки:
Погасло дневное светило,
На море синее вечерний пал туман.
Не надо быть специалистом, чтоб почувствовать, что вторая строка- родная сестра строки из народной песни: “Уж как пал туман на сине море…” От няни? (У Марины Цветаевой читаю: “Не хотела бы быть ни Керн, ни Ризнич, ни даже Марией Раевской…Лучше- няней. Никому, никому, никогда- с такой щемящей нежностью”.)
Элегии “Погасло дневное светило” Пушкин предпослал имя Байрона.
В доме Раевских оказалась прекрасная старинная библиотека. Байрон был ежедневным чтением Пушкина. Еще А.Шенье и Вольтер. “Тотчас же отыскал сочинения Вольтера и начал их перечитывать”. ( “Перечитывать”, а не читать- потому что он на одиннадцатом году уже знал наизусть французскую литературу…)
Байрон, Вольтер, Шенье- это только то , что зафиксировано в документах, весьма скупых, о Пушкине в Гурзуфе.
И это называется “жить сиднем!”…
Елена Раевская, серьезная и застенчивая, переводила в Гурзуфе Байрона, а потом рвала свои переводы, выбрасывала их в окно со второго этажа. Узнав об этом, Пушкин стал подбирать клочки…Старшая из сестер, Екатерина, ставшая тоже потом женой декабриста, глубокими вечерами, у раскрытого окна, показывала сестрам “свою звезду”.
Все эти сиюминутные “клочки” бытия Пушкин подбирал и преображал в вечную поэзию.
“Ни одно чтение, ни один разговор, ни одна минута размышления не пропадала для него на целую жизнь”,- заметил один из его современников. “Учусь удерживать вниманье долгих дум”,- написал Пушкин позже, в Кишинёве Чаадаеву…
Нельзя научиться писать гениальные стихи, да, конечно. Но этому-то- чтоб ни один “клочок” жизни не напрасно- неужели нельзя учиться?
Гурзуфскую “Элегию” восторженно приветствовали друзья. И все же один из самых близких, Вяземский, не удержался, попенял: “Мне жаль, что в этой элегии… дело о любви одной”. Как часто многие, и даже самые будто бы близкие, корили Пушкина при жизни и стремились пригладить потом после смерти! Хотели, чтобы был он чинно-прямым кипарисом…
А у Пушкина, сказала Цветаева,- не “чувство меры”, а “чувство моря”.
Можно, наверное, не видеть моря- и не любить его, увидев?- а все же обладать этим чувством. В него входит, наверное, и непостижимо- поэтичная стихия моря, и привычно- прозаичная явь берега, и долгие думы о том, как соединить их, не примиряя, в одну неленивую жизнь…
Три недели. Отпуск. Каждое утро я спускаюсь к морю мимо шеренги кипарисов, выстроившихся у дома, где жил Пушкин. Какой из них его, Пушкина, кипарис? “В двух шагах от дома рос молодой кипарис,- вспоминал он позже.- Каждое утро я посещал его и к нему привязался- чувством, похожим на дружество”.
Впрочем, не так уж важно, какой именно. Важно понять, как можно испытывать к дереву, и такому, такое чувство.
Одна на целый парк, который здесь называют Пушкинским, растет береза. В другом саду, в Ялте, спустя почти сто лет, сажал березу Чехов- среди вечнозеленых деревьев она одна роняла осенью листья. Он так тосковал по России…
При виде северной березы “сердце мое сжалось…”- скажет Пушкин. Только по ней, березе, я и замечаю, что наступает осень…
Пушкин уезжал из Гурзуфа сентябрьским осенним днем. Позади оставались стихи, за которые он был сослан, поэма, за которую он получил портрет с признанием “Победителю ученику от побежденного учителя”, “счастливейшие минуты жизни” в Гурзуфе, так много для него значившие. Впереди был “Евгений Онегин”, рисунок на его полях- пятеро повешенных и приписка “И я бы мог…”, новые изгнания и новые прозрения, другие осени и та, последняя зима: темные волосы на белом снегу у Черной речки.
Ему шел 22-й год..
Как нарисовать портрет?
Позвольте, я вам помогу
Три орешка для Золушки
Мастер-класс "Корзиночка"
Волшебные звуки ноктюрна