Литература


Предварительный просмотр:

План анализа стихотворения

  1. Тема стихотворения:
  1. пейзаж;
  2. общественно-политическая;
  3. любовная/интимная;
  4. философская.
  1. Сюжет:
  1. есть сюжет: образы событий (...каких именно...);
  2. без сюжета: образы чувств (...).
  1. Художественные средства, с помощью которых созданы эти образы:
  1. Композиция: размер, рифма, ритм.
  1. Размер:
    _ _' / _ _' / _ _' /_ _'      ямб 4-стопный (ударение на каждом втором слоге);
    '_ _ / '_ _ / '_ _      хорей 3-стопный;
    '_ _ _      дактиль;
    _ _' _     амфибрахий;
    _ _ _'     анапест.
  2. Рифма:
    аабб - парная;
    абаб - перекрестная;
    абба - кольцевая.
  1. Тропы - слова и обороты, которые употребляются не в прямом, а в образном, переносном значении:
  1. эпитет - художественное определение;
  2. сравнение;
  3. аллегория - иносказательное изображение абстрактного понятия/явления через конкретные образы и предметы;
  4. ирония - скрытая насмешка;
  5. гипербола - художественное преувеличение;
  6. литота - художественное преуменьшение;
  7. олицетворение - например: куст, который разговаривает, думает, чувствует;
  8. метафора - скрытое сравнение, построенное на похожести/контрасте явлений, в котором слова "как", "словно" - отсутствуют;
  9. паралеллизм.
  1. Стилистические фигуры:
  1. повторы/рефрен;
  2. риторический вопрос, обращение - повышают внимание читателя и не требуют ответа;
  3. антитеза/противопоставление;
  4. градация - например: светлый - бледный - едва заметный;
  5. инверсия - необычный порядок слов в предложении с очевидным нарушением синтаксической конструкции;
  6. умолчание - незаконченное, неожиданно оборванное предложение, в котором мысль высказана не полностью, читатель додумывает ее сам.
  1. Поэтическая фонетика:
  1. аллитерация - повторение одинаковых согласных;
  2. ассонанс - повторение гласных;
  3. анафора - едино начатие, повторение слова или группы слов в начале нескольких фраз или строф;
  4. эпифора - противоположна анафоре - повторение одинаковых слов в конце нескольких фраз или строф.
  1. Синонимы, антонимы, омонимы, архаизмы, неологизмы. 

  1. Образ лирического героя, авторское "Я".
  2. Литературное направление: романтизм, реализм, сюрреализм, символизм, акмеизм, сентиментализм, авангардизм, футуризм, модернизм и т.д.
  3. Жанр: эпиграмма (сатирический портрет), эпитафия (посмертное), элегия (грустное стихотворение, чаще всего о любви), ода, поэма, баллада, роман в стихах, песня, сонет и т.д.


План анализа прозы

  1. История создания.
  2. Сюжетные линии: выделить, пронумеровать и назвать для каждой линии:
  1. ДЛ (действующие лица);
  2. события.
  1. Сюжетная схема (не все компоненты обязательно будут присутствовать):
  1. экспозиция - условия и обстоятельства, которые привели к возникновению конфликта;
  2. завязка - начало или проявление и обострение конфликта;
  3. развитие действия;
  4. кульминация;
  5. развязка;
  6. эпилог.
  1. Композиция:
  1. последовательность и взаимосвязанность всех частей произведения (разделов, эпизодов, сцен, вводных эпизодов, лирических отступлений, картин, образов), разворачивание действий и группирование и расстановка персонажей;
  2. способы компоновки художественного мира: портрет, пейзаж, интерьер, лирическое отступление;
  3. способы изображения: рассказ, повествование, описание, монолог, внутренний монолог, диалог, полилог, реплика, ремарка, "поток сознания";
  4. точки зрения субъектов художественного произведения: автора, рассказчика, повествователя, персонажей;
  5. придерживается автор или нет причинно-следственной зависимости.
  1. Образы ДЛ (главных): характеры, взаимоотношения между персонажами, типичность (уникальность) персонажей.
  2. Стиль: специфика письма каждого отдельного писателя: мировоззрение, жизненный опыт, характер, общая культура обуславливают:
  1. выбор темы и ее раскрытие;
  2. разработку любимых жанровых форм;
  3. язык;
  4. использование художественных средств (смотрите "План анализа стихотворения" пункты 3 b, c, d, e).
  1. Литературное направление: сентиментализм, романтизм, реализм (критический, магический (например, Г.Г. Маркес "Сто лет одиночества", Ф. Кафка "Превращение"), социалистический, неореализм), натурализм, символизм, эстетизм, неоромантизм, импрессионизм (тенденция в творчестве авторов, принадлежавших к разным литературным направлениям - Ги де Мопассан, О. Уайльд, К. Гамсун), авангардизм, модернизм, постмодернизм, экзистенциализм, "театр абсурда", "школа потока сознания" (Дж. Джойс, М. Пруст, Т. Манн, У. Фолкнер и другие).
  2. Жанровые особенности: эпос вообще - это чередование сюжетных событий.
  1. рассказ (оповiдання) - малая эпическая форма: в центре - 1 событие, вокруг него сгруппированы ДЛ, характеры ДЛ в сформированном виде, описаний мало и они лаконичны, небольшой размер произведения (как правило, несколько страниц);
  2. новелла - малая эпическая форма: в центре - 1 необычное событие, неожиданный финал, лаконичность. Виды:
  1. новелла событий - О'Генри, Дж. Лондон, И. Бабель, Дж. Кольер;
  2. новелла "настроения" с психологическим сюжетом - А. Чехов, Мопассан, Акутагава Рюноскэ;
  1. повесть - средняя эпическая форма: 1 сюжетная линия, история жизни 1 человека в столкновениях с судьбами других людей, охватывает относительно небольшой промежуток времени из жизни героев;
  2. роман - большая эпическая форма: несколько сюжетных линий, большой размер, много действующих лиц, раскрывается история формирования характеров многих персонажей, широко охвачены жизненные события. Роман - наиболее распространенная в XX веке эпическая жанровая разновидность, условно выделяют:
  1. социально-бытовой - человек и социальная среда, социально обусловленные формы бытия;
  2. морально-психологический - столкновения внутреннего мира человека и мира внешнего;
  3. исторический - о событиях прошлого;
  4. философский - раскрытие главных проблем человеческого бытия, создание целостной картины мира;
  5. роман-миф - создание символической модели существования человека и человечества ("Сто лет одиночества" Маркеса);
  6. роман-антиутопия (Г. Уэллс), роман-притча ("Чума" А. Камю), роман-хроника одной семьи ("Семейство Тибо" Р.М. дю Гар), роман-анекдот ("Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина" В. Войнович) и т.д.
  1. эпопея - большое пространство действия, большое количество персонажей, часто охватывает все слои населения, значительный объем, выбирается момент истории, важный для судьбы народа/государства (обязательно!).




Предварительный просмотр:

Примерный план анализа лирического произведения

  1. Кем и когда написано стихотворение?
  2. Какие жизненные события легли в его основу. Центральная тема стихотворения. Многоплановость.
  3. Жанровые особенности стихотворения (элегия, баллада, исповедь, размышление, обращение к ……. и т д.). Тематическое разнообразие лирики ( пейзажная, философская, любовная, вольнолюбивая и др.)
  4. Главные образы или картины, созданные в стихотворении.
  5. Внутреннее построение стихотворения, его лирический герой. (Лирический герой хоть и отражает личные переживания и ощущения автора, но это не вполне поэт. Это внутренний образ – переживание, в котором отражается духовный мир человека, характерные черты людей определенного времени, класса, их идеалы).
  6. Основные интонации стихотворения, чувства поэта и лирического героя.
  7. Особенности построения: единое целое, деление на части, главки, строфы; соединение образов, картин стержневой линией, мотивом, лейтмотивом, чувством поэта или лирического героя.
  8. Средства поэтического языка ( изобразительные средства языка, особенности лексики ). Звуковая и ритмическая организация лирического текста, с помощью которых создаются картины, образы, передаются мысли и чувства поэта или его лирического героя – внутреннего повествователя. Художественные средства: аллегория, метафора, гипербола, гротеск, сравнение, эпитет, оценочная лексика, антитеза, символ, деталь. Особенности лексики: бытовая, народная, разговорная, приподнятая, торжественная, высокая и т. д.). Некоторые композиционные приемы : пейзаж, деталь портрета, бытовая деталь, образ-символ, диалог, монолог, звуки, звукопись, цветовая гамма, свет, музыкальность, традиционные элементы композиции и т. д. Синтаксис: многоточие, восклицания, риторические вопросы, способ стихосложения.
  9. Смысл названия стихотворения. Адресат поэтического послания. Если возможно – идея стихотворения
  10. Значение стихотворения для его современников, для сегодняшнего читателя. Общечеловеческая значимость стихотворения



Предварительный просмотр:


Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном…

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно;
Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: "Давай улетим!..


Мой голос для тебя и ласковый и томный
Тревожит поздное молчанье ночи темной.
Близ ложа моего печальная свеча
Горит; мои стихи, сливаясь и журча,
Текут ручьи любви; текут, полны тобою.
Во тьме твои глаза блистают предо мною,
Мне улыбаются - и звуки слышу я:
Мой друг, мой нежный друг... люблю... твоя... твоя!..  (Пушкин).

Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины;
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье… (Пушкин)

Ах, как много на свете кошек,
Нам с тобой их не счесть никогда.
Сердцу снится душистый горошек,
И звенит голубая звезда.

Наяву ли, в бреду иль спросонок,
Только помню с далекого дня -
На лежанке мурлыкал котенок,
Безразлично смотря на меня…  (Есенин С.)

Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?

Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам… (С. Есенин)

Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник -
Пройдет, зайдет и вновь покинет дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом… (С.Есенин)

Ах, дверь не запирала я,
Не зажигала свеч,
Не знаешь, как, усталая,
Я не решалась лечь.

Смотреть, как гаснут полосы
В закатном мраке хвой,
Пьянея звуком голоса,
Похожего на твой… (А. Ахматова)

Люблю отчизну я, но странною любовью!
  Не победит ее рассудок мой.
     Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья,
   Но я люблю — за что, не знаю сам —
   Ее степей холодное молчанье,
   Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям… (Лермонтов М.)

Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят -
Бегут и будят сонный брег,
Бегут, и блещут, и гласят...

Они гласят во все концы:
"Весна идет, весна идет,
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперед!.. (Тютчев)

Я встретил вас - и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое -
И сердцу стало так тепло...

Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас… (Тютчев)

Еще светло перед окном,
В разрывы облак солнце блещет,
И воробей своим крылом,
В песке купаяся, трепещет.

А уж от неба до земли,
Качаясь, движется завеса,
И будто в золотой пыли
Стоит за ней опушка леса… (Фет)

Мне снился сон, что сплю я непробудно,
Что умер я и в грезы погружен;
И на меня ласкательно и чудно
Надежды тень навеял этот сон.

Я счастья жду, какого - сам не знаю.
Вдруг колокол - и все уяснено;
И, просияв душой, я понимаю,
Что счастье в этих звуках. - Вот оно!.. (Фет)

Моей мечте люб кругозор пустынь,
Она в степях блуждает вольной серной,
Ей чужд покой окованных рабынь,
Ей скучен путь проложенный и мерный.
Но, встретив Холм Покинутых Святынь,
Она дрожит в тревоге суеверной,
Стоит, глядит, не шелохнет травой,
И прочь идет с поникшей головой… (Брюсов)

Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать -- куда вам путь
И где пристанище.

Я вижу: мачты корабля,
И вы -- на палубе...
Вы -- в дыме поезда... Поля
В вечерней жалобе... (Цветаева)



Ослепляя блеском,
Вечерело в семь.
С улиц к занавескам
Подступала темь.
Люди - манекены,
Только страсть с тоской
Водит по Вселенной
Шарящей рукой.
Сердце под ладонью
Дрожью выдает
Бегство и погоню,
Трепет и полет.
Чувству на свободе
Вольно налегке,
Точно рвет поводья
Лошадь в мундштуке. (Пастернак)

Не рассуждай, не хлопочи,
Безумство ищет, глупость судит.
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть тому, что будет.
Живя, умей все пережить -—
Печаль, и радость, и тревогу.
Чего жалеть? О чем тужить?
День пережит — и слава Богу. (Тютчев)

Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждешь меня.
Ты под окном своей светлицы
Горюешь, будто на часах,
И медлят поминутно спицы
В твоих наморщенных руках.
Глядишь в забытые вороты
На черный отдаленный путь;
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь.
То чудится тебе. . . (Пушкин)

Тот город, мной любимый с детства,
В его декабрьской тишине
Моим промотанным наследством
Сегодня показался мне.

Все, что само давалось в руки,
Что было так легко отдать:
Душевный жар, молений звуки
И первой песни благодать … (Есенин)

Последние лучи заката
Лежат на поле сжатой ржи.
Дремотой розовой объята
Трава некошеной межи.

Ни ветерка, ни крика птицы,
Над рощей – красный диск луны,
И замирает песня жницы
Среди вечерней тишины… (Блок)

Луна проснулась. Город шумный
Гремит вдали и льет огни,
Здесь всё так тихо, там безумно,
Там всё звенит, – а мы одни…
Но если б пламень этой встречи
Был пламень вечный и святой,
Не так лились бы наши речи,
Не так звучал бы голос твой!.
Ужель живут еще страданья,
И счастье может унести?
В час равнодушного свиданья
Мы вспомним грустное прости… (Блок)

Что есть любовь? Несвязный сон.
Сцепление очарований!
И ты в объятиях мечтаний
То издаешь унылый стон,
То дремлешь в сладком упоенье,
Кидаешь руки за мечтой
И оставляешь сновиденье
С больной тяжелой головой. (Дельвиг)

Что выделывают птицы!

Сотни радостных рулад,

эхо по лесу катится,

ели ухом шевелят...

Так и этак, так и этак

голос пробует певец:

«Цици-вити»,— между веток.

«Тьори-фьори»,— под конец… (Асеев)

Беру твою руку и долго смотрю на нее,
Ты в сладкой истоме глаза поднимаешь несмело:
Вот в этой руке - все твое бытие,
Я всю тебя чувствую - душу и тело.

Что надо еще? Возможно ль блаженнее быть?
Но ангел мятежный, весь буря и пламя,
Летящий над миром, чтоб смертною страстью губить,
Уж мчится над нами!.. (Бунин)

Что есть любовь? Несвязный сон.
Сцепление очарований!
И ты в объятиях мечтаний
То издаешь унылый стон,
То дремлешь в сладком упоенье,
Кидаешь руки за мечтой
И оставляешь сновиденье
С больной тяжелой головой. (Дельвиг)



Предварительный просмотр:

Список литературы на лето для 5 класса.

Русские народные сказки («Царевна-лягушка»,  «Иван – крестьянский сын и чудо-юдо», «Журавль и цапля» и др.)

Басни И.А. Крылова

В.А. Жуковский «Спящая царевна», «Кубок»

А.С. Пушкин «Руслан и Людмила», «Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях»

А.Погорельский «Черная курица, или Подземные жители»

В.М.Гаршин «Attalea Princeps»

М.Ю.Лермонтов «Бородино»

Н.В. Гоголь «Заколдованное место»

Н.А. Некрасов «Мороз, Красный нос»

И.С. Тургенев «Муму»

Л.Н. Толстой «Кавказский пленник»

Рассказы А.П. Чехова

В.Г.Короленко «В дурном обществе»

П.П. Бажов «Медной горы Хозяйка»

К.Г.Паустовский «Теплый хлеб», «Заячьи лапы»  и др. рассказы

С.Я. Маршак «Двенадцать месяцев»

А.П.Платонов «Никита»

В.П.Астафьев «Васюткино озеро»

Саша Черный «Кавказский пленник», «Игорь-Робинзон»

Р.Л.Стивенсон «Вересковый мед»

Д.Дефо «Робинзон Крузо»

Г.Х.Андерсен «Снежная королева» и др. сказки

М.Твен «Приключения Тома Сойера»

Дж.Лондон «Сказание о Кише»



Предварительный просмотр:

Вариант 1 
1. Сколько звуков и букв в слове "чувство"? Обведите букву около выбранного ответа.
А 7 звуков, 7 букв В 6 звуков, 7 букв
Б 7 звуков, 6 букв Г 5 звуков, 7 букв
2. Найдите слово, написание которого не соответствует его произношению, и обведите букву, которой оно обозначено.
А шутка Б улыбка В крыльцо Г добрый
3. Найдите слово, в котором нет приставки, и обведите букву, которой оно обозначено.
А походка Б полёт В побережье Г покой
4. В "сказочном" языке есть слово "рашмявка".
Известно, что слово "рашмявка" изменяется так: рашмявка, рашмявки, рашмявке. У этого слова есть родственные слова: рашмявить, шмява, шмявок, нашмяв. В словах рашмявка, гукочка, дюжарка одинаковый суффикс. В словах рашмявка, равука, раличка одинаковая приставка.
Разберите по составу слово
РАШМЯВКА.
5. Какое окончание и почему имеет слово город в словосочетании "жить в город…"?
А окончание -е, потому что это существительное 1 скл., П.п.
Б окончание -е, потому что это существительное 2 скл., П.п.
В окончание -и, потому что это существительное 3 скл., П.п.
Г окончание -е, потому что это существительное 2 скл., Д.п.
6. Какие окончания имеют в
предложном падеже слова автомобиль и ладонь? Обведите букву около выбранного ответа и кратко объясните его.
А Слова имеют одинаковые окончания, так как _______________________________________
Б Слова имеют разные окончания, так как ____________________________________________
7. Выберите правильное высказывание.
А Имена прилагательные не изменяются по родам.
Б Имена прилагательные согласуются с именами существительными в роде, числе и падеже.
В Имена прилагательные не изменяются по падежам.
Г Имена прилагательные имеют три склонения.
8. В словосочетании найдите имя прилагательное, в котором нужно дописать окончание -ем.
А со старш… братом В в соснов… лесу
Б о зимн… вечере Г к вечерн… поезду
9. В каком словосочетании верно определён падеж имени прилагательного?
А о пасмурной погоде (П.п.) В по зеркальной воде (П.п.)
Б белой берёзой (Д.п.) Г о нижних полках (Т.п.)
10. Какой из глаголов относится к первому спряжению?
А владеть Б обидеть В видеть Г смотреть
11. С каким глаголом не пишется слитно?
А (не)пишет Б (не)спорит В (не)навидит Г (не)возражает
12. Найдите верное утверждение.
А Подлежащее - второстепенный член предложения.
Б Подлежащее и определение составляют грамматическую основу предложения.
В Наличие главных членов предложения - основной признак распространённого предложения.
Г Предложение может не иметь второстепенных членов предложения.
13. Какое предложение соответствует изображённой ниже схеме?
_._._._._._._. ======= ~~~~~~~ _____________
А Заблестели тёмные ветки деревьев.
Б С грохотом лопались на реке огромные льдины.
В С крыш сползал мокрый снег.
Г Яркие лучи осветили лесную поляну.
14. Найдите предложение, в котором верно поставлены запятые.
А Митя смело замахнул лопатой, и отогнал волков.
Б В лесу деревья стонут трещат, лопаются.
В На лесной полянке снег истоптан рябчиками тетеревами, белками.
Г В гостях хорошо, а дома лучше.

Вариант 2

1. Сколько звуков и букв в слове "колосья"? Обведите букву около выбранного ответа.
А 6 звуков, 7 букв В 5 звуков, 7 букв
Б 7 звуков, 7 букв Г 7 звуков, 6 букв
2. Найдите слово, написание которого не соответствует его произношению, и обведите букву, которой оно обозначено.
А школа Б кусты В шумит Г поздний
3. Найдите слово, в котором нет приставки, и обведите букву, которой оно обозначено.
А заморский Б загадка В замок Г задержать
4. В "сказочном" языке есть слово "бокаушка".
Известно, что слово "бокаушка" изменяется так: бокаушка, бокаушки, бокаушке. У этого слова есть родственные слова: бокаушить, кауша, каушок, рокауш. В словах бокаушка, нюфечка, цезялка одинаковый суффикс. В словах бокаушка, боремка, борус одинаковая приставка.
Разберите по составу слово
БОКАУШКА.
5. Какое окончание и почему имеет слово деревня в словосочетании "отдыхать в деревн…"?
А окончание -е, потому что это существительное 1 скл., П.п.
Б окончание -е, потому что это существительное 2 скл., П.п.
В окончание -и, потому что это существительное 3 скл., П.п.
Г окончание -е, потому что это существительное 2 скл., Д.п.
6. Какие окончания имеют в
предложном падеже слова картофель и тополь? Обведите букву около выбранного ответа и кратко объясните его.
А Слова имеют одинаковые окончания, так как _______________________________________
Б Слова имеют разные окончания, так как ____________________________________________
7. Выберите правильное высказывание.
А Имена прилагательные не изменяются по числам.
Б Имена прилагательные согласуются в роде, числе и падеже с глаголом.
В Имена прилагательные имеют два спряжения.
Г Имена прилагательные во мн. числе по родам не изменяются.
8. В словосочетании найдите имя прилагательное, в котором нужно дописать окончание -ом.
А о солнечн… зайчике В к стар… охотнику
Б настоящ… друзьями Г по летн… облаку
9. В каком словосочетании верно определён падеж имени прилагательного?
А на колючей ёлке (Р.п.) В к вечернему чаю (П.п.)
Б у плакучей ивы (Р.п.) Г ранним утром (П.п.)
10. Какой из глаголов относится ко второму спряжению?
А таять Б читать В гулять Г видеть
11. С каким глаголом не пишется слитно?
А (не)забывать Б (не)миновать В (не)годовать Г (не)удержать
12.  Найдите верное утверждение.
А Сказуемое - второстепенный член предложения.
Б Второстепенные члены предложения поясняют главные или другие второстепенные члены предложения.
В Подлежащее и дополнение составляют грамматическую основу предложения.
Г Наличие второстепенных членов предложения - основной признак нераспространённого предложения.
13. Какое предложение соответствует изображённой ниже схеме?
_._._._._._._. ======= ~~~~~~~ _____________
А Ветер сорвал крышу с сарая.
Б В саду снег запорошил скользкие дорожки.
В Тонким льдом покрылась река.
Г На реке зацвели белые лилии.
14. Найдите предложение, в котором верно поставлены запятые.
А В лесу растут ели сосны, берёзки.
Б Солнце светит ещё ярко, но греет слабо.
В Хочется побродить по лесам, и послушать жаворонка.
Г Весной, летом, и осенью механизаторы обрабатывают землю.



Предварительный просмотр:

Список литературы на лето  для 6 класса

Мифы Древней Греции.

Подвиги Геракла (в переложении Куна)

Гомер «Одиссея», «Илиада»

«Сказание о белгородском киселе»

Басни И.А. Крылова

А.С. Пушкин «Барышня-крестьянка», «Выстрел», «Дубровский»; стихотворения.

М.Ю.Лермонтов Стихотворения

И.С. Тургенев «Бежин луг»

Стихотворения Ф.И.Тютчева, А.А. Фета, Я. Полонского, Е. Баратынского, А. Толстого, К.Симонова, Н.М.Рубцова

Н.А.Некрасов «Дедушка», «Железная дорога»

Н.С. Лесков «Левша»

Рассказы А.П.Чехова

А.П.Платонов «Неизвестный цветок», «Корова»

А.С. Грин «Алые паруса»

М.М. Пришвин «Кладовая солнца»

В.П.Астафьев «Конь с розовой гривой»

В.Г.Распутин «Уроки французского»

Ф.Искандер «Тринадцатый подвиг Геракла»

В.М.Шукшин «Срезал», «Критики»

М.Сервантес Сааведра «Дон Кихот»

Ф. Шиллер «Перчатка»

Проспер Мериме «Маттео Фальконе» и др. новеллы

М. Твен «Приключения Гекльберри Финна»

А. де Сент-Экзюпери «Маленький принц»



Предварительный просмотр:

Лихачев Д.С. Великое наследие.
Классические произведения литературы Древней Руси.


СОЧИНЕНИЯ ПРОТОПОПА АВВАКУМА

Можно с уверенностью сказать, что самым замечательным и самым известным русским писателем XVII в. был Аввакум — главный идеолог русского старообрядчества. Старообрядчество возникло как противодействие стремлению Русского государства объединить церковь великорусскую и воссоединяемых украинских и белорусских областей в единой обрядовой системе — по преимуществу греческой. К движению старообрядчества примкнули многие крестьянские слои и «плебейские» элементы городского посада, оппозиционные государству. То и другое отчетливо сказалось в произведениях Аввакума.

Своеобразная стилистическая манера Аввакума, крайний субъективизм его сочинений неразрывно связаны с теми мучительными обстоятельствами его личной жизни, в которых осуществлялось его писательское «страдничество». Большинство произведений Аввакума было написано им в Пустозерске, в том самом «земляном гробу», в котором он просидел последние пятнадцать лет своей жизни (с 1667 по 1682 г.). Здесь, кроме его знаменитого «Жития», им было написано свыше шестидесяти различных сочинений: «слов», толкований, поучений, челобитных, писем, посланий, бесед. Все это обилие выраженных в разнообразных жанрах разных тем со всеми отразившимися в них жгучими запросами, волнениями, тревогами, объединено чувством надвигающегося конца. Все эти сочинения писались Аввакумом тогда, когда над ним уже была занесена рука смерти, когда над ним и в его собственных глазах, и в глазах его приверженцев уже мерцал венец мученичества.

Литературные взгляды Аввакума в значительной мере определены этим его положением. Перед лицом мученичества и смерти он чужд лжи, притворства, лукавства. «Прости, Михайлович-свет, — писал он царю, — либо потом умру, да же бы тебе ведомо было, да никак не лгу, ниж притворялся, говорю: в темнице мне, яко во гробу сидящу, что надобна? Разве смерть! Ей, тако». «Ей, не лгу», «невозможно богу солгати» — такими страстными заверениями в правдивости своих слов полны его писания.

«Милинькие мои! Аз сижу под спудом-тем засыпан. Несть на мне ни нитки, токмо крест с гойтаном, да в руках чотки, тем от бесов боронюся». Он — «живой мертвец», он — «жив погребен», ему не пристало дорожить внешнею формою своих произведений: «Ох, светы мои, все мимо идет, токмо душа вещь непременна»; «дыши тако горящею душею: не оставит тя бог». Вот почему писать надо без мудрований и украс: «сказывай небось, лише совесть крепку держи». Вот почему Аввакум дерзает на все, нарушает все литературные традиции, презирает всякую украшенность речи и стремится к правде до конца: лишь «речь бы была чиста, и права, и непорочна».

Искренность чувств — вот самое важное для Аввакума: «не латинским языком, ни греческим, ни еврейским, ниже иным коим ищет от нас говоры господь, но любви с прочими добродетельми хощет; того ради я и не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русскаго». В этой страстной проповеди искренности Аввакум имел литературный образец — исполненные простоты проповеди того самого аввы Дорофея, писателя VI в., которого неоднократно издавали именно в XVII в. и у нас (трижды в Москве в 1652 г.), и за границей (четырежды на латинском и пять раз на французском языке) и которого поучение «о любви» приводит Аввакум в предисловии к третьей редакции своего «Жития». «Елико бо соединевается кто искреннему, толико соединяется богови», «поелику убо есмы вне и не любя бога, потолику имамы отстояние каждо ко искреннему. Аще ли же возлюбим бога, елико приближаемся к богу любовию, яже к нему, толико соединеваемся любовью к ближнему, и елико соединеваемся искреннему, толико соединеваемся богу», — цитирует Аввакум. Пример Дорофея побудил Аввакума и приняться за описание собственного жития: «Авва Дорофей описал же свое житие ученикам своим... и я такожде сказываю вам деемая мною...»

«Красноглаголание» губит «разум», то есть смысл речи. Чем проще скажешь, тем лучше: только то и дорого, что безыскусственно и идет непосредственно от сердца: «воды из сердца добывай, елико мочно, и поливай на нозе Исусове».

Ценность чувства, непосредственности, внутренней, духовной жизни была провозглашена Аввакумом с исключительной страстностью; «я ведь не богослов, — что на ум попало, я тебе то и говорю», «писано моею грешною рукою сколько бог дал, лучше того не умею» — такими постоянными заверениями в своей безусловной искренности полны произведения Аввакума. Даже тогда, когда внутреннее чувство Аввакума шло в разрез с церковной традицией, когда против него говорил властный пример церковных авторитетов, все равно Аввакум следовал первым побуждениям своего горячего сердца. Сочувствие или гнев, брань или ласка — все спешит излиться из-под его пера. Пересказав притчу о богатом и Лазаре, Аввакум не хочет назвать богатого «чадом», как назвал его Авраам: «Я не Авраам, не стану чадом звать: собака ты... Плюнул бы ему в рожу ту и в брюхо то толстое пнул бы ногою».

Неоднократно повторяет Аввакум, что ему опостылело «сидеть на Моисеевом седалище», то есть быть церковным законодателем — разъяснять своим единомышленникам канонические вопросы, в изобилии вызванные церковными раздорами: «по нужде ворьчу, понеже докучают. А как бы не спрашивал, я бы и молчал больше». И разъяснения, даваемые Аввакумом, отличаются непривычной для XVIII в. свободой: все хорошо перед богом, если сделано с верою и искренним чувством; он разрешает крестить детей мирянину, причащать самого себя и т. д. Вступая в спор с «никонианами» из-за обрядовых мелочей, Аввакум делает это как бы через силу и торопится отвести эту тему: «Да полно о том беседовать: возьми их чорт! Христу и нам оне не надобны». Он ненавидит не новые обряды, а Никона, не «никонианскую» церковь, а ее служителей. Он гораздо чаще взывает к чувствам своих читателей, чем к их разуму, проповедует, а не доказывает. «Ударить душу перед богом» — вот единственное, к чему он стремится. Ни композиционной стройности, ни тени «извития словес», ни привычного в древнерусской учительной литературе «красно-глаголания» — ничего, что стесняло бы его непомерно горячее чувство. Он пишет, как говорит, а говорит он всегда без затей, запальчиво: и браня, и лаская.

Тихая, спокойная речь не в природе Аввакума. Сама молитва его часто переходит в крик. Он «кричит воплем» к богу, «кричит» к богородице. «И до Москвы едучи, по всем городом и по селам, во церквах и на торъгах кричал, проповедан слово божие». Все его писания — душевный крик. «Знаю все ваше злохитрство, собаки... митрополиты, архиепископы, никонияна, воры, прелагатаи, другия немцы руския» — такой тирадой-криком разражается он в своем «рассуждении» «О внешней мудрости».

Брань, восклицания, мольбы пересыпают его речь. Ни один из писателей русского средневековья не писал столько о своих переживаниях, как Аввакум. Он «тужит», «печалится», «плачет», «боится», «жалеет», «дивится» и т. д. В его речи постоянны замечания о переживаемых им настроениях: «мне горько», «грустно гораздо», «мне жаль»... И сам он, и те, о ком он пишет, то и дело вздыхают и плачут: «плачють миленькие глядя на нас, а мы на них», «умному человеку поглядеть, да лише заплакать на них глядя», «плачючи кинулся мне в карбас», «и все плачют и кланяются». Подробно отмечает Аввакум все внешние проявления чувств: «ноги задрожали», «сердце озябло». Так же подробно описывает он поклоны, жесты, молитво-словия: «бьет себя и охает, а сам говорит...», «и он, поклонясь низенько мне, а сам говорит: спаси бог».

Речь Аввакума глубоко эмоциональна. Он часто употребляет и бранные выражения, и ласкательные, и уменьшительные формы: «дворишко», «кафтанишко», «детки», «батюшко», «миленький», «мучка», «хлебец», «коровки да овечки», «сосудец водицы» и даже «правильца», то есть церковные правила. Он любит называть своих собеседников ласкательными именами и остро чувствует, когда так называют и его самого. Когда «гонители» назвали его «батюшко», Аввакум отметил это с иронией: «Чюдно! давеча был блядин сын, а топерва батюшко!»

Круг тем и настроений в сочинениях Аввакума ничем не ограничен: от богословских рассуждений до откровенного описания физиологических отправлений человеческого организма. Но к каждой теме он подходит с неизменным эгоцентризмом. Личное отношение пронизывает все изложение, составляя самую суть его. Под действием этого субъективизма по-новому осмысляются и конкретизируются традиционные образы средневекового сознания. Аввакум все сопоставляет со случаями из собственной жизни. Вот как, например, он объясняет евангельские слова: «будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Матфея, X, 16). Змеи мудры потому, что прячут голову, когда их бьют: «я их бивал с молода-ума. Как главы-то не разобьешь, так и опять оживет», а голубь незлоблив, так как, потеряв гнездо и птенцов, не гневается, а вновь строит гнездо и заводит новых птенцов: «я их смолода держал, поповичь я, голубятник был».

Свою речь Аввакум называет «вяканием», свое писание — «ковырянием», подчеркивая этим безыскусственность своих сочинений. Он пишет, как бы беседуя, обращаясь всегда не к отвлеченному, а к конкретному читателю так, как будто бы этот читатель стоит здесь же, перед ним: «Досифей, а Досифей! Поворчи, брате, на Олену-то старицу: за что она Ксенью-то, бедную, Анисьину сестру, изгоняет?» Иногда Аввакум ведет свою беседу одновременно с несколькими лицами, переводя речь от одного собеседника к другому: «Возьми у братьи чотоки — мое благословение — себе», и обращается тут же к тем, кто должен отдать четки: «Дайте ему, Максим с товарищи, и любите Алексея, яко себя».

Аввакум тяготится тем, что беседа его не полна, одностороння, что собеседник его молчит, не отзываясь на его обращения: «Ну, простите, полно говорить; вы молчите, ино и я с вами престану говорить!» Однажды в своем «Житии», рассказав о том, как он с женою и детьми обманул казаков, спрятав от них чем-то провинившегося «замотая», Аввакум не выдержал: его мучает совесть, нет ли греха в таком обмане? И он оставил в рукописи несколько чистых строк для ответа своему читателю. Чужою рукою (видимо, его соузника Епифания) вписан ответ: «Бог да простит тя и благословит в сем веце и в будущем, и подружию твою Анастасию и дщерь вашу и весь дом ваш. Добро сотворили есте и праведно. Аминь». Вслед за этими словами снова начал писать обрадованный Аввакум: «Добро, старец, спаси бог на милостыни! Полно тово». Так «Житие» превратилось в данном эпизоде в подлинную беседу. Но Аввакум прибег к такому способу изложения лишь один раз: он не сделал из него литературного «приема».

Как человек, свободно и бесхитростно беседующий с друзьями, Аввакум говорит иногда то, что «к слову молылось» (молвилось); он часто прерывает самого себя, просит прощения у читателя, нерешительно высказывает свои суждения и берет их иногда назад. Например, в одном из своих писем он просит «отцов поморских» прислать ему «гостинец какой-нибудь; или ложку или ставец, или ино что», но затем, как бы одумавшись, отказывается от своей просьбы: «али и у самих ничего нет, бедные батюшки мои? Ну, терпите Христа ради. Ладно так! Я веть богат: рыбы и молока много у меня».

Своими собеседниками Аввакум ощущает не только читателей, но и всех, о ком он пишет. Пишет ли он о Никоне, о Пашкове, о враге или друге, — он обращается к каждому с вопросами, насмешками, со словами упрека или одобрения. Даже к Адаму он обращается, как к собеседнику: «Что, Адам, на Еву переводишь?» (то есть сваливаешь вину). Он беседует и с человеческим родом: «Ужжо, сердечные, умяхчит вас вода»; взывает к Руси: «ох, ох, бедныя! Русь, чего-то тебе захотелось немецких поступков и обычаев?!» Даже дьявола он делает своим собеседником: «Добро ты, дьявол, вздумал».

Форму свободной и непринужденной беседы сохраняет Аввакум повсюду. Его речь изобилует междометиями, обращениями: «ох, горе!», «ох, времени тому», «увы грешной душе», «чюдно, чюдно» и т. д. Его изложение, как живая речь, полно недомолвок, неясностей, он как бы тяготится своим многословием, боится надоесть читателю и торопится кончить: «да что много говорить?», «да полно тово говорить», «много о тех кознях говорить!», «тово всего много говорить» и т. д. Отсюда спешащий и неровный темп его повествования: все излить, все высказать, ничего не утаить, быть искренним до конца — вот к чему он стремится. И Аввакум торопится выговориться, освободиться от переполняющих его чувств. Картины сменяются одна другой, образы нагромождаются и растут, восклицания и обращения врываются в беспорядочный поток его рассказа, сомнения и колебания — в поток его чувств и переживаний.

В своем презрении к «внешней мудрости», к правилам и традициям письма он последователен до конца. Он пишет действительно так, как говорит, и с почти фонетической точностью воспроизводит особенности своего нижегородского произношения. Надо было обладать исключительным чувством языка, чтобы так решительно отбросить от себя многие условности орфографии и письменной традиции, заменив их воспроизведением на письме устной речи.

Казалось бы, свобода формы сочинений Аввакума безгранична: он не связывает себя никакими литературными условностями, он пишет обо всем — от богословских вопросов до бытовых мелочей; высокие церковнославянизмы стоят у него рядом с площадной бранью. Но тем не менее в его своеобразной литературной манере есть кое-что и от русского средневековья. Аввакум был не просто книжным человеком, но и очень образованным книжником. Но своими книжными знаниями, своим умением пользоваться книжными приемами и книжным, церковнославянским языком он распоряжается с полной свободой и все с тем же стремлением наибольшего самовыражения. Он любит подкреплять свои мысли цитатами из церковных авторитетов, хотя выбирает цитаты наиболее простые и по мысли, и по форме — «неукрашенные». Он приводит на память тексты Маргарита, Палеи, Хронографа, Толковой псалтири, Азбуковника, он знает по Четьям-минеям жития святых, знаком с «Александрией», «Историей Иудейской войны» Иосифа Флавия, с Повестью о белом клобуке, со Сказанием о Флорентийском соборе, с Повестью об Акире, с «Великим Зерцалом», с летописью и Повестью о Николе Заразском и другими памятниками.

В переписке Аввакума есть эпизоды, как бы овеянные «простотою вымысла» хорошо известного ему Киево-Печерского патерика. Принес Аввакуму «добрый человек» из церкви просвиру. И думал Аввакум, что просвира эта — настоящая, освященная по старому обряду. Он поцеловал ее и положил в уголку. Но с той поры стали каждую ночь наведываться к Аввакуму бесы. Они то завернут Аввакуму голову так, что он едва может вздохнуть, то вышибут из рук четки во время молитвы, а однажды ночью, точь-в-точь как в Киево-Печерском патерике с Исакием, «прискочиша» к Аввакуму «множество бесов и един бес сел з домрою в углу, на месте, где до того просвира лежала, и прочий начаша играти в домры и гутки. А я слушаю. И зело мне грустно...». Только после того, как Аввакум сжег просвиру, бесы перестали докучать ему. «Видишь ли, Маремьяна, — пишет Аввакум, — как бы съел просвиру-ту, так бы что Исакия Печерского затомили». Аввакум не скрывает сходства с Киево-Печерским рассказом, оно и самому ему кажется удивительным, и тем достигает впечатления полной непосредственности заимствования.

Есть два способа использования писателем предшествующего книжного материала. Наиболее распространенный способ — это точное цитирование, иногда с указанием, откуда взята цитата. Тем самым создаются как бы вкрапления чужеродного текста в свой собственный. Это не выражение своей мысли: это подкрепление ее чужим текстом. Но есть и другой способ, гораздо более редкий в новое время и довольно часто встречающийся в средневековой литературе. Автор цитирует неточно, по памяти, частично даже меняя цитату, не подтверждая свою мысль чужим текстом, а как бы выражая чужими словами свою собственную мысль. Этот способ связан, конечно, с пониженным чувством авторской собственности. При этом втором способе неточная цитата становится формой выражения своей мысли. Именно так цитирует в своих сочинениях Аввакум, ничуть не нарушая таким цитированием непосредственности и полной искренности своего самовыражения. Этот же оттенок есть и в тех случаях, когда Аввакум начинает писать книжно и выспренне. Такая книжность всегда имеет либо оттенок несерьезности, как бы игры, либо искренней книжности — книжности настроения, книжности самой мысли. Аввакум не подчиняется книжности, книжной традиции, а подчиняет ее себе — властно и эмоционально. Искренность и непосредственность — всегда верхний слой его произведений, книжность — нижний, подспудный, служащий первому. То же самое можно сказать и о фактической, «реалистической» стороне его писаний. Факт в сочинениях Аввакума подчинен мысли, чувству, идее. Факт иллюстрирует идею-чувство, а не идея объясняет факт. Его жизнь во всей ее реальной сложности — это часть его проповеди, а не проповедь часть жизни. Так обстоит дело в конечном счете.

Несмотря на всю свою приверженность к воспоминаниям, к житейским мелочам, к бытовой фразеологии, Аввакум не просто бытописатель. Средневековый характер его сочинений сказывается в том, что за бытовыми мелочами он видит вечный, непреходящий смысл событий. Все в жизни символично, полно тайного значения. И это вводит «Житие» Аввакума в круг традиционных образов средневековья. Море — жизнь; корабль, плывущий по житейскому морю, — человеческая судьба; якорь спасения — христианская вера и т. д. В эту систему образов включается и стиль «Жития». Но для Аввакума нет абстрактных символов и аллегорий. Каждый из символов для него не отвлеченный знак, а конкретное, иногда до галлюцинаций доходящее явление — видение. Однажды ночью, на молитве, еще до начала своих мытарств, увидел Аввакум видение — два золотых корабля своих духовных детей, Луки и Лаврентия, и свой собственный корабль: «не златом украшен, но разными пестротами, — красно, и бело, и сине, и черно, и пепелесо, — его же ум человечь не вмести красоты его и доброты». «И я вскричал: чей корабль?» Сидевший на корабле кормчий «юноша светел» ответил: «твой корабль, да плавай на нем з женою и детьми, коли докучаешь! И я вострепетах и седше разсуждаю: что се видимое? и что будет плавание?»

Это «видение» освещает внутреннею значительностью все начавшиеся с этой поры превратности судьбы Аввакума. Отправляясь в изгнание, он вспоминает тот же корабль: «Также сел опять на корабль свой, еже и показан ми...» С этим кораблем связана целая система образов. «Четвертое лето от Тобольска плаванию моему», — говорит он о времени своего изгнания. «Грести надобно прилежно, чтоб здорово за дружиною в пристанище достигнуть». Невзгоды — бури на этом житейском море: «дьявол паки воздвиг на мя бурю», «ин начальник воздвиг на мя бурю» и т. д. Так церковный символ превращается у Аввакума в конкретное «видение» и насыщает собою все «Житие» от начала до конца. Можно предполагать, что обильно встречающиеся в «Житии» реальные сцены плавания Аввакума на дощанике, на карбасе и т. д. привлекали его внимание именно потому, что они ассоциировались в его сознании все с тем же церковно-библейским символом корабля.

Церковная символика и народная поэзия всех народов знает образ души-птицы. С особой силой воображения, с большой остротой сочувствия Аввакум как бы видел действительно душу, освободившуюся от уз человеческого тела, — птицу. Душа человека после его смерти, писал Аввакум, «туды ж со ангелы летает, равно яко птичка попархивает, рада — из темницы той вылетела». И так всегда и во всем: Аввакум видит то, о чем пишет, и никогда не пишет о том, что им не прочувствовано и не узнано, как свое, близкое ему.

С той же системой церковно-библейской символики связан у Аввакума и излюбленный им образ странничества, пронизывающий «Житие» рядом соединенных с ним метафор. Но и образ странничества, и эти вытекающие из него метафоры для Аввакума так же конкретны, как и символы корабля и души-птицы. Аввакум рассказывает, как в Сибири, в изгнании, зимой они брели с семьей по снежной пустыне: «Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится». Падали и их спутники. «Долго ли муки сея, протопоп, будет?» — спрашивает Аввакума жена. «Марковна, до самыя смерти!» Она же, вздохня, отвещала: «добро, Петровичь, ино еще побредем». Символическое значение этой сцены осторожно раскрыто Аввакумом только в этих последних словах сурового протопопа и его верной жены: всю жизнь они бредут и будут брести до самой смерти.

Все в жизни Аввакума полно для него тайной значительности, в ней нет для него ничего случайного. Истинность изображаемого им «дела божия» подкреплена многочисленными «видениями» и чудесами. В трудные часы жизни Аввакуму не раз «является» на помощь ангел; в него не стреляет пищаль; за нападение на него виновный наказывается внезапной болезнью; Аввакум исцеляет от недугов, изгоняет бесов, по его молитве расступается покрытое льдом озеро и т. д. Все эти житийные шаблоны переданы, однако, Аввакумом не в отвлеченной средневековой манере, а жизненно конкретно. Быт и средневековая символика слиты в произведениях Аввакума нераздельно.

Аввакум не только приводит библейские символы для истолкования обстоятельств своей жизни, но и, наоборот, личными воспоминаниями, бытовыми реалиями, отчетливо нарисованными с натуры картинами толкует и оживляет библейские образы. Библейская история переводится им в чисто бытовой план, снижается до того конкретного «видения», в порыве которого Аввакум увидел и свой ярко раскрашенный всеми жизненными цветами «корабль моря житейского». Вот приводит Аввакум текст книги «Бытия» (III, 6-7): «И вкусиста Адам и Евва от древа, от него же бог заповеда, и обнажистася» — и затем конкретизирует этот рассказ таким образом: «О, миленькие! одеть стало некому; ввел дьявол в беду, а сам и в сторону. Лукавой хозяин накормил и напоил, да и з двора спехнул. Пьяной валяется на улице, ограблен, а никто не помилует. Увы, безумия и тогдашнего и нынешнева».

Библия для Аввакума — это только повод сравнить «нынешнее безумие» с «тогдашним». Любой библейский эпизод он вводит в круг интересующих его современных проблем. Ссылка, например, Адама на Еву в ответе на вопрос бога — «кто сказал тебе, что ты наг», — толкуется Аввакумом так: «Просто молыть: на што-де мне дуру такую зделал? Сам неправ, да на бога пеняет. И ныне по-хмельные, тоже шпыняя, говорят: на што бог и сотворил хмель-ет, весь-де до нага пропился, и есть нечева, да меня жьде избили всево; а иной говорит: бог-де ево судит, упоил до пьяна; правится бедной, бытто от неволи так зделалось. А беспрестанно тово ищет и желает; на людей переводит, а сам где был?»

 

Все творчество Аввакума проникнуто резким автобиографизмом. Автобиографичны все его сочинения — от «Жития» до богословских рассуждений и моральных наставлений и толкований. Все в его сочинениях пронизано и личным отношением, и личными воспоминаниями. В своем стремлении к предельной искренности и откровенности он пишет прежде всего о том, что касается его самого и его дела.

Он презирает всякие внешние ценности, даже и ту самую церковную обрядность, которую он так фанатически отстаивал: «крюки-те в переводах-тех мне не дороги и ненайки-те песенные не надобе ж». Над боярством он иронизирует, царский титул комически искажает. Разум, людская мудрость, людские установления — все то лишь «своеумные затейки». «Бог разберет всякую правду и неправду. Надобно лишь потерпеть за имя его святое».

Он преисполнен иронии ко всему, смотрит на все как человек, уже отошедший от мира. «Не прогневайся, государь-свет, — пишет он царю, — на меня, что много глаголю: не тогда мне говорить, как издохну». Своих единомышленников-мучеников он сравнивает с комарами и «мушицами»: «елико их болши подавляют, тогда болше пищат и в глаза лезут»; своих детей он называет ласково «кобельками», самого себя сравнивает с «собачкой»: «что собачка в соломе, лежу на брюхе».

Но несмотря на крайний автобиографизм его творчества, в этой все уничтожающей беспощадной иронии нет индивидуализма. Все происходящее за пределами его «земляного гроба» полно для Аввакума жгучего интереса. В наиболее личных своих переживаниях он чувствует себя связанным со своими читателями. Он близок ко всем, его чувства понятны. В малом и личном он находит великое и общественное. Сама личность Аввакума привлекала читателей чем-то близким, своим. И этим настоящим прочным мостом между Аввакумом и его читателями было живое чувство всего русского, национального. Все русское в жизни, в повседневном быту, в языке — вот что радует Аввакума, что его живит, что он любит и во имя чего борется. И речь Аввакума — его «ковыряние» и «вякание» — это русская речь; о ее национальном характере Аввакум заботится со всею страстностью русского человека; ее резкие национальные особенности перекрывают все ее индивидуальные признаки.

Он взывает к национальному чувству своих читателей. «Ты ведь, Михайлович, русак», — обращается он к царю; «не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык». Аввакум восстает против того, что «борзой кобель» Никон «устрояет все по фряжьскому, сиречь по неметцкому», что Спасов образ пишут так, что Спас выглядит, «яко немчин брюхат и толст», что русского Николу начинают звать на немецкий лад Николаем. «Хоть бы одному кобелю голову-то назад рожою заворотил, да пускай бы по Москве-той так ходил», — обращается он к Николе.

Но «руссизм» языка Аввакума не нарочит. Он не заимствует намеренно из фольклора, как это было принято в книжности XVII в., близкой к посаду; он не цитирует песен, былин. Несмотря на все его пристрастие к просторечию, в его языке не так уж часты и пословицы (едва ли их наберется больше двух десятков). Но то, что язык его русский в самой своей глубокой основе, читатель чувствует с предельной силой.

Исключительно русский характер его речи создается самим мастерством владения им русским языком: его широким словарем, гибкостью грамматики, какою-то особенною свободой и смелостью введения в письменный язык форм устной речи, чутьем самого звучания слова, близостью речи к русскому быту. Руссизм языка Аввакума нерасторжимо связан, кроме того, и с его чисто русским юмором — балагурством, пронизывающим все его сочинения: «я и к обедне не пошел и обедать ко князю пришел»; «книгу кормъчию дал прикащику и он мне мужика кормщика дал»; «вот вам и без смерти смерть»; «грех ради моих суров и бесчеловечен человек» и т. д.

Глубоко национальный русский характер творчества Аввакума не только разрывал узкий круг личных эмоций, не только давал огромную общественную силу его писаниям и перекидывал мост между ним и его тогдашними читателями: несмотря на всю чуждость его учения современности, этот отчетливо русский характер писаний Аввакума продолжает привлекать к нему и современного читателя. Тот же «руссизм» творчества Аввакума возбуждает интенсивный интерес к нему и иностранных читателей и исследователей. Несмотря на все трудности перевода такого своеобразного писателя, сочинения Аввакума издаются во французском переводе (несколько раз), на английском, на немецком, на японском, польском, венгерском, греческом и многих других языках.

 

Крайний консерватор по убеждениям, Аввакум был явным представителем нового времени. Да и всегда ли таким последовательным консерватором оставался Аввакум и по своим убеждениям? Его староверству предшествовал период его участия в церковном реформаторстве: Аввакум, Неронов, Вонифатьев сами были правщиками книг, прежде чем стали бороться против исправлений Никона. Аввакум изгонял многогласие из церковного пения и воскресил древний обычай церковной проповеди, забытой уже в течение целого столетия. Прежде чем пострадать за старину, Аввакум страдал за «новизны»: именно за них — за непривычные морально-обличительные проповеди — били его прихожане в Юрьевце. Но больше всего новизны в резко индивидуальной манере его писаний.

XVII век в русской истории — век постепенного освобождения человеческой личности, разрушившего старые средневековые представления о человеке только как о члене корпорации — церковной, государственной или сословной. Сознание ценности человеческой индивидуальности, развитие интереса к внутренней жизни человека — таковы были те первые проблески освобожденного сознания, которые явились знамением нового времени.

Интерес к человеческой индивидуальности особенно характерен для второй половины XVII в. В 60-х гг. дьяк Грибоедов пишет историю для детей, где дает психологические характеристики русских царей и великих князей. В те же годы появляется «Повесть о Савве Грудцыне» с центральной ролью, принадлежащей «среднему» безвестному человеку. В этом произведении все внимание читателя приковано к внутренней жизни человека и к его личной судьбе.

Но даже в ряду всех этих фактов личность и деятельность Аввакума — явление исключительное. В основе его религии, проповеди, всей его деятельности лежит человеческая личность. Он борется, гневается, исправляет нравы, проповедует как властный наставник, а не как святой — аскет прежних веков. Свою биографию Аввакум излагает в жанре старого жития, но форма жития дерзко нарушена им. Аввакум пишет собственное житие, описывает собственную жизнь, прославляет собственную личность, что казалось бы верхом греховного самовосхваления в предшествующие века. Аввакум вовсе не считает себя обыкновенным человеком. Он и в самом деле причисляет себя к святым и передает не только факты, но и «чудеса», которые считал себя способным творить. Как могла прийти подобная мысль — описывать собственную святость — русскому человеку XVII в., воспитанному в традициях крайнего религиозного смирения? Эгоцентризм жития Аввакума совершенно поразителен. Нельзя не видеть его связи с тем новым для русской литературы «психологизмом» XVII в., который позволил Аввакуму не только подробно и ярко описывать собственные душевные переживания, но и найти живые краски для изображения окружавших его лиц: жены, воеводы Пашкова, его сына, казаков и других.

Все творчество Аввакума противоречиво колеблется между стариной и «новизнами», между догматическими и семейными вопросами, между молитвой и бранью... Он всецело находится еще в сфере символического церковного мировоззрения, но отвлеченная церковно-библейская символика становится у него конкретной, почти видимой и ощутимой. Его внимание привлекают такие признаки национальности, которые оставались в тени до него, но которые станут широко распространенными в XIX и XX вв. Все русское для него прежде всего раскрывается в области интимных чувств, интимных переживаний и семейного быта. В XV-XVI вв. проблема национальности была нерасторжимо связана с проблемами государства, церкви, официальной идеологии. Для Аввакума она также и факт внутренней, душевной жизни. Он русский не только по своему происхождению и не только по своим патриотическим убеждениям — все русское составляло для него тот воздух, которым он дышал, и пронизывало собою всю его внутреннюю жизнь, все чувство. А чувствовал он так глубоко, как немногие из его современников накануне эпохи реформ Петра I, хотя и не видел пути, по которому пойдет новая Россия [1].



[1] Тексты: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. Под ред. Н. К. Гудзия. Вступ. статья Гусева В. Е. М., 1960; Робинсон А. Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания. Исследования и тексты. М., 1963; Пустозерский сборник. Автографы сочинений Аввакума и Епифания. Изд. подгот. Демкова Н. С., Дробленкова Н. Ф., Сазонова Л. И. Л., 1975; Исследования: Виноградов В. В. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем Жития протопопа Аввакума. // Русская речь. Сборник статей под ред. Л. В. Щербы. Т. 1. Пг., 1923; Гусев В. Е. Заметки о стиле «Жития» протопопа Аввакума. // ТОДРЛ. Т. XIII. 1957; Демкова Н. С. Житие протопопа Аввакума (Творческая история произведения). Л., 1974.



Предварительный просмотр:

В. Е. ГУСЕВ

О жанре Жития протопопа Аввакума

Проблема жанров древней русской литературы относится к числу наименее разработанных в советском литературоведении. Впрочем, справедливости ради следует заметить, что даже в пособиях по теории литературы самый термин «жанр» употребляется применительно к различным группам произведений, а единые принципы или критерии разделения на жанры отсутствуют.1 Эта несогласованность, а порой и противоречивость в классификации литературных произведений объясняется условностью тех границ, которые разделяют отдельные группы произведений искусства в действительности, и бесконечным разнообразием типов и видов этих произведений. Существующая классификация жанров весьма приближенно и грубо отражает это живое многообразие, игнорируя зачастую переходные формы и оставаясь бессильной в определении жанровой природы многих произведений. Но думается, что это является лишь свидетельством несовершенства нашей классификации и терминологии, но отнюдь не служит доказательством фиктивности самого понятия «вид» или «жанр». Определенные группы, более или менее многочисленные, обладающие известными общими идейно-художественными признаками, существуют в действительности прежде всего в силу того обстоятельства, что искусство отражает реально существующие закономерные явления жизни, определенные типы человеческих отношений, типические характеры, а также потому, что творческая индивидуальность художника, его субъективное восприятие действительности есть лишь частное, индивидуальное проявление мировоззрения, этических и эстетических идеалов реально существующей социальной группы или класса. Образованию жанров как более или менее устойчивых групп способствует и наличие традиций в искусстве, с которыми не может не считаться каждый художник, каким бы новатором он ни был.

В определении жанров древней русской литературы много субъективизма и, если можно так выразиться, терминологического фетишизма: исследователи зачастую слишком доверяют определению, данному памятнику в его названии самим автором или переписчиком. Так, в сущности разные по своей жанровой природе произведения исследователи относят к жанру «повести». В последнем случае, правда, признаются жанровые подразделения: воинская повесть, историческая повесть, бытовая повесть,

- 193 -

но и это разделение представляется нам весьма общим, не отражающим реального разнообразия типов древнерусской повести или, точнее говоря, тех произведений, которые по традиции относятся к жанру повести. Если мы обратимся только к группе так называемых бытовых повестей XVII в., то даже здесь мы должны будем признать, что имеем дело отнюдь не с одним жанром. М. О. Скрипиль определяющим признаком жанра древнерусской оригинальной повести считает «личную тему», «рассказ о частной жизни, о счастии и трагедии рядового человека».2 Однако тематика сама по себе не определяет еще жанра. Одна и та же тема лежит в основе «Слова о полку Игореве» и летописной повести о походе Игоря, а между тем это совершенно различные по жанру произведения. Что же касается темы «рядового человека», то она, как известно из истории литературы, разрабатывалась и в рассказе, и в очерке, и в романе, и в драме, и в поэзии. Если мы обратимся к литературе XVII в., то в этом смысле нет принципиальной разницы между «Повестью о Савве Грудцыне» и «Комидией аритчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого — тема у них одна, а принадлежат они не только к разным жанрам, но и к разным родам поэзии. Тема «рядового человека» разрабатывалась и в «Повести о Горе-Злочастии» и в «Азбуке о голом и небогатом человеке»; но кто станет утверждать, что это произведения одного жанра! Точно так же, строго говоря, нельзя сближать в жанровом отношении «Повесть о Горе-Злочастии» и «Повесть о Савве Грудцыне»: первая гораздо ближе к жанру поэмы, чем повести, вторая — скорее роман, чем повесть. Точно так же «Повесть о Карпе Сутулове» — типичная новелла, близкая к новеллам «Декамерона» Бокаччо, а «Повесть о Фроле Скобееве» — по существу является эмбрионом русского плутовского романа, близким по жанру западноевропейскому плутовскому роману.

Вряд ли можно говорить о едином агиографическом жанре только на основании сходного идейного содержания и некоторых шаблонных композиционных элементов. Во всяком случае следовало бы говорить о житиях-новеллах (которые группировались в патериках) и о житиях-повестях. Заслуживает внимания классификация вида житийных повестей, которую предлагает М. О. Скрипиль (по его терминологии — «биографических житий»).3 Некоторые произведения, по традиции долгое время относившиеся к житийной литературе, в настоящее время исследователи справедливо отделяют от этого литературного вида. Так, «Сказание о Борисе и Глебе» и Житие Александра Невского многими признаются воинскими повестями. На наш взгляд, убедительно отнесение Жития Юлиании Лазаревской к жанру нравоучительной повести или семейной хроники,4 а «Сказания о боярине Морозовой» — к жанру историко-бытовой повести.5 Наличие в этих произведениях элементов, характерных для житийной литературы (сходство композиционных мотивов, религиозные сентенции и характеристики, молитвы, описания чудес и др.), нисколько не препятствует выделению названных памятников в другие группы, поскольку эти же элементы в большей или меньшей степени характерны для многих произведений древней русской литературы, никогда и не относившихся к житийной литературе.

- 194 -

Таким образом, рамки собственно житийных жанров все более и более сужаются в результате более глубоких исследований и большей дифференциации литературных групп, объединившихся ранее в один жанр на основании внешних признаков.

Житие протопопа Аввакума в советском литературоведении непосредственно к агиографической литературе не относилось.6 Однако один из первых исследователей Жития как литературного памятника — Н. К. Гудзий — все же сопоставлял Житие с другими древнерусскими житиями, стремясь именно в этом литературном ряду определить своеобразное место произведения Аввакума. Н. К. Гудзий пришел к выводу: новаторство Аввакума как писателя состояло в том, что он реформировал традиционное житие.7 С агиографической литературой сопоставлял Житие и В. Л. Комарович.8 К сходным выводам, отталкиваясь от параллели Житие Аввакума и древнерусские жития, пришли и зарубежные исследователи. П. Паскаль в книге «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» констатирует, что «Аввакум не мог подчиниться предписаниям агиографического жанра».9 Р. Ягодич в своем исследовании о Н. С. Трубецком заявляет, что «творение... страстного, фанатического поборника старорусского благочестия... ознаменовало окончательный упадок этого литературного вида» (т. е. житийной литературы, — В. Г.).10 Таким образом, сравнение Жития Аввакума с другими произведениями житийного жанра, пусть и в плане противопоставления, стало в какой-то мере традиционным.

От этой общепринятой параллели отличается подход к Житию В. П. Адриановой-Перетц. «Создавая оригинальную форму для своей автобиографии, — пишет исследователь, — Аввакум переосмыслял для нее не столько жития, сколько апостольскую литературу — деяния и послания апостолов».11 Это наблюдение знаменательно — оно выводит исследователя из одного, привычного литературного ряда и побуждает искать точки соприкосновения Жития с другими видами средневековой письменности. В самом деле, ссылка Аввакума на апостолов, цитаты из соответствующих новозаветных книг и отдельные реминисценции (см., например, 2-е послание апостола Павла Коринфянам, гл. II, 23—32) свидетельствуют о некотором воздействии апостольской литературы на Аввакума в процессе создания им своего Жития. Но все же, на наш взгляд, не это воздействие определяет жанр Жития уже хотя бы потому, что ни апостольские деяния, ни послания апостолов не являются художественными произведениями, в них отсутствует образ человека, типизация характера, они представляют собой образец религиозно-дидактической литературы.

В Житии протопопа Аввакума действительно наличествуют элементы, присущие отчасти апостольской литературе, в еще большей степени характерные для житийной литературы: черты страдальца за веру в образе центрального героя, рассказы о чудесах и видениях, назидательные комментарии,

- 195 -

традиционное вступление и концовка («аз есмь человек грешник, блудник и хищник, тать и убийца, друг мытарем и грешникам, и всякому человеку лицемерец окаянный»). Однако, во-первых, удельный вес и значение этих элементов значительно уменьшится, если мы примем во внимание, что сочинение Аввакума, известное под названием «Житие», на самом деле является не одним произведением, а сборником различных по жанру и назначению произведений (помимо Жития в собственном смысле, он включает такие отдельные статьи как вступительная полемическая статья о слове «истинный», статья о причастии, статья «Поучение преподобного отца нашего аввы Дорофея о любви», статья «О сложении перст», которые имели вполне самостоятельное хождение в списках). Во-вторых, работая над сочинением, Аввакум или сокращал или исключал вовсе в тексте Жития рассказы о чудесах, полемические и обличительные рассуждения, оставляя их в сборнике, но перенося их за пределы собственно Жития, придавая тем самым своему Житию все большую и большую жанровую цельность.12 Наконец, некоторые элементы агиографического жанра, все же оставшиеся в Житии в собственном смысле этого слова, не могут определять его жанр, поскольку в силу господства религиозной идеологии в средние века и большого влияния канонической литературы на древнюю русскую литературу они проникали и в летописи, и в воинские повести, и даже в бытовую повесть.

Продолжая попытку В. П. Адриановой-Перетц расширить круг привлекаемой для сравнения с Житием литературы, правомерно было бы сопоставить произведение Аввакума с «Поучением» Владимира Мономаха. Не является ли Житие своего рода развернутым поучением отца детям — в данном случае «духовным детям»? И само сочетание назидательной беседы с живыми картинами-иллюстрациями в Житии не предвосхищено ли в нераздельной слитности строгих формул-наказов с лаконичной живописью «Поучения»? Но как ни соблазнительно это сопоставление, совершенно очевидно, что оно не может объяснить многие особенности Жития, которые в свою очередь побуждают обращаться к другим фактам древней русской литературы. Так, например, вчитываясь в Житие, вслушиваясь в его страстный, порою иронический, порою раздражительный и бранчливый тон, невольно вспоминаешь манеру писем Ивана Грозного и легко представляешь себе, с другой стороны, как при соответствующих обстоятельствах эти письма могли бы развиться в целую полемическую автобиографию (подобно тому, как многие места в Житии восходят к письмам Аввакума). Но ведь не меньше аналогий к Житию можно было бы привести и из древнерусских проповедей, особенно из «Слов» митрополита Даниила...

К какому же жанру следует отнести Житие протопопа Аввакума? Исследователи обычно называют его автобиографией.13 Такое определение жанра Жития является, на наш взгляд, неточным. Существование собственно автобиографии как самостоятельного литературного жанра сомнительно. Автобиографический материал лишь тогда становится художественным, когда теряет свою исключительность, когда он перестает восприниматься читателем как описание одной жизни, жизни только этого человека, иными словами, когда этот материал типизируется. Средства же художественной типизации автобиографического материала бывают самыми

- 196 -

различными, а это порождает различные литературные формы, различные автобиографические жанры. Сказать о Житии протопопа Аввакума, что мы имеем дело с автобиографией, еще не значит дать определение жанра; это лишь служит указанием на материал, положенный в основу произведения. Автобиографичны и «Поучение» Владимира Мономаха и «Моление» Даниила Заточника, и послания Ивана Грозного и Житие Епифания, особенно много автобиографических произведений появляется в новой русской литературе — от «Записок одного молодого человека» Герцена до трилогии А. М. Горького. Но как различны жанры всех этих автобиографий! Здесь и эпически уравновешенное поучение, и полный страстного лиризма памфлет, и непринужденный эпистолярный вид, и психологическое житие, а позже мемуары, очерки, рассказы, повести, романы...

Итак, мы должны признать, что жанровая природа автобиографического Жития протопопа Аввакума, в сущности, не определена, а взгляд на Житие как на автобиографию вообще приводил на практике к отсутствию анализа Жития как художественного произведения с особой, присущей ему жанровой природой. До сих пор Житие в основном интересовало исследователей как историко-биографический документ, как источник характеристики деятельности и мировоззрения Аввакума, как материал для характеристики раскола в русской церкви. В том же случае, когда исследователи изучали Житие как литературный памятник (В. В. Виноградов, Н. К. Гудзий, В. Л. Комарович, Д. С. Лихачев и др.), то они ограничивали свой анализ рассмотрением особенностей манеры повествования, языка и стиля. Сам Аввакум интересовал исследователей как живая, реально существовавшая личность, как «культурно-исторический тип» (Н. К. Гудзий) или как писатель. Не отрицая закономерность такого подхода к изучению Жития, мы считаем в то же время, что все это оказывается недостаточным для определения историко-литературного значения Жития. Нам представляется, что при изучении Жития в истории литературы Аввакум должен быть рассмотрен прежде всего как образ, как тип. Равно и другие персонажи Жития в историко-литературном плане должны нас интересовать не столько как реально существовавшие личности, сколько как характеры, составляющие вместе с Аввакумом-героем систему образов Жития не как автобиографии, а как произведения определенного литературного жанра. Такой подход к Житию позволит установить объективный смысл, объективную идею его как художественного произведения, поможет понять, почему, несмотря на чуждые нам идейные побуждения автора, этот памятник вышел далеко за пределы той среды, для которой он предназначался, и почему он продолжает интересовать и волновать читателей нашего времени.

Таким образом, проблема жанра является отнюдь не праздным или формальным вопросом. Правильное определение жанра Жития поможет точнее определить место памятника в истории литературы, поставить его в ряд близких ему общественно-литературных фактов.

Жанр как более или менее устойчивая литературная форма, как более или менее часто повторяющаяся совокупность характерных средств художественной типизации возникает и развивается в процессе взаимодействия конкретно-исторического жизненного материала, подлежащего отбору и обобщению, и идейного замысла автора, его мировоззрения и особенностей его таланта. Проблема жанра — это один из аспектов проблемы конкретного выражения единства содержания и формы в искусстве.

Художественное значение Жития протопопа Аввакума заключается прежде всего в том, что оно правдиво, с огромной впечатляющей силой

- 197 -

отразило некоторые стороны общественной жизни и быта Руси середины XVII в., некоторые реальные противоречия своей эпохи — недовольство разных социальных слоев укреплением дворянско-феодального государства и церкви, протест против новых порядков, охвативший широкие массы и неизбежно, в силу конкретно-исторических условий времени, вылившийся в религиозную форму. Протопоп Аввакум в силу обстоятельств своей жнзни находился в самой гуще этих событий, сталкивался с самыми различными группами современного ему общества — с окружением царя, с правящей церковной партией, с боярством, с сельским и городским духовенством, с мирянами-горожанами, со стрельцами, с казаками. Таким образом, не литературная традиция, а прежде всего своеобразие самого жизненного материала, реальное содержание жизни самого Аввакума как одного из предводителей социально-религиозной оппозиции, реальные формы борьбы его самого, его единомышленников подсказывали Аввакуму-писателю и адекватную форму отражения этого материала — сложное, развернутое повествование с широким социальным фоном, с большим количеством действующих лиц, с главным героем в центре; повествование, в котором органически сливались картины быта и религиозные рассуждения, героическое и обыденное, трагическое и комическое. Теперь уже известно, что Аввакум, отражая значительные по историческому смыслу и размаху события, сознательно отбирал из пестрого жизненного материала самое важное, самое характерное, самое яркое, довольно четко сформулировав принцип отбора: «Стану сказывать верхи своим бедам».14 Благодаря этой сознательной установке на отбор «верхов» Аввакуму удалось в своем сравнительно небольшом произведении собрать небывалое до того в памятниках древней русской литературы количество персонажей, отразить расширившиеся до Даурии пространства Руси, сжать большую, едва ли не полувековую историческую перспективу, сгустить до предела все мысли и страсти, волновавшие его самого и его соратников по борьбе.

Жанровые особенности Жития вытекают также из особенностей идейного замысла и объективного идейного содержания этого замечательного произведения. Задуманное как произведение полемическое и поучительное («да не забвению будет предано дело божие» и да «пускай ведома в людех правда и кривда»), как произведение, долженствующее доказать истинность старой веры. Житие в действительности, в процессе авторской работы над его редакциями, приобретало совсем иной характер, идейный смысл его перерастал задачи, первоначально поставленные Аввакумом перед самим собою как перед писателем. Увлекшись повествованием, Аввакум сознательно допускал отступления бытового и интимного содержания, понимая, что они не имеют никакого отношения к задуманной цели: «Простите меня... А однако уже розвякамя — еще вам повесть скажу». И этими предупредительными извинениями или оправданиями, следующими за отступлениями («к слову молылось»), пестрит все произведение. Многочисленные картины жизни и быта наполняли Житие таким богатым по содержанию и обильным по количеству материалом, что первоначально намеченные рамки поучительной и полемической притчи разрывались и сметались, и в результате мы имеем дело с произведением, совершенно отличным от задуманного как по содержанию, так и — объективно — по идее. Перед нами правдиво написанное большое полотно, на котором реальная картина жизни приобретает самостоятельное значение.

- 198 -

Идейное содержание Жития, отчасти вследствие этого изобилия добротного жизненного материала, отчасти и в силу противоречивости самого мировоззрения писателя, оказалось весьма противоречивым. В нем причудливо переплелись и идеи религиозного фанатизма, мученичества, непротивления злу — с одной стороны, и ненависть к различным церковным и светским начальникам, страстная жажда правды и справедливости на земле, боль за неурядицы на Руси и за страдания народа, идея борьбы и самопожертвования в этой борьбе — с другой стороны. Эта противоречивость идейного содержания памятника может быть правильно объяснена только с позиций марксистско-ленинской теории отражения, с позиций материалистической эстетики. Эти противоречия есть не что иное, как отражение реально существовавших в середине XVII в. противоречий в социальной практике и в мировоззрении оппозиционно настроенных к феодализму слоев русского общества, и прежде всего противоречий, свойственных народным массам, на которые и опирался раскол.15 Особенная форма выражения этих объективно существовавших противоречий — религиозная оболочка социального протеста — также неизбежно отразилась на самом Житии, определила его специфическую жанровую природу — религиозную окрашенность бытового повествования.

Этими же обстоятельствами вызвана и своеобразная форма типизации характеров в Житии, в первую очередь типизации главного персонажа. В нем причудливо сочетаются черты фанатика и ригориста, проповедника и мученика с характерными признаками правдолюбца, «бойца» (А. М. Горький), «бунтаря» (А. Н. Толстой), чадолюбивого отца, заботливого супруга, снисходительного к чужим ошибкам и слабостям пастыря, влюбленного в жизнь человека. Это сложный, весь сотканный из противоречий образ. Мы видим героя Жития в самые различные моменты его жизни — в толпе и в кругу семьи, с друзьями и врагами, в царском дворце в Москве и у байкальских рыбаков, заключенного в тюрьме и лежащего нагим на печи, проповедующего в церкви и тянущего сани по льду Иргень-озера, бранящегося и избиваемого, вступающего в рукопашную с медведями и умиленно созерцающего природу, «травы красны и цветны и благовонны гораздо». Он то непреклонен и требователен, то отзывчив и уступчив; то суров и жесток, то нежен и растроган; то раздражителен и бранчлив, то шутит и смеется; чувство юмора не изменяет ему в самые тяжелые минуты жизни, но ему знакомо и сознание трагизма своего положения: он без ложной скромности осознает героизм своего подвига, а собственные ошибки и слабости вызывают в нем жгучее чувство неудовлетворенности собой...

В образе Аввакума, как видим, достигнута та степень индивидуализации и многосторонности, какой не знала не только житийная литература с ее идеальным героем и шаблонами, но, пожалуй, и все другие предшествующие Житию литературные памятники. Индивидуализация образа трудно давалась средневековой литературе. Она стала возможной лишь в условиях русской жизни XVII в., в связи с обострившимся интересом к человеческой личности. На последнее обстоятельство в свое время обратил внимание Д. С. Лихачев: «XVII век в русской истории — век постепенного освобождения человеческой личности, разрушавшего старые средневековые представления о человеке только как о члене корпорации — церковной,

- 199 -

государственной или сословной. Сознание ценности человеческой индивидуальности, развитие интереса к внутренней жизни человека — таковы те первые проблески освобожденного сознания, которые явились знамением нового времени. Интерес к человеческой индивидуальности особенно характерен для второй половины XVII века».16 Этот процесс в общественном сознании, вызванный в конечном счете переменами в экономической жизни Руси, отразился и в литературе, помог писателям преодолеть схематизм и односторонность типизации характеров. В этом смысле Житие Аввакума не явилось исключением, но эта черта обозначилась в нем, может быть, резче, чем в других современных ему памятниках, в силу особого свойства обобщаемого материала — это был автобиографический материал. И здесь навстречу общей тенденции в развитии литературы шел личный талант художника, в совершенстве овладевшего своим материалом. Однако индивидуализация характера не только не лишила его типического содержания, но лишь ярче осветила как раз наиболее типичные его черты. Типичность образа Аввакума состоит как раз в той противоречивости всего поведения, всех его побуждений, чувств и настроений, которые были так характерны для той социальной среды, которую представлял Аввакум, — среды, мятущейся в поисках правды и ежечасно заблуждающейся, стремящейся примирить верность религии и свое недовольство церковью, предписания христианского учения и зовы живой жизни, обряд и быт.

Все эти противоречия образа, стоящего в центре повествования, как и связанные с ними портиворечия идейного содержания, неизбежно отразились на всех особенностях стиля Жития. Стремление автора дать широкую панораму жизни, рассказать о своей борьбе от начала до конца, передать читателю свои страстные искания, мечтания, раздумья, свести счеты с врагами — все это обусловило особенности композиции — внешне нестройной, свободной, как будто разорванной, с перемежающимися картинами и лирическими отступлениями, допускающей постоянное перевоплощение рассказчика в героя, героя в рассказчика. И именно эта подвижная композиция давала возможность вместить и организовать столь разнородный материал в одно целое. Те же самые противоречия лежат в конечном счете в основе смешения и слияния двух языковых и стилистических традиций — книжной и просторечной, образования особого метафорического строя, в котором объединялась евангельская и народно-бытовая образность, условная аллегоричность понятий и их реальная жизненность (плавание, буря, волокита, зима и т. п.). Те же самые противоречия определили и драматический тон всего повествования, превосходно раскрывающий внешние и внутренние конфликты, сопровождавшие всю жизнь героя. Наконец, совпадение в одном лице рассказчика и героя произведения, на наш взгляд, позволило внести художественную гармонию в произведение, придать единство всем разнообразным и разнородным его элементам, окрасить все повествование в лирико-драматический тон, короче говоря — реализовать жанровую специфику произведения, заложенную в самом материале. Это тождество рассказчика и героя, а также особенности стиля и языка Жития роднят его с народными сказами, что в свое время отметил В. В. Виноградов,17 а также Р. Ягодич, который назвал Житие «народным рассказом».18 

- 200 -

Все отмеченные признаки Жития Аввакума дают, как нам кажется, основание говорить о его сложной, синтетической жанровой природе. Не случайно разные исследователи рассматривали Житие в связи с самыми различными жанрами древней русской литературы, не решаясь в то же время безоговорочно связать его с каким-либо одним известным жанром. В Житии в единое целое слились эпическое, лирическое и драматическое начала, элементы многих жанров древней русской письменности — и учительной литературы, и проповеди, и житий, и поучений, и бытовой повести, а также устного народного сказа. Вряд ли можно поэтому определить жанр Жития каким-либо известным нам термином. Но в то же время из всего нами сказанного можно сделать вывод о проявлении в Житии определенной тенденции в истории русской литературы, о приближении Жития к определенному жанру, окончательно оформившемуся уже несколько позднее. Мы имеем в виду ту тенденцию становления синтетического жанра романа, которая одновременно и по-разному проявилась в повествовательной литературе второй половины XVII в. и особенно ярко в «Повести о Савве Грудцыне». В связи с этим уместно припомнить определения, которые давал роману В. Г. Белинский, а вслед за ним и крупнейшие представители русского и советского литературоведения. Наш первый историк литературы указал на одну очень характерную особенность романа, отличающую его от всех других видов эпической поэзии, на то, что именно в романе впервые эпическое повествование приобретает лирическую, «субъективную» форму и характеризуется острым драматизмом.19 Белинский писал о романе, что «это самый широкий, всеобъемлющий род поэзии... В нем соединяются все другие роды поэзии — и лирика как излияние чувства автора по поводу описываемого им события, и драматизм как более яркий и рельефный способ заставить высказываться данные характеры».20 В Житии мы как раз и наблюдаем эту тенденцию, причем, на наш взгляд, даже в более сильном выражении, нежели в «Повести о Горе-Злочастии» или «Повести о Савве Грудцыне».

Но, пожалуй, еще более важным проявлением тяготения Жития к жанру романа является охарактеризованное выше впервые осуществленное Аввакумом изображение человека как средоточия общественных противоречий, его попытка собрать в фокусе частной жизни и личной психологии события большого общественного значения, судьбы и психологию целого социального слоя. «Роман..., — пишет А. И. Белецкий, — преломляет сквозь призму индивидуальной психологии даже события общенародного значения, растворяя общее в частном».21 Сходную характеристику романа мы можем встретить еще в высказываниях А. Н. Веселовского.22 Именно это принципиально и отличает роман от средневековых эпических форм, в том числе от апокрифической и житийной литературы.23 Но именно эта тенденция так ярко проявилась в Житии Аввакума.

Наконец, весьма существенным признаком Жития как произведения, отступающего от средневековой эпической традиции, является повышенный интерес Аввакума в этом произведении к «обыкновенному, повседневному,

- 201 -

домашнему», о чем писал В. Г. Белинский как о характерной особенности романа. Однако в Житии это внимание к повседневному и «домашнему» сочетается с героикой подвига, с пафосом борьбы. Смелость сочетания героического и обыденного, трагического и комического выделяет Житие даже в ряду других современных ему произведений, выражавших ту же тенденцию в более слабой степени. В то время как средневековая письменность и даже более поздняя литература в разных жанрах давала образцы или только «низкого» или только «высокого», лишь в романе, как писал В. Г. Белинский, появилось сочетание самой возвышенной поэзии и самой обыденной житейской прозы.24 

Житие протопопа Аввакума может рассматриваться как выражение того закономерного процесса, который — в одних странах раньше, в других позже — протекал во всех европейских литературах. И те же самые причины, которые в конечном счете определили появление романа в Западной Европе эпохи Возрождения, а именно развитие буржуазных отношений и обусловленное этим выделение личности и повышенный интерес к ней, вызвали к жизни сходную тенденцию и на Руси. И неслучайно эта тенденция проявилась не ранее XVII в., который, по выражению В. И. Ленина, характеризовался «созданием связей буржуазных».25 Но в отличие от западноевропейской литературы, где первыми формами романа явились рыцарский и плутовской роман, в условиях русской действительности XVII в., наряду со слабо выраженной тенденцией и этого типа (преимущественно в переводной литературе), более характерным оказалось появление начальных форм социально-бытового романа, причем им («Повесть о Савве Грудцыне», Житие протопопа Аввакума) была еще присуща религиозно-дидактическая направленность.

Обращение к опыту западноевропейской литературы помогает лучше понять некоторые особенности Жития как произведения, начинающего историю нового жанра в русской литературе. Характерной жанровой особенностью всех ранних форм западноевропейского романа, независимо от их видов и идейной направленности, была линейная композиция, при которой эпизоды-новеллы следовали один за другим, как бы нанизываясь на один общий стержень, наращиваясь в некий бесконечный ряд, объединенный лишь личностью центрального героя.26 Именно такой же принцип лежит в основе композиции Жития Аввакума, представляющей разорванную цень эпизодов-«повестей», скрепленную личностью рассказчика-героя. Разумеется, о знакомстве Аввакума с произведениями западноевропейской эпической литературы не может быть и речи; тем убедительнее проявление общих объективных законов композиции нарождающегося жанра романа в произведениях, столь далеких по своему характеру, по условиям, времени и месту своего возникновения. Даже сам автобиографизм Жития по-иному будет воспринят нами, если мы вспомним, что этому «естественному» автобиографизму первого предвестника русского романа соответствует излюбленная некоторыми ранними западноевропейскими романистами форма «псевдоавтобиографии», когда для усиления достоверности повествования герой является и рассказчиком своих приключений (достаточно

- 202 -

вспомнить «Робинзона Крузо» Дефо пли «Путешествие Гулливера» Свифта). Нелишне заметить, что позднее подлинно автобиографический роман получит довольно заметное распространение как в русской, так и в западноевропейской литературе.

Итак, не стремясь к педантической точности и категоричности в определении жанра Жития Аввакума, мы можем с уверенностью говорить о том, что Житие многими своими элементами представляет собой яркое выражение эволюции русской средневековой религиозно-дидактической эпической литературы в жанр нравоучительного бытового романа. Характерными признаками Жития как произведения нового, нарождающегося жанра нам представляются следующие его особенности: развернутость повествования, многофигурность, полнота жизнеописания главного героя, индивидуализация образа, стремление к изображению разносторонности характера, внимание к острым, драматическим моментам частной жизни, обусловленным социальными обстоятельствами, многоэпизодность и в то же время однолинейная, цепочная композиция с довольно свободным соединением различных эпизодов. Многими своими особенностями Житие не столько связано с традиционными жанрами древней русской письменности, сколько предвещает появление более развитых форм новой русской литературы, что, как нам кажется, выдвигает перед исследователем задачу не ретроспективного изучения Жития, а осмысления его места в перспективе последующего развития русского литературного процесса. Не случайно именно Житие Аввакума привлекло такое пристальное внимание выдающихся русских и советских романистов — Льва Толстого, Тургенева, Лескова, Мельникова-Печерского, Мамина-Сибиряка, М. Горького, А. Н. Толстого, Леонида Леонова.

________

Сноски 


Сноски к стр. 192


1 Так, Л. И. Тимофеев употребляет этот термин в значении «род» (эпос, лирика, драма), Г. Н. Поспелов — в значении «вид» (повесть, роман, рассказ и т. п.). Иногда в пособиях различаются «вид» и «жанр» (Г. Л. Абрамович. Введение в литературоведение. Учпедгиз, М., 1953); в последнем случае либо «вид» признается производным от «жанра», либо наоборот (вид — роман; жанры — исторический роман, социально-психологический роман и т. д.). Мы употребляем термин «жанр» в последнем значении — для определения группы сходных по идейно-художественным признакам произведений, не поддающейся дальнейшему дроблению.


Сноски к стр. 193


2 М. О. Скрипиль. Проблема изучения древнерусской повести. — ИОЛЯ, т. VII, 1948, в. 3, стр. 192.

3 История русской литературы (далее: АИРЛ), т. I. Изд. АН СССР. М. — Л., 1941, стр. 91—99.

4 М. О. Скрипиль. 1) Повесть об Улиании Осорьиной. — ТОДРЛ, т. VI. М. — Л., 1948, стр. 256—323; 2) Повесть об Улиании Осорьиной. — Русская повесть XVII в. Гослитиздат, М., 1954, стр. 350—356.

5 АИРЛ, т. II, ч. 2. Изд. АН СССР, М. — Л., 1948, стр. 332.


Сноски к стр. 194


6 Связь «Жития» с агиографическим жанром склонен был одно время преувеличивать П. Паскаль (см.: Pierre Pascal. Avvakum el les débuts du rascol. La crise religieuse au XVII-e siècle en Russie. Paris, 1938, стр. 485).

7 Н. Гудзий. Протопоп Аввакум как писатель и как культурно-историческое явление. — Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. Изд. «Academia» [1934], стр. 27.

8 АИРЛ, т. II, ч. 2, стр. 312.

9 P. Pascal. La vie de l’archiprêtre Avvacum, écrit par lui-même..., 2 édition. Paris, 1938, стр. 43.

10 R. Jagoditsch. N. S. Trubetzkoy als Literarhistoriker. — Wiener Slavistisches Jahrbuch, Vierter Band, 1955, стр. 46.

11 История русской литературы, под ред. В. А. Десницкого и др., т. I, ч. 1. Учпедгиз, М., 1941, стр. 299.


Сноски к стр. 195


12 См. об этом подробнее в нашей статье «Заметки о стиле „Жития“ протопопа Аввакума» (ТОДРЛ, т. XIII. М. — Л., 1957, стр. 273—281).

13 Н. К. Гудзий (Протопоп Аввакум..., стр. 22, 27), В. П. Адрианова-Перетц (АИРЛ, т. II, ч. 2, стр. 154), В. Л. Комарович (АИРЛ, т. II, ч. 2, стр. 312).


Сноски к стр. 197


14 В. И. Малышев. Неизвестные и малоизвестные материалы о протопопе Аввакуме. — ТОДРЛ, т. IX. М. — Л., 1953, стр. 392.


Сноски к стр. 198


15 См.: Г. В. Плеханов. История русской общественной мысли. — Сочинения, т. XX, М. — Л., 1925, стр. 335. Подробнее этот вопрос рассмотрен нами в статье «Житие протопопа Аввакума — произведение демократической литературы» (ТОДРЛ. т. XIV, М. — Л., 1958, стр. 380—384).


Сноски к стр. 199


16 АИРЛ, т. II, ч. 2, стр. 321.

17 В. В. Виноградов. О задачах стилистики. — Русская речь, в. 1. Пгр., 1923 стр. 215.

18 R. Jagoditsch. Das Leben des Protopopen Avvakum... Berlin, 1930, стр. 69.


Сноски к стр. 200


19 См.: В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. V, Изд. АН СССР, М., 1954, стр. 25—28; т. VI, Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 217—218.

20 Там же, т. X, 1956, стр. 315—316.

21 А. И. Белецкий. Судьбы большой эпической формы в русской литературе XIX—XX вв. — Київский державний університет ім. Т. Г. Шевченка. Наукові записки, т. VII, в. III. Філологічний збірник, № 2, Київ, 1948, стр. 13.

22 Ср.: История или теория романа? (А. Н. Веселовский. Из истории романа и повести, в. 1. СПб., 1886. стр. 1—27), где ученый в понимании романа во многом перекликается с В. Г. Белинским.

23 См.: А. Н. Веселовский. Из истории романа и повести, в. 1, стр. 31.


Сноски к стр. 201


24 В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. I, Изд. АН СССР, М., 1953, стр. 267.

25 В. И. Ленин. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? — Сочинения, изд. 4-е, т. 1, М., 1941, стр. 138.

26 Ср. эволюцию сюжета «Рейнехе-Лиса», возникшего из Jsengrinus’а Нивардуса, или «Les avantures de Renard», а также композицию романов «Жиль Блаз», «Лосарильо из Тормеса». «Поп Амис» Штрикера, «Тилль Эуленшпигель» и др., включая и «Дон-Кихота» Сервантеса.



Предварительный просмотр:

Список литературы на лето для 9 класса.

«Слово о полку Игореве»

М.В. Ломоносов «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния», «Ода на день восшествия  на всероссийский престол… 1747 года».

Г.Р. Державин «Властителям и судиям», «Памятник».

А.Н. Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву».

Н.М. Карамзин «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь».

В.А. Жуковский «Море», «Невыразимое», «Светлана».

А.С. Грибоедов  «Горе от ума».

Конспект критической статьи И.А. Гончарова «Мильон терзаний».

А. С. Пушкин «Цыганы», «Евгений Онегин», «Моцарт и Сальери», стихотворения.

М.Ю. Лермонтов «Герой нашего времени», стихотворения.

Н.В. Гоголь «Мертвые души».

А.Н. Островский «Бедность не порок».

Ф.М. Достоевский «Белые ночи».

Л.Н. Толстой «Юность».

Рассказы А.П.Чехова.

И.А. Бунин «Темные аллеи».

М.А. Булгаков «Собачье сердце».

М.А. Шолохов «Судьба человека».

А.И.Солженицын «Матренин двор»

Гай Валерий Катулл «Нет, ни одна средь женщин…», «Нет, не надейся приязнь заслужить».

Данте Алигьери «Божественная комедия».

У. Шекспир «Гамлет».

И.В. Гете «Фауст».

Список литературы на лето для 9 класса.

«Слово о полку Игореве»

М.В. Ломоносов «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния», «Ода на день восшествия  на всероссийский престол… 1747 года».

Г.Р. Державин «Властителям и судиям», «Памятник».

А.Н. Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву».

Н.М. Карамзин «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь».

В.А. Жуковский «Море», «Невыразимое», «Светлана».

А.С. Грибоедов  «Горе от ума».

Конспект критической статьи И.А. Гончарова «Мильон терзаний».

А. С. Пушкин «Цыганы», «Евгений Онегин», «Моцарт и Сальери», стихотворения.

М.Ю. Лермонтов «Герой нашего времени», стихотворения.

Н.В. Гоголь «Мертвые души».

А.Н. Островский «Бедность не порок».

Ф.М. Достоевский «Белые ночи».

Л.Н. Толстой «Юность».

Рассказы А.П.Чехова.

И.А. Бунин «Темные аллеи».

М.А. Булгаков «Собачье сердце».

М.А. Шолохов «Судьба человека».

А.И.Солженицын «Матренин двор»

Гай Валерий Катулл «Нет, ни одна средь женщин…», «Нет, не надейся приязнь заслужить».

Данте Алигьери «Божественная комедия».

У. Шекспир «Гамлет».

И.В. Гете «Фауст».



Предварительный просмотр:

А.С. ПУШКИН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ПОЭТА.

ЛИЦЕЙСКАЯ ЛИРИКА. ТЕМА «ДРУЖЕСТВА СВЯТОГО»

В ТВОРЧЕСТВЕ А.С. ПУШКИНА.

«19 ОКТЯБРЯ» (1825 г.)

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он, как душа, неразделим и вечен -

Неколебим, свободен и беспечен,

Срастался он под сенью дружных муз...

А.С. ПУШКИН « 19 октября» 1825 г.

Отсчет творческой биографии Пушкина мы должны вести от того дня, когда он, пятнадцатилетний юнец, отроческим ломким голосом продекламировал перед изумленным Державиным:

Навис покров угрюмой нощи

На своде дремлющих небес;

В безмолвной тишине почили дол и рощи,

В седом тумане дальний лес;

Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,

Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,

И тихая луна, как лебедь величавый,

Плывет в сребристых облаках.

Державин был поражен: если этот недоросль так начинает что же обещает его поэзия в дальнейшем?!

А перед Державиным на лицейском экзамене стоял будущий величайший поэт России, и сам он вряд ли догадывался об этом.

 

В Михайловском в начале осени 1824 г. Пушкин оказался в состоянии тяжелой душевной депрессии.

Усугубляло все состояние несвободы, разорванность дружеских и сердечных связей. Произошла ссора с отцом, и трудно разобрать, кто прав, кто виноват в той ситуации. Отец начал упрекать брата, что я преподаю ему безбожие ... Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю,

что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, вы бегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить ... - сообщает он о происшедшем Жуковскому, завершая все безумной просьбой: - Спаси меня хоть крепостью, хоть Соловецким монастырем».

Пушкин пишет полубезумное письмо губернатору все с тою же странною просьбою: «Решился ... просить Его Императорское Величество, да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей», но

не отсылает его и как будто успокаивается, лишь время от времени переживая приступы жестокого одиночества.

Периодизация жизни поэта.

Детство поэта (1799-1811)

Лицей (1811-1817)

Петербург (1817-1820)

Южная ссылка (1820-1824)

Михайловское  (1824-1826)

После ссылки  (1826-1830)

Болдинская осень  (1830)

Петербург (1831-1833)

Последние годы жизни (1834-1837)

Пылай, камин, в моей пустынной келье;

А ты, вино, осенней стужи друг,

Пролей мне в грудь отрадное похмелье,

Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,

С кем долгую запил бы я разлуку,

Кому бы мог пожать от сердца руку

И пожелать веселых много лет.

Я пью один; вотще воображенье

Вокруг меня товарищей зовет;

Знакомое не слышно приближенье,

И милого душа моя не ждет.

Я пью один...

Строфы 14, 15 адресованы В.К Кюхельбекеру, поэту, впоследствии участнику восстания декабристов, умершему в Сибири.)

Строфы 1, 2 рисуют картину одиночества. Сравните их с двумя последними строфами. Как изменилось настроение поэта?

Дружба здесь предстает как зашита от «сетей судьбы суровой». Сама мысль о друзьях, разбросанных по всем концам света, раздвигает границы жизни, помогает преодолеть замкнутость «дома опального». Дружба противостоит гонениям судьбы. «Разный путь» не отменяет братских объятий. Бесстрашие дружбы нарушает запрет ссылки: «Троих из вас-друзей моей души, здесь обнял я ... Дружба

раздвигает и душевное «пространство человека». Дружба для поэта оказывается спасительной, потому что при всей суровости судьбы возможны «дни соединений

Петербург (1817-1820)

Прошли лицейские годи, и с ними окончилась юность Пушкина. Поэт вступил в новую пору своей жизни. Видные русские литераторы и поэты: Карамзин, Жуковский, Батюшков, Вяземский -

прочили Пушкину поэтическую славу. Первоначально, по выходе из лицея, поэт уехал в Михайловское , но в августе 1817 г. вернулся в Петербург и поселился с родителями на окраине столицы. раине столицы. Служба в Коллегии иностранных дел, куда был зачислен молодой коллежский секретарь Александр Пушкин, не обременяла его. Пушкин с увлечением отдался поэзии, искусству, политическим спорам, дружеским встречам. Круг знакомых Пушкина расширился.

Поэт ощутил полноту жизни, наслаждался молодостью, здоровьем, избытком душевных сил.

Пушкин сблизился с самыми передовыми людьми своего времени, вошел в круг вольномыслящей молодежи. Он охотно читал здесь свои стихи, зная, что в этом обществе поймут пламенные порывы

его мятежного сердца. Несколько позже, в 1819 Г., Пушкин стал посещать дом Н.В. Всеволожского, своего друга, любителя театра, у которого собирались члены кружка «Зеленая лампа», тесно связанные тайным обществом «Союз благоденствия». Сюда входили поэт Федор Глинка, будущий декабрист Сергей Трубецкой, приятель Пушкина, офицер Яков Толстой и др. Собрания кружка сохранялись в тайне. На них обсуждались политические, экономические, социальные вопросы.

Вольнолюбие с особой силой проявил ось в петербургский период в стихотворении «К Чаадаеву» (1818), которое написано в жанре дружеского послания, но вместе с тем наполнено глубоким общественным содержанием.

Появились и другие произведения свободолюбивого характера. Пушкин ненавидел всякое ханжество, лицемерие, нарочитую религиозность, процветавшие при дворе Александра 1. Его стихотворения читались вслух, расходились в многочисленных списках и в устной передаче. Пушкин действительно был поэтическим голосом передовых дворян.

Южная ссылка (1820-1824)

Гроза над Пушкиным разразилась внезапно. Казалось, ничто не могло омрачить ни светлого настроения Пушкина, ни его искрометной веселости. Но вот Александр 1 упрекает директора лицея Энгельгардта в том, что бывший царскосельский воспитанник «наводнил Россию возмутительными стихами», и приказывает генерал-губернатору Милорадовичу арестовать поэта. В апреле 1820 г. Милорадович пригласил к себе Пушкина и доверительно сообщил ему об опасности. Поэт ответил губернатору, что бумаги его сожжены, но что он может восстановить стихи по памяти, и тут же написал все вольнолюбивые стихотворения, кроме од-ной эпиграммы. Милорадович просил царя простить молодого поэта, который пленил его своим благородством. Но царь был неумолим. Александр I колебался, куда сослать Пушкина - в Сибирь или в Соловецкий монастырь. Друзья приложили немало усилий, чтобы облегчить участь поэта. Хлопотали все - и Карамзин, и Жуковский,

и Чаадаев. Наконец царь уступил: Пушкин направился в южные губернии под начальство генерала И.Н. Инзова. 6 мая 1820 г. он выехал в южную ссылку.

В середине мая 1820 г. Пушкин прибыл в Екатеринослав (ныне Днепропетровск). Генерал Инзов встретил его дружелюбно. После шумном петербургской жизни Пушкин почувствовал в Екатеринославе скуку. К тому же он тяжело заболел. В это время в Екатеринослав приехала семья прославленного героя Отечественной войны 1812 г. генерала Раевского. Путь ее лежал на Кавказские воды. Инзов согласился отпустить Пушкина для лечения, и поэт вместе с Раевскими поехал на юг.

На юге Пушкин создал несколько романтических поэм - «Кавказский пленник», «Братъя-разбойники», «Бахчисарайский фонтан», работал над «Цыганами», которых закончил в Михайловском, начал

писать роман в стихах «Евгений Онегин».

Приехав осенью 1820 г. из Крыма в Кишинев на место службы, Пушкин с радостью окунулся в атмосферу политических, философских и литературных споров. Пушкина встретили в Кишиневе дружески. Он нашел здесь давнего своего знакомца по Петербургу генерала М.Ф.Орлова, заслуженного воина, принявшего в 1814 г. капитуляцию Парижа.

Особенно большое впечатление произвел на Пушкина П.И. Пестель, участник Отечественной войны 1812 г., основатель и глава Южного общества декабристов, впоследствии казненный вместе с

Рылеевым и другими. В своем дневник поэт записал 9 апреля 1821 г. о личности будущего руководителя Южного общества: «...умный человек во всем смысле этого слова», «один 11З самых оригинальных умов, которых я знаю». Тогда же Пушкин встретился с «первым декабристом» В.Ф. Раевским, заключенным в тюрьму еще до восстания на Сенатской площади, и даже сумел предупредить его об аресте. Конечно, Пушкин догадывался о тайном обществе, хотя существование противоправительственного заговора от него скрывали: будущие декабристы, во-первых, знали, что полиция следит за Пушкиным, а во-вторых, горячность поэта была всем известна. Он мог случайно раскрыть тайну. Летом 1823 г. произошла перемена в судьбе ссыльного поэта. Он переехал в Одессу, где продолжал службу под началом графа М.С. Воронцова, назначенного новороссийским и бессарабским генералубернатором вместо Инзова. В Одессе Пушкин продолжил свои занятия. Он воспользовался обширными архивохранилищами и богатой библиотекой Воронцова. Особенно заинтересовали Пушкина исторические сочинения. Здесь же он настойчиво изучал английский язык и перечитывал выдающегося немецкого поэта и мыслителя Гете и великого английского драматурга Шекспира. Однако положение Пушкина в Одессе чрезвычайно осложнилось. Воронцов стремился сделать из Пушкина усердного чиновника. Очень скоро между ними сложились натянутые отношения. Воронцов направил в Петербург несколько писем с просьбами определить поэту новое место ссылки. Он мотивировал эти просьбы «испорченностью» Пушкина, его «неисправимостъю».  На быстрое решение правительства об удалении Пушкина из Одессы повлияло еще одно обстоятельство. Полиция вскрыла письмо поэта, в котором он сообщал, что берет уроки «афеизма» (имелись в виду атеистические беседы с врачом Воронцова). Пушкину было предписано немедленно выехать в новую ссылку - село Михайловское, имение родителей.

Так завершился южный период жизни Пушкина. В его творчестве он занимает особое место: на юге сформировался пушкинский романтизм, и на юге же наметилось его преодоление. Это отчетливо про-

слеживается при сравнении двух южных поэм: первой поэмы, написанной на юге, - «Кавказский пленник» и последней поэмы, завершенной уже в Михайловском, - «Цыганы».

Михайловское (1824-1826)

8 августа 1824 г. Пушкин приехал в Михайловское. Он увидел запущенную усадьбу, старый дом, где ему предстояло прожить неизвестно сколько времени. Пушкину запретили самовольно покидать

 Михайловское. Здесь он находился в полном одиночестве, вдали от друзей, от культуры. В глухой северной деревне поэт почувствовал себя неуютно и подавленно. Мрачное состояние духа Пушкина в Михайловском еще более углубилось вследствие ссоры с отцом, который взялся надзирать за

опальным поэтом. Но вскоре Сергей Львович уехал. Еще до отъезда отца Пушкин сдружился с обитателями соседнего имения  Тригорского - П.А. Осиповой и ее дочерьми, да и он искренне его полюбили.

Долгие осенние и зимние вечера он коротал с Ариной Родионовной, которая рассказывала ему сказки и напевала мелодии русских народных песен.  

Вначале пушкинское творчество в Михайловском было проникнуто глубокой печалью. Но весной 1825 г. и особенно летом настроение Пушкина меняется: он бодр, жизнерадостен, душевно спокоен

и сосредоточен. Своему другу Раевскому Пушкин писал летом 1825: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития я могу творить».

Немалая роль в духовном возрождении Пушкина принадлежит И.И. Пущину, посетившему поэта зимой 1825 г., А. Дельвигу, побывавшему у него в апреле. Но больше всего он обязан своему неустанному труду.

ВОЛЬНОЛЮБИВАЯ ЛИРИКА А.С. ПУШКИНА.

АНАЛИЗ СТИХОТНОРШIИЙ «К ЧААДАЕВУ!», «ВО ГЛУБИНЕ СИБИРСКИХ РУД!»

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

А. Пушкин. «К Чаадаеву»

Это стихотворение известный литературовед Б. Томашевский назвал одним из наиболее популярных политических стихотворений. «В послании не говорилось ни о конституционной монархии, ни о республике, Т.е. о тех вопросах, какие могли разделить людей. Но ярко проявилась ненависть к самодержавию, объединявшая всех передовых людей тех лет. Пушкина соединяло с Чаадаевым чувство дружбы и единомыслие. В таком сочетании дружба приобретала окраску героического

чувства». Тема вольнолюбивой дружбы напоминала образы героев Древнего Рима и Древней Греции, вызывающие восхищение пламенной любовью к своему отечеству.

В'1820 г. А.С. Пушкин был отправлен в ссылку на юг, а затем, в 1824 Г., в Михайловское, свое имение в Псковской области. Пушкин был уже общепризнанным поэтом, автором знаменитых южных романтических поэм, множества стихотворений, но он переживал сомнения, разочарования. Так, в 1823 г. у него появились горькие, проникнутые неверием в возможность победы над тиранией строки

стихотворения «Свободы сеятель пустынный ...».

Свободы сеятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды;

Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя -

Но потерял я только время,

Благие мысли и труды ...

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Именно в этот период Пушкин начинает работу над своим главным произведением - романом в стихах «Евгений Онегин». Итак, задолго до восстания декабристов Пушкин в своем творчестве выразил горькое предвидение - трагедию декабристов, их отрыв от народа и, следовательно, их неминуемое поражение. Во время выступления декабристов (14 декабря 1825 г.) Пушкин был в своем Михайловском заточении, но мысли о них были всегда с поэтом. Он размышлял о них, как видим, задолго до восстания, затем в Михайловском и после возвращения из ссылки. Среди сосланных участников заговора были любимые друзья-лицеисты- И.И. Пущин, В.К Кюхельбекер.

Первым посланием в Сибирь ученые называют послание «И.И. Пущину». Позже, в связи с очередной лицейской годовщиной 19 октября 1827 г., Пушкин пишет короткое приветствие своим друзьям:

19 ОКТЯБРЯ (1827)

Бог помочь вам, друзья мои,

В заботах жизни, царской службы,

И на пирах разгульной дружбы,

И в сладких таинствах любви!

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море,

И в мрачных пропастях земли!

Но самым известным посланием в Сибирь стало стихотворение «Во глубине сибирских руд ...».

V. Чтение и анализ этою стихотворения. Беседа по вопросам:

После ссылки (1826-1830)

Последние дни в Михайловском Пушкин доживал с трудом. Ему было одиноко и душно в северном заточении. Там же он узнал о разгроме восстания декабристов в Петербурге. Он с напряжением ждал подробных вестей об окончании следствия и о приговоре. Его знакомые и друзья числились в списках

государственных преступников, их ждало суровое наказание, а пятеро из них были казнены.

Пушкин не забудет их. Он ободрит Кюхельбекера, Пущина. На страницах его рукописей возникнут впоследствии быстрые рисунки пяти повешенных. Он посвятит декабристам немало стихотворных строк. Все лето 1826 г. прошло в мучительных и тяжелых раздумьях. А 3 сентября внезапно прибыл курьер и передал поэту приказ немедленно явиться в Псков. Губернатор отправил Пушкина в Москву,

где короновался на царство Николай I. 8 сентября 1826 г. Пушкин вошел в кабинет царя в Чудовом

монастыре, беседа продолжалась довольно долго, около двух часов. Известно о ней немного. Но то, что дошло до нас, сводится к заключению устного соглашения между Пушкиным и царем.

Пушкин обещал воздержаться от публичной критики правительства, но не скрыл от царя своего сочувствия декабристам. Николай I разрешил поэту жить в обеих столицах и вызвался быть

единственным цензором его сочинений. Пушкин предполагал, что личная цензура царя откроет ему быстрый доступ к печати. Царю же, вступающему на престол, хотелось расположить к себе поэта и русское общество после жестокой расправы над декабристами. Возвращение Пушкина из ссылки общество сочло крупнейшим событием первых лет царствования нового царя, но надежда на перемену политических взглядов Пушкина не оправдалась: он вовсе не намеревался стать официальным поэтом. Правда, некоторое время он был осторожнее, но взгляды свои не изменил.

ПОЭТ И ВЛАСТЬ. АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ «АНЧАР»

Анчар, как грозный часовой,

Стоит - один во всей вселенной ...

А.С. Пушкин

Следовать за мыслями великого

человека есть наука самая занимательная.

А. С. Пушкин

Анализ по вопросам:

1. На каком композиционном приеме построено стихотворение? (На контрастах: дерево смерти и идущий к нему человек, раб и владыка.)

2. Ради чего погиб «бедный раб»? (Князю нужны послушные, как раб, стрелы, чтобы он «...гибель разослал/ / К соседям в чуждые пределы.)

3. Какие чувства выражает в стихотворении лирический герой? (Лирический герой осуждает деспотизм, самовластье.)

4. Найдите сравнения, эпитеты, характеризующие трех действующих лиц, трех героев этого стихотворения: анчара, владыку, раба. Как средства художественной выразительности показывают авторское отношение к происходящим в стихотворении событиям?

5. Разделите стихотворение на части, озаглавьте их.

Вывод: в стихотворении звучит мрачная мысль о смертоносной роли человека на Земле, ибо анчар - лишь вольное порождение слепых сил при роды, это угроза, которую все живое может избежать.

Зло, обусловленное произволом, властью, - всесильно. Последствия неограниченной власти ужасны, а смерть раба и гибель соседей трагичны и бессмысленны. В стихотворении «Анчар» в символической форме выражен гуманистический пафос поэзии А.С. Пушкина.

Болдинская осень (1830)

Весной 1829 г. Пушкин получает согласие на брак с Н.Н. Гончаровой. Летом 1830 г. поэт приехал в Болдино, чтобы войти во владение имением. В Болдине ему пришлось пробыть не месяц, как он намеревался, а целых три: началась эпидемия холеры. Вынужденное пребывание в Болдине отмечено невиданным творческим подъемом. Пушкин закончил роман «Евгений Онегин», написал «Повести Белкина», «Историю села Горюхина», несколько небольших драматических произведений, названных в одном из его писем «маленькими трагедиями», народно-лирическую драму «Русалка», поэму «Домик в Коломне», «Сказку о попе и о работнике его Балде» и несколько прекрасных лирических

стихотворений. На пороге нового периода своей жизни Пушкин напряженно вглядывается в грядущую даль. Он жаждет семейного счастья, простых человеческих радостей, личной независимости и одновременно томится мрачными предчувствиями. В журналах пишут об упадке таланта поэта, бессовестно клевещут на него и даже унижают его человеческое достоинство. Известный доносчик и агент III отделения Ф.В. Булгарин в 1830 г. опубликовал фельетон, в котором утверждал, что Пушкин

«в своих сочинениях не обнаружил ни одной высокой мысли, ни одного возвышенного чувства, ни одной полезной истины ...». В том же году журналы обвинили поэта в подражательстве. «Вестник Европы» назвал Пушкина «великим человеком на малые дела». Травля началась. Пушкин принял вызов. Он не мог не ответить на наглые выпады журналистов. Он заклеймил Булгарина как бездарного писаку, как труса и дезертира, бежавшего из русской армии и служившего у Наполеона полицейским агентом. Однако борьба была слишком неравной.

ТЕМА ЛЮБВИ В ЛИРИКЕ А.С. ПУШКИНА.

«НА ХОЛМАХ ГРУЗИИ ...» , «Я ВАС ЛЮБИЛ ... » , «Мадонна».

Свобода, творчество, любовь - три стихии духа, прекрасные в человека, три сферы активности, разбивающие замкнутый мирок эгоизма личности, наполняющие жизнь значением и смыслом.

ГА. Гуковский

В стихотворении «На холмах Грузии ...» (1829) отсутствуют яркие и красочные эпитеты. Только две метафоры - «лежит ... мгла» и «сердце ... горит», но они привычны, широко употребительны в литературной разговорной речи. Все слова и выражения просты: «Мне грустно и легко», «Унынья моего / / Ничто не мучит, не тревожит»,  «Что не любить оно не может». Но вместе с тем они складываются в один музыкальный образ светлой и тихой печали. Любовь, пришедшая к поэту, от него как бы не зависит - виновато сердце. И поэт искренне взволнован этой способностью сердца «горетъ»  и «любить». То чувство, которое выражено Пушкиным, принадлежит не человеку вообще, а именно ему. И вместе с тем в этом конкретном чувстве каждый узнает нечто ему близкое. Не нужно, однако, думать, будто реальное любовное переживание без всяких изменений перенесено поэтом на бумагу, чтобы стать шедевром его лирики. Жизненное переживание послужило лишь прототипом переживания художественного, в котором обобщен духовный опыт Пушкина. В жизни каждое чувство сопряжено с массой несущественных подробностей.  В лирике оно преображается, очищаясь от всего постороннего и потому ненужного. Эта вечная тема, так просто и глубоко раскрытая Пушкиным, нашла отражение в музыке. Многие композиторы обращались к пушкинскому шедевру. этом стихотворении выражено необыкновенное уважение к личности любимой, к ее чувствам.) Это высшее проявление любви - любовь, лишенная эгоизма, основанная лишь на том, чтобы любимая была счастлива: «Как дай вам Бог любимой быть другим». Каждый раз, когда поэт говорит о любви, душа его просветляется. Так и в этом произведении. Но в отличие от стихотворения «На холмах Грузии...», В восьмистишии нет умиротворенности. Здесь чувство Пушкина тревожно, любовь его еще не остыла, она еще живет в нем. Светлая печаль вызвана не приходом любви, а безответной сильной любовью. Недаром он вновь и вновь повторяет: «Я вас любил ...» Он раскрывает перед любимой, но не любящей его женщиной, как была сильна и благородна его любовь:

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим,

Я вас любил так искренно, так нежно...

В этом стихотворении чувство любви вынуждено подчиниться другому чувству - самоотвержения. Поэт сознательно побеждает страсть, потому что покой любимой женщины ему дороже безответного любовного чувства: «Я не хочу печалить вас ничем». Он желает любимой полного счастья: «Как дай вам Бог любимой быть другим ..

Совершенный отказ от каких-либо личных прав, преклонение перед свободой чувства любимой женщины и вместе с тем сила любви поэта превращают это стихотворение в одно из самых пленительных созданий пушкинского гения. Благородство чувств поэта, окрашенных светлой грустью, выражено просто, непосредственно, тепло и, как всегда у Пушкина, чарующе музыкально.

В.Г. Белинский дал такое определение пушкинской лирике - «лелеющая душу гуманность».

Аанализ стихотворения «Мадонна».

1. Обратите внимание на форму этого стихотворения. Количество строф (3 строфы по 4 строки и одна строфа, в которой 3 строчки), расположение рифм (абба) - все это признаки сонета.

2. Главные в смысловом отношении слова поэты выносят в конец строки и закрепляют их с помощью рифмы. Найдите главные слова последней строфы стихотворения: творец - образец и Мадонна. (Мадонна - у католиков: богородица.)

Почему Пушкин так называет свою возлюбленную? (Красота Н.Н. Гончаровой была воспета современниками, художниками и поэтами. Но, как известно, Пушкина больше всего поражало

сходство его избранницы с изображениями мадонны на картинах художников эпохи Возрождения.)

3. Как выражает в стихотворении «Мадонна» поэт свой идеал

счастья?

Петербург

В ноябре 1830 г. Пушкин покинул Болдино. В начале декабря он приехал в Москву, а 18 февраля 1831 г. состоялось венчание его с Натальей Гончаровой. Вскоре вместе с женой он переехал в Петербург.

Поэт по-прежнему полон творческих замыслов. В 1832 г. он начал писать роман «Дубровский», а в 1833 - повесть «Пиковая дама». Тогда же, в 1833 г., он приступает к работе над «Капитанской дочкой» И собирает материал для «Истории Пугачева». В творчестве Пушкина 1830-х П. историческая тема заняла особое место. Как бы соединяя современность и историю, поэт стремился осмыслить путь человечества как закономерное и неостановимое движение. К работе над историческими темами он подходил как художник и как ученый-историк, внимательно изучая исторические источники, делая выписки из архивных документов, посещая места, связанные с тем или иным историческим событием. Чтобы подробнее ознакомиться с краем, где вспыхнуло восстание Пугачева, Пушкин в 1833 г. отправился в путешествие по России. Он посетил Казань и Оренбург, где еще были живы воспоминания о Пугачеве. В эти же годы Пушкин приблизился к осуществлению давно задуманной идеи - написать историю Петра Великого. Пушкин с тревогой видел, что дела его все ухудшаются. Семья росла, жизнь в Петербурге стоила дорого. Материальное положение поэта вскоре стало катастрофическим. Ко всему этому прибавилось новое серьезное беспокойство: светские сплетни вокруг имени его жены. И все-таки Пушкин много писал. Особенно плодотворно было новое уединение в Болдине осенью 1833 г.

Последние годы жизни!

1834 Г. явился переломным годом в жизни Пушкина: в дневнике поэт записал, что переходит к открытой оппозиции. Накануне нового года он был пожалован в камер-юнкеры. Придворное звание оскорбило Пушкина: обычно такие звания давались юношам, а Пушкин был уже не молод. Поэт понимал, что царь, приближая его ко двору, преследует определенные цели. В свете вновь поползли слухи, будто поэт заискивает перед Николаем 1. Обстоятельства складывались трагично: камер-юнкерство бросало тень на Пушкина, а народный поэт, которым Пушкин себя уже осознал, должен быть чистым и непорочным. С этого времени Пушкин презрительно отзывается о Николае 1, в котором, по его словам, «много от прапорщика и мало от Петра Великого». Поэту хотелось уединения, тишины для осуществления больших творческих замыслов. Но он вынужден был служить, чтобы содержать семью. Его угнетало светское окружение. Не бывать же в свете он не мог: придворное звание обязывало посещать балы и вечера. В конце концов поэт решился на отчаянный шаг: летом 1834 г. он подал прошение об отставке. В ответ на это ему запретили работать в архивах. Прошение пришлось взять обратно. Светское общество не могло простить Пушкину его гениальности.

Глупцам, посредственностям, бездарностям всегда чужд человек высоко одаренный и духовно свободный. Пушкина травили клеветой, сплетнями, и это неуклонно вело к кровавой развязке. Поэт это знал: Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы:

Решенья глупости лукавой,

И шепот зависти, и легкой суеты

Укол веселый и кровавый.

Он пытался найти выход, вновь и вновь предпринимал отчаянные попытки вырваться из тесного круга. Именно в этот период современники замечают тяжелое состояние его духа. Гениальные произведения, созданные Пушкиным в начале 30-х гг., не были поняты и по достоинству оценены.

Пушкин не знал покоя и в семье. Молодой француз Дантес, усыновленный голландским посланником бароном Геккерном. Зимой 1836 г. стал оказывать Наталье Николаевне явные знаки внимания. Пушкин был взбешен: стал мрачен, молчалив, вид его был угрожающ. В начале ноября свет нанес сердцу Пушкина еще одну «неотразимую обиду»: поэт получил по почте циничный пасквиль, оскорблявший честь его и Натальи Николаевны. Пушкин показал анонимное письмо друзьям-лицеистам. Один из них сделал вывод, что бумага иностранного производства и принадлежит

какому-нибудь посольству. Пушкин пришел к заключению, что пасквиль послан Геккерном. Он отправил Дантесу вызов на дуэль. Друзьям удалось предотвратить кровавую развязку, а Дантес заявил о своей любви к сестре Натальи Николаевны Екатерине и женился на ней. Свет выступил не на стороне Пушкина. Все обвиняли поэта и злобно ждали его унижения. Дантес, хотя дом Пушкина был закрыт для него и его жены, не переменил отношения к Наталье Николаевне. 25 января Пушкин получил новое анонимное письмо, оскорблявшее его жену. Пушкин решил положить всему этому конец. В тот же день он написал гневное и резкое письмо Геккерну с явным намерением оскорбить посланника и его приемного сына. В ответ Дантес вызвал Пушкина на дуэль. Дуэль состоялась 27 января 1837 г. в нескольких верстах от Петербурга. Секундантом Пушкина был лицейский товарищ Данзас. Дантес выстрелил первым. Пушкин упал, но нашел в себе силы сделать ответный выстрел, достигший цели. По воспоминаниям современника, поэт воскликнул: «Браво!»  Однако Дантес был лишь легко ранен: пуля попала в руку, которой Дантес прикрывал грудь. Истекающего кровью Пушкина положили в карету. По дороге домой у него начались сильные боли. Рана оказалась смертельной.

На квартире Пушкина собрались близкие и друзья. Жуковский вывешивал бюллетени о СОСТОЯНИИ его здоровья. К поэту приходили сотни людей. Доктора не скрывали от Пушкина трагического исхода. 28 января Пушкин простился с женой, детьми и близкими друзьями. В предсмертный час он просил простить своего секунданта. Его 45 минут пополудни Пушкина не стало. «Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях приходили поклониться праху любимого народного поэта», - вспоминала Е.Н. Карамзина.

Власти испугались народных манифестаций и беспорядков и отдали распоряжение перенести тело для отпевания из Исаакиевского собора в Конюшенную церковь, а ночью отвезти гроб в Святогорский монастырь для погребения. К псковскому губернатору было отправлено из III отделения предписание царя не устраивать «шикакой встречи, никакой церемонии». В последний путь Пушкина проводили дядька Никита Козлов и близкий друг поэта Александр Иванович Тургенев. Их сопровождал жандармский капитан. В Святогорском монастыре 6 февраля 1837 г. рядом с могилами деда, бабушки и матери Пушкина похоронили.

ТЕМА ТВОРЧЕСТВА В ЛИРИКЕ А.С ..ПУШКИНА

Цель поэзии - идеал, а не нравоучение.

А. С. Пушкин

В. Непомнящий справедливо назвал стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный ...» откликом на «Пророк». Тому, что провозглашено прежде, здесь подводится итог. Пушкин пытается осмыслить свое поэтическое прошлое и будущее, свою жизнь в будущем и надеется на установление единства с народом и с народами в пространстве и во времени, перетекающем из прошлого в будущее: «весь я не умру ...», «душа мой прах переживет ...», «не зарастет ... тропа ...», «буду славен я », «слух обо мне пройдет ...» , «И назовет всяк сущий ...», «И долго буду тем любезен я ...», ибо: «я памятник воздвиг ...», «чувства добрые ... пробуждал ...», «восславил ... свободу ...», «милость ... призывал ...». Знаменательно: здесь нет настоящего времени - только прошлое и будущее.

Для скрепления этого идеального единства необходима любовь: любовь народа в ответ на излияние любви поэта к нему:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

То есть для сплочения единства на основе любви необходимо важнейшее - следование Божьей воле. Последняя строфа стихотворения как раз и указывает на непременность этого условия. Тут Пушкин подводит окончательный итог всему. Духовный вывод из всех предыдущих построений:

Веленью божию, о муза, будь послушна ...

И далее следует отвержение всего того, что способно единство и любовь разрушить, всего мирского, житейского, земного, недостойного.

Обиды не страшась, не требуя венца;

Хвалу и клевету приемли равнодушно,

И не оспоривай глупца.

Здесь поэт поднимается на более высокий уровень восприятия собственной поэтической судьбы, нежели в «Поэте и толпе» или сонете «Поэт, не дорожи любовию  народной». Сами чувства, рождаемые непониманием толпы, теперь отвергаются. В последней строфе глаголы из временных форм прошедшего- будущего переводятся сразу в императив. И рождается важный вопрос: является ли «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» своего рода подведением жизненного итога в предчувствии приближающегося конца, или же это и начертание жизненного плана для себя самого на будущее?

ПЛАН

1. Роль поэта и его поэзии - центральная тема лирики А.С. Пушкина.

п. Развитие темы творчества на протяжении всего творческого пути АС. Пушкина.

1. Раннее творчество:

а) божественная природа творчества, необходимость уединения, уязвимость поэта «Дельвигу», 1817).

2. Период южной ссылки:

а) стремление творить по законам, установленным самим поэтом («Послание цензору», 1822);

б) разочарование в служении народу, не желающему понять идеи поэта «Свободы сеятель пустынный ...», 1823).

3. Творчество 20-х гг.:

а) божественная суть искусства, пророческое назначение поэта «ПРОРОК»,1826);

б) особая роль поэта в обществе, высшее предназначение его миссии («Арион», 1827; «ПОЭТ»,1827);

в) цель поэзии - приобщить людей к духовной работе ( «Поэт и толпа», 1828).

4. Творчество 30-х гг.:

а) поэт вне людского суда, суда толпы («Поэту», 1830; «ЭХО»,831);

б) стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный ...» (1836) - «исповедь, самооценка, манифест и завещание великого поэта», (В. Виноградов)

III. Поэзия для Пушкина - служение гуманистическим идеалам.

РАБОТА А.С. ПУШКИНА НАД РОМАНОМ «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН». ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РОМАНА КАК ЭНЦИКЛОПЕДИИ РУССКОЙ ЖИЗНИ

ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX в. РОЛЬ ПОСВЯЩЕНИЯ.

...вновь ищу союза

Волшебных звуков, чувств и дум.

А.С. Пушкин. «Евгений Онегин»

.

Сообщая П.А Вяземскому о начале работы над «Евгением Онегиным» в письме 4 ноября 1823 г., Пушкин писал: «Я теперь пишу не роман, а роман в стихах - дьявольская разница». Через несколько дней он писал АА. Дельвигу: «Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя». В  письме А.И. Тургеневу: «Я на досуге пишу новую поэму «Евгений Онегин», где захлебываюсь желчью». В январе 1824 г. Пушкин писал брату, что Н. Раевский не понял «Онегина»: «Он ожидал от меня романтизма, нашел сатиру», а 24 марта 1825 г. в письме А. Бестужеву утверждал: «Где у меня сатира? О ней и помину нет в «Евгении Онегине». Из приведенных цитат видно, что Пушкин колебался в определении жанра (роман - поэма - роман в стихах?) и в отношении автора к изображаемому им (сатира - отказ от сатиры?). Когда в 1825 г. появилась в печати первая глава «Онегина», на титульном листе стояло: «Роман в стихах». Это определение Пушкин сохранил во

всех последующих изданиях. Роман Пушкина не просто написан стихами - он разделен на равные отрывки - строфы. Пушкин изобрел для своего романа особую, никогда прежде в мировой поэзии не встречавшуюся строфу, которую стали называть «онегинской». Она состоит из 14 строк, особым образом организованных. Пушкин как бы играет разными способами рифмовки, и это приводит к исключительному разнообразию интонаций, создает впечатление непосредственного разговора автора с читателем. Впечатление непосредственного, живого разговора автора и читателя придает

повествованию лирический характер, что редко встречается в прозаическом романе.

День светского человека

Онегин ведет жизнь молодого человека, свободного от служебных обязательств. Следует отметить, что лишь немногочисленная группа дворянской молодежи Петербурга начала XIX в. вела подобную жизнь. Кроме людей неслужащих, такую жизнь могли себе позволить лишь редкие молодые люди из числа богатых и имеющих знатную родню маменькиных сынков, чья служба, чаще всего в министерстве иностранных дел, была чисто фиктивной. Право вставать как можно позже являлось своего рода признаком аристократизма, отделявшим неслужащего дворянина не только от  простонародья или собратьев, тянущих фронтовую лямку, но и от деревенского помещика-хозяина.

Утренний туалет и чашка кофе или чаю сменялись к двум-трем часам дня прогулкой. Прогулка пешком, верхом или в коляске занимала час-два. Излюбленными местами гуляний петербургских

франтов в 1810 -1820-х ГГ. были Невский проспект, Английская набережная Невы и Адмиралтейский бульвар. Около четырех часов пополудни наступало время обеда. Молодой человек, ведущий холостой образ жизни, редко содержал повара -крепостного или наемного иностранца - и предпочитал обедать в ресторане. Послеобеденное время молодой франт стремился «убить», заполнив промежуток между рестораном и балом. Одной из возможностей был театр. Он для петербургского франта той поры был не только художественным зрелищем и своеобразным клубом, где происходили светские встречи, но и местом любовных интриг и доступных закулисных увлечений. Танцы были важным элементом дворянского быта. Их роль существенно отличалась как от функции танцев в народном быту того времени, так и от современной. На балах реализовывалась общественная жизнь дворянина: он не был ни частное лицо в частном быту, ни служивый человек на государственной службе - он был дворянин в дворянском собрании, человек своего сословия среди своих. Основным элементом бала как общественно-эстетического действа были танцы. Они служили организующим стержнем вечера, задавали стиль беседы. «Мазурочная болтовня» требовала поверхностных, неглубоких тем, но также занимательности и остроты разговора, способности к быстрому, эпиграмматическому ответу. Бальный разговор был далек от той игры интеллектуальных сил, «увлекательного разговора высшей образованности», который культивировался в литературных салонах Парижа в19 столетии и на отсутствие которого в России жаловался Пушкин. Тем не менее он имел СВОЮ прелесть - оживленность свободы и непринужденность беседы между мужчиной и женщиной, которые оказывались одновременно и в центре шумного празднества, и в невозможной в других обстоятельствах близости. Обучение танцам начиналось рано - с пяти-шести лет. Видимо, Пушкин начал учиться танцам уже в 1808 г. До лета 1811 г. он с сестрой посещал танцевальные вечера у Трубецких. Бутурлиных и Сушковых, а по четвергам - детские балы у московского танцмейстера Иогеля. Раннее обучение танцам было мучительным и напоминало жесткую тренировку спортсмена или обучение рекрута усердным фельдфебелем.

Тренировка придавала молодому человеку не только ловкость во время танцев, но и уверенность в движениях, свободу и независимость в постановке фигуры, что определенным образом влияло и

на психический строй человека: в условном мире светского общения он чувствовал себя уверенно и свободно, как опытный актер на сцене. Изящество, проявляющееся в точности движений, являлось

признаком хорошего воспитания. Аристократической простоте движений людей «хорошего общества» и в жизни, и в литературе противостояла скованность или излишняя развязность (результат борьбы с собственной застенчивостью) жестов разночинца. Бал в эпоху Онегина начинался польским (полонезом). Показательно, что в «Евгении Онегине» полонез не упоминается ни разу. В Петербурге поэт вводит нас в бальную залу в момент, когда «толпа мазуркой занята», то есть в самый разгар праздника, чем подчеркивается модное опоздание Онегина. Но и на балу у Лариных полонез опущен, и описание праздника начинается со второго танца - вальса, который назван Пушкиным однообразным и безумным».

Эпитеты эти имеют не только эмоциональный смысл. «Однообразный» - поскольку, В отличие от мазурки, в которой в ту пору огромную роль играли сольные танцы и изобретение новых фигур, вальс

состоял из одних и тех же постоянно повторяющихся движений. Определение вальса как «безумного» имеет другой смысл: вальс, несмотря на всеобщее распространение, пользовался в 1820-е гг, репутацией непристойного или, по крайней мере, излишне вольного танца.

Старая «французская» манера исполнения мазурки требовала от кавалера легкости прыжков, так называемых антраша «скачок, в котором нога об ногу ударяется три раза в то время, как тело бывает в воздухе» ). «Светская манера стала сменяться в 1820-е гг. английской. От кавалера требовались  томные, ленивые движения, он отказывался от мазурочной болтовни и во время танца угрюмо молчал.

В воспоминаниях Смирновой оссет рассказан эпизод ее первой встречи с Пушкиным: еще  институткой она пригласила его на мазурку. Пушкин молча и лениво пару раз прошелся с ней по зале. То, что Онегин «легко мазурку танцевал», показывает, что его скука и модное разочарование были в первой главе наполовину поддельными. Ради них он не мог отказаться от удовольствия попрыгать в мазурке. Одним из заключающих бал танцев был котильон - вид кадрили, самый непринужденный, разнообразный и шаловливый танец. Бал давал возможность весело и шумно провести ночь.

И вдруг в «Евгении Онегине» появляются такие строчки

(строфа XIV):

Но дружбы нет и той меж нами.

Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами - себя.

Мы все глядим в Наполеоны,

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно;

Нам чувство дико и смешно.

Здесь звучит явно не авторский голос. Так зачем же он обобщает - «мы»? (Дело в том, что в этих строках начинается еще одна тема романа - тема Наполеона, который в 20-е гг. XIX в. воспринимался многими молодыми людьми как гений, стоящий над миллионами обычных людей, как образец для подражания на пути к мгновенной славе, блестящей карьере.)

Интересы и занятия дворянской женщины.

На общем фоне быта русского дворянства начала XIX в. «мир женщины» выступал как некоторая обособленная сфера, обладавшая чертами известного своеобразия. Образование молодой дворянки было, как правило, более поверхностным и домашним. Оно обычно ограничивалось навыком бытового разговора на одном-двух иностранных языках, умением танцевать и держать себя в обществе,

элементарными навыками рисования, пения и игры на каком-либо музыкальном инструменте и самыми начальными знаниями по истории, географии и словесности. Значительную часть умственного кругозора дворянской девушки начала XIX в. определяли книги. Образование молодой дворянки имело главной целью сделать из девушки привлекательную невесту. Естественно, что со вступлением в брак обучение прекращалось. В брак молодые дворянки в начале XIX в. вступали рано. Нормальным

возрастом для брака считался возраст 17-19 лет. Однако время первых увлечений молодой читательницы романов начиналось значительно раньше. И окружающие мужчины смотрели на молодую дворянку как на женщину уже в том возрасте, в котором последующие поколения увидали бы в ней лишь ребенка. Выйдя замуж, юная мечтательница часто превращалась в домовитую помещицу-крепостницу, как Прасковья Ларина, в столичную светскую даму или провинциальную сплетницу. И все же в духовном облике женщины были черты, выгодно отличавшие ее от окружающего дворянского мира. Дворянство было служилым сословием, и отношения службы, чинопочитания, должностных обязанностей накладывали глубокую печать на психологию любого мужчины из этой социальной группы. Дворянская женщина начала XIX в. значительно меньше была

втянута в систему служебно-государственной иерархии, и это давало ей большую свободу мнений и большую личную независимость. Защищенная к тому же, конечно лишь до известных пределов, культом уважения к даме, составлявшим существенную часть понятия дворянской чести, она могла в гораздо большей мере, чем мужчина, пренебрегать разницей в чинах, обращаясь к сановникам

или даже к императору. Последствия петровской реформы не в одинаковой мере распространялись на мир мужского и женского быта, идей и представлений -женская жизнь и в дворянской среде сохранила больше традиционных черт, поскольку более была связана с семьей, заботами о детях, чем государством и службой. Это влекло за собой то, что жизнь дворянки имела больше точек соприкосновения с народной средой, чем существование ее отца, мужа или сына.



Предварительный просмотр:

Югов А.К.

О "ЗОЛОТОМ СЛОВЕ"

В "Слове о полку Игореве" около четверти всей песни занимает так называемое обычно "Золотое слово Святослава" - Святослава Всеволодовича, великого киевского князя, старейшины всей Киевской Руси во времена Игорева похода.

Эта совокупность строф даже в школах наших заучивается под таким именно названием: "Золотое слово Святослава". А между тем этому необходимо положить конец, ибо недопустимо, чтобы величайший памятник мировой поэзии превращался в источник ложных сведений по отечественной истории. Отнесение всех этих строф к Святославу Киевскому есть досадная ошибка.

"Тогда великый Святъслав изронил злато слово слезами смешено и рече: "О, моя сыновча, Игорю и Всеволоде! рано еста начала Половецкую землю мечами цвелйти" (рано вы начали Половецкой земле мечом обиду творить). Так начинается "Золотое слово". Далее, после горьких упреков "сыновцам" своим на то, что ни во что поставили его старейшинство ("это ли сотворили моей серебряной седине!"), киевский великий князь обращается с призывом ко всем князьям древнего Киевского государства - начиная от Карпат (Галицкий Осмомысл Ярослав) и кончая Волгою и Уралом (Всеволод Большое Гнездо). Вот это именно воззвание ни в коем случае не входит в "Золотое слово Святослава". Оно целиком принадлежит самому гениальному певцу. Он, как признают все, был тонким знатоком истории и междукняжеских взаимоотношений, а потому никоим образом не мог вложить в уста киевского великого князя, отца всех князей Киевсйой Руси, старейшины Русской земли, те слова, которые были унизительны для него именно как для первого в старейшинстве князя.

Особенно ясно это будет из дифирамба, который якобы Святославом Киевским произносится в честь галицкого князя Ярослава Осмомысла:

"Галичкы Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своем златокованнем столе, подпер горы Угорьскыи (Карпатские) своими железными полки, заступив королеви (королю) путь, затворив Дунаю ворота, меча бремены чрез облакы, суды рядя до Дуная. Грозы твоя (твои) по землям текуть. Отворяеши Киеву врата. Стреляешь с отня (т. е. отеческого) злата стола салтаны за землями. Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!"

Разве правдоподобно, чтобы только что перед тем скорбевший о своем попранном достоинстве - отца всех русских князей, старейшины всей Руси - Святослав Всеволодович Киевский вдруг этим обращением к Галицкому, да еще князю из рода Ростиславичей Галицких, сам поставил бы свое достоинство ни во что да еще воспевал бы Ростиславича Осмомысла за то, что он не только "султанов стреляет за землями", но и Киева врата отпирает, то есть принуждает к покорности. Ибо "отворять какому-либо городу врата" означало в Древней Руси принудить к сдаче, к покорности, вступить в город победителем. Среди историков это известно каждому.

Дадим прямой пример из летописи, который с несомненностью объясняет, что именно означало "отворять Киеву врата". Юрий Суздальский, отец Всеволода, который якобы тоже воспет киевским великим князем, - Юрий Суздальский отступает от Киева и пытается хотя бы Белгороду "отворить врата". Он обращается к белгородским гражданам с таким грозным требованием: "Вы есте людье мои, а отворите мне град!" На это белгородцы, зная уже, что у суздальского князя не хватило сил "отворить врата Киеву", насмешливо отвечают ему со стен: "А Киев каково тебе отворился?" ("А Киев ти ся кое отворил?")

Таких примеров, с несомненностью объясняющих, что именно Древняя Русь понимала под выражением "открывать ворота" какому-либо городу, мы знаем в летописях весьма много. Однако же комментатор "Слова о полку Игореве" по "Школьной серии" поучает школьников: "отворяеши Киеву врата" - то есть открываешь доступ в свою землю товарам, идущим из Киева и через Киев". В тяжелое положение ставят такие комментаторы преподавателей отечественной истории! А историю они искажают.

По-видимому, комментатора и переводчика смутил здесь дательный падеж вместо теперешнего родительного: "Киеву", а не "Киева". Но это особый древний оборот, обозначающий принадлежность: "солнцю свет" = солнца свет!

Итак, "отворяеши Киеву врата" означает, что галицкий князь вынуждал порою Киев к покорности. Единовластен всей Карпатской и Дунайской Руси во времена упадка власти киевских князей - Ярослав Владимирович Галицкий оказывался по своей военной силе зачастую сильнее киевских князей. Тем более что Осмомысл был зятем Всеволода Суздальского (женат на его сестре) и оба могущественнейших князя были союзниками. Эта традиция союза галицких с владимиро-суздальскими против киевско-волынских ведет начало еще со времен Изяслава и является главным содержанием междоусобного периода Киевской Руси.

Отец Осмомысла Галицкого, Владимирко, в союзе с Юрием Суздальским, в прямом смысле, лично "открывал Киева ворота" - входил в него с войсками, вынуждая к бегству киевского князя Изяслава.

Сам Осмомысл, вслед за краткой мирной передышкой после смерти отца, опять в традиционном для галицких союзе с кнлзьями суздальскими, вел междоусобную войну с киевскими князьями - то удачно, то неудачно (Киевская летопись). Кстати, в рассказе о борьбе с киевским князем нам опять встречается требование "отворить ворота". Теперь оно исходит от союзного Ярославу Осмомыслу князя: "Я пришел к вам не с войною, а я - ваш княжич; отворитеся. Один из города, изловчившись, ударил его стрелою в горло..." (Киевская летопись, 1157 г., перевод).

Ошибочность комментария, что якобы "открывать ворота" городу означало "открывать путь для товаров этого города через свои земли", совершенно ясна, в частности, и из этого примера. За что бы это воину стрелять князя в ответ на требование: "откройте ворота!", если это означало доброе желание "открыть доступ товарам" данному городу через свои земли!

Из всего сообщенного из летописей абсолютно ясно, что непомерно хвалебное обращение со стороны старейшего в Русской земле князя Святослава к галицкому князю Ярославу Осмомыслу никак не могло быть. И "господином" его наименовать киевский князь не мог никоим образом, ибо не был ни вассалом, ни, тем более, подданным галицкого князя.

Равные друг другу князья называли один другого "брате". Если даже "отцом" называл один князь другого, то этим самым признавал в каком-либо смысле старейшинство другого над собой: "Отец, прими меня в любовь к себе!" - постоянная формула как бы вассальной подчиненности или же временной зависимости. "Ты мне отец, а я - тебе сын. Ты - мне в отца место!" - так постоянно в летописях младшие, зависимые князья обращаются к старейшим. А те, в свою очередь, говорят: "брате и сыну". Иногда, в знак особого почтения и послушания, даже и старшего по возрасту шурина, который, за смертью отца-тестя, оставался как бы "отца вместо", наименовали "отец, отче".

Все эти оттенки обращений, их иерархия строжайше учитывались в междукняжеских отношениях. Это были формулы политические, а не только родственные. И вдруг старейший киевский князь назовет господином галицкого князя! Это противоречит всему, что известно о Киевской Руси по летописям, по старой и новейшей литературе.

Однако наши комментаторы, не говоря уже о переводчиках, не только обращение к Ярославу Осмомыслу включают в "Золотое слово Святослава", но и к Рюрику, и к Давыду, и к Всеволоду, короче говоря - ко всем князьям.

И Рюрика и Давыда, по воле комментаторов и текстологов, старейшина Киевской Руси вынужден именовать господами, а не "братьями": "Вступите, господина (древнерусское двойственное число. - А. Ю.), в злат стремень!"

Вот уж поистине: "В ничто старейшинство обратили!" И это особенно противоречит исторической истине, когда мы вспомним прямое указание летописи, что лишь принужденные Святославом, после неудачной для них борьбы с ним, Рюрик и Давыд - "Ростиславичи" - признали за ним старейшинство и уступили ему Киевский стол. Только перед самым походом Игоря у Святослава Киевского был заключен мир с Давыдом и Рюриком, и вот какого он был о них мнения!

"Я отомстил бы Всеволоду, но нельзя мне из-за Ростиславичей (Рюрика и Давыда), которые во всем пакостят мне в Русской земли" (Киевская летопись, 1180 г.). (Замечательно, что по Киевской летописи обращение Святослава Всеволодовича к Всеволоду, несмотря на то что последний превосходил его своей мощью, все ж таки "брате и сыну" (Киевская летопись, 6690 г.). Обращение "брат и сын" показывает, что Святослав Всеволодович считал себя самым старшим князем во всем русском княжеском роде, "в отца место".)

Вслед за этим у Святослава с ними началась жестокая междоусобная война, он сломил сопротивление Ростиславичей и удержал за собою Киев. И после этого он станет вдруг титуловать Рюрика и Давыда - "господина"?!

Всего сказанного довольно, чтобы увидать, в какую ошибку против истории Киевской Руси впадают иные переводчики и текстологи "Слова о полку Игореве", включая в Золотое слово Святослава" и обращение к другим князьям.

Этим разъяснением мы возвращаем должное творцу гениальной поэмы. Через эту поправку образ древнерусского певца-поэта, сказителя, акына, в котором олицетворен весь Народ, предстает еще более величественным. Обращение ко всем князьям: перестать враждовать меж собою, объединиться для защиты Отечества - это есть золотое слово самого Певца! (Я думаю, что в "Золотом слове Святослава" кавычки следует закрыть после восклицания князя: "Нъ се зло: княже ми не пособие! На ниче ся годины обратиша!" - а далее уже говорит сам поэт от себя.)

1 августа 1944 г.