Тайна степных орлов
материал (9 класс) по теме

       ОНИ ШЛИ НА СМЕРТЬ, НО ОБРЕЛИ БЕССМЕРТИЕ

Наша память хранит немало героических событий, связанных с освобождением района от фашистских захватчиков. Одна из них — трагическая гибель разведывательно-диверсионной груп пы «Максим-66», вступившей в ночь со 2 на 3 декабря сурового 1942 г. в неравный последний бой с врагом у железнодорожного полотна вблизи разъезда Куреного.

Ценою своих жизней 15 юных патриотов группы «Максим» остановили на сутки движение головного эшелона фашистской дивизии «Викинг», спешившего на выручку окруженной под Ста линградом армии Паулюса.

Шли ожесточенные бои за волжскую твердыню — Сталинг рад. А в это время в прифронтовой Астрахани в спецшколе 005 ускоренно готовились группы разведчиков для разведывательно-диверсионной работы в тылах немецкого Южного фронта.

Холодной ноябрьской ночью шагнули в снежную степь 15 разведчиков. Долгий путь предстоял им в степных просторах — через линию фронта, «черные земли» Калмыкии, через котлови ну Сарпинских озер, Ергени, по курганам приманычских степей, к железной дороге, по которой шли немецкие эшелоны с сол датами, боеприпасами, техникой к осажденному Сталинграду. Железная дорога — артерия фашистской военной машины на русской земле — стала целью «Максима».

Свыше трехсот километров в безводной зимней степи прошли стертые в кровь ноги разведчиков. Ориентировались по компасам и по обозначенным на картах худуками — калмыцким степным колодцам. Шли по ночам — днем пережидали в заросших редким тальником и бурьяном лощинах, полузасыпанных снегом и землей окопах, брошенных кошарах. Костров не разжигали, стороной об ходили редкие степные хутора. Пронизывающий до костей мороз и ветер, колючий снег вперемешку с песком и пылью — не раз налетал песчаный черный буран — шурган, слепящий глаза, за лепляющий лицо, руки, оружие, одежду снежной грязью.

Вблизи хуторов Нижнее и Верхнее Зундово разведчики на ткнулись на окопы и блиндажи — здесь несколько месяцев на зад проходила линия обороны наших войск. Можно было отдох нуть после долгих и трудных дней пути. Но время не ждало — рация принесла весть об окружении армии Паулюса и приказ из Центра — любой ценой прервать движение по железной дороге подкреплений фашистов, направляющихся в район Котельниково, где Манштейн собирал ударный кулак для прорыва окружения.

Было найдено и место для диверсии — там, где железная до рога делает поворот к станции Двойной — ст. Орловской. Дорога не охраняется — не ждут немцы нападения в зимней степи ночью. На задание пошла вся группа. Выдолбили в мерзлой, чугунно-твердой земле железнодорожной насыпи яму, заложили взрывчат ку, приладили детонатор. Укрылись в ближней, поросшей абрико сами, акациями и кустарником лесополосе. Пошли долгие минуты ожидания. И вот на повороте эшелон — шесть вагонов и плат форм с техникой. Взрыв. Скрежет. Дым. Щепки шпал. Но, сни зивший на повороте скорость поезд только поврежден, разбит путь.

Дружно ударили по паровозу, окнам, вагонам из винтовок и автоматов. Звон разбитого стекла, крики, лай команд — в эше лоне эсэсовцы — полк «Нордланд» дивизии СС «Адольф Гит лер» идет на помощь окруженным под Сталинградом войскам. Сколько длится бой? Время, когда смерть стоит за спиной каж дого, имеет свой отсчет.

Не скоро оправились эсэсовцы от растерянности, не сразу поняли, что огонь ведет горстка людей. Но вот ударили по ле сополосе крупнокалиберные пулеметы бронированного вагона, непрерывно выплевывают свинец «шмайсеры» автоматчиков, по летели немецкие, с длинными ручками гранаты.

Всюду вокруг окопа горели сосны. Пламя, пожирая кору, бе жало вверх по стволам. И текла, текла кровь. Силы быстро остав ляли Черняховского.

1. Леня!— услышал    он    хриплый    крик    Солдатова.— Патроны кончаются!
2. Ребята!— сказал командир.— Приказываю прорываться! Ухо дите! Я прикрою вас! Веди их, комиссар! Больше жизни! Больше...

Вторая  ядовито-зеленая  ракета  зажглась  над окопом.  За  ней сразу взвились неземными, злыми солнцами несколько осветитель ных ракет. Девять секунд, шипя, они медленно опускались вниз на парашютиках,   но  не  успевали   рассыпаться   на   несколько  огней   и  погаснуть, как зажигались и горели дрожащим магниевым  светом новые  ракеты  и по снегу хороводами бежали в  разные  стороны тени  сосен. Сквозь  поредевшие  космы  дыма в глаза ударил ярко-белый луч прожектора. Комиссар повел группу на прорыв. Но перед партизанами прямо в траншее и по бокам ее выросли рослые эсэсовцы в черных шинелях. По трое, по четверо набросились они на комиссара и Киселева,  на маленькую Нонну Шарыгину и Валю Заикину. Зоя увернулась, сорвала с себя сумку с рацией и несколько раз выстрелила в нее. Потом направила наган на себя, но эс эсовцы выбили оружие из ее рук. Партизаны схватились с немцами врукопашную. Нойман встал и подошел ближе. Боже, как дрались эти русские! Дрались прикладами, а когда у них выхватывали автоматы или вин товки, пускали в ход ножи. Они дрались и голыми руками, отбива лись ногами. Петер услышал женский визг и только тогда заметил среди партизан трех женщин. Град ударов валит их с ног... Эсэсов цы, толкаясь, срывают с пленных часы, кобуры с пистолетами. Слишком поздно Петер соображает, что по этим часам и пистоле там можно было определить командиров... ...Они стоят строем перед броневагоном, перед слепящим глазом прожектора. Они окружены со всех сторон огромной, непробиваемой толпой взбешенных фашистов в черных шинелях и черных  касках с эсэсовскими эмблемами. В фашистах клокочет ненависть— теперь-то они отомстят за пережитый страх, за гибель однополчан.   Вьюга стихла.  Застыли и плавятся  серебром  облака  вокруг  луны.   Зловеще гудит в телеграфных проводах степной ветер. Из Орловской прибывает аварийный состав, ремонтники уже чинят взорванный путь. Позади полыхают деревья, подожженные огнеметами. Впереди   пыхтит   паровоз.    Они   стоят,   обезоруженные,   истекающие  кровью, стоят, поддерживая друг друга. На них нацелены дула десятков автоматов и крупнокалиберные пулеметы броневагона. Всю ду скалит зубы серебряный эсэсовский череп на скрещенных кос тях. Лиц не видать, только черные силуэты на фоне прожектора. И   как  волчьи  глаза — огоньки  сигарет.   И   каждый   знает — настал  смертный час...

Все, что произошло дальше, так потрясло оберштурмфюрера СС Петера Ноймана, хваставшегося, будто нервы у него «из молиб деновой стали», что он во всех подробностях описал в своем днев нике последние минуты героев группы «Максим». Вот что писал этот враг, палач, на кровавом счету которого десятки и сотни заму ченных, зверски убитых жертв.

«Штурмбаннфюрер Штресслинг подходит к одному из парти зан и что есть силы бьет по лицу, крича на него по-русски. Парень поднимает на него глаза. Но он не отвечает. Я замечаю среди террористов девушек. Форма у них такая, что с первого взгляда не отличишь от мужской. Но зато фигуры у двух из них крупные, как у деревенских девок... Сцепив  зубы,  Штресслинг  ходит  взад-вперед  перед  шеренгой красных.

-Значит, вам нечего сказать, а?— рычит он, на этот раз по-немецки.— Вы ничего не знаете? Совсем ничего? Вдруг он  останавливается  как  вкопанный  лицом   к  одному  из них.

-        Так я развяжу вам языки! Он поворачивается к оберштурмфюреру Лайхтернеру, командиру 4-й роты:

-        Прикажите  своим людям  раздеть это дерьмо догола!  Это освежит  им память.

- По двое на каждую свинью! Хватайте их за ноги! Полуголые русские лежат на снегу. Их худые, израненные тепа сотрясает дрожь. Они знают, что их ждет. Женщин валят позади мужчин. Младшая лежит лицом вниз, кажется — без сознания. Спина — в больших красных ранах. Какой-то роттенфюрер говорит, что ей здорово попало, когда ее брали в плен. Она никак не давалась в руки. Эта фурия едва не вырвала глаз одному унтеру и искусала нескольких эсэсовцев.

Оборачиваюсь к Штресслингу. Он говорит с одним из русских— вернее, шипит сквозь зубы:

-Кто ваши командиры? Где они скрываются?

-Не знаю, — запинаясь, отвечает русский. Лицо как пепел. Он весь дрожит.

Штресслинг злобно кусает нижнюю губу. О чем-то думает, взгляд его падает на эсэсовца, охраняющего партизана.

—Кинжал!— говорит он просто.

Эсэсовец, поняв с полуслова, выхватывает кинжал и, наклонив шись, приставляет острие к горлу русского.

- Это ты  понимаешь?—рычит  штурмбаннфюрер,  гневно  поблескивая глазами.— Нож у горла понимаешь?

Пленный, точно зачарованный, смотрит на острие кинжала, медленно

приближающееся к горлу.

Штресслинг стоит над ним — огромный, зло усмехающийся, расставив ноги в черных кожаных сапогах.

- Будешь говорить теперь?

 Русский не отвечает ни словом, ни знаком. Он даже не шевелит губами.

- Прирежь его! — кричит Штресслинг, потеряв терпение. С секунду эсэсовец колеблется, взглядом ищет подтверждения приказа и в следующее мгновение вонзает кинжал...»

Мы не знаем, кого палач Штресслинг избрал своей первой жертвой. Свидетелями подвига и казни были только палачи.

Кто в те минуты прощался с жизнью, остановив взгляд на остром кинжале. Это мог быть любой из двенадцати партизан группы «Максим». Мы верим, что любой из них первым принял бы смерть с тем же мужеством, не выдав товарищей, не предав командиров, не моля о пощаде, не сказав ни слова. И мы знаем, что должны были чувствовать те партизаны, которые видели, как погиб их това рищ. И все они, обессилев от холода и потери крови, черпали но вую силу в силе всей группы — группы «Максим».

Нойман не отрывал глаз от русских и спрашивал себя: откуда брали эти люди такую силу! Неужели они сделаны из той же плоти, что и он?

А Штресслинг продолжал ходить вдоль шеренги партизан, пере ступая через убитого, и прожектор, как в театре, следовал за ним. Эсэсовцы смотрят но все глаза. Всех распирает любопытство, всем хочется поглядеть, как будут умирать русские.

Солдат вытаскивает одного из пленных на свет. Он потерял сознание. Его тащат за ноги в центр луча прожектора.

-Этого явно надо погреть!— говорит Штресслинг.— Разбудите его!

Эсэсовец становится на колени и трет лицо партизана снегом, русского  начинает  трястись.  Он   уже  более  получаса   лежит на снегу. — Кто ваши командиры?— вновь спрашивает тот.

Партизан открывает глаза. Кажется, он вот-вот заговорит...

Ты смотрел в зимнее звездное небо, товарищ, и слышал не воп ли разъяренного эсэсовца, а грозный рокот транспортных самоле тов врага. По воздушной трассе, пролегающей прямо над железной дорогой, везли «юнкерсы» в «котел» на Волге боеприпасы и «же лезные кресты» для армии Паулюса. Но остановленный тобой эс эсовский  эшелон  стоял, стоял! Молчит  паровоз, недвижимы   колеса, застыли черные силуэты танков и пушек на платформах. Это ты его остановил! Ты, Ваня Клепов, ты, Коля Хаврошин! Ты, Володя Анастасиади! Шли минуты, твои последние минуты. И ты готов был по капле отдать свою кровь, чтобы еще дольше задержать гитлеров цев, чтобы больше не топтал твою землю враг, чтобы чистым было небо Родины!.. Ты не знал, товарищ, какую страшную казнь угото вил  тебе  фашистский  палач.  Огнем  и  мечом  он  хотел  заставить тебя заговорить. Меч оказался бессильным...

«...Но туг же голова его падает в снег. У него нет сил. Только в глазах его еще теплится жизнь. И в глазах этих — выражение та кой решимости, что Штресслинг понимает...

Он подзывает эсэсовца из взвода огнеметчиков.

— Давай кончать. Это дело и так слишком затянулось.

 Не откладывай книгу в сторону, товарищ!

Ты должен, должен знать, как мы, безвестные партизаны, уми рали в ту декабрьскую ночь, как заживо сожгли, зарезали, рас стреляли нас в сорок втором. Чтобы победило наше дело, чтобы жила страна, чтобы жил, чтобы берег мир, чтобы множил славу нашей Родины ты, товарищ!..

«Мощная струя огня с ревом вырывается из огнемета. Ужас!

Сцена эта продолжалась не более нескольких секунд, но она достигла самой вершины ужаса... Сначала   русский   вскричал   жутким,   нечеловеческим   голосом и стал извиваться, взрывать ногтями снег и землю. Его тело, сгорая, исчезало на глазах.

С пепельно-серым лицом эсэсовец отключил пламя по сигналу Штресслинга. Его жертва еще извивалась несколько секунд на черной выж женной   земле,   где   растаял   весь   снег,   еще   билась   в   агонии смерти. Последним своим движением русский поднес руку к обуглен ному лицу, на котором сгорела вся живая плоть. Затем его тело изогнулось, опало, замерло на земле. Он мертв.

В нескольких шагах от сожженного стоят в свете прожектора партизаны, потрясенные этой  сценой, только что разы гравшейся у них на глазах.

Один из них падает на колени в снег. Он шумно рыдает, воз дев руки к небу.

Одна из женщин внезапно вскакивает с бешеным криком, как одержимая. Двое эсэсовцев спешат удержать ее. Ее подруги тоже в неистовом порыве набрасываются на них, действуя ногтями, как когтями. Младшую кое-как отрывают от эсэсовца, чье лицо она разодрала...»

Кто! Кто упал на черный снег? Кто умер такою смертью? Чер няховский? Максимыч? Солдатов?.. Этого мы никогда не узнаем. Но по свидетельству эсэсовца Ноймана мы знаем, что среди пят надцати не нашлось ни одного предателя, все пятнадцать не устра шились лютой смерти, не уступили стали и огню...

Но теперь настал черед и других. Друзья прощались взглядами, пожатием рук. Может быть, обменялись двумя-тремя словами, за   которыми  стояло  невысказанное   и  невыразимое...

Штресслинг саркастически усмехается, глядя, как пленных пин ками сваливают обратно на землю.

- Хватит! — кричит  он  вдруг. — Мы  и  так потратили  слишком много времени.

Положив  руки  за  спину,   он   подходит   к  партизанам   и   внимательно  вглядывается в каждого. Затем приказывает эсэсовцам;

- Пулеметчики! Кончайте!. Он тут же  уходит  по направлению к паровозу. Кровь стынет в жилах, когда читаешь эти страницы из книги, записанной палачом, читаешь о страшной казни героев. Но не толь ко скорбью, а безмерной гордостью полнится сердце, гордостью за тех, кого не пересилила вражья сила. В их глазах в те послед ние минуты горел тот негасимый огонь, что встал бушующим, не проницаемым валом перед гитлеровцами на Волге, под Москвой и Ленинградом. Ни огнем, ни мечом не смогли фашисты — «викин ги» сломить мужество  героев  группы  «Максим».

Эшелон скрылся во тьме. Проревел в ночи гудок, похожий на крик раненого зверя.

Может быть, кто-нибудь из героев еще какие-то мгновения слышал этот гудок, прозвучавший как реквием, еще видел россыпь звезд на небе, видел, как, мерцая, уплывали они навсегда в бес просветную, бесконечную, как вечность, черноту. Недолго вился слабый пар над остывающими телами.

Так, в степи, под Орловской, в ночь на 3 декабря 1942 года эсэсовскими автоматами и пулеметами была расстреляна их юность, расстреляны мечты.

Леонида Матвеевича Черняховского и его группу «Максим» командование объявило без вести пропавшими.

   Комиссар  Максимыч  —  Василий  Максимович  Быковский  —  не вернулся к молодой  жене  Оле и сынишке.

Валя Заикина не окончила десятый класс и не дожила до того времени, когда ее родная Владимировка стала городом Ахтубинском. Навсегда потухли ее озорные, улыбчивые глаза...

Володя Солдатов, заговоренный от пуль Володя Солдатов, не увидел родного Севастополя, возрожденного из руин.

Павел  Васильев  не поступил в  университет.

Коля Лунгор так и не стал футболистом команды «Шахтер», а Коля Хаврошин не стал машинистом «Ракеты» или «Метеора» на Волге.

Нонна Шарыгина так и не прочитала стихов Володи Анастаиади.

Когда в день твоего рождения, Нонна, взошло декабрьское солнце над заснеженной степью, ты не встретила его, как бывало, улыбкой. Замерло навеки горячее сердце, смертный холод сковал изрешеченное пулями твое девичье тело, седой иней покрыл твои  нецелованные губы. И рядом лежал тот, который в своих мечтах называл тебя «Ассоль». Тебе не дано было многое в жизни — не сбылись девичьи мечты, не узнала ты материнских радостей, не смогла утешить старость отца с матерью. Но зато немногим героям, Нонна, было дано совершить столь высокий подвиг. Немногие из павших так дорого отдали свою молодую жизнь...

А  Володя  Анастасиади,  всю  свою короткую жизнь  считавший себя счастливчиком, не стал ни моряком, ни певцом, ни поэтом и не  увидел больше любимую  Одессу.  Его  одиссея  была  короткой, блестящей, как полет падающей звезды в черном степном небе. Володя   Анастасиади  не  стал  аргонавтом  и,  умирая,  не  знал, что своим  подвигом  он  и его  товарищи  затмили  подвиги  героев  Эл лады.

Они погибли совсем юными, пали в начале пути, едва начав жить. За несколько грохочущих секунд «викинги» расстреляли бу дущее пятнадцати человек. Пятнадцати человек, которые могли бы вместе с нами жить и сейчас радоваться жизни.

В купе штурмбаннфюрера Штресслинга переводчик штаба пол ка переводил захваченные у партизан документы. «Дорогой Вовоч ка! — писала на полевую почту мать Володи Анастасиади — он не успел сдать это письмо. — Главное, не промочи ноги, не простудись опять. Береги себя — ты у нас единственный!» А потом переводчик сбивчиво читал Володины стихи, посвященные Нонне...

Партизаны   группы  «Максим»   ценой    своей   жизни  задержали эшелон с полком СС «Нордланд» не на час и не на два. Головной эшелон дивизии СС «Викинг», вместо того чтобы выгрузиться к ут ру  в  Котельниково,  застрял  на  полпути,  остановился  утром  не  в Котельниково и даже не в Зимовниках, а на разъезде Куберле и стоял там до вечера — советские штурмовики не давали ему про должать путь. Весь день,  воспользовавшись  скоплением   гитлеров ских эшелонов на перегонах под Орловской, наша авиация бомбила их. Полк «Нордланд» выгрузился на станции Котельниково с опозданием на целые сутки. А за ним, тоже с опозданием, шли двадцать-тридцать других эшелонов с танковыми и моторизованны ми дивизиями. Занесенный для решающего удара бронированный кулак генерал-полковника Гота был остановлен диверсионно-партизанской группой «Максим».

 Местные жители РЯБОШАПКА и ПАЩЕНКО весной сорок третьего года похоронили останки разведчиков.

Безвестными бы остались имена героев, но большую поиско вую работу провели писатель Овидий Александрович Горчаков, орловские школь ники под руководством местных краеведов Г.П. Сердюковой и  Г.С Татаренко, нашедших в архивах сведения о разведчиках, рассказывающих о их подвиге. Комсомольцы, молодежь района участвовали в строительстве памятника на 335-м километре — обелиска на месте героической гибели группы «Максим».

Пулеметная очередь…

                      И тишина

Только звезды над степью,

                 немые как вечность.

Проходили часы,

                 продолжалась война,

Падал снег

               на холодные плечи.

Неподвижно лежали

               пятнадцать солдат…

Остывали сердца,

               переставшие биться.

Зимний ветер им

               что-то шептал,

прикасаясь слегка

               к побелевшим ресницам.

Нет, над ними

               не плакали матери их,

Мертвых губ не касались

               губами своими.

Вдалеке от друзей,

               вдалеке от родных.

В ту декабрьскую ночь

               жизни их оборвались.

Но они не погибли,

               в бессмертье ушли,

Встал в степи обелиск,

               молчаливый и строгий.

А вокруг тишина,

                а вокруг ковыли,

И прожженные солнцем

                степные дороги!

И такая бездонная,

                     мирная синь,

Шепот ветра и алого знамени

                              всплески.

Поклонись же товарищ,

                 всем отдавшим жизнь,

За тебя, за меня,

                 за счастливую песню.

Слез не нужно.  Ты видишь

                        сквозь толщу годов

Молодые глаза и улыбки

                         «Максима»

Как тревожно гудит

                     паровозный гудок

Голубого  состава,

                     идущего мимо.

Пулеметная очередь…

                      И тишина

Только звезды над степью,

                 немые как вечность.

Проходили часы,

                 продолжалась война,

Падал снег

               на холодные плечи.

Неподвижно лежали

               пятнадцать солдат…

Остывали сердца,

               переставшие биться.

Зимний ветер им

               что-то шептал,

прикасаясь слегка

               к побелевшим ресницам.

Нет, над ними

               не плакали матери их,

Мертвых губ не касались

               губами своими.

Вдалеке от друзей,

               вдалеке от родных.

В ту декабрьскую ночь

               жизни их оборвались.

Но они не погибли,

               в бессмертье ушли,

Встал в степи обелиск,

               молчаливый и строгий.

А вокруг тишина,

                а вокруг ковыли,

И прожженные солнцем

                степные дороги!

И такая бездонная,

                     мирная синь,

Шепот ветра и алого знамени

                              всплески.

Поклонись же товарищ,

                 всем отдавшим жизнь,

За тебя, за меня,

                 за счастливую песню.

Слез не нужно.  Ты видишь

                        сквозь толщу годов

Молодые глаза и улыбки

                         «Максима»

Как тревожно гудит

                     паровозный гудок

Голубого  состава,

                      идущего…..мимо.

                                                                      Н.Худякова

Вспомним всех поименно,

горем

     вспомним

          своим...

Это нужно —

не мертвым!

Это надо —

живым!

Вспомним

     гордо и прямо

погибших в борьбе...

 Вечная

     слава

          героям!

Вечная слава!

Вечная слава!

Вечная

     слава

          героям!

Слава героям!

Слава!!!