Воспитателю о творчестве А.Ф. Пахомова
занимательные факты по теме

Воспитателю о творчестве А.Ф. Пахомова

Пахомов Алексей Федорович [19.9(2.10).1900, деревня Варламово, ныне Вологодской области, — 14.4.1973, Ленинград], советский график и живописец, народный художник СССР (1971), действительный член АХ СССР (1964). Учился в Ленинграде в училище Штиглица (1915—17 и в 1921) у В. В. Лебедева, Н. А. Тырсы и во Вхутеине (1922—25). Преподавал в институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина и Ленинграде (с 1948; профессор с 1949). П.— преимущественно иллюстратор книг о детях и для детей: сотрудничал в детских журналах - "Чиж", "Еж", "Костёр". До конца 1930-х гг. выступал и как живописец. Для творчества П. характерны стремление сделать книгу активным и весёлым воспитателем детей. В серии литографий "Ленинград в дни блокады" (1942—44: Государственная премия СССР, 1946) П. с большой убедительностью передал мужество ленинградцев в борьбе с врагом, трагические будни осажденного города. В числе др. работ — оформление и иллюстрации к сборнику рассказов Л. Н. Толстого "Филипок. Страницы из азбуки" (цветной карандаш, акварель, белила, 1968—1970; Государственная премия СССР, 1973).

Деревня Варламово Вологодской области

Это интересно

А. Пахомов: «Люблю крупный план»

// Художники детской книги о себе и своем искусстве : Ст., рассказы, заметки, выступления / Сост., записал, [написал предисл.] и прокоммент. : В.Глоцер. – М. : Книга, 1987. – 305 с.
С. 173-179

Алексей Федорович Пахомов (1900–1973) – станковый и книжный график и живописец. Первая книжка для детей с его рисунками: Евг.Шварц. Лагерь (Л.: ГИЗ, 1925). Некоторые из лучших своих работ в детской книге художник упоминает в беседе сам

Но самый полный его рассказ о себе содержит, конечно, автомонография «Про свою работу» (Л.: Художник РСФСР, 1971). «Меня часто спрашивают, – писал художник в 1937 году, – почему я стал изображать детей? Мне трудно дать себе в этом вполне ясный отчет. Возможно, одной из причин было то, что я очень рано, с десяти лет, один-одинешенек попал в город и жил на «казенных» харчах, т.е. ежедневно недоедал, всегда думал о пище, ходил в рваных сапогах и грязном белье. Поэтому мое детство до десяти лет, проведенное в деревне, у родителей, мне всегда представлялось самым счастливым и беспечным временем моей жизни. Весной я прудил ручьи, устраивал мельницы, пускал плотики и лодочки, летом ловил рыбу, купался, бегал в поле за горохом, в лес искать птичьи гнезда, зимой катался на салазках и в любое время, прибежав домой, мог взять кусок хлеба с солью и снова бежать и играть.

С десяти лет все это круто оборвалось. Бурса, голод, побои старших товарищей (я был всегда самым маленьким в своем классе), холод, грязь, кашель, насморк и никакой радости, никаких развлечений. С щемящим сердцем и со слезами я вспоминал всегда светлые и счастливые годы в деревне, и мне казалось, что радость в жизни никогда не вернется» Предлагаю читателю свои заметки о беседе с художником, которые я назвал «Люблю крупный план».

Когда летом 1960 года я приехал в Ленинград, чтобы собрать статьи художников, писателей и редакторов для сборника «Рождение детской книги», то, конечно, думал повидать и Алексея Федоровича Пахомова. До отъезда я пересмотрел все книжки, которые он иллюстрировал за тридцать пять лет (а это многие десятки), и наметил себе, о каких из них спрошу его. То были, на мой взгляд, самые интересные работы художника в книге для детей.

Я позвонил Пахомову, и встреча была назначена на одиннадцатое июля. Алексей Федорович принял меня в своей просторной мастерской на Кировском проспекте, уставленной картинами, фрагментами панно и т. д. Кажется, мастерская примыкала к его квартире. Алексей Федорович усадил меня за небольшой столик (он был у левой стены), потому что я должен был записывать. А сам в продолжение всей беседы стоял у этого столика и говорил стоя. Похоже, он привык к кафедре.

Замысел сборника предполагал, что в нем пойдет речь прежде всего о взаимоотношениях художника и редактора (и соответственно: писателя и редактора). Поэтому мой первый вопрос к Пахомову был о Владимире Васильевиче Лебедеве.

– У Лебедева, – сказал Пахомов, – я учился до издательской работы, когда еще не был организован Детский отдел при ГИЗе. Я учился у него в двадцатом – двадцать первом годах. В двадцать втором произошло слияние бывшего Училища Штиглица, где Лебедев преподавал, с Академией художеств, и я перешел в Академию художеств.

Я попросил Пахомова сформулировать, в чем, по его мнению, заключалось искусство Лебедева-редактора.

– Самое положительное в лебедевском методе, – ответил он, – было, мне кажется, следующее: Лебедев ориентировал художника на то, чтобы он сам увидел в жизни и очень точно это видение передал. Это нужно отметить прежде всего.

В 1929 году вышла книга «Ведро» Евгения Шварца Мной были сделаны первые рисунки, чрезвычайно легко акварелью нарисованы, и белая бумага просвечивала. По мнению Лебедева, хорошо, что был передан ребенок и что как бы сквозь него солнце проходило. Помню, как он отстаивал мои картинки перед начальством ГИЗа. Главный художник тогда сказал: «Если б у меня был «Аквилон», то я бы с удовольствием это напечатал. Но сейчас речь идет о массовом читателе, и ему будет непонятно, ему надо дать более доступную картинку». Лебедев, однако, мои рисунки отстоял.

– С Лебедевым, – продолжал Пахомов, – я виделся часто. Лебедев, Тырса, Лапшин, Николай Николаевич Пунин  и я, – мы вот группой регулярно, раз в неделю (обычно это была, кажется, среда) встречались друг у друга и по очереди показывали свои работы, обмениваясь мнениями. Это были очень плодотворные встречи, это было творческое содружество, атмосфера. И я как самый молодой много черпал от старших товарищей.

Только в одном случае я почувствовал официальный нажим со стороны Лебедева, – в самой первой и самой неудачной своей книге – «Лагерь» Евгения Шварца Я делал много вариантов, и Лебедева это все не удовлетворяло. В конце концов он надавил на меня. В чем это заключалось? Я был обуреваем любовью к классике. А он несправедливо обвинил меня в том, что в моих иллюстрациях – петроводкинство. «Лагерь» – это книжка, сделанная «под Лебедева». Я уж решил: эх, пусть! А моя любовь к классике вполне сказалась и в трактовке тела, и в моделировке во всех моих последующих работах (и в том же «Ведре»). В дальнейшем же всегда были очень точные, верные, профессиональные указания. И все они касались конкретных неточностей в рисунке. В смысле же общего направления он предоставлял полную свободу.

Алексей Федорович вспомнил в этой связи свою книжку «Лето» изобразил, как дети в деревне играют в лапту, ходят в лес по грибы, пасут стадо, поливают огород и так далее.

– «Лето». Была у меня такая книжка-картинка, моя. Лебедев целиком, без поправок принял замысел художника и автора, которые совместились здесь в одном лице.

Видимо, вопрос, каким редактором был Владимир Васильевич, по душе Пахомову.Он продолжает:
– Что замечательно, это что Лебедев тут же, на листе бумаги показывал, как должно быть. Тем более по поводу животных, лошадей – это была его стихия: рисует тут же мышцы, из каких частей скелет состоит, мышечный покров... Вот такие-то мышцы, так-то идут, это так-то должно быть.

Разговор переходит на книжки, которые иллюстрировал художник.

– Если говорить о решении той или иной книги, я, насколько помню, каждую книгу старался делать по-особому.

Некоторые вещи, как «Топор» и «Коса» Кругова, – в одной манере. А вот «Мастер» и «Мастер-ломастер» Маршака– в разной художественной манере. Кстати, это название подсказал Маршаку я. Я ему сказал, что один мальчик говорит: «Какой же это мастер? Это ломастер!» Маршаку это очень понравилось.
То же могу сказать о книжках «Лето» и «Ведро», – художник перебирает в памяти свои книги, – они были совсем в другой манере.

Я спросил Алексея Федоровича о книжках Г.Кругова, про которого был наслышан от Маршака. Кругов был одним из авторов, привлечением которых редакция гордилась. Свой жизненный опыт и свои знания крестьянина он сделал материалом детской книжки, и этот материал таким образом попадал к детям из первых рук.

Вспоминая книги крестьянина Кругова, Алексей Федорович сказал:

– Среди художников существует мнение: надо иллюстрировать классику. А я исхожу из того, какой текст мне дает возможность рисовать то, что мне нравится. Вот «Топор», «Коса» – это деревня, то, что я знаю. Я делаю картинки, превращаю их в серию картинок...

С первых же минут, как я увидел А.Ф.Пахомова, я не мог отделаться от впечатления, что передо мной – интеллигентный крестьянин, ибо во всем облике Алексея Федоровича, во всех его спокойно-уверенных жестах чувствовалось, несмотря уже на долгую жизнь в городе, что-то добротное, крестьянское.
Мысль о серии картинок повлекла за собой рассказ о главной его работе последних лет – Лев Толстой для детей.

– Я беру Толстого. Я сделал семь толстовских книжек и два сборника: один для Москвы, другой – для Ленинграда; причем на каждой странице – рисунок. Я делаю страничный рисунок, потому что я как-то люблю нарисовать лицо, чтоб лицо было, и глаз, и нос. Терпеть не могу фигурки. Люблю крупный план. Это, как хотите, требует размера. Вот детское лицо, – Алексей Федорович показывает мне свою иллюстрацию. – Приоткрыты губы, зубы, и рука, видите, как нарисована. А уж меньше – прямо-таки невозможно.

Я ведь как делал Толстого? Для всех книг, кроме двух сборников, я брал рассказы из «Азбуки». Сидел в Публичной библиотеке и выбирал то, что я могу иллюстрировать, то, что мне как художнику нравится. Этого принципа я всю жизнь и придерживался, касалось ли это классика или современного автора. Мне, например, нравится «Война и мир» и «Анна Каренина», но как художнику это мне чуждо, я не могу это иллюстрировать. Или: я перечитывал специально «Записки охотника» и все-таки нашел, – это не для меня

Готовя книжку Льва Толстого «Для маленьких», я выбирал рассказы на шестнадцать рисунков. По поводу «Филиппка» был у меня разговор с Чевычеловым. Он говорит: «Вы превращаете Толстого в автора подписей к вашим рисункам». Это, мол, обидно для Толстого. А по-моему, нет. Текст с рисунком, как правило, печатается на одной странице. И я отстаиваю точку зрения, что это не неуважение к Толстому, а наоборот, понимание его задач. Это написано для ребят, которые только начинают читать, и я брал это из «Азбуки». А попробуйте тем, кто начинает читать, дать целую страницу! Ребенок сядет читать, когда видит, что вот начало фразы – вот конец. Припомните «Войну и мир», – там нередко периоды на целую страницу. А «Кавказский пленник»?! Сама задача – «Азбука» – чтобы «Филипок» не одним духом прочитывался. Вот фраза – вот картинка. Ребенок читает и видит: рядом текст и картинка. Он прочитал – это как-то связано с картинкой, – ему и легко дается. Для начинающего читать это, по-моему, то, что надо. Вот он видит и Жучку, и «большую собаку Волчок». По смыслу я разбиваю, чтобы создать отдых для читающего. Вот он одолел какой-то период, этап – он останавливается, смотрит. И даже школу, – я даю событие не на одной странице, а на две разбиваю.

Или «Котенок» – рассказ, который так же разбит, разумно и оправданно. Такая маленькая вещь, как «Котенок», – а у меня она целая книга  -говорит Пахомов.

Я тороплюсь писать, записать этот монолог, краем глаза кося в демонстрируемые рисунки из «Филиппка» и «Котенка».

Конечно, я спрашиваю Алексея Федоровича не только о Толстом. Спрашиваю его о Пантелееве, Маяковском, Гайдаре, об Иване Шорине, Тихонове, Михалкове... – словом, о многих, кого ему пришлось иллюстрировать, и Пахомов отвечает мне иногда очень подробно (например, рассказывая историю книги «В те дни» Н.Тихонова) или припоминает какой-нибудь небольшой эпизод из своей встречи с автором.

Меня же, по правде, больше интересует Маршак. Может быть, потому, что я знаю его самого, и лучше, чем других авторов. А может быть, потому, что в его содружестве с Пахомовым вижу возможность уловить взаимоотношения художника и писателя, а эта связь – тоже в замысле сборника. И Пахомов рассказывает:
– Из современных авторов мне интересно было работать с Маршаком. С Маршаком у нас встречи были чаще всего по поводу иллюстрируемых мною книг: «Мастер», «Мастер-ломастер»... После того, как Маршак посмотрел мои рисунки к «Мастеру-ломастеру», он в тексте переменил немало строк.

Очень интересно было слушать его профессиональный, поэтический разбор стихов. Он всегда читал Пушкина, Некрасова, Кольцова, показывал, как это хорошо.

Помню работу над книжкой «Лодыри и кот».  Вначале я думал, что лодыри должны быть отрицательные персонажи, у них на лице должно быть написано, что они лодыри. А Маршак отстаивал точку зрения, что это простые, симпатичные ребята, милые. Я спорил, а теперь считаю, что Маршак прав; что если речь идет о восьмилетнем  ребенке, то он действительно еще не сложился.

Иногда и моя картинка ему что-то подсказывала. Вот старик в «Мастере». Я нарисовал старика. У него в стихах старика не было. Он ввел этого старика специально для меня. И я изобразил тогда старика не в одном рисунке, а во всех. Маршак отмечал, как старик бьет, по-стариковски. Ему это нравилось

На прощанье Алексей Федорович дарит мне монографию о себе с такой надписью: «Владимиру Иосифовичу, автору моей будущей статьи в сборнике „Рождение детской книги». А.Пахомов. 11/VI 60» и обещает прислать для сборника репродукции рисунков и – для сведенья – кое-какие из своих опубликованных статей. Это обещанье художник вскоре исполнил.