Конспект урока "Большой, как солнце, Балашов" - наш край в творчестве Б. Пастернака"
план-конспект урока литературы (11 класс) по теме

Автор: Булдыгина Елена Николаевна

Образовательное учреждение: Государственное  бюджетное образовательное учреждение начального профессионального образования «Профессиональное училище № 13» р.п. Романовка Саратовской области.

Предмет: литература

Класс: 11 (2 курс)

Время реализации занятия:  45 минут

Тема: «Большой, как солнце, Балашов» - Наш край в творчестве

           Бориса Пастернака.

Цели урока:

1. познакомить со страницами жизни и творчества русского поэта Б.Л. Пастернака, связанными с нашим краем, учить находить в текстах характерные для стиля поэта художественные средства, звукопись;
2. развивать коммуникативную компетенцию учащихся, развивать эстетический вкус;
3. воспитывать чувство любви к малой родине, к русской поэзии.

Оборудование: тексты стихотворений (у каждого учащегося), портреты Б. Пастернака и Е. Виноград.

Ход урока.

1. Вступительное слово учителя

       Вы знаете, нам удивительно повезло. Повезло Романовке, всему нашему краю. В самом деле, не так уж часто в подобные поселки заглядывают настоящие поэты. И, наверное, еще реже о тех местах остаются такие стихи, которые называют Поэзией.

     Здесь, в Романовке, а также Балашове и Мучкапе был Борис Львович Пастернак, известнейший русский поэт, стодвадцатилетие которого  отмечается в 2010 году.   Тот самый поэт и писатель, который спрашивал:

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?

     Тот самый, который считал, что «быть знаменитым некрасиво». Тот, который так несправедливо был в свое время исключен из         Союза писателей СССР, автор так и неопубликованного при жизни романа «Доктор Живаго». Тот, поэтическая строка которого дала название роману Чингиза Айтматова «И дольше века длится день…».

     Что же связало московского интеллектуала, сына художника и пианистки, знатока театра и философии с нашей провинцией? Сын писателя подробно рассказывает о любви своего отца к Елене Александровне Виноград (Дородновой) в книге «Борис Пастернак». Эта девушка вместе с братом приехали летом 1917 года в Балашов, чтобы принять участие в создании нового земского самоуправления. Брат Валерьян остановился в Балашове, Елена отправилась в Романовку. Пастернак, подружившийся с молодыми людьми (ему самому тогда было 26лет) еще в Москве, регулярно писал Елене письма, а в начале июля 1917 года приехал ненадолго в Романовку, чтобы иметь решительное объяснение с любимой, расстались же они в Мучкапе. Было еще одно свидание – на этот раз в Балашове, в начале сентября. Роман пришел к концу – Е. Виноград вышла замуж за более солидного и более обеспеченного, как ей казалось человека. А Борис Пастернак, еще долго мучимый этой любовной страстью, создает лучшую свою книгу – сборник стихов «Сестра моя – жизнь (лето 1917 года)». Жанр книги Пастернака – лирический дневник путешествия, которое идет сразу в нескольких ассоциативно связанных планах. Первый – это реальное географическое пространство: Москва – Балашов – Пады – Романовка – Мучкап – Москва. Второй – это зачарованный мир любви-сказки. Третий – это погружение в мир особого времени, где конкретный миг истории, лето 1917 года, оборачивается вечностью.

В стихотворении «Балашов» из цикла «Книга степи» можно обнаружить лишь обобщенно-символический намек на революцию. Она присутствует здесь лишь в своей стихийно-природной ипостаси, в инобытии «жгучего лета». Обращаясь к любимой, живущей в этом городе, поэт говорит:

 Елена Александровна до конца жизни вспоминала того медника около дома, где она жила, и юродивого на базаре, которых упоминал Пастернак в своем стихотворении.

               Балашов

По будням медник подле вас

Клепал, лудил, паял,

А впрочем – масла подливал

В огонь, как пай к паям.

И без того душило грудь,

И песнь небес: «Твоя, твоя!»

И без того лилась в жару

В вагон, на саквояж.

Сквозь дождик сеялся хорал

На гроб и в шляпы молокан,

А впрочем – ельник подбирал

К прощальным облакам.

И без того взошел, зашел

В больной душе, щемя, мечась,

Большой, как солнце, Балашов

В осенний ранний час.

Лазурью июльскою облит,

Базар синел и дребезжал.

Юродствующий инвалид

Пиле, гундося, подражал.

Мой друг, ты спросишь, кто велит,

Чтоб жглась юродивого речь?

В природе лип, в природе плит,

В природе лета было жечь.

      Пастернак провел в Романовке четыре дня, – «из четырех громадных летних дней сложило сердце эту память правде», – писал он об этой поездке позже, вспоминая «из всех картин, что память сберегла», ночную прогулку с Еленой по степи. Этой прогулке посвящено стихотворение «Степь». Ночной туман, скрывавший небо и землю, постепенно рассеивался, проступали отдельные предметы, мир создавался заново у них на глазах. Вспоминались первые слова Книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю».

2. Чтение и восприятие стихотворения «Степь».                          

Как были те выходы в тишь хороши!

Безбрежная степь, как марина.

Вздыхает ковыль, шуршат мураши,

И плавает плач комариный.

Стога с облаками построились в цепь

И гаснут, вулкан на вулкане.

Примолкла и взмокла безбрежная степь,

Колеблет, относит, толкает.

Туман отовсюду нас морем обстиг,

В волчцах волочась за чулками,

И чудно нам степью, как морем, брести

Колеблет, относит, толкает.

Не стог ли в тумане? Кто поймет?

Не наш ли омет? Доходим. – Он.

– Нашли! Он самый и есть. – Омет,

Туман и степь с четырех сторон.

И Млечный Путь стороной ведет

На Керчь, как шлях, скотом пропылен.

Зайти за хаты, и дух займет:

Открыт, открыт с четырех сторон.

Туман снотворен, ковыль, как мед,

Ковыль всем Млечным Путем рассорён.

Туман разойдется, и ночь обоймет

Омет и степь с четырех сторон.

Тенистая полночь стоит у пути,

На шлях навалилась звездами,

И через дорогу за тын перейти

Нельзя, не топча мирозданья.

Когда еще звезды так низко росли,

И полночь в бурьян окунало,

Пылал и пугался намокший муслин,

Льнул, жался и жаждал финала?

Пусть степь нас рассудит и ночь разрешит,

Когда, когда не: – В Начале

Плыл Плач Комариный, Ползли Мураши,

Волчцы по Чулкам Торчали?

Закрой их, любимая! Запорошит!

Вся степь как до грехопаденья:

Вся – миром объята, вся – как парашют,

Вся – дыбящееся виденье!

Такая картина открылась взору поэта, когда он попал в наши края.

- Чем передается степная тишина?

(Сочетанием звуков: иш – ши («…в тишь хороши») передается та особенная степная тишина, которую нарушает только то, что шуршат мураши (снова ш – рши - звуки шорохов).)

- Сочетание каких звуков вносит в звучание строфы певучую замедленность и нежность?

(Сочетание звуков пл («плавает плач»).)

-Чего добивается поэт этой удивительной звукописью?

(Создает определенный психологический настрой.)

- Для чего поэт сравнивает степь с морской гладью?

(Усиливает впечатление безграничности, бесконечности и гармонии.)

Мир, просторный и чистый, который открывается Борису Пастернаку здесь, в «глуши», навевает мысли о том, что:

И через дорогу за тын перейти

Нельзя, не топча мирозданья…

И в этих строках, как писал Н. Вильмонт в своих воспоминаниях о Б. Пастернаке, выражена вся суть его поэзии.

Прочтем еще одно стихотворение, входящее в цикл «Романовка».

«Душная ночь»

Накрапывало, – но не гнулись

И травы в грозовом мешке.

Лишь пыль глотала дождь в пилюлях,

Железо в тихом порошке.

Селенье не ждало целенья,

Был мак, как обморок глубок,

И рожь горела в воспаленьи,

И в лихорадке бредил Бог.

В осиротелой и бессонной,

Сырой, всемирной широте

С постов спасались бегством стоны,

Но вихрь, зарывшись, коротел.

За ними в бегстве слепли следом

Косые капли. У плетня

Меж мокрых веток с ветром бледным

Шел спор. Я замер. Про меня!

Я чувствовал, он будет вечен,

Ужасный, говорящий сад.

Еще я с улицы за речью

Кустов и ставней – не замечен;

Заметят – некуда назад:

Навек, навек заговорят.

Это стихотворение, как и другие стихи цикла, навеяно воспоминаниями о поездке в наши места. И это селенье, о котором говорится здесь, эти плетни, эти ветки и этот сад – все тут, рядом с нами, в Романовке.

Б. Пастернак – из тех поэтов, которых принято называть «городскими» (А. Блок, В. Брюсов и другие). И поэтому, наверное, с особой остротой чувствует он, горожанин, эту первозданность природы, встреча с которой – это всегда новое чувство, новые мысли, новые стихи.

3. Самостоятельная работа учащихся.

 - Прочитайте стихотворение «Еще более душный рассвет», найдите в нём известные вам выразительные средства языка.

Все утро голубь ворковал

У вас в окне.

На желобах,

Как рукава сырых рубах,

Мертвели ветки.

Накрапывало. Налегке

Шли пыльным рынком тучи,

Тоску на рыночном лотке,

Боюсь, мою

Баюча.

Я умолял их перестать.

Казалось, – перестанут.

Рассвет был сер, как спор в кустах,

Как говор арестантов.

Я умолял приблизить час,

Когда за окнами у вас

Нагорным ледником

Бушует умывальный таз

И песни колотой куски,

Жар наспанной щеки и лоб

В стекло горячее, как лед,

На подзеркальник льет.

Но высь за говором под стяг

Идущих туч

Не слышала мольбы

В запорошенной тишине,

Намокшей, как шинель,

Как пыльный отзвук молотьбы,

Как громкий спор в кустах.

Я их просил —

Не мучьте!

Не спится.

Но – моросило, и топчась

Шли пыльным рынком тучи,

Как рекруты, за хутор, поутру.

Брели не час, не век,

Как пленные австрийцы,

Как тихий хрип,

Как хрип:

«Испить,

Сестрица».

4. Итог урока. Заключительное слово учителя.

      - Чем характеризуется художественный мир поэта?

/Ответы учащихся/

- /На фоне музыки звучат слова учителя./ Поэзия Б. Пастернака при беглом, поверхностном чтении может показаться несколько усложненной из-за обилия не всегда понятных сразу метафор (они порой парадоксально-неожиданны), из-за философичности его стихов, всей его лирики. Но стоит прочесть чуть более внимательно, вникнуть в систему его образов и смысл символов, попытаться понять, что стоит за определенной синтаксической усложненностью, а потому – непривычностью, как открывается целый мир Пастернака. Огромный, неповторимый, полный тайн, загадок и неожиданностей мир Поэта и Поэзии.

5. Домашнее задание.

Выучить наизусть одно из стихотворений Б. Пастернака.

                     Степь

Как были те выходы в тишь хороши!

Безбрежная степь, как марина.

Вздыхает ковыль, шуршат мураши,

И плавает плач комариный.

Стога с облаками построились в цепь

И гаснут, вулкан на вулкане.

Примолкла и взмокла безбрежная степь,

Колеблет, относит, толкает.

Туман отовсюду нас морем обстиг,

В волчцах волочась за чулками,

И чудно нам степью, как морем, брести

Колеблет, относит, толкает.

Не стог ли в тумане? Кто поймет?

Не наш ли омет? Доходим. – Он.

– Нашли! Он самый и есть. – Омет,

Туман и степь с четырех сторон.

И Млечный Путь стороной ведет

На Керчь, как шлях, скотом пропылен.

Зайти за хаты, и дух займет:

Открыт, открыт с четырех сторон.

Туман снотворен, ковыль, как мед,

Ковыль всем Млечным Путем рассорён.

Туман разойдется, и ночь обоймет

Омет и степь с четырех сторон.

Тенистая полночь стоит у пути,

На шлях навалилась звездами,

И через дорогу за тын перейти

Нельзя, не топча мирозданья.

Когда еще звезды так низко росли,

И полночь в бурьян окунало,

Пылал и пугался намокший муслин,

Льнул, жался и жаждал финала?

Пусть степь нас рассудит и ночь разрешит,

Когда, когда не: – В Начале

Плыл Плач Комариный, Ползли Мураши,

Волчцы по Чулкам Торчали?

Закрой их, любимая! Запорошит!

Вся степь как до грехопаденья:

Вся – миром объята, вся – как парашют,

Вся – дыбящееся виденье!

1917

          Душная ночь

Накрапывало, – но не гнулись

И травы в грозовом мешке.

Лишь пыль глотала дождь в пилюлях,

Железо в тихом порошке.

Селенье не ждало целенья,

Был мак, как обморок глубок,

И рожь горела в воспаленьи,

И в лихорадке бредил Бог.

В осиротелой и бессонной,

Сырой, всемирной широте

С постов спасались бегством стоны,

Но вихрь, зарывшись, коротел.

За ними в бегстве слепли следом

Косые капли. У плетня

Меж мокрых веток с ветром бледным

Шел спор. Я замер. Про меня!

Я чувствовал, он будет вечен,

Ужасный, говорящий сад.

Еще я с улицы за речью

Кустов и ставней – не замечен;

Заметят – некуда назад:

Навек, навек заговорят.

1917

    Еще более душный рассвет

Все утро голубь ворковал

У вас в окне.

На желобах,

Как рукава сырых рубах,

Мертвели ветки.

Накрапывало. Налегке

Шли пыльным рынком тучи,

Тоску на рыночном лотке,

Боюсь, мою

Баюча.

Я умолял их перестать.

Казалось, – перестанут.

Рассвет был сер, как спор в кустах,

Как говор арестантов.

Я умолял приблизить час,

Когда за окнами у вас

Нагорным ледником

Бушует умывальный таз

И песни колотой куски,

Жар наспанной щеки и лоб

В стекло горячее, как лед,

На подзеркальник льет.

Но высь за говором под стяг

Идущих туч

Не слышала мольбы

В запорошенной тишине,

Намокшей, как шинель,

Как пыльный отзвук молотьбы,

Как громкий спор в кустах.

Я их просил —

Не мучьте!

Не спится.

Но – моросило, и топчась

Шли пыльным рынком тучи,

Как рекруты, за хутор, поутру.

Брели не час, не век,

Как пленные австрийцы,

Как тихий хрип,

Как хрип:

«Испить,

Сестрица».

              Балашов

По будням медник подле вас

Клепал, лудил, паял,

А впрочем – масла подливал

В огонь, как пай к паям.

И без того душило грудь,

И песнь небес: «Твоя, твоя!»

И без того лилась в жару

В вагон, на саквояж.

Сквозь дождик сеялся хорал

На гроб и в шляпы молокан,

А впрочем – ельник подбирал

К прощальным облакам.

И без того взошел, зашел

В больной душе, щемя, мечась,

Большой, как солнце, Балашов

В осенний ранний час.

Лазурью июльскою облит,

Базар синел и дребезжал.

Юродствующий инвалид

Пиле, гундося, подражал.

Мой друг, ты спросишь, кто велит,

Чтоб жглась юродивого речь?

В природе лип, в природе плит,

В природе лета было жечь.

1917

ПАСТЕРНАК БОРИС ЛЕОНИДОВИЧ