РАССКАЗЫ О ШЕДЕВРАХ ЖИВОПИСИ

Айвазовский И. «Девятый вал»

В сентябре 1844 года совет Петербургской академии художеств единогласно присвоил Ивану Константиновичу Айвазовскому звание академика. А еще через несколько дней художник был причислен к Главному морскому штабу в звании первого живописца с правом носить морской мундир.
Ему было поручено написать виды русских портов и приморских городов — Кронштадта, Петербурга, Петергофа, Ревеля, Свеаборга, Гангута. С энтузиазмом И. Айвазовский взялся за новую работу и в несколько месяцев выполнил ее.
В своем творчестве он прославил героические дела русского флота, славную оборону Севастополя и по мере сил откликался на все важнейшие события своего времени.
Как певец моря, И Айвазовский всегда был одним из самых известных русских художников. Все ему было доступно, все готово было служить его искусству. Но к весне он почувствовал такое влечение на юг, в Феодосию, что ничто не могло удержать его. ни росшая с каждым днем слава, ни обеспеченный прекрасный заработок, ни всеобщее внимание и предупредительность.

На окраине Феодосии он построил для себя дом и мастерскую и на всю жизнь поселился в этом небольшом черноморском городке. Трогательная любовь к своей родной Феодосии, плескавшееся у древних стен ее море — все давало художнику пищу для новых образов. Его ненасытную жажду творчества можно было утолить только вдали от суеты, да и стремление к независимости удерживало его в Феодосии.

Картина «Девятый вал» была написана в 1848 (или в 1850) году, когда художнику было всего 33 года и он находился в самом расцвете творческих сил. Картины его восторженно встречались широкими кругами зрителей, знатоками и ценителями искусства, критиками.

К этому времени И. К. Айвазовский побывал уже и за границей, где в короткое время стал самым знаменитым художником Италии. До него еще никто так верно и живо не изображал свет, воздух и воду.
Папа Григорий XIV приобрел картину И Айвазовского «Хаос» и поставил ее в Ватикане, куда удостаиваются быть помещенными только произведения первейших в мире художников. О его успехах писали все газеты, но, будучи скромным и благородным, он приписывал все эти успехи не столько себе, сколько всему русскому искусству.

Выдающийся английский маринист Дж Тернер, посетивший Рим в 1842 году, был настолько потрясен картинами И. Айвазовского («Штиль на море» и «Буря»), что посвятил ему стихотворение:

Прости меня, великий художник, если я ошибся,
Приняв твою картину за действительность
Но работа твоя очаровала меня,
И восторг овладел мною.
Искусство твое высоко и монументально,
Потому что тебя вдохновляет гений.

Не только в Италии, но и в других европейских странах, где И. Айвазовский выставлял свои картины, его всегда сопровождал невиданный успех. Русский художник-гравер Ф. Иордан, тоже бывший в то время за границей, отмечал: «Его слава прогремела по всей Европе... Даже самонадеянный Париж восхищался его картинами».

До И. Айвазовского море редко изображалось русскими художниками, а его ранние произведения отличаются пленительной тишиной. Восход или закат солнца, штиль, сияющая над морем луна — все изображалось художником с тонкой поэзией.
Но к середине XIX века, вместе с ростом реализма во всем русском искусстве, И. Айвазовский тоже расширил круг своих творческих интересов и тем. Словами поэта А. И. Полежаева художник мог бы сказать и о себе:

Я видел море, я измерил
Очами жадными его;
Я силы духа моего
Перед лицом его поверил.

Он стал изображать волнение на море, приближение бури, шторм. Одновременно росло и его творческое мастерство, в основе которого лежало внимательное изучение натуры, накапливание в памяти «впечатлений живой природы».

Своим названием картина обязана распространенному мнению, будто бы каждый девятый вал во время шторма является особенно большим и страшным, превосходящим все другие.
На своем полотне И. Айвазовский изобразил рассвет после бурной ночи. За обломок мачты погибшего корабля цепляются четыре человека в восточной одежде, уцелевшие после кораблекрушения. Пятый старается выбраться из воды на мачту, ухватившись за падающего с нее своего товарища.
Им ежеминутно угрожает гибель среди обрушивающихся на них валов, но они не теряют надежды на спасение.

И. Айвазовский во многих своих картинах изображал кораблекрушения и людей, борющихся с морской стихией. В «Девятом вале» он особенно резко противопоставляет бушующее море и упорство нескольких человек. Золотой свет солнца, разгорающийся над людьми и пронизывающий картину, усиливает ее общий оптимистический характер.

Восходящее солнце своим золотистым сиянием пронизывает водяную пыль, повисающую в воздухе, валы и пену, срываемую ветром с их гребней.
Красочное великолепие раннего солнечного утра над волнующимся еще морем передано И. Айвазовским с замечательной смелостью и силой. Он соединил в одно целое золотистые, сиреневые, зеленые и синие тона. В картине все находится в движении, и зрителю порой кажется, что цвета эти сменяют друг друга вместе с вздымающимися и рушащимися волнами. В смене тонов перед ним то проносится облачный туман, согреваемый солнечными лучами, то взлетает просвечивающий зеленый вал, то тяжело спадает темно-синяя волна, скрывающая под собой холодную и мрачную глубину.

Редкий и необычный в живописи мотив, переданный к тому же романтически-воодушевленно, является, однако, вполне реальным. Писатель И.А. Гончаров, мастер изображения моря в русской литературе (вспоминавший в своем романе «Фрегат «Паллада» И. К. Айвазовского), писал о подобных же явлениях:
«Бледно-зеленый, чудесный, фантастический колорит... Через минуту зеленый цвет перешел в фиолетовый; в вышине несутся клочки бурых и палевых облаков, и, наконец, весь горизонт облит пурпуром и золотом».
Изображением только нескольких волн и солнечного сияния И. Айвазовский позволяет зрителю почувствовать мощь и красоту бушующего после урагана моря. Это было возможно только при действительно хорошем знании натуры. Сам художник говорил: «Движения живых струй неуловимы для кисти; писать молнию, порыв ветра, всплеск волны — немыслимо с натуры. Для этого-то художник и должен запоминать их».

Верхняя часть картины вся наполнена фиолетово-розовой мглой, пронизанной золотом низко стоящего солнца и расплывающихся, клубящихся, похожих на горящий туман облаков. Под ними хрустальное, зеленовато-синее море, высокие бурные гребни которого сверкают и переливаются всеми цветами радуги.

Свою картину художник выставил в Москве, и она с самого начала стала шедевром. О ней складывались легенды, и на «Девятый вал» приходили смотреть по многу раз, как когда-то на «Последний день Помпеи». В истории русской живописи это полотно блестит, как светлый луч, может быть, еще и потому, что И. Айвазовский выступил со своей «живой» любовью к природе в то время, когда мало кто из русских художников интересовался тем, что мы называем «душой» природы.
Пейзажисты до И. Айвазовского писали главным образом «красивые виды», чтобы поразить зрителя чудесами и великолепием знаменитых живописных местностей. Об искренней любви к природе не было и речи, живой красоты ее не замечали, пейзажи писали порой без всякого вдохновения. Существовал даже особый шаблон пейзажной живописи, по которому и писали художники так называемой Воробьевской школы.
И. Айвазовский тоже был в Академии учеником М.Н. Воробьева, но стоял несколько в стороне от всех остальных. Его отношение к природе (в частности, к морю) может быть выражено словами поэта:

Не то, что мните вы. Природа —
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.

Александр Бенуа впоследствии говорил: «...лишь один Айвазовский, идя по пятам Тернера и Мартина, зажигался на время их вдохновенным восторгом от великолепия космоса, являвшегося для них живым, органическим и даже разумным существом».

"Сто великих картин" Н.A.Иoнина, издательство "Вече", 2002г

Васнецов В. «Богатыри»

Произведения искусства, как и люди, имеют свою судьбу и свою биографию. Многие из них сначала принесли славу и известность своим создателям, а потом бесследно улетучились из памяти потомков. Творчество Виктора Михайловича Васнецова принадлежит к счастливым исключениям в искусстве, рожденные художником живописные образы входят в нашу жизнь с самого детства. С возрастом их могут сменять другие увлечения, появляются новые властители дум, но полотна В. Васнецова никогда не вытесняются полностью, наоборот - еще больше уплотняются в человеческой памяти.

В поисках возвышенных чувств художник обращается к русской седой старине - былинам и сказкам. Он с детства полюбил сказки и народную поэзию, знал и любил историю своей страны, ценил ее и гордился ею. Неторопливые, протяжные сказания про крестьянского сына Илью Муромца, который "славен не родом, а подвигом", про Добрыню Никитича - "грамотой вострого, на речах разумного", про "бабьего пересмешника" Алешу Поповича и других русских богатырей навсегда пленили художника.

Былинная богатырская тема проходит через все творчество В.М. Васнецова, в минувшем прошлом он находит отклики на тревоги и чаяния окружающей его современной ему жизни. Полон глубокого смысла образ витязя, в раздумье остановившегося у трех дорог, светла и трогательна печаль васнецовской "Аленушки"...

Апофеозом русской богатырской славы являются "Богатыри", в которых В. Васнецов выразил свое возвышенно-романтическое и в то же время глубоко гражданское понимание идеала национальной красоты русского народа. Для своего произведения художник выбирает самых известных и любимых народом витязей.

Ахтырка близ Абрамцева. Здесь в 1880 году жил Виктор Васнецов. Он работал в ту пору над своей знаменитой "Алёнушкой". Писал этюды чудесной природы в окрестностях Абрамцева. Казалось бы, XIX век еще даже не шагнул в тихую и спокойную Ахтырку, плавно и размеренно протекала здесь жизнь, и художник потянулся к старой своей задумке, замысленной еще лет десять назад. Невдалеке от дома, словно могучие часовые, стояли рядом друг с другом три раскидистых великана-дуба - краса и гордость дубовой рощи. Глубоко ушли они корнями в родную почву, и ничто - ни бури, ни годы - не властны были над их величественной статью. Сам художник впоследствии говорил, что именно абрамцевские дубы надоумили его, как писать богатырей.

Здесь судьба свела его с кружком Мамонтова. Именно сюда частенько приезжали и подолгу гостили Илья Репин, Василий Поленов, Василий Суриков, Константин Коровин, Михаил Врубель, Михаил Нестеров.

Собирались, вечерами слушали сказителей древних былин.
Восхищались народными певцами.
Читали вслух Тургенева, Пушкина, Фета. Словом, в Абрамцеве царил дух преклонения перед великой культурой Руси.
Душой кружка был Савва Мамонтов.
Он, по словам К. С. Станиславского, „интересовался всеми искусствами и понимал их".
Чувство меры, ощущения стиля, преданность отечественной культуре помогали Савве Ивановичу создать атмосферу, где расцвели такие таланты, как Виктор Васнецов, Михаил Врубель, Валентин Серов, Исаак Левитан.

Виктора Михайловича Васнецова сразу очень полюбили. В этом коренном вятиче быстро почувствовали своеобычного, почти сказочного мастера. Могучего и в то же время нежного, наполненного какой-то неподдельной, цельной, доброй романтикой вечно юной Отчизны.
Именно для него построил Мамонтов просторную светлую студию, где художник начал писать свой огромный холст „Богатыри".

Первоначальный замысел картины зародился у В. Васнецова, еще когда он был в Париже. Тогда своих богатырей он набросал в эскизе, сильно восхитившем В.Д. Поленова. В. Васнецов сразу же хотел подарить этот эскиз художнику, но В.Д. Поленов отказался. "Преподнесете, когда исполните картину, - сказал он, - а пока пусть он у Вас будет".

Долгое время другие крупные работы отвлекали В. Васнецова от "Богатырей", но они неотступно были перед ним, преследовали художника, он считал их своим творческим "долгом, обязательством перед народом, который меня вырастил, воспитал, вооружил умением".

И вот в 1881 году В. Васнецов возвращается к работе над "Богатырями" - к картине о доблестных рыцарях, защитниках угнетенных, а по сути - к рассказу о силе народа, его стойкости и героизме. Дать общий портрет самых прославленных, самых выдающихся русских богатырей, в которых народ по праву видел национальных героев, - задача была не из легких! Об этих героях во многих былинах рассказывается, согласно былинным описаниям и изобразил их В. Васнецов на своем полотне.

Творил он его неотрывно.
Год, другой, приводя всех в удивление своим неистовым и радостным трудом. Картина была уже почти готова.
Друзья восхищались ею.
Но Виктор Михайлович не спешил показывать ее на выставках, несмотря на уговоры близких. "Нет, подожду", - говорил он. В этой неспешности - совестливость души живописца и богатырская ухватка истинного мастера. Автор хотел достичь впечатления подлинности былинного чуда.
В его ушах звучали слова Гоголя, который писал:
„Здесь ли не быть богатырю - когда есть место где развернуться и пройтись ему".
Это волнующее художника, возвышенное, эпическое ощущение Родины не покидало его весь долгий срок созидания картины. Он чувствовал душой огромную, тяжкую ответственность.

Наконец Виктор Васнецов окончил „Богатырей".

Всю ширь огромной стены в Третьяковской галерее занимают "Богатыри", и кажется, что нет уже самой стены, а есть только даль неоглядная, далекий горизонт, холмы, темнеющий вдалеке лес да грозно бегущие тучи, что гонит по небу крепчающий ветер. А еще крохотные елочки, до которых рукой подать...


Широко, раздольно простерлось поле. Бескрайнее, неодолимое. Гудит вольный ветер в ковыльной степи.
Высоко в летнем полуденном небе неспешно и гордо плывут струги облаков. Орлы сторожат курганы. 

А на переднем плане этого огромного полотна - "Богатыри" на заставе, богатыри на защите родной земли.
Порывистый вихрь подхватил, развеял гривы могучих коней, принес горький запах полыни. Сверкнул глаз неистового Бурушки, любимого коня Ильи Муромца. Суров богатырь.
Изготовлено копье. Вздета тяжкая десница. Глядит далеко-далеко вдаль. 
Насторожены други его - Добрыня Никитич, Алеша Попович. Грозная сила в этом молчаливом ожидании. Бессонна дружина.
Ни одна, даже крылатая тварь не прорвется.
Спокойны, дружелюбны богатыри.
И рады бы мирно почивать в домах своих. Но лезет, лезет к нам всякая нечисть. Хотя знает вещие слова, сказанные однажды: „Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет". И ведь не раз сбывалось пророчество.
Однако неймется блажным ворогам. Хотят испытать непобедимость богатырскую.
Громыхает гортанно гром за увалами. Где-то блеснула зарница. Клубятся тучи над бескрайними далями.
Стоит, не дрогнет богатырская застава. Видала всяких гостей земля наша. Сдюжит и ныне. Но зачем затевают недоброе? Ведь знают, какой лютой бедой может все обернуться...
Высоко-высоко в небе парит степной орел.
Как писал В. Васнецов в письме к профессору Академии художеств, "картина моя "Богатыри" - Добрыня, Илья и Алеша Попович на богатырском выезде примечают в поле, нет ли где ворога, не обижают ли где кого!"

Илья Муромец по былинным сказаниям был главным из богатырей. Обращаясь к нему, киевский князь Владимир так и говорит:

Уж те быть над всеми во поле богатырями,
Над всеми-то быть да атаманами,
Распорядителем быть те, Илья Муромец.

Но, будучи главным над другими, Илья Муромец вместе с тем связан с ними узами братства, неразрывными узами боевого товарищества. Как поехал Илья исполнять поручение князя "во чисто поле",

Он наехал богатырей в белых шатрах:
Во-первых, нашел Добрынюшку Никитича,
Во-вторых, нашел Алешеньку Поповича.
Он ведь тут с ними скоро все знакомится;
Он побратался крестами золотыми тут,
Называет их крестовыми все брателками.

Три побратима и изображены на картине В. Васнецова, их боевое товарищество и боевая верность друг другу- И не потому выделяется Илья Муромец среди других, что был сильнее их, и не только потому, что смерть "во чистом поле" (т.е. в бою) не была предназначена ему. Отличается он прямотой душевной, волей стойкой, умом, заботу о бедных и сиротах берет на себя. У других богатырей имеются и другие интересы, например, Алеша Попович не прочь и во дворце послужить и красавицу соблазнить; Добрыня Никитич - молодой женой на пиру похвастать. А у Ильи-Муромца только однаединственная заботушка - народу послужить! "За землю русскую да за стольный Киев-град" с врагами побиться, "за вдов, за сирот, за бедных людей".

Таким рисуют Илью Муромца русские былины, таким его понял и изобразил на своей картине В. Васнецов. Широко открытый прямой взор, простые, но чрезвычайно благородные черты лица, твердый лоб и крепко сомкнутый под большими усами рот говорят о его сильной воле.

У каждого из богатырей своя биография, свой нрав и характер. Добрыня Никитич - знатного происхождения, "сын богатого гостя рязанского и жены его Амелфы Тимофеевны". Он умеет обходительной, разумной речью избежать ссоры и добиться успеха. Алеша Попович - "сын соборного попа ростовского". Он победил Тугарина Змеевича и много раз отважно сражался с кочевниками.

Требовательный к себе, В. Васнецов несколько раз переделывал те места, которые почему-то не удовлетворяли его в картине. Казалось бы, уже давно найдены позы и движения коней, уже великолепно выписан пейзаж, а художник все искал и работал над лицами. Особенно много работал он над образом Добрыни Никитича. Несколько раз переписывал В. Васнецов Добрыню, используя и эскиз, сделанный с одного крестьянина, и портреты родственников. Лицо Добрыни стало собирательным типом Васнецовых - отца, деда и отчасти самого Виктора Михайловича. Для Алеши Поповича художнику позировал в Абрамцеве рано умерший, талантливый Андрей, младший сын Саввы Мамонтова.

Для Ильи Муромца художник искал все новые и новые типажи, зарисовывая то Ивана Петрова, абрамцевского кузнеца, - степенного, красивого, со спокойными и внимательными глазами; а то ломового извозчика, которого встретил уже в Москве и упросил позировать. "Иду по набережной около Крымского моста, - рассказывал потом В. Васнецов, - и вижу: стоит около полка здоровенный детина, точь-в-точь вылитый мой Илья".

Под стать богатырям и их кони. Традиционен для русской живописи подбор масти богатырских коней - белый, гнедой, вороной. Это излюбленные цветовые сочетания народных преданий и сказок, достаточно вспомнить хотя бы только "Сивку-бурку, вещего каурку". Вот, например, грузный и лохматый "Воронеюшко" Ильи Муромца - самый "былинный" конь, такой же мощный и упористый, как и его седок. Он стоит спокойно, только слегка потряхивает бубенчиками, круто выгнув шею и косясь налитым кровью глазом. Но сила у него могучая, поистине сказочная. Стоит только "Воронеюшке" тронуться с места - загудит земля под его тяжелыми копытами, из ноздрей пар и пламя запышут...

Общее настроение торжественной приподнятости придает картине и пейзаж, который, как признавал сам художник, "тяжело ему давался". На бескрайних просторах гуляет ветер и гонит по небу тяжелые грозовые тучи, пригибает к земле буйные травы, развевает лошадиные гривы. За спинами богатырей тянется волнистая гряда холмов, под ногами богатырских коней колышется ковыль, а все вместе эти детали заставляют зрителя вспомнить строки "Слова о полку Игореве": "О Русская земля! ты уже за холмом".

Вышли "Богатыри" посмотреть, "не обижают ли кого где", и этими словами былин многое сказано. Еще всматривается из-под руки, на которой висит палица "в 90 пудов", Илья Муромец. Щит у него на плече, огромное копье еще не взято наперевес, но уже зорко смотрит он вокруг. А Добрыня Никитич уже и меч из ножен вынул, и щит на грудь завел, и ногу в стремена вздел. Вот-вот пустит он вскачь своего скакуна, которого (судя по сбруе) добыл в схватке с чужеземцем. А немного поодаль, справа от Ильи Муромца, с лукавой улыбкой на смуглом, чуть раскосом лице, стоит Алеша Попович. Чуть исподлобья смотрит он, и конь его, нагнув шею, пока еще пытается щипать траву. Но по глазам видно, что готовит каверзу врагам этот юный витязь, который, может быть, и не так силен, как его товарищи, зато он ловок, увертлив, "напуском смел".

Не в смертельной схватке показал своих героев В. Васнецов, а на страже, но уже прославившимися своей волей к победе. Много лет писал художник своих "Богатырей", но зрителю кажется, что в едином порыве вылилось из-под кисти художника это живописное сказание. Все в этом полотне продумано до деталей и убедительно настолько, что ничего в нем нельзя изменить. "Не обижают ли кого где!" - вот основа васнецовского замысла, ради которого он трудился целых 25 лет. И богатырская застава Виктора Михайловича Васнецова и поныне несет свою нелегкую службу.

"Сто великих картин" Н.A.Иoнина, издательство "Вече", 2002г

Венецианов А. «На жатве. Лето»

Алексей Гаврилович Венецианов - академик, образовавший сам себя вне академии и почти самоучкой развивший в себе свои замечательные способности. Об этом же в 1839 году в письме к своему отцу из Италии писал Александр Иванов: "Талант Венецианова заслуживает, чтобы его заметили... Но Венецианов не имел счастья развиться в юности, пройти школу, иметь понятия о благородном и возвышенном, и потому он не может вызвать из прошлых столетий важную сцену на свой холст".

Знай эти слова А. Венецианов, они не были бы для него неожиданностью, сам он так определял свое отношение к единственной своей попытке создать большую историческую композицию: мол, "взялся не за свое дело". Действительно, картины этого художника не потрясали как, например, полотно Карла Брюллова "Последний день Помпеи". Но А.Г. Венецианов стал первым изображать сцены из народной жизни, и в этом отношении заслуживает всеобщую благодарность. Поколение за поколением испытывают неповторимое чувство радости и восторга от первой встречи с его "Захаркой", "Утром помещицы", "На пашне. Весна" и другими картинами. Да и сама личность Венецианова была глубоко симпатична.

Он пришел в искусство своей дорогой по внутреннему зову, с первых шагов начал делать то, что умел и хотел делать. Ему не пришлось решать субъективно, для себя, проблему "искусство и народ". Он сам был народом, его частичкой, которую прозорливый Н.В. Гоголь определил как "чудо".

А.Г. Венецианов вышел из народа и всегда оставался внутри него. И когда получал академические звания; и когда осмеивал в своих сатирических листах вельмож; и когда до последнего дня своей жизни устраивал быт крестьян, лечил и учил их в своем Сафонкове; когда одевал и кормил в своей школе неимущих крепостных парней, способных к художествам... И когда, в отличие от "божественного" Карла Брюллова, оглушившего помещика Энгельгардта высокими фразами, быстро и просто договорился, почем тот отдаст Т. Шевченко...

Картина "На жатве. Лето" принадлежит к тем шедеврам, которые имеют непреходящую ценность и по сей день доставляют зрителям подлинное эстетическое наслаждение. Это истинно русский пейзаж, именно в этой картине природа представляется художнику, по выражению поэта, как "приют спокойствия, трудов и вдохновенья".

Сюжет картины "На жатве" почерпнут из повседневной народной жизни. Однако А.Г. Венецианов менее всего задавался Целью изобразить эту жизнь в ее бытовом аспекте, и подтверждает этот вывод полное отсутствие на полотне аксессуаров бытового характера. Картина имеет подзаголовок "Лето", который прекрасно выражает общее настроение всего произведения.

Жаркий июльский полдень. Природа как бы замерла в своем торжественном покое: недвижим горячий воздух, не шелохнется густая темно-золотая рожь. Зритель словно слышит эту звенящую тишину, царящую над полями. Высоко поднялось небо над распластанной землей, и на ней происходит "какая-то тихая игра облаков".

При первом взгляде на картину мы видим только фигуру крестьянки и лишь потом замечаем на дальнем плане фигурки других жниц. Окутанные маревом жаркого воздуха, они как бы растворяются в бескрайнем пространстве. Впечатление от воздушной необъятности, от протяженности полей создается благодаря чередованию планов, которые восходят к холмистым линиям горизонта, поднимаясь один за другим. Недаром многие искусствоведы отмечают, что картины А.Г. Венецианова пронизаны единым ритмом наподобие музыкальных произведений. В полотне "На жатве. Лето" (как и в картине "На пашне. Весна") основной мотив развертывается на первом плане, а затем ритмично повторяется несколько раз, подобно рефрену в песне.

Спокойно и непринужденно, выпрямив натруженную спину, сидит женщина, положив возле себя серп. Ее статная, величавая фигура, окутанная плотным знойным воздухом, озарена жаркими лучами полуденного солнца.

Крестьянка, кормящая прильнувшего к ней ребенка, сидит в профиль к зрителю, на возвышении, откуда и открывается вид на безбрежные поля - то щедро залитые солнцем, то чуть затененные медленно проплывающими по высокому небу серебристо-белыми облаками. Несмотря на то, что крестьянка сидит на высоком помосте, как бы главенствуя над всем окружающим, однако она органично связана с пейзажем и происходящим действием узами неразрывного единства.

Но природа в картинах А. Г. Венецианова - это не просто арена человеческого труда, он не выступает как насилие над природой, искажающее ее естественный облик. С точки зрения художника, труд человека - это продолжение жизнедеятельности природы, с той лишь разницей, что из стихийной она превращается в разумную. И человек, таким образом, предстает как разумеющая себя природа, именно в этом смысле он и есть "венец творения".

Превосходно написан задний план - поле со снопами и фигурками жнецов, а над ними - высокое небо с тающими облаками. Солнце находится за спиной крестьянки, и благодаря этому лицо ее и большая часть фигуры затенены, а это дает возможность обобщить формы и выявить чистые и плавные линии в ее силуэте.

А.Г. Венецианов обладал редким поэтическим даром, умел находить поэзию в повседневных заботах и хлопотах человека - в его труде и быте. К нему в полной мере применимы слова, сказанные Гоголем об А.С. Пушкине. Как и сочинения Пушкина, "где дышит у него русская природа", так и картины А.Г. Венецианова "может совершенно понимать только тот, чья душа носит в себе чисто русские элементы, кому Русь - родина, чья душа... нежно организована и развивалась в чувствах".

"Сто великих картин" Н.A.Иoнина, издательство "Вече", 2002г

Перов В. «Приезд гувернантки в купеческий дом»

Василий Григорьевич Перов - не просто один из крупнейших художников второй половины XIX века. Это фигура этапная, стоящая вровень с такими мастерами, как И.Е. Репин, В.И. Суриков, А. К. Саврасов. Его творчество ознаменовало рождение новых художественных принципов и стало вехой в истории русского искусства.

В 1862 году В.Г. Перов пансионером от Академии художеств уехал в Париж, где совершенствовал свое мастерство и, как он сам пишет, "продвинулся в технической стороне". В то время многие русские художники, находившиеся за границей, обращались к жанровым сценам, напоминавшим русскую действительность. В.Г. Перов работал тогда над композициями "Праздник в окрестностях Парижа", "Шарманщица", "Дети-сироты" и другими. Но он не выдерживает положенного ему срока и просит Академию художеств разрешить ему вернуться на родину: "Написать картину совершенно невозможно, не зная ни народа, ни его образа жизни, ни характера; не зная типов народных, что составляет основу жанра".

Творческая деятельность В.Г. Перова была тесно связана с Москвой: здесь он получил образование, а потом жил и работал в этом городе. Целые поколения художников воспитывались на полотнах этого мастера. Подобно лучшим представителям русской литературы, В.Г. Перов посвятил весь свой талант и все свое мастерство защите угнетенных и обездоленных, наверное, потому официальные власти и не жаловали его при жизни. И даже на посмертной выставке художника ни императорский Эрмитаж, ни императорская Академия художеств под предлогом "нет денег" не приобрели ни одной его картины16. Официальная Россия не могла простить великому художнику-реалисту его вольнодумства и открытого сочувствия простому народу.

Картина "Приезд гувернантки в купеческий дом", наряду со знаменитой "Тройкой", "Проводами покойника" и другими полотнами, тоже рисует тяжелое положение людей, вынужденных путем наемной работы сплошь и рядом становиться в унизительное положение. В 1860-е годы Россия превращалась в капиталистическую страну, и новый хозяин жизни - купец, фабрикант, разбогатевший крестьянин - становился рядом с прежним хозяином-помещиком, стремясь урвать свою долю власти над угнетенным русским народом.

Передовая русская литература чутко отметила появление нового хищника, верно разглядела его повадки, его беспощадную алчность и духовную ограниченность. Яркие образы представителей "новой русской" буржуазии - всех этих Деруновых, Колупаевых, Разуваевых - создал великий сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин. В те же годы А.Н. Островский обличал в своих пьесах самодурство российских "хозяев жизни". Вслед за прогрессивными писателями В.Г. Перов обратил свое художественное оружие против поднимающейся буржуазии.

В 1865 году в поисках натуры для задуманного произведения художник отправился на знаменитую нижегородскую ярмарку, куда ежегодно съезжались купцы со всех городов России. Здесь происходили торги, заключались контракты и сделки, здесь торговало и пировало российское купечество.

Гуляя по волжской пристани, прохаживаясь по Гостиному двору, посещая лавки и караваны купеческих судов на Волге, засиживаясь в трактирах, где за пузатым самоваром вершили свои торговые дела купцы, В. Перов пристально всматривался в облик новых властителей жизни. И через год на выставке в Академии художеств появилась его картина "Приезд гувернантки в купеческий дом", за которую он получил звание академика.

Все в этой картине выглядит необычно: чистая, светлая комната с кружевными портьерами, золотые звездочки на обоях, гирлянды зелени, полированная мебель, портрет одного из представителей рода. Но у зрителя сразу же возникает ощущение, что; это всего лишь фасад, декорация, а истинная жизнь дома напоминает о себе темными проемами дверей и сгрудившимися в них людьми. В центре общего внимания - молодая девушка, скромно, но со вкусом одетая в темно-коричневое платье и капор с голубой шелковой ленточкой. В руках у нее ридикюль, и она вынимает из него аттестат на звание домашней учительницы. Ее стройная, у чуть склоненная фигура, обрисованный тонкой линией изящный,; профиль нежного лица - все находится в разительном контрасте с очертаниями приземистых фигур купеческого семейства, на лицах которых отразились и любопытство, и удивление, и подозрительная недоброжелательность, и цинично-самодовольная усмешка.

Вся купеческая семья высыпала навстречу бедной гувернантке. "Сам" так торопился встретиться с будущей воспитательницей своих чад, что даже не потрудился одеться поприличнее: как был в домашнем малиновом халате, так и вышел в переднюю. "Моему нраву не препятствуй" - читается во всей его самодовольной фигуре. Широко расставив ноги, тучный хозяин нагло рассматривает девушку - как товар, добротность которого он желает определить. Что-то бычье есть во всем его облике, бесконечное самодовольство разлито по всей его тучной фигуре и выражено в заспанных, бессмысленно устремленных на девушку глазах. Что за тип купеческий сынок, нетрудно догадаться по его развязной позе и наглому выражению лица. Цинично разглядывает воспитательницу этот будущий "трактирный кутила" и ловелас. За спиной купца столпились его жена и дочери. Тучная купчиха высокомерно и враждебно смотрит на юную гувернантку, а купеческие дочки посматривают на молодую девушку с каким-то бессмысленным испугом.

Тяжело придется в этом семействе интеллигентной, образованной девушке, и немного нужно прозорливости зрителю, чтобы догадаться: промаявшись какое-то время с купеческими чадами, сбежит она от них, куда глаза глядят.

Полотно "Приезд гувернантки в купеческий дом" было типичной картиной для 1860-х годов, и не только в творчестве В.Г. Перова. Небольшого размера, с четко выявленным сюжетом, взятым из жизни со всеми ее обыденными подглядывающими и подслушивающими подробностями, эта картина была чрезвычайно характерной для живописи тех лет. В те же годы появляются работы А. Юшанова "Проводы начальника" и Н. Неврева "Торг". В.Г. Перов не только сам формировал реализм в живописи, но и формировался им, впитывал многое из художественных достижений современников, но силой своего таланта поднимал эти достижения на более высокий социальный и эстетический уровень.

В федотовском "Сватовстве майора" купец еще заискивал перед дворянством, и самым заветным его желанием было породниться с офицером в густых эполетах. В картине П. Федотова купец изображен в позе еще почтительного смущения. Он торопливо напяливает на себя непривычный для себя парадный сюртук, чтобы достойно встретить важного гостя. У В. Перова купец и все его домочадцы ощущают себя куда более значительными людьми, чем интеллигентная девушка, поступающая к ним на службу.

Унижение человеческого достоинства, столкновение душевной тонкости и сытого мещанства, попытка купца "склонить гордость" раскрываются у В. Перова с такой полнотой сочувствия и презрения, что и сегодня (спустя почти 150 лет) мы принимаем все близко к сердцу, как и первые зрители картины.

"Приезд гувернантки" часто ругали за сухость колорита, и даже А.А. Федоров-Давыдов отмечал: "Одна из острейших по тематике, впечатляющих картин В. Перова, эта последняя, неприятна в живописном отношении... Тона этой картины неприятно режут лаза". А ведь здесь художник поразил зрителя своей цветистой Изысканностью: черное и лиловое, желтое и розовое - все цвета сияют в полную силу. Следует только приглядеться, как колористически выделана центральная группа, как мягко, но определенно по цвету взяты фигуры второго плана.

...В.Г. Перов умер в возрасте сорока восьми лет. Он был человеком чуткой души и большого ума, и В.И. Немирович-Данченко написал стихотворение "Памяти Василия Григорьевича Перова":

Ты не был никогда ремесленником жадным,
Презренным торгашом...
На гордое чело
Своекорыстие покровом безотрадным
Позорной тению ни разу не легло.
И не служил, как раб, ты прихотливой моде...

"Сто великих картин" Н.A.Иoнина, издательство "Вече", 2002г

Перов В. «Охотники на привале»

Перов был признанным вождём московской живописной школы, являвшейся в 60-х годах Х1Х века авангардом русского реалистического искусства. В кругах интеллигенции его даже называли «Папа московский», тем самым подчеркивая, что подобно тому, как Папа Римский диктует из Ватикана законы всему католическому миру, Перов из Москвы диктовал законы всему русскому художественному миру.

В 1870 году живописец получил профессорское звание.
Среди жанровых работ экспонированных им на первой передвижной выставке, наибольший успех имело полотно «Охотники на привале».

В 60-е годы Перов писал работы, где показывал острые противоречия современной ему жизни. Зрителю известны его полотна «Чаепитие в Мытищах», «Тройка», Проводы покойника».

Но в 70-е годы направленность его жанровых работ меняется. Крушение идеалов 1860-х годов, глубокое разочарование, переживаемой значительной частью передовой интеллигенции, не миновали и Перова. С другой стороны, после трагической гибели почти всей семьи – жены и детей от эпидемии в 1869 - 1870 годах, он, судя по всему, стал по-новому смотреть на жизнь, начал обращаться к сюжетам, в которых главным героем стал простой, незаметный человек, его увлечения и радости.

Сам Перов был страстным охотником. В конце своей жизни он даже сотрудничал в журнале издателя Сабанеева «Природа и охота». В 1870-х годах художник создает серию картин, посвященных охоте и природе. Ее иногда неточно называют «охотничьей серией». В нее, кроме «Охотников на привале», входят «Рыболов», «Голубятник», «Птицелов», «Ботаник».

Главное в «Охотниках на привале» – психология действующих лиц, причем в чистом виде, вне каких-то событий.
В центре картины на фоне осенних полей изображена группа охотников. Видно, что они довольны собой, так как уже могут похвастаться своими трофеями.

Пожилой охотник (по-видимому, из бедных дворян) рассказывает о своих неимоверных охотничьих успехах, как барон Мюнхгаузен. Глаза его горят, он напряжен, заметно, что он вкладывает всю душу в свой рассказ, скорее всего, преувеличивая случившееся.

Второй же, одетый с иголочки молодой охотник, внимательно слушает, веря его каждому слову. доверчиво, с большим интересом слушает его - по выражению его лица можно предположить, что он искренне верит рассказчику

Сдвинув набекрень шляпу, недоверчиво почесывает за ухом и ухмыляется крестьянин, полулежащий в центре. Воплощая в себе трезвый народный ум, мужик ни в горш не ценит сказки барина и внутренне посмеивается над легковерием другого охотника. Кажется, что он занят своими мыслями и мало заинтересован в рассказываемой истории.

Картина интересна также сочетанием разных живописных жанров: бытовой сценки, пейзажа и даже натюрморта. Перов подробно выписывает охотничье снаряжение: ружья, рожок, подстреленного зайца, уток. Пейзаж полон поэзии русской осени.

Когда мы смотрим на это полотно Перова, у нас создаётся впечатление спокойствия и беззаботности Однако, есть что-то тревожное в окружающей природе: дует пронизывающий ветер, колышется трава, в небе кружат птицы. Беззащитно голыми выглядят ветки у ног второго охотника. Небо затянуто тучами, возможно, приближается гроза. Природа противопоставлена охотникам на привале с их непринуждёнными позами, спокойно разложенными на земле вещами.
В этой картине гениально соединены анекдотический сюжет и драматический пейзаж.

Современники отнеслись к этой картине по-разному. В. В. Стасов восхишался картиной,сравнивая ее с лучшими охотничьими рассказами Тургенева. Более строг был Салтыков-Щедрин, критиковавший картину за отсутствие непосредственности. Он писал:

«Как будто при показывании картины присутствует какой-то актер, которому роль предписывает говорить в сторону: вот это лгун, а этот легковерный. Таким актером является ямщик, лежащий около охотников и как бы приглашающий зрителя не верить лгуну охотнику и позабавиться над легковерием охотника-новичка Художественная правда должна говорить сама за себя, а не с помощью комментариев и толкований».

В.Г. Перов написал два варианта картины "Охотники на привале": первый хранится в Государственной Третьяковской Галерее в Москве, а второй - в Государственном Русском Музее в Санкт-Петербурге.

В творчестве Перова это полотно сыграло роль связующего звена между острокритическими произведениями 1860-х годов и его так называемыми «поздними жанрами». Оно сохраняет отзвуки недавних сатирических картин живописца, во в то же время отмечает отход от некоторой, порой излишней, рассудочности в трактовке образов. Перов обнаруживает в этой картине стремление ближе подойтн н человеку, проникнуть в его психологию, в круг его повседневных интересов.
См. также: http://tphv.ru/perov.php - Василий Перов на сайте ТПХВ.РУ. Биография художника, галерея картин, подборка статей.

"Сто великих картин" Н.A.Иoнина, издательство "Вече", 2002г

Левитан И. «У омута»

XX век... Суровый. Насквозь пронизанный техникой и грохотом. Век рукотворных звезд-спутников, мерцающих на ночном небосводе. Как он бесконечно далек от недалекого прошлого, когда воздух не содрогался от рева самолетов, рокота огромных городов, воя эстрадных оркестров! Тогда тишина казалась естественной паузой в жизни каждого землянина.
Ныне природа все более и более удаляется от людей. Зеленый друг требует охраны и заботы, как и меньшие братья наши. Поэтому, как никогда ранее, особо дороги сердцам художники, тонко, поэтически ощущавшие окружающий мир.
Мастера, умевшие созерцать, слушать красоту, музыку пейзажа. И что самое ценное - выражать эти чувства в лирически наполненных полотнах.

Левитан. Живописец, оставивший одну из самых тревожащих душу страниц в летописи мировой пейзажной школы. Его холсты - строки одной чудесной поэмы - Россия. Много, много положил сил художник, прежде чем рифмы-картины сложились в эту необъятную по радужному многоцветью, лирически единую форму.
Исконно городской житель, он сумел остро, проникновенно отразить неброскую прелесть русской природы, воспел времена года. В его холстах необъятная Волга и родники. Луга, степи, лужайки. Лес, рощи, сады. Летний жаркий полдень и моросящий осенний дождь. Весенняя лазурь и синие сугробы. Все, все цвета Родины вместила клавиатура палитры мастера. Радость. Печаль. Смех. Горе. Все эти чувства выражены в трепетном лике пейзажа. Они безлюдны. Но в них живет сердце народа.
Художник любил читать вслух эти строки Чехова: "В синеватой дали, где последний видимый холм сливался с туманом, ничто не шевелилось; сторожевые и могильные курганы, которые там и сям высились над горизонтом и безграничною степью, глядели сурово и мертво; в их неподвижности и беззвучии чувствовались века и полное равнодушие к человеку; пройдет еще тысяча лет, умрут миллиарды людей, а они все еще будут стоять, как стояли, нимало не сожалея об умерших, не интересуясь живыми, и ни одна душа не будет знать, зачем они стоят и какую степную тайну прячут под собой".
Первозданная строгость... Какая-то изначальная мудрость в этой на первый взгляд пессимистической фразе.
Но нельзя не почувствовать величия самой природы. Далеко не равнодушной.
Ибо в самом молчании степи есть та сущность, которая стоит многих слов. Именно тишина возвращает человеку человеческое. Заставляет размышлять. Мечтать...
В умении без эффекта, без жеста сказать что-то глубоко спрятанное, затаенное, отдать эту тишину людям - одно из драгоценных качеств дара Исаака Левитана, человека сложного, ранимого... Зато как пронзительны, осязаемо щемящи его молчаливые, статичные, внешне спокойные мотивы!
„У омута".
Он написан недалеко от Затишья. Когда-то там было имение Берново, принадлежавшее баронессе Вульф. Живописец бродил в его окрестностях и однажды увидел ветхую плотину. Заводь. Отражение деревьев... Мотив ему показался.
Сама баронесса поведала легенду об этом страшном месте. Оказывается, здесь бывал Пушкин, когда гостил в имении Малинники. Великий поэт записал рассказ о трагедии, случившейся у заброшенной мельницы. У старика-мельника - любимая дочь Наташа. Красавица и шалунья. А у деда баронессы Вульф - конюший. Сама судьба свела их. Наталья уже ждала младенца. Какой-то холуй донес об их любви барину. Конюшего секли. Полуживого отправили в солдаты.
Наташа утопилась... Говорят, что эта драматическая легенда дала поэту ткань для „Русалки".
Художник не раз ходил к омуту. Бродил по шатким бревнам. Вглядывался в тяжелые блики заводи.
Кувшинникова, подруга Левитана, позже вспоминала:
"...Целую неделю по утрам мы усаживались в тележку - Левитан на козлы, я на заднее сиденье - и везли этюд, точно икону, на мельницу, а потом так же обратно".
Но дело не ограничилось неделей. Настала осень. Софья Петровна Кувшинникова уехала.
Художник остался один.
И тут у гостеприимных хозяев начал писать картину. Тоскливая пора года. Одиночество. Все способствовало созданию шедевра. Мы не видим действующих лиц легенды. Не слышим стонов конюшего, последнего крика Наташи. Только высверки водной пучины напоминают о жуткой истории.
Большой холст купил Третьяков. Но Левитан был недоволен картиной. Уже после того, как полотно экспонировалось, художник, по рассказам, переписывал его.
Мы не знаем, что именно исправлял Левитан. В пору увлечения открытиями импрессионистов полотно знатоки считали черноватым.
Ныне, по истечении времени, этот „недостаток" не так уже бросается в глаза.
Сдержанность палитры. Благородство колорита лишь подчеркивает драматизм поэтической основы произведения.
Это картина-песня...
Ее можно „слушать" часами. Так жизненно передано состояние тяжелой тишины этого уголка природы.
Чрезвычайно точны, взволнованны воспоминания Федора Шаляпина:
„Чем больше я виделся и говорил с удивительно душевным, простым, задумчиво-добрым Левитаном, чем больше смотрел на его глубоко поэтические пейзажи, тем острее я стал понимать и ценить то большое чувство и поэзию в искусстве, о которых мне толковал Мамонтов".
- Протокольная правда, - говорил Левитан, - никому не нужна. Важна ваша песня, в которой вы поете лесную или садовую тропинку.

Саврасов А. «Грачи прилетели»

На окраине маленького селения возвышается небольшая шатровая колоколенка. К светло-голубому с высокими облаками небу тянутся еще голые, но уже забродившие соками ветки берез. На них с шумом и граем опускается стая грачей. Лед на пруду растаял, да и снег потерял уже свою зимнюю чистоту и пышность. На глазах у зрителей происходило величайшее чудо рождения весны. "Грачи прилетели" назвал свою картину Алексей Кондратьевич Саврасов, и уже в названии содержится определенное отношение художника к природе. Знакомая всем с детства картина представляется сейчас одним из символов русского пейзажа, постоянно любимых народом верной и преданной любовью. В ней, такой простой и внешне безыскусной, было пронзительно воплощено свойственное русскому человеку лирическое чувство, поэтому картину сразу и восприняли как олицетворение русской природы, всей деревенской России. Пруд и березы, деревенские дома и церковка, потемневшие весенние поля - все обжито и согрето сердечным теплом.

Исаак Левитан так отзывался о картине "Грачи прилетели": "Окраина захолустного городка, старая церковь, покосившийся забор, тающий снег и на первом плане несколько березок, на которых уселись прилетевшие грачи, - и только... Какая простота! Но за этой простотой вы чувствуете мягкую, хорошую душу художника, которому все это дорого и близко его сердцу".

Первоначальные этюды к картине "Грачи прилетели" А. Саврасов писал в селе Молвитино, находившемся близ Костромы. Это было довольно большое село со старинной церковью на окраине. Церковь была построена в конце XVIII века. Колокольня с кокошниками у основания остроконечного шатра, белый храм с пятью небольшими куполами. Потемневшие от времени избы, крестовые дворы, деревья с мокрыми стволами, свисающие с крыш длинные сосульки... Сколько было таких сел в России! Правда, рассказывают, что из этих мест происходил родом Иван Сусанин.

А.К. Саврасов приехал в Молвитино в марте 1871 года, здесь

много и плодотворно работал над этюдами с натуры, так что ни одна мелочь не ускользала от его пристального взгляда. Уже в первых этюдах тонкие, трепетные стволы берез потянулись к солнцу, просыпалась от зимней спячки земля. Все оживало с наступлением весны - любимой поры художника.

Эти первоначальные этюды были решены А. Саврасовым в едином цветовом ключе. Природа на них живет своей внутренней жизнью, подчиняется своим законам. Тайны ее жизни и хочет разгадать художник. Однажды он пришел на окраину села, чтобы посмотреть вблизи на эту старинную церковь. Пришел ненадолго, да так и остался до вечера. То ощущение весны, которым он жил последние дни, вдыхая пьянящий мартовский воздух, здесь - у околицы обычного русского села - приобрело' особую силу и очарование. Он увидел то, что желал увидеть и на что смутно надеялся. Художник раскрыл этюдник и начал рисовать быстро, вдохновенно, забыв обо всем на свете.

Сначала А. Саврасов отвергает вариант за вариантом, пока наконец не находит тот характерный пейзажный мотив, который и лег в основу полотна. Правда, история создания этой известной картины еще и до сих пор осталась не до конца выясненной, даже подготовительные материалы к ней (эскизы, рисунки, этюды) полностью не выявлены. А. Соломонов, биограф художника, еще при жизни А. Саврасова, утверждал, что картина была исполнена в один день: "Начав картину рано утром, художник кончил ее к вечеру. Писал он ее не отрываясь, как бы в экстазе... пораженный с утра ярким впечатлением весны, вчера словно еще не наступившей, а сегодня уже спустившейся на землю и охватившей своими оживляющими объятиями всю природу". Правда, советский художник Игорь Грабарь утверждал, что этот маленький пейзаж был написан А. Саврасовым позже, уже в Москве. Сравнивая два дошедших до нас этюда с самой картиной, он предположил, что последний этюд к картине был сделан художником по памяти: "С натуры нельзя так написать. Береза всегда имеет свой рисунок... По такому этюду не сделаешь картину. Это скорее эскиз по памяти".

Вот такова краткая история написания картины "Грачи прилетели", которая впервые была показана в Москве на выставке Общества любителей художеств в 1871 году. А известность картины началась немного позже, когда она была выставлена в Петербурге на выставке Товарищества передвижников. Несмотря на то, что полотно А. Саврасова было показано в окружении других пейзажей, оно сразу же привлекло всеобщее внимание. Небольшой пейзаж вызвал в душах зрителей волнующие чувства, по-новому раскрыв красоту и поэзию скромной русской природы - той самой, о которой писатель К. Паустовский говорил: "Все прелести Неаполя я не отдал бы за мокрый от дождя ивовый куст на берегу Вятки".

Вместе с этим полотном в русскую живопись входил сюжет издавна знакомый жителям русских сел и деревень, напоминавший им о близком приходе весны. Одно это уже ставило содержание картины в круг близких А. Саврасову народных тем. И все же при появлении "Грачей" перед современниками неожиданно раскрывалось что-то новое, уже совсем по-иному говорящее о знакомом явлении.

Как будто по-прежнему идет жизнь вокруг, и среди этой жизни - на пустыре, огороженном забором, - совершается великое чудо тихого пробуждения природы от зимнего сна. Удивительный весенний свет, наполнивший всю картину и по-разному осветивший ее, чуть позолотил снежный бугор у забора и самый забор. Лужи растаявшего снега открыли землю, отразили силуэты деревьев, на потемневший снег упали тени от молодых березок, озарилось розовато-золотистым светом плотное облако, а на обозримых далях обнажились проталины.

В таком скромном, но пленяющем взор облике предстала перед А. Саврасовым весна, такой она навеки и запечатлена в его картине - со своей вечной темой обновления жизни. Все казалось таким обыденным, проще простого, и тем не менее волновало зрителя красотой живописи и гармонией светового строя. Это было единственное произведение на выставке, в котором И. Крамскому (с его исключительной чуткостью к такого рода живописи) открылось что-то новое. Недаром в письме к Ф. Васильеву он отмечал, что были на выставке пейзажи и с природой, и с воздухом, и с деревьями, "а душа есть только в "Грачах".
См. также: http://alexey-savrasov.ru - биография, жизнь и творчество А.Саврасова. Галерея картин, воспоминания и статьи.

"Сто великих картин" Н.A.Иoнина, издательство "Вече", 2002г

Поленов В. «Московский дворик»

Василий Дмитриевич Поленов принадлежал к тем редким натурам, которые, подобно магниту, объединяют вокруг себя всех, сплачивают людей не силой и волей, а мягкостью и доброжелательством. Он был высокого роста, красивый, деятельный, спокойно рассудительный, вокруг него всегда царила дружелюбная атмосфера.

В 1872 году от Академии художества В.Д. Поленов получил пенсионерскую заграничную командировку на шесть лет. Он путешествовал по Европе, в Германии основательно изучал произведения немецких художников, особенное впечатление (которое он сравнил с "опьянением опиумом") произвели на него романтические полотна А. Бёклина с их "одухотворением" пейзажа и возрождением культа античности.

Затем В.Д. Поленов переехал в Италию, изучил музеи Рима, Флоренции, Неаполя и Венеции, копировал некоторые произведения мастеров Возрождения, в то же время и сам писал с натуры. Колорит его заграничных произведений хоть и был богат и разнообразен, но все же в это время на его картины еще не пролился живой, вибрирующий свет "открытого воздуха", уже ставший завоеванием импрессионистов.

После возвращения в Россию В.Д. Поленов поселился в Москве. С окончанием заграничного пенсионерства художник получил большую творческую свободу, и, конечно же, это отразилось на его живописи. Отличительным качеством новых работ В.Д. Поленова стало появление в них света и воздуха, которые так поразили критиков и ценителей искусства в его "Бабушкином саде", "Лете" и, конечно же, в "Московском дворике". Именно В.Д. Поленову суждено было стать на русской почве "мастером интимного пейзажа".

Этюд к картине "Московский дворик" художник писал из окон своей московской квартиры (на углу Малого Толстовского и Трубниковского переулков). Этой картиной В.Д. Поленов дебютировал на Выставке художников-передвижников в 1878 году. Посылая ее в Петербург, он писал И.Н. Крамскому: "К сожалению, я не имел времени сделать более значительной вещи, а мне хотелось выступить на передвижной выставке с чем-нибудь порядочным. Надеюсь в будущем заработать потерянное для искусства время. Картинка моя изображает дворик в Москве в начале лета".

Однако именно эта "картинка" принесла В.Д. Поленову известность и славу. Подобно саврасовским "Грачам", "Московский дворик" говорил зрителю о чем-то близком и родном, что с детства живет в сознании каждого человека.

На картине воспроизведен типичный уголок старой Москвы - с ее особнячками, церквами, заросшими зеленой травой двориками, с ее почти провинциальным укладом жизни. По воспоминаниям самого В.Д. Поленова, это было утро ясного солнечно дня в начале лета. Легко скользят по небу облака, все выше Поднимается солнце, нагревая своим теплом землю, зажигая нестерпимым блеском купола церквей, укорачивая густые тени... Дворик постепенно оживает.

Вот торопливо направляется к колодцу женщина с ведром, Деловито роются в земле у сарая куры, затеяли возню в зеленой траве ребятишки. Пригревшись на солнце, мирно ожидает своего Хозяина запряженная в телегу лошадь, в любой момент готовая тронуться... Девочка в белой кофте и длинной юбке стоит и внимательно рассматривает цветок, который держит в руках. Неподалеку горько плачет сидящая на земле маленькая девчушка, но на нее никто не обращает внимания... Эта будничная суета не нарушает безмятежной ясности и тишины, разлитых во всем пейзаже.

Как писала искусствовед Т.В. Юрова, В.Д. Поленов вложил в полотно всю силу своей любви к людям и к жизни, именно эта любовь делает поэтическими самые обычные прозаические вещи. В картине В.Д. Поленова все дышит поэзией правды: и белоголовые ребятишки, и корявые березы с вьющимися над ними галками, и пушистый ковер молодой травы, и даже покосившиеся хозяйственные пристройки.

Рядом с этими покосившимися сараями, колодцем и заборами сверкают белизной нарядные особнячки, стройные храмы, легко взлетают вверх кружевные колокольни, блестят в лучах солнца купола церквей... И над всем этим царит бездонное небо. Для своей картины В.Д. Поленов выбирал раннее летнее утро, оттого в ней нет ни зноя, ни яркого ослепительного солнца. Художник чувствовал, что жаркое солнце не вяжется с его скромным пейзажем, с его умиротворенным и ясным настроением, царящим в природе.

На первый взгляд, композиция "Московского дворика" кажется несколько хаотической. Но хорошее знание перспективы позволило В.Д. Поленову именно так построить свое произведение. Силуэт сарая между белыми церковью и колокольней, освещенными солнцем, и домом определяет центр. Слева - приглушенные тона зеленого сада, справа пространство замыкает затененный угол сарайчика. Сверху и снизу пространство картины замыкают темнеющая зелень травы у нижнего края и темное в зените небо. Вьющиеся среди травы тропинки, домики и деревья вдали за сараем уводят глаз зрителя в глубину перспективы.

Чистый воздух струится вокруг белой с горящими куполами церкви, и этим несколько лишает ее четких очертаний, но все остальные формы написаны художником совершенно ясно.

Весенняя зелень травы передана В.Д. Поленовым со всевозможными оттенками, хотя издали может показаться, что ее поверхность окрашена одним тоном. Чувствуется, что художник любит цвет, но он словно сознательно ограничивает себя 3-4 самыми необходимыми красками, чтобы добиться общей гармонии и передать воздушную атмосферу, окутывающую все деревья, фигуры и строения, крыши всех домов, например, светло-голубые, слегка зеленоватые. В каждом отдельном случае очень верно выбран тон. Это позволило В.Д. Поленову плавно перейти от зелени травы и деревьев к голубизне небес.

"Московский дворик" В.Д. Поленова - одна из любимейших картин всякого русского человека. Не случайно этот пейзаж был дорогим воспоминанием о далекой России для И.С. Тургенева, доживавшего свои дни в Париже.
См. также: http://vasily-polenov.ru - биография, жизнь и творчество Василия Поленова. Галерея картин, воспоминания и статьи о художнике.

"Сто великих картин" Н.A.Иoнина, издательство "Вече", 2002г

И.Е.Репин (1844—1930)
«Запорожцы пишут письмо турецкому султану»

Лето 1878 года Илья Ефимович Репин проводил в подмосковной усадьбе Абрамцево, в доме известного мецената С. И. Мамонтова. Свободно и непринужденно чувствовали себя здесь художники. Радушный и гостеприимный хозяин, сам живший интересами искусства, превратил бывшую аксаковскую усадьбу в своеобразный художественный центр, в котором всегда царило творческое оживление.

В. В. Стасов высоко оценивал абрамцевский художественный кружок. Он писал:
«... Дружеские собрания, художественные беседы, чтения книг и журнальных статей, интересовавших всех членов этого молодого, талантливого общества, все настраивало новых художников на творения важные и оригинальные, все устремляло вперед и окружало их атмосферою самою счастливою».

Как-то за чайным столом на одном из таких дружеских собраний Репин услышал прочитанное кем-то из гостей письмо запорожцев к турецкому султану.
История этого письма такова.
В 1675 году турецкий султан Мухамед IV предъявил запорожцам нечто вроде ультиматума и, величая себя «братом солнца и луны, наместником божиим, владетелем всех царств, царем над царями, непобедимым рыцарем, надеждой мусульман, защитником христиан», предлагал казакам покориться и перейти в турецкое подданство.

На это предложение запорожцы ответили ему по-своему — без дипломатических околичностей, убедительно и колоритно, не стесняясь в выборе выражений.

Полный текст этого сочного, красочного послания невоспроизводим в печати (в прочем, его исходный текст встречается в Интернете).
«Не годен ты будешь сынов христианских под собой иметь; твоего войска мы не боимся, землею и водою будем биться с тобой»,
— ответили султану запорожцы, присовокупив к своему ответу изощренные оскорбительные прозвища, пародирующие высокопарный титул султана. Письмо заканчивалось такой припиской:

«Числа не знаем, бо календарей не маем, мисяць у неби, год у книзи, а день такий у нас як и у вас, поцилуй за те ось куды нас, тай убирайся вид нас, бо будемо лупити вас!»

Сочный народный юмор запорожского послания пришелся по вкусу Репину, все свое детство проведшему на Украине, много слышавшему и раньше об удали свободолюбивых запорожских казаков.
Запорожская вольница олицетворяла собой в глазах художника образ жизнерадостного, непокоренного народа.

Казацкое красноречие восхитило Репина, пробудило в нем страстное желание запечатлеть на полотне в живых и полнокровных образах тех народных героев, которые прославили некогда свободолюбивую Запорожскую Сечь. Тогда же, в Абрамцеве, он сделал первый карандашный эскиз, который во многом определил композицию будущей знаменитой картины. А затем началась длительная пора собирания многочисленных материалов, без которых задуманная картина не могла бы засверкать неподдельной красотой убедительной исторической правды.
Однако вплотную приняться за работу над новым произведением Репин смог далеко не сразу.

Летом 1880 года он совершает со своим любимым учеником, пятнадцатилетним Валентином Серовым, увлекательное путешествие на днепровские пороги, в те самые места, где некогда была Запорожская Сечь, и пишет там много акварельных этюдов, зарисовывает пейзажи и исторические памятники. Из этой поездки он привозит несколько альбомов, испещренных зарисовками оружия, костюмов, посуды.

Но одной ознакомительной поездки было явно недостаточно. Много позднее, в 1888 году, Репин едет на Кавказ и на Кубань, где с упоением пишет потомков переселившихся сюда с Днепра запорожцев.

Бывая в деревнях Запорожья, Репин жадно слушал красноречивые рассказы местных жителей про дедов-сечевиков. Как кропотливый исследователь, он тщательно изучал всевозможные материалы о прошлом запорожцев, их историю, быт, памятники материальной культуры. Драгоценные советы давал ему известный украинский историк, знаток старого Запорожья Д. И. Эварницкий, охотно предоставивший в распоряжение художника свою богатую коллекцию предметов запорожской старины. Обладая большим дарованием рассказчика и' бытописателя, Эварницкий живо и ярко воскрешал в своих книгах сцены запорожского быта.

«Когда-то здесь (в Чертомлыцкой Сечи), — писал он,— кишела жизнь, и какая жизнь! Жизнь во всем просторе, во всем широком разгуле: тут и бандуры звенели, тут и песни разливались, тут же и лихие танцоры кружились таким вихрем, от которого пыль поднималась столбом, воздух стонал стоном, земля звенела звоном».
Общение с Эварницким, горячо увлеченным новым замыслом художника, дало Репину много ценнейшего материала.

В октябре 1880 года, после возвращения Репина из Запорожья, когда работа над картиной уже началась, мастерскую художника посетил Лев Николаевич Толстой, который, как рассказывал сам Репин, «подсказал много хороших и очень пластических деталей первой важности, живых и характерных подробностей. Видно было тут мастера исторических дел. Я готов был расцеловать его за эти намеки».

Еще до поездки в Запорожье, в 1879 году, Репин приступил к работе над первым эскизом картины, сейчас находящимся в Государственной Третьяковской галерее. В этом эскизе, еще далеком от завершения, мало детализированном, уже был найден живописный и композиционный строй картины. Но все же это только эскиз. Группа запорожцев, многие из которых перешли затем в картину, взята фрагментарно, на фоне сверкающей глади воды.

Тема решена в бытовом плане с юмористической окраской. Репин сознательно добивался свежести письма, красочной выразительности, экспрессии. Он всегда ценил эту работу, считая, что в ней с большой цельностью выразился его замысел. И даже когда сама картина была уже закончена, он, предлагая эскиз П. М. Третьякову, отмечал, что «эта первоначальная композиция все еще конкурирует с моей картиной своей цельностью, жизнью и экспрессиями».

Полнозвучное, красочное восприятие мира присуще и многим этюдам, сделанным художником в Запорожье, и его небольшим картинам «По следу» и «Казак в степи», представлявшим собой как бы ответвления от основной темы. Переходя в дальнейшем от эскиза к картине, Репин пишет ее первый вариант, принадлежащий ныне Харьковскому государственному музею изобразительных искусств. Это — значительный этап в работе над «Запорожцами», намечающий переход к эпическому, монументальному решению темы. Работая над «Запорожцами», Репин одновременно задумывал и завершал другие свои выдающиеся произведения: «Царевна Софья» (1879), «Крестный ход в Курской губернии» (1883), «Не ждали» (1884), «Иван Грозный и сын его Иван» (1885).
Но, отвлекаясь то и дело другими работами, он неизменно вновь и вновь возвращался к «Запорожцам». Его волновала героическая тема, смелость и свободолюбие «запорожских рыцарей», их яркая, подлинно народная типичность.

«Ну и народец же!— писал он В. В. Стасову.— Где тут писать, голова кругом идет от их гаму и шуму... Я совершенно нечаянно отвернул холст и не утерпел, взялся за палитру и вот недели две с половиной без отдыха живу с ними, нельзя расстаться — веселый народ... Недаром про них Гоголь писал, все это правда! Чертовский народ! Никто на всем свете не чувствовал так глубоко свободы, равенства и братства!»

Об увлечении Репина картиной пишет и его дочь Вера:
«Почти каждый день папа читал вслух о запорожцах по-малорусски в стихах... и рассказывал о Сечи... Мы уже знали постепенно всех героев: атамана Серко с седым усом... казака Голоту — «не боится ни огня, ни меча, ни болота»... Тараса Бульбу с Остапом, Андреем и кузнеца Вакулу.
Моему маленькому брату Юре выбрили голову и оставили чуб; на круглой голове его сначала висел маленький, а потом вился длинный «оселедец», который он заматывал за ухо. И костюм ему сшили желтый жупан с откидными рукавами, когда крестный его Мурашко привез ему малороссийскую рубашку и шаровары. Жупан ему дали заносить, чтобы походил, больше на настоящий...»

Работа шла параллельно над двумя вариантами картины. Внося дополнения в первый из них и совершенствуя его, Репин вел одновременно второй, основной вариант, в котором стремился к более монументальному выражению замысла. На это были направлены поиски «картинной» композиции, четких, рельефно вылепленных образов, ярких народных характеров. Постепенно картина насыщается множеством выверенных бытовых и психологических деталей. Единичный эпизод приобретает характер исторической эпопеи, выражающей идею патриотического подвига свободолюбивого народа.
Этой задаче служит композиция картины, ее ритмическое построение, весь ее цветовой строй.

Группа запорожцев дана крупным планом, она приближена к зрителю, который оказывается как бы свидетелем происходящей сцены. Живое движение группы, тонко продуманная связь отдельных фигур создает ощущение внутреннего единства, духовной близости атамана Серко и его соратников.
Зритель «читает» картину в определенной последовательности, переходя от фигуры к фигуре, не утрачивая при этом целостности ее восприятия.

Любопытно отметить, что в поисках наибольшей выразительности композиции Репин лепил из глины небольшие фигурки запорожцев в различных позах и компоновал их в группы. Колористическое решение полотна построено на сопоставлении интенсивных и приглушенных красочных звучаний. Яркая цветистость одежды запорожцев дана в ритмическом чередовании, наиболее значительные персонажи акцентируются цветом.
В целом картине присуща, сравнительно с ее эскизами и первым вариантом, большая живописная сдержанность, что, несомненно, было результатом продуманного художником решения. Репин не мог позволить себе увлечься «живописной стихией» в ущерб ясности образов.

«Все время работал над «Запорожцами». Работал над общей гармонией картины. Какой это труд! Надо каждое пятно, цвет, линия — чтобы выражали вместе общее настроение сюжета и согласовались бы и характеризовали бы всякого субъекта в картине. Пришлось пожертвовать очень многим и менять многое и в цветах и в личностях»,— писал Репин в одном из своих писем.

Весь задний план картины — в сумерках, в дыму костров; колышутся в поднятых руках пики, колья; чувствуется, что вся Сечь возбуждена, кипит гневом. Это создает ощущение боевого лагеря, рождает образ буйной, воинственной Сечи. На таком фоне особенно компактно и сплоченно выступает основная, центральная группа запорожцев.

Репин стремится к максимальной пластической выразительности каждого образа, к раскрытию его особого психического состояния. И вместе с тем каждый из изображенных им персонажей — живое воплощение всей свободолюбивой запорожской вольницы.

Запорожцы сгрудились вокруг писаря. Здесь же кошевой атаман Иван Дмитриевич Серко. Письмо сочиняется сообща, каждый участник уснащает его колкими словечками и прибаутками. Удачная шутка, едкое словцо вызывают горячее одобрение всех присутствующих. Общий смех, варьирующийся на бесконечные лады, сопровождает любую реплику, выражающую презрение запорожцев к угрозе турецкого султана, их неукротимую волю к свободе и независимости.
Тончайшие нюансы смеха — от чуть заметной улыбки писаря до раскатистого хохота Тараса Бульбы — переданы Репиным с совершенным мастерством художника-психолога.

«Со стороны передачи всех возможных ступеней смеха,— писал И. Э. Грабарь,— Репин добился здесь путем длительной, упорной работы и постоянных переписываний и улучшений, таких результатов, что на основании нескольких десятков голов запорожцев можно составить исчерпывающий своеобразный «атлас смеха».

Однако в картине Репина нельзя видеть только «физиологию смеха»; такая трактовка «Запорожцев» неверна, она выхолащивает глубокое идейное содержание картины. В бурном взрыве смеха запорожских казаков, в их удалом веселье выражено чувство безграничной смелости, сила народного духа, презрение к врагу.

Ярко очерченные индивидуальные характеры запорожцев переданы художником в момент острого выявления их гражданских чувств. Все они охвачены единым душевным порывом, но каждый по-своему реагирует на происходящее. Вот слева возвышается казак-великан с повязанной головой, раненный, вероятно, басурманской саблей в недавней схватке. А как выразителен другой казак, в порыве восторга хвативший что есть силы кулаком по голой спине соседа... Широко смеется беззубым ртом усатый старичишка, а рядом суровый батько с люлькой, поблескивая глазами, еле сдерживает улыбку. Весело, задорно, ехидно смеется, хохочет, ухмыляется запорожское войско! От его веселого разгула «пыль поднималась столбом, воздух стонал стоном, земля звенела звоном...»

Для большинства фигур запорожцев Репину позировали его знакомые и друзья: для писаря — историк Д. Эварницкий, для Тараса Бульбы — профессор Петербургской консерватории А. Рубец, для есаула — артист Д. Стравинский; в образе казака с повязкой на лбу можно узнать художника Н. Кузнецова, в образе Серко — генерала М. Драгомирова.
Запорожец в высокой черной шапке писался с В. Тарновского, казак, опустивший кулак на спину соседа,— с художника Я. Ционглинского. И даже затылок запорожца, развалившегося на бочке, портретен.

Однако модели, которыми пользовался художник, не могут быть названы прототипами его образов. Они лишь в отдаленной степени схожи с ними. Репин в своих картинах никогда не копировал позировавших ему людей, а всегда творчески перерабатывал их облик, подчиняя все общей задаче произведения.
Многочисленные детали картины — костюмы, утварь, старинные пороховницы, люльки, сабли, турецкие ружья с инкрустацией, бандура, баклага, белая свитка — все написано с натуры, с подлинных исторических предметов. Но изучая украинскую старину, художник не стал при этом рабом археологии и сумел избежать сухого протоколизма.

В письме к Стасову он говорит о своей ненависти к «историческому воскресению мертвых, к народно-этнографическим сценам». Стремясь к образному воссозданию эпохи, Репин сумел воскресить самый дух неукротимой запорожской вольницы.
Над «Запорожцами» Репин работал в общей сложности тринадцать лет. Картина была уже в основном закончена, а художник все вносил да вносил в нее изменения. Так, например, справа на холсте, где стоит казак в серой бурке, обращенный спиной к зрителю, раньше был написан толстый хохочущий запорожец с черными усами. Репин решил, что этот персонаж повторяет казака в белой папахе и отвлекает внимание от центральной группы.
Во имя цельности всей композиции он пожертвовал одной из лучших фигур и записал ее. Друзья уговорили художника сделать перед этим копию головы казака. Этот превосходный «Этюд головы смеющегося казака» находится сейчас в частном собрании за границей.

«Если бы Вы видели все метаморфозы, какие происходили у меня здесь в обоих углах картины!— писал Репин А. С. Суворину.— Чего только тут не было! Была и лошадиная морда; была и спина в рубахе; был смеющийся — великолепная фигура,— все не удовлетворяло , пока я не остановился на этой дюжей простой спине,— мне она понравилась, и с ней я уже быстро привел всю картину в полную гармонию. И теперь, хотя бы 1 000 000 корреспондентов «Тimеs» разносили меня в пух и прах, я остался бы при всем своем; я глубоко убежден, что теперь в этой картине не надо ни прибавлять, ни убавлять ни одного штриха».

После всех исправлений «Запорожцы» впервые появились на юбилейной выставке работ Репина в 1891 году, устроенной в Академии художеств по случаю двадцатилетия творческой деятельности художника. Картина была горячо принята зрителями и получила высокую оценку в печати. «Всмотритесь попристальнее,— писал рецензент газеты «Новости»,— вы начинаете понимать, что перед вами не просто веселая компания, а исторические деятели, не эпизод комедии, а исторический момент. Это право насмешки над грозным и могущественным султаном куплено кровью, куплено бесчисленным количеством героических смертей и деяний. Нужна великая отвага в душе, великое, смелое сердце, чтобы так искренне смеяться в такую минуту». Наряду с похвалами раздавались и отдельные голоса, порицавшие Репина за то, что в «Запорожцах», якобы, «первое место принадлежит не духу, а плоти».
Особенно возмущен был Репин замечаниями одного крупного художника, сравнившего хохочущих запорожцев с кутилами из ресторана Палкина.

«Он не понимает и не верит в запорожцев,— жаловался Репин Стасову.— Он все забыл, или ничего не знает из русской истории. Он забыл, что до учреждения этого рыцарского народного ордена наших братии десятками тысяч угоняли в рабство и продавали, как скот, на рынках Трапезонта, Стамбула и других турецких городов. Так дело тянулось долго, была даже установившаяся цена на славянина и на немца (немец ценился дороже). И вот выделились из этой забитой, серой, рутинной, покорной, темной среды христиан — выделились смелые головы, герои, полные мужества, героизма и нравственной силы. «Довольно,— сказали они туркам,— мы поселяемся на порогах Днепра и отныне — разве через наши трупы вы доберетесь до наших братьев и сестер». И если Вы вспомните, что даже в последний свой поход в Крым Серко вывел оттуда до 6000 пленных христиан».

В «Запорожцах», в противоположность другим своим историческим картинам («Иван Грозный и сын его Иван», «Царевна Софья»), Репин сосредоточил свое внимание не на отдельных личностях, а на народной массе. Он создал собирательный образ свободолюбивого народа, и картина его звучит торжествующим гимном казацкой вольнице. Не только физическую силу запорожцев воспел Репин, он сумел передать общность и единство их гордого коллектива, воодушевленного патриотической идеей.

«Должен Вам признаться,— писал Репин Н. С. Лескову,— что я и в «Запорожцах» имел идею. И в истории народов, и в памятниках искусства, особенно в устройстве городов, архитектуре, меня привлекали всегда моменты проявления всеобщей жизни горожан, ассоциаций; более всего в республиканском строе, конечно... И наше Запорожье меня восхищает этой свободой, этим подъемом рыцарского духа. Удалые силы русского народа отреклись от житейских благ и основали равноправное братство на защиту лучших своих принципов...»

Вера художника в могучие силы родного народа, понимание народа как творца истории способствовали созданию этого замечательного исторического полотна, с предельной реалистической выразительностью, глубоко и правдиво отразившего народную жизнь. История искусства