Методологические дискуссии о позитивизме и феноменологии в психологии (на основе статьи А.В.Юревича, инициирующей дискуссию)

Оглавление

Введение        3

Краткое изложение основных позиций А.В.Юревича        5

Краткое изложение основных позиций В.И.Моросановой        12

Краткое изложение основных позиций Т.Д.Марцинковской        15

Краткое изложение основных позиций К.И.Алексеева        18

Краткое изложение основных позиций В.М. Аллахвердова        21

Краткое изложение основных позиций  И.О.Александрова и   З.Е.Максимовой        24

Заключение        28

Литература        30

Введение

Пути интеграции знания в психологии не могут обсуждаться вне проблемы соотнесения используемых ею методов. Психологическое знание изначально предполагает реконструкцию психологической реальности в рамках того или иного метода как способа соотнесения теоретических представлений и способов организации эмпирии для «опробывания» теории практикой психологического исследования. Сама эта практика также является предметом методологического анализа, одним из результатов которого стало представление о том, что на сегодняшний день психология находится на этапе поли- или мультипарадигмальной науки. Рассогласование методов, на которые опиралась метафизическая психология, рассматривалось Л.С. Выготским в качестве одного из оснований определения состояния психологии в двадцатые годы XX в. как кризисного. Поскольку впоследствии произошла определенная подмена изначально подразумевавшейся им дихотомии, приведем сопоставление Выготским оснований двух несовместимых способов занятий психологией: на основе аналитического и феноменологического методов.

Речь здесь не идет об аналитическом методе в какой-либо его разновидности (наблюдения, эксперимента или др.), но фиксируется его общая направленность на то, чтобы психологические воззрения критически соотносились с результатами практики как получения опытных данных. Разделявшиеся Выготским взгляды, согласно которым сущностное познание основывается на интуиции, а аналитическое — на индукции, было потом переосмыслено применительно к научному методу. В год написания Выготским очерка «Исторический смысл психологического кризиса» (1927) этих работ Поппера и Левина еще не было (они вышли в 1934 и 1931 гг.). Но критическое прочтение этого фрагмента не оставляет сомнения в том, что им была схвачена основная линия демаркации психологических воззрений на основе различения научного и ненаучного методов. Отечественная психология в меньшей степени, чем зарубежная, уделяла внимание специальной методологии, что, на наш взгляд, породило ряд искажений в соотнесении направленности теорий и методов исследования. Напротив, в разработке проблемы объективного метода в психологии усилиями сначала представителей культурноисторического деятельностного подходов, а также Б.М. Теплова и позже М.К. Мамардашвили и В.П. Зинченко был сделан существенный прорыв в понимании методов психологии, рефлексия которых не всегда включается в изменение способов организации конкретных исследований.

«По содержанию специальная методология той или иной науки есть совокупность исследований, включающая обработку языка этой науки (ее терминологии и утверждений), исследование, усовершенствование и изобретение ее теорий, выявление и исследование ее эвристических допущений... и т.д. — т.е. вся та работа, которую выполняют так назы- ваемые теоретики данной науки (а не логики и методологи вообще)» -(Зиновьев Л). Таким образом, целью методологических исследований является не конструирование особой систематической методологии (с этой точки зрения в психологии невозможна специализация «методолог»), а осознание наукой своих парадигм — в том числе и тех допущений, которые приняты отнюдь не логическим путем (или логично предложить прямо противоположное, или логика допускает и то и другое). С этой точки зрения утверждение, что каждый психолог сам себе методолог, выглядит более обоснованным, чем положение о том, что психолог должен воплощать в своем исследовании кем-то другим (методологом с большой буквы) выстроенный аппарат научных понятий. Другое дело, что психолог не должен грешить против логики, проявляя логическую некомпетентность (редукционизм в построении теоретической системы, артефактные выводы и пр.). Осознание допущений в рамках конкретной науки — это также и осознание метода соотнесения теории и опытных данных. Для психологии в свое время судьбоносной проблемой стало осознание возможностей и ограничений метода интроспекции, позже — выработка критериев объективного метода в психологии. Сегодня в психологии осознается проблема освоенности и ограничений экспериментального метода. Этот метод сыграл свою интегрирующую роль в становлении научной психологии. Однако настало время обсудить его место в современных методологических устремлениях психологии.

Методологические дискуссии о позитивизме и феноменологии в психологии (на основе статьи А.В.Юревича, инициирующей дискуссию) явились яркими рассуждениями о картине сегодняшнего состояния психологической науки, основными симптомами которого, является обособление исследовательской и практической психологии, возникновение новых психологических дисциплин, а также возникшее и усиливающееся влияние на общественную жизнь различных форм парапсихологии.                   «… психологам действительно нужно преодолеть эгоцентризм собственных позиций, без чего невозможно развитие психологии в XXI веке. Сам факт появления статьи Юревича и ее широкого обсуждения свидетельствует о том, что время для этого назрело» [3].

Краткое изложение основных позиций А.В.Юревича

Анализируются причины кризиса рационалистической психологии, главными симптомами которого служат все большее удаление друг от друга исследовательской и практической психологии; обособление гуманистической психологии; попытки создания таких систем знания, как христианская психология или психология души, значительное расширение области влияния парапсихологии. Кризис обусловлен тремя основными причинами: "иррационализацией всей общественной жизни", дополненной имеющей свои национальные особенности иррационализацией российской жизни; отсутствием у психологии твердой и адекватной методологии, которая сделала бы ее такой же устойчивой к внешним социальным воздействиям, как естественные науки; "позитивистским перенапряжением", порождающим разочарование в позитивизме, которое проецируется на рационализм вообще.

Для решения основных методологических проблем психологии необходимо выработать новую парадигму, которая не была бы ни позитивистской, ни феноменологической. Ключевые слова: рационализм, иррационализация, позитивистское перенапряжение, методологические эмоции, феноменологизм.

Одной из главных особенностей современного состояния психологической науки является ее отход от тех методологических позиций, с которыми она, казалось бы, навечно срослась со времен Фехнера. Его главными признаками служат, во- первых, все большее удаление друг от друга исследовательской и практической психологии, во-вторых, обособление гуманистической психологии, противопоставившей себя психологии традиционной, в-третьих, попытки создания таких своеобразных систем психологического знания как христианская психология или психология души, в-четвертых, значительное расширение области влияния парапсихологов, "психологов-магов" и т.п. Подобные явления, знаменующие кризис рационалистической психологии, пока не получили вразумительной аналитической оценки. В то же время они настоятельно требуют осмысления – если, конечно, психологи желают сохранить в своей науке хоть какие-то методологические стандарты и избежать ее превращения в игру без правил, описанную Л. Кэрролом в его далеко не детской книге "Алиса в стране чудес". А их осмысление требует обращения не только к методологии психологической науки, но и к асимметричной ей реальности – психологической подоплеке методологии.

Вторая причина переживаемого психологией "методологического анархизма" имеет внутренний – по отношению к психологическому сообществу – характер и связана с тем, что не только психологическая наука имеет свою методологию, но и любая методология выражает определенную психологию.

Подчиненность психологии позитивистским нормативам проявлялась в форсированной математизации, в необходимости эмпирической верификации любых утверждений, в сакральном отношении к коэффициентам корреляции, в стандартной структуре психологических исследований, предполагавшей, что из теорий выводятся гипотезы, а из них – эмпирически проверяемые операциональные следствия и др. Правда, наряду с этой – нормативной – всегда существовала и "теневая методология", напоминающая то, что И. Митрофф называет "анти-нормами" науки. Ее типовыми проявлениями были формулирование гипотез post factum – когда исследование уже проведено; их "выведение" не из теорий, а из тех эмпирических данных, которые якобы были получены в процессе проверки теорий; отбор лишь тех коэффициентов корреляции, которые устраивают исследователя, а то и просто выдумывание непроводившихся исследований, весьма близкое к жанру "мысленного эксперимента".

Тем не менее, в отличие от субъектов теневой экономики, исследователи, практикующие "теневую методологию", испытывают угрызения совести, сводимые к формуле: "Иногда я беспокоюсь о том, веду ли я себя как настоящий ученый или как я сам". Оформленность позитивистских стандартов в виде нормативной методологии, с одной стороны, и их недостижимость в реальности, с другой, формируют у психологов (не у всех, конечно, а у задумывающихся над методологическими основаниями своей науки) амбивалентное профессиональное сознание, подчиненное хорошо известным в той же психологии принципам подавления когнитивного диссонанса и "выправления" внутренне рассогласованных когнитивных структур. А на уровне дисциплины в целом ориентация на недостижимые стандарты, основанные на позитивистских мифах о науке, порождает позитивистское перенапряжение психологии, основные виды реакции на которое тоже во многом психологически обусловлены.

Первой и наиболее типовой реакцией на это перенапряжение служит позитивистский камуфляж – не построение, а описание исследовательского процесса таким образом, будто гипотезы выведены из теорий, полученные выводы строятся только на основе эмпирического опыта и т.п., т.е. искусственная "обработка" реальности в соответствии с позитивистскими стандартами.

Второй вид реакции – когнитивно оформленный, а иногда и институционализированный отказ от самих позитивистских стандартов – либо "тихий", как в случае формирования практической психологии, либо громко афишируемый, как при создании Ассоциации гуманистической психологии. А третьим и наиболее радикальным видом реакции является проецирование разочарования в позитивизме на рационализм в целом, выражающееся в возникновении нерационалистических направлений психологии, таких, как психология души или христианская психология.

В результате позитивистское перенапряжение либо приучает психологов к двойным стандартам, аналогичным описанным Дж. Гилбертом и М. Малкеем "эмпиристскому" и "условному" репертуарам, либо толкает их к отказу от позитивизма, отношение к которому нередко переносится на рационализм в целом. Причем, наиболее мягкая из этих стратегий – применение двойных стандартов – используется все реже и лишь наиболее конформными представителями психологического сообщества. Его же основная часть обнаруживает явную склонность к более радикальным настроениям, и массовая усталость от позитивизма служит основой весьма агрессивного анти- рационализма. А редкие попытки психологов старой закалки отстоять привычный им материализм (по сути – рационализм) не встречают сколь-либо массовой поддержки, воспринимаясь основной частью сообщества не только как архаизм, но и как попытки ретроградов наложить вето на созвучный демократии принцип "пусть прорастают все цветы".

В итоге к внешней причине отхода психологии от рационализма – "иррационализации всей общественной жизни" – добавляется и внутренняя: разочарование в нем значительной части психологического сообщества, и в сочетании друг с другом они формируют крепкие рельсы для ее съезжания с рационалистических позиций. И, если само по себе несоответствие позитивистской методологии реальной исследовательской практике можно рассматривать лишь в когнитивной плоскости (да и то с изрядной долей натяжек, создаваемых искусственным отсечением его социальных аспектов), то феномен позитивистского перенапряжения и типовые реакции на него (у разных психологов проявляющиеся по-разному в зависимости от их личностных особенностей) имеют отчетливо выраженную психологическую составляющую. И вполне закономерно, что это перенапряжение порождает не только когнитивные последствия в виде методологических – антипозитивистских и анти- рационалистических – идей, но и своеобразные "методологические эмоции", которые дают о себе знать в настроениях типа: "Я устал от академической психологии, особенно от той, которая существует в нашей стране в последние десятилетия. Уж очень она серьезна и скучна".

Таким образом, движение психологии по позитивистской орбите во всех своих ключевых точках:   а) приобщения к позитивистской парадигме, б) ее универсализации и в) разочарования в ней – имеет отчетливо выраженный психологический фон. А такие вроде бы асимметричные реалии, как методология психологии и психология методологии, обнаруживают тесную взаимосвязь и двустороннюю зависимость, построенную по принципу "онтологического круга".

Еще одна парадоксальная черта методологического состояния психологии состоит в том, что позитивизм сосуществует в ней с тем, что на первый взгляд выглядит как его противоположность – с феноменологизмом, который проявляется в следующем: психологи изучают психологическую реальность в том виде, в каком она предстает их восприятию, т.е. по существу не саму эту реальность, а свои восприятия, свидетельством чему служит, например, язык научной психологии, мало отличающийся от обыденного языка, который выражает наш феноменальный опыт.

Существуют три основные позиции относительно парадигмального статуса психологии. Согласно первой из них, которой придерживался сам Т. Кун, психология является допарадигмальной, а, стало быть, донаучной дисциплиной, в которой единая парадигма, задающая основания рациональности и научности знания, еще не сформировалась. Вторая позиция состоит в том, что психология – это внепарадигмальная дисциплина, которая развивается принципиально иным путем, нежели точные науки, и куновские понятия, отработанные при анализе именно этих наук, к ней вообще не применимы. Согласно третьей позиции, психология представляет собой мультипарадигмальную науку, в которой сосуществует несколько парадигм, представленных различными школами и направлениями, такими, как бихевиоризм, когнитивизм, психоанализ и др. Хотя перечисленные исследовательские направления и соответствующие теории выполняют целый ряд парадигмальных функций, все же к парадигмам в куновском смысле наиболее близки такие модели получения, верификации и использования знания, как позитивистская, физиологическая, гуманистическая и практическая психология.

Все психологические "империи" – такие, как бихевиоризм, когнитивизм, психоанализ – говорят на феноменологическом языке, и различие между ними состоит лишь в том, какое именно слово этого языка – "действие", "образ", "мотив" или любое иное – они считают главным, что само по себе довольно абсурдно, поскольку ни один язык не может иметь "главного" слова, и, как показал еще Л.С. Выготский, искусственное "натягивание" всей психологической реальности на какую-либо одну категорию заводит психологическую мысль в тупик. При этом, как ни странно, методологическая рефлексия самой психологии не уделяет должного внимания феноменологизму. В результате возникает очередной методологический парадокс: в своем стремлении походить на точные науки, точнее, на их искаженный позитивизмом образ, психология игнорирует одну из их главных особенностей – принципиально нефеноменологический характер.

Не-феноменологичность и ее крайний вариант, контр-феноменологичность, в точных науках обеспечивается не только использованием особого языка, выражающего природу самой изучаемой реальности, но и многократной разделенностью этой реальности и ее исследователя. Здесь изучаемые объекты практически никогда не подвергаются непосредственному наблюдению.

В психологии же использование традиционного – позитивистского – варианта эмпирических исследований не только не позволяет преодолеть феноменологизм, но и усугубляет его, поскольку на феноменологию исследователя, формулирующего перед испытуемым задачи в терминах своего восприятия психологической реальности, наслаивается феноменология испытуемого, а на нее – вновь феноменология исследователя, интерпретирующего действия испытуемого в терминах своих восприятий. Формирование же математизации лишь камуфлирует этот "слоеный" феноменологизм, так как математическая обработка субъективного опыта не делает его объективным, хотя и способна породить такую иллюзию. Культ математики и т.п., имеющий оборотной стороной остракизм в отношении нематематизированных работ (попробуйте, например, защитить диссертацию, не применив в своей работе математический аппарат) и превративший психологическое исследование в вычисление попарных корреляций между изолированными переменными, нисколько не способствует преодолению одного из главных следствий феноменологизма – перенасыщенности психологического знания собственной феноменологией исследователя.

Сочетание позитивизма и феноменологизма, "объективирование" феноменологизма с помощью позитивистских процедур дает довольно-таки причудливые результаты. Среди них: выделение и сложение "единиц" наших ощущений – ЕЗР (едва заметных различий) и т.п., абсурдные методологически, но имеющие для психологии важный символический смысл – возможности объективировать субъективное, а также другие формы насилия над ним. Продуктом этого кентавро-образного синтеза служит и рассечение психологической реальности на ее изолированные локусы – память, внимание, мышление и т.д., которое, несмотря на нескончаемые призывы к воссозданию целостного человека, продолжает оставаться главной формой структурирования психологического знания, порождающей его дезинтеграцию. Феноменологизм ответствен за это потому, что подобное членение психологической реальности является продуктом ее восприятия: мы воспринимаем феноменологические данные нам психические явления, а не ту реальность, которая за ними стоит, и структурирование своего восприятия психики проецируем на саму психику. А под влиянием позитивизма психологическая реальность расчленяется в соответствии с тем, как ее удобнее препарировать и изучать с помощью позитивистских приемов, и все то, что не умещается в их прокрустово ложе, либо отсекается вообще, либо предается довольно-таки варварской вивисекции. Но все же главное следствие соединения позитивизма и феноменологизма состоит в подмене сущности психических явлений их феноменологическими репрезентациями. Например, мышление, которое, согласно современным взглядам на этот процесс, внемодально, а лишь порождает продукт, проецируемый в различные модальности, регулярно сводится то к речи, то к понятиям, то к зрительным образам, то к чему-либо еще, т.е. к тем модальностям, в которых не протекает, а отображается. Таким образом, феноменологические репрезентации психического процесса выдаются за сам процесс, а феноменологические отображения психических явлений принимаются за их сущность.

Зажатая между Сциллой позитивизма и Харибдой феноменологизма, психология мучается, но не бездействует, пытаясь либо протиснуться в узкий проход между ними, либо найти им альтернативу. Все многообразие попыток избежать этой ловушки трудно обозримо, их же полярными формами, формирующими представление о широте континуума, служат, с одной стороны, своего рода вербальный эскапизм – "уход в метаформы и в категории", с другой, - попытки реанимировать одну из наиболее старых в психологической науке – физиологическую – парадигму.

Психология "уходит в метафоры", когда термины обыденного языка, выражающие наш феноменологический опыт, заменяются на выражения, имеющие сугубо метафорический смысл – такие, как "Я" и "Оно" – или те метаформы – "компьютерная" и т.п., – которые использует современная когнитивная психология.

Близкий смысл имеет и такое распространенное в психологии явление, как "уход в категории". В этом случае вводится некоторый набор категорий, как правило, имеющих философское происхождение и весьма отдаленное отношение к собственно психологической реальности – "субъект", "индивид", "деятельность" и т.д.; между ними устанавливаются абстрактные отношения, которым искусственно приписывается онтологический смысл.

Полярной – по отношению к "уходу в метафоры и в категории" – формой реакции психологии на позитивистский феноменологизм являются регулярно предпринимаемые попытки возрождения физиологической парадигмы, т.е. объяснения психологических явлений на основе физиологических механизмов. Одна из главных причин того, что в современной психологии эта парадигма имеет мало сторонников, а большинство психологов брезгливо квалифицирует ее как "физиологический редукционизм", состоит в следующем: физиологические механизмы слишком скупы и однообразны, чтобы объяснить ими всю богатую палитру психических явлений, а отсылка к их недифференцированной физиологической основе не воспринимается как объяснение.

Тем не менее, в попытках спасения и развития физиологической парадигмы было бы неверным видеть очередной методологический артефакт, лишая их эвристического значения. Выработке синтетической парадигмы, которая решила бы главную методологическую проблему психологии, "наведя мосты" между феноменологическим и физиологическим знанием о психике, препятствует то, что первое (вследствие развития этой науки преимущественно в феноменологическом русле) намного более развито и дифференцировано, чем второе. "Подтягивание" физиологического знания путем его дифференциации приближает к установлению того паритета двух видов знания, который послужил бы основой их синтеза. И, видимо, в настойчивости спасателей физиологической парадигмы можно уловить не только эмоциональную реакцию на засилье феноменологизма и распространение иррационализма, неприемлемых для материалистического ума, но и методологически оправданную сосредоточенность психологов-романтиков, все еще пытающихся решить "основной вопрос" психологии на том главном, что мешает его решению – несоразмерности феноменологического и физиологического знания.

Таким образом, та совокупность явлений в современной психологии, которая выглядит как ее "иррационализация", сама во многом психологически обусловлена и представляет собой комплексный когнитивно-социальный феномен, обусловленный тремя основными причинами. Во-первых, "иррационализацией всей общественной жизни", в нашей стране дополненной имеющей свои национальные особенности иррационализацией жизни российской. Во-вторых, отсутствием у психологии "защитного пояса" – твердой и адекватной методологии, которая сделала бы ее такой же устойчивой к внешним воздействиям, как естественные науки, сохраняющие верность рационализму вне зависимости от настроений в обществе. В-третьих, бесплодностью попыток этой дисциплины натянуть чужую одежду – позитивистским перенапряжением, порождающим разочарование позитивизмом, которое, в соответствии со стандартной схемой сдвига когнитивных установок с парадигм на метадигмы, проецирующееся на рационализм вообще.

Позитивизм более не в состоянии служить для психологии убежищем от решения тех порожденных феноменологизмом проблем, которые ей необходимо решать. Подобное, с большими или меньшими приближениями, уже случалось в истории науки, которая учит, что есть только один выход из этой неутешительной ситуации – отказ от позитивизма и разработка адекватной парадигмы, способной решить главные методологические проблемы психологии: ее разобщенность на непересекающиеся исследовательские направления, отсутствие кумулятивности психологического знания, расчлененность психологической реальности, раскол (говоря словами Ф.Е. Василюка, "схизис" между исследовательской и практической психологией), и др. И, как учит опыт "благополучных" наук, а также собственный опыт психологии, эта парадигма должна быть нефеноменологической, выражающей сущность самой психологической реальности, а не ее восприятие нами.

Для разработки такой парадигмы психологическому сообществу необходимо совершить нечто подобное тому, что Ж. Пиаже назвал децентрацией, – выйти за пределы собственных восприятий, увидев психику не нашим привычным феноменологическим взором, а "изнутри" – так, как мы научились видеть реальность физическую или биологическую.

Краткое изложение основных позиций В.И.Моросановой

В статье А.В. Юревича дана картина сегодняшнего состояния психологической науки, основными симптомами которого, по мнению автора, является обособление исследовательской и практической психологии, возникновение новых психологических дисциплин, а также возникшее и усиливающееся влияние на общественную жизнь различных форм парапсихологии. Но можно ли вслед за автором оценить это состояние как кризисное? На мой взгляд, к этому нет серьезных оснований и, более того, - можно и нужно говорить о психологическом буме в России и его влиянии на развитие отечественной психологии. Так, никогда еще в нашей стране не было такого большого количества учебных, практических и исследовательских психологических учреждений - только в Москве в настоящее время насчитывается около сорока психологических специализаций в высших учебных заведениях. Никогда еще на прилавках книжных магазинов не было такого обилия и разнообразия психологической литературы. Профессия психолога за последние годы стала одной из самых престижных и массовых, и это несмотря на катастрофически низкое бюджетное финансирование науки и образования. То, что автор называет кризисом рациональности в обществе и психологии, является состоянием необычным и новым именно для российской действительности. А по сути, это всего лишь бурное и противоречивое, на фоне смены общественной формации и резкого снятия методологических запретов, формирование типичной для мировой психологии структуры. Я хорошо помню, как еще в 60-х гг. мой учитель Д. А. Ошанин, доктор Сорбонны, рассказывал, что психологические фундаментальные исследования в Европе - прерогатива преимущественно университетской науки, а практическая психология существует параллельно и развивается относительно независимо в связи с социальными заказами, т.е. обособление практической, только складывающейся у нас отрасли, и собственно исследовательской психологии - следствие естественной дифференциации психологических дисциплин. Кроме того, в западном обществе всегда было и есть место и оккультным, и парапсихологическим наукам, - в ответ на иррациональные настроения, всегда существующие и время от времени нарастающие по разным причинам, в основном, также как и у нас, в периоды экономической или политической нестабильности.

Другой вопрос, что быстрое и бурное развитие интереса к психологии имеет свои издержки в нашей стране. Так, качество подготовки психологов во вновь создаваемых центрах часто оставляет желать лучшего. Бурное тиражирование в печати психологического инструментария нередко приводит к его использованию непрофессионалами, зачастую в практическом консультировании применяются исследовательские методики, что, соответственно, приводит к снижению качества, дискредитации возможностей психологической диагностики и помощи. Я бы сказала, что нужно сетовать не на отделение практической психологии от исследовательской, как это делает Юревич, а на то, что в настоящее время у массового психолога зачастую нет ясного понимания необходимости разделения исследовательской и практической психологии, каждая из которых имеет свою специфику, соответственно решаемым задачам и используемым методам.

Другое болезненное следствие психологического бума заключается в следующем. Столь долгожданное снятие методологических запретов в исследовательской психологии привело к массовому увлечению теоретическими исследованиями, которые нередко подменяются теоретизированием, при котором и наука подменяется разговорами о ней. Я боюсь, что декларируемая Юревичем "усталость от позитивизма" льет воду на мельницу не столь необходимого нам методологического либерализма и даже не опасного методологического анархизма, а довольно вульгарного психологического непрофессионализма. По существу, из фактов массового непрофессионального использования, непонимания методов научного планирования исследований, обработки и анализа их результатов, в том числе корреляционного анализа, столь нелюбимого Юревичем, и других более современных математических методов, делается вывод не о необходимости повышения психологической культуры, а о необходимости смены научных парадигм; декларируется усталость от академической психологии, что, к сожалению, может восприниматься как призыв к свертыванию и так обескровленных недофинансированием экспериментальных и эмпирических исследований, которые во все времена и во всех странах только и могут быть основой фундаментальной научной психологии.

И, наконец, о главном тезисе Юревича, согласно которому психология находится между Сциллой позитивизма и Харибдой феноменализма, и ее спасение - в смене методологических парадигм. Если позитивизмом, как мы разобрались выше, автор называет традиционные эмпирические исследования, то с понятием феноменализма все обстоит сложнее. Не знаю насколько удачен сам этот термин, но та проблема, которой он обозначен, реально существует в методологии психологии и заслуживает чрезвычайно серьезного рассмотрения. Суть этой проблемы в следующем: в какой мере предметом сегодняшней психологии являются психологические феномены как продукты психологического отражения, а в какой - порождающие это отражение процессы, и можно ли по продуктам отражения исследовать процессы их порождения. Автор, описывая парадигмы феноменализма, по существу подошел со своих позиций к пониманию необходимости создания трансцендентальной психологии, занимающейся порождающими процессами отражения, как ее назвал основоположник этой новой области психологии А.И. Миракян, руководивший до 1995 г. лабораторией моделирования психических процессов ПИ РАО и разрабатывавший эту проблему более двадцати лет. К сожалению, Миракян рано ушел от нас и заложил лишь основные принципы новой психологической парадигмы, названной им антифизикалистской. Но для предмета нашей дискуссии важно подчеркнуть, что он не был так категоричен, как Юревич, и считал, что новые психологические парадигмы откроют новую неизученную область порождающих процессов отражения, притом что и субъектная реальность его психологических феноменов будет продолжать оставаться предметом научных исследований. И, более того, Миракян никогда не отрицал возможностей исследования трансцендентальных процессов с помощью экспериментальных и количественных методов при условии преодоления ограничения феноменализма в выдвижении гипотез, планирования исследования и выбора методов анализа его результатов.

Итак, нужна ли смена методологических парадигм в психологии? На мой взгляд, именно сосуществование нескольких парадигм в психологии, представленных различными ее школами и направлениями, только и могут на данном этапе развития психологии обеспечить системное исследование психологической реальности. И будущее психологии - это преодоление противостояния различных ее направлений, использование в конкретных эмпирических и теоретических исследованиях всего накопленного позитивного багажа разработанных подходов и методов при ясном понимании их возможностей и ограничений соответственно предмету, задачам и целям исследования.

Краткое изложение основных позиций Т.Д.Марцинковской

Статья А.В. Юревича удивительно своевременна и актуальна, так как разговор о современном состоянии методологии психологической науки уже давно назрел и имплицитно входит в большинство современных дискуссий о путях развития как теоретической, так и практической психологии.

Разочарование в объективной психологии, которое проявляется во многих устных и печатных выступлениях психологов, даже само нежелание организовать методологический семинар или "круглый стол" (не нужно, устали и т.д.) во многом справедливо, однако разочарование в естественнонаучной психологии еще не значит, что она должна обходиться без методологии как таковой. Этот путь приведет к деградации психологии как науки, к тому, что вскоре уже не останется видимой грани между научной и житейской психологией, колдунами и священниками. Фундаментальная наука, в том числе и психология, не может обойтись без методологической рефлексии, не должна оставаться в границах чистой эмпирики, даже не пытаясь объяснить полученные факты. В противном случае на ее месте разрастается сакральная псевдонаука, которая оперирует не фактами, но установками, основанными на разнообразных верованиях, в том числе и религиозных (например, христианская психология), либо прикладные работы, разнообразные тренинги, методы диагностики и терапии, что функционально приближает психологические воздействия к деяниям колдунов и экстрасенсов, возвращая психологию к средневековому состоянию. Еще одной ипостасью прикладной психологии становится образование, разработка учебных пособий и курсов. Однако ни терапия, ни обучение не развиваются сами по себе без опоры на фундаментальную науку, задыхаются без новых теорий и современных данных, адекватных новым социальным условиям.

Конечно, легче всего было бы списать нынешнее состояние отечественной психологии на социальную ситуацию, действительно не способствующую развитию фундаментальных наук. Однако работа отдельных лабораторий и институтов, в которых продолжаются теоретические исследования (тем более, что психологические эксперименты, как правило, не требуют столь дорогостоящего оборудования как в физике и биологии), опровергает это предположение. Не соответствует ему и положение в мировой психологии, также переживающей, по меткому замечанию Юревича, "усталость от позитивизма". Да и влияние социальной ситуации никогда не бывает столь однозначным и прямым, чтобы привести к глобальному методологическому кризису.

О том, что методологические проблемы психологии связаны с ее собственной логикой развития, говорит и сопоставление современной ситуации с той, что сложилась в начале XX века, когда требования, постулируемые практически всеми учеными того времени, сводились к построению позитивной психологии, перестройке классической науки на основе новой методологии и поиску нового, объективного метода исследования психики. Похожую ситуацию испытывает и современная психология, хотя сегодня сложилась обратная ситуация - необходимость модификации естественнонаучной, позитивной психологии, которая не в состоянии решить всех проблем, встающих перед ней.

Интересен тот факт, что сходное положение наблюдалось в российской науке на рубеже XIX-XX вв. Уже тогда прозвучал первый сигнал о том, что объективная психология не в состоянии ответить на многие вопросы, связанные с духовной жизнью людей, их потребностью в творчестве, самореализации, умением преодолеть давление среды и т.д. Именно в этот период возникает духовная философия В. Соловьева, отразившаяся и во многих психологических концепциях того времени (Лопатина, Франка, Лосского и других).

Опасность ориентации исключительно на позитивизм видели не только отечественные исследователи, хотя в России того времени критика позитивизма была особенно активной, что возможно связано и с отмеченной Юревичем ""иррационализацией" общественной жизни", свойственной российской действительности во все времена. Известный немецкий ученый Э. Гуссерль также писал о том, что и социология, и психология имеют дело не только с естественной, но и искусственной средой, причем сама социальная действительность есть продукт нашего знания о ней. Поэтому традиции естественнонаучного знания не применимы для изучения психологических явлений.

Сходные проблемы возникают и в практической психологии: отсутствие достоверных методов диагностики или коррекции стремится возместить не очень внятными псевдопсихологическими объяснениями, что приближает ее к парапсихологии и мистике, которые, как это было справедливо отмечено в статье А.В. Юревича, все больше стремятся походить на науку.

Конечно, позитивная психология обладает не только одними недостатками, недаром в начале XX в., несмотря на опасения многих ученых, ее преимущества были очевидны. Много проблем, доступных объективному исследованию, еще ждало своего решения, не все они решены и сегодня. Однако время показало, что отход от философии не только не продуктивен, но и вреден для психологии. Проверяемость и повторяемость -критерии метода в позитивизме - не могут в полной мере быть распространены на психологию, где внутренние состояния всегда изменчивы, всегда являются "потоком сознания" (психики), в который "сложно войти дважды".

Непродуктивность доминирующей ориентации на позитивизм вытекает и из того, что психология не только естественная наука, но и гуманитарная. К ней неприложима идея прогресса, адекватная для техники, точных наук. Ведь в предмет психологии входят категории личности, мотивации, общения, которые остаются достаточно стабильными и неизменными. Ни человек, ни общество, которое он строит, ни взаимоотношения (и, следовательно, психологические проблемы, связанные с их решением) не претерпели существенного прогресса, несмотря на упования ученых и художников.

Конечно, никто не призывает к отказу от достижений естественнонаучной психологии, однако строить науку только на этом фундаменте, как показал более чем столетний опыт, неперспективно. Возможно психологам действительно нужно преодолеть эгоцентризм собственных позиций, без чего невозможно развитие психологии в XXI веке. Сам факт появления статьи Юревича и ее широкого обсуждения свидетельствует о том, что время для этого назрело.

Краткое изложение основных позиций К.И.Алексеева

В статье А.В. Юревича "Психология и методология" представлена масштабная панорама современного состояния психологической науки, написанная автором яркими и крупными штрихами. Тем не менее эта картина требует, на мой взгляд, расстановки акцентов и проведения "красной нити".

Так, бросается в глаза, что в каждой из трех разделов статьи Юревич фактически рассматривает науку психологию в новом "измерении", не говоря об этом прямо и четко, не фиксируя различий, которые, тем не менее, ясно просматриваются и являются традиционными для современного науковедения. Это следующие "образцы" науки: 1) социальный институт, существующий и функционирующий в обществе и с неизбежностью включенный в контекст всей сегодняшней жизни (I раздел статьи - "Усталость от рационализма"); 2) научное сообщество ученых- психологов, ведущих и осмысляющих свою научную деятельность в соответствии с определенными нормами, стандартами и ценностями (II раздел - "Позитивистское перенапряжение"); 3) система знаний о психологической реальности (III раздел - "Между Сциллой и Харибдой"). Такое разделение позволяет поставить проблему: какие связи и отношения существуют между этими тремя "ипостасями" науки?

Какой же из образов науки является главным, основным в открывающейся перед нами картине, на что следует обращать внимание в первую очередь? Ответ на этот вопрос прост и очевиден; вот как формулируют его видные отечественные специалисты в области философии науки М.А. Розов и B.C. Степин: "Наука многоаспектна и многогранна, но прежде всего она представляет собой производство знаний. Наука не существует без знания, как автомобилестроение не существует без автомобиля. Можно поэтому интересоваться историей научных учреждений, социологией и психологией научных коллективов, но именно производство знаний делает науку наукой" [4, с. 4]. Если рассматривать с этой позиции функционирование научного сообщества, то в первую очередь деятельность ученых следует считать направленной на поиск истины, получение нового знания. Как убедительно показывает Юревич в книге "Психология науки", нередко ученые "корыстны и субъективны, склонны к подтасовке данных и их засекречиванию, больше думают о публикациях и приоритетах, чем об открытии истины" [5, с. 285]. Тем не менее, направляемая даже такими мотивами деятельность ученых все-таки приводит к желаемому для науки результату - истине и новому знанию. Это становится возможным благодаря тому, что "те действия ученых, из которых в конечном счете и складывается научная деятельность, не совершаются, а описываются в соответствии с ее (науки. - К.А.) нормами" [5, с. 284]. А основная норма и ценность науки, повторяюсь, - это поиск истины и получение нового знания.

Подобные вопросы возникают и при рассмотрении науки как социального института и ее функционирования в обществе: как соотносятся ценности и цели науки с ценностями и целями других социальных институтов (государства, бизнеса, образования, средств массовой информации и т.д.) и общества в целом.

Прежде всего несомненный интерес представляет выдвинутое Юревичем положение об иррационализации всей общественной жизни. В этой связи я хочу обратить внимание на работы Н.И. Кузнецовой, предложившей новую категориальную методологическую программу - "экология науки" [2, 3]. Кратко принципиальную категориальную схему и вытекающую из нее исследовательскую задачу Кузнецова формулирует следующим образом: "Дано явление X , существующее в определенной среде, необходимо выделить эту среду и связи Х с этой средой в качестве особого объекта изучения" [3, с. 42]. Своеобразие программы "экологии науки" в отличие от традиционного различения "внешних" и "внутренних" факторов развития науки состоит в новом осмыслении внешних по отношению к науке факторов как "средовых", т.е. неотъемлемых условий ее существования. И в этом плане иррационализацию всей общественной жизни при исследованиях в русле "экологии науки" можно представить как неблагоприятную для науки "среду обитания". Подчеркну, что речь идет не просто о других формулировках или использовании других слов, ничего не меняющих в сущности изучаемого объекта. За разными словами стоят разные реальности, разные модели науки и ее отношений с обществом.

В этой связи спорным выглядят тезисы Юревича о позитивизме, господствующем в научном сообществе психологов, "позитивистском камуфляже" при описании результатов исследований, "позитивистском перенапряжении" научного сообщества вследствие несоответствия "позитивистских" норм науки реальной исследовательской практике. Сам анализ системы знания психологической науки является крайне важным и существенным для понимания ее сегодняшнего состояния - таким же важным, как в начале XX в., когда впервые прозвучало утверждение о кризисе психологии. В этой связи выдвинутое Юревичем положение о феноменологизме психологического знания приобретает особую остроту. В то время как в психологии "мы воспринимаем феноменологически данные нам психические явления, а не ту реальность, которая за ними стоит, и структурирование своего восприятия психики проецируем на саму психику". Чтобы почувствовать странность такого "объяснения", представим себе детальное, точное, скрупулезное описание генетических экспериментов - но выдержанное сугубо в терминах фенотипического описания, при полном отсутствии представления о генах и генотипе... 

Аналогии с развитием естествознания проводят также Л. Росс и Р. Нисбетт в книге "Человек и ситуация", одной из важнейших психологических работ последнего десятилетия. Приводя аргументы против позиции диспозиционизма, объясняющего согласованность поведения теми или иными личностными чертами, качествами и характеристиками, проявляющимися вне зависимости от конкретной ситуации, они цитируют К. Левина: "По Аристотелю, движущие силы были полностью и заранее обусловлены природой физического тела. В современной физике все наоборот: существование вектора силы всегда зависит от взаимных отношений нескольких физических фактов, в особенности от отношения тела к его среде" [9, с. 268]. Налицо аналогия между древней физикой и современной психологией: "Древняя физика представляла поведение объектов исключительно в терминах их свойств или диспозиций. Камень при погружении в воду тонет, поскольку обладает свойством тяжести, или "гравитацией", кусок же дерева плывет, потому что обладает свойством легкости, или "левитацией"" [9, с. 268]. Современная физика преодолела предметоцентризм древней физики, заменив его топоцентристскими представлениями, в которых свойства объекта определяются его местом в системе других объектов (подробнее о предметоцентризме и топоцентризме и их проявлениях в гуманитарных науках см. в работе М.А. Розова [7]). В психологии же, как пишут Росс и Нисбетт, "не было ни своего Ньютона, ни тем более своего Эйнштейна, которые могли бы заменить наши наивные, основанные на опыте представления более точной и научно обоснованной системой воззрений, которая позволила бы очертить взаимоотношения между человеком и ситуацией" [9, с. 268-269] 2 . Но естествознание проделало долгий путь, прежде чем прийти к сегодняшним онтологическим представлениям, а психология еще очень молодая наука, и остается лишь присоединиться к А.В. Юревичу, выразившему наши общие надежды на разработку адекватной онтологии социальной и психологической реальности. Тем более что все предпосылки для этого есть: это и опыт естествознания, успешно преодолевшего феноменологизм и предметоцентризм, и топоцентристские разработки в самой психологии и других гуманитарных науках.

Краткое изложение основных позиций В.М. Аллахвердова

Нельзя ничего построить без умения строить, т.е. без знания метода построения. Эта банальность, разумеется, относится и к процессу построения науки. Всех нас когда-то так и учили: “психология не двинется дальше, пока не создаст методологии”, — писал Л.С. Выготский [3; 423]. Правда, в советское время под методологией обычно понималось только марксистско-ленинское учение, трактуемое как заведомо верное, а значит, не подлежащее сомнению. Поскольку же научное знание — это всегда сомневающееся знание, то любые не подлежащие сомнению догмы тормозили развитие советской науки вообще и советской психологической науки в частности. (Замечу, что эти догмы именовались марксизмом не всегда справедливо, поскольку сам же К. Маркс, напуганный догматизмом своих последователей, уверял, что он не марксист.)

Для психологии как науки отказ от “истинной” методологии был, безусловно, прогрессивным. Но одновременно с водой психологи зачем-то выплеснули и ребенка: большинство из них с удовольствием отказалось вообще от каких-либо методологических построений. В итоге российская психология, не зная, как надо строить теории, фактически не может не только их строить, но даже и толком обсуждать. Нет разработанного метаязыка.

Чуть ли не каждый второй серьезный исследователь психических процессов пишет о неправомерности их членения на ощущение, восприятие, память и т.д., но это деление по-прежнему входит в обязательный стандарт подготовки психологов. Голый эмпиризм продолжает победное шествие по заметно обедневшим лабораториям, все так же прикрываясь фиговым листком мифа о проверяемости теорий на практике: мол, раз теории принимаются исключительно на основе их способности выдержать проверку эмпирическим опытом, то потому, якобы, чем больше эмпирики, тем лучше. И даже вернувшийся, по счастью, в психологию гуманистический и нравственный пафос почему-то вдруг сам по себе начинает считаться наукой... Психологическая практика, как это ни печально, чаще всего исходит из каких угодно теорий, но только не из концепций научной психологии, справедливо пишет В.А. Мазилов [5]. В итоге практические достижения по их теоретической обоснованности сопо-ставимы с астрологическими прогнозами и борьбой со “сглазом”, а по эффективности иногда даже уступают последним (согласно теоретикам психотерапии, хороши те методы лечения, в которые люди верят, а ведь к колдунам и астрологам заведомо идут только те клиенты, которые им верят). Едва ли не единственное, что психологи могут реально противопоставить всевозможным целителям и духовным академикам, — это честь мундира, опирающаяся на наличие только у психологов диплома о высшем психологическом образовании. Прямо скажем, не слишком сильный аргумент для обыденного сознания.

И вот в эту заболоченную эклектикой и методологическим пофигизмом атмосферу начал поступать чистый воздух. Речь идет, прежде всего, о блестящих по стилю и тонких по замыслу книге А.В. Юревича [7] и, в первую очередь, о его статье “Методологический либерализм в психологии” [6]. В ней настолько ясно и убедительно все изложено, настолько удачно продуманы примеры (например, о невозможности открыть закон всемирного тяготения путем подсчета корреляций), что, сознаюсь, читая его текст, периодически ловил себя на сожалении: ну, почему это не я написал? Прекрасно сказано о сходстве мифических рассуждений дикаря и корреляционного анализа в научной психологии. Полезен для любителей голого эмпиризма рассказ об опытах Г. Менделя, который был вынужден подтасовать полученные им данные из-за того, что проводил опыты с ястребинкой — растением, не подчиняющимся угаданным самим же Г. Менделем законам генетики. “К подобным подтасовкам, — пишет А.В. Юревич, — были вынуждены прибегать и другие корифеи науки — И. Ньютон, И. Кеплер, Г. Галилей и т.д. — и не потому, что были мошенниками, а вследствие того, что изучавшиеся ими индивидуальные объекты часто не вписывались в общие закономерности” [6; 9].

Пожалуй, впервые в российской психологии именно голосом А.В. Юревича зазвучали реальные методологические проблемы во всей их подлинной безнадежности. Автор явно с эстетическим удовольствием ссылается на работы Т. Куна, М. Полани, К. Поппера и других творцов постпозитивизма, с которыми, к сожалению, не слишком стремились знакомиться российские психологи. Ведь старшему поколению предписывалось изучать переложения Марксовых идей в исполнении зачастую избыточно конъюнктурных советских философов, после чего читать какую-либо философскую литературу вообще не хотелось. А младшее поколение уже радостно отказывается от всей философии или, по крайней мере, от рациональной философии и, по контрасту, в лучшем случае увлекается полузапретной ранее гуманитарной заумью Н.А. Бердяева, М. Фуко, М. Хайдеггера и других. Стоит быть признательным А.В. Юревичу, который изменяет у вдумчивого читателя взгляд на методологию науки и при этом справедливо утверждает, что психология не имеет сколь-либо принципиальных отличий от естественных наук.

Прежде всего, утверждается, что отсутствуют когнитивные основания для вынесения психологии тяжелого диагноза о том, что она находится в глубоком кризисе. Советские психологи (после Л.С. Выготского и до распада страны в начале 90-х гг. XX в.) всегда утверждали: кризис — это достояние зарубежной психологической науки, а мы, мол, опираемся на всесильные истины марксизма, следовательно, в принципе не можем быть в кризисе.

Вот как обычно характеризуют черты, присущие кризису, методологи науки:

1. Констатируется неудовлетворенность ученых положением дел в науке в целом и в некоторых наиболее важных областях, усиливаются призывы к пересмотру оснований науки, к революционным преобразованиям, к переходу на иной стиль мышления и т.д.

2. Преобладает стремление к уходу от решения фундаментальных проблем, а основные усилия сосредоточиваются на частных задачах. В итоге целостная картина науки распадается на мало связанные между собой фрагменты.

3. Отмечается “плюрализм” несовместимых друг с другом теорий: даже примерно одинаковый фрагмент реальности описывается разными теоретическими конструкциями так, что эти описания невозможно сопоставить. Сторонники разных школ оказываются не способными ассимилировать достижения оппонентов. Учебники, написанные представителями разных школ, в том числе в разных странах, мало похожи друг на друга.

4. Резко возрастает интерес к процедуре обоснования научных утверждений, к анализу исходных положений науки. Т. Кун добавляет: среди ученых, которым — в отличие от философов — обычно в голову не приходило критиковать создателей давно отвергнутых теорий, получает распространение критика предшественников.

5. Существуют принципиальные рассогласования между теоретическими конструкциями и эмпирическими данными, которые значимым кругом компетентных ученых осознаются как неразрешимые аномалии (головоломки), требующие разработки новых теоретических представлений. К их числу сам А.В. Юревич относит различные параллелизмы: психофизический, психофизиологический и т.п.

Конечно, подобное описание фазы кризиса в науке носит качественный характер, поэтому каждый сам должен решать, соответствует ли это описание ситуации, сложившейся в психологии. Свою точку зрения я выразил ранее [1].

Вопрос о наличии или отсутствии кризиса в нашей науке весьма важен, ибо тесно связан с главной позицией А.В. Юревича — с позицией методологического либерализма. А.В. Юревич рассматривает разные взгляды на психологическую науку: либо в психологии единая парадигма еще не сложилась — тогда, разумеется, следует признать наличие кризиса и начать эту парадигму строить, либо психология — это мультипарадигмальная наука, где сосуществуют несколько парадигм, или даже внепарадигмальная наука, где никакой парадигмы и быть не может.

Несколько слов в завершение. Очень давно на наших бескрайних просторах не звучало столь вразумительной и грамотной методологической речи. Элегантная и тщательно сделанная статья А.В. Юревича не просто написана блестяще. Она вдохновляет на обсуждение самых важных методологических проблем. Она манифестирует психологию как естественную науку. А главное — эта статья написана вовремя. Ибо пришла пора для российской психологии разобраться в собственных основаниях.

Краткое изложение основных позиций И.О.Александрова и З.Е.Максимовой

Современная психология, по мнению А.В. Юревича, охвачена кризисом (судя по отсылкам к временам Г. Фехнера — кризиса "первородного" и перманентного), в основе которого лежат "усталость сообщества от рационализма" и "позитивистское перенапряжение". По-видимому, автор не случайно избрал для изложения своей точки зрения стиль научной публицистики: избегал точных определений основных понятий, пользовался метафорами, использовал ссылки на публицистику, научно-популярную и художественную литературу. Мы пола гаем, что предложенная в статье интерпретация положения дел в психологической науке следует из неточного или слишком общего понимания рационализма, позитивизма (и как философской доктрины и как системы исследовательских нормативов); из "вневременного" и "внешнего" взгляда на психологию как научную дисциплину. Кроме того, такая стилистика предполагает обращение к широкой, в том числе и непрофессиональной аудитории. Представляется, что А.В. Юревичу трудно было бы обосновать свою точку зрения, если бы он использовал более строгие формулировки. Мы проанализируем позицию автора, уточнив значения использованных им понятий. I. "УСТАЛОСТЬ ОТ РАЦИОНАЛИЗМА" Автор утверждает, что источник современного кризиса рационалистической психологии — "иррационализация всей общественной жизни". Для доказательства этого положения он обращается к публицистике славянофилов — К.С.Аксакова (1791—1859), И.В. Киреевского (1806—1856) и А.С. Хомякова (1804—1860); произведениям А.И.Герцена (1812—1870): заметим, что процитированные авторы работали в эпоху, которая совпадает по времени с этапом формирования эксплицитной позитивистской методологии, когда психология как самостоятельная научная дисциплина только начала складываться; к популярной литературе (К. Саган — "Драконы рая"); и даже к фантастике (братья Б. и А. Стругацкие). Таким образом, в статье представлена "вневременная" точка зрения, выражающая отношение к рационализму в самом широком понимании этого термина, включая обыденное.

Действительно можно говорить о "кризисе рациональности", однако он не является чем-либо специфическим для психологии, что отличает ее от других научных дисциплин: этот кризис носит общенаучный характер. Для одних дисциплин (из числа естественнонаучных) кризис завершен или близок к завершению, для других, более молодых, в том числе — психологии, он еще только разворачивается. Его суть заключается в переходе от одного типа рациональности — позитивистского, к другому, противостоящему позитивизму, до сих пор не получившему единого названия, а не в смене рационализма иррационализмом. Психологию отличает большое разнообразие научных школ, направлений, парадигм, которые находятся на разных стадиях смены типов рациональности. Одни из них не рефлектируют кризисное состояние, другие интенсивно стремятся к преодолению эклектичности переходного периода, и нам представляется некорректной оценка кризисного состояния для психологической дисциплины в целом, которую дает Юревич. Заметим, что среди утверждений автора можно обнаружить высказывания, которые можно соотнести с ранними стадиями кризиса. Так, имплицитную приверженность позитивистской модели рациональности можно усмотреть в призыве автора к разработке единой "парадигмы, способной решить главные методологические проблемы психологии: ее разобщенность на непересекающиеся исследовательские направления,..." (с. 44). Этой модели соответствует само предположение возможности выработки единой "единственно верной" позиции для всей дисциплины. В основания постклассического же (неклассического, постнеклассического) — гипотетико-дедуктивного рационализма входит представление о "принципиальной погрешимости любого знания", допущение множества конкурирующих концептуальных систем.

II. "ПОЗИТИВИСТСКОЕ ПЕРЕНАПРЯЖЕНИЕ" "Позитивизм — это напряженность: все время ждешь, что тысяча первый лебедь будет черный, что следующий прохожий даст мне в зубы, а случайный камень заговорит  по-китайски. От этого устаешь." МЛ Гаспаров. Позитивизм — сложная логическая система положений и чтобы определить, каков именно источник "перенапряжения", следует проанализировать основные признаки позитивизма. Мы полагаем, что основа доктрины позитивизма — индуктивный метод. Следует заметить, что приведенное в списке понятие рациональной индукции восходит к Р. Декарту, а по точной оценке А.Ф. Лосева: "Декарт — основатель новоевропейского рационализма и механизма, а стало быть, и позитивизма. Не жалкая салонная болтовня материалистов XVIII века, а, конечно, Де- карт есть подлинный основатель философского позитивизма" [15, с. 43]. Действительно, позитивизм как философское направление и как система методологии науки формировался в рамках индуктивизма. Можно показать, что именно из индуктивистской логики вытекают как те особенности позитивизма, но не теорий, не является отличительной чертой позитивизма), так и другие, сформулировать которые важно в контексте обсуждения, например: — предположение, что исследователь может видеть вещи "такими, как они есть", наблюдать факты, независимые от позиции наблюдателя; — неразличение феномена, эмпирики и факта; — представление об идеале научного знания как корпусе позитивных фактов, полученных без помощи спекулятивных рассуждений, теоретических конструкций и не подлежащих теоретической интерпретации; — положение о том, что исключение теоретизирования — единственный путь к построению рационального, надежного, валидного, не имеющего альтернатив знания. Заметим, что суть позитивизма составляет не придание особенного значения объективности, надежности, истинности, рациональности знания, безусловных общенаучных ценностей, а специфика познавательной позиции, а также нормативы и приемы, ей соответствующие.

Грамотное применение статистики позволяет обоснованно избежать неоправданного ужесточения критериев. Так, в поисковых исследованиях предписывается применять наиболее либеральные статистические критерии, чтобы снизить риск преждевременного отбрасывания гипотез. Математическая статистика — общенаучная служебная дисциплина. Одна и та же система статистических процедур и критериев позволяет точно формулировать гипотезы и совершать формально обоснованный отсев наименее правдоподобных из альтернативных гипотез, минимизирует возможность ошибочных суждений в любой предметной области знания, дисциплине, парадигме. Статистические процедуры достаточно прозрачны — при условии указания на особенности их применения в исследовании и подробном описании результатов, — а это прямо предусматривается современными требованиями к оформлению публикаций, потому что тогда оказывается возможным выявление ошибок и подтасовок, рас- познавание вымышленных данных.

Действительно, положение дел в психологическом научном сообществе можно охарактеризовать, перефразируя известный афоризм Станислава Ежи Леца: "Одним и чужая неграмотность мешает проводить исследования, а другим — и своя не помеха".

III. МЕТОДОЛОГ: "ПОДМЕНА СУЩНОСТИ ПСИХИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ ИХ ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИМИ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯМИ" Проблема феноменологизма психологии — самый центр и публикации А.В. Юревича, и комментария, потому что для ее разрешения, с точки зрения исследователей, необходимо привлечь нормативную базу новой, не позитивистской рациональности, — строгое следование гипотетико- дедуктивному методу (дедуктивно-номологической модели предсказания/объяснения), фальсификационистский (не джастификационистский) принцип верификации гипотез и корректное использование статистических процедур.

Мы полагаем, что, если исходить из методологически удовлетворительного решения психо- физиологической проблемы, речь должна идти об использовании результатов, полученных при помощи электрофизиологических, нейрофизиологических и собственно психологических методик включая тестовые, прожективные и субъективный отчет), для реконструкции психологических структур и процессов, основываясь на принципах взаимодействия/развития, детерминизма, системности, активности, субъектности в рамках гипотетико-дедуктивного метода.

Таким образом, основной диагноз, поставленный А. В. Юревичем, точен — психологическое научное сообщество переживает кризис рациональности. Однако наш анализ показывает, что источник кризиса, его смысл и наиболее правдоподобное разрешение — иные, не те, что предполагает автор. Суть этого кризиса — трудный разрыв с позитивистской/ндуктивистской  рациональностью. Наша позиция отличается от предложенной в статье тем, что, как показывает анализ, отход от позитивистской методологии не только не предполагает отказа от строгой гипотетикодедуктивной логики построения психологического исследования и "математизации" психологии, но прямо требует строгого соблюдения и дальнейшего развития этих нормативов, которые ни по сути, ни по происхождению не связаны с собственно позитивистской методологией. Именно на основе таких нормативов могут быть развиты процедуры реконструкции предмета психологического исследования, радикально преодолевающие феноменологизм. Каждый раздел наших заметок содержит выражение несогласия с оценкой Юревичем психологического сообщества как однородного. В очевидной поляризации сообщества по отношению к общенаучным ценностям, целям, нормативам и инструментам исследования проявляется гетерохрония смены типов рациональности в различных парадигмах. Мы полагаем, что позицию автора по отношению к методологическому статусу психологического сообщества можно охарактеризовать следующим образом. Во-первых, это взгляд на психологию не с позиций какой-либо определенной парадигмы, теории, школы, но "извне" психологии как единой дисциплины, причем не с наддисциплинарных, общенаучных позиций. Во- вторых, автором представлена вневременная картина состояния психологии, в которой сов- мещены все этапы ее развития, начиная со времен В. Вундта. С нашей точки зрения, методология является обобщением практики исследований, методоло- гическая зрелость дисциплины достигается толь- ко через собственную исследовательскую прак- тику, в которой зафиксированы этапы становле- ния дисциплины. Возможности заимствования готовых методологических положений из других дисциплин, в которых они были сформированы, крайне ограничены.

Методология может лишь содействовать рефлексии научным сообществом уже сформировавшихся, но имплицитных нормативов и их институализации. Исследователи заинтересованы не во вневременных и внедисциплинарных методологических описаниях, а в точных и обоснованных оценках эпистемологической ситуации, сложившейся в психологическом сообществе к настоящему времени, и обязательно дифференцированных — для конкретных парадигм или иных структурных составляющих дисциплины.

Заключение

Методологические дискуссии о позитивизме и феноменологии в психологии (на основе статьи А.В.Юревича, инициирующей дискуссию) были рассмотрены мною с особым интересом, поскольку проблемы позитивизма и феноменологии в психологии обсуждаемые в разрезе научных рассуждений в некотором смысле мне близки. Не однократно мне приходилось спорить о сложившейся обстановке в образовательном пространстве: качество подготовки психологов оставляет желать лучшего, перенасыщение психологическим инструментарием нередко приводит к его использованию непрофессионалами. И как было приятно услышать более глубокие рассуждения о данном в статье В.И.Моросановой: «Я бы сказала, что нужно сетовать не на отделение практической психологии от исследовательской, как это делает Юревич, а на то, что в настоящее время у массового психолога зачастую нет ясного понимания необходимости разделения исследовательской и практической психологии, каждая из которых имеет свою специфику, соответственно решаемым задачам и используемым методам»[5]. Но в тоже время именно Морсанова говорит о большой значимости тем затронутых Юревичем в инициирующей статье.

Марцинковская Т.Д. в своей статье «Позитивизм умер, да здравствует ... ?» дает ответ как инициатору дискуссии, так и читателю о том, что «Возможно психологам действительно нужно преодолеть эгоцентризм собственных позиций, без чего невозможно развитие психологии в XXI веке. Сам факт появления статьи Юревича и ее широкого обсуждения свидетельствует о том, что время для этого назрело»[4], а основа её рассуждений сводится к тому, что «никто не призывает к отказу от достижений естественнонаучной психологии, однако строить науку только на этом фундаменте, как показал более чем столетний опыт, неперспективно»[4] (хотя это суждение и противоречит умозаключениям Юревича).

Интересно увидел статью Юревича следующий оппонент Алексеев К.И. Он утверждает, что статья Юревича – это «масштабная панорама современного состояния психологической науки, написанная яркими и крупными штрихами»[3]. И тут же берется усовершенствовать представленное автором, пообещав расставить акценты и провести «красную нить». Бойко и доступно для читателя разных аудиторий Алексеев анализирует каждую из трех частей инициирующей статьи. А главное Алексеев проводит сравнительный анализ развития естествознания и психологии: «Но естествознание проделало долгий путь, прежде чем прийти к сегодняшним онтологическим представлениям, а психология еще очень молодая наука, и остается лишь присоединиться к А.В. Юревичу, выразившему наши общие надежды на разработку адекватной онтологии социальной и психологической реальности. Тем более что все предпосылки для этого есть: это и опыт естествознания, успешно преодолевшего феноменологизм и предметоцентризм, и топоцентристские разработки в самой психологии и других гуманитарных науках»[3].

Аллахвердов В.М.  в своей статье «Пришла методологическая пора — психология, отворяй ворота» утверждает: «Нельзя ничего построить без умения строить, т.е. без знания метода построения. Эта банальность, разумеется, относится и к процессу построения науки» [1]. О том же совершенно научно говорят и авторы статьи «Заметки психологов-исследователей о позиции методолога» Александров И.О., Максимова З.Е. А также данные авторы выражают свое несогласие (с Юревичем) по поводу кризиса в психологии, но подчеркивают значимость статьи «Психология и методология» говоря о ней: «Она вдохновляет на обсуждение самых важных методологических проблем. Она манифестирует психологию как естественную науку. А главное — эта статья написана вовремя. Ибо пришла пора для российской психологии разобраться в собственных основаниях» [1].

Литература

1. Аллахвердов В.М. Пришла методологическая пора — психология, отворяй ворота // Вопросы психологии. 2002. №4. С. 154-158.
2. Александров И.О., Максимова З.Е. Заметки психологов-исследователей о позиции методолога // Психологический журнал. 2002. №1. С. 124–132.
3. Алексеев К. И. Психология в трех измерениях (по поводу статьи А. В. Юревича) // Психологический журнал. Т. 22. №6. 2001. С. 104 – 106.
4. Марцинковская Т.Д. Позитивизм умер, да здравствует ... ? // Психологический журнал. №5 (сентябрь-октябрь) 2001. С.105 – 106.
5. Моросанова В.И. Нужна ли смена методологических парадигм в психологии? (по поводу статьи А.В.Юревича) // Психологический журнал. 2001. №5. С.103 – 104.
6. Юревич А. В. Психология и методология // Психологический журнал. Т. 21. №5. 2000. С. 35 - 47.