Творческая работа посвящена солдатам Великой Отечественной войны.
Вложение | Размер |
---|---|
![]() | 89.5 КБ |
Творческая работа на тему:
«Я был там, я расскажу…
Оборона Москвы»
Автор: Кукушкина Ангелина Александровна, 9 класс
Преподаватель: Веденеева Светлана Николаевна
Место учебы: МАОУСОШ №2 г. Валдая (Новгородская обл., Валдайский р-он, г. Валдай, ул. Труда, 63а).
Сочиненная история, основанная на реальных исторических фактах.
Праздник со слезами на глазах.
В городе наступило такое время, когда можно идти по улице, ни о чем особенно не думая, и просто улыбаться. Улыбаться всему миру; улыбаться самому себе.
Как же приятно вдыхать этот, всегда новый, свежий запах весны, хоть еще и наполненный сыростью!
Вокруг всё оживает, просыпается: деревья, цветы; жучки и паучки; прилетают птицы и дарят нам этот, характерный только для весны, звук. Ведь после затяжной зимы так странно слышать бодрый звон птичьих голосков. И невольно думаешь: «Ну вот. Птички запели, значит, точно уже весна пришла...» А вслед за природой просыпаемся и мы, вечно куда-то спешащие, недосыпающие, злые, раздражённые, весьма проблемные, люди. Но весенней порой городская суета приобретает какой-то необыкновенно весёлый характер. Вся эта суматошность доставляет мне необъяснимое удовольствие. Тем более оно сопровождается интереснейшими жизненными эпизодами, происходящими на столичных улицах. Особенно это состояние охватывает перед майскими праздниками, когда город утопает в различных оттенках, когда повсюду развешена отечественная символика, когда георгиевская ленточка висит на рюкзачке у каждого ребёнка, когда на улицах агитируют молодые волонтеры и самовыдвиженцы, когда полным ходом идет подготовка к Параду Победы, а по телевизору крутят фильмы о войне. Когда ты осознаёшь то, что нет на свете больше страны с такой величайшей историей и с такими особенными людьми.
Я изрядно-таки спешила. С самого утра чувствовала, что со мной что-нибудь да приключится. День выдался действительно сумасшедшим: мало того, что чуть парад не проспала, и теперь все мои запланированные встречи смещаются, так я ещё забыла дома свой диктофон. Не удивляйтесь: я учусь на журфаке и параллельно работаю корреспондентом в одном из московских издательств. Так вот моей задачей на эти выходные было сделать обзор на все яркие события, произошедшие в Москве, а главное – пообщаться с важнейшими их участниками – дорогими ветеранами.
После окончания парада, еле-еле успев запечатлеть самые замечательные моменты, я понеслась в другое место, где ветераны каждый год встречаются со своими боевыми товарищами. Я накупила гвоздик, тюльпанов и весь оставшийся путь наслаждалась их восхитительным ароматом. К счастью, сюда я успела почти вовремя – ветераны только начали собираться. Но я долго стояла посреди площади и не решалась к кому-либо подойти: не хотела помешать насладиться им радостью долгожданной встречи. Они так долго не виделись; они рыдали, обнимая друг друга изо всех сил; смотрели друг другу в глаза, а потом опять плакали, трогательно держа друг друга за руки. Так они трепетно относились к этому, что у многих от волнения дрожали пальцы. Еще немного подождав, я поздравила всех, подарила цветочки и решила уходить, ведь я здесь со своими расспросами откровенно не вписываюсь.
Я прошлась немного по аллее, отходившей от площади, и присела на лавочку, чтобы привести в порядок все свои бумажки, накопленные за день…
А завтра началась война.
«Сегодня особенный день. Сегодня у нас праздник – День победы. Я вскочила аж в полшестого утра. Не могла больше лежать. Все внутри ходило ходуном. Я волновалась как девчонка! А ведь это уже 66-ой Парад Победы в моей жизни.
Вскоре проснулся и Всеволод Андреевич, мой муж. Вошёл на кухню и вручил огромный букет тюльпанов. Он всегда в этот день дарит мне цветы.
Где-то в полдевятого мы отправились пусть небыстрым, но бодрым шагом на площадь. Ходим на Парад только пешком. Пока идем, впитываем атмосферу этого замечательного дня, любуемся городом. А проходящие рядом люди поздравляют, благодарят.
Вот мы и добрались до Красной площади. Нас по обыкновению усадили на почетные места. А мне хотелось наблюдать за происходящим из толпы, как в далёком 41-ом... Все батальоны уже на «низком старте». Вот-вот начнут. «Верховный Главнокомандующий, всё к параду готово!» Начали!
Я почти не слушала поздравительную речь. Я нервно пыталась найти взглядом кого-нибудь из знакомых товарищей, но не получалось. Вся искрутилась. Муж тихонько успокаивал.
Сразу после парада мы поехали на место встречи с боевыми товарищами. Вот почему я волновалась: мне не терпелось увидеться с нашими ребятами. Пока мы ждали их, прошла целая вечность. Я не выдерживала. Тут кто-то меня обнял сзади за плечи. «Девчонки!» - закричала я. Они стояли все передо мной и улыбались. Тут же и мальчишки: обнимают, целуют. И бежит еще опоздавший - мой брат Валера. Я была безмерно счастлива!
Какая радостная встреча! Как мы манерничали! Ну совсем как юнцы: дурачились, смеялись и кокетничали. Джентльмены протягивали нам, дамам, по букетику и наигранно говорили что-то типа: «Будьте добры, миссис, принять от меня сие скромное проявление внимания к вам!» На что получали ответ примерно в этом же духе. Мы чувствовали себя такими молодыми!
Не успели мы толком и поговорить, как к нашей компании подошла девушка из газеты и стала задавать вопросы. Всеволод предложил: «Ну что задавать отдельные вопросы? Мы там были, давайте же расскажем!» Его тут же поддержала другая Ольга: «Ритка, ты вечный наш информатор, поэтому давай рассказывай. Просвещай молодежь!», - и засмеялась. Я смутилась и хотела уже отказаться, но товарищи настаивали. Тогда я неуверенно начала:
«Мы все жили в одном дворе. И все у нас было общим: заботы, дела, быт. Так и война, пришедшая летом, стала для нас общим страхом, общим горем…
Тогда, в 41-м, мне, Рите Самохваловой, было всего лишь 18 лет. Я только что окончила школу и собиралась поступать в институт на исторический факультет. Но пришла война и сбила все планы…
Мы живем: мама, папа, я и брат Валерка. Он постарше меня на 2 года.
С приходом войны, устройство нашего быта поменялось. Воду и электричество давали по нескольку часов в сутки, с перебоями. Поэтому все емкости разом заполнялись водой. На окна мы клеили защитные полоски из бумаги, которые при взрыве якобы должны были защитить от осколков стекла. Все продукты отпускались по талонам, но они не были платежным средством – это лишь разрешение на покупку. По городу открылись несколько церквей, идут службы. Все силы брошены на нужды Родины. В том числе и церковь. Все сдали свои радиоприемники для того, чтобы слушать сообщения.
И не смотря на сложившиеся условия, мы не унывали. С девчонками со всего двора мы организовали небольшое поселение. Вместе провожали братьев и женихов на фронт, помогали родителям, работали в городе: кто на предприятии, кто, как я, иногда подрабатывал санитаркой. Я еще была нашим локальным информбюро (папа работал в аппарате, и я была немного осведомлена о происходящих событиях).
У папы, как у представителя партии, были небольшие привилегии. Так что кушать нельзя сказать, что нечего было. Голодными мы не ходили. Принесенный из магазина хлеб я всегда ополовинивала и потом раздавала его во дворе своим друзьям, нуждающимся ребятишкам, пожилым.
Все мы общались очень дружно, но ближе всех для меня были Оля и Маша. Оленька Крылова - моя подруга со школьной скамьи, дочь профессора в одном из институтов. А Машка Наумова – дочь престарелого офицера, переехавшая в Москву с семьей года четыре назад. Мы хотели и в институт поступить вместе, и никогда не расставаться по жизни.
В этих военных условиях мы ухитрялись и любить. Мой жених – военный, Сева Кондратьев, жених Ольки – мой брат Валера, а Машка была влюблена в одного солдата, но предложения пока не ждала.
Вот так к концу июня мы проводили своих любимых на фронт. Уходили все. И совсем еще молоденькие, и уже пожилые. С ними ушли даже несколько женщин. Остались мы в своем девичьем поселении ждать новостей с фронта, обеспечивать надежный тыл нашим ребятам.
Первый месяц войны был довольно спокоен. По ночам военные дежурили на крышах, потому что фашисты обстреливали огненными катушками, которые почти не взрывались – их функция заключалась в том, чтобы уничтожать дома путем пожара. Иногда выполнять такую опасную миссию разрешали и мальчишкам. Вместе они всегда предотвращали такие несчастья: скидывали их прямо во двор, а там катушки (или зажигалки) спокойно догорали. А иногда такие происходили за эти катушки споры, мол, кто скинет, что я просыпалась от криков воодушевленных ребят. Иногда мальчишки подбегали к катушкам, а они тут же разрывались. Только в нашем дворе погибло 12 человек…
Спала я плохо. И так всегда был чуткий сон, а при теперешних условиях подавно. Помню, однажды гляжу в небо, не вижу ничего, а по звуку догадываюсь о приближении немецкой машины. И тут раз! Яркое пятно на небе. Ага! Засек тебя, голубчик, наш прожектор! Получи! Так и вел его. Ну а там, сами знаете что. Потом побежденные громадины привозили на какую-нибудь площадь, и все ходили на нее посмотреть.
В двадцатых числах июля загудели первые сирены. Тревоги были в основном ночные. Как же это страшно! В самую первую тревогу я сильно испугалась, подумав со сна, что фашисты заняли город. Поэтому потом при этом звуке у меня бешено стучало сердце, руки потели и тряслись, а потом даже немели. Страх полностью мной овладевал. Я ничего не могла с собой поделать.
Начались жуткие бомбежки. Мы бесконечно носились в убежища. Лучше всех было тем, кто жил неподалеку от станций метро – самое надежное укрытие. А мы с девчонками ютились под настилами, которые вряд ли спасли бы нас от прямого попадания. Этих тревог объявлялось так много, что к сентябрю мы уже все привыкли. В убежищах стало просторно. Вскоре и мы с девчонками перестали бегать, как это делали родители, и оставались дома – будь, что будет. А после случая, когда мы прибежали к убежищу, а в него, прямо перед нами, попала бомба (к счастью, не разорвалась), мы и вовсе забыли туда дорогу.
Проснувшись одним сентябрьским утром я поняла что-то было не так. Я зашла в кухню и вижу: вокруг мамы собрались соседки. Сжимая в кулак какие-то бумажки, они сидели и рыдали. Пришли похоронки на мужей, отцов и сыновей…Оказывается, московское ополчение разбито под Вязьмой, а мы до последнего не знали. Я застыла на месте. Смотрю в мамины стеклянные глаза. Не выдержав, кричу: «Валера?!!» А она мотает головой: «Нет от него вестей. Совсем нет. » Я со слезами выбегаю из кухни. Успокоиться не могу. С одной стороны радостно, что не похоронка, а с другой – мучает вопрос: «Где же мой любимый брат?» Вот от Севки хоть письмо пришло, а этот не пишет, мучает же нас!
К концу сентября положение стало ухудшаться. Нервы у всех на пределе: немцы наступают. Оборона может быть прорвана. Обстановка и так давит, а повсюду еще разговорчики про партию и Сталина. Всех волновал вопрос, остался ли Сталин в Москве или уже эвакуирован. Появилась даже шутка о том, что не так страшны фашисты, как НКВДшники. Но после того, как, случился донос «сверху» и некоторых особо говорливых забрали, люди стали выражаться аккуратней.
В дома потихоньку проникали страх и ужас.
12 октября решено строить оборонительные рубежи, уже на самых подступах к Москве. На рытье траншей отправлены все: и мужчины, и женщины. Нас с девочками оставили в городе – слишком еще молодые, а вот некоторые родители поехали. Мои остались. Папа ходил на работу в кабинет. Пропадал там сутками. А приходил весь нервный, загруженный. А мама стала нянечкой для всего нашего двора: детей, оставшихся по разным причинам без родителей, мы иногда оставляли у себя, присматривали, кормили. Она справлялась со всем сама, а нас с девчонками всегда отправляла куда-нибудь. Хотела, чтобы мы как можно дольше еще пожили, повидали. Мало ли что…
И в этот период нас спасали только голос Левитана и театр.
Голос Левитана регулярно доносился из всех приемников. Это было все для нас в тот момент. Город замирал у приемников и тарелок. Этот тембр невозможно забыть. Он говорил так эмоционально и так уверенно, что его пятиминутные речи вселяли нам надежду и веру на месяцы вперед. Все мы верили: пока звучит голос Левитана, Москва будет стоять. Мы не сдадимся!
А театры ставили исторические спектакли, оперы. В перерывах между представлениями по радио крутили военные песни и симфонии великих русских композиторов. Иногда все прерывалось из-за объявленной тревоги, но назначалось число повтора. Но самое главное, можно покушать в буфете без этих дьявольских талонов! И как бы ни было странно: вся страна стояла в очередях за продовольствием, но и к театральным кассам выстраивались хорошие очереди, в которых изредка стояли и мы с девчонками. После представлений мы бегали в подземку в резервные библиотеки, устроенные для тех, кто живет в подземном убежище, за книжками.
15 октября случается страшное. Левитан объявляет: «Положение на западном направлении ухудшилось: на одном из участков немецко-фашистские войска прорвали нашу оборону». Некоторые соседки разрыдались, испугав детей. Поднялся страшный гул, все безнадежно стонали. В городе началась ужасная паника.
Встав на следующее утро, я не узнала своего города. Накинула пальто и выбежала во двор. Смотрю: стоят мои девчонки, рыдают, кричат, просят, чтобы жильцы не наводили преждевременную суету, соблюдали спокойствие и не поддавались страхам. Но их старания были тщетны. Всем управляет дикий страх. Люди ничего не слышат, толкаются, наспех заколачивают окна квартир, несутся с чемоданами и детьми. Многие падают и больше уже не могут встать: их чуть ли не затаптывают. Всюду летает бумага. С неба, вперемешку со снегом, летят огромные пепельные хлопья. С подожженных помоек валит едкий густой непроглядный дым. Из-под машин и повозок летит противная осенняя грязь. В ушах так и стоит непреодолимый детский плач. Какое-то сумасшествие! И нет на улице ни одного дежурного милиционера! Народ предоставлен сам себе. Все пытались убежать с «тонущего корабля». И неважно куда, лишь бы подальше.
К вечеру заработало радио. Мы с девочками сидели на кухне и с содроганием ожидали обещанного правительственного сообщения. Машка заревела: «Все кончилось. Сейчас объявят, что город немцами занят…» Я так удивилась этим словам; они застряли в моей памяти навсегда. Даже в тот момент спасительные: «Наша оборона надежна» я помню смутно. Только знаю, что готова была обнять всех.
Чтобы население хоть как-то успокоилось, наверху решили выдать зарплату на несколько недель вперед. Мы тут же побежали отоваривать карточки. Раздавали все, иногда даже без карточек. Лишь бы немцам не досталось. Было жутко. Повсюду хозяйничала толпа и мародеры. Все палатки разбиты, все продукты валяются – бери, не хочу. В городе – почти абсолютное безвластие.
Несмотря на беспорядки, размеренно, незаметно для всех, в городе серьезно готовились к очень возможной встрече с врагом. Не обращая внимания на суету, всюду сновали какие-то непонятные разведческие группы, осматривали здания, записывали. Как оказалось, эти группы выполняли секретное правительственное задание: минировали заводы, мосты, гостиницы, театры, концертные залы, чтобы фрицам негде было передохнуть, остановиться, чтобы им ничего не удалось просто так. Многие о таких группах и не подозревали, а я узнала о них, лишь потому, что папа умел объяснить мне те или иные явления, чтобы я не боялась происходящего. Нашей семье пообещали эвакуацию, но мы отнеслись к этому очень спокойно. Все мы вверились папиному решению – остаться в Москве. Не рассказывая подробностей, я сумела убедить девочек и еще добрую половину двора остаться тоже. Да и куда идти? Восточное направление стоит, транспорта не хватает. Останемся: Бог поможет нам.
В городе появились дежурные. Никто не смел устраивать погромы в открытую.
20 октября по Москве разлетелась «Правда» с маршалом Жуковым на первом развороте. Было написано: «Оборона столицы поручена командующему западным фронтом, генералу армии Жукову». Всем был понятен подтекст изданной статьи.
Мы стали замечать необъяснимые метаморфозы, которые пооисходили с городскими зданиями. Появлялись новые кварталы и заводы из фанеры, сады, выполненные зеленой краской; купола церквей закрашивали серым, полностью перестраивали фасады зданий с помощью той же фанеры. Это были отвлекающие элементы, лишавшие враждебных немцев от основных ориентиров. Вылетев, бомбардировщики уже не имели точек опоры. Остается только схватить их прожектором и вести, помогая зенитчикам метко выстрелить. Еще одной из мер предосторожности были огромнейшие аэростаты, висевшие низко над землей. Врезавшись в него, выжить - шансов мало. Некоторые девчонки таскали эти самые аэростаты к местам их дислокации.
Все пусть и были напряжены до предела, но напряжение было постоянным, без всплесков, так сказать. Мы просто ждали. Хотя чего именно ждали, даже и не знаю. Папы дома мы не видели которые уже сутки. Вообще перестали получать какие-либо весточки от своих, ушедших на фронт. Мы с девочками частенько сидели вечерами, вспоминали наших ребят. Мы уже как-то и смирились с таким долгим отсутствием, но думать не смели о том, что лежат где-нибудь наши парни на земле, и припорошил их снег, и уже кружат над ними черные вороны…
7 ноября случился резкий перебой в нашем «напряжении». Рано, в начале девятого прибегают дворовые мальчишки и наперебой стучатся во все окна и двери. «Вставайте! Поднимайтесь скорее! На Красной площади Парад идет!!» Я совсем не могла сориентироваться. «Какой парад? В честь чего? Погода-то, какая ужасная! Кто будет устраивать парад, да еще и в такую рань? Почему не оповестили тогда даже?!» - я просто засыпала бедных мальчонок несвязными вопросами. Они лишь в растерянности что-то бормотали, но я ничего не воспринимала – побежала будить всех оставшихся. А про себя повторяла те же вопросы. К ним добавились еще: «А где папа? И почему же он ничего не рассказал?»
Одеваясь и заплетаясь на ходу, наш девичий батальон выбежал из дома и направился к Кремлю. Мы были там через полчаса. Площадь волновалась, гудела: все обсуждали только что произнесенную Сталиным речь; оркестр рубил марш во всю мощь: еще один удар, и у барабанщика лопнут тарелки, а у трубача разорвется раструб. Девчонки стали шушукаться и восторженно смотреть в сторону Мавзолея. Там стояло немалое количество партийцев, но произвел на меня неизгладимое впечатление именно он. И это Иосиф Виссарионович Сталин. На нем была шинель и фуражка. Лицо его выражало высшую степень удовлетворенности, но в то же время было строгим, спокойным, может, смиренным. Мне показалось даже, что в его взгляде, когда он смотрел на ряды солдат, было что-то по-отечески к ним доброе и благосклонное. Он безмолвно благословлял их на еще предстоящие только подвиги. Ведь война только началась…Но во всех, без исключения, появилась сильнейшая вера, мы перестали бояться, мы выпрямились и гордо окинули взглядом свой город, столицу своей родины. Этот парад оказал сильнейшую моральную помощь жителям, стал опорой для города и его воинов.
Я стояла и с восторгом наблюдала за происходящим. И тут в одной из шеренг я вижу краснощекого парня и понимаю…Это же Валерка! Я уже не могла сдержать свой порыв: «Оля! Оля! Гляди, это наш Валера!» - кричу я. «Девочки, это же наши ребята! Девочки, девочки, все в одном строю! Глядите!» - неистово выпалила Машка. Их еле-еле было видно, поэтому нам пришлось буквально прыгать, чтобы привлечь внимание. Олька до чего прыгала, что поскользнулась и упала прямо на обледенелую брусчатку. Она плачет, а мы смеемся, поднимаем ее и вместе плачем: от счастья, от смеха, от боли. Чувства вырывались из груди! Мне даже от переизбытка эмоций было тяжело дышать. Мы проследили, куда заворачивают дивизии, и понеслись к ним навстречу. Вот идут наши ребятушки в обнимку. Все девчонки тут же ринулись к ним, а у меня ноги подкосились, двинуться с места вообще не могу. Но меня подхватил Севка и так сильно сжал, что я даже пискнула. Мы долго не могли друг от друга оторваться. А тут Валера: «Ну, сеструнь, наобнимаетесь еще. Братика-то хоть поцелуй!» - и смеется. Я к нему кинулась. И обнимаю, и ругаю его за то, что не писал, а он все шутит.
Никогда я не забуду этот момент. Для меня будто закончилась уже война, ну или остановилась хотя бы. Я молчала и смотрела на них, на площадь и вышагивавших солдат, на эти чудные перестроенные здания, на зажженные кремлевские звезды, на девушек, ждущих своих солдат, на детей, которые с открытыми от удовольствия ртами, не отрываясь, наблюдали за шествием. И взглянула на небо. Я такого неба с начала войны не видела. Пусть оно было пасмурным, но зато чистое, без дыма чужих бомбардировщиков, без следов взорвавшихся снарядов. Мирное небо. Только шел снег. Белый чистый снег…
Мальчишкам дали один денёчек для передышки. На фронт они ушли 9 ноября. Наши войска еле сдерживали немцев. Нас ждал тяжелый месяц. Питание ухудшилось, хлеб привозился с перебоями: враг был у самых ворот. Мы с девчонками теперь не бегали по городу, по театрам. Наш распорядок изменился. Весь день проводили в госпитале – из ближайших мест сражений привозили много раненых солдат. Очень тяжёлых. Мне пришлось привыкать к их стонам. Чаще предсмертным, потому что просто так они не кричали: терпели сильнейшие боли. Вели себя более, чем достойно.
Ночью возвращались домой. Но не спали. Всё обсуждали дела на фронте, пытались предугадать нашу судьбу. Спустя недели две я уже была на последнем издыхании, на ходу засыпала, тут же валилась с ног. И так все девчонки…
Никогда я не забуду одного офицера. Его привезли в полдень 23 ноября со своим разгромленным батальоном. К нам направили около 70-ти человек. Мы открыли самый большой зал в госпитале и туда перевозили раненых. Этот офицер на моём столе и оказался. Весь окровавленный, разбитый. Живого места совсем не было на нём. Ранение в шею. Кровь хлещет, он захлебывается, а я и не знаю, что делать. Врачей не хватает. Пока до него очередь дойдет, он задохнется. Мне ничего не оставалось делать, кроме как пережать ему артерии. Я заплакала: боюсь. А его бедного уже судорога берёт. Я забралась на его кушетку с коленками, выдохнула, закрыла глаза и зажала шею изо всех сил, как только могла. Держу, а у самой руки трясутся. Спустя минуту я закричала о помощи. Тут же прибежал освободившийся врач. Меня, в истерике, еле оттащили. Ему сделали операцию. Он был спасен.
Потом этот офицер пришел и отблагодарил меня. Подарил коробку шоколадных конфет, представляете? Конфеты! Я отказалась, сказав, что это мой долг. Но он настаивал. Вечером в больнице произошло событие: все пили чай…с конфетами.
Однажды, придя в начале декабря домой с очередного дежурства, у нас в гостиной я застала интереснейшее собрание: соседские мальчики рассказывали о каких-то машинах, выставленных под брезентом в парке. Но не найдя в себе сил присоединиться к товарищам, да и особого значения этому не придав, я улеглась спать. На следующее утро опять в госпиталь. Пройдя по городу, я поняла, что в городе буквально за ночь вновь произошли перемены. Происходило какое-то движение. Примерно в полдень раздался голос Левитана, необыкновенно радостный и воодушевленный: «6 декабря войска Западного фронта перешли в контрнаступление против немецких группировок!» А на улице послышался непривычный звук. Все высунулись из окон перевязочного зала. Это на подкрепление выехали те самые машины, про которые толковали мальчишки! Мы разом скинули свои шапочки и кинулись обниматься, поднимали и целовали бойцов. Мы улыбались друг другу, делились эмоциями. Это было известие огромнейших для нас масштабов! Наша вера не подвела нас!
Вот уж и Новый Год скоро. Известие о контрнаступлении было лучшим подарком, к тому же общим. В таком же прекрасном настроении мы начали готовиться к празднику. Всем выдали по две бутылки вина, открылись рынки, где продавали ёлки и ёлочные игрушки. Вокруг стало намного веселее. Мы с девчонками пару раз сходили на танцы в открывшийся Танцевальный Холл. В госпиталь поступало все меньше бойцов, потому что фронт сдвинулся. Поэтому наша помощь требовалась реже. Все это могло предвещать лишь самые хорошие перемены.
Новый Год справляли всем подъездом. Главный тост: «За Победу!» Никто теперь не сомневался в ней. Но я на всякий случай загадала ее тогда, под бой курантов. А еще пожелала, чтобы мальчики все вернулись с фронта…
Как видишь, так оно и получилось. Даже и не верится, что вся наша компания, до одного, прошла эту страшную войну. А ведь ребята разлетелись по разным фронтам. Кого в Северо-Западном направлении послали, а кого на Юго-Восточный фронт. Все они отличились в ожесточенных боях. Видишь, сколько у них орденов висит!
Ребята вернулись. Все чуть с ума не сошли! Соседки говорили, что мы очень везучие. Все в «тельняшках» подобрались. А вот чем еще это объяснить можно? Только если верой. Каждый день мы за них молились. Каждую ночь. С трепетом выслушивали каждое сообщение. Хранили каждую весточку, каждый обрывочек. И поэтому мы всегда отвечали, что наш случай еще одно доказательство того, что Бог есть, что он слышит наши молитвы, что он хранит нашу святую землю.
Поэтому нам дружба очень дорога. Не зря же нас Он уберёг. Значит, мы для чего-то нужны. А для того, чтобы показывать пример новому поколению. Ведь вы же и не знаете толком, что такое любовь и дружба. Вы не испытывали настоящего страха, предательства, настоящей боли. И не дай вам Бог испытать. Мы прошли все это за вас, ради вас. Научитесь любить, прощать и уважать. И, пожалуйста, не забудьте героический подвиг нашего народа».
«Я ощутила резкий толчок. «Девушка, вы в порядке?» - надо мной стояла бабушка с озабоченным выражением лица. «Простите, что происходит? что со мной?» - испуганно спросила я. «Вам нужно высыпаться. Мы нашли вас здесь, на лавочке. Вы уснули в обнимку с записной книгой», - пояснила бабушка. Тут появился еще и дедушка: «Всё хорошо?». «Да, конечно. Не беспокойтесь. Простите, я навела такую суматоху!» Бабушка успокоила: «Перестань, милая! Только мы пойдем тогда, хорошо?» Дедушка взял ее за руку и громко обратился к своей бабушке и ожидавшим их товарищам: «Ритушка, Сегодня же праздник! Так, солдатики, берем своих прекрасных дам и идем в наш любимый рэсторан! Выпьем за мирное небо над головой, за вечную память всем погибшим бойцам и славу живым!
Возвращение.
Ритушка. Рита… Кто это? Имя знакомое до боли. Где я была?...
… Я была на войне!! Это мой сон, в котором я была Ритой. Ритой Самохваловой.
Ритой, которая со своими товарищами пережила войну. Которая собиралась на свой, уже 66-ой парад!
Я долго еще сидела на лавочке, наблюдая за удаляющейся процессией, удивляясь сходству моего сна с реальностью. И думала: «Нужно обязательно опубликовать эту историю. А прежде поделиться с друзьями. И когда у меня будут дети, я им непременно расскажу». А расскажу потому, что эта история произошла именно со мной. Пусть во сне, но я тоже пережила эти события, я же помню, что я тогда чувствовала, о чем думала. Мне выпал уникальный шанс прожить все это. Увидеть войну изнутри. Собственными глазами.
А может, эта бабушка – воплощение сна в реальность? А ветераны и есть мои боевые товарищи? А этот дедушка - мой любимый жених? А вон тот веселый дедушка – мой брат?
Знаете, я ощущала внутри себя пустоту. Необъяснимую и глубокую. Мои взгляды не поменялись так за всю жизнь, как поменялись за этот час. Эта замечательная компания ветеранов «в тельняшках» навсегда останется со мной. Здесь, в этом городе: вот они, идут по аллее. А главное в моем сердце, в моих воспоминаниях.
И в заключении. Если хотите действительно знать что-нибудь о войне, то не читайте умных книжек. Попросите ветеранов рассказать вам что-нибудь. Ведь именно их руками ковалась победа, а она не куется в белых перчатках. Победа роется в окопах, победа отстаивает каждый населенный пункт, победа не боится отдать свою жизнь на спасение жизни других, победа строчит из пулемета по фрицам, победа лежит в окопе и терпит смертельную боль, победа выполняет все поставленные задачи вопреки всем обстоятельствам. Победа не дается легко. Никогда. Цена этой победы исчисляется миллионами. Миллионами человеческих жизней. Миллионами разрушенных судеб. Мы и все последующие поколения в неоплачиваемом долгу перед нашими героическими ветеранами. Безграничное Вам спасибо!
Злая мать и добрая тётя
Свинья под дубом
Лев Николаевич Толстой. Индеец и англичанин (быль)
Рисуем ветку берёзы сухой пастелью
Музыка космоса