Исследовательская работа по краеведению.
Вложение | Размер |
---|---|
issledov_rab_otechestvo_2018.docx | 101.29 КБ |
Отечество - 2018
Министерство образования и науки Российской Федерации
Министерство общего и профессионального образования Ростовской области
Всероссийский конкурс исследовательских краеведческих работ учащихся "Отечество"
Номинация "Земляки"
Тема работы: " О прошлом для будущего..."
Подготовил:
Рошко Николай
учащийся 9 класса
хутор Карповка
2018
Оглавление
1 Введение
2 I глава "Дети, папки нашего больше нет, он погиб"
II глава Оккупационная Карповка.
III глава Первые послевоенные годы
3.Заключение
4. Список источников используемых в работе.
Введение
Свое исследование я хочу посвятить своему земляку Алимову Петру Николаевичу который проживал у нас в хуторе Карповка. Донская тема напрямую затрагивает его род т.к. его предки были казачьего сословия. Я просмотрел и прочитал много литературы на эту тему, уточняя события и факты теперь уже далеких прошедших дней. Мне хочется верить, что предлагаемое мной исследование помогут нашему поколению лучше понять и оценить подвиг прадедов и дедов - первопроходцев, объединения и защиты рубежей нашей Родины. Память о прошлом не следует, конечно понимать как призыв к повторению прошлого, его копированию. Любой самый эффективный и наглядный опыт только полезен, когда он непрерывно совершенствуется, когда при его использовании продумано учитываются новые условия. Память о прошлом ценна и полезна только тогда, когда она соотносится с настоящим и особенно с будущим.
Чтобы не терялась нить тех событий и переживаний я хочу свою исследовательскую работу выстроить от первого лица , то есть от лица моего героя Алимова Петра Николаевича. Я очень благодари ему, за интересный рассказ и проведенное с ним время. И так я начинаю свой рассказ:
I глава
Только семья наша стана обживаться, началась Великая Отечественная война. Провожали отца в армию в 1941 году. Провожали с хутора Карповка в один день 7 человек. Отца нашего, Дмитрия Андреевича Данилова, Садчикова Максима Ивановича, Шитикова и троих не помню. Провожали всем хутором, слез было очень много. Отец нес меня на руках до самой гребли через речку, метров 800. За греблей посадили на подводы и повезли на Багаевку через займище. Мать после дважды ходила с женщинами проведать своих мужей. Носили сухари и что было в доме съестное, сменное белье, теплые носки, варежки. Не знаю, где они были при формировании. Мать рассказывала: «Придем, они сидят голодные, вшивые, ждут отправки на фронт. Отведем в сторону, накормим своих, и другие просят сухарик». Отец матери говорит: «Мать, не давай, они нам не давали, когда к ним приходили их жены». А у нас слезы на глазах, люди заживо погибают. Отец писал несколько раз, мать получала письма - треуголки, писал, что жив, здоров, береги детей.' Работал он на заводе в Челябинске, делал танки. И вот в одно время, мы просыпаемся утром, а мать плачет и говорит нам: «Дети, папки нашего нет, он погиб». Мы спрашиваем: «Откуда ты узнала?» Она говорит: «Приснился сон мне - будто из моей головы все волосы выпали». Баба Лукерья уговаривала, успокаивала: «Не убивайся, это ошибка». Через 2-3 месяца в 1942 году пришло похоронное письмо от командования, известие о гибели нашего отца. Мать поплакала, погоревала и давай засучать рукава, выхаживать нас детей, а их у нее было 5 душ. Итак, отец погиб под Москвой в 1942 году.
Теперь давайте разберем род Кравцовых. Потому что ниже я часто буду вспоминать и употреблять в обороте своего повествования. Как я уже писал, семья Кравцовых появилась на Дону в 1850 году с Украины - Харьковской губернии. В семье Кравцовых был сын Иосиф 1860-го года рождения. Женился он в 20 лет на Агеевой Лукерьи, которой было 23 года. Дети Иосифа и Лукерьи:
« Георгий Иосифович;
II. глава
Докатилась война и до нас, война страшная, коварная, жесточайшая за всю историю существования России. Помню, началась сильная бомбежка, мать за нас и под койку затолкала и обложила перинами и подушками. Так мы просидели до вечера под койкой. А в это время мать с соседями привели в порядок погреб под хатой. Побелили, подмазали глиной стены, наносили воды и одежды. И, в последствии, во время бомбежки прятались в погребе. Нас было с матерью 5 человек, соседи Боровковы - 3 человека, соседи Егоровы - 4 человека.
Русские солдаты стояли в нашем хуторе, они жили у нас в доме. Они обороняли рубеж наступления немцев на Сталинград по периметру от Багаевки до Семикаракор. Тяжелая техника стояла рядом с нашей хатой в дерезе, прикрытая брезентами. Немцы бомбили по технике, бомбы сыпались и взрывались рядом с хатой, земля дрожала. В эт время мы прятались в погребе, баба Лукерья готовила нам кушать, она бомбежки не боялась. Начнется бомбежка, она на колени станет, на образ помолиться и продолжает свою работу. Однажды была такая интенсивная бомбежка со стороны немцев. Прямой наводкой бомба попала в сарай, а это от хаты было сорок метров, и всю живность разбомбила, корова, овцы, куры, поросенок, все в крах разлетелось, одна телочка была ранена. Дед Андрей Серенко с братом ночью при фонаре «летучая мышь» ошкуровали ее, часть сами съели, часть поделились с солдатами, соседями. Потом немцы потеснили наших, они начали отступать в сторону Сталинграда. Вошли немцы, заняли позиции своей техникой, в тех местах, где наша техника стояла. По всему хутору техника стояла в кустарнике дерезе. Немцы долго стояли - две недели, квартировались у нас. Ничего плохого в их адрес я не могу сказать. Мирно вели себя, в хуторе никого из мирных жителей не убили, не расстреляли, мародерством не занимались. Помню, угощали нас, детей, галетами, плитки сладостей давали, тушеное мясо. Скот и птицу не трогали, но просили молока и яиц. Были излишки, баба Лукерья поделилась.
Солдаты были чистые,' опрятные, экипировка на них новая, шлемы танковые, очки матовые с затемнением от солнца. Техника новая, на солнце блестит. Когда дед Андрей ошкуривал телку, баба Лукерья сготовила им мяса, они даже отказались кушать: «Пусть едят «киндер, киндер».
В хате в подполье стало опасно сидеть и дед Андрей с матерью выкопали подвал метров 30 от хаты, все было сделано хорошо. Укрыли лесом, земли посыпали, замаскировали дерезой и прокопали окоп до хаты, где могли частично передвигаться и ходить в хату. Наши начали бомбить и с орудий стрелять в сторону Мелиховки. Полнейшая неразбериха была. Потом стало затишье, а в сорок третьем году немцев поперли от Сталинграда, они стали отступать. В том числе и через наш хутор. Огрызались здорово, бомбили немцы очень интенсивно. Помню, брат Михаил выйдет из подвала, сядет на последний приступок возле дверей и наблюдает в небо. Летит самолет, он нам говорит: «Рама пролетела» (Рама - самолет-разведчик). Через полчаса налетают немецкие самолеты и начинают сбрасывать бомбы на нашу военную технику. Бомбы сыпались со свистом, крутятся по часовой стрелке, только оперением мелькают. Миша нам сообщает: «Эти недолет, эти перелетают наше подворье». Нам легче становилось, и так дал бог, хата осталась цела и мы живы. Что характерно, какая была бомбежка и из орудий стрельбы по хутору, а частные дома и подворья почти не пострадали, за исключением случая, когда в одну хату бомба попала и убила всю семью - 8 человек. А вот административные и культурные здания, в том числе и церковь, были разрушены.
Немцы сдерживали натиск с Мелиховской, били орудиями по нашим наступающим частям. Я сам не видел, а слышал, потом брат Михаил рассказывал нам, что приехали какие-то машины крытые чехлами, стали возле горы, направили стволы в сторону станицы Мелиховской, дали залп и сразу свернулись и уехали. Все, стрельба со стороны немцев из Мелиховки прекратилась. Как мы позже узнали, это были наши доблестные катюши. Это первое реактивное оружие нашей армии (реактивные ракеты). У них выстрел (залп) делают 24 реактивных снаряда, все живое и мертвое сжигают.
Немного отступлю от темы. Помню хорошо, после изгнания немцев из Мелиховки, да и освобождения Ростова, мы ходили смотреть, где стояли катюши. Находили порох, который не сгорал полностью в стволах, валялся на земле. Он представлял из себя длинный, по форме и размерам как итальянские спагетти, коричневого цвета. Его подожжешь, а он гонится за тобой, как змея извивается и шипит, огнем брызгает как бенгальские огни. Один раз мы принесли во двор к деду Бакулы, а он был в валенках. Мы возьми да и зажги одну «вермишелину», а дед бегал плохо, у него ноги в коленях не гнулись, контужен был еще с 1914 года. Дед начал пятиться задом, а порох попал ему в валенок. С одной стороны был хохот, с другой крик, нам досталось от родителей.
Одновременно с наступлением пехоты в сторону Мелиховской и Багаевской, вперед выскочила в наступление отдельная 110 кавалерийская калмыцкая дивизия. Она шла лавой от Сусата до х. Елкин в сторону Ростова. А местность ровная, займище, все видно как на ладони, местность хорошо простреливалась немцами. Немцы эту дивизию уложили. Командовал этой дивизией Ока Иванович Городовиков под руководством Буденного. Десятки сотен лошадей и людей (калмыков) погибло. Трупами лошадей и кавалеристов была устлана вся пойма. А дело было в канун зимы. Людей подобрали, похоронили на донской земле в братских могилах. Лошадей, в том числе и мы, рубили мерзлую конину и ели, часть лисы и волки растащили. Весной в марте месяце в паводок все трупы унесло в Дон и Азовское море, смыло водой, рыбе и ракам подкормка была добрая, а весной в мае месяце раков было столько, что на берег выползали, жирные, отъелись конины.
Когда немцы отступали, а с ними румыны, итальянцы и прочие нации, на них было жутко смотреть, где их выправка и доброта делась. Просили кушать и какую-нибудь одежду. Полураздетые, оборванные, укутанные в шали, лохмотья на головах висят - холодно было. На ногах валенки рваные, ботинки, перевязанные ремнем. Представьте себе эту картину. Дуси уже в это время дома не было, она в 1942 году, ей в то время было 18 лет, ушла в Новочеркасск, надела на себя отцовскую куртку, чирики на босу ногу и напрямую через займище, через Багаевку в Новочеркасск. Устроилась телеграфисткой в воинской части. После войны приезжала при военной форме: гимнастерка, юбочка, сапожки хромовые, косичка выглядывала сзади из-под пилоточки. Ну, вылитая солистка ансамбля песни и пляски Красной Армии. Так она вышла замуж в г. Шахты, где по сей день проживает. А младшая сестра Александра, 1928 года рождения, ушла копать окопы в 1943 году, вернулась, когда освободили Донскую землю наши доблестные Вооруженные силы. А в конце 1942 года ее чуть не убило в хате. Она сидела у окна, ела, а баба Лукеша говорит ей: «Сядь в угол, слышишь стреляют?» Она послушалась, подвинулась с метр в левую сторону, ближе в угол. Буквально через три-четыре минуты разорвался снаряд вблизи хаты. Осколок пробил ставню, влетел в одну шипку рамы и вылетел в двери напротив окна, врезался в стену коридора. Отверстие было в ставне долго, как память. Вот так-то - судьба. Голод, холод, есть нечего, доставали с палатей сухие говяжьи шкуры, смолили, варили и ели. Немцы прошли, наши следом преследовали их. Наши выглядели не на много лучше немцев, однако при форме, но вшей было столько, что гимнастерки шевелились. Когда они останавливались у нас на день-два, то баба Лукеша с матерью нашей гимнастерки варили в кипятке. Солдатики наши помогли немного, телочку откуда- то привели - спасибо им. В последствии она была хорошей продуктивной коровкой. Огород был большой - соток 90. Картошку посадили мелкую, как горох, такую и выкопали. Сада уже не было, какие деревья были, в войну немцы, а потом и наши войска повырубили для маскировки и на дрова для приготовления пищи. Овощи почти не родились. Посадит мать грядки, а воду надо носить из речки - 300 метров, притом в гору с полными ведрами на коромыслах. Мать поручила мне полив, а мне в то время было 7-8 / лет. Ношу, ношу, пока донесу половину расплескаю. Полью 10-15 лунок, пока сходишь да покупаешься, а те уже высохнут. Ветры как на зло были (суровые дули). Земля не родила потому, что в течение нескольких лет в нее не вносили ни килограмма удобрений. Навоз берегли на кизяки, топить печь, солому на корм скоту, подсолнечные будылья пережигали в печи, собирали золу для стирки и купания. Топили печку батлауком, камышом или перекати-полем - колючее полевое растение, сорняк. В настоящее время ее почти нет, а в то время ее было очень много потому, что в то время поля почти не обрабатывали от сорняков. Сажусь я возле печки и все время маленькими пучочками подкладываю в печку, а мамка готовит есть. Перестал подкладывать - все перетухло, хорошо хоть хата была теплая, до утра хватало тепла. Утром мать встает и смотрит по трубам соседей, где дым идет. Берешь пустое ведро и идешь за подножкой для растопки своей печи. Если был брат Михаил дома, а он в то время уже работал, лошадей смотрел колхозных (1931 года рождения), то он выбивал искру криссалом через трут и серы вонючей на палочке, как головка у спички. Раздуваешь, трут разгорался, и вата разгоралась, через бумажку воспламенялось пламя. Вот так и жили. Баба Лукеша почти постоянно жила у нас, обшивала, вязала носки, помогала по хозяйству. Периодически ходила к сыну Маркелу и невесткам, а их было две. Ниже опишу судьбу невестиных мужей, бабы Лукеши сыновей, а пока пойдем дальше по-порядку. Дядя Маркеша (Маркел Иосифович, материн брат) на фронт не ходил, т.к. в Гражданскую войну был контужен, тугоухий на оба уха. Он нам помогал, обшивал нас, он мог портняжить.
Дед Андрей тоже на фронт не ходил, он нам очень помогал. После войны он работал в колхозе кузнецом. У него не гнулся указательный палец на правой руке по причине ранения на предыдущих войнах. Мать до самого конца войны не верила, что отец погиб, но когда с фронта вернулся Дмитрий Андреевич Данилов, то мать перестала ждать. Дмитрий Андреевич был очевидцем гибели отца, и он часто нам рассказывал: «Мы сидели в окопе, 12 человек, отдыхали, перекуривали. Немцы постреливали из орудий в нашу сторону, но эта стрельба была не опасная. Однако видимо узрели нас. Снаряд разорвался сзади нас за 50-60 метров. Второй через 10 минут не долетел 40-50 метров. Я ребятам говорю, что переползти надо в ту воронку, которая впереди нас, они не захотели. Я пополз, залег. Через 7-8 минут снаряд взорвался точно, где они сидели, двоих унесли ранеными, а у остальных забрали именные жетоны. Мертвых погрузили и увезли, в том числе и вашего отца. Похоронили в общей могиле под Москвой, нагребли холм земли, положили каски и вместо креста - камень- булыжник». Умер Дмитрий Андреевич своей смертью в 1980 году. Да, мать ждала, ждала, надеялась на чудо, но чудо не сбылось. Сколько пролито было слез, сколько истрачено было нервов, и думаешь сейчас, насколько наша мать была сильной женщиной. В 1945 году в июле-августе начали возвращаться с фронта бойцы- хуторяне, состарившиеся, загорелые, обветренные ветрами, опаленные солнцем, с улыбкой на лице. Многие вернулись калеками: ранеными, контужеными, потерявшими на войне руки, ноги, но были счастливы, что вернулись живыми. Дома и хаты, куда вернулись служивые хозяевами, жданные родными и близкими, полнились радостью. Радость-то эта была не для всех, резко подчеркивала глухую тоску тех, кто навсегда потерял на поле брани своих родных и близких. Многих не досчитались хуторяне бойцов расстреляли их на полях Украины, Польши, Румынии, Болгарии, по всей России трупами легли они и истлели под орудийную панихиду и теперь заросли бурьяном да распаханы холмы братских могил, придавило их дождями, да заметает зимой сыпучим снегом. И сколько не будут матеря и жены выходить на край хутора и всматриваться на горизонт, приложив ладонь козырьком ко лбу - не дождаться им милых сердцу. Сколько не причитай в дни годовщины и поминок - не донесет ветер криков от Одера, Днепра до Волги-матушки. Бурьяном зарастают могилы - давностью зарастает боль, ветер зализал следы ушедших - время залижет и кровяную боль, и память тех, кто не дождался родимых и не дождется потому, что коротка человеческая жизнь и не много всем нам суждено протопать по земле-матушке. Бились головой о жесткую землю жены, грызли земляной пол зубами, наглядевшись, как ласкают своих жен вернувшиеся с войны их мужья, как нянчат они своих детей и раздают подарки, принесенные с фронта, своим детям. Бились бабы и ползали в корчах по земле, а около них в овечью кучу гуртились детишки, выли и плакали, глядя на мать захлебнувшимися в страхе глазами, размазывая по лицу зеленые сопли. Рвали на себе ворот последней рубахи, рвали жидкие от безрадостной, тяжкой жизни волосы, кусали в кровь искусанные губы, ломали изуродованные работой руки и бились на земле у своих пустых хат. Нет у ваших хат хозяев, нет у вас мужей, у детей ваших нет отцов, и помните, что никто не приласкает ни вас, ни ваших сирот, никто не избавит вас от непосильной работы и нищеты, никто не прижмет к груди ваши головы ночью, когда упадете вы, раздавленные усталостью, и никто не скажет вам, как когда-то говорили вам ваши мужья: «Не горюй, проживем как-нибудь». Не будет у вас мужей потому, что высушила и издушила вас работа, нужда, дети. Не будет у ваших полуголых и сопливых детей отцов, сами будете пахать, боронить, задыхаясь от непосильного напряжения, скидывать с жатки, метать навоз, поднимать на вилах тяжелые вороха пшеницы, ячменя и чувствовать, как рвется что-то внизу живота, а потом будете корчиться, накрывшись и исходить кровью.
Перебирая старое бельишко нашего отца Алимова Николая Андриановича, плакала наша мать Матрена Иосифовна, точила горькие скупые слезы, принюхивалась потому, что одну рубашку привез однополчанин Дмитрий Андреевич Данилов, она таила в складках запах мужьего пота и, припадая к ней головой и губами, качалась, жалостно причитала, ударяла клейменую бязевую рубаху слезами.
Осиротели семьи Алимовых, Гуньковых, Бадериных, Гавриленковых, Боровковых и других хуторян. Лишь по одному Шитикову никто не плакал - некому было. На месте подворья и хаты была громадная яма от взрыва бомбы прямым попаданием. Погибли шестеро детей, отец, мать и жена...
Если мать наша не дождалась своего мужа с фронта, то баба Лукеша своего сыночка Федора ждала и дождалась. Все глазки просмотрела в сторону Багаевки и Ажиновки
Пошла молва, что видели его в Багаевке. Тетка Гаша (Агафья) - невестка бабы Лукеши начала усердно готовиться к встрече молодого мужа, баба Лукеша достала из сундука чистую кофту, юбку, пахнущую нафталином, повязала новый беленький платочек. А дело было так. Когда бежали на защиту Сталинграда, была полнейшая неразбериха. Всех хромых, отстающих - особый отряд «Смерть» расстреливал. Часть, в которой служил дядя Федя, стояла на доформировании в х. Ажиновке. Это в 3-х километрах от Карповки. Дядя Федя отпросился у командира сходить помыться, переодеться. Командир разрешил. Баба после рассказывала: «Пришел, кости да кожа, черный от пыли и грязи, вши с ног до головы обсели, повпивались в тело. Мы его выкупали, белье новое чистое и свежее дали, накормили. Вдруг врываются трое с пистолетами, обзывают его дезертиром, вывели его за хату и расстреляли.
А ранее до войны умер от туберкулеза средний сынок Георгий, оставил сиротой дочь Валентину Георгиевну, она умерла в 1980 году от раковой болезни. Горевала, плакала до последних своих дней. Прожила она 80 лет и при том не пользовалась очками, только просила меня или брата Алексея вдеть нитку в душку иголки.
Помню, сидит уже после войны на завалинке летней кухни баба Лукеша и тихонечко поет своим жалобным старческим голоском:
Посеяла огурочки, близко над водой,
Сама буду поливать редкою слезой...
Или вот такую жалобную:
Как умру, похоронят на чужбине меня,
И никто не узнает, где могила моя...
Ш глава
Первый послевоенный год был голодным годом для всей России, посевные площади были сокращены из-за военных действий. Урожаи собрали скудные, а порой и совсем не пахалось и не сеялось. Но нам выпало счастье, в осень сорок четвертого, т.е. в зиму, с Заветинского района пригнали голов 400 лошадей на прокорм. К осени был заготовлен корм - сено. Свезено было на гору, ближе к конюшням, построили временную конюшню рядом, где жил Ларион Иванишин. Зимой на лошадей мор какой-то приключился. Они стали дохнуть (падать). Мы всю зиму пользовались мясом - кониной. Вкусная была - за уши не оттянешь. С весны до самой осени питались рыбой, раками, вылавливали с матерью ракушек, я ловил сусликов. Благо, что этого добра было вдоволь. Рыбы было столько, в период половодья сазаны, лещи плавали по огородам. Разлив начинался в середине марта - это называлась «холодная вода», она держалась до 15-20 апреля. Не успеет мартовская вода сойти, начинается второй этап половодья, наводнения «теплая вода».
Были очень большие паводки, водой заливался весь луг. От Мелиховки до Багаевки воды было море. В промежутке между «холодной» и «теплой» водой скот и лошадей перегоняли на Голые бугры на Артуган. Они там паслись до самой глубокой осени. В отдельные годы, когда был большой паводок, то скот и лошадей приходилось переправлять на гору в хутор. Это делалось так: ловили спокойную рабочую лошадь или вола, привязывали за лодку и вели ее, рабочий на лодке помаленьку греб веслами, а сзади пастух подгонял стадо скота и гурт лошадей. Где было мелко, шли по брюхо в воде, где глубже - плыли. Все стадо шло и плыло за ведущим животным. Саму речку, русло пастух переплывал вместе с лошадью, сам держал за гриву. Таким образом, переправляли весь скот в хутор. С отливом воды весь скот обратно переправляли на кормление в займище. Но этот прием уже был легче, животные уже сами знали и охотно шли на пастбища. После отлива воды гнездилась дикая птица: утки, чибисы, дикие курочки. Мы, детвора, собирали яйца, варили и ели. Ели чакан, макусей, кузюки, головки, щавель дикий. Семена подорожника мололи, добавляли отруби, выпекали лепешки (хлеб был похож на кизяк). Мать ходила в Хотунок, Новочеркасск просить хлеб и что-нибудь съестное. Дуси уже не было дома, работала в Новочеркасске. Брат Михаил день и ночь пропадал на ферме, смотрел лошадей. Сестра Александра была дома, за нами присматривала. Мать уходила на 3-4 дня, а один раз не было ее девять дней. Мы все глаза проглядели - смотрели на дорогу в сторону Багаевки. В то время на Новочеркасск ходили по займищу через Багаевку, там была переправа через Дон, да она и сейчас существует. Но все обошлось благополучно - заболела, лежала у родственников. Принесет бубликов, орехов, конфет-подушечек и кое- какую поношенную обувь, одежду. Радости нам не было предела. Побудет мать дома с недельку и опять идет. Мы сами с бабой Лукешей, она для нас была воспитательницей и спасительницей.
Один эпизод не могу обойти стороной. Наловили рыбы, насушили и сестра Шура (покойница) пошла с подругами в город Новочеркасск продать рыбу и подкупить необходимое. Через три дня приходит и так горько плачет, слезы ручьем текут по щекам. Стала рассказывать: «Мы шли с девчатами домой с вещами. Ехала попутная машина до Багаевки, шофер согласился подвезти, мы покидали вещи в кузов, а шофер по газам и уехал. Мы гнались, гнались за машиной, но, увы». Мать спокойно отреагировала на это дело, сказала: «Успокойся, переживем».
После войны очень много осталось боеприпасов не разорвавшихся: снаряды, гранаты, бомбы, динамит, тротил, патроны целыми цинковыми ящиками, обоймами валялись. Тысячами валялись винтовки, карабины разных калибров и марок. Бывало, пойдем в нашу дерезу, наберем патронов в карманы и под гору, чтоб никто не видел. Разведем костер и в огонь патроны набросаем, предварительно посчитаем. Нагревшись, они начинают взрываться, а мы считаем, страхуем себя. Да, я с братом Алексеем и моим другом Венькой Егоровым чуть не погибли. Мы были у нас во дворе, играли в кремушки. Мимо нас шли ребята чуть постарше нас и приглашают идти с ними снаряды разряжать, порох добывать, а потом рыбу глушить. На наше счастье мать была дома и услышала этот разговор, не пустила нас. Через час слышим взрыв, а это от нашего двора 200 метров. Люди прибежали: Ивану Егорову, Венькиному брату по отцу руки оторвало по локти, а родного брата Ивана и моей тетки Тамары Кравцовой или доходней сказать бабы Лукеши внука Петра пламенем сожгло. Я помню, был на похоронах, лежали во дворе в гробах, как поросята осмоленные. Если бы не мамка, нас давно бы не было в живых. Спасибо мамочке родной.
В 1947 году было небольшое послабление в жизни. Как я писал выше, солдаты наши привели телочку, она стала хорошей коровкой, продуктивной. Надо было вынести 400 литров в год на корову в госпоставку. Нам, однако, перепадало. Мать доит коровку вечером, а я с Ленькой (он был на 3 года моложе меня) с кружками стоим, пенки ждем. Кот Васька да собачка Дозор тоже внимательно смотрят за мамиными манипуляциями, и им немного перепадало после того, как мать ведерко обмоет водой слегка. Собачку Дозора волки съели. Прямо с коридора вытащили и за двором растерзали, одна шкура осталась.
Брата Михаила тоже чуть не убило, уже в мирное время, после войны. Он пас лошадей в займище возле Долгих бугров. Лошади наскочили на снаряды и взорвались, напарника убило, он был с Заветинского района. Мише осколком пробило фуфайку и поранило кожу, но рана не серьезная была.
Потом нам стало еще легче. В 1946-47 годах стали пригонять в наш район на отгонные пастбища с Заветинского района. Пастухи у нас остановились на постой. Скот прирезали, который заболевал, сами питались и нам привозили мясо говядину. Одновременно, приезжая с займища, привозили хворост, сено. Помогали плести плетни. Помню, телка привезли, мать его дяди Мартиши отдала. Пасли скот, косили сено вручную и папали на снаряды - погибло два брата. Отец с матерью уложили их на телегу, укрыли зеленым свежим, душистым сеном, распрощались с нами и повезли своих детей домой хоронить. После приезжали пастухи другие, но они жили непосредственно в займище. Выкопали землянку и в ней до осени жили. Помню, как сейчас это было, пощли в Артемовы вербы драть сорочиные яйца. Это от хутора 5 километром. Нас было восемь человек пацанов, самый маленький был наш Алексей, ему в то время было 4 года. Возле Мити Данилова перешли ерик, по колено воды было. Пока там были, яйца драли, пекли на огне, дуроковались, вода прибыла на полметра в ерике, нам было выше пояса. Мы испугались, начали кричать, плакать. Нас услышал Миша Буравков, Леньку взял на руки, а мы гуськом, по пояс воды, перешли ерик.
На праздники в церковь ходили в хутор Ажинов - это 3 километра от нас. Немцы пытались ее взорвать и танками тросами пределы тянули, не смогли ничего сделать. Только один предел повредили и бросили, она долго еще работала, пока в 60-х годах наше правительство ее закрыло, сделало фуражным складом. В настоящее время она ремонтируется, восстанавливается и уже в одном пределе идет служба. Церковь была очень богатая, и убранство было красивое. Мать после войны часто брала нас с собой, особенно по великим праздникам. Мать наша хорошо пела, она постоянно в хоре была. Нас приведет в церковь, а сама на клирос петь. Мы постоим, постоим, помолимся, да на пол спать. Пол холодный, плиткой вымощен, спим, сопим. Чтобы прихожане немного взбодрились, батюшка изредка проходил по храму с кадилом, окуривал ладаном, мы вскакивали, как солдатики, впопыхах крестились. Батюшка проходил, мы опять продолжали спать (это было, когда мы ходили на всенощную, на Вербную и Пасхальную службу). В четыре часа ночи крестный ход и освещение пасхи, яиц, соли, сала и других продуктов, и расходились по домам - разговляться. Трудное время было, однако люди жили, верили в Бога, пели, веселились, пили бражку, не тужили.
Мать была искусницей в кулинарном деле того периода. Очень вкусно готовила пирожки, кулебяки, бабышки, пышки и, особенно, красивые и вкусные выпекала пасхи.
Выпекала круглые пасхи, высокие с королевской короной с крестами с четырех сторон. Выпекала 6-8 штук в печи на капустных листах.
Мать учила нас читать пере сном и перед едой молитву «Отче наш». Бывало, учит слова, а мы, я и Алексей, стоим перед иконой и повторяем. Глянем друг на друга и смеемся. Мать за хлудину и давай нас пороть. Выучили, я сейчас помню:
Отче наш, да будет воля твоя,
Да будет царствие твое...
Я удивляюсь, сколько прошло лет, а у меня все в моем головном компьютере отложилось. После войны была большая разруха, но люди, особенно молодежь, тянулись к знаниям, искусству, культуре.
Дом культуры был разрушен, а рядом стояло здание избы-читальни, она и сейчас стоит и работает; как памятник прошлого, только в наше время пристроили к ней клуб. Изба-читальня была с утра до полуночи все дни открыта. Молодежь устраивала танцы, ставили пьесы, читали книги, играли в шахматы, домино. Чемпионом в шахматах был Виктор Капцов, у него на руках и ногах были сросшиеся пальцы. В домино был чемпионом Будченко дядька Саша, все поныне здравствуют.
Тяжелое было время, но три раза в неделю привозили в Карповку кинопередвижку. Везли кинопередвижку с Багаевки в Елкин, с Елкина в Ажиновку, с Ажиновки в Карповку на лошадях или волах. Показ кино для молодежи, да и для взрослых тоже, было большим праздником.
С 1947 года правительство стало растлевать молодежь, отлучать от церкви. По великим церковным праздникам крутили бесплатно кино. Напротив церкви стоял старый амбар, на стену вешали белую простынь и показывали кино. Мать не разрешали отлучаться от церкви, но разве мы могли не соблазниться. Мать уходила петь в хоре, а мы потихонечку отвлекались от церковных таинств - юмор, да и только.
Постепенно жизнь налаживалась, брат Михаил шил по заказу хромовые сапоги, подшивал валенки, ремонтировал обувь. В хозяйстве были овцы.
Мать отдавала мастерам шерсть - валяли валенки. Брат смотрел лошадей и летом косил сено для нашего подворья. Помню, пришел с фермы удрученный, горем убитый, плачет. Мать спросила, что случилось, он ответил, что кобыла-матка абортировалась, меня судить будут. Не помню, чем закончилась эта неприятность, но брата направили на курсы трактористов в х. Елкин. Вспоминаю, соберутся у нас Миша Буравков, Иван Коровитченко, Сашка Рябухин и зубрят материальную часть трактора. Я подслушивал и думал, что такое впрыск, сжатие, камера сгорания и т.д.
Как я писал, сестра Евдокия была в эти военные годы в Новочеркасске. Приезжала в гости с кавалером, оба военные, он майор, она рядовой. Однажды приехали в гости и пошли на охоту. Дуся за проводника была, т.к. она местность знала хорошо, тутошняя была. Пришли с охоты, у кавалера рука перевязанная. Не знаю, что случилось с ружьем, по моей версии, при выстреле ствол раздулся и поранил руку. Подстрелили какую-то дичку - молоденькую уточку. Мать ее зажарила и оставила на сковороде, а кот ее стянул. Мать переживала, но они и виду не подали, что случилось.
Затем сестра Александра приехала с учебы, ее направляли на годичные курсы ветеринарных работников. Работала в колхозе, скот лечила, еще легче стало. Мать гордилась, дочь - специалист в доме. Помню, корова приболела, объелась свеклы, сестра влила ей в пасть касторки с водкой. Корова как взбесилась, начала бегать, вытанцовывать фокстроты, кругом ходить, как вальсирует. Через два часа пришла в норму, отправили в стадо. Затем Шура, вскорости, вышла замуж за Ивана Тимофеевича Кузнецова. Ваня был женат на Кравцовой Таисии Макаровне, у них родилось две дочери: одна умерла в младенческом возрасте, вторая дочь Галина поныне здравствует, живет в Красноярске, имеет свою семью, у нее двое детей, связь потеряна. Родители наши посчитали, что Шура будет хорошей матерью дочери Ивана Тимофеевича и выдали ее замуж. Сестра колебалась, но решилась. Нажили две дочери - живут в Багаевке (Людмила и Надежда), родители - покойники. Мать подарила им телку двухгодовалую на семя. Собрались ее забирать и вести в станицу Раздорскую. Наложили сена на двуколку, уложили всякую снедь на дорогу. Шура с Ваней уселись поудобнее рядышком, а я подгонял телушку хлыстом сзади. Дело было в апреле месяце. Поехали займищем на Мелиховскую, через Дон на пароме переправлялись. Лошади у Вани были хорошие, ухоженные, упитанные, хвосты подвязаны, чтобы не брызгали грязью. Лошади шли хорошо, дружно, крупный шаг. Телка и я за ней, ели поспевали идти следом. Ехали по займищу, грязь, часто попадались лужи с водой. Это все я преодолевал в худых сапогах. Шел я бодро, только в сапогах чавкала грязь, да вода фонтаном била из носков сапог.
В Мелиховке переправились, поднялись в гору. От Мелиховки до Раздорской 8 километров. Вот я и прошагал 15-16 километров по колено в воде и грязи и, вдобавок, голодный. Приехали в Раздоры, в квартире холодно. Пока Шура растопила печь, приготовила покушать, я окончательно замерз. Три дня я пробыл «в гостях», затем Ваня отвез меня до Мелиховского парома, далее я пешком пришел домой. За неделю телка съела все сено, которое брали из дому, и Ваня забил телку на мясо. Мать впоследствии ругала Шуру за то, что промучила меня, если можно телку забить дома, а мясо забрать себе в Раздоры. Вскорости я заболел воспалением легких. Меня дядя Мартин отвез в Багаевскую больницу. Как сейчас вспоминаю, положили меня в старом здании, да оно и сейчас сохранилось. Уход был отличный, далеко от современного обслуживания. Чистота в палатах идеальная - стерильная, добросовестная материнская забота медицинского персонала к больным. Регулярно проводились обходы, пища была вкусная, калорийная, постель чистая. Через три недели я поправился. Привез меня из больницы дядя Федор Иванович Егоров, отчим Вениамина Егорова, моего близкого друга и товарища, ныне здравствует в х. Карповке. Он учился в 8-м классе в Багаевской школе, ШКМ - школа крестьянской молодежи, так она раньше называлась, да она и по сей день действует.
Дома мать положила меня в коридоре после приезда из больницы, а дело было в мае месяце. Миша курил цигарку, и окурок бросил в угол за двери, а там лежали тряпки. Они загорелись, дым, я чуть не задохнулся. С трудом сполз с кровати, благо была близко мать, да и Миша дома был, очаг быстро потушили.
Вот такое бремя несла наша мать, пока мы прочно встали на свои ноги. Сполна испила чашу горьких слез и нам досталось по глотку. Дай Бог, чтобы нашим детям и внукам чаша была наполнена сладкой и счастливой жизнью.
Заключение
Вот такой короткий отрывок из жизни семьи Алимовых. У юности цепкая память. На долго, на всю жизнь запомнились Петру далекие детские годы, рассказы его бабушки о жизни семьи. Частично я взял материал из исторической литературы. Человек, проживши семьдесят лет видит жизнь в трех измерениях: Далекое, Недавнее, Настоящие...
Список источников используемых в работе
1. Воспоминания Алимова Петра Николаевича
2. А.Ф. Рыбалкин История станицы Багаевской от ее возникновения до сегодняшних дней ст. Багаевская 1998.
3. А.П Скорик Казачий Дон очерки истории Ростов-на-Дону 1995.
4.И.М. Маркусенко Дон в Великой Отечественной войне. Ростов-на-Дону 1976.
Рисуем ветку берёзы сухой пастелью
Рисуем кактусы акварелью
Юрий Алексеевич Гагарин
Снег своими руками
Ах эта снежная зима