РАБОТЫ УЧАЩИХСЯ.

…знаю, что никогда  не найду 

В мире единорога.
А  может, ты подаришь его мне, 
Белоснежного, жемчужного?

        Одним вечером я обнаружила у себя в книжном шкафу единорога. Нет, я не шучу!  - того самого, кого я  уже долго - долго ищу и который, оказывается, всё это время был совсем рядом со мной, в  домашнем  шкафу десятилетней давности.

          Так вот, он мне сказал, что у каждого человека есть свой  единорог  - замечательная такая  лошадка с блестящим рогом. Отыскать ее даже у себя в доме сложно, но ты должен сделать это непременно сам. И ещё сказал, что у некоторых - даже два единорога и что одного  из  них  следует подарить тому, кто  его ищет и не находит. Не верите? – а зря.  Ведь первую  половину жизни все мы  (и вы тоже!)  ищем единорога,  даже не догадываясь об этом,

а, найдя его, пытаемся оседлать, чтобы въехать во вторую половину судьбы.

         И еще мы бросаем бумеранги, которые возвращаются,  чтобы сбить нас с ног неразрешимыми вопросами о нашем прошлом, настоящем и будущем.

        Знаете, если вы найдете  в своем шкафу единорога, то он уж вам точно подскажет  ответы на все эти вопросы.      

      Вы еще не начали поиски? Тогда -  вперед.

Из-под его пальцев летели громовые звуки морских волн. Каждое нажатие клавиши - новый вал. Вся комната была наполнена звуками: они отлетали от одной стены к другой, перемешивались друг с другом и, казалось, что в воздухе образуются сгустки музыки.

Обрывки мелодий витали по комнате и вдруг соединялись в одну волну, которая с головой накрывала экзаменационную комиссию.

Рояль содрогался и ревел, как деревянная шхуна в огромном штормовом океане.

Комиссия состояла из четырёх человек. Один из них - мужчина уже почтенных лет, с седой головой и в огромных профессорских очках - сидел за столом и, смачивая кончики пальцев слюной, с полным удовлетворением читал какой-то журнал. Вторая - дама, лет сорока с  небольшим - сидела прямо, облокотившись на стол, и покачивалась из стороны в сторону, то и дело поправляя  очёчки  на переносице.  Она втягивала щёки, надувала губки и внимательно глядела на  взлетающие пальцы пианиста. Третий – старикан, с лысой макушкой и  висящими с боков седовато-желтоватыми паклями -  развалился на стуле и  нагло дрых, запрокинув голову назад так, что оставались видны лишь две мирно посапывающие старческие ноздри. Четвертый же член комиссии вообще стоял у огромного окна и смотрел на мокрые осенние улицы города. Но если бы можно было  увидеть его лицо, показалось бы, что он тоже заснул, как и его коллега, ведь глаза его были закрыты, а грудь  мерно поднималась и опускалась.

И вот - последние аккорды,  пианист убрал с клавиатуры руки.

- Молодой человек, Вы же понимаете в чем ваша проблема?- после некоторой паузы затянул разговор мужчина с журнальчиком,- отсутствие среднего музыкального образования – это… мягко говоря, не шуточки вам.

- Да это не просто шуточки, это просто немыслимо, - прогнусавила пружинистая учительница. - Это вам не какое-нибудь среднекачественное заведение, сами понимаете!

Пианист  сглотнул слюну и будто слегка ссутулился.

- Да, Елизавета Григорьевна права, мы не учим с нуля, мы делаем из готовых учеников мастеров за четыре года, а вы, молодой человек, уже упустили своё.

Старикан проснулся, сел прямо и прохрипел сонным голосом:

- Который час, коллеги? Не пора ли закругляться?

- Ещё парочку послушаем и по домам, - зевнул мужчина в профессорских очках и снова принялся перелистывать журнальчик, - у меня сегодня Лялечка утку в яблоках делает. Молодой человек, вы свободны, позовите следующего.

Пианист медленно встал и с каменным лицом вышел из кабинета.

- Ещё двух-трех  человек  будут слушать,  и всё, - сообщил парень толпе талантов и направился к выходу.

Выйдя из школы широким шагом, он посмотрел на нежно светлеющее мокрое небо, глубоко вздохнул, расправил белоснежные крылья и взлетел навстречу расступающимся ватным облакам.

Член приемной  комиссии, стоящий у окна, стал невольным свидетелем этого странного полета, но почему-то  промолчал.

       Вчера я заболела. Когда сидела за столом, вдруг почувствовала невыносимость своих холодных пяток. А за окном -только темнота  и совсем нет огней. Нос не дышит – заложен.

Я сняла и отложила наушники, встала из-за письменного стола и отправилась на кухню. Ноги будто два мешка с песком. Почистила мандарин, дождалась, пока вскипятится вода для чая, налила. Дотащилась до кровати обратно, свалилась лицом вниз. Протянула руку до книги на тумбочке – да так и осталась лежать.

В голове всё вертелись какие-то мысли, холодящие сердце. Голова, наверное, для того и создана, чтобы в ней вертелись мысли. Беспорядочно блуждающие тени в пустом вакуумном лабиринте – вот  что представляет собой наш любимый мозг.

И насморк – это, вероятнее всего, вытекающие из головы мысли. А если нос забит, как у меня сейчас, так значит, что эта пакость не желает выходить наружу. Так, значит что -  голова, полная соплей?  Фу, как некрасиво.

Нет, всё-таки, сопли – это лишь ненужные мысли, дурные, которые  надо удалять,  и поскорее. Шмыгнула носом.

Ну, так вот, мысли висят в этом вакууме и требуют встряски. Чтобы чья-то рука ворвалась в череп, подкинула воздуха и света для исцеления. Когда такое случается, вырастают волосы на голове. Как длинная осока питается воздухом, светом и водой – они питаются кислородом, идеями и музыкой. Когда же вакуум перестаёт быть, и мысли спасаются, вкусив живительного света? Думаю,  что тогда, когда что-то между грудью и животом пошлёт ввысь  входительный сигнал и вознесёт  воздух до головы. Что-то между  – это, конечно, сердце.

Когда душевно плохо, грустно, обидно, страшно, вы не замечали, что в диафрагме образуется воронка? Ну, конечно, в фигуральном смысле. Будто огромный всасывающий водоворот. И поэтому, когда ударяют в солнечное сплетение, которое связано с диафрагмой, сбивается дыхание. И поэтому лёгкие вообще там. И поэтому профессиональные певцы поют «животом», то  есть проводя звук сквозь диафрагму, работая мышцами этого глубинного органа. И получается правильный, несущий гармонию, звук.

       Так и  поэт должен пропускать идеи, огромные клубки мыслей через диафрагму, через эту воронку, через свою душу и сердце, чтобы они перестали быть пустыми блуждающими объектами в мозговом вакууме, чтобы получились истинные слова и абсолютные стихи.

Думай сердцем. Так почему ты не думаешь так?

Что тебе нужно, человече, чтобы оживить этот орган любви?

Адреналин, электричество, сердечный массаж или кислород?

Думаю и болею.

Он,  такой бешеный,  ввалился ко мне в комнату.

«Ты пил?» - после некоторой паузы спросила я, глядя на его разгорячённые щёки и растрёпанную шевелюру.

Он подошёл к дивану и лицом вниз упал на подушки. Потом лениво только голову повернул в мою сторону и сверкнул блестящим глазом.

«Скажи, вот  ты меня любишь?» - промямлил он  и вдруг  каким-то нечеловеческим рывком поднялся и сел на диване.

Я немного смутилась то ли этому вопросу, то ли этому заискивающему взгляду, то ли его порыву.

Я подумала, что мне, наверное, должно было быть  противно видеть этого недалёкого нетрезвого человека, но что-то во мне возмутилось такой идее и родило неожиданно новую мысль:

            «Мало того, что мне не было противно, этот «недалёкий человек» должен для меня   действительно много значить».

Я с прикрытым спокойствием отвечала: «Люблю, кот».

Никто же не спрашивает, КАК  я люблю, - пронеслось в голове вдогонку.

«Отлично!» – он вскочил, как пришпоренный, и шаркающей походкой направился к мини-бару. Вдруг резко развернулся на месте и неожиданно спокойно сказал: «Тогда у меня к тебе другой вопрос».

 Зависла театральная пауза.

У меня уж тут всё опустилось. В голове промелькнули его рассказы о бабушке-колдунье, которая читала мысли людей, и то, как он пошутил после рассказа: «Сверхъестественные способности передаются через поколение».

Я всё накручивала на палец маленькую ниточку, наконец, он вывернул: «Почему с того дня, как мы с тобой вместе, ты меня постоянно называешь котом?»

Я озарилась приятным облегчением.

Он продолжал, разливая тёмное терпкое вино по бокалам:

«Я уже настолько привык, к тому, что я - Кот, это будто уже второе имя моё. Кажется, что,  если кто-нибудь третий меня назовёт Котом, я ни капли не удивлюсь. В чём вообще дело?»

Он взял бокалы за тонкие ножки и понёс ко мне. Потом дал мне один, сел рядом. Мне на секунду показалось, будто я принимаю из его рук бокал с ядом.

«Ну что, на брудершафт?», - он хитро скосил на меня глаз, и я уже не успела опомниться, как мы пили. Вино по-особенному жгло горло, будто у меня не простое горло, свинцовое, а вино, действительно кислота. Процесс окисления был почти невыносим, и я зажмурила глаза. Слёзы невольно хотели выпрыснуть из глаз, но вдруг я почувствовала знакомое тепло на губах. «Ах, как это всё некстати!» Я резко отодвинулась от него, встала с дивана и сдавленно шепнула: «Мне нужно проветриться».

«Я пойду с тобой», - он мгновенно встал и вихрем ринулся ко мне на встречу.

Я отпрянула в сторону, и он, промахнувшись, повалился,  сонный,  на другой диван.

«Нет, лучше тебе остаться дома. Отдыхай».

Я собрала сумку, накинула пальто и вышла из дома.

 Воздух был прекрасно чист и свеж, тьма и иней уже поглотили город, и намечалась ночь переваривания крыш и леденения луж. Белый пар, как дым от сигареты,  клубами вываливался изо рта и радовал своей молочностью. И куда хочешь, туда и направишь струю. Всегда любила играть с этим живописным потоком. Одно из прекрасных воспоминаний детства, когда выходишь ноябрьским утром: у тебя щиплет нос, хрустит под ногами и валит пар изо рта, а ты идёшь по свежему сочному снежку, будто какой-то ледяной огромный дракон, и чувствуешь, как приглушаются звуки,  мчащиеся через снег.

Так вышла и я, чувствуя себя лишь крошечной ящеркой; снега еще не было, а  покалывало лишь кончики пальцев.

«А если бы уехать из этой мути?», подумала я.

«Куда?», засомневался мой невидимый собеседник.

«Разве некуда?»

Молчание.        

Голос робко прорезал: «Некуда».

«Как некуда? Разве нет выхода?» - я смутилась.

«Сама знаешь».

Да, уехать - не выход. Смыться из  города… но ведь невозможно же будет до конца смыть всё. Что-то да останется.

«Боишься, да?», спросил голос.

«Да. Я боюсь, что ничего нет».

«Лукавишь ты, ты же знаешь всё».

«Может быть».

Эх,  ты, что же чувствовать и знать, когда в голове,  кроме вина нету ничего! Мой организм совершенно отравлен, вот это я знаю.

Грудь наполнил глубокий вздох. Выдох, почему- то дался мне с огромным трудом, будто вместе с воздухом из меня посыпались острые снежинки. Снег!  Невообразимое совпадение, - подумала я, - удивительная романтика. Я даже улыбнулась.

Набережная дошла до меня. Снег падал мимо, он будто не касался моих плеч. Я почувствовала себя обиженной. Передо мной открылась широкая Нева. Неприветливая вода, заливающаяся на ступеньки аварийного причала, стучала по голове. Огни на острове, мостах светились чётко, как никогда, только шпиль Петропавловки почему-то показался мне длиннее, чем обычно.

Снег остановился. Шпиль был, какой-то слишком дерзкий, слишком резкий и неожиданный. Я подумала, что, наверное, на этот шпиль можно было бы насадить несколько китовых тел. Но откуда уж киты в Неве, да и зачем их нанизывать на шпиль. Всё – вино.

Вдруг как - то потянуло вниз, в волны:

«Э, нет, ведьма, не возьмёшь! Вот поплавать бы… пф,-  глупые мысли».   Я поёжилась.

На набережной становилось скучно. Редкие машины, с гулким свистом пролетающие мимо, становились всё реже. Так я стояла минут сорок. К двум часам ночи жизнь Петербурга остановилась недалеко от нуля. Уныло смотрел на меня сверху вниз Зимний дворец, из-за угла хитро выглядывала Зимняя канавка. Я, закоченевшая, отправилась обратно.

«Где же всё-таки мой дом?»

Меня вздёрнуло вверх,  я успела заметить улетающий в сторону ботинок, потом мгновенно - боль, как игла, выстрелила где-то внизу. Меня потянуло за волосы вправо, и я шваркнулась животом о голый асфальт. «Неужели?»

Сознание я не потеряла: через мутную дымку - свет фар, хлопанье  двери  автомобиля, фигуры,  тени,  метания, охи. Потом лицо, седое такое, паникующее, уродливое, мужское. Потом губы, как два синих проводка, елозящие в истерике друг об друга. Много еще было всего там, как на свалке: прикрыто равнодушные брови, которых выдавало редкое нервическое подёргивание волосков, эти чёрные ноздри, маленькие, как норки ос  в  песке. Только глаз не помню, как-то не отпечатались.

Меня подняли, я сообщила моему «убийце» количество его растопыренных пальцев, цвет его шапки, вспомнила своё имя и адрес. Пальцев – три, шапка - зелёная. Всё как надо. Везите.

Кот был тоже, кажется, напуган, всё вино вышло и не вернулось. Бедная,  я была окружена заботой и лаской такой силы, что внутри во мне всё заплакало от умиления и счастья.

Быть спокойным можно, «убийца» сразу же сунул мне некую стопку денег, отдал кучу реверансов и поклонов. Его голубые губы неприятно тёрлись между собой, таких губ, пожалуй, слишком много. Они, как сети расставленные, которые со своего пути не уберёшь.

Кот так преобразился. Всю ночь лежал рядом, светился и смотрел мне в спящий висок, я чувствовала. Наутро наделал неумелых сырников. Они меня-то и разбудили, сочный запах чего-то вкусного, непривычного и нового смутил меня еще во сне.

Я открыла глаза и поняла: Мой дом – здесь.

На кухне одной квартиры сидели две уставшие женщины. Обеим лет по сорок пять, с мешками под глазами и влажными зрачками, с лёгкими морщинами на сухой коже лица. Женщины сидели и пили водку.  Не то чтобы прямо пили, не то, чтобы прямо водку, не то,  чтобы так грубо, как это не свойственно им, женщинам, -  они выпили лишь по две рюмочки:  ровно столько, сколько они  выплакали  слёз за один месяц.  Ни много ни мало. Времени на часах без двух минут одиннадцать, хорошо обставленная кухня озарена ярким светом. На столе полусъеденная ветчина, сельдерей, мандариновые корки.

Одна женщина была, несмотря на морщины,  очень свежа лицом, у нее  хорошие тяжёлые волосы лишь с одним седым волоском и кольцо с маленьким рубинчиком. Вторая  одета в розовый свитер, немного потёртый, имела выпуклую родинку на щеке и тонкие хрупкие руки. Обыкновенные женщины,  и обеим было плохо.

Да  что говорить!  -  Одна тяготилась проблемами другой, поставленными  выше своих, не менее трудно решаемых проблем. Другая -   еле тащила груз своих тяжестей. Обе  - без мужчин. Мужчины – вымирающий вид.

У первой женщины была дочка,  дочке 17 лет. Дочка ещё крылатая, светлая, лучистая, еще не потёртая временем, не поизношенная  несправедливостями мира, злостью людей, не покалеченная мужчинами.  «Повезло», -   думает ее мама и завидует в глубине души.  Поэтому огрызается на все дочкины просьбы. А от этого и семья не дарит счастье.  У другой  -  детей нет вообще. Была любовь, страсть, роман, как хотите. И было очень больно. Поэтому теперь иммунитет на все ножи и острые предметы. Очень хороший иммунитет, такой сильный, что защищает даже от случайного счастья, которое периодически стучится в стенки судьбы.

Первая женщина разлила еще водки по рюмкам. Молча опрокинули, прижали по лимону к носам.  

За дверью кухни стоит клетка с кроликом. Кролик целыми днями молчит, ест траву и лежит на сене. Когда кто-то к нему подходит,  машет ушками  туда-сюда. Рад, доволен, что кто-то обратил внимание. Вот так.

Женщины налились румянцем и сразу стали  необыкновенно красивыми.  По-русски  красивыми, но не от того, что выпили, а от того, что приобрели характерный налив щёк  и  весёлый блеск в глазах. Разговорились. Спорили до упаду, плакали вместе над корками мандаринов.

Смешные и грустные русские женщины. 

       Игорь Сушкин был, несомненно, хорошим человеком. Он усердно работал в местном ЖКХ, медленно водил свою подержанную «копеечку», любил свою жену Полину, был ей верен и честен с ней и, как и всякий мужчина в его возрасте, глубоко в душе, где-то на подсознательном слое своего серого вещества, уже давно подумывал о детях. Но в один момент его спокойного размеренного существования  каким-то образом, ни с того ни с сего, судьба преподнесла ему на  голубом подносе череду неприятных неожиданностей, и прекрасная мадам Фортуна развернулась к нему известным местом.

Иными словами, началось хроническое невезение…
Сначала заболела его Полина.  Что-то в животе закололо, он вздулся и стал похож на  гелевый  розовый шар. Врачи долго не могли определить, что же это за болезнь, но, в конце концов, пришли к устрашающему выводу: «Это всё серьёзно, и поэтому Полину надо оперировать».

Игорь Сушкин, конечно, очень постарался, выложил врачам ту сумму, которая им требовалась и которая была заработана честнейшим трудом  пречестнейшего среднего госслужащего.

Полину  кромсали три часа, в итоге вырезали ей аппендикс и отправили отдыхать. Валялась Полина в больнице три недели, из которых две первые Игорь Сушкин просидел в палате у изголовья больной, глядя ей в лицо и сжимая родную ручку. Когда же Полина перестала походить на сельдь, и на её лице появился здоровый румянец, Игорь Сушкин пошёл дорабатывать свои пропуски.

Потом Полину выписали. Игорь Сушкин отвёз её на своей «копеечке» домой, попутно заехав в местный магазинчик и купив по случаю такого быстрого выздоровления вафельный тортик, покрытый восхитительной хрусткой глазурью. Приехав домой, они торжественно сели за стол, предварительно позвав соседку, и распили ароматный бергамотовый чай, закусывая его привезённым наисвежайшим тортом и пришедшимися как  раз кстати, но немного дольше, чем надо было бы завалявшимися сушками с маком…

Казалось, что жизнь прекрасна. Но именно на этих вот самых сушках с маком Игорь Сушкин сломал один из своих, казалось бы, крепких и здоровых зубов.  По дороге к стоматологу он очень разволновался, но, войдя в здание стоматологии и надев на ботинки синие полиэтиленовые мешочки, вдруг почувствовал, что ему немного  полегчало.

— Доктор, что со мной? Что мне делать? - дрожащим голосом спросил Игорь Сушкин у стоматолога после осмотра.

— Я думаю, что надо поставить на вашу шестёрку штифт, - ответил тот прокуренным баритоном, - дело, понимаете ли, серьёзное…

Игорь Сушкин напрягся. Он сразу в красках начал рисовать этот загадочный штифт.

— Почему вы себе вениры на эти два зуба не поставили? - ткнул дантист в челюсть Игорю мозолистым пальцем.

«Господи, что ж мне делать-то?» - с отчаянием подумал Игорь и грустно повёл плечами.

— Ну что, дорогой, — Полина вышла из кухни в коридор навстречу мужу, - как сходил?

— Мне будут ставить штибельт и Венеры, - обречённо вздохнул супруг и обвёл потухшим взором свою маленькую коллекцию магнитов на холодильнике.

— Ну, ничего, ничего, - вздохнула в свою очередь Полина и погладила по голове грустного Игоря Сушкина. От неё пахло мыльным-мыльным средством и докторской колбасой в нарезке, которую складывают в такую пластиковую белую коробочку, обматывают мутным полиэтиленом и выкладывают на прилавок, где она может валяться сколько угодно. Потом её впопыхах схватит какая-нибудь тётенька, забыв взглянуть хоть одной ресничкой на срок годности, а дома этой самой тётке уже ничего и не остаётся, как отварить эти куски или отдать их на поедание любимому Чаки (лохматому золотистому ретриверу). Ведь ему всё равно, что жрать, не правда ли?  Челюсть болела, конечно, сильно, больно, долго и нудно, но самое, наверное, неприятное для Игоря Сушкина было то, что в самом разгаре приступов судорожной боли в подбородке он потерял работу и  напрочь забыл про день рожденья Полины.

Бывает.

Ну, в общем, так он оказался на улице без крыши над головой, без жены, без работы и с уныло подвывающей болью в челюсти.

Зато у него была машина! Да-да! Его чудесная маленькая «копеечка» с уютно поскрипывающим и протёршимся сиденьицем сзади и постоянно отваливающейся откуда- то сверху панелькой. И когда наш герой ложился спать, скрючившись на заднем сиденье, он подолгу смотрел в потолок автомобиля и плакал.

Теперь Игорь Сушкин много катался и гулял по городу. Пока бензин не закончился. Он отыскал не одно очень любопытное место, где любил ранее посиживать, или постаивать, или полёживать, теребя свои отросшие клоки бородёнки, думая свою тяжёлую думу или мечтая иногда когда-нибудь привести сюда своих детей…

Сказать, чтоб Игорь Сушкин совсем уж бездельничал и ничего не пытался предпринять? Нет, ничуть не бывало. Игорь Сушкин раздумывал, строил грандиознейшие планы и даже иногда переходил к действиям: просил прощения у Полины, чуть ли ей не пятки её розовые лизал, искал временную работу с приличным заработком. Но, глядя на его изнурённый вид, Полина и работодатели не останавливали на нём свой выбор.

И вскоре Игорю Сушкину показалось, что его высосали, выжали, как выжимает половую тряпку профессиональная домохозяйка. Он износился, заглох, взорвался, загорелся, потух и сошёл с дистанции.

В какой-то момент Игорь Сушкин заметил, что у него дёргается левый глаз, борода отросла в полпальца и он не чувствует своего собственного присутствия. Он думал, что хуже быть уже не может, но судьба так не считала. Она издевательски ухмыльнулась и преподнесла ему ещё один неожиданный и каверзный сюрприз. У него отобрали права.

Нет, Игорь Сушкин не был виноват в том, что произошло. По крайней мере, он искренне так считал. В этом, конечно, виноват был тот, кто сидел в том  мерседесе  с ужасным номером БА666Х. Вот и вышел, как говорится, полный  БАХ.

И, конечно, понятно, что доблестная милиция обвинила во всём честного Сушкина, который остался без гроша в кармане, а грузного, тучного и совершенно лысого водителя  «БАХа» отпустила лёгким движением руки, предварительно этой же рукой пересчитав свежие хрустящие банкноты.

Скажите мне, уважаемый читатель, есть ли выход из сложившейся ситуации? Игорь Сушкин, наверное, подумал, что он всё-таки есть. Наш герой вышел из метро. Куда ж ему идти? У него теперь нет никого на всем свете. Ему негде приютиться и не у кого попросить помощи.

И тогда он решил для самого себя, что мир не терпит таких неудачников, и пришло время предать холодному осеннему ветру на полное растерзание хотя бы одного такого  остолопа.

«Мне сразу станет легче!» - воскликнул Игорь Сушкин с почти детским восторгом. С козырька дома рядом вспорхнуло несколько голубей, окропило тёмный асфальт и плечо нашего героя.

«Да, это знак!» - восторженно проговорил он, и в его обезумевших глазах засветилась тупая гордость. Рванувшись, наш герой побежал навстречу идущим по небу грязным облакам и через десять минут оказался на самом верхнем этаже облезлой высотки. Перед винтовой лестницей на крышу Игорь Сушкин остановился, запыхавшись, и прислонился к стенке. Ни одной мысли не билось в его голове.  Только  звездело в глазах и стучало в висках от быстрого бега.  Выровняв дыхание, он тронулся с места и взлетел по винтовой лестнице на крышу.

На крыше было жутковато: сильный ветер здесь набрал свою северную мощь, и казалось, что вместо могучих потоков воздуха с неба низвергается громада горной ледяной воды. Облака здесь были настолько низки, что можно было потрогать их руками. Игорь Сушкин попробовал, но ничего не получилось. Он прыгал, прыгал, но так и не смог схватиться за седые тяжёлые космы чьей-то волнующейся бороды.

Игорю Сушкину эта крыша казалась прекрасной. Он тёрся об одинокие столбики, ложился лицом на голый цемент. Его будоражил свист ветра, а сильные порывы раззадоривали. Он хохотал небу в лицо, танцевал какой-то один известный ему танец с ветром в обнимку, рыдал,  скрючившись на грязном цементе.

Вдруг его торкнуло - он вспомнил, зачем пришёл сюда. Игорь Сушкин поклонился, раздал благосклонные «спасибо за поздравления» наблюдавшим за ним небесным существам и подошёл к краю крыши. Город как на ладони. Но Игорь Сушкин не видел эту прелесть городских сумерек, кое-где зажигающихся огней. Он перегнулся через бортик и глянул вниз.

Перед ним разразилась могучая бездна, полная густого воздуха, сквозь который, казалось, невозможно пробиться.

Несчастный залез на бортик и осторожно распрямился. Перед ним распростерлась сама вечность, перед ним был единственный путь. Сначала Игорь Сушкин посмотрел вниз, на свою ступню. «Она такая большая, - подумал он, - намного больше, чем автомобиль внизу». Потом Игорь некоторое время наблюдал за снующими туда-сюда  людишками, разгружающими какой-то грузовик внизу, у одного из подъездов. «Уж извините, - ухмыльнулся он, - я, видимо, не очень вовремя…»  Затем он поднял свой взгляд выше. Город. Родной его город… единственное, что он обожал в своей жизни, - такая мысль вдруг возникла в его голове. Игорь Сушкин запрокинул голову. Небо…  Зачем ты  принесло ему столько мучений! Но он обманул тебя, обманул!

И тут Игорю Сушкину вдруг стало страшно. По телу побежала жгучая судорога, подогнулось колено, и он чуть не улетел раньше времени в густоту сумерек.  «Повернусь-ка я спиной - так будет легче». Игорь Сушкин осуществил свою идею и закрыл глаза. Его тело расслабилось до последней клеточки, страх ещё беспокоил его, но уже не так сильно. Никогда не был он так прекрасен, как в эти минуты. Спина его, распрямлённая до хруста, делала его облик мужественнее; его руки, раскинутые в разные стороны, напоминали крылья; дыхание его было глубоким и размеренным. Лицо его было спокойно, только изредка подрагивали веки… На их внутренней стороне он вырисовывал себе картину городского пейзажа, находящегося впереди, за границей металлической темноты. Хотелось последний раз взглянуть на город, но Игорь Сушкин чувствовал, что если откроет глаза, то уже не сможет совершить задуманное.

И он шагнул вперёд. Глаза его распахнулись от ужаса ощущения свободного полёта, но тут же он понял свою ошибку - он полетел вперёд, стоя спиной к желанной кончине. Нет, ну  Игорь Сушкин, без сомнений, хороший человек. Но, простите, - дурак дураком.

P. S. Если читателю интересна дальнейшая судьба нашего героя, то автор может вкратце о ней рассказать. После того как Игорь Сушкин грохнулся всей своей тушкой на такой любимый им, но оказавшийся неприятно жёстким цементный пол крыши, то сразу же потерял сознание от ужаса, боли и от гулкого удара головой о рядом находившийся столбик. Очнулся он уже в больнице после трёх бессознательных часов на крыше, после получасового спускания по лестнице несколькими взволнованными мужиками, также бессознательного часа езды в больницу сквозь немалые «пробки», двух часов откачивания и трёх часов сна в палате.

            Открыв глаза, он обнаружил, что перед ним его Полина, ЕГО!  Эти  волосы,  эти глаза,  губы,  нос,  ушки, шейка, грудки, ручки, животик, ножки... -  общем, понял он, что, а точнее,  кто, делает его доподлинно счастливым.  Игорь Сушкин пролежал в больнице месяц - всё-таки хоть и маленькое, но падение произошло. Полина просидела с ним три недели, практически не отлучаясь от койки пострадавшего. С этого момента биографии Игоря Сушкина автор рассказа, увы, потеряла все ниточки и  уздочки и  уже не смогла более раздобыть про него ровным счетом никаких вестей. Он как бы исчез для нее, испарился. Правда, она его тут недавно видела: холёный, в костюме, с Полиной, такой же довольной, прикреплённой к нему за ручку. Он шёл и улыбался своей,  оказывается, даже милой улыбкой... на рекламном плакате.

        Зимой в поездах метро люди обычно сидят  нахохлившись, ссутулившись, постоянно блуждая потерянным взглядом по стенкам вагона. На держание долгих взглядов - табу.  Так я и сидела: на голове  дурацкая шапочка, уставшие глаза слезились, насморк. Бережно придерживала рукой черную сумку на коленях. В сумке - мои любимые кеды и коробка заварных пирожных.  Ну вот, в общем- то, и весь мой портрет. Ах, да! Что же там насчет моего внутреннего мира?

 На  Пионерской вошел мужчина и хорошо поставленным голосом на весь вагон провозгласил: "Оптическая линза нового поколения! С фонариком! " Машинист,  в свою очередь,  сбивчиво напомнил о закрывающихся дверях, двери жахнули у голосистого мужчины за спиной. Но бравый продавец не растерялся. "Сто рублей! С фонариком!" Женщина напротив тяжело вздохнула, взглянула на часы, почесала запястье. Пожилой мужчина в зимнем кепи достал пачку сигарет, ручку и стал, щурясь, списывать на пачку с рекламы напротив цены на кредит. Справа у дверей стояли двое молодых людей и водили пальцами по большим планшетам.

        Скоро прекратятся романтические знакомства в метро. Просто мужчины перестанут что - либо замечать и вообще погрузятся в планшеты и компьютеры с головой. Потом с руками, ногами и остальным телом. И мы все вымрем. Как мамонты. Потому что некому будет  делать детей. Такие мысли и наблюдения вертелись в моей голове.  Горьковская.

Я вышла из вагона, поправила на голове шапочку. Тяжелые сумки и пакеты тянули меня вниз. Я глянула наверх. Под потолком станции вертелась и билась о белую штукатурку ласточка. Розовый мальчишка рядом со мной показал на птичку пальцем. Его огромный,  как шкаф,  папа шикнул на сына и потащил ребенка  к эскалатору. Каким образом птица залетела так глубоко под землю? Через   вентиляцию,  тоннель или вылетела из чей-то клетки? Да и сама ласточка не знала ни того, что ей нужно зимой на станции метро Горьковская, ни того, как она здесь очутилась, как ей отсюда выбраться, ни даже того, а нужно ли ей вообще улетать куда-то из этого прекрасного душноватого бункера на холодный, жгучий и смертельный мороз.

Это был обыкновенный вечер промозглого декабря. Я натянула на голову зелёную шапку в виде головы лягушки, подняла рюкзак на плечи со ступенек эскалатора, расправила плечи: связь на телефоне полностью восстановилась.

Сегодня восьмое, да, значит,  через 2 месяца мой День Рожденья. Что-то не радовала меня перспектива становиться еще на 365 дней  ближе к смерти. Позитивные мысли.

Ну что ж поделать.

Меня выплюнуло метро вместе с несколькими счастливчиками. Воздух, пропитанный кашлем и больными зевками, влился мне в лёгкие глубоким потоком, спину слегка задела закрывающаяся расхлябанная   дверь с надписью «Входа нет».

Заветы на рекламных вывесках светились в ночи красным, жёлтым, синим, сутулые люди бежали куда-то и дымили папиросами. Я ускорила шаг. «Всё-таки шаг обнадёживает». Прошла мимо огромного книжного магазина в подвале, мимо фиолетовой искусственной ёлки. Вон, моя белая маршрутка, через дорогу. И тут вдруг взгляд мой упал вниз. В грузной коляске сидел маленький мальчик с мягкими щёчками и улыбался. В ручке он держал маленького плюшевого коня с рогом, над малышом нависла его мама в  шерстяном берете, со скрипом открывающая шоколадку. Зелёный свет. И я, слегка улыбнувшись, прошла мимо, быстрее, чем обычно, и,  только сев в свою маршрутку поняла: а ведь мальчик улыбался именно мне.

За шиворотом будто дунул маленький духовой оркестр - я оторопела. Посмотрела на свою ладонь и ахнула – она показалась мне меньше, чем обычно. Голова закружилась, я с дрожью в сердце полезла в сумку за телефоном, и мне показалось, будто я нащупала игрушечную голову мягкого коня. «Что за бред, откуда кони в моей сумке… » С секундным немым криком я выдернула руку и ошарашено обнаружила, что рука моя стала прежней. Коня в сумке не было. Сердце бухало в глазах, я сглотнула подбиравшуюся горечь и невольно оглянулась на тротуар, где стояла та  мамашка с малышом. На их месте ждал маршрутку какой-то нервный молодой человек со скрипичным футляром.

«Девушка, с вами всё в порядке?» - ко мне обратился сидящий рядом мужчина с широкими седыми усами.

«Нет, не всё», -  вымолвилось у меня, а я продолжала глядеть на машущего рукой скрипача.

«Ну ладно, раз в порядке, то хорошо. А то, смотрите, у вас видок-то.. кхе-кхе.. неважный. Спать надо больше, да я, что, понимаю, что ж. Сам студентом был,  и мы с ребятами там ээх…»

Что?? - я будто вынырнула на поверхность. Дверь маршрутки с треском захлопнулась,  и корабль, слегка волнуясь, тронулся. Усы всё продолжали свою поучительную повесть.

Мне показалось или этот мужчина меня не услышал?

Кое-как доехала до дома, не задавая себе никаких вопросов, рухнула – мёртвая - в постель.

На следующий день я проспала экзамен. Резко села на кровати от охватившего меня ужаса. Часы показывали два часа по полудню, экзамен уже смог бы пройти раз шесть. На телефоне 32 пропущенных вызова: три - от однокурсников, остальные - от  друга. На домашнем автоответчике пять сообщений.

Папа, с которым мы вдвоём живём уже 6 лет после побега моей матери во Францию, видимо,  ушёл в 7 утра на раннюю смену. Странное стечение обстоятельств.

Меня подхватили суматошные мысли. Я  подходила то к телефону, то к компьютеру, то пыталась отыскать, что одеть. Расстройство и негодование растекалось по мне небольшими цунами и накрывало выжившие маленькие светлые островки. Я пошла в ванную комнату, сняла серёжки, заплела косу, схватилась за зубную щётку и вдруг, глянув в зеркало на себя, всё вспомнила.  В глазах помутилось, я вдруг сложилась пополам и, распрямившись, кинулась к шкафу в прихожей. Барабаны выжидающе били по ушам.

   Ботинки, ботинки, зонты, плащи, вот, пыльный пакет. Сколько он не раскрывался? Перед глазами возникало личико улыбающегося малыша, седые шевелящиеся усы решительно командовали: « Откры-вай!», а пальцы не слушались, судорожно дрожали и с трудом развязывали полиэтиленовый пакет.

       И вот, наконец, в руках у меня была моя детская игрушка. Плюшевый розовый единорог смотрел на меня тёмными глазами и выжидательно молчал. Я нащупала в животе коня уплотнение и, поднявшись с пола, побежала за ножом на кухню. Брюхо единорога было аккуратно вскрыто, и внутри я обнаружила скомканный кусочек бумаги.  Щёки горели от нетерпенья: у зеркала я вспомнила, как моя покойная бабушка завещала мне вскрыть этого единорога после её смерти и узнать, что же внутри. Я забыла об этом  напрочь, а она говорила: «Иди и смотри, а коня держи рядом. Когда придёт срок – узнаешь, зачем так».

Мои ловкие пальцы пианиста подводили – бумажка выскальзывала из резких рук раза  два и настойчиво улетала на пол. Наконец, я сосредоточила свои трепещущие мысли и, сев на стул, развернула мятый комочек.

На белой бумаге размером с четверть ладони было написано чёрными чернилами:    

                        Любовь.

Вместо предисловия_____________________стр. 1

Пианист________________________________стр. 2-4

Элементарная анатомия__________________стр. 4-6

Где ты?________________________________стр. 6-11

Водка_________________________________ стр. 11-12

История одного неудачника_______________стр. 12-19

Ласточка_______________________________стр. 20-21

Страдания единорога____________________стр. 22-25

ФИО  автора:  Сабянина Анастасия Алексеевна 

НОМИНАЦИЯ:           «ПРОЗА   (РАССКАЗЫ) »

Ученица   11 «А» класса

ГБОУ школа  №605 с углубленным изучением немецкого языка,    адрес школы: 194352 пр. Просвещения дом 46 корпус 4, электронная почта: 605@shko.la   

домашний адрес и телефон: Выборгское шоссе, д.27/3, кв 440

Адрес электронной почты автора: anastasiamer@hotmail.com

ФИО руководителя: Белякова Марина Михайловна

Адрес электронной почты руководителя: marina.belyakova.1964@mail.ru