Художествееное осмысление процесса коллективизации в отечественной литературе 20 века.
методическая разработка (литература, 11 класс) на тему

Министерство образования Московской области

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

Московский государственный областной университет

(МГОУ)

Ногинский филиал

МАТЕРИАЛЫ К

УРОКУ ЛИТЕРАТУРЫ

Тема:

 «ХУДОЖЕСТВЕНОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ ПРОЦЕССА

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ

В  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 20 века»

/Опыт сопоставительного анализа/

Автор: Малиновская А.А.

Тема «Художественное осмысление процесса коллективизации в современной отечественной литературе» предполагает сопоставление произведений разных эпох – 30-х годов и последних десятилетий 20-го века. Цель 2-часового занятия – определить особенности авторского освещения «великого перелома» в деревне, проследить общее и различное в изображении методов вовлечения в колхоз, в поступках и характерах героев, в пророчествах, об осуществлении которых мы уже можем судить.

Логика построения занятия отражается в плане и эпиграфах:

1. «Глухое предчувствие горя» /В.Белов. «Кануны»/.
2. «Разумные мужики, мастера, трудяги из трудяг» /Б.Можаев. «Мужики и бабы»/.
3. «Никудыхи» /С.Антонов. «Овраги»/.
4. Народ «заскучал по колхозу» /А.Платонов. «Котлован»/.
5. «Портфельщики».
6. Местные активисты.
7. «Убедительные приемы» вовлечения в колхоз.
8. «Что-нибудь особенное из рабочего класса» /А.Платонов. «Котлован»/.
9. «Довели мужиков до топоров и дреколья.» /С.Антонов. «Овраги»/.
10. «Разбегутся мужики, опустеют села...» /Б.Можаев. «Мужики и бабы»/.

«…бедняцкий слой деревни печально заскучал по

колхозу, и нужно туда бросить что-нибудь особенное

из рабочего класса, дабы начать классовую борьбу

против деревенских пней капитализма…»  /А.Платонов./

«Жизнь в Гремячем Логу стала на дыбы, как норовистый

конь перед трудным препятствием.» /М.Шолохов/

«Жизнь твоя, налаженная годами тяжелого труда и забот, стала выбиваться из колеи, как норовистая кобыла». /Б.Можаев/

«Вся жизнь в Тиханове поднялась на дыбы, как норовистая лошадь.» /Б.Можаев/

Случайное совпадение или подчеркнутое, намеренное сходство слов Можаева и Шолохова? И если верно последнее, то что за ним – совпадение авторских позиций или полемика?

Эта проблема и будет решаться на материале произведений, созданных в разные годы, но рисующих одну трагическую эпоху. Художественное время в произведениях, взятых для анализа, примерно одно:

• «Котлован» А.Платонова – 1929 г.
• «Впрок» А.Платонова – 1930 г.
• «Поднятая целина» М.Шолохова – 1930 г.
• «Кануны» В.Белова – 1928 г., «Год великого перелома» - 1929 г.
• «Мужики и бабы» /книга 2-я/ Б.Можаева – 1929 г.
• «Овраги» С.Антонова – 1929 г.
• «Пара гнедых» В.Тендрякова – 1929 г., «Хлеб для собаки» - 1933 г.
• «Все течёт» /гл.14/ В.Гроссмана – 1929-1933 гг.

Место действия – разные уголки страны: Вологодчина, Московская область, Южно-Уральские степи, Дон, Украина. Но проблемы одни и те же.

1. В I книге романа «Мужики и бабы» и в начале «Канунов» - почти идиллическая картина: крестьянский мир, тяжелый и радостный крестьянский труд, вековечные нравственные устои. Но уже здесь – тревожные предчувствия. Время напоминает о себе газетными строками, лозунгами, постановлениями – близятся потрясения, которые разрушат крестьянский уклад, «жизнь встанет на дыбы…» /Материал отобран учащимися по вопросам, предложенным заранее, в соответствии с планом занятия/.

2. Испокон века держалась земля на крепких крестьянах, хозяевах,  «трудягах», огульно причисленных к кулакам. «Если все его богатство от собственного труда да от казенных наделов, то что это за кулак?» - говорит Успенский /«Мужики и бабы»/. Кто же они? «Природные хлеборобы», «мастера на все руки» Тихомиров и Чугуев /«Овраги»/, Клюев, Алдонин, Звонцов, Бородин /«Мужики и бабы»/, Пачины, Роговы, Клюшин, Евграф Миронов /«Кануны»/, «культурные хозяева» Антон Ильич Коробов /«Пара гнедых»/ и Яков Лукич Островнов /«Поднятая целина»/, старый пахарь Иван Семенович Крестинин /«Котлован»/, кузнецы Гаврила Насонов /«Кануны»/ и Гордей Кабанов /«Овраги»/. Многие из них воевали в Красной Армии за советскую власть: Насонов и Пачин из «Канунов», Звонцов и братья Амвросиевы из романа Можаева, Титок Бородин из «Поднятой целины». «Огромные, как лопаты, ладони» - у Гаврилы Насонова, у Федота Чугуева и Тихомирова. Этими руками, «работая, как звери», построили они дома-пятистенки, наладили справное хозяйство. И не всякий, как Федор Звонцов, может сжечь и дом, и подворье со скотиной. Черный Барин отказывается: «Руки подымать на свое добро не стану. Грех…». Доведенные до отчаяния, они оказывают сопротивление: выстрелом из ружья встречает «гостей» Прокоп Алдонин,  «здоровенный металлический шкворень-запирку» обрушивает Клюев на шею Степана Гредного /вспомним железную «занозу» в руках Титка Бородина/. Но «плетью обуха не перешибешь, - с горечью говорит Черный Барин». «…отберут все орудия производства, живность, вплоть до собаки, отберут хлев, сарай, овин, конюшню, мебель, посуду, одежду… Дадут смену белья и хлеба на двое суток и увезут…» /«Овраги»/. А иные рьяные активисты не дадут и этого. Зенин строго говорит детям с узелками: «С собой ничего брать не разрешается… И еду нельзя.» /«Мужики и бабы»/. «Много добра колхозу отпишем, - радуется Зенин. – Все, что здесь есть, это теперь наше.» «За усердие – награда: «Петр Великий в чугуевской фуфайке щеголяет, Канаева баба в оренбургский платок вырядилась, Макун самовар унес. Не задаром, видать, пожитки перетряхивали.» /«Овраги»/. Давыдов торжественно раздает кулацкое добро, наделяет реквизированной шубой деда Щукаря.

Селькор Шило рассказывает занятную историю, созданную явно по мотивам «Поднятой целины»:

«К одному старику пришли барахло записывать, так евоная сноха за закуток да 8 юбок на себя напялила… К другому пришли, велят из дому выгружаться. Дед суровый, седой, на бога похож. Лег на стол, глаза закрыл и руки крестом. Желаете, мол, выносите. Своими ногами не пойду. Активист, из бедняков, говорит: «Много я на своем веку покойников отпевал, но, чтобы в валенках хоронили, сроду не видал. Сей минут, дедушка, обожди помирать, я тебе шлепанцы доставлю.» А валенки у деда добрые, кожей подшитые. Надел дедовы валенки и во двор побег. Дед соскочил, замотки скинул и босой за ним. Цепняка отцепил, собака активиста – цап за воротник и распустила шубу надвое. Смехотура…» /«Овраги»/.

Страшная судьба уготована была «трудягам из трудяг» и их семьям: превращались в «слонов» и «доходяг», и «гремела телега – знамение времени! Телега, спешившая собрать трупы врагов революционного отечества…» /«Хлеб для собаки»/. Гибли в набитых до отказа вагонах и трюмах, умирали выброшенные в безлюдных северных краях, где жить человеку, казалось, никак невозможно... /«Год великого перелома»/.

А естественное чувство сострадания к «бывшим людям» постыдно и недостойно «нового человека», его нужно глубоко спрятать или подавить в себе. Но оно все равно прорывается – и кормит свою совесть кусками хлеба Володя Тенков /«Хлеб для собаки»/, и ее же, совесть, уговаривает правильными словами Митя: «Как я могу жалеть дочку кулака?... Кулак – самый свирепый и бешеный хищник…» /«Овраги»/. Насаждается новая мораль…

3. А строителями новой жизни в деревне стали те, кого в народе за никчемность прозвали «никудыхами»: «главарь района сплошной коллективизации» Упоев, вся семья которого вымерла от голода, так как все силы и желания он направлял на заботу о бедных массах /«Впрок»/; Кеша Фотиев – дом без двух рам, с пустой клетиной и порожним хлевом, ворота не закрывались второй год; ему суждено стать председателем колхоза /«Кануны»/; Семен Вавкин – «дом у него был большой, а порядка в доме не было…». По мнению земляков, он «равен нулю. Одно дело – хворый, чихнет – падает. Другое дело – тупой, как валенок. …никто в председатели не идет. Его и оставили.» /«Овраги»/; «председатель всей бузы новой жизни» Пашка – «великий человек, выросший из дурака» /«Овраги»/.

На гребне волны, в активе новой жизни – беднота, те же «никудыхи»: Степан и Настя Гредные – «в избе холодно, пар валил изо рта, как в предбаннике». Степан «за скотиной конфискованной ухаживать не станет. А ежели и станет, дак скотина не вынесет его ухаживания, сдохнет.» /«Мужики и бабы/; нищенка Таня и Носопырь, который «к землице так и не привился» /«Кануны»/; Федот Килограмм «все ждал, когда придет новая жизнь, а на мужицкие обязанности по домашнему хозяйству рукой махнул» /«Мужики и бабы»/. Новая власть произвела «в активисты пьянчужек, батраков-лентяев да бродяг-шатунов» /«Овраги»/.

4. Не верят в «мужицкий рай» крестьяне, не спешат записываться в колхоз, хотят поглядеть сначала, что получится, и жители Гремячего Лога, и тихановские, ольховские, сядемские крестьяне – «делают их (колхозы) не по-людски – все скопом валят» /«Мужики и бабы»/. Цифры не впечатляют: 67 желающих – в Гремячем Логу, 26 – в Тиханове, 20, а затем 11 – в Сядемке. Лишь в самой смелой фантазии можно представить разумного председателя Семена Кучума, добившегося роста производительности хозяйств, сумевшего «устроить напор бедноты» в колхоз, решившего вопросы труда и распределения, даже организовавшего соревнование единоличников с колхозом, приз в котором – прием в колхоз /«Впрок»/.

5. Мудрые слова говорит Озимов: «Колхозы еще не ко времени… Надо  сперва научиться торговать, хозяйствовать, на ноги встать…» /«Мужики и бабы»/. Но таких, как Озимов, Барханов, Горюхин, Лузин, немного – один-два в районе. Да и опасная эта линия – можно поплатиться головой. Безопаснее и выгоднее неукоснительно придерживаться Генеральной линии партии, даже если она пролегает через людские судьбы. «Лес рубят – щепки летят… мы оперируем целыми классами. Личности тут не в счет.» /Поспелов из «Мужиков и баб»/. Их много – «портфельщиков», расчищающих «дорогу для исторического прогресса», измеряющих дела «не жалостью, а величием поставленной цели» /Ашихмин - «Неистовый» из «Мужиков и баб»/. Усердствуют Меерсон и Ерохин /«Кануны»/, Орловский и Догановский /«Овраги»/, Возвышаев, Радимов, Чубуков /«Мужики и бабы»/. «Враги наши пусть содрогнутся не только повсюду на земле, но и в гробах… Великий перелом начался! А посему всех эксплуататоров к ногтю.» /Возвышаев/. Они подчистили сомнительное прошлое, став «чистыми пролетариями» и строго соблюдая «принцип революционной бдительности и беспощадности». Фанатики идеи, готовые на любой «подвиг» во имя мировой революции: «Вот этой рукой смогу запалить с обоих концов любое село, сжечь всех отростков частной собственности в пользу мирового пролетариата…» - это Чубуков /«Мужики и бабы»/, «двойник» Нагульнова, готового из пулемета скосить толпу стариков, ребятишек и баб. Не меньшую преданность идее изъявляют проводники Генеральной линии местах: «Чего надо? Постоять за общее дело всемирной борьбы пролетариата в союзе с беднейшим крестьянством? Всегда пожалуйста! Только покажи, кого надо привлечь, у нас рука не дрогнет.» /Якуша Ротастенький, «Мужики и бабы»/. Речь их напичкана газетными лозунгами и призывами, они, подобно платоновскому «Активисту общественных работ по выполнению государственных постановлений и любых кампаний, проводимых на селе» /«Котлован»/, жадно читают директивы, пишут рапорты о выполнении и перевыполнении, желая стать «самыми идеологичными», захлебываясь, выступают на митингах и собраниях. Это и Сенечка Зенин /«Мужики и бабы»/, и Микуленок, и Игнаха Сопронов /«Кануны»/, Игнат Шевырдяев и Петр великий /«Овраги»/, и активисты рангом помельче: Емельян Фонарев, Селька Сопронов, Митя Усов, Гривенник, Фешка Сапогова, Семен Вавкин. Зачастую они пострашнее «районщиков» - те бывают наездами, а эти всегда рядом, готовые следить, доносить, «обострять линию классовой борьбы», «потрошить» - как медведь-молотобоец из  «Котлована», «чующий классы, как животное». И результаты их активной деятельности более чем ощутимы: «Неведомая сила…оставила в деревне только тех людей, которые ему (медведю) нравятся, которые молча делают полезное вещество и чувствуют частичное счастье…».

7. Ударную кампанию по раскулачиванию завершили – нужно быстрее рапортовать о сплошной коллективизации. «Но вот беда: колхозов много объявилось, да колхозников в них было маловато: по 20, 15, а то и по 10 семей». «Убедительные приемы» вовлечения в колхоз – обман, угрозы, откровенный нажим. Секретарь райкома Догановский пытается «затащить» в колхоз Чугуева – за ним пошли бы и другие, «а завершим коллективизацию, поглядим, оставить его или выслать», - но Чугуев отказывается «сыграть подсадную утку», за что и получает ярлык «идейного кулака». Орловский обманом завлекает в колхоз Тимоху Вострякова, обещая дом Чугуева, - все средства хороши. Предрайисполкома Догановский грозится единоличникам выделить неудобья – овраги, «а кто не хочет возиться с оврагами – записывайтесь в колхоз… сколько бы вы ни упирались, а колхоза не миновать. Кто будет упираться, вышлем за пределы района». Еще решительнее действует Игнат Шевырдяев: «В двадцать четыре часа приказываю всем нижеподписавшимся вступить в колхоз имени тов. Хохрякова. За неисполнение сего виновные будут привлечены к ответственности по законам Ревтрибунала» /«Овраги»/. Петр великий изъясняется лаконичнее: «…пулемет и четыре винтовки…припугнем – и все в колхоз побегут». Возвышаев («Мужики и бабы») не уступает ему в твердости: «20 февраля все должны быть в колхозах!» Но его методы куда более иезуитские: «Вполне достаточно, чтобы никто не говорил: «Мы против колхозов». А если кто скажет, взять на заметку как контру». И на общем собрании объявляет: «Выступать против колхоза – все равно что выступать против Советской власти… кто против директив правительства, т.е. против колхоза, прошу поднять руки!... Значит, все за. Таким образом, объявляю вас всех колхозниками.»

8. Самые последовательные проводники линии партии на селе – рабочие-25-тысячники. Слесари Семен Давыдов и Роман Гаврилович Платонов, бывший рабочий Игнат Шевырдяев, 25-тысячник «веселый человек» Ухаров /«Мужики и бабы»/, Федор Васильевич Тенков – все они люди городские, ничего не смыслящие в сельском хозяйстве, но четко осознающие главную задачу: «душить кулаков». Все просто и ясно: «Раскулачка – законная часть классовой борьбы. А классовая борьба означает одно: если не дашь в морду ты, дадут в морду тебе». Приезжий инструктор выговаривает Марии, отказывающейся воевать с малыми детьми, старухами и стариками: «А про кулацкие обрезы вы не слыхали? Про гибель активистов и селькоров вы тоже ничего не знаете?... Вы ничего не слыхали про теорию и практику классовой борьбы? Вы думаете, с нашими детьми считались в гражданскую войну? Не выбрасывали их из домов и не рубили шашками только за то, что они комиссаровы дети?». Похож на Давыдова и Калистрат Фокич Смирнов, уполномоченный РИКа по коллективизации /«Кануны»/. Балагур, весельчак, он может по-свойски «матюгнуться», а играет и пляшет так, что «все забыли и про колхоз, и про мировую революцию, и про шибановскую отсталость». И доводы в пользу колхозов у него «давыдовские»: «Он говорил и говорил о новой жизни, о том, что заводы уже посылают крестьянству новые машины и тракторы, что в одиночку нельзя заиметь такую механизацию, что надо объединяться в колхозы, и причем немедля».

Да плохо идут дела в колхозе: лошади «второй день не поены, не кормлены», овцы блеют /«Кануны»/, «куры снег едят, в поилке лед,…куриц кормят гнилой пшеницей из семфонда, там пшеница гниет на сыром полу и температурит… чечевица не сортирована…» /«Овраги»/, вспыхнуло повальное воровство, некуда было девать конфискованную мелочь (кур, уток, гусей, поросят, ягнят, овец), лошадей, которые получше, отобрал для себя РИК, молоко испорченное, с навозом /«Мужики и бабы»/.

Не разбирающиеся в сельском хозяйстве, не знающие уклада деревенской жизни, новоиспеченные председатели совершают нелепость за нелепостью: Давыдов посыпает песком пол в хлеву, Упоев засевает поля крапивой «для порки капиталистов», Платонов проектирует «заморить тараканов во всей Сядемке» и приспособить пустые строения для колхозных курятников, овчарен, свинарников – развернуть животноводство, а «кормежка – дело пустое», Тенков устанавливает в селе «справедливость»: «богатые мужики переезжают из своих богатых домов в избы бедняков, бедняки же едут жить на место богатых» - «поднял село, вывернул наизнанку, заставил переезжать»; Шевырдяев мечтает поселить колхозников «в стеклянных двадцатиэтажных домах», обеспечить каждого телефоном и аэропланом, «который поднимается без разбега».

9. А «темные» крестьяне сопротивляются насильственному приобщению к новой жизни: повсеместно режут скот, не желают сдавать хлебные излишки, собирать семенной фонд. «Не сдают семена. Мужики стеной встали.» «Бабьи бунты» вспыхивают и в Гремячем Логу, и в Тиханове, и в Красухине. Словно из «Поднятой целины» сцена в хронике Можаева: председатель сельсовета Степка Похлебка в сене спрятался, ключей нет, сорвали замок и дверь с петель. Зенин, уполномоченный, не выдержал, вылез из сена, с ним расправились, «накормив» овсом и выпоров. «В Хороводах растащили зерно, в Ефимовке убили селькора Шило, в Егорьевске подожгли правление колхоза» /«Овраги»/. «Довели русского мужика до смоляного кипения» /Можаев/, «до топоров и дреколья» /Антонов/.

10. Недобрые, смутные времена…Рушится налаженная жизнь, уходит земля из-под ног – впору в гроб живыми ложиться, подобно жителям «полевой страны» из «Котлована». И читают мужики «Откровение Иоанна» /«Кануны»/ о конце света, и пророчествует дед Санко /«Пара гнедых»/: «И вышла из дыма саранча на землю, и дадена была ей власть, кою имеют скорпивоны… Царем над собой саранча поимела ангела бездны по имени Аваддон… И сказано далее: энто только одно горе, аще два грядет…». Он же, дед Санко, предсказывает: «И лошадей мужик скоро выгонит в леса – живите себе, дичайте. И сам мужик будет наг и дик…». Почти то же предрекал Куриный Апостол /«Мужики и бабы/: «Настанет время – да взыграет сучье племя, сперва бар погрызет, потом бросится на народ. От села до села не останется ни забора, ни кола, все лопухом зарастет. Копыто конское найдете – дивиться будете: что за зверь такой ходил по земле». Бородин, вспоминая это пророчество, с горечью говорит: «Разбегутся мужики, опустеют села, и запсеет наша земля, как при военном коммунизме». В «Оврагах» ему словно вторит Лукьян Карнаев: «…уйдем мы из деревни все как один. И останутся тут одни никудыхи… и зарастут дороги в Сядемку полынью, и остановится время, и наступит мертвая тишина…». Увы, сбылось… Кто предскажет, возродится ли русская деревня?..