Для маленьких читателей

Евгений Пермяк «Пичугин мост».

По пути в школу ребята любили разговаривать о подвигах.

— Хорошо бы, — говорит один, — на пожаре ребёнка спасти!

— Даже самую большую щуку поймать — и то хорошо, — мечтает второй. — Сразу про тебя узнают.

— Лучше всего на Луну полететь, — говорит третий мальчик. — Тогда уж во всех странах будут знать.

А Сема Пичугин ни о чём таком не думал. Он рос мальчиком тихим и молчаливым.

Как и все ребята, Сема любил ходить в школу короткой дорогой через речку Быстрянку. Эта маленькая речка текла в крутых бережках, и перескакивать через неё было очень трудно. В прошлом году один школьник не доскочил до того берега и сорвался. В больнице даже лежал. А этой зимой две девочки переходили речку по первому льду и оступились. Повымокли. И тоже крику всякого было много.

Ребятам запретили ходить короткой дорогой. А как длинной пойдёшь, когда короткая есть!

Вот и задумал Сема Пичугин старую ветлу с этого берега на тот уронить. Топор у него был хороший. Дедушкой точёный. И стал он рубить им ветлу.

Нелёгким оказалось это дело. Уж очень была толста ветла. Вдвоём не обхватишь. Только на второй день рухнуло дерево. Рухнуло и легло через речку.

Теперь нужно было обрубить у ветлы ветви. Они путались под ногами и мешали ходить. Но когда обрубил их Сема, ходить стало ещё труднее. Держаться не за что. Того гляди, упадёшь. Особенно если снег.

Решил Сема приладить перильца из жердей.

Дед помог.

Хороший мостишко получился. Теперь не только ребята, но и все другие жители стали ходить из села в село короткой дорогой. Чуть кто в обход пойдёт, ему обязательно скажут:

— Да куда ты идёшь за семь вёрст киселя хлебать! Иди прямиком через Пичугин мост.

Так и стали его называть Семиной фамилией — Пичугин мост. Когда же ветла прогнила и ходить по ней стало опасно, колхоз настоящий мосток перекинул. Из хороших брёвен. А название мосту осталось прежнее — Пичугин.

Вскоре и этот мост заменили. Стали спрямлять шоссейную дорогу. Прошла дорога через речку Быстрянку, по той самой короткой тропинке, по которой ребята бегали в школу.

Большой мост возвели. С чугунными перилами. Такому можно было дать громкое название. Бетонный, скажем… Или какое-нибудь ещё. А его все по-старому называют — Пичугин мост. И никому даже в голову не приходит, что этот мост можно назвать как-то по-другому.

Вот оно как в жизни случается.

«Как Маша стала большой».

Маленькая Маша очень хотела вырасти. Очень. А как это сделать, она не знала. Всё перепробовала. И в маминых туфлях ходила. И в бабушкином капоте сидела. И причёску, как у тети Кати, делала. И бусы примеряла. И часы на руку надевала.

Ничего не получалось. Только смеялись над ней да подшучивали.

Один раз как-то Маша вздумала пол подметать. И подмела. Да так хорошо подмела, что даже мама удивилась:

— Машенька! Да неужели ты у нас большая становишься?

А когда Маша чисто-начисто вымыла посуду да сухо-насухо вытерла её, тогда не только мама, но и отец удивился. Удивился и при всех за столом сказал:

— Мы и не заметили, как у нас Мария выросла. Не только пол метёт, но и посуду моет.

Теперь все маленькую Машу называют большой. И она себя взрослой чувствует, хотя и ходит в своих крошечных туфельках и в коротеньком платьице. Без причёски. Без бус. Без часов.

Не они, видно, маленьких большими делают.

«Самое страшное».

Вова рос крепким и сильным мальчиком. Все боялись его. Да и как не бояться такого! Товарищей он бил.

В девочек из рогатки стрелял. Взрослым рожи строил. Собаке Пушку на хвост наступал. Коту Мурзею усы выдёргивал. Колючего ёжика под шкаф загонял. Даже своей бабушке грубил.

Никого не боялся Вова. Ничего ему страшно не было. И этим он очень гордился. Гордился, да недолго.

Настал такой день, когда мальчики не захотели с ним играть. Оставили его — и всё. Он к девочкам побежал. Но и девочки, даже самые добрые, тоже от него отвернулись.

Кинулся тогда Вова к Пушку, а тот на улицу убежал. Хотел Вова с котом Мурзеем поиграть, а кот на шкаф забрался и недобрыми зелёными глазами на мальчика смотрит. Сердится.

Решил Вова из-под шкафа ёжика выманить. Куда там! Ёжик давно в другой дом жить перебрался.

Подошёл было Вова к бабушке. Обиженная бабушка даже глаз не подняла на внука. Сидит старенькая в уголке, чулок вяжет да слезинки утирает.

Наступило самое страшное из самого страшного, какое только бывает на свете: Вова остался один.

Один-одинёшенек!

«Смородинка».

Танюша много слышала о черенках, а что это такое — не знала.

Однажды отец принёс пучок зелёных прутиков и сказал:

— Это смородиновые черенки. Будем, Танюша, смородину сажать.

Стала Таня разглядывать черенки. Палочки как палочки — чуть длиннее карандаша. Удивилась Танюша:

— Как же из этих палочек вырастет смородина, когда у них нет ни корешков, ни веточек?

А отец отвечает:

— Зато на них почки есть. Из нижних почек пойдут корешки. А вот из этой, верхней, вырастет смородиновый куст.

Не верилось Танюше, что маленькая почка может стать большим кустом. И решила проверить. Сама решила смородинку вырастить. В палисаднике. Перед избой, под самыми окнами. А там лопухи с репейником росли. Да такие цепкие, что и не сразу выполешь их.

Бабушка помогла. Повыдергали они лопухи да репейники, и принялась Танюша землю вскапывать. Нелёгкая это работа. Сперва надо дёрн снять, потом комья разбить. А дёрн у земли толстый да жёсткий. И комья твёрдые.

Много пришлось поработать Тане, пока земля покорилась. Мягкой стала да рыхлой.

Разметила Таня шнурком и колышками вскопанную землю. Всё сделала, как отец велел, и посадила рядками смородиновые черенки. Посадила и принялась ждать.

Пришёл долгожданный день. Проклюнулись из почек ростки, а вскоре появились и листочки.

К осени из ростков поднялись небольшие кустики. А ещё через год они зацвели и дали первые ягоды. По маленькой горсточке с каждого куста.

Довольна Таня, что сама смородину вырастила. И люди радуются, глядя на девочку:

— Вот какая хорошая «смородинка» у Калинниковых растёт. Настойчивая. Работящая. Черноглазая, с белой ленточкой в косе.

«Первая рыбка».

Юра жил в большой и дружной семье. Все в этой семье работали. Только один Юра не работал. Ему всего пять лет было.

Один раз поехала Юрина семья рыбу ловить и уху варить. Много рыбы поймали и всю бабушке отдали. Юра тоже одну рыбку поймал. Ерша. И тоже бабушке отдал. Для ухи.

Сварила бабушка уху. Вся семья на берегу вокруг котелка уселась и давай уху нахваливать:

 — От того наша уха вкусна, что Юра большущего ерша поймал. Потому наша уха жирна да навариста, что ершище жирнее сома.

А Юра хоть и маленький был, а понимал, что взрослые шутят. Велик ли навар от крохотного ершишки? Но он всё равно радовался. Радовался потому, что в большой семейной ухе была и его маленькая рыбка.

«Двойка».

На школьном дворе жила кудлатая собачонка. Её звали Двойка. За что ей дали такую кличку, никто не знал.

 Но малыши всё равно обижали её.

 — Ax ты, негодная Двойка!.. Вот тебе!.. Вот тебе!..

 В Двойку бросали камни, загоняли её в кусты. Она жалобно скулила.

 Однажды учительница Мария Ивановна увидела это и сказала:

 — Разве можно плохо относиться к собаке только за то, что у неё плохое имя? Мало ли кому на свете даны плохие имена. Ведь не по ним судят.

 Малыши смолкли. Задумались над этими словами. А потом приласкали Двойку и угостили её, кто чем мог. Вскоре оказалось, что Двойка очень хорошая и понятливая собачонка. Её даже хотели назвать Пятёркой, но одна девочка сказала:

 — Ребята, разве дело в имени?..

«Новые имена».

У главного конюха, у Корнея Сергеевича, водились хорошие охотничьи собаки. Щенков от этих собак Корней всегда раздавал колхозным ребятишкам.

Вот и на этот раз семеро маленьких счастливцев с нетерпением ждали того дня, когда щенки немного подрастут и можно будет их взять у матери.

─ Только чур, ─ говорит Корней, ─ я отдам вам щенят с одним уговором. Пусть каждый придумает своему щенку новое имя. Придумает и держит про себя. Чтобы другие не повторяли. А то в нашем селе и без того бегает десяток Полканов да штук двадцать Стрелок, а уж Шариков и не пересчитаешь сколько. Нужны новые имена.

─ Придумаем,─ сказали ребята.

И придумали.

Настал день, когда можно было раздать детям щенков. Пришли ребята к Корнею Сергеевичу, и каждый шепнул ему на ухо новое, неслыханное в селе имя.

Шепнул первый мальчик ─ дядя Корней похвалил его. Шепнул второй ─ Корней Сергеевич тоже похвалил, но улыбнулся. Шепнул третий ─ старик захохотал. До шестого очередь дошла ─ веселый дяденька Корней еле прокашлялся от смеха.

─ Над чем это он? ─ удивляются ребята.

А когда они объявили вслух имена своих питомцев, всем стало смешно. Потому что шестерых щенят назвали Спутниками, а одного Ракетой.

Ничего не сделаешь. В этом году это были самые новые имена.

«Чужая калитка».

Алёша Хомутов рос мальчиком старательным, заботливым и работящим. За это его очень любили в семье. Больше всех Алёшу любил дедушка. Любил и как мог помогал ему расти хорошим человеком.

Попросит Алёша научить его ловушки на хорьков ставить — пожалуйста! Трудно ли деду показать, как эти ловушки ставятся?

Дрова пилить вздумает Алёша — милости просим! Дед за одну ручку пилы держится, внук — за другую. Помучится парень да научится.

Так и во всём… Красить ли крылечко захочет малец, огурцы ли на окошке в ящике выращивать — дедушка никогда не отказывал.

Вот так и жил Алёша. Всех в своей большой семье радовал и сам радовался, трудовым человеком себя чувствовал.

Хорошо на свете жить, когда у тебя дело есть, когда руки у тебя хваткие. Даже в пасмурный день на душе светло и весело. Но как-то и с Алёшей случилось такое, что пришлось призадуматься.

Всё началось с того, что пошёл он с дедом в лес тетеревов добывать. А дорога в лес шла через садовый питомник, где выращивались молодые деревца. Питомник был хорошо огорожен, чтобы стадо не забредало и не топтало саженцы и зайцы чтоб не забирались: а то обгложут кору молодых яблонек или груш — и конец.

Подошли Алёша с дедом к питомнику и видят, что калитка открыта. Хлопает калитка на ветру, щеколда у неё оторвана.

Алёша и говорит дедушке:

 — Хозяева тоже мне! Щеколду привернуть не могут! Потому что чужая это калитка и никому до неё нет дела. Правда, дедушка?

— Что там говорить, Алёшенька, хозяева неважные, — поддержал дедушка разговор. — Ведь и петли у калитки не,худо бы сальцем смазать, а то, того и гляди, переест их ржа и свалится калитка на землю.

— Конечно, свалится, — согласился Алёша. — Она и так еле-еле держится. Плохо, дедушка, быть чужой калиткой.

— Да уж куда хуже, — засмеялся дед. — То ли наша калитка. И синей красочкой покрашена, и петельки нутряным сальцем смазаны, и щеколда у неё звенит «трень-брень», как музыка. Своё, оно и есть своё… — Дед хитровато посмотрел на внука, и они пошли дальше.

Долго ходили по лесу. Трёх тетеревов добыли и двух рябчиков. Находились по лесным чащобам да колдобинам так, что еле ноги волочат. Отдохнуть бы охотникам, да сыро в лесу.

Дед говорит:

 — Сейчас на просеку выйдем, там скамейка есть.

Вышли на просеку. Смотрит Алёша — и правда скамейка стоит, в землю вкопанная. Почернела от времени, столбики мохом поросли. Обрадовался Алёша, сел на скамью, как на диван, и ноги вытянул. Хорошо!

Посидел Алёша, отдохнул немного и спрашивает:

 — А чья это скамейка, деда?

— Да ничья, — ответил дед. — Общая.

— Но ведь кто-то же сделал её и в землю вкопал?

— Конечно. Не сама же скамья сделалась и в землю вкопалась. Какой-то хороший человек её смастерил, который не о себе одном думает, а обо всех людях.

— А кто он, дедушка, этот человек?

— Откуда мне знать? Может быть, лесник какой или просто сердечный старик, а может быть, и малый вроде тебя. Никто того человека не знает, а все спасибо ему говорят. Жаль вот только скамейке этой скоро конец придёт. Столбики у неё подопрели. Да и доска черным-черна. Не то что наша скамеечка у ворот — ухоженная да покрашенная.

Задумался Алёша над дедовыми словами. Всю дорогу молчал и дома за столом тоже молчал.

— Устал, наверно, милый сын? — спросил Алёшу отец.

— А может, с дедом не поладил? — спросила бабушка.

— Да нет, — отмахнулся Алёша, — не устал я и с дедушкой поладил.

Прошла неделя, а может быть, и две.

Опять отправились дед с внуком на охоту. Подошли они к садовому питомнику. Глядит дед — и глазам не верит. Щеколда у калитки привинчена, петли салом смазаны, а сама калитка синей краской покрашена, сияет, как небо в мае месяце.

— Алёшка, ты погляди, — указывает дед, — никак, у чужой калитки родня появилась.

— Наверно, — отвечает Алёша и дальше идёт.

Шли они по старой дороге и на просеку вышли. Добрались до скамейки, где в прошлый раз отдыхали, а скамейку не узнать: столбики новые вкопаны, доска той же синей краской покрашена, что и калитка, да еще спинка у скамьи появилась.

— Вот тебе и на! — удивился дед. — И у ничьей скамейки хозяин нашёлся. Знал бы я этого мастера, в пояс бы ему поклонился и руку пожал.

Тут дед посмотрел на Алёшу и спросил:

 — А ты не знаешь этого мастера, внучек?

— Знаю, дедушка, только он называть себя не велел.

— Это почему же?

— Не любит он хвалиться. Да и не он один всё это делал.

Дед заглянул внуку в глаза и сразу догадался, кто скамейку починил, кто щеколду привинтил и калитку покрасил. Глаза у внука были ясные и счастливые.

— Приходит, значит, такое время, Алексей, — сказал дед, — когда всё оказывается своим да нашим.

За лесом в это время поднялось позднее зимнее солнце. Оно осветило дым далёкого завода. Алёша залюбовался золотистым дымом. Дед заметил это и снова заговорил:

 — А завод-то, Алёша, который дымит, тоже может ничьим показаться, если глядеть на него, не подумавши. А он наш, как и вся наша земля и всё, что на ней есть.

Г.-Х. Андерсен «Девочка со спичками»

Как холодно было в этот вечер! Шел снег, и сумерки сгущались. А вечер был последний в году - канун Нового года. В эту холодную и темную пору по улицам брела маленькая нищая девочка с непокрытой головой и босая. Правда, из дому она вышла обутая, но много ли было проку в огромных старых туфлях? Туфли эти прежде носила ее мать - вот какие они были большие,- и девочка потеряла их сегодня, когда бросилась бежать через дорогу, испугавшись двух карет, которые мчались во весь опор. Одной туфли она так и не нашла, другую утащил какой-то мальчишка, заявив, что из нее выйдет отличная люлька для его будущих ребят.

Вот девочка и брела теперь босиком, и ножки ее покраснели и посинели от холода. В кармане ее старенького передника лежало несколько пачек серных спичек, и одну пачку она держала в руке. За весь этот день она не продала ни одной спички, и ей не подали ни гроша. Она брела голодная и продрогшая и так измучилась, бедняжка!

Снежинки садились на ее длинные белокурые локоны, красиво рассыпавшиеся по плечам, но она, право же, и не подозревала о том, что они красивы. Изо всех окон лился свет, на улице вкусно пахло жареным гусем - ведь был канун Нового года. Вот о чем она думала!

Наконец девочка нашла уголок за выступом дома. Тут она села и съежилась, поджав под себя ножки. Но ей стало еще холоднее, а вернуться домой она не смела: ей ведь не удалось продать ни одной спички, она не выручила ни гроша, а она знала, что за это отец прибьет ее; к тому же, думала она, дома тоже холодно; они живут на чердаке, где гуляет ветер, хотя самые большие щели в стенах и заткнуты соломой и тряпками.

Ручонки ее совсем закоченели. Ах, как бы их согрел огонек маленькой спички! Если бы только она посмела вытащить спичку, чиркнуть ею о стену и погреть пальцы! Девочка робко вытянула одну спичку и... чирк! Как спичка вспыхнула, как ярко она загорелась! Девочка прикрыла ее рукой, и спичка стала гореть ровным светлым пламенем, точно крохотная свечечка.

Удивительная свечка! Девочке почудилось, будто она сидит перед большой железной печью с блестящими медными шариками и заслонками. Как славно пылает в ней огонь, каким теплом от него веет! Но что это? Девочка протянула ноги к огню, чтобы погреть их, - и вдруг... пламя погасло, печка исчезла, а в руке у девочки осталась обгорелая спичка.

Она чиркнула еще одной спичкой, спичка загорелась, засветилась, и когда ее отблеск упал на стену, стена стала прозрачной, как кисея. Девочка увидела перед собой комнату, а в пей стол, покрытый белоснежной скатертью и уставленный дорогим фарфором; на столе, распространяя чудесный аромат, стояло блюдо с жареным гусем, начиненным черносливом и яблоками! И всего чудеснее было то, что гусь вдруг спрыгнул со стола и, как был, с вилкой и ножом в спине, вперевалку заковылял по полу. Он шел прямо к бедной девочке, но... спичка погасла, и перед бедняжкой снова встала непроницаемая, холодная, сырая стена.

Девочка зажгла еще одну спичку. Теперь она сидела перед роскошной рождественской елкой. Эта елка была гораздо выше и наряднее той, которую девочка увидела в сочельник, подойдя к дому одного богатого купца и заглянув в окно. Тысячи свечей горели на ее зеленых ветках, а разноцветные картинки, какими украшают витрины магазинов, смотрели на девочку. Малютка протянула к ним руки, но... спичка погасла. Огоньки стали уходить все выше и выше и вскоре превратились в ясные звездочки. Одна из них покатилась по небу, оставив за собой длинный огненный след.

"Кто-то умер", - подумала девочка, потому что ее недавно умершая старая бабушка, которая одна во всем мире любила ее, не раз говорила ей: "Когда падет звездочка, чья-то душа отлетает к богу".

Девочка снова чиркнула о стену спичкой и, когда все вокруг осветилось, увидела в этом сиянии свою старенькую бабушку, такую тихую и просветленную, такую добрую и ласковую.

- Бабушка, - воскликнула девочка, - возьми, возьми меня к себе! Я знаю, что ты уйдешь, когда погаснет спичка, исчезнешь, как теплая печка, как вкусный жареный гусь и чудесная большая елка!

И она торопливо чиркнула всеми спичками, оставшимися в пачке, - вот как ей хотелось удержать бабушку! И спички вспыхнули так ослепительно, что стало светлее, чем днем. Бабушка при жизни никогда не была такой красивой, такой величавой. Она взяла девочку на руки, и, озаренные светом и радостью, обе они вознеслись высоко-высоко - туда, где нет ни голода, ни холода, ни страха, - они вознеслись к богу.

Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щечках ее играл румянец, на губах - улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года. Новогоднее солнце осветило мертвое тельце девочки со спичками; она сожгла почти целую пачку.

- Девочка хотела погреться, - говорили люди. И никто не знал, какие чудеса она видела, среди какой красоты они вместе с бабушкой встретили Новогоднее Счастье.

Г.Х. Андерсен «Снеговик»

- Так и хрустит во мне! Славный морозец! - сказал снеговик. - Ветер-то, ветер-то так и кусает! Просто любо! А ты что таращишься, пучеглазое? - Это он про солнце говорил, которое как раз заходило. - Впрочем, валяй, валяй! Я и не моргну! Устоим!

Вместо глаз у него торчали два осколка кровельной черепицы, вместо рта красовался обломок старых граблей; значит, он был и с зубами.

На свет он появился под радостные "ура" мальчишек, под звон бубенчиков, скрип полозьев и щелканье извозчичьих кнутов.

Солнце зашло, и на голубое небо выплыла луна, полная, ясная!

- Ишь, с другой стороны ползет! - сказал снеговик. Он думал, что это опять солнце показалось. - Я все-таки отучил его пялить на меня глаза! Пусть себе висит и светит потихоньку, чтобы мне было видно себя!.. Ах, как бы мне ухитриться как-нибудь, сдвинуться! Так бы и побежал туда на лед покататься, как давеча мальчишки! Беда - не могу сдвинуться с места!

- Вон! Вон! - залаял старый цепной пес; он немножко охрип - ведь когда-то он был комнатною собачкой и лежал у печки. - Солнце выучит тебя двигаться! Я видел, что было в прошлом году с таким, как ты, и в позапрошлом тоже! Вон! Вон! Все убрались вон!

- О чем ты толкуешь, дружище? - сказал снеговик. - Вон та пучеглазая выучит меня двигаться? - Снеговик говорил про луну. - Она сама-то удрала от меня давеча; я так пристально посмотрел на нее в упор! А теперь вон опять выползла с другой стороны!

- Много ты мыслишь! - сказал цепной пес. - Ну да, ведь тебя только что вылепили! Та, что глядит теперь, луна, а то, что ушло, солнце; оно опять вернется завтра. Уж оно подвинет тебя - прямо в канаву! Погода переменится! Я чую - левая нога заныла! Переменится, переменится!

- Не пойму я тебя что-то! - сказал снеговик. - А сдается, ты сулишь мне недоброе! То красноглазое, что зовут солнцем, тоже мне не друг, я уж чую!

- Вон! Вон! - пролаяла цепная собака, три раза повернувшись вокруг самой себя, и улеглась в своей конуре спать.

Погода и в самом деле переменилась. К утру, вся окрестность была окутана густым, тягучим туманом; потом подул резкий, леденящий ветер и затрещал мороз. А что за красота, когда взошло солнышко!

Деревья и кусты в саду стояли все покрытые инеем, точно лес из белых кораллов! Все ветви словно оделись блестящими белыми цветочками! Мельчайшие разветвления, которых летом и не видно из-за густой листвы, теперь ясно вырисовывались тончайшим кружевным узором ослепительной белизны; от каждой ветви как будто лилось сияние! Плакучая береза, колеблемая ветром, казалось, ожила; длинные ветви ее с пушистою бахромой тихо шевелились - точь-в-точь как летом! Вот было великолепие! Встало солнышко... Ах, как все вдруг засверкало и загорелось крошечными, ослепительно-белыми огоньками! Все было точно осыпано алмазною пылью, а на снегу переливались крупные бриллианты!

- Что за прелесть! - сказала молодая девушка, вышедшая в сад с молодым человеком. Они остановились как раз возле снеговика и смотрели на сверкающие деревья. - Летом такого великолепия не увидишь! - сказала она, вся сияя от удовольствия.

- И такого молодца тоже! - сказал молодой человек, указывая на снеговика. - Он бесподобен!

Молодая девушка засмеялась, кивнула головкой снеговику и пустилась с молодым человеком по снегу вприпрыжку, у них под ногами так и захрустело, точно они бежали по крахмалу.

- Кто такие эти двое? - спросил снеговик цепную собаку. - Ты ведь живешь тут подольше меня; знаешь ты их?

- Знаю! - сказала собака. - Она гладила меня, а он бросал косточки; таких я не кусаю.

- А что же они из себя изображают? - спросил снеговик.

- Паррочку! - сказала цепная собака. - Вот они поселятся в конуре и будут вместе глодать кости! Вон! Вон!

- Ну, а значат они что-нибудь, как вот я да ты?

- Да ведь они господа! - сказал пес. - Куда как мало смыслит тот, кто только вчера вылез на свет божий! Это я по тебе вижу! Вот я так богат и годами и знанием! Я всех, всех знаю здесь! да, я знавал времена получше!.. Не мерз тут в холоде на цепи! Вон! Вон!

- Славный морозец! - сказал снеговик. - Ну, ну, рассказывай! Только не греми цепью, а то меня просто коробит!

- Вон! Вон! - залаял цепной пес. - Я был щенком, крошечным хорошеньким щенком, и лежал на бархатных креслах там, в доме, лежал на коленях у знатных господ! Меня целовали в мордочку и вытирали лапки вышитыми платками! Звали меня Милкой, Крошкой!.. Потом я подрос, велик для них стал, меня подарили ключнице, я попал в подвальный этаж. Ты можешь заглянуть туда; с твоего места отлично видно. Так вот, в той каморке я и зажил как барин! Там хоть и пониже было, да зато спокойнее, чем наверху: меня не таскали и не тискали дети. Ел я тоже не хуже, если не лучше! У меня была своя подушка, и еще там была печка, самая чудеснейшая вещь на свете в такие холода! Я даже уползал под нее!.. О, я и теперь еще мечтаю об этой печке! Вон! Вон!

- Разве уж она так хороша, печка-то? - спросил снеговик. - Похожа она на меня?

- Ничуть! Вот сказал тоже! Печка черна как уголь: у нее длинная шея и медное пузо! Она так и пожирает дрова, огонь пышет у нее изо рта! Рядом с нею, под нею - настоящее блаженство! ее видно в окно, погляди!

Снеговик посмотрел и в самом деле увидал черную блестящую штуку с медным животом; в животе светился огонь. Снеговика вдруг охватило такое страшное желание, - в нем как-будто зашевелилось что-то... Что такое нашло на него, он и сам не знал и не понимал, хотя это понял бы всякий человек, если, разумеется, он не снеговик.

- Зачем же ты ушел от нее? - спросил снеговик пса, он чувствовал, что печка - существо женского пола. - как ты мог уйти оттуда?

- Пришлось поневоле! - сказал цепной пес. - Они вышвырнули меня и посадили на цепь. Я укусил за ногу младшего барчука - он хотел отнять у меня кость! "Кость за кость!" - думаю себе... А они осердились, и я оказался на цепи! Потерял голос... Слышишь, как я хриплю? Вон! Вон! Вот тебе и вся недолга!

Снеговик уже не слушал; он не сводил глаз с подвального этажа, с каморки ключницы, где стояла на четырех ножках железная печка величиной с самого снеговика.

- Во мне что-то странно шевелится! - сказал он. - Неужели я никогда не попаду туда? Это ведь такое невинное желание, отчего бы ему не сбыться! Это мое самое заветное, мое единственное желание! Где же справедливость, если оно не сбудется? Мне надо туда, туда к ней... Прижаться к ней во что бы то не стало, хоть бы разбить окно!

- Туда тебе не попасть! - сказал цепной пес. - А если бы ты и добрался до печки, то тебе конец! Вон! Вон!

- Мне уж и так конец подходит, того и гляди, свалюсь!

Целый день снеговик стоял и смотрел в окно; в сумерки каморка выглядела еще приветливее; печка светила так мягко, как не светить ни солнцу, ни луне! Куда им! Так светит только печка, если брюшко у нее набито. Когда дверцу открыли, из печки метнулось пламя и заиграло ярким отблеском на белом лице снеговика. В груди у него тоже горело пламя.

- Не выдержу! - сказал он. - Как мило она высовывает язык! Как это идет ей!

Ночь была длинная, длинная, только не для снеговика; он весь погрузился в чудесные мечты, - они так и трещали в нем от мороза.

К утру все окна подвального этажа покрылись прекрасным ледяным узором, цветами; лучших снеговик и желать не мог бы, но они скрыли печку! Мороз так и трещал, снег хрустел, снеговику радоваться да радоваться бы, так нет! Он тосковал о печке! Он был положительно болен.

- Ну, это опасная болезнь для снеговика! - сказал пес. - Я тоже страдал этим, но поправился. Вон! Вон! Будет перемена погоды!

И погода переменилась, началась оттепель.

Зазвенела капель, а снеговик таял на глазах, но он не говорил ничего, не жаловался, а это плохой признак. В одно прекрасное утро он рухнул. На месте его торчало только что-то вроде железной согнутой палки; на ней-то мальчишки и укрепили его.

- Ну, теперь я понимаю его тоску! - сказал цепной пес - У него внутри была кочерга! Вот что шевелилось в нем! Теперь все прошло! Вон! Вон!

Скоро прошла и зима.

- Вон! Вон! - лаял цепной пес, а девочки на улице пели:

Цветочек лесной, поскорей распускайся!

Ты, вербочка, мягким пушком одевайся!

Кукушки, скворцы, прилетайте,

Весну нам красну воспевайте!

И мы вам подтянем: ай, люли-люли,

Деньки наши красные снова пришли!

Пойга и Лиса.

Жил юный Пойга Корелянин. Жил житьем у вершины реки. Наехала на него шведка Кулимана [Кулимана, шведка Кулимана – В преданиях карелов сохранилась память о «свейских нагонах» (шведских набегах), которые бывали на Севере в XVI веке. Отсюда сказочная «шведка Кулимана».] , дом и оленей схватила. Пойга и пошел вниз по реке. У Лисьей горы изготовил ловушку и пошел умыться. Видит – на воде карбас, в нем спят. На берегу девица, не спит. Ночь летняя, сияющая.

 Пойга испугался красоты этой девицы:

 – Ты не звезда ли утренница?

 Она засмеялась:

 – Если я звезда, ты, должно быть, месяц молодой. По сказкам, он гоняется за утренней звездой.

 – Чья же ты?

 – Я дочь вдовы Устьянки. В карбасе моя дружина, пять уверенных старух. Плавали по ягоды по мамкину указу.

 Пойга взмолился к ней:

 – Девица, подожди здесь! Я тебе гостинец принесу, лисичку.

 Он к ловушкам поспешил к своим – туда залезли Лисьи дети. Он обрадовался: «Не худой будет подарок для девицы».

 И тут прибежала Лисья мать. Стала бить челом и плакаться:

 – Пойга, милый, отдай мне моих детей!

 Он говорит:

 – На что много плачешь, Лиса? Мне твое горе внятно. Меня самого шведская Кулимана обидела. Возьми детей.

 Пока Лиса да Пойга разговаривали, старух на карбасе заели комары. Устьянкина дочь и уплыла домой…

 Пойга опять идет вниз по реке.

 На новый месяц догоняет его Лисья мать. Пойга удивился:

 – Ты на кого детей-то бросила?

 Лисица говорит:

 – Есть у меня родни-то. Это ты один, как месяц в небе. Я тебя женю на дочери вдовы Устьянки. За твое добро тебе добро доспею.

 Вот они дошли до Устья. Тут сделали шатер из белого моху. Лисица говорит:

 – Пойга, нет ли у тебя хоть медной денежки?

 – У меня серебряных копеек пять.

 Лисица прибежала в дом к Устьянке и говорит:

 – Государыня Устьянка, Пойга, мой сынок, просит мерку-четверик: хочет жито мерить.

 – Возьми.

 Лисина принесла мерку в шатер, запихала в заклеп две серебряные денежки и несет мерку обратно:

 – Государыня Устьянка, дай меру побольше – четвериком мерить долго.

 Вдова дала Лисе полмеру и говорит дочери:

 – Гляди, в четверике-то серебро застряло. Вот какое «жито» меряют, хитряги!

 Лиса опять там в полмеру за обруч влепила три серебряных копейцы и несет обратно. Устьянка опять приметила серебро, однако виду не подала, спрашивает:

 – Для какого случая зерно-то меряли?

 – Жениться собирается.

 – Пожиточному человеку что собираться? Посватался – и все.

 – Государыня Устьянка, я ведь и пришла твою дочку сватать.

 Вдова говорит:

 – Надобно жениха-то в лицо поглядеть.

 Ведет Лисица Пойгу на смотрины и думает: «Не гораздо ты, жених, одет. В чем зверя промышляем, в том и свататься идем». А идут они через болото, по жерди ступают. Лиса и подвернулась Пойге под ноги, он и слетел в болото.

 На сухое место выбрался, заплакал:

 – Испугается меня теперь невеста. Скажет, черт из болота вылез…

 А Лиса над ним впокаточку хохочет:

 – Сохни тут, тетеря косолапая! Я хорошую одежу принесу.

 Лисица к Устьянке прилетела:

 – Как быть, государыня? С женихом-то смех и горе! К вам на смотрины торопился, на болоте подопнулся и ляпнул в грязь. Обиделся, назад пошел.

 Вдова зашумела на Лису:

 – Как это назад пошел?! Глупая ты сватья! Возьми вот мужа моего одежу. Пусть переоденется да к нам, к горячим пирогам.

 Вот Пойга в дом заходит. Невеста шепнула ему украдкой в сенях:

 – Ты виду не показывай, что мы встречались.

 Пойга за столом сидит, ни на кого не глядит, только на себя: глянется ему кафтан василькового сукна, с серебряными пуговками.

 Вдова и шепчет Лисе:

 – Что это жених-то только на себя и смотрит?

 Лисица отвечает:

 – Он в соболях, в куницах ведь привык ходить. Ему неловко в смирном-то кафтанчике.

 Вдова и говорит Пойге:

 – Ну, добрый молодец, сидишь ты – как свеча горишь. Не слышно от тебя ни вздора, ни пустого разговора. Ты и мне и дочке по уму, по сердцу, Однако, по обычаю, надо съездить посмотреть твой дом, твое житье– бытье.

 Пойга смутился: как быть? Ведь дом-то шведка схватила.

 А Лиса ему глазком мигает, чтобы помалкивал, и говорит:

 – Обряжай, Устьянка, карбас. Возьми в товарищи уверенных людей, и поплывем смотреть житье женихово. Не забудь взять в карбас корабельный рог.

 Вот плывет дружина в карбасе: Устьянка с дочкой, Пойга, да Лиса, да пять уверенных старух. Подвигались мешкотно: по реке пороги каменные; однако до вершины добрались.

 На заре на утренней Лисица говорит:

 – Теперь до нашего житья рукой подать. Я побегу по берегу, встречу приготовлю. А вы, как только солнышко взойдет, что есть силы в рог трубите. Гребите к нашему двору и в рог трубите неумолчно.

 Лисица добежала до Пойгина двора и залезла в дом. Шведка Кулимана еще спит-храпит. По стенам висит и по углам лежит Пойгино добро: шкуры лисьи, куньи, беличьи, оленьи.

 В эту пору из-за лесу выглянуло солнце. И по речке будто гром сгремел – затрубили в рог. Кулимана с постели ссыпалась, ничего понять не может.

 А Лисица верещит:

 – Дождалась беды, кикимора? Это Русь трубит!

 Кулимана по избе бегает, из угла в угол суется, лисиц, куниц под печку прячет:

 – Ох, беда! Я-то куда? Я-то куда?

 Лиса говорит:

 – Твои слуги-кнехты где?

 Кулимана вопит:

 – Кнехты мне не оборона! У стада были, у оленей, а теперь, как русский звук учуяли, побежали в запад. Так летят, что пуля не догонит.

 Лиса говорит:

 – Тебе, чертовка, надо спрятаться. Я при дороге бочку видела. Лезь в эту бочку.

 Кулимана толста была, еле запихалась в бочку. Лисица сверху крышку вбила:

 – Хранись тут, Кулимана, в бочку поймана. Не пыши и не дыши. Я потом велю тебя в сторонку откатить.

 А Пойга с гостями уж по берегу идет и невесту свою за руку ведет. Лиса к нему бежит:

 – Гостей ведешь почетных, а на дороге бочка брошена. Ну– ка, гостьюшки-голубушки, спихнем эту бочку в воду, чтоб не рассохлась.

 Пять уверенных старух мигом подкатили бочку к берегу и бухнули с обрыва.

 Кулимана ко дну пошла. Больше никого пугать не будет.

 Устьянка с Пойгой по дому ходит, дом хвалит:

 – Дом у тебя как город! И стоит на месте на прекрасном. Моя дочка будет здесь хозяюшка и тебе помощница.

 Вот сколько добра доспела Пойге Лисья мать за то, что он ее детей помиловал.

Волшебное кольцо

      Жили Ванька двоима с матерью. Житьишко было само последно. Ни послать, ни окутацца и в рот положить нечего. Однако Ванька кажной месяц ходил в город за пенсией. Всего получал одну копейку. Идет оногды с этими деньгами, видит – мужик собаку давит:

      – Мужичок, вы пошто шшенка мучите?

      – А твое како дело? Убью вот, телячьих котлетов наделаю.

      – Продай мне собачку.

      За копейку сторговались. Привел домой:

      – Мама, я шшеночка купил.

      – Што ты, дураково поле?! Сами до короба дожили, а он собаку покупат!

      Через месяц Ванька пенсии две копейки получил. Идет домой, а мужик кошку давит.

      – Мужичок, вы пошто опять животину тираните?

      – А тебе-то како дело? Убью вот, в ресторант унесу.

      – Продай мне.

      Сторговались за две копейки. Домой явился:

      – Мама, я котейка купил.

      Мать ругалась, до вечера гудела.

      Опять приходит время за получкой идти. Вышла копейка прибавки.

      Идет, а мужик змею давит.

      – Мужичок, што это вы все с животными балуете?

      – Вот змея давим. Купи?

      Мужик отдал змея за три копейки. Даже в бумагу завернул. Змея и провещилась человеческим голосом:

      – Ваня, ты не спокаиссе, што меня выкупил. Я не проста змея, а змея Скарапея.

      Ванька с ей поздоровался. Домой заходит:

      – Мама, я змея купил.

      Матка язык с перепугу заронила. На стол забежала. Только руками трясет. А змея затенулась под печку и говорит:

      – Ваня, я этта буду помешшатьсе, покамес хороша квартира не отделана.

      Вот и стали жить. Собака бела да кошка сера, Ванька с мамой да змея Скарапея.

      Мать этой Скарапеи не залюбила. К обеду не зовет, по отчеству не величат, имени не спрашиват, а выйдет змея на крылечке посидеть, дак матка Ванькина ей на хвост кажной раз наступит. Скарапея не хочет здеся жить:

      – Ваня, меня твоя мама очень обижат. Веди меня к моему папы!

      Змея по дороги – и Ванька за ей. Змея в лес – и Ванька в лес. Ночь сделалась. В темной дебри стала перед има высока стена городова с воротами.

      Змея говорит:

      – Ваня, я змеиного царя дочерь. Возьмем извошыка, поедем во дворец.

      Ко крыльцу подкатили, стража честь отдает, а Скарапея наказыват:

      – Ваня, станет тебе мой папа деньги наваливать, ты ни копейки не бери.

      Проси кольцо одно – золотно, волшебно.

      Змеиной папа не знат, как Ваньку принеть, куда посадить.

      – По-настояшшему,– говорит,– вас, молодой человек, нать бы на моей дочери женить, только у нас есь кавалер сговоренной. А мы вас деньгами отдарим.

      Наш Иванко ничего не берет. Одно поминат кольцо волшебно. Кольцо выдали, рассказали, как с им быть.

      Ванька пришел домой. Ночью переменил кольцо с пальца на палец. Выскочило три молодца:

      – Што, новой хозеин, нать?

      – Анбар муки нать, сахару-да насыпьте, масла-да…

      Утром мати корки мочит водой да сосет, а сын говорит:

      – Мама, што печка не затоплена? Почему тесто не окатываш? До ночи я буду пирогов-то ждать?

      – Пирого-ов? Да у нас год муки не бывало. Очнись!

      – Мама, обуй-ко глаза-те да поди в анбар!

      Матка в анбар двери размахнула, да так головой в муку и ульнула.

      – Ваня, откуда?

      Пирогов напекли, наелись, в город муки продали, Ванька купил себе пинжак с корманами, а матери платье модно с шлейфом, шляпу в цветах и в перьях и зонтик.

      Ах, они наредны заходили: собачку белу да кошку Машку коклетами кормят.

      Опять Ванька и говорит:

      – Ты што, мамка, думаш, я дома буду сидеть да углы подпирать?.. Поди, сватай за меня царску дочерь.

      – Брось пустеки говорить. Разве отдадут из царского дворца в эдаку избушку?!

      – Иди сватай, не толкуй дале.

      Ну, Ванькина матерь в модно платье средилась, шляпу широкоперу наложила и побрела за реку, ко дворцу. В палату зашла, на шляпы кажной цветок трясется. Царь с царицей чай пьют сидят. Тут и дочь – невеста придано себе трахмалит да гладит. Наша сватья стала середи избы под матицу:

      – Здрасте, ваше велико, господин анператор. У вас товар, у нас купец. Не отдайте ли вашу дочерь за нашего сына взамуж?

      – И кто такой ваш жених? Каких он родов, каких городов и какого отца сын?

      Мать на ответ:

      – Роду кресьенского, города вашего, по отечесьву Егорович.

      Царица даже чай в колени пролила:

      – Што ты, сватья, одичала?! Мы в жонихах, как в copy каком, роемся-выбираем, дак подет ли наша девка за мужика взамуж? Пускай-вот от нашего дворца да до вашего крыльца мост будет хрустальной. По такому мосту приедем женихово житье смотреть.

      Матка домой вернулась невесела: собаку да кошку на улицу выкинула. Сына ругат:

      – Послушала дурака, сама дура стала. Эстолько страму схватила…

      – На! Неужели не согласны?

      – Обрадовались… Только задачку маленьку задали. Пусть, говорят, от царского дворца да до женихова крыльца мост будет хрустальной, тогда придут жанихово житье смотреть.

      – Мамка, это не служба, а службишка. Служба вся впереди.

      Ночью Иванко переменил кольцо с пальца на палец. Выскочило три молодца:

      – Што, новой хозеин, нать?!

      – Нать, штобы наша избушка свернулась как бы королевскими палатами. А от нашего крыльца до царского дворца мост хрустальной и по мосту машина ходит самосильно.

      Того разу, со полуночи за рекой стук пошел, работа, строительство. Царь да царица спросонья слышат, ругаются:

      – Халера бы их взела с ихной непрерывкой… То субботник, то воскресник, то ночесь работа…

      А Ванькина семья с вечера спать валилась в избушке: мамка на печки, собака под печкой, Ванька на лавки, кошка на шешки. А утром прохватились… На! што случилось!.. Лежат на золоченых кроватях, кошечка да собачка ново помешшенье нюхают. Ванька с мамкой тоже пошли своего дворца смотрять. Везде зерькала, занавесы, мебель магазинна, стены стеклянны. День, а ланпы горят… Толь богато! На крыльцо выгуляли, даже глаза зашшурили. От ихного крыльца до царского дворца мост хрустальной, как колечко светит. По мосту машинка сама о себе ходит.

      – Ну, мама,– Ванька говорит,– оболокись помодне да поди зови анператора этого дива гледеть. А я, как жаних, на машинки подкачу.

      Мама сарафанишко сдернула, барыной народилась, шлейф распустила, зонтик отворила, ступила на мост, ей созади ветерок попутной дунул,– она так на четвереньках к царскому крыльцу и съехала. Царь да царица чай пьют. Мамка заходит резво, глядит весело:

      – Здрасте. Чай да сахар! Вчерась была у вас со сватеньем. Вы загадочку задали: мос состряпать. Дак пожалуйте работу принимать.

      Царь к окошку, глазам не верит:

      – Мост?! Усохни моя душенька, мост!..

      По комнаты забегал:

      – Карону суда! Пальте суда! Пойду пошшупаю, может, ише оптической омман здренья.

      Выкатил на улицу. Мост руками хлопат, перила шатат… А тут ново диво. По мосту машина бежит сухопутно, дым идет и музыка играет. Из каюты Ванька выпал и к анператору с поклоном:

      – Ваше высоко, дозвольте вас и супругу вашу всепокорнейше просить прогуляться на данной машинке. Открыть движение, так сказать…

      Царь не знат, што делать:

      – Хы-хы! Я-то бы ничего, да жона-то как?

      Царица руками-ногами машет:

      – Не поеду! Стрась эка! Сронят в реку, дак што хорошего?!

      Тут вся свита зауговаривала:

      – Ваше величие, нать проехаться, пример показать. А то перед Европами будет канфуз!

      Рада бы курица не шла, да за крыло волокут. Царь да царица вставились в каютку. Свита на запятках. Машина сосвистела, звонок созвонил, музыка заиграла, покатились, значит.

      Царя да царицу той же минутой укачало – они блевать приправились. Которы пароходы под мостом шли с народом, все облеваны сделались. К шшасью, середи моста остановка. Тут буфет, прохладительны напитки. Царя да царицу из каюты вынели, слуги поддавалами машут, их в действо приводят. Ванька с подносом кланяится. Они, бажоны, никаких слов не примают:

      – Ох, тошнехонько… Ох, укачало… Ух, растресло, растрепало… Молодой человек, мы на все согласны! Бери девку. Только вези нас обратно. Домой поворачивай.

      Свадьбу средили хорошу. Пироги из печек летят, вино из бочек льется.

      Двадцать генералов на этой свадьбы с вина сгорело. Троих сеноторов в драки убили. Все торжесво было в газетах описано. Молодых к Ваньке в дом свезли.

      А только этой царевны Ванька не надо был. У ей в заграницы хахаль был готовой. Теперь и заприпадала к Ваньки:

      – Супруг любезной, ну откуда у тебя взелось эдако богасьво? Красавчик мой, скажи!

      Скажи да скажи и боле никаких данных. Ванька не устоял против этой ласкоты, взял да и россказал. Как только он заспал, захрапел, царевна сташшила у его с перста кольцо и себе с пальца на палец переменила. Выскочило три молодца:

      – Што, нова хозейка, нать!..

      – Возьмите меня в этих хоромах, да и с мостом и поставьте среди городу Парижу, где мой миленькой живет.

      Одночасно эту подлу женщину с домом да и с хрустальным мостом в Париж унесло, а Ванька с мамкой, с собакой да с кошкой в прежней избушке оказались. Только Иванко и жонат бывал, только Егорович с жоной сыпал! Все четверо сидят да плачут.

      А царь собрался после обеда к молодым в гости идти, а моста-то и нету, и дому нету. Конешно, обиделся, и Ваньку посадили в казематку, в темну.

      Мамка, да кошечка, да собачка христа-ради забегали. Под одным окошечком выпросят, под другим съедят. Так пожили, помаялись, эта кошка Машка и говорит собаке:

      – Вот што, Белой, сам себе на радось нихто не живет. Из-за чего мы бьемся?

      Давай, побежим до города Парижа к той б…и Ванькино кольцо добывать.

      Собачка бела да кошка сера кусочков насушили и в дорогу переправились через реку быстру и побрели лесами темныма, пошли полями чистыма, полезли горами высокима.

      Сказывать скоро, а идти долго. Вот и город Париж. Ванькин дом искать не долго. Стоит середи города и мост хрустальной, как колечко. Собака у ворот спреталась, а кошка зацарапалась в спальну. Ведь устройство знакомо.

      Ванькина молодуха со своим прихохотьем на кровати лежит и волшебно кольцо в губах держит. Кошка поймала мыша и свистнула царевне в губы. Царевна заплевалась, кольцо выронила. Кошка кольцо схватила да в окно да по крышам, по заборам вон из города! Бежат с собачкой домой, радехоньки. Не спят, не едят, торопятся. Горы высоки перелезли, чисты поля перебежали, через часты дебри перебрались. Перед има река быстра, за рекой свой город. Лодки не привелось – как попасть? Собака не долго думат:

      – Слушай, Маха, я вить плаваю хорошо, дак ты с кольцом-то седь ко мне на спину, живехонько тебя на ту сторону перепяхну.

      Кошка говорит:

      – Кабы ты не собака, дак министр бы была. Ум у тебя осударсьвенной.

      – Ладно, бери кольцо в зубы да молчи. Ну, поехали!

      Пловут. Собака руками, ногами хлопат, хвостом правит, кошка у ей на загривки сидит, кольцо в зубах крепит. Вот и середка реки. Собака отдувается:

      – Ты, Маха, молчи, не говори, не утопи кольца-то!

      Кошка ответить некак, рот занет… Берег недалеко. Собака опеть:

      – Ведь, ежели хоть одно слово скажешь, дак все пропало. Не вырони кольца!

      Кошка и бякнула:

      – Да не уроню!

      Колечко в воду и булькнуло…

      Вот они на берег выбрались, ревут, ругаются. Собака шумит:

      – Зазуба ты наговориста! Кошка ты! Болтуха ты проклята!

      Кошка не отстават:

      – Последня тварь – собака! Собака и по писанью погана… Кабы не твои разговоры, у меня бы за сто рублей слова не купить!

      А в сторонки мужики рыбину только што сетью выловили. Стали черевить да солить и говорят:

      – Вон где кошка да собака, верно, с голоду ревут. Нать им хоть рыбины черева дать.

      Кошка с собакой рыбьи внутренности стали ись да свое кольцо и нашли…

      Дак уж, андели! От радости мало не убились. Вижжат, катаются по берегу.

      Нарадовавшись, потрепали в город.

      Собака домой, а кошка к тюрьмы.

      По тюремной ограды на виду ходит, хвос кверху! Курняукнула бы, да кольцо в зубах. А Ванька ей из окна и увидел. Начал кыскать:

      – Кыс-кыс-кыс!!

      Машка по трубы до Ванькиной казематки доцапалась, на плечо ему скочила, кольцо подает. Уж как бедной Ванька зарадовался. Как андела, кота того принял. Потом кольцо с пальца на палец переменил. Выскочили три молодца:

      – Што, новой хозеин, нать?!

      – Нать мой дом стеклянной и мост хрустальной на старо место поставить. И штобы я во своей горницы взелся.

      Так все и стало. Дом стеклянной и мост хрустальной поднело и на Русь поташшило. Та царевна со своим дружишком в каком-то месте неокуратно выпали и просели в болото.

      А Ванька с мамкой, собака бела да кошка сера стали помешшаться во своем доме. И хрустальной мост отворотили от царского крыльца и перевели на деревню. Из деревни Ванька и взял себе жону, хорошу деушку.

Сказка Редьярда Джозефа Киплинга

«Откуда у кита такая глотка».

Это было давно, мой милый мальчик. Жил-был Кит. Он плавал по морю и ел рыбу. Он ел и лещей, и ершей, и белугу, и севрюгу, и селёдку, и селёдкину тётку, и плотичку, и её сестричку, и шустрого, быстрого вьюна-вертуна угря. Какая рыба попадется, ту и съест. Откроет рот, ам - и готово!

Так что в конце концов во всем море уцелела одна только Рыбка, да и та Малютка-Колюшка. Это была хитрая Рыбка. Она плавала рядом с Китом, у самого его правого уха, чуть-чуть позади, чтобы он не мог её глотнуть. Только тем и спасалась. Но вот он встал на свой хвост и сказал:

- Есть хочу!

И маленькая хитренькая Рыбка сказала ему маленьким хитреньким голосом:

- Не пробовало ли ты Человека, благородное и великодушное Млекопитающее?

- Нет, - ответил Кит. - А каков он на вкус?

- Очень вкусный, - сказала Рыбка. - Вкусный, но немного колючий.

- Ну, так принеси мне их сюда с полдесятка, - сказал Кит и так ударил хвостом по воде, что все море покрылось пеной.

- Хватит тебе и одного! - сказала Малютка-Колюшка. - Плыви к сороковому градусу северной широты и к пятидесятому градусу западной долготы (эти слова волшебные), и ты увидишь среди моря плот. На плоту сидит Моряк. Его корабль пошел ко дну. Только и одёжи на нем, что синие холщовые штаны да подтяжки (не забудь про эти подтяжки, мой мальчик!) да охотничий нож. Но я должна сказать тебе по совести, что это человек очень находчивый, умный и храбрый.

Кит помчался что есть силы. Плыл, плыл и доплыл куда сказано: до пятидесятого градуса западной долготы и сорокового градуса северной широты. Видит, и правда: посреди моря - плот, на плоту - Моряк и больше никого. На Моряке синие холщовые штаны да подтяжки (смотри же, мой милый, не забудь про подтяжки!) да сбоку у пояса охотничий нож, и больше ничего. Сидит Моряк на плоту, а ноги свесил в воду. (Его Мама позволила ему болтать голыми ногами в воде, иначе он не стал бы болтать, потому что был очень умный и храбрый.)

Рот у Кита открывался все шире, и шире, и шире и открылся чуть не до самого хвоста. Кит проглотил и Моряка, и его плот, и его синие холщовые штаны, и подтяжки (пожалуйста, не забудь про подтяжки, мой милый!), и даже охотничий нож.

Всё провалилось в тот тёплый и тёмный чулан, который называется желудком Кита. Кит облизнулся - вот так! - и три раза повернулся на хвосте.

Но как только Моряк, очень умный и храбрый, очутился в тёмном и тёплом чулане, который называется желудком Кита, он давай кувыркаться, брыкаться, кусаться, лягаться, колотить, молотить, хлопать, топать, стучать, бренчать и в таком неподходящем месте заплясал трепака, что Кит почувствовал себя совсем нехорошо (надеюсь, ты не забыл про подтяжки?).

И сказал он Малютке-Колюшке:

- Не по нутру мне человек, не по вкусу. У меня от него икота. Что делать?

- Ну, так скажи ему, чтобы выпрыгнул вон, - посоветовала Малютка-Колюшка.

Кит крикнул в свой собственный рот:

- Эй, ты, выходи! И, смотри, веди себя как следует. У меня из-за тебя икота.

- Ну, нет, - сказал Моряк, - мне и тут хорошо! Вот если ты отвезёшь меня к моим родным берегам, к белым утёсам Англии, тогда я, пожалуй, подумаю, выходить мне или оставаться.

И он еще сильнее затопал ногами.

- Нечего делать, вези его домой, - сказала хитрая Рыбка Киту. - Ведь я говорила тебе, что он очень умный и храбрый.

Кит послушался и пустился в путь. Он плыл, и плыл, и плыл, работая всю дорогу хвостом и двумя плавниками, хотя ему сильно мешала икота.

Наконец вдали показались белые утёсы Англии. Кит подплыл к самому берегу и стал раскрывать свою пасть - все шире, и шире, и шире - и сказал Человеку:

- Пора выходить. Пересадка. Ближайшие станции: Винчестер, Аш-элот, Нашуа, Кини и Фичборо.

Чуть он сказал: "Фич!" - изо рта у него выпрыгнул Моряк. Этот Моряк и вправду был очень умный и храбрый. Сидя в животе у Кита, он не терял времени даром: ножиком расколол свой плот на тонкие лучинки, сложил их крест-накрест и крепко связал подтяжками (теперь ты понимаешь, почему тебе не следовало забывать про подтяжки!), и у него получилась решётка, которой он и загородил Киту горло; при этом он сказал волшебные слова. Ты этих слов не слышал, и я с удовольствием скажу их тебе. Он сказал:

Поставил я решётку,

 Киту заткнул я глотку.

С этими словами он прыгнул на берег, на мелкие камешки, и зашагал к своей Маме, которая позволяла ему ходить по воде босиком. Потом он женился, и стал жить-поживать, и был очень счастлив. Кит тоже женился и тоже был очень счастлив. Но с этого дня и во веки веков у него в горле стояла решётка, которую он не мог ни проглотить, ни выплюнуть. Из-за этой решётки к нему в горло попадала только мелкая рыбёшка. Вот почему в наше время Киты уже не глотают людей.

А хитрая Рыбка уплыла и спряталась в тине, под самым порогом Экватора. Она думала, что Кит рассердился, и боялась показаться ему на глаза.

Моряк захватил с собою свой охотничий нож. Синие холщовые штаны всё ещё были на нём; когда он шагал по камешкам у самого моря. Но подтяжек на нём уже не было. Они остались в горле у Кита. Ими были связаны лучинки, из которых Моряк сделал решётку.

Вот и всё. Этой сказке конец.

А.Н. Толстой «Сорока» (Сорочьи сказки).

За калиновым мостом, на малиновом кусту калачи медовые росли да пряники с начинкой. Каждое утро прилетала сорока-белобока и ела пряники.

Покушает, почистит носок и улетит детей пряниками кормить.

Раз спрашивает сороку синичка-птичка:

— Откуда, тётенька, ты пряники с начинкой таскаешь? Моим детям тоже бы их поесть охота. Укажи мне это доброе место.

— А у чёрта на куличках, — отвечала сорока-белобока, обманула синичку.

— Неправду ты говоришь, тётенька, — пискнула синичка-птичка, — у чёрта на куличках одни сосновые шишки валяются, да и те пустые. Скажи — всё равно выслежу.

Испугалась сорока-белобока, пожадничала. Полетела к малиновому кусту и съела и калачи медовые, и пряники с начинкой, всё дочиста.

И заболел у сороки живот. Насилу домой доплелась. Сорочат растолкала, легла и охает...

— Что с тобой, тётенька? — спрашивает синичка-птичка. — Или болит чего?

— Трудилась я, — охает сорока, — истомилась, кости болят.

— Ну, то-то, а я думала другое что, от другого чего я средство знаю: трава Сандрит, от всех болестей целит.

— А где Сандрит-трава растёт? — взмолилась Сорока-белобока.

— А у чёрта на куличках, — ответила синичка-птичка, крылышками детей закрыла и заснула.

«У чёрта на куличке одни сосновые шишки, — подумала сорока, — да и те пустые», — и затосковала: очень живот болел у белобокой.

И с боли да тоски на животе сорочьем перья все повылезли, и стала сорока — голобока.

От жадности.

Арина Феева

Из цикла: "Асины сказки" (рассказы для детей)

ЛЕС-КОРМИЛЕЦ

      Ася наотрез отказывалась идти в лес этим летом. Сколько бы мама не уговаривала — ни в какую! А маме так хотелось, чтобы дочь почувствовала, полюбила лес, полюбила русскую природу, полюбила гулять, собирать ягоды, грибы, ценить красоту... Отпуск у мамы был короткий, и проводили они его вдвоем с дочей на даче. Но городской, родившийся и воспитанный в столице ребенок наотрез отказывался от леса:

      — Там комары! Я не пойду. Там клещи! Там пауки! Там змеи... Нет, не хочу...

      Наконец, выбрав благоприятный момент, мама все же уговорила Асю на "опасную" прогулку. Несмотря на теплую летнюю погоду, они оделись в закрывающую ноги и руки одежду, закрыли панамками головы от комаров и клещей. Собирались будто в дальнее путешествие. Взяли мобильники, спички, воду, бутерброды, крем от укусов комаров, фотоаппарат, зонтик и много всего другого, не перечислишь. Асе так было спокойней.

      — А можно я Маришу возьму, ей тоже хочется в лес!?

      Мариша была полуметровым игрушечным пупсом, и Ася с мамой договорились на первый раз оставить ее дома и взять крошечного, в мизинец, друга-медвежонка.

      — Возьмем. Он нас будет охранять, — сурово сообщила Ася.

      Держась за руки, они вышли за калитку, направились по кем-то заботливо скошенной тропе к ручью, преодолели шатающийся мостик. Затем "нырнули" под поваленную грозой старую мощную липу, прошли по дорожке мимо палисадников и хуторских домиков, потом по краю колхозного поля с нежными посадками кукурузы, и выбрались к лесу.

      — Чувствуешь, какой воздух чистый? — спросила мама. — Дыши!

      Вдоль тропки на хрупких кустиках-стебельках росла сочная, спелая земляника — крупная, ароматная.

      — Смотри какая! Ну-ка, собирай скорей! — мама нагнулась, собрала на ладонь несколько больших ярких ягод и отправила их в рот.

      — Ее нельзя есть, надо помыть, ты что?! — изумленно воскликнула девочка, видя удовольствие на лице мамы.

      — Эти можно есть так, немытыми. Я разрешаю. Пробуй же скорей! Ешь!

      Ася еще некоторое время, присев на корточки, недоверчиво и с опаской смотрела на румяные кустики, не утерпела и стала засовывать в рот ягоды, одну за другой.

      — Какая сахарная!

      — Ну вот, ешь. А вот еще черничка — погляди! Тоже вкуснота необыкновенная! Не зевай! Поднимай веточки, там внизу много ягодок прячется. Помнишь в сказке: «Одну ягодку беру, на вторую смотрю, третью примечаю, четвертая мерещится»?..

      — Мы сейчас наедимся, обедать не будем!

      — Наоборот, нагуляем аппетит. Раньше в деревнях люди жили дарами леса: собирали грибы, ягоды, орехи, корешки лечебные, мед, травы... Шишками самовары разжигали, хворостом и дровами дома обогревали, печь топили... Беречь лес надо, и любить...

      Асе очень понравилось в лесу! Понравились высокие исполины-деревья, живописные ягодные полянки, мягкий мох, в который, как в пышную перину проваливалась нога, понравилось перешагивать и пробираться через бурелом, раздвигать ветки, гонять палкой лягушат, и странно... комары ее совсем не ели, хотя были крупными, злыми, они почему-то больше лезли к маме.

      — Какие ягоды вкусные! Я уже так наелась! Я, наверное, три килограмма уже съела!

      — Ну, это вряд ли... Кушай на здоровье! Лесные витамины, очень полезно.

      Ася очень хотела найти грибы! Много-много! И рассказать потом дедушке. Но, кроме двух больших сыроежек, ничего не нашла. Мама объяснила, что чтобы собрать больше грибов, надо выходить из дома не в полдень, а рано-рано утром, как делают все грибники. Потом она научила Асю примечать во мху семейства милых лисичек, маленьких и нежных. Они росли дружно, гурьбой. Надо было только чуть раздвинуть нежный мох... В кармане у мамы и пакетик нашелся для грибов. Ася была в очень радостном настроении.

      — Пора идти домой. Как бы нам не заблудиться, надо возвращаться.

      — Мам, ну, давай еще погуляем, ну немножко!

      Ася сфотографировала на память гигантский муравейник, земляничный кустик, лягушонка, нору волка, сфотографировала колокольчики, двух божьих коровок, сидящих на нежной, пробивающейся изо мха крошечной сосенке... Набрала для поделок несколько забавных сучков и симпатичных шишек.

      — Давай, я тогда тебя еще кое-чем угощу. Повторяй за мной.

      Мама взяла острую длинную травинку, провела ею по губам, а потом тихонечко и очень аккуратно воткнула ее в муравейник. Ася повторила за ней. Подождав несколько минут, мама вынула травинки и предложила попробовать Асе их на вкус.

      — А муравьи травинки не испачкали? Я что-то боюсь...

      — Трусишка ты моя, привередливая! Пробуй скорей, — засмеялась мама.

      Ася облизнула травнику. Она была кисленькая и очень приятная на вкус.

      — Вкусно!

      Начался дождь. Путешественницы спрятались под сосну. Уже через пять минут выглянуло солнышко. Они снова углубились, было, в лес, но опять припустил дождик. Надо было срочно возвращаться. Поплутав, Ася с мамой вышли к глубокому оврагу, перегородившему им путь. Пришлось его обходить. Тут девочка услышала чьи-то голоса, на них и пошли, и вышли на искомую тропинку. Немного отдохнув на пенечках, двинулись дальше.

      На краю хутора встретили двух прогуливающихся с абрикосовым пуделем, пожилых женщин. Поздоровались.

      — Грибы собирали? — поинтересовались те.

      — Да, не особенно. Просто гуляли. С десяток лисичек, две сыроежки... Зато ягод наелись! — улыбнулась мама.

      — Давайте, мы вам гриб отдадим, а то нам один ни к чему.

 Ася заворожено приняла подарок — крепенький красноватый подосиновик.

      — Спасибо!

      Дождь опять начался, громыхнул гром.

      — А теперь быстро домой! Бегом!

      Весело хохоча, забыв про зонтик, они припустили по тропинке. Во и ручей, вот просека, вот и дом. Скорее сушиться!

      Отдохнув и переодевшись, Ася почистила картошку, как ее научила бабушка, не совсем ровно, но мама ее не ругала, а похвалила. Мама помыла и почистила грибы. Подосиновик на глазах почернел, посинел, поменял цвет. Ася немного испугалась, но мама объяснила, что так и должно быть.

      — Завтра опять в лес пойдем, да, мам?

      — Тебе понравилось? Обязательно пойдем, — улыбнулась мама.

      Потом они поджарили грибочки с картошечкой и с лучком, достали холодную сметану, укроп, свежий ржаной ароматный хлеб с румяной корочкой, запотевший бидон с домашним квасом, накрыли стол, и с удовольствием сели обедать.

Было очень вкусно.

Очень-очень!

В. Железников

ТРИ ВЕТКИ МИМОЗЫ

Когда он утром подошёл к столу, то увидал огромный букет мимозы. Они были такие хрупкие, такие жёлтые и свежие, как первый тёплый день!

- Это папа подарил мне, - сказала мама. - Ведь сегодня Восьмое марта.

Действительно, сегодня Восьмое марта, и он совсем забыл об этом. Вчера вечером помнил и даже ночью помнил, а сейчас вдруг забыл. Он побежал к себе в комнату, схватил портфель и вытащил открытку. Там было написано: "Дорогая мамочка, поздравляю тебя с Восьмым марта. Обещаю всегда тебя слушаться ". Он вручил ей открытку, а сам стоял рядом и ждал. Мама прочитала открытку в одну секунду. Даже как-то неинтересно - как взрослые быстро читают!

А когда он уже уходил в школу, мама вдруг сказала ему:

- Возьми несколько веточек мимозы и подари Лене Поповой.

Лена Попова была его соседкой по парте.

- Зачем? - хмуро спросил он.

- А затем, что сегодня Восьмое марта, и я уверена, что все ваши мальчики что-нибудь подарят девочкам.

Ему очень не хотелось тащить эти мимозы, но мама просила, и отказывать ей тоже не хотелось. Он взял три веточки мимозы и пошёл в школу.

По дороге ему казалось, что все на него оглядываются. Но у самой школы ему повезло. Он встретил Лену Попову. Подбежал к ней, протянул мимозу и сказал:

- Это тебе.

- Мне? Ой, как красиво! Большое спасибо!

Она готова была благодарить его ещё час, но он повернулся и убежал.

И на первой перемене оказалось, что никто из мальчиков в их классе ничего не подарил девочкам. Ни один. Только перед Леной Поповой лежали нежные веточки мимозы.    

- Откуда у тебя цветы? - спросила учительница.

- Это мне Витя подарил, - сказала Лена.

Все сразу зашушукались и посмотрели на Витю, а Витя низко опустил голову.

- Вот как! - сказала учительница. - Ты оберни концы веток в мокрую тряпочку или бумагу, тогда они у тебя не завянут.

А на перемене, когда Витя как ни в чём не бывало подошёл к ребятам, хотя чувствовал уже недоброе, они вдруг закричали:

- Тили-тили-тесто, жених и невеста! Витька водится с девчонками! Витька водится с девчонками!

Ребята засмеялись и стали показывать на него пальцами. А тут проходили мимо старшие ребята, и все на него смотрели и спрашивали, чей он жених.

Он еле досидел до конца уроков и, как только прозвенел звонок, со всех ног полетел домой, чтобы там, дома, сорвать свою досаду и обиду.

Он забарабанил изо всех сил по двери и, когда мама открыла ему, закричал:

- Это ты, это ты виновата, это всё из-за тебя! - Он почти плакал. Вбежал в комнату, схватил мимозы и бросил их на пол. - Ненавижу эти цветы, ненавижу!

Он стал топтать их ногами, и жёлтые нежные цветочки лопались под грубой подмёткой его ботинок.

- Это мне подарил папа, - сказала мама.

А Лена Попова несла домой три нежные веточки мимозы в мокрой тряпочке, чтобы они не завяли. Она несла их впереди себя, и ей казалось, что в них отражается солнце, что они такие красивые, такие особенные... Это ведь были первые мимозы в её жизни...

Наталия Мащенко

Об авторе:

Наталия Мащенко родилась в городе Оренбурге, в трехлетнем возрасте вместе с семьей переехала в Таллин (Эстония). Закончила Таллинский Университет по специальности «немецкая филология». Некоторое время преподавала немецкий в школе, где родным языком учащихся был эстонский. В настоящее время занимается техническим переводом, а также исполняет давнюю мечту: работает в школьной библиотеке. Пишет рассказы, сказки и познавательные очерки для детей и мечтает придумать однажды историю, которая станет чьей-то любимой детской книжкой.

Яблоки, которые падают вверх

Рассказ

 «В детстве мы примериваем на себя разные образы — Принцессы, Пожарного, Волшебника... Игра помогает нам принять и понять этот мир. Вспомнить о том, как это бывает, поможет рассказ «Яблоки, которые падают вверх» библиотекаря и писателя Наталии Мащенко из Таллина. Между прочим, он вошел в лонг-лист премии «Короткое детское произведение — 2015, осень» издательства «Настя и Никита». Приятного чтения! _        

Все принцессы обожают яблоки. В особенности соседские. Свои, по правде говоря, тоже вкусные — а уж если Королевская Бабушка наварит из них золотистое сахарное варенье -  так даже объедение. Но с соседскими все равно и сравнения никакого не будет.

Таких яблок, как у соседей, которые жили напротив Дачной Принцессы, не было во всем садовом поселке. Огромные, с круглыми бело-розовыми боками, хрумкие и наверняка молодильные, они висели так маняще близко, сразу за соседской калиткой. Старая яблоня словно дразнилась, низко склоняя тяжелые ветви до самой земли. Даже совсем небольшая принцесса легко могла бы до них дотянуться. Если бы не Дракон. Потому что сокровища всегда охраняют драконы, так уж заведено. Соседского Дракона звали Галиной Матвеевной и он гонял Принцессу тряпкой-половичком без всякого уважения к ее картонной короне и вообще королевскому титулу. Принцессу!

Конечно, королевство у нее было невелико: одноэтажный дачный замок с деревянной верандой и чердаком и сад от забора до выкрашенной зеленой краской калитки. И корону она носила не из золота и бриллиантов, а картонную, разрисованную цветными карандашами. Но во всех остальных отношениях это была самая настоящая Принцесса.

Дракон же совершенно не хотел считаться с принцессиными пожеланиями и любовью к яблокам. В это утро, спозаранку, он как обычно явился жаловаться Королевской Бабушке. Принцесса сразу догадалась, что Дракон пришел неспроста, не за солью забежал. Поглядев, как его разношенные сандалии грозно топают по дорожке между грядками морковки и огурцов, она на всякий случай поглубже спряталась в кусты черной смородины. И точно:

– Валентина Семеновна, ваша Оля снова ворует мои яблоки!..

Королевская Бабушка отставила в сторону алюминиевое ведро, с которым торопилась куда-то по своим королевским делам, и растерянно переспросила:

– Вы уверены, Галина Матвеевна? Может, они просто попадали уже, август месяц на дворе?

– Если бы мои яблоки падали вниз, они лежали бы под яблоней, - резонно возразил Дракон. - А их там нет. И вся нижняя ветка ободрана, как раз там, где вчера вечером ваша внучка крутилась.

– Значит, они вверх падали! - раздалось из кустов смородины.

– Оля! - строго произнесла Королевская Бабушка, и Принцессе пришлось вылезать из убежища.

Дракон, конечно, такого случая не упустил. Досталось за все: и за яблоки, и за щавель, на который Принцесса и наступила-то всего два раза, и — что самое обидное — за Рыцарей. Якобы Принцесса с ними водится и специально на драконовы яблоки науськивает! Что было неправдой и несправедливостью. Во-первых, вот еще, стала бы она делиться яблоками с этими обормотами. А во-вторых, у Принцессы с Рыцарями были давние и сложные отношения. Можно даже сказать, скандальные.

Рыцари жили на окрестных дачах, бегали по округе небольшой ватагой в пять или шесть человек и воображали из себя невесть что. Особенно Принц. Обзывал Принцессу девчонкой и мелочью пузатой, а сам-то!.. Самому лишь в начале лета исполнилось восемь.

Вообще-то, ни Принц, ни Рыцари знать не знали о том, кто они есть. Несерьезный народ, что с них взять. Каждый день они называли себя по-разному - то пиратами, то роботами, то супергероями, то просто космическими путешественниками. Между тем, у каждой уважающей себя Принцессы должны быть Принц и Рыцари, поэтому, недолго думая, Принцесса назначила их на эту роль. В дачном поселке выбор королевских и прочих героических особ был не слишком богат.

Но дружбы с Рыцарями не вышло, и в этом были виноваты только они. Мало того, что не взяли в космические принцессы, так еще и попытались объесть желтую сливу возле забора. Ни одна принцесса не потерпела бы в своем королевстве такого безобразия! И тогда случайно произошла драка. Совсем не нарочно. Принц толкнул Принцессу в крапиву, помял корону и оторвал пластмассовую вишенку с ее любимой заколки для волос. А Принцесса ударила его коленкой в живот и больно укусила за руку. Она бы еще не раз его укусила, очень уж за вишенку обиделась, но пришла Королевская Бабушка и растащила врагов в разные стороны. Из-за этих событий Принцесса даже получила Последнее предупреждение.

Последнее Предупреждение сделал Король, осмотрев покусанного и зареванного Принца, пришедшего жаловаться со своей мамой. И кто еще после этого девчонка, спрашивается?..

– Стыд какой, - сказал Король, когда все покусанные ушли. - Оля, разве принцессы себя так ведут? Разве принцессы кусают беззащитных мальчиков и позорят бабушку? Отдавай свой мобильный телефон, забираю его на один месяц. Чтобы у тебя было время подумать над своим поведением. И предупреждаю в последний раз: если еще раз кого-то покусаешь... или поцарапаешь... или еще как-то отлупишь, заберем тебя с мамой в город. Будем воспитывать.

Воспитываться летом в городе не хотелось — жарко, душно и никого нет. Все у бабушек или в отпуске. И телефон было жалко: сколько в нем хороших игрушек хранилось! Хочешь — строй из кирпичиков стенку, хочешь - собирай драгоценные камешки, хочешь — злыми птичками кидайся. С бабушкиного телефона сильно не наиграешься, по нему только и можно, что позвонить Королеве. Но спорить с Королем Принцесса не стала, кто его знает, вдруг решит сразу воспитывать?

И после такого известного в дачном поселке происшествия Дракону не совестно было возводить на нее поклеп!

– Неправда! - возмутилась Принцесса. - Я их никогда, ни единого разика не звала в ваш сад! На нижних ветках мне и одной яблок мало...

– Ох, Оля-Оля, - вздохнула Королевская Бабушка и принялась извиняться перед Драконом.

Еще и Принцессу заставила. Ужасно нечестно! Принцесса извинилась, но надулась и про себя решила, что теперь назло слопает все яблоки, до которых только дотянется. Пусть Дракон пеняет на себя.

Долго дуться не получилось, потому что вскоре в Дачное Королевство прибыли Король с Королевой. Они всегда приезжали из города утром в субботу, на выходные, все лето. А этот день по стечению обстоятельств как раз оказался субботой. Король с Королевой прибыли в самое правильное время, когда Дракон уже отправился восвояси. Что было весьма кстати, поскольку неизвестно, как Королю понравится история с яблоками, а одно Последнее Предупреждение у Принцессы уже имелось. Но Дракон ушел, а потому в Дачном Королевстве выдалось обыкновенное субботнее утро.

Король и Королева обцеловали Принцессу, глубоко вдохнули зеленую садовую свежесть и спросили Королевскую Бабушку, хорошо ли Принцесса себя вела.

– Вполне хорошо, - подтвердила Королевская Бабушка и внимательно посмотрела на Принцессу.

Королевская Бабушка была надежным другом.

А Король с Королевой принялись полоть, поливать, копать, мотыжить — словом, делать все то, что обычно делают на отдыхе королевские особы. После обеда, когда солнце выпрыгнуло на середину неба, сад нагрелся и притих. Воздух стал сладким, тяжелым и горячим, словно только сваренное бабушкино варенье. Даже пчелы жужжали над сливами тише и ленивее, а ветер уснул где-то далеко-далеко, за лесом над речкой. Или может, еще дальше.

Тогда Королевская Бабушка собрала все со стола и заварила чай с мятными и малиновыми листьями, как она делала всегда в такое время.

– А где конфеты? - спросила Принцесса. Она всегда тщательно следила за соблюдением традиций. Тем более, таких замечательных традиций, как послеобеденные конфеты.

– Не знаю, - беззаботно отозвалась Королевская Бабушка. - Наверное, в небо упали.

Хоть Принцесса и знала, что никаких конфет в небе быть не может, она на всякий случай задрала голову и поглядела вверх. Солнце сияло и как будто-то даже чуть-чуть подпрыгивало в вышине от своего жара; мимо мчалась стая птиц — наверняка, гуси-лебеди! Торопятся к лесу, за речку, туда, где не бывала еще ни Принцесса, ни даже Королева, где в прохладе прячется избушка на курьих ножках, и Баба Яга, должно быть, сейчас тоже заваривает чай с малиной и мятой. Конфеты никуда не пролетали. Ух, ну погоди, жадный Дракон!..

К вечеру, когда жара спала, Королевская Бабушка и Королева сели собирать ягоды на варенье. Король убежал к соседу, с которым у него была своя традиция: они открывали капот на машине, вставали над ней и долго смотрели на железки внутри. Принцесса ходила к ним как-то, ничего интересного. И ей не дают потрогать всякие смешные блестящие проводки, и сами руками не прикасаются — потому что там внутри техника. Электроника! И зачем, спрашивается, открывать машину, если даже отколупать ничего нельзя?

Поэтому Принцесса послонялась немного возле Королевы с Бабушкой, да и занялась собственными делами. Сначала она полила свой маленький садик за дачной террасой. Там у нее росли ромашки, и вскорости ожидалось денежное дерево, для которого Принцесса еще по весне посадила монетку. Потом решила устроить бал при королевском дворе — стала писать приглашения на грушевых листьях котенку Дымку, кукле Кате, плюшевому зайцу, Королевской Бабушке и Королю с Королевой. С балом следовало поторопиться, чтобы успеть до ужина очистить от яблок все нижние ветки на драконовой яблоне.

Но этим планам так и не суждено было сбыться. Принцесса не добралась до яблок ни до ужина, ни после. Собственно говоря, она вовсе никогда больше не подходила к соседской яблоне без спроса.

Потому что едва она накарябала на листочке приглашение кукле Кате, как со стороны большой дороги, отделявшей ее маленькое королевство от владений Дракона, раздался отчаянный крик.

– Бежим! - завопил мальчишеский, рыцарский голос. - Бежим, она здесь!

– Ах, вы, вредители! - заругался Дракон. - Воры бессовестные! Я эти яблоки для внучка берегу, когда он приедет, а они таскают средь бела дня! Чтоб вас бабай унес!

Принцесса поспешила к калитке. А вдруг и правда за Рыцарями придет бабай? Любопытно же посмотреть, он мохнатый? А лапы мытые?

Бабая на дороге не было. Был Дракон. Очевидно, он погнался за Рыцарями, споткнулся второпях и растянулся на дороге во весь рост.

Принцесса застыла на месте.

Надо же, и Дракон, сам Дракон, может быть старым, слабым, несчастным и очень одиноким. Он лежал на дороге, неловкий и нелепый со своими растоптанными сандалиями, с колготками, собравшимися в гармошку, пытался и никак не мог подняться. Взмахивал беспомощными узловатыми руками, и из глаз по морщинистым щекам тихо, будто сами по себе, катились слезы.

Рыцари смеялись и торжествовали. А Принц больше всех. Он приплясывал, дразнился и наконец, запустил в Дракона огрызком сворованного яблока.

Принцесса и сама потом не могла вспомнить, как все случилось. Как она выскочила из калитки и с воплем:

– А ну иди сюда, ты, вор недокусанный! - напала на Принца.

К тому моменту, когда на поле боя подоспели соседи, Король с Королевой и Королевская Бабушка, было окончательно ясно, что победа останется за Принцессой. Несмотря на то, что они все еще катались в пыли, и Принц даже изловчился порвать корону и засветить ей в глаз, все-таки на этот раз он получил по заслугам. Один рукав его рубашки был почти оторван и висел на нескольких ниточках, нос разбит, за шиворот напиханы трава и песок с дороги. Громко пыхтя, Принцесса изо всех сил старалась открутить Принцу левое ухо. Ухо не поддавалось, видимо, к голове было прилеплено на совесть. Принц ревел.

Когда Король, приложив немало усилий, все-таки отодрал ее от поверженного врага и понес в дачу, Принцесса сразу решила, что извиняться не станет нипочем. Пусть увозят хоть в тридевятое царство, хоть к Кощею Бессмертному, хоть в пещеру к сорока разбойникам, хоть к Снежной Королеве, и там воспитывают! Все равно не будет она просить прощения у того, кто в Дракона, в Галину Матвеевну, огрызками швыряется. Она ведь старенькая, между прочим!

Но Король не стал ни воспитывать, ни ругаться. Он достал прохладную металлическую ложку, приложил к заплывающему глазу Принцессы и сказал:

– Глаза надо беречь! Я тебе потом покажу, как надо уворачиваться. А в нос у тебя удачно получилось. Я в твоем возрасте так же делал. Эх, моя дочь!

– Значит, в город не увезете? - недоверчиво спросила Принцесса.

– Нет, и даже отдам телефон. Только, - спохватился Король, - ты постарайся не лупить всех мальчиков на окрестных дачах. Некрасиво, принцессы так не делают. Они танцуют, играют в куклы... не знаю, висюльки всякие плетут из бусин. Даешь слово, что не будешь драться?

И Принцесса пообещала.

Вечером после ужина, когда мама хлопотала вокруг нее, прикладывая к принцессиному глазу тысячу разных примочек, Принцесса сердилась. Подумаешь, глаз! Заживет. И вообще, завтра можно будет перевязать его какой-нибудь лентой и поиграть в Пиратскую Принцессу. А сейчас у нее были более неотложные проблемы.

Первым делом она склеила себе новую корону. Корона вышла даже лучше прежней — яркая, вся в разноцветные звездочки. Когда корона была готова, Принцесса принялась за плакат. На плакате красовалась она сама, в короне, пышном платье и с котенком. Внизу большими красными буквами было выведено предупреждение: «Осторожно, злая принцесса!!!».

– Хм, - прищурилась Королева, - а почему у Принцессы четыре пальца на одной руке и шесть на другой?

– Не вижу ничего странного, - проворчала, проходившая мимо Королевская Бабушка. - Вот вы меня в прошлом месяце водили на выставку современного искусства, там на стенах развешаны гораздо более неестественные вещи. А тут, все в порядке. Понятно, что на картинке — Принцесса, и если не придираться, пальцев-то в общей сложности десять!

Королева не нашлась, что ответить, и Король помог Принцессе прикрепить плакат к забору. Чтобы каждый Рыцарь знал!..

Вечером, после ужина, когда на Дачное Королевство из-за поля, с леса наползли пушистые синие сумерки, прихрамывая, пришел Дракон. С целой плошкой прекрасных, лучших в мире, круглобоких яблок!

– Для Оли!

Принцесса недоверчиво оглядела подарок здоровым глазом.

– А как же для внука?

– Он у меня уже взрослый и редко приезжает, - вздохнул Дракон. - Ему и оставшегося хватит.

И Принцесса вдруг заметила, что ее придуманный Дракон, который на самом деле соседка Галина Матвеевна, так же, как бабушка, кладет фрукты и овощи в щербатую плошку и так же завязывает платок.

– Хотите, я вам завтра тоже нарисую плакат со злой принцессой? Чтобы к вам Рыцари всякие не шастали?

– Очень хочу, спасибо, - смущенно призналась Галина Матвеевна.

Ночь подкралась незаметно, на мягких лапах. Укутала темнотой дачу, деревья, залегла в смородиновых кустах, спрятала дорожки и калитку. Королевская Бабушка зажгла на террасе лампу и поставила чай. Неспешно и важно выплыла на небо луна, и Принцесса, лежа в даче на кушетке, видела ее круглые белые бока сквозь занавеску. Засыпая, она слышала, как на невидимой лавочке в темном саду тихонько смеются о чем-то Король с Королевой. Ветер, расшалившийся к ночи, залетал в окошко на крыше и шуршал на чердаке принцессиными сокровищами: там на расстеленных старых газетах сушились на зиму ягоды и дольки груш.

С веранды доносились негромкие разговоры:

– Сколько мы уже так не сидели, Семеновна?

– Да уж и не припомню, Матвеевна, когда в последний раз. Все в работе, бежим куда-то. Ни с друзьями посидеть, ни детей воспитывать некогда...

– Надо хоть на чай заходить друг к другу. Ночь-то какая! Тишина-то!..  

Принцесса спала, и ей снились Дракон и Королевская Бабушка, распивающие чай на веранде под старой лампой. Снилась усталая Баба Яга, укладывающая спать вредного Принца. Снились гуси-лебеди, улетающие в далекие, волшебные страны. И яблоки, круглые, большие, яркие, как луна — они летели не вдаль, а ввысь, все быстрее и быстрее, будто падали прямо в небо.

Борис Шергин «Шиш Московский»

Шишовы напасти

Жили в соседях Шиш Московский да купец.

Шиш отроду голой, у его двор полой,  скота не было, и  запирать некого. Изба большая,  - на  первом венце порог,  на втором -  потолок, окна и двери буравчиком  провернуты. Сидеть  в избе  нельзя, да глядеть на ей гоже! Шиш в эдако окошечко глаз впялит да и любуется.

Именья у  Шиша -  для штей деревянный горшок да с табаком свиной рожок. Были липовых два котла, да сгорели дотла. Зато у купчины домина! Курицы на крышу летают, с неба звезды хватают. Я раз вышел в утрях на крыльцо, а петух полмесяца в зубах волочит.

     У купца свинья живет,

     двести пудов сала под шкурой несет

     да пудов пятьдесят соли в придачу.

     Все равно - совру наудачу -

     и так никто не поверит...

     У купца соха в поле сама о себе пашет,

     а годовалый ребенок мельничный жернов

     с ладошки на ладошку машет.

     А две борзых суки мельницу на гору тянут,

     а кляча ихну работу хвалит, себе на спину

     мельницу валит, кряхтит да меня ругает.

     - Мне, - говорит, - твое вранье досаждает!

     Всего надобно впору,

     а ты наплел целу гору!

Это, светы мои, присказка, а дело впереди.

Пришла  зима, а дров у Шиша ни полена,  и притянуть не на чем. Пришел к купцу, конается:

     - Не дадите ли коняшки в лес съездить?

Купец покуражился немного, однако лошадь отпустил.

     - Бери,  пейте  мою  кровь, летом отработаешь.  Чувствуй, что  я отец и благодетель. Что ише мнессе?

     - Хомута, пожалста, не соблаговолите ли ише хомута?

     -  Тебе хомута?! А лаковой кореты ише не надо?  А плюшево одеяло  ножки накрыть не прикажете-с?

Так и не дал хомута. Шиш привел  кобылу  домой,  вытащил  худы санишки  о трех  копылишках и поехал в лес. Нарубил дров, наклал большашшой воз, привязал  кобыле за хвост да как зыкнет...  Лошадь сгоряча  хватила  да себе хвост и  оборвала. Сревел Шишанко нехорошим голосом, да нечего делать!

Повел кобылу к хозяину:

     - Вот получите лошадку. Покорнейше благодарим-с!

Купец и увидел, что хвоста нет:

     - Лошадку привел? И де она, лошадка?

     - Вот-с, извиняюсь...

     - Это, по-вашему, лошадка? А  я думал - зайчик, без фоста дак... Только и  у зайчика  намечен  известной  фостик, а  тут  фостика нет... Может,  это ведьмедь?! Но мы ведьмедев боимся!

В суд, в город, того же дня поташшил купец Шиша.

Надо идти по мосту. Железнодорожный мост  матерушшой через реку. Ползет бедной Шишанушко, а у его дума думу побиват:

"Засудят...  Сгноят  в  остроге...  Лучше  мне скорополучно  скончачче, стукнучче об лед да..."

Разбежался, бедняга, да  и ухнул вниз, через перила...  А под мостом по льдю была  дорога. И некоторой  молодой человек на ту пору с отцом проезжал. Шишанко в окурат в  сани к им  и угодил да на один взмах отца-то до смерти и зашиб...

Несчастной сын сгреб Шиша - да тоже в суд.

Тут кряду отемнело, до городу не близко, приворотили  и Шиш, и купец, и парень на постоялой, ночь перележать. Наш бедняга затянулся на полати. Ночью ему  не спится, думы  тяжелы... Ворочался да с полатей-то и оборвался. А под полатеми  зыбка с  хозяйским  робенком.  Робенка Шиш  и  задавил.  Робенковы родители  зажили,  запели.  И они  на Шиша в суд.  Теперь трое на  его ногти грызут. Один за коня, другой за отца, третий за младеня.

Едет Шиш на суд. Грустно ему:

     - Прости, прошшай,  белой  свет!  Прошшайте, все  мои  друзья!  Боле не видачче!

Не  знат, что и  придумать, чем  оправдаться  или чем пригрозить...  На случай  взял да и вывернул из шассе булыжник.  Завернул в плат и спрятал  за пазуху.

У  судьи  в  приказе  крык  поднялся  до  потолка.  Купец  вылез,  свое россказыват, в аду бедному Шишу места не дает...

Судья выслушал, зарычал на Шиша:

     - Ты что, сопляк?! По какому полному праву хвост у их оторвал?

Шишанко  вынул  из-за пазухи камень в  платке да  на ладони  и прикинул два-три  раза. Судье и пало на ум: "Ух, золота кусок у мужика!... Это он мне золото сулит..."

И говорит:

     - Какой несимпатичный  факт!... Выдернуть у  невинной животной  фост...

Ваше  дело  право, осподин  купец!  Пушшай  оной Шиш Московской возьмет себе вашую кобылу и  держит ее, докуль  у ей фост выростет...  Секлетарь, поставь печать! Купец и ты, Шиш Московской, получите копии решения.

Подкатился отецкой сын. Судья спрашивает:

     - Ты пошто ревишь? На кого просишь?

     -  Все  на  их  жа,  на  Шиша-с!  Как  они,  проклятики,  папу  у  меня скоропостыжно задавили.

     - Как так?

     - У нас, видите ли, папа были утлы, стары, в дело не гожи, дак мы везли их  в  город  на  комиссию сдавать.  И токмо из-под  мосту выехали,  а  они, дьявола,  внезапно  сверху  пали  на папу,  папа  под  има  скоропостыжно  и скончались!

Судья брови насупил:

     - Ты что это, Шиш голай? Родителей у проезжающих давить? Я тебя...

Шишанко опять  камень в платке  перед судьей и заподкидывал.  Судья так понял, что опять золото судят.

И говорит:

     -  Да! Какой бандитизм! Сегодня  папу задавил, завтра маму, послезавтра опять  папу... Дак  это что будет?! Опосле таких  фактов  из  квартиры вытти страшно... Вот по статьям закона мое решенье: как ты, Шиш Московской, ихного папу  кокнул,  дак  поди  чичас  под  тот  самой  мост и  стань  под  мостом ракообразно, а вы, молодой человек,  так как ваше дело право,  подымитесь на мост  да  и скачите  на Шиша с моста, пока не убьете. Секлетарь поставит вам печать... Получите...

Безутешный отец выскочил перед судью:

     -  Осподин   судья,   дозвольте  всесторонне  осветить...  Оной  злодей унистожил  дитятю. Рехал-рехал на  полатях, дале  грянул с вышины, не знай с какой целью, зыбку - в шшепы и, конечно, дитятю.

Шиш  затужил,  а  платок  с  камнем  судьи  кажет.  Судья  ему мигат  - понимаю-де, чувствую... И говорит:

     -  Этот  Шиш  придумал   истреблять  население  через   наскакивание  с

возвышенных предметов, как-то: мостов, полатей  и т. п. Вот какой  новой Жек Патрушитель! Однако Хемида не спит! Потерпевший, у тя жена молода?

     - Молода, всем на завидось она!

     - Дак вот,  ежели  один робенок из-за Шиша погиб, дак обязан  оной  Шиш

другого представить, не  хуже первого. Отправь  свою молодку  к Шишу, докуль

нового  младеня не  представят...  Секлетарь,  ставь печати!  Обжалованию не

подлежит. Присутствие кончено.

Шишовы истцы стали открыто протестовать матом, но их свицары удалили на воздух. Шиш говорит купцу:

    - Согласно судебного постановления дозвольте предъявить лошадку нам  в пользование.

    - Получи, гадюга, сотню и замолкни навеки!

    - Не жалаю замолкать! Жалаю по закону!

    - Шишанушко, возьми двести! Лошадка своерошшена.

    - Давай четыреста!

Поладили.

     Шиш взялся за отецкого сына:

     -  Ну, теперь  ты,  рева  Киселева!  Айда под  мост!  Я на  льдю встану короушкой, на четыре кости, значит, а ты падай сверху, меня убивай...

     - Братишка, помиримся!

     - Желаю согласно вынесенного приговора!

     -  Голубчик,  помиримся! На тебя-то  падать с  экой вышины  -  не знай, попадешь, нет. А сам-то зашибусе. Возьми, чем хошь. Мне своя жисть дороже.

     - Давай  коня с санями, которы из-под  папы, дак и не обидно. Я  папу в придачу помяну за упокой.

     Сладились и с этим. Шиш за третьего взялся:

     - Ну, ты сегодня же присылай молодку!

     - Как  хошь, друг! Возьми отступного! Ведь я  бабу  тебе на  подержанье дам, дак меня кругом осмеют.

     - Ты богатой, у тебя двор постоялой, с тебя пятьсот золотыми...

     Плачет, да платит. Жена дороже. Только все разошлись, из суда выкатился приказной - и к Шишу:

     - Давай скоре!

     - Что давай?

     - Золото давай скоре, судья домой торопится.

     - Како золото, язи рыба?!

     - А которо из-за пазухи казал...

     -  Вы  что, сбесились?  Откуль у меня быть  золоту?  Это я камнем судьи грозил, что, мол... так - да так, а нет - намеки излишны. Пониме?

Приказного  как ветром  унесло.  Судье  докладыват Шишовы  слова... Тот прослезился:

     -  Слава  тебе,  осподи,  слава  тебе!  Надоумил ты меня сохраниться от злодея!

Куричья слепота

Недалеко от  Шишова дома деревня была. И была у  богатого мужика девка.

Из-за куриной слепоты вечерами ничего не видела. Как сумерки, так на печь, а замуж надо. Нарядится, у окна сидит, рожу продает.

Шиш сдумал над ней подшутить.

Как-то, уж снежок выпал, девка вышла на крыльцо.

Шиш к ней:

     - Жаланнушка, здравствуй.

Та закланялась, запохохатывала.

     - Красавушка, ты за меня замуж не идешь ли?

     - Гы-гы. Иду.

     - Я, как стемнеет, приеду за тобой. Ты никому не сказывай, смотри.

 Вечером девка  услыхала  - полоз скрипнул,  ссыпалась с печки. В  сенях навертела на себя одежи - да к Шишу в сани. Никто не видал.

Шиш  конька стегнул  - и давай  крутить вокруг девкиного же  дома.  Она думает: ух, далеко уехала!

А Шиш подъехал к ее же крыльцу:

     - Вылезай, виноградинка, приехали. Заходи в избу.

     - Да я не знай, как к вам затти-то. Вечером так себе вижу.

     - У нас все как у вас. И крыльцо тако, и сени... Заходи - да  на печь, а я коня обряжу.

Невеста с коня, а Шиш дернул вожжами - да домой.

А девка на крыльцо, в сени, к печи... На! - все как дома...

Сидит на печи. Рада, ухмыляется. Только думает: "Что же мужня-то родня? По избе ходят, говорят, а со мной не здороваются..."

Домашние на нее тоже поглядывают:

     - Что это у нас девка-та сегодня, как именинница?

А она и спать захотела. Давай зевать во весь рот:

     - Хх-ай  да  бай! Хх-ай да бай! Вы  что  молчите? Я за  вашего-то парня замуж вышла, а вы, дики, ничего и не знаете?!

Отец и рот раскрыл.

     - Говорил  я тебе,  старуха, - купи девке крест,  а то  привяжется к ней бес!

Шиш и трактирщица

По свету гуляючи, забрел Шиш в  трактир  пообедать, а трактирщица такая вредная была, видит: человек бедно одет - и отказала:

     - Ничего нет, не готовлено. Один хлеб да вода.

Шиш и тому рад:

     - Ну, хлебца подайте с водичкой.

Сидит Шиш, корочку  в воде помакивает да посасывает. А у хозяйки в печи на сковороде  гусь был  жареный. И одумала толстуха посмеяться  над голодным прохожим.

     -  Ты,  - говорит, -  молодой человек, везде, чай,  бывал, много народу видал, не захаживал ли ты в Печной уезд,  в село Сковородкино, не знавал  ли господина Гусева-Жареного?

Шиш смекнул, в чем дело, и говорит:

     - Вот доем корочку, тотчас вспомню...

В  это  время  кто-то  на хорошем коне приворотил к  трактиру.  Хозяйка выскочила  на  крыльцо, а  Шиш к  печке; открыл  заслонку,  сдернул  гуся со сковороды, спрятал его в свою сумку, сунул на сковороду лапоть и ждет...

Хозяйка заходит в избу с проезжающим и снова трунит над Шишом:

     - Ну что, рыжий, знавал Гусева-Жареного?

Шиш отвечает:

     -  Знавал,   хозяюшка.  Только  он  теперь  не  в  Печном  уезде,  село Сковородкино, живет, а в Сумкино-3аплечное переехал.

Вскинул Шиш сумку на плечо и укатил с гусем. Трактирщица говорит гостю:

     - Вот дурак мужик! Я ему  про гуся загадала, а он ничего-то не понял...

Проходите,  сударь,  за  стол.  Для  благородного  господина  у  меня жаркое найдется.

Полезла в печь, а на сковороде-то... лапоть!

Шиш приходит учиться

Шиш  бутошников-рогатошников  миновал,  вылез  на  площадь.  Поставлены полаты на семи дворах. Посовался туда-сюда. Спросил:

     - Тут ума прибавляют?

     - Тут.

     - Сюда как принимают?

     - Экзамен сдай. Эвон-де учителевы избы!

Шиш зашел, котора ближе.  Подал учителю рубль.  Учитель - очки на носу, перо за ухом, тетради в руках - вопросил строго:

     - Чего ради семо прииде?

     - Учиться в грамоту.

     - Вечеру сущу упразднюся, тогда сотворю тебе испытание.

После ужина учитель с Шишом забрались на полати. Учитель говорит:

     - Любезное чадо! Грабисся ты  за  науку. А  в силах  побои терпеть? Без плюхи ученье не  довлеет. Имам  тя вопрошати, елика во ответах соврешь, дран будешь много. Обаче ответствуй, что сие: лапкой моется, на полу сидяще?

     - Кошка!

Учитель р-раз Шиша по шее...

     -  Кошка -  мужицким просторечием. Аллегорически глаголем  - чистота... Рцы паки, что будет сей свет в пещи?

     - Огонь!

Р-раз Шишу по уху:

     - Огонь глаголется низким штилем. Аллегорически же  - светлота. А  како наречеши место, на нем же возлегохом?

Шиш жалобно:

     - Пола-ати.

Р-раз Шиша по шее:

     - Оле,  грубословия твоего! Не полати, но  высота!... На конце восписуй вещь в сосуде, ушат именуемом.

     - Вода.

Р-раз Шиша по уху:

     - Не вода, но - благодать!

Я тут не  был, не считал, сколько оплеух Шиш  за  ночь насобирал. Утром учитель на улку вышел, Шиш кошку поймал, ей на хвост  бумаги навязал, бумагу зажег.  Кошка  на  полати вспорхнула,  на  полатях окутка зашаяла,  дыму  до потолка... Шиш на  крыльцо выскочил. Хозяин гряду поливат. Шиш и заревел  не по-хорошему:

     - Учителю  премудре!  Твоя-то  чистота схватила  светлоту,  занесла  на высоту, неси благодать, а то ничего не видать!!!

Сам ходу задал, - горите вы с экой наукой!

Шиш складывает рифмы

Тащился Шиш пустынной дорогой.  Устал... И вот обгоняет его в тарантасе незнакомый мужичок. Шишу охота на лошадке подъехать, он и крикнул:

     - Здорово, Какойто Какойтович!

Мужичок не расчухал в точности, как его назвали, но только лестно  ему, что и по отчеству взвеличили. Тотчас попридержал конька и поздоровался.

     - Что, - спрашивает Шиш, - аль не признали?

Мужичок говорит:

     - Лицо будто знакомое, а не могу вспомнить...

     - Да мы тот там год на даче в вашей деревне жили.

     - А-а-а!... Извиняюсь!... Очень приятно-с!

     - Как супруга ваша? - продолжает Шиш.

     -  Мерси. С коровами все... Да вы присядьте  ко мне,  молодой  человек. Подвезу вас.

Шишу  то  и  надо.  Забрался  в  тарантас,  давай  болтать.  Обо   всем переговорил, а молча сидеть неохота. И говорит Шиш спутнику:

     - Хозяин, давай рифмы говорить?!

     - Это что значит рихмы?!

     - Да так, чтобы было складно.

     - Ну, давай.

     - Вот, например, как звали твоего деда?

     - Кузьма.

     - Я твоего Кузьму за бороду возьму!...

     - Ну, уж это довольно напрасно! Моего дедушку каждый знал да уважал. Не

приходится его за бороду брать.

     - Чудак, ведь это для рифмы. Ну, а как твоего дядю звали?

     - Наш дядюшка тоже были почтенные, звали Иван.

     - Твой Иван был большой болван!

Шишов возница рассвирепел:

     - Я тебя везу на своем коне, а ты ругаться!... Тебя как зовут?

     - Леонтий.

     - А Леонтий, так иди пешком!

     - Дяденька, это не рифма...

     - Хоть не рихма, да слезай с коня!

Дядька с  бранью уехал, а Шишу  остаток пути пришлось  пройти пешком. И смешно, и досадно.

Праздник Окатка

Смолоду-то не  все же гладко было у Шиша. Ну,  беды мучат, да уму учат.

Годов-то двадцати пришвартовался он к некоторой  мужней жене. Муж  из дома -

Шишанко в дом.

Собрался этот муж в лес по бревна.

     - Жена, с собой чего перекусить нет ли?

Она сунула корок сухих.

     - Жена, неужели хлеба нету помягче, с маслицем бы?

     - Ладно и так. Не маслена неделя.

Муж уехал, а к ней Шишанушко в гости. Засуетилась, блинов напекла гору, масла налила море, щей сварила.

А у  мужа колесо  по дороге лопнуло, он  сторопился домой. Жена видит в окно:

     - О,  беда! Мой-то хрен без  беды не ездит. Ягодка, ты залезь  в кадку, она пустая... Он скоро колесо сменит...

Муж заходит:

     -  Колесо  сменить вернулся...  Ишь  как  у  тебя  дородно  пахнет. Дай закусить.

Жена плеснула щей.

     - Я блинка любил бы...

     - Блины к празднику.

Взяла миску с блинами и выпружила в кадку спрятанному Шишу.

     - Жена! Ты что?!

     - Сегодня праздник Окатка - валят блины в кадку...

Муж и догадался. Схватил чугун со щами:

     - Жена, ты блины, а я для праздника, для Окатка, щей не пожалею.

И чохнул горячими щами в кадку. Шишанко выгалил оттуда на сажень кверху - да из избы...

Бочка

В каком-то городе обзадорилась на Шиша опять мужня жена. Одним крыльцом

благоверного проводит, другим Шиша запустит.

Однажды  муж  негаданно и воротился.  Куда друга девать? А в избе бочка лежит. Туда Шиш и спрятался, да только сапоги на виду.

Муж входит - видит сапоги...

     - Жена, это что?!

     -  А вот пришел какой-то бочку нашу покупать, залез посмотреть, нет  ли щелей... Продадим ему, нам бочка без пользы... Эй, молодец! Ежели высмотрел, вылезай, сторгуйся с хозяином!

Муж не  только что  бочку  продал, а  и до постоялого двора домой нести Шишу пособил...

Шти

Одна  Шишова любушка крепко его к другой ревновала. Бранить не бранила, а однажды с горя шуточку придумала. Поставила ему шти с огня, кипячие. Да  забылась, хлебнула поваренку на пробу и рот обварила. Не стерпела - заревела.

Шиш дивится:

     - Ты чего? Обожглась?

А эта баба крепка была:

     - Не  обожглась, а эдаки шти маменька-покоенка любила. Как сварю, так и плачу...

А Шишу  в путь пора.  Ложку полну хватил  и...  затряс руками,  из глаз слезы побежали. Ехидна подружка будто не понимат:

     - Что ты, желанный? Неуж заварился?

     - Нет, не  заварился, а как  подумаю, что у такой хорошей женщины,  как твоя была маменька, така дочка подла, как ты, дак слезы ручьем!

Тили-тили

     Какой-то день прибежали к Шишу из волости:

     -  Ступай  скоре. Негрянин  ли,  галанец приехал,  тебе велено  при  их состоять.

     Оказалось, аглицкой мистер,  знающий по-русски,  путешествует по уезду, записывает народные  обычаи и  Шишу  надо  его сопровождать. На Шише у  всех клином свет сошелся.

     Отправились по деревням. Мистер открыл тетрадку:

     - Говорите теперь однажды!

     Шиш крякнул:

     - Наш первой обычай: ежели двоим по дороге и коняшку нанять  жадничают, дак все одно пеши не идут, а везут друг друга попеременно.

     Мистер говорит:

     - Ол райт! Во-первых, будете лошадка вы. Я буду смотреть на часы, скажу "стоп".

     - У нас не по часам, у нас по песням. Вот сядете вы на меня  и запоете.

Доколь поете, я вас везу. Кончили - я на вас еду, свое играю.

     Стал Шишанушко на карачки. Забрался на него мистер верхом, заверещал на своем языке песню:  "Длинен  путь до Типперери..." Едут.  Как  бедной Шиш не сломался.  Седок-от поперек  шире. Долго рявкал. Шиш  из-под него мокрехонек вывернулся. Теперь он порхнул мистеру на загривок.

     - Эй, вали, кургузка, недалеко  до Курска, семь верст проехали, семьсот осталось!

Заперебирал мистер руками-ногами, а Шиш запел:

     Тили-тили,

     Тили-тили,

     Тили-тили!...

Мистер и полчаса гребет, а Шишанко все нежным голосом:

     Тили-тили,

     Тили-тили,

     Тили-тили!...

 У мистера три пота сошло. Кряхтит, пыхтит... На конце прохрипел:

     - Вы будете иметь окончание однажды?

 Шиш - в ответ:

     - Да ведь песни-то наши... протяжны, проголосны, задушевны!

     Тили-тили,

     Тили-тили,

     Тили-тили!...

Бедный  мистер потопал  еще четверть часика да и повалился, - где рука, где нога:

     - Ваши тили-тили меня с ног свалили!

Шиш пошучивает у царя

Всех Шишовых дел в  неделю не  пересказать.  Про Шиша говорить – голова заболит. Про  Шиша уж  и собаки лают. Здесь я  от большого  мало возьму,  от многа немножко расскажу.

Ходил Шиш, сапоги топтал,  версты мерял. Надоело по деревням шляться. В город справил. Чья слава лежит, а Шишова вперед  бежит.  Где Шиш, там народу табун. Это увидал из окна амператор:

     - Что за народ скопивши?

     - Это парнишка один публику утешает-с.

     - Не Шиш ли?

     - Так точно-с.

     - Позвать сюда!

Шиша привели. Царь сразу над ним начал сгогатывать:

     -  Ты в  татку  ле  в  матку,  в  кого  ты  экой?  Сшути-ко  мне  шутку позазвонисте.  Выкради из-под меня  да из-под моей супруги перину. Выполнишь задание  -  произведу тебя  в  жандармерию и твой  патрет  - во все  газеты. Сплошаешь - в Сибири сгною!...

Только Шиш за двери - амператор своим караульщикам ружья выдал:

     - Мы с Шишом Московским об  заклад  побились. Перину из-под меня придет воровать. Спальну нашу караульте день и ночь!

Шиш  выбрал ночку  потемнее  и  в  щель дворцового забора  стал  охрану высматривать. Видит -  дремлют под спальными окнами, вора  ждут. Людей бы на ум, а Шиша на дело.

Он дунул на огороды, выдернул с гряды  пугало,  опять к  тому же забору примостился, вызнял пугало кверху - и ну натряхивать... Это караульщики и увидали:

     - Ребята, не робей! Вор пришел! Через тын лезет...

     - Рота-а, пли!!!

Шиш того сразу пугало удернул. Будто убили. А стража радехонька:

     -  Ну, ребята, мертвое тело оттуль завтра уберем. А теперь на  боковую. Боле некого ждать.

Только  они восвояси утянулись,  Шиш через  забор да в поварню. Стряпки спят. На  печи в горшке тесто подымается, пузырится. Шиш с этой опарой  да в царскую спальню окном.

Царь  с  царицей  на  перине  почивают. Царь  истолста  храпит,  царица тихонько носом выводит...

Шиш на перстышках подкрался да как ухнет им опару ту под бок. Сам с подоконника - и в кусты.

Вот царица прохватилась:

     - О-о,  тошнехонько!  Вставай-ка  ты,  омморок!... Эво  как  обделался! Меня-то всю умарал!

     - Нет, гангрена! Это ты настряпала!

До третьих петухов содомили. Тут царица одумалась:

     -  Давай  лучше выкинем  перину-то  на  подоконник, на ветерок, а  сами соснем еще часиков восемь.

Только  они музыку  свою завели - захрапели, Шиш перину в  охапку да со двора. На извозчика да домой.

Навстречу бабы-молочницы:

     - Шиш, куда полетел?

     - У нас дома не здорово! Таракан с печи свалился.

Царица рано вскочила:

     -  Что я, одичала  -  сплю! Министры перину  увидят  - по всей  империи ославят... На!!! Где перина-та???

Фрелины Машки, Дашки забегали, заискали. Царя разбудили. Его и горе берет и смех долит.

     - Полковник! Запрягай коня, скачи к Шишу. Он меня  в дураках оставил...

Ох, в землю бы я лег да укрылся!

Полковник  на добра коня - да пулей в деревню,  к Шишову дому. Не поспел наш Шишанушко увернуться. Начальство на дворе. Людей  бы на  ум,  а  Шиша на  дело. Он в  клеть, достал  бабкин наряд: сарафан, жемчужную повязку, ленты - накрутился и - в горницы. Полковник там. Видит - девица заходит, личиком бела и с очей весела. Шпорами брякнул:

     - Вы... видно, сестра?

     - Да... сестра Шишова...

Забыл  полковник,   зачем  приехал.  Около  этой   сестры   похаживает, похохатывает. Шиш думает - пронеси бог тучу мороком...

     - Вы бы по лесу его, прохвоста, искали...

     - Хе-хе-хе! Мне и тут приятно-с!

Шиш бутылку откупорил: "Напьется пьян - убежу..." А тот охмелел, хуже стал припадать:

     - Желаю с вами немедленно законным браком.

О, куда от этого жениха деться? На шаг не отпускает. Сиди рядом. Стемнело.

Полковник велит постель стлать. Попал гвоздь под молот. Над другими Шиш шуточки шутит, а над собой их не любит. Только у Шиша уверток - что в  лесу поверток. Он давай  руками  сарафан ухлапывать.

     - О, живот схватило! О, беда! На минутку выпустите меня...

     - Убежишь?

     - Что вы, у нас рядом! Вы даже для верности подол в дверях зажмите.

Полковник выпустил эту невесту  в сени,  а подолешко  в  притвор. Сидит ждет. Шиш того разу из сарафана вывернулся да вместо себя козу и впряг  в эти наряды. Сам шубенку  на плечи,  шапку на  голову,  котомку  в руки  - да и...поминай как звали. Полковник слышит - коза у дверей топчется, думает - невеста:

     - Милочка, ты что долго?

     - Б-э-э-э!

Двери размахнул, а в  избу  коза в  сарафане. Полковник  через нее кубарем  - да  на коня,  да  в  город. Потом год  на теплых  водах от родимца лечился.

Николай Алексеевич Некрасов

На Волге («Детство Валежникова»)

1

Не торопись, мой верный пес!

Зачем на грудь ко мне скакать?

Еще успеем мы стрелять.

Ты удивлен, что я прирос

На Волге: целый час стою

Недвижно, хмурюсь и молчу.

Я вспомнил молодость мою

И весь отдаться ей хочу

Здесь на свободе. Я похож

На нищего: вот бедный дом,

Тут, может, подали бы грош.

Но вот другой — богаче: в нем

Авось побольше подадут.

И нищий мимо; между тем

В богатом доме дворник-плут

Не наделил его ничем.

Вот дом еще пышней, но там

Чуть не прогнали по шеям!

И, как нарочно, всё село

Прошел — нигде не повезло!

Пуста, хоть выверни суму.

Тогда вернулся он назад

К убогой хижине — и рад,

Что корку бросили ему;

Бедняк ее, как робкий пес,

Подальше от людей унес

И гложет... Рано пренебрег

Я тем, что было под рукой,

И чуть не детскою ногой

Ступил за отческий порог,

Меня старались удержать

Мои друзья, молила мать,

Мне лепетал любимый лес:

Верь, нет милей родных небес!

Нигде не дышится вольней

Родных лугов, родных полей,

И той же песенкою полн

Был говор этих милых волн.

Но я не верил ничему.

Нет, — говорил я жизни той, —

Ничем не купленный покой

Противен сердцу моему...

Быть может, недостало сил,

Или мой труд не нужен был,

Но жизнь напрасно я убил,

И то, о чем дерзал мечтать,

Теперь мне стыдно вспоминать!

Все силы сердца моего

Истратив в медленной борьбе,

Не допросившись ничего

От жизни ближним и себе,

Стучусь я робко у дверей

Убогой юности моей:

— О юность бедная моя!

Прости меня, смирился я!

Не помяни мне дерзких грез,

С какими, бросив край родной,

Я издевался над тобой!

Не помяни мне глупых слез,

Какими плакал я не раз,

Твоим покоем тяготясь!

Но благодушно что-нибудь,

На чем бы сердцем отдохнуть

Я мог, пошли мне! Я устал,

В себя я веру потерял,

И только память детских дней

Не тяготит души моей...

2

Я рос, как многие, в глуши,

У берегов большой реки,

Где лишь кричали кулики,

Шумели глухо камыши,

Рядами стаи белых птиц,

Как изваяния гробниц,

Сидели важно на песке;

Виднелись горы вдалеке,

И синий бесконечный лес

Скрывал ту сторону небес,

Куда, дневной окончив путь,

Уходит солнце отдохнуть.

Я страха смолоду не знал,

Считал я братьями людей,

И даже скоро перестал

Бояться леших и чертей.

Однажды няня говорит:

«Не бегай ночью — волк сидит

За нашей ригой, а в саду

Гуляют черти на пруду!»

И в ту же ночь пошел я в сад.

Не то чтоб я чертям был рад,

А так — хотелось видеть их.

Иду. Ночная тишина

Какой-то зоркостью полна,

Как будто с умыслом притих

Весь божий мир — и наблюдал,

Что дерзкий мальчик затевал!

И как-то не шагалось мне

В всезрящей этой тишине.

Не воротиться ли домой?

А то как черти нападут

И потащат с собою в пруд,

И жить заставят под водой?

Однако я не шел назад.

Играет месяц над прудом,

И отражается на нем

Береговых деревьев ряд.

Я постоял на берегу,

Послушал — черти ни гу-гу!

Я пруд три раза обошел,

Но черт не выплыл, не пришел!

Смотрел я меж ветвей дерев

И меж широких лопухов,

Что поросли вдоль берегов,

В воде: не спрятался ли там?

Узнать бы можно по рогам.

Нет никого! Пошел я прочь,

Нарочно сдерживая шаг.

Сошла мне даром эта ночь,

Но если б друг какой иль враг

Засел в кусту и закричал,

Иль даже, спугнутая мной,

Взвилась сова над головой, —

Наверно б мертвый я упал!

Так, любопытствуя, давил

Я страхи ложные в себе

И в бесполезной той борьбе

Немало силы погубил.

Зато добытая с тех пор

Привычка не искать опор

Меня вела своим путем,

Пока рожденного рабом

Самолюбивая судьба

Не обратила вновь в раба!

3

О Волга! после многих лет

Я вновь принес тебе привет.

Уж я не тот, но ты светла

И величава, как была.

Кругом всё та же даль и ширь,

Всё тот же виден монастырь

На острову, среди песков,

И даже трепет прежних дней

Я ощутил в душе моей,

Заслыша звон колоколов.

Всё то же, то же... только нет

Убитых сил, прожитых лет...

Уж скоро полдень. Жар такой,

Что на песке горят следы,

Рыбалки дремлют над водой,

Усевшись в плотные ряды;

Куют кузнечики, с лугов

Несется крик перепелов.

Не нарушая тишины

Ленивой, медленной волны,

Расшива движется рекой.

Приказчик, парень молодой,

Смеясь, за спутницей своей

Бежит по палубе: она

Мила, дородна и красна.

И слышу я, кричит он ей:

«Постой, проказница, ужо

Вот догоню!..» Догнал, поймал, —

И поцалуй их прозвучал

Над Волгой вкусно и свежо.

Нас так никто не цаловал!

Да в подрумяненных губах

У наших барынь городских

И звуков даже нет таких.

В каких-то розовых мечтах

Я позабылся. Сон и зной

Уже царили надо мной.

Но вдруг я стоны услыхал,

И взор мой на берег упал.

Почти пригнувшись головой

К ногам, обвитым бечевой,

Обутым в лапти, вдоль реки

Ползли гурьбою бурлаки,

И был невыносимо дик

И страшно ясен в тишине

Их мерный похоронный крик —

И сердце дрогнуло во мне.

О Волга!.. колыбель моя!

Любил ли кто тебя, как я?

Один, по утренним зарям,

Когда еще всё в мире спит

И алый блеск едва скользит

По темно-голубым волнам,

Я убегал к родной реке.

Иду на помощь к рыбакам,

Катаюсь с ними в челноке,

Брожу с ружьем по островам.

То, как играющий зверок,

С высокой кручи на песок

Скачусь, то берегом реки

Бегу, бросая камешки,

И песню громкую пою

Про удаль раннюю мою...

Тогда я думать был готов,

Что не уйду я никогда

С песчаных этих берегов.

И не ушел бы никуда —

Когда б, о Волга! над тобой

Не раздавался этот вой!

Давно-давно, в такой же час,

Его услышав в первый раз,

Я был испуган, оглушен.

Я знать хотел, что значит он, —

И долго берегом реки

Бежал. Устали бурлаки,

Котел с расшивы принесли,

Уселись, развели костер

И меж собою повели

Неторопливый разговор.

«Когда-то в Нижний попадем? —

Один сказал. — Когда б попасть

Хоть на Илью...» — Авось придем, —

Другой, с болезненным лицом,

Ему ответил. — Эх, напасть!

Когда бы зажило плечо,

Тянул бы лямку, как медведь,

А кабы к утру умереть —

Так лучше было бы еще... —

Он замолчал и навзничь лег.

Я этих слов понять не мог,

Но тот, который их сказал,

Угрюмый, тихий и больной,

С тех пор меня не покидал!

Он и теперь передо мной:

Лохмотья жалкой нищеты,

Изнеможенные черты

И, выражающий укор,

Спокойно-безнадежный взор...

Без шапки, бледный, чуть живой,

Лишь поздно вечером домой

Я воротился. Кто тут был —

У всех ответа я просил

На то, что видел, и во сне

О том, что рассказали мне,

Я бредил. Няню испугал:

«Сиди, родименькой, сиди!

Гулять сегодня не ходи!»

Но я на Волгу убежал.

Бог весть, что сделалось со мной?

Я не узнал реки родной:

С трудом ступает на песок

Моя нога: он так глубок;

Уж не манит на острова

Их ярко-свежая трава,

Прибрежных птиц знакомый крик

Зловещ, пронзителен и дик,

И говор тех же самых волн

Иною музыкою полн!

О, горько, горько я рыдал,

Когда в то утро я стоял

На берегу родной реки,

И в первый раз ее назвал

Рекою рабства и тоски!..

Что я в ту пору замышлял,

Созвав товарищей-детей,

Какие клятвы я давал —

Пускай умрет в душе моей,

Чтоб кто-нибудь не осмеял!

Но если вы — наивный бред,

Обеты юношеских лет,

Зачем же вам забвенья нет?

И вами вызванный упрек

Так сокрушительно жесток?..

4

Унылый, сумрачный бурлак!

Каким тебя я в детстве знал,

Таким и ныне увидал:

Всё ту же песню ты поешь,

Всё ту же лямку ты несешь,

В чертах усталого лица

Всё та ж покорность без конца...

Прочна суровая среда,

Где поколения людей

Живут и гибнут без следа

И без урока для детей!

Отец твой сорок лет стонал,

Бродя по этим берегам,

И перед смертию не знал,

Что заповедать сыновьям.

И, как ему, — не довелось

Тебе наткнуться на вопрос:

Чем хуже был бы твой удел,

Когда б ты менее терпел?

Как он, безгласно ты умрешь,

Как он, бесплодно пропадешь,

Так заметается песком

Твой след на этих берегах,

Где ты шагаешь под ярмом,

Не краше узника в цепях,

Твердя постылые слова,

От века те же: «раз да два!»

С болезненным припевом «ой»!

И в такт мотая головой…

Константин Георгиевич Паустовский

Струна

Осколок снаряда порвал струны на скрипке. Осталась только одна, последняя. Запасных струн у музыканта Егорова не было, достать их было негде, потому что дело происходило осенью 1941 года на осажденном острове Эзеле в Балтийском море. Даже не на самом острове, а на небольшом его клочке – на косе Цераль, где советские моряки отбивали непрерывные атаки немцев.

Оборона этого полуострова войдет в историю войны как одна из ее величавых страниц. Он прославлен бесстрашием советских людей. Эти люди дрались до последней пули.

Налетали ветры, и неспокойно шумело море. Оно было блестящим и серым, как свежий разрез на свинце. Окончились северные летние ночи, но закаты, как всегда на Эзеле, медленно горели над водой, и сонно шумел сосновый лес, разросшийся на дюнах. Шум сосен не проникал в окопы. Его заглушали взрывы, свист бомб, визг мин и хватающий за сердце рев бомбардировщиков.

Война застала на Эзеле нескольких советских актеров – мужчин и женщин. Днем мужчины вместе с бойцами рыли окопы и отбивали немецкие атаки, а женщины перевязывали раненых и стирали бойцам белье. А ночью, если не было боя, актеры устраивали концерты и спектакли на маленьких полянах в лесу.

«Хорошо, – скажете вы, – конечно, в темноте можно слушать пение или музыку (если актеры поют вполголоса, а музыканты играют под сурдинку, чтобы звуки не долетали до неприятеля), но непонятно, как актеры ухитрялись разыгрывать спектакли в ночном лесу, где мрак плотнее, чем в поле или над открытой водой. Что в этом мраке могли увидеть зрители? Музыканты привыкли играть в темноте, но как же другие актеры?»

А они показывали морякам сцены из Шекспира, Чехова и «Профессора Мамлока» Фридриха Вольфа.

Но война и отсутствие света по ночам создали свои традиции и выдумки. Как только начинался спектакль, зрители наводили на актеров узкие лучи карманных электрических фонариков. Лучи эти все время перелетали, как маленькие огненные птицы, с одного лица на другое, в зависимости от того, кто из актеров в это время говорил. Но чаще всего лучи останавливались на лице молоденькой актрисы Елагиной и подолгу замирали на нем, хотя Елагина и молчала. В ее улыбке, в глазах каждый из моряков находил любимые черты, которые он давно, с первых дней войны, берег в самом надежном уголке сердца.

На Егорова зрители никогда не наводили лучи фонариков. Всегда он играл в темноте, и единственной точкой света, которую он часто видел перед собой, была большая звезда. Она лежала на краю моря, как забытый маяк. Ее не могли погасить залпы тяжелых батарей, не мог задушить желтый дым разрывов. Она сверкала, как напоминание о победе, неизменности мира, будущем покое, и, может быть, за это моряки и актеры полюбили эту звезду и прозвали ее «подругой».

Струны на скрипке были порваны, и Егоров больше не мог играть. На первом же ночном концерте он сказал об этом невидимым зрителям. Неожиданно из лесной темноты чей-то молодой голос неуверенно ответил:

– А Паганини играл и на одной струне…

Паганини! Разве Егоров мог равняться с ним, с великим музыкантом!

Егоров медленно прижал скрипку к плечу. Большая звезда спокойно горела на краю залива. Свет ее не мерцал, не переливался, как всегда. Звезда как будто притихла и приготовилась слушать музыканта. Егоров поднял смычок. И неожиданно одна струна запела с такой же силой и нежностью, как могли бы петь все струны.

Тотчас вспыхнули электрические фонарики. Впервые их лучи ударили в лицо Егорова, и он закрыл глаза. Играть было легко, будто сухие, легкие пальцы Паганини водили смычком по изуродованной скрипке. Слеза сползла из-под закрытых век музыканта, и в коротком антракте войны, в глухом лесу, где пахло вереском и гарью, звенела и росла мелодия Чайковского, и от ее томительного напева, казалось, разорвется, не выдержит сердце.

Последняя струна действительно не выдержала силы звуков и порвалась. Она зажужжала, как шмель, и затихла. Сразу же свет фонариков перелетел с лица Егорова на скрипку. Скрипка замолчала надолго. И свет фонариков погас. Толпа слушателей только вздохнула. Аплодировать в лесу было нельзя – могли услышать немцы.

Я рассказываю подлинный случай. Поэтому напрасно читатель будет ждать ловко придуманной развязки. Она оказалась очень простой: Егоров умер. Он был убит через два дня во время ночного боя. Ему не на чем было играть, и он стал обыкновенным бойцом обыкновенной пехотной части.

Его похоронили в грубой песчаной земле, когда накрапывал дождь, море затянулось туманом. На ветвях сидели мокрые синицы. Они уже привыкли к свисту пуль и только удивленно попискивали, когда пуля ударяла в ствол дерева и с листьев сыпались брызги.

Скрипку Егорова бойцы положили в футляр, зашили в старое байковое одеяло и передали летчику, улетавшему в Ленинград. Летчик сразу же набрал высоту, чтобы уйти от немецких зениток. Десятки огней вспыхивали за хвостом самолета.

В Ленинграде летчик отнес скрипку главному дирижеру Консерватории. Тот взял ее двумя пальцами, взвесил в воздухе и улыбнулся, – это была итальянская скрипка, потерявшая вес от старости и многолетнего пения.

– Я передам ее лучшему скрипачу нашего симфонического оркестра, – сказал летчику дирижер Консерватории.

Летчик – простой белобрысый парень – кивнул головой и улыбнулся.

Где теперь эта скрипка – я не знаю. Говорят, что она в Москве. Но где бы она ни была, она играет прекрасные симфонии, знакомые нам и любимые нами, как старое небо Европы, как слово Пушкина, Шекспира или Гейне. Она играет мелодии Чайковского, Шостаковича и Шапорина.

Звуки симфонии так могучи, что рождают ветер. Вы, должно быть, заметили, как он порывами налетает на вас со сцены, шевелит волосы, заставляет сердца слушателей дрожать от гордости за человека.

Поют сотни струн, поют гобои и трубы, – победа придет! Потому что не может не победить наша страна, где люди идут в бой, унося в душе звуки скрипичных песен, где так просто умирают за будущее скромные музыканты и где созданы могучие симфонии, потрясающие мир.

1943

Братья Гримм «Горшочек каши»

Жила-была одна девочка. Пошла девочка в лес за ягодами и встретила там старушку.
— Здравствуй, девочка, — сказала ей старушка. — Дай мне ягод, пожалуйста.
— На, бабушка, — говорит девочка.
Поела старушка ягод и сказала:
— Ты мне ягод дала, а я тебе тоже что-то подарю. Вот тебе горшочек. Стоит тебе только сказать:
«Раз, два, три,
Горшочек, вари!»
и он начнет варить вкусную, сладкую кашу.
А скажешь ему:
«Раз, два, три,
Больше не вари!»
— и он перестанет варить.
— Спасибо, бабушка, — сказала девочка, взяла горшочек и пошла домой, к матери.
Обрадовалась мать этому горшку. Да и как не радоваться? Без труда и хлопот всегда на обед вкусная, сладкая каша готова.
Вот однажды ушла девочка куда-то из дому, а мать поставила горшочек перед собой и говорит:
«Раз, два, три,
Горшочек, вари!»
Он и начал варить. Много каши наварил. Мать поела, сыта стала. А горшочек все варит и варит кашу. Как его остановить? Нужно было сказать:
«Раз, два, три,
Больше не вари!»
— да мать забыла эти слова, а девочки дома не было. Горшочек варит и варит. Уже вся комната полна каши, уж и в прихожей каша, и на крыльце каша, и на улице каша, а он все варит и варит.
Испугалась мать, побежала за девочкой, да не перебраться ей через дорогу — горячая каша рекой течет.
Хорошо, что девочка недалеко от дома была. Увидала она, что на улице делается, и бегом побежала домой. Кое-как взобралась на крылечко, открыла дверь и крикнула:
«Раз, два, три,
Больше не вари!»
И перестал горшочек варить кашу.
А наварил он ее столько, что тот, кому приходилось из деревни в город ехать, должен был себе в каше дорогу проедать.
Только никто не жаловался. Уж очень вкусная и сладкая была каша.

А.С. Пушкин «Сказка о медведихе»

Как весенней теплою порою

 Из-под утренней белой зорюшки,

 Что из лесу, из лесу из дремучего

 Выходила медведиха

 Со милыми детушками медвежатами

 Погулять, посмотреть, себя показать.

 Села медведиха под белой березою;

 Стали медвежата промеж собой играть,

 По муравушке валятися,

 Боротися, кувыркатися.

 Отколь ни возьмись мужик идет,

 Он во руках несет рогатину,

 А нож-то у него за поясом.

 А мешок-то у него за плечьми.

 Как завидела медведиха

 Мужика со рогатиной,

 Заревела медведиха,

 Стала кликать малых детушек,

 Своих глупых медвежатушек.

 Ах вы детушки, медвежатушки,

 Перестаньте играть, валятися,

 Боротися, кувыркатися.

 Уж как знать на нас мужик идет.

 Становитесь, хоронитесь за меня.

 Уж как я вас мужику не выдам

 И сама мужику .... выем.

 Медвежатушки испугалися,

 За медведиху бросалися,

 А медведиха осержалася,

 На дыбы подымалася.

 А мужик-то он догадлив был,

 Он пускался на медведиху,

 Он сажал в нее рогатину,

 Что повыше пупа, пониже печени.

 Грянулась медведиха о сыру землю,

 А мужик-то ей брюхо порол,

 Брюхо порол, да шкуру сымал,

 Малых медвежатушек в мешок поклал,

 А поклавши-то домой пошел.

 "Вот тебе, жена, подарочек,

 Что медвежия шуба в пятьдесят рублев,

 А что вот тебе другой подарочек,

 Трои медвежата по пять рублев".

Не звоны пошли по городу,

 Пошли вести по всему по лесу,

 Дошли вести до медведя черно-бурого,

 Что убил мужик его медведиху,

 Распорол ей брюхо белое,

 Брюхо распорол да шкуру сымал,

 Медвежатушек в мешок поклал.

 В ту пору медведь запечалился,

 Голову повесил, голосом завыл

 Про свою ли сударушку,

 Черно-бурую медведиху.

 Ах ты свет моя медведиха,

 На кого меня покинула,

 Вдовца печального,

 Вдовца горемычного?

 Уж как мне с тобой, моей боярыней,

 Веселой игры не игрывати,

 Милых детушек не родити,

 Медвежатушек не качати,

 Не качати, не баюкати.

 В ту пору звери собиралися

 Ко тому ли медведю, к боярину.

 Приходили звери большие,

 Прибегали тут зверишки меньшие.

 Прибегал туто волк дворянин,

 У него-то зубы закусливые,

 У него-то глаза завистливые.

 Приходил тут бобр, торговый гость,

 У него-то бобра жирный хвост.

 Приходила ласточка дворяночка,

 Приходила белочка княгинечка,

 Приходила лисица подьячиха,

 Подьячиха, казначеиха,

 Приходил скоморох горностаюшка,

 Приходил байбак тут игумен,

 Живет он байбак позадь гумен.

 Прибегал тут зайка-смерд,

 Зайка беленький, зайка серенький.

 Приходил целовальник еж,

 Все-то еж он ежится,

 Все-то он щетинится.

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

МОЙДОДЫР

     Одеяло

     Убежало,

Улетела простыня,

     И подушка,

     Как лягушка,

Ускакала от меня.

Я за свечку,

Свечка — в печку!

Я за книжку,

Та — бежать

И вприпрыжку

Под кровать!

Я хочу напиться чаю,

К самовару подбегаю,

Но пузатый от меня

Убежал, как от огня.

Что такое?

Что случилось?

Отчего же

Всё кругом

Завертелось,

Закружилось

И помчалось колесом?

Утюги

   за

     сапогами,

Сапоги

   за

     пирогами,

Пироги

   за

     утюгами,

Кочерга

   за

     кушаком —

Всё вертится,

И кружится,

И несется кувырком.

Вдруг из маминой из спальни,

Кривоногий и хромой,

Выбегает умывальник

И качает головой:

«Ах ты, гадкий, ах ты, грязный,

     Неумытый поросенок!

Ты чернее трубочиста,

     Полюбуйся на себя:

У тебя на шее вакса,

     У тебя под носом клякса,

У тебя такие руки,

     Что сбежали даже брюки,

Даже брюки, даже брюки

     Убежали от тебя.

Рано утром на рассвете

     Умываются мышата,

И котята, и утята,

     И жучки, и паучки.

Ты один не умывался

     И грязнулею остался,

И сбежали от грязнули

     И чулки и башмаки.

Я — Великий Умывальник,

Знаменитый Мойдодыр,

Умывальников Начальник

И мочалок Командир!

Если топну я ногою,

Позову моих солдат,

В эту комнату толпою

Умывальники влетят,

И залают, и завоют,

И ногами застучат,

И тебе головомойку,

Неумытому, дадут —

Прямо в Мойку,

Прямо в Мойку

С головою окунут!»

Он ударил в медный таз

И вскричал: «Кара-барас!»

И сейчас же щетки, щетки

Затрещали, как трещотки,

И давай меня тереть,

Приговаривать:

«Моем, моем трубочиста

Чисто, чисто, чисто, чисто!

Будет, будет трубочист

Чист, чист, чист, чист!»

Тут и мыло подскочило

И вцепилось в волоса,

И юлило, и мылило,

И кусало, как оса.

А от бешеной мочалки

Я помчался, как от палки,

А она за мной, за мной

По Садовой, по Сенной.

Я к Таврическому саду,

Перепрыгнул чрез ограду,

А она за мною мчится

И кусает, как волчица.

Вдруг навстречу мой хороший,

Мой любимый Крокодил.

Он с Тотошей и Кокошей

По аллее проходил

И мочалку, словно галку,

Словно галку, проглотил.

А потом как зарычит

     На меня,

Как ногами застучит

     На меня:

«Уходи-ка ты домой,

     Говорит,

Да лицо свое умой,

     Говорит,

А не то как налечу,

     Говорит,

Растопчу и проглочу! —

     Говорит».

Как пустился я по улице бежать,

Прибежал я к умывальнику опять.

     Мылом, мылом,

     Мылом, мылом

Умывался без конца,

     Смыл и ваксу

     И чернила

С неумытого лица.

И сейчас же брюки, брюки

Так и прыгнули мне в руки.

А за ними пирожок:

«Ну-ка, съешь меня, дружок!»

А за ним и бутерброд:

Подскочил — и прямо в рот!

Вот и книжка воротилась,

Воротилася тетрадь,

И грамматика пустилась

С арифмётикой плясать.

Тут Великий Умывальник,

Знаменитый Мойдодыр,

Умывальников Начальник

И мочалок Командир,

Подбежал ко мне, танцуя,

И, целуя, говорил:

«Вот теперь тебя люблю я,

Вот теперь тебя хвалю я!

Наконец-то ты, грязнуля,

Мойдодыру угодил!»

Надо, надо умываться

По утрам и вечерам,

     А нечистым

     Трубочистам —

     Стыд и срам!

     Стыд и срам!

     Да здравствует мыло

               душистое,

     И полотенце пушистое,

     И зубной порошок,

     И густой гребешок!

Давайте же мыться, плескаться,

Купаться, нырять, кувыркаться

В ушате, в корыте, в лохани,

В реке, в ручейке, в океане,

     И в ванне, и в бане,

     Всегда и везде —

     Вечная слава воде!

ТЕЛЕФОН

1

У меня зазвонил телефон.

— Кто говорит?

— Слон.

— Откуда?

— От верблюда.

— Что вам надо?

— Шоколада.

— Для кого?

— Для сына моего.

— А много ли прислать?

— Да пудов этак пять

Или шесть:

Больше ему не съесть,

Он у меня еще

           маленький!

2

А потом позвонил

Крокодил

И со слезами просил:

— Мой милый, хороший,

Пришли мне калоши,

И мне, и жене, и Тотоше.

— Постой, не тебе ли

На прошлой неделе

Я выслал две пары

Отличных калош?

— Ах, те, что ты выслал

На прошлой неделе,

Мы давно уже съели

И ждем не дождемся,

Когда же ты снова пришлешь

К нашему ужину

Дюжину

Новых и сладких калош!

3

А потом позвонили зайчатки:

— Нельзя ли прислать перчатки?

А потом позвонили мартышки:

— Пришлите, пожалуйста, книжки!

4

А потом позвонил медведь

Да как начал, как начал реветь.

— Погодите, медведь, не ревите,

Объясните, чего вы хотите?

Но он только «му» да «му»,

А к чему, почему —

Не пойму!

— Повесьте, пожалуйста, трубку!

5

А потом позвонили цапли:

— Пришлите, пожалуйста, капли:

Мы лягушками нынче объелись,

И у нас животы разболелись!

6

А потом позвонила свинья:

— Нельзя ли прислать соловья?

Мы сегодня вдвоем

С соловьем

Чудесную песню

Споем.

— Нет, нет! Соловей

Не поет для свиней!

Позови-ка ты лучше ворону!

7

И снова медведь:

— О, спасите моржа!

Вчера проглотил он морского ежа!

8

И такая дребедень

Целый день:

Динь-ди-лень,

Динь-ди-лень,

Динь-ди-лень!

То тюлень позвонит, то олень.

А недавно две газели

Позвонили и запели:

     — Неужели

     В самом деле

     Все сгорели

     Карусели?

— Ах, в уме ли вы, газели?

Не сгорели карусели,

И качели уцелели!

Вы б, газели, не галдели,

А на будущей неделе

Прискакали бы и сели

На качели-карусели!

Но не слушали газели

И по-прежнему галдели:

     — Неужели

     В самом деле

     Все качели

     Погорели?

Что за глупые газели!

9

А вчера поутру

Кенгуру:

— Не это ли квартира

Мойдодыра?

Я рассердился да как заору:

— Нет! Это чужая квартира!!!

— А где Мойдодыр?

— Не могу вам сказать…

Позвоните по номеру

Сто двадцать пять.

10

Я три ночи не спал,

Я устал.

Мне бы заснуть,

Отдохнуть…

Но только я лег —

Звонок!

— Кто говорит?

— Носорог.

— Что такое?

— Беда! Беда!

Бегите скорее сюда!

— В чем дело?

— Спасите!

— Кого?

— Бегемота!

Наш бегемот провалился в болото…

— Провалился в болото?!

— Да!

И ни туда ни сюда!

О, если вы не придете —

Он утонет, утонет в болоте,

Умрет, пропадет

Бегемот!!!

— Ладно! Бегу! Бегу!

Если могу, помогу!

11

Ох, нелегкая это работа —

Из болота тащить бегемота!

МУХА-ЦОКОТУХА

Муха, Муха-Цокотуха,

Позолоченное брюхо!

Муха по   полю пошла,

Муха денежку нашла.

Пошла Муха на базар

И купила самовар:

«Приходите, тараканы,

Я вас чаем угощу!»

Тараканы прибегали,

Все стаканы выпивали,

А букашки —

По три чашки

С молоком

И крендельком:

Нынче Муха-Цокотуха

Именинница!

Приходили к Мухе

     блошки,

Приносили ей

     сапожки,

А сапожки не простые —

В них застежки золотые.

Приходила к Мухе

Бабушка-пчела,

Мухе-Цокотухе

Меду принесла…

«Бабочка-красавица,

Кушайте варенье!

Или вам не нравится

Наше угощенье?»

Вдруг какой-то старичок

      Паучок

Нашу Муху в уголок

      Поволок —

Хочет бедную убить,

Цокотуху погубить!

«Дорогие гости, помогите!

Паука-злодея зарубите!

      И кормила я вас,

      И поила я вас,

Не покиньте меня

В мой последний час!»

Но жуки-червяки

      Испугалися,

По углам, по щелям

      Разбежалися:

Тараканы

Под диваны,

А козявочки

Под лавочки,

А букашки под кровать —

Не желают воевать!

И никто даже с места

      Не сдвинется:

Пропадай-погибай

      Именинница!

А кузнечик, а кузнечик,

Ну, совсем как человечек,

Скок, скок, скок, скок

      За кусток,

      Под мосток

      И молчок!

А злодей-то не шутит,

Руки-ноги он Мухе веревками крутит,

Зубы острые в самое сердце вонзает

И кровь у нее выпивает.

Муха криком кричит,

      Надрывается,

А злодей молчит,

      Ухмыляется.

Вдруг откуда-то летит

Маленький Комарик,

И в руке его горит

Маленький фонарик.

«Где убийца? Где злодей?

Не боюсь его когтей!»

Подлетает к Пауку,

Саблю вынимает

И ему на всем скаку

Голову срубает!

Муху за руку берет

И к окошечку ведет:

«Я злодея зарубил,

Я тебя освободил,

И теперь, душа-девица,

На тебе хочу жениться!»

Тут букашки и козявки

Выползают из-под лавки:

«Слава, слава Комару —

     Победителю!»

Прибегали светляки,

Зажигали огоньки —

То-то стало весело,

То-то хорошо!

Эй, сороконожки,

Бегите по дорожке,

Зовите музыкантов,

Будем танцевать!

Музыканты прибежали,

В барабаны застучали.

Бом! бом! бом! бом!

Пляшет Муха с Комаром.

А за нею Клоп, Клоп

Сапогами топ, топ!

Козявочки с червяками,

Букашечки с мотыльками.

А жуки рогатые,

Мужики богатые,

Шапочками машут,

С бабочками пляшут.

Тара-ра, тара-ра,

Заплясала мошкара.

Веселится народ —

Муха замуж идет

За лихого, удалого,

Молодого Комара!

Муравей, Муравей!

Не жалеет лаптей —

С Муравьихою подпрыгивает

И букашечкам подмигивает:

«Вы букашечки,

Вы милашечки,

Тара-тара-тара-тара —

      таракашечки!»

Сапоги скрипят,

Каблуки стучат —

Будет, будет мошкара

Веселиться до утра:

Нынче Муха-Цокотуха

     Именинница!

ТАРАКАНИЩЕ

Часть первая 

Ехали медведи

На велосипеде.

А за ними кот

Задом наперед.

А за ним комарики

На воздушном шарике.

А за ними раки

На хромой собаке.

Волки на кобыле.

Львы в автомобиле.

Зайчики

В трамвайчике.

Жаба на метле…

Едут и смеются,

Пряники жуют.

Вдруг из подворотни

Страшный великан,

Рыжий и усатый

Та-ра-кан!

     Таракан, Таракан,

          Тараканище!

Он рычит, и кричит,

И усами шевелит:

«Погодите, не спешите,

Я вас мигом проглочу!

Проглочу, проглочу,

         не помилую».

Звери задрожали,

В обморок упали.

Волки от испуга

Скушали друг друга.

Бедный крокодил

Жабу проглотил.

А слониха, вся дрожа,

Так и села на ежа.

Только раки-забияки

Не боятся бою-драки;

Хоть и пятятся назад,

Но усами шевелят

И кричат великану усатому:

«Не кричи и не рычи,

Мы и сами усачи,

Можем мы и сами

Шевелить усами!»

И назад еще дальше попятились.

И сказал Гиппопотам

Крокодилам и китам:

«Кто злодея не боится

И с чудовищем сразится,

Я тому богатырю

Двух лягушек подарю

И еловую шишку пожалую!»

«Не боимся мы его,

Великана твоего:

Мы зубами,

Мы клыками,

Мы копытами его!»

И веселою гурьбой

Звери кинулися в бой.

Но, увидев усача

     (Ай-ай-ай!),

Звери дали стрекача

     (Ай-ай-ай!).

По лесам, по полям разбежалися

Тараканьих усов испугалися.

И вскричал Гиппопотам:

«Что за стыд, что за срам!

Эй, быки и носороги,

Выходите из берлоги

     И врага

     На рога

Поднимите-ка!»

Но быки и носороги

Отвечают из берлоги:

     «Мы врага бы

     На рога бы,

Только шкура дорога,

И рога нынче тоже не дешевы»

И сидят и дрожат

     под кусточками,

За болотными прячутся

             кочками.

Крокодилы в крапиву забилися,

И в канаве слоны схоронилися.

Только и слышно, как зубы стучат,

Только и видно, как уши дрожат.

     А лихие обезьяны

     Подхватили чемоданы

     И скорее со всех ног

                  Наутек.

     И акула

     Увильнула,

Только хвостиком махнула.

А за нею каракатица —

     Так и пятится,

     Так и катится.

Часть вторая 

Вот и стал Таракан победителем,

И лесов и полей повелителем.

Покорилися звери усатому

(Чтоб ему провалиться, проклятому!).

А он между ними похаживает,

Золоченое брюхо поглаживает:

«Принесите-ка мне, звери, ваших детушек,

Я сегодня их за ужином скушаю!»

     Бедные, бедные звери!

     Воют, рыдают, ревут!

     В каждой берлоге

     И в каждой пещере

     Злого обжору клянут.

Да и какая же мать согласится отдать

Своего дорогого ребенка —

Медвежонка, волчонка, слоненка, —

Чтобы несытое чучело

Бедную крошку замучило!

Плачут они, убиваются,

С малышами навеки прощаются.

     Но однажды поутру

     Прискакала кенгуру,

     Увидала усача,

     Закричала сгоряча:

     «Разве это великан?

          (Ха-ха-ха!)

     Это просто таракан!

          (Ха-ха-ха!)

Таракан, таракан, таракашечка,

Жидконогая козявочка-букашечка.

     И не стыдно вам?

     Не обидно вам?

     Вы — зубастые,

     Вы — клыкастые,

     А малявочке

          Поклонилися,

     А козявочке

          Покорилися!»

Испугались бегемоты,

Зашептали: «Что ты, что ты!

Уходи-ка ты отсюда!

Как бы не было нам худа!»

Только вдруг из-за кусточка,

Из-за синего лесочка,

Из далеких из полей

Прилетает Воробей.

Прыг да прыг,

Да чик-чирик,

Чики-рики-чик-чирик!

Взял и клюнул Таракана —

Вот и нету великана.

     Поделом великану досталося,

     И усов от него не осталося.

То-то рада, то-то рада

     Вся звериная семья,

Прославляют, поздравляют

     Удалого Воробья!

Ослы ему славу по нотам поют,

Козлы бородою дорогу метут,

     Бараны, бараны

     Стучат в барабаны!

     Сычи-трубачи

          Трубят!

     Грачи с каланчи

          Кричат!

     Летучие мыши

          На крыше

     Платочками машут

          И пляшут.

     А слониха-щеголиха

     Так отплясывает лихо,

     Что румяная луна

     В небе задрожала

     И на бедного слона

     Кубарем упала.

Вот была потом забота —

За луной нырять в болото

И гвоздями к небесам приколачивать!

АЙБОЛИТ

1

Добрый доктор Айболит!

Он поддеревом сидит.

Приходи к нему лечиться

И корова, и волчица,

И жучок, и червячок,

И медведица!

Всех излечит, исцелит

Добрый доктор Айболит!

2

И пришла к Айболиту лиса:

«Ой, меня укусила оса!»

И пришел к Айболиту барбос:

«Меня курица клюнула в нос!»

И прибежала зайчиха

И закричала: «Ай, ай!

Мой зайчик попал под трамвай!

Мой зайчик, мой мальчик

Попал под трамвай!

Он бежал по дорожке,

И ему перерезало ножки,

И теперь он больной и хромой,

Маленький заинька мой!»

И сказал Айболит: «Не беда!

Подавай-ка его сюда!

Я пришью ему новые ножки,

Он опять побежит по дорожке».

И принесли к нему зайку,

Такого больного, хромого,

И доктор пришил ему ножки,

И заинька прыгает снова.

А с ним и зайчиха-мать

Тоже пошла танцевать.

И смеется она и кричит:

«Ну, спасибо тебе, Айболит!»

3

Вдруг откуда-то шакал

На кобыле прискакал:

«Вот вам телеграмма

От Гиппопотама!»

«Приезжайте, доктор, 

В Африку скорей 

И спасите, доктор, 

Наших малышей!» 

«Что такое? Неужели

Ваши дети заболели?»

«Да-да-да! У них ангина,

Скарлатина, холерина,

Дифтерит, аппендицит,

Малярия и бронхит!

Приходите же скорее,

Добрый доктор Айболит!»

«Ладно, ладно, побегу,

Вашим детям помогу.

Только где же вы живете?

На горе или в болоте?»

«Мы живем на Занзиба  ре,

В Калаха  ри и Сахаре,

На горе Фернандо-По  ,

Где гуляет Гиппо  

По широкой Лимпопо  ».

4

И встал Айболит, побежал Айболит.

По полям, по лесам, по лугам он бежит.

И одно только слово твердит Айболит:

«Лимпопо  , Лимпопо  , Лимпопо  !»

А в лицо ему ветер, и снег, и град:

«Эй, Айболит, воротися назад!»

И упал Айболит и лежит на снегу:

«Я дальше идти не могу».

И сейчас же к нему из-за елки

Выбегают мохнатые волки:

«Садись, Айболит, верхом,

Мы живо тебя довезем!»

И вперед поскакал Айболит

И одно только слово твердит:

«Лимпопо  , Лимпопо  , Лимпопо  !»

5

Но вот перед ними море —

Бушует, шумит на просторе.

А в море высокая ходит волна,

Сейчас Айболита проглотит она.

«О, если я утону,

Если пойду я ко дну,

Что станется с ними, с больными,

С моими зверями лесными?»

Но тут выплывает кит:

«Садись на меня, Айболит,

И, как большой пароход,

Тебя повезу я вперед!»

И сел на кита Айболит

И одно только слово твердит:

«Лимпопо  , Лимпопо  , Лимпопо  !»

6

И горы встают перед ним на пути,

И он по горам начинает ползти,

А горы всё выше, а горы всё круче,

А горы уходят под самые тучи!

«О, если я не дойду,

Если в пути пропаду,

Что станется с ними, с больными,

С моими зверями лесными?»

И сейчас же с высокой скалы

К Айболиту слетели орлы:

«Садись, Айболит, верхом,

Мы живо тебя довезем!»

И сел на орла Айболит

И одно только слово твердит:

«Лимпопо  , Лимпопо  , Лимпопо  !»

7

     А в Африке,

     А в Африке,

     На черной

     Лимпопо  ,

     Сидит и плачет

     В Африке

     Печальный Гиппо  .

Он в Африке, он в Африке

Под пальмою сидит

И на море из Африки

Без отдыха глядит:

Не едет ли в кораблике

Доктор Айболит?

И рыщут по дороге

Слоны и носороги

И говорят сердито:

«Что ж нету Айболита?»

А рядом бегемотики

Схватились за животики:

У них, у бегемотиков,

Животики болят.

И тут же страусята

Визжат, как поросята.

Ах, жалко, жалко, жалко

Бедных страусят!

И корь, и дифтерит у них,

И оспа, и бронхит у них,

И голова болит у них,

И горлышко болит.

Они лежат и бредят:

«Ну что же он не едет,

Ну что же он не едет,

Доктор Айболит?»

А рядом прикорнула

Зубастая акула,

Зубастая акула

На солнышке лежит.

Ах, у ее малюток,

У бедных акулят,

Уже двенадцать суток

Зубки болят!

И вывихнуто плечико

У бедного кузнечика;

Не прыгает, не скачет он,

А горько-горько плачет он

И доктора зовет:

«О, где же добрый доктор?

Когда же он придет?»

8

Но вот, поглядите, какая-то птица

Все ближе и ближе по воздуху мчится.

На птице, глядите, сидит Айболит

И шляпою машет и громко кричит:

«Да здравствует милая Африка!»

И рада и счастлива вся детвора:

«Приехал, приехал! Ура! Ура!»

А птица над ними кружится,

А птица на землю садится.

И бежит Айболит к бегемотикам,

И хлопает их по животикам,

И всем по порядку

Дает шоколадку,

И ставит и ставит им градусники!

И к полосатым

Бежит он тигрятам,

И к бедным горбатым

Больным верблюжатам,

И каждого гоголем,

Каждого моголем,

Гоголем-моголем,

Гоголем-моголем,

Гоголем-моголем потчует.

Десять ночей Айболит

Не ест, не пьет и не спит,

Десять ночей подряд

Он лечит несчастных зверят

И ставит и ставит им

          градусники.

9

Вот и вылечил он их,

     Лимпопо  !

Вот и вылечил больных,

     Лимпопо  !

И пошли они смеяться,

     Лимпопо  !

И плясать и баловаться,

     Лимпопо  !

А акула Каракула

Правым глазом подмигнула

И хохочет, и хохочет,

Будто кто ее щекочет.

А малютки бегемотики

Ухватились за животики

И смеются, заливаются —

Так что ду  бы сотрясаются.

Вот и Гиппо, вот и По  по,

Гиппо-по  по, Гиппо-по  по!

Вот идет Гиппопотам.

Он идет от Занзибара,

Он идет к Килиманджаро —

И кричит он, и поет он:

«Слава, слава Айболиту!

Слава добрым докторам!»

ПУТАНИЦА

Замяукали котята:

«Надоело нам мяукать!

Мы хотим, как поросята,

     Хрюкать!»

А за ними и утята:

«Не желаем больше крякать!

Мы хотим, как лягушата,

     Квакать!»

Свинки замяукали:

     Мяу, мяу!

Кошечки захрюкали:

     Хрю, хрю, хрю!

Уточки заквакали:

     Ква, ква, ква!

Курочки закрякали:

     Кря, кря, кря!

Воробышек прискакал

И коровой замычал:

     Му-у-у!

Прибежал медведь

И давай реветь:

     Ку-ка-ре-ку!

И кукушка на суку:

«Не хочу кричать куку,

Я собакою залаю:

     Гав, гав, гав!»

Только заинька

Был паинька:

Не мяукал

И не хрюкал —

Под капустою лежал,

По-заячьи лопотал

И зверюшек неразумных

Уговаривал:

«Кому велено чирикать —

Не мурлыкайте!

Кому велено мурлыкать —

Не чирикайте!

Не бывать вороне коровою,

Не летать лягушатам

          под облаком!»

Но веселые зверята —

Поросята, медвежата —

Пуще прежнего шалят,

Зайца слушать не хотят.

Рыбы по   полю гуляют,

Жабы по   небу летают,

Мыши кошку изловили,

В мышеловку посадили.

А лисички

Взяли спички,

К морю синему пошли,

Море синее зажгли.

Море пламенем горит,

Выбежал из моря кит:

«Эй, пожарные, бегите!

Помогите, помогите!»

Долго, долго крокодил

Море синее тушил

Пирогами, и блинами,

И сушеными грибами.

Прибегали два курчонка,

Поливали из бочонка.

Приплывали два ерша,

Поливали из ковша.

Прибегали лягушата,

Поливали из ушата.

Тушат, тушат — не потушат,

Заливают — не зальют.

Тут бабочка прилетала,

Крылышками помахала,

Стало море потухать —

И потухло.

Вот обрадовались звери!

Засмеялись и запели,

Ушками захлопали,

Ножками затопали.

Гуси начали опять

По-гусиному кричать:

     Га-га-га!

Кошки замурлыкали:

     Мур-мур-мур!

Птицы зачирикали:

     Чик-чирик!

Лошади заржали:

     И-и-и!

Мухи зажужжали:

     Ж-ж-ж!

Лягушата квакают:

     Ква-ква-ква!

А утята крякают:

     Кря-кря-кря!

Поросята хрюкают:

     Хрю-хрю-хрю!

Мурочку баюкают

Милую мою:

     Баюшки-баю!

     Баюшки-баю!

БАРМАЛЕЙ

Часть первая 

Маленькие дети!

Ни за что на свете

Не ходите в Африку,

В Африку гулять!

В Африке акулы,

В Африке гориллы,

В Африке большие

Злые крокодилы

Будут вас кусать,

Бить и обижать, —

Не ходите, дети,

В Африку гулять.

В Африке разбойник,

В Африке злодей,

В Африке ужасный

     Бар-ма-лей!

     Он бегает по Африке

     И кушает детей —

Гадкий, нехороший, жадный Бармалей!

     И папочка и мамочка

     Под деревом сидят,

     И папочка и мамочка

     Детям говорят:

     «Африка ужасна,

     Да-да-да!

     Африка опасна,

     Да-да-да!

     Не ходите в Африку,

     Дети, никогда!»

Но папочка и мамочка уснули вечерком,

А Танечка и Ванечка — в Африку бегом, —

     В Африку!

     В Африку!

Вдоль по Африке гуляют,

Фиги-финики срывают, —

     Ну и Африка!

     Вот так Африка!

Оседлали носорога,

Покаталися немного, —

     Ну и Африка!

     Вот так Африка!

Со слонами на ходу

Поиграли в чехарду, —

     Ну и Африка!

     Вот так Африка!

Выходила к ним горилла,

Им горилла говорила,

Говорила им горилла,

Приговаривала:

«Вон акула Каракула

Распахнула злую пасть.

Вы к акуле Каракуле

Не хотите ли попасть

Прямо в па-асть?»

«Нам акула Каракула

     Нипочем, нипочем,

Мы акулу Каракулу

     Кирпичом, кирпичом!

Мы акулу Каракулу

     Кулаком, кулаком!

Мы акулу Каракулу

     Каблуком, каблуком!»

     Испугалася акула

     И со страху утонула, —

Поделом тебе, акула, поделом!

Но вот по болотам огромный

     Идет и ревет бегемот,

Он идет, он идет по болотам

     И громко и грозно ревет.

А Таня и Ваня хохочут,

Бегемотово брюхо щекочут:

     «Ну и брюхо,

     Что за брюхо —

     Замечательное!»

Не стерпел такой обиды

     Бегемот,

Убежал за пирамиды

     И ревет,

Бармалея, Бармалея

Громким голосом

     Зовет:

«Бармалей, Бармалей,

          Бармалей!

Выходи, Бармалей, поскорей!

Этих гадких детей, Бармалей,

Не жалей, Бармалей, не жалей!»

Часть вторая 

Таня-Ваня задрожали —

Бармалея увидали.

Он по Африке идет,

На всю Африку поет:

«Я кровожадный,

Я беспощадный,

Я злой разбойник Бармалей!

И мне не надо

Ни мармелада,

Ни шоколада,

А только маленьких

(Да, очень маленьких!)

          Детей!»

Он страшными глазами сверкает,

Он страшными зубами стучит,

Он страшный костер зажигает,

Он страшное слово кричит:

     «Карабас! Карабас!

     Пообедаю сейчас!»

Дети плачут и рыдают,

Бармалея умоляют:

«Милый, милый Бармалей,

Смилуйся над нами,

Отпусти нас поскорей

К нашей милой маме!

Мы от мамы убегать

Никогда не будем

И по Африке гулять

Навсегда забудем!

Милый, милый людоед,

Смилуйся над нами,

Мы дадим тебе конфет,

Чаю с сухарями!»

Но ответил людоед:

«Не-е-ет!!!»

И сказала Таня Ване:

«Посмотри, в аэроплане

Кто-то по небу летит.

Это доктор, это доктор,

Добрый доктор Айболит!»

Добрый доктор Айболит

К Тане-Ване подбегает,

Таню-Ваню обнимает

И злодею Бармалею,

Улыбаясь, говорит:

«Ну, пожалуйста, мой милый,

Мой любезный Бармалей,

Развяжите, отпустите

Этих маленьких детей!»

Но злодей Айболита хватает

И в костер Айболита бросает.

И горит, и кричит Айболит:

«Ай, болит! Ай, болит! Ай, болит!»

А бедные дети под пальмой лежат,

На Бармалея глядят

И плачут, и плачут, и плачут!

Часть третья 

Но вот из-за Нила

Горилла идет,

Горилла идет,

Крокодила ведет!

Добрый доктор Айболит

Крокодилу говорит:

«Ну, пожалуйста, скорее

Проглотите Бармалея,

Чтобы жадный Бармалей

     Не хватал бы,

     Не глотал бы

Этих маленьких детей!»

     Повернулся,

     Улыбнулся,

     Засмеялся

     Крокодил

     И злодея

     Бармалея,

     Словно муху,

     Проглотил!

Рада, рада, рада, рада детвора,

Заплясала, заиграла у костра:

     «Ты нас,

     Ты нас

     От смерти спас,

     Ты нас освободил.

     Ты в добрый час

     Увидел нас,

     О добрый

     Крокодил!»

Но в животе у Крокодила

Темно, и тесно, и уныло,

И в животе у Крокодила

Рыдает, плачет Бармалей:

     «О, я буду добрей,

     Полюблю я детей!

     Не губите меня!

     Пощадите меня!

О, я буду, я буду, я буду добрей!»

     Пожалели дети Бармалея,

     Крокодилу дети говорят:

     «Если он и вправду

          сделался добрее,

     Отпусти его,

          пожалуйста, назад!

     Мы возьмем с собою Бармалея,

     Увезем в далекий Ленинград!»

     Крокодил головою кивает,

     Широкую пасть разевает, —

И оттуда, улыбаясь, вылетает Бармалей,

И лицо у Бармалея и добрее и милей:

     «Как я рад, как я рад,

     Что поеду в Ленинград!»

Пляшет, пляшет Бармалей, Бармалей!

«Буду, буду я добрей, да, добрей!

Напеку я для детей, для детей

Пирогов и кренделей, кренделей!

По базарам, по базарам буду, буду я гулять!

Буду даром, буду даром пироги я раздавать,

Кренделями, калачами ребятишек угощать.

     А для Ванечки

     И для Танечки

     Будут, будут у меня

     Мятны прянички!

     Пряник мятный,

     Ароматный,

     Удивительно приятный,

     Приходите, получите,

     Ни копейки не платите,

     Потому что Бармалей

     Любит маленьких детей,

     Любит, любит, любит,

               любит,

     Любит маленьких

               детей!»

ТОПТЫГИН И ЛИСА

«Отчего ты плачешь,

Глупый ты Медведь?» —

«Как же мне, Медведю,

Не плакать, не реветь?

Бедный я, несчастный

Сирота,

Я на свет родился

Без хвоста.

Даже у кудлатых,

У глупых собачат

За спиной веселые

Хвостики торчат.

Даже озорные

Драные коты

Кверху задирают

Рваные хвосты.

Только я, несчастный

Сирота,

По   лесу гуляю

Без хвоста.

Доктор, добрый доктор,

Меня ты пожалей,

Хвостик поскорее

Бедному пришей!»

Засмеялся добрый

Доктор Айболит.

Глупому Медведю

Доктор говорит:

«Ладно, ладно, родной, я готов.

У меня сколько хочешь хвостов.

Есть козлиные, есть лошадиные,

Есть ослиные, длинные-длинные

Я тебе, сирота, услужу:

Хоть четыре хвоста привяжу…»

Начал Мишка хвосты примерять,

Начал Мишка перед зеркалом гулять:

То кошачий, то собачий прикладывает

Да на Лисоньку сбоку поглядывает.

А Лисица смеется: «Уж очень ты прост!

Не такой тебе, Мишенька, надобен хвост!..

Ты возьми себе лучше павлиний:

Золотой он, зеленый и синий.

То-то, Миша, ты будешь хорош,

Если хвост у павлина возьмешь!»

А косолапый и рад:

«Вот это наряд так наряд!

Как пойду я павлином

По горам и долинам,

Так и ахнет звериный народ:

Ну что за красавец идет!

А медведи, медведи в лесу,

Как увидят мою красу,

Заболеют, бедняги, от зависти!»

Но с улыбкою глядит

На медведя Айболит:

«И куда тебе в павлины!

Ты возьми себе козлиный!»

«Не желаю я хвостов

От баранов и котов!

Подавай-ка мне павлиний,

Золотой, зеленый, синий,

Чтоб я по лесу гулял,

Красотою щеголял!»

И вот по горам, по долинам

Мишка шагает павлином,

И блестит у него за спиной

Золотой-золотой,

Расписной,

Синий-синий

Павлиний

Хвост.

А Лисица, а Лисица

И юлит, и суетится,

Вокруг Мишеньки похаживает,

Ему перышки поглаживает:

     «До чего же ты хорош,

     Так павлином и плывешь!

     Я тебя и не признала,

     За павлина принимала.

     Ах, какая красота

     У павлиньего хвоста!»

Но тут по болоту охотники шли

И Мишенькин хвост увидали вдали.

     «Глядите: откуда такое

     В болоте блестит золотое?»

     Поскакали по кочкам вприпрыжку,

     И увидели глупого Мишку.

     Перед лужею Мишка сидит,

     Словно в зеркало, в лужу глядит,

Все хвостом своим, глупый, любуется,

Перед Лисонькой, глупый, красуется

И не видит, не слышит охотников,

Что бегут по болоту с собаками.

     Вот и взяли бедного

     Голыми руками,

     Взяли и связали

     Кушаками.

     А Лисица

     Веселится,

     Забавляется

     Лисица:

     «Ох, недолго ты гулял,

     Красотою щеголял!

     Вот ужо тебе, павлину,

     Мужики нагреют спину,

     Чтоб не хвастался,

     Чтоб не важничал!»

Подбежала — хвать да хвать —

Стала перья вырывать.

И весь хвост у бедняги повыдергала.

ФЕДОРИНО ГОРЕ

1

Скачет сито по полям,

А корыто по лугам.

За лопатою метла

Вдоль по улице пошла.

Топоры-то, топоры

Так и сыплются с горы.

Испугалася коза,

Растопырила глаза:

«Что такое? Почему?

Ничего я не пойму».

2

Но, как черная железная нога,

Побежала, поскакала кочерга.

И помчалися по улицам ножи:

«Эй, держи, держи, держи, держи, держи!»

     И кастрюля на бегу

     Закричала утюгу:

     «Я бегу, бегу, бегу,

     Удержаться не могу!»

Вот и чайник за кофейником бежит,

Тараторит, тараторит, дребезжит…

Утюги бегут покрякивают,

Через лужи, через лужи перескакивают.

     А за ними блюдца, блюдца —

     Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!

     Вдоль по улице несутся —

     Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!

На стаканы — дзынь! — натыкаются,

И стаканы — дзынь! — разбиваются.

И бежит, бренчит, стучит сковорода:

«Вы куда? куда? куда? куда? куда?»

     А за нею вилки,

     Рюмки да бутылки,

     Чашки да ложки

     Скачут по дорожке.

Из окошка вывалился стол

И пошел, пошел, пошел, пошел, пошел…

А на нем, а на нем,

Как на лошади верхом,

Самоварище сидит

И товарищам кричит:

«Уходите, бегите, спасайтеся!»

И в железную трубу:

«Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!»

3

А за ними вдоль забора

Скачет бабушка Федора:

«Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!

Воротитеся домой!»

Но ответило корыто:

«На Федору я сердито!»

И сказала кочерга:

«Я Федоре не слуга!»

А фарфоровые блюдца

Над Федорою смеются:

«Никогда мы, никогда

Не воротимся сюда!»

Тут Федорины коты

Расфуфырили хвосты,

Побежали во всю прыть,

Чтоб посуду воротить:

«Эй, вы, глупые тарелки,

Что вы скачете, как белки?

Вам ли бегать за воротами

С воробьями желторотыми?

Вы в канаву упадете,

Вы утонете в болоте.

Не ходите, погодите,

Воротитеся домой!»

Но тарелки вьются-вьются,

А Федоре не даются:

«Лучше в поле пропадем,

А к Федоре не пойдем!»

4

Мимо курица бежала

И посуду увидала:

«Куд-куда! Куд-куда!

Вы откуда и куда?!»

И ответила посуда:

«Было нам у бабы худо,

Не любила нас она,

Била, била нас она,

Запылила, закоптила,

Загубила нас она!»

«Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!

Жить вам было нелегко!»

«Да, — промолвил медный таз, —

Погляди-ка ты на нас:

Мы поломаны, побиты,

Мы помоями облиты.

Загляни-ка ты в кадушку —

И увидишь там лягушку.

Загляни-ка ты в ушат —

Тараканы там кишат.

Оттого-то мы от бабы

Убежали, как от жабы,

И гуляем по полям,

По болотам, по лугам,

А к неряхе-замарахе

Не воротимся!»

5

И они побежали лесочком,

Поскакали по пням и по кочкам.

А бедная баба одна,

И плачет, и плачет она.

Села бы баба за стол,

Да стол за ворота ушел.

Сварила бы баба щи,

Да кастрюлю поди поищи!

И чашки ушли, и стаканы,

Остались одни тараканы.

Ой, горе Федоре,

Горе!

6

А посуда вперед и вперед

По полям, по болотам идет.

И чайник шепнул утюгу:

«Я дальше идти не могу».

И заплакали блюдца:

«Не лучше ль вернуться?»

И зарыдало корыто:

«Увы, я разбито, разбито!»

Но блюдо сказало: «Гляди,

Кто это там позади?»

И видят: за ними из темного бора

Идет-ковыляет Федора.

Но чудо случилося с ней:

Стала Федора добрей.

Тихо за ними идет

И тихую песню поет:

     «Ой вы, бедные сиротки мои,

     Утюги и сковородки мои!

     Вы подите-ка, немытые, домой,

     Я водою вас умою ключевой.

     Я почищу вас песочком,

     Окачу вас кипяточком,

     И вы будете опять,

     Словно солнышко, сиять,

     А поганых тараканов я повыведу,

     Прусаков и пауков я повымету!»

И сказала скалка:

«Мне Федору жалко».

И сказала чашка:

«Ах, она бедняжка!»

И сказали блюдца:

«Надо бы вернуться!»

И сказали утюги:

«Мы Федоре не враги!»

7

Долго, долго целовала

И ласкала их она,

Поливала, умывала,

Полоскала их она.

«Уж не буду, уж не буду

Я посуду обижать,

Буду, буду я посуду

И любить и уважать!»

Засмеялися кастрюли,

Самовару подмигнули:

«Ну, Федора, так и быть,

Рады мы тебя простить!»

      Полетели,

      Зазвенели

Да к Федоре прямо в печь!

Стали жарить, стали печь, —

Будут, будут у Федоры и блины и пироги!

А метла-то, а метла — весела —

Заплясала, заиграла, замела,

Ни пылинки у Федоры не оставила.

И обрадовались блюдца—

Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!

И танцуют и смеются —

Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!

А на белой табуреточке

Да на вышитой салфеточке

      Самовар стоит,

      Словно жар горит,

И пыхтит, и на бабу поглядывает:

      «Я Федорушку прощаю,

      Сладким чаем угощаю.

Кушай, кушай, Федора Егоровна!»

КРАДЕНОЕ СОЛНЦЕ

Солнце по   небу гуляло

И за тучу забежало.

Глянул заинька в окно,

Стало заиньке темно.

А сороки —

Белобоки

Поскакали по полям,

Закричали журавлям:

«Горе! Горе! Крокодил

Солнце в небе проглотил!»

Наступила темнота,

Не ходи за ворота  :

Кто на улицу попал —

Заблудился и пропал.

Плачет серый воробей:

«Выйди, солнышко, скорей!

Нам без солнышка обидно —

В поле зернышка не видно!»

Плачут зайки

На лужайке:

Сбились, бедные, с пути,

Им до дому не дойти.

Только раки пучеглазые

По земле во мраке лазают,

Да в овраге за горою

Волки бешеные воют.

Рано-рано

Два барана

Застучали в ворота  :

Тра-та-та и тра-та-та!

«Эй, вы, звери, выходите,

Крокодила победите,

Чтобы жадный Крокодил

Солнце в небо воротил!»

Но мохнатые боятся:

«Где нам с этаким сражаться!

Он и грозен и зубаст,

Он нам солнца не отдаст!»

И бегут они к Медведю в берлогу:

«Выходи-ка ты, Медведь, на подмогу.

Полно лапу тебе, лодырю, сосать,

Надо солнышко идти выручать!»

Но Медведю воевать неохота:

Ходит-ходит он, Медведь, круг болота,

Он и плачет, Медведь, и ревет,

Медвежат он из болота зовет:

«Ой, куда вы, толстопятые, сгинули?

На кого вы меня, старого, кинули?»

А в болоте Медведица рыщет,

Медвежат под корягами ищет:

«Куда вы, куда вы пропали?

Или в канаву упали?

Или шальные собаки

Вас разорвали во мраке?»

И весь день она по   лесу бродит,

Но нигде медвежат не находит.

Только черные совы из чащи

На нее свои очи таращат.

Тут Зайчиха выходила

И Медведю говорила:

«Стыдно старому реветь —

Ты не заяц, а Медведь.

Ты поди-ка, косолапый,

Крокодила исцарапай,

Разорви его на части,

Вырви солнышко из пасти.

И когда оно опять

Будет на   небе сиять,

Малыши твои мохнатые,

Медвежата толстопятые,

Сами к дому прибегут:

„Здравствуй, дедушка, мы тут!“»

      И встал

      Медведь,

      Зарычал

      Медведь,

      И к Большой Реке

      Побежал

      Медведь.

      А в Большой Реке

      Крокодил

      Лежит,

      И в зубах его

      Не огонь горит —

      Солнце красное,

      Солнце краденое.

Подошел Медведь тихонько,

Толканул его легонько:

«Говорю тебе, злодей,

Выплюнь солнышко скорей!

А не то, гляди, поймаю,

Пополам переломаю, —

Будешь ты, невежа, знать

Наше солнце воровать!

Ишь разбойничья порода:

Цапнул солнце с небосвода

И с набитым животом

Завалился под кустом,

Да и хрюкает спросонья,

Словно сытая хавронья.

Пропадает целый свет,

А ему и горя нет!»

Но бессовестный смеется

Так, что дерево трясется:

«Если только захочу,

И луну я проглочу!»

      Не стерпел

      Медведь,

      Заревел

      Медведь,

      И на злого врага

      Налетел

      Медведь.

      Уж он мял его

      И ломал его:

      «Подавай сюда

      Наше солнышко!»

Испугался Крокодил,

Завопил, заголосил,

А из пасти

Из зубастой

Солнце вывалилось,

В небо выкатилось!

Побежало по кустам,

По березовым листам.

Здравствуй, солнце золотое!

Здравствуй, небо голубое!

Стали пташки щебетать,

За букашками летать.

Стали зайки

На лужайке

Кувыркаться и скакать.

И глядите: медвежата,

Как веселые котята,

Прямо к дедушке мохнатому,

Толстопятые, бегут:

«Здравствуй, дедушка, мы тут!»

Рады зайчики и белочки,

Рады мальчики и девочки,

Обнимают и целуют косолапого:

«Ну, спасибо тебе, дедушка,

                  за солнышко!»

КРОКОДИЛ

(Старая-престарая сказка)

Часть первая 

1

      Жил да был

      Крокодил.

      Он по улицам ходил,

      Папиросы курил,

      По-турецки говорил, —

Крокодил, Крокодил Крокодилович!

2

      А за ним-то народ

      И поет и орет:

      — Вот урод так урод!

      Что за нос, что за рот!

И откуда такое чудовище?

3

      Гимназисты за ним,

      Трубочисты за ним,

      И толкают его,

      Обижают его;

      И какой-то малыш

      Показал ему шиш,

      И какой-то барбос

      Укусил его в нос, —

Нехороший барбос, невоспитанный.

4

      Оглянулся Крокодил

      И барбоса проглотил,

Проглотил его вместе с ошейником.

5

      Рассердился народ,

      И зовет, и орет:

      — Эй, держите его,

      Да вяжите его,

Да ведите скорее в полицию!

6

      Он вбегает в трамвай,

      Все кричат: — Ай-ай-ай! —

      И бегом,

      Кувырком,

      По домам,