Алтайские сказки
материал

Две одёжки

         От жаркого весеннего солнца, от злого весеннего ветра сморщился снег, съёжился. Стала земля обнажаться, стала трава пробиваться.

И звери, и птицы весне рады, только белый заяц плачет:

— Снег, снег, не уходи! Меня, белого зайца, не покидай! Всю зиму я в твоём белом пуху ямки рыл, от мороза спасался, от врагов хоронился… На тёмной земле, в зелёной траве меня, белого, всякий увидит, каждый обидит. Снег, снег, не уходи! Меня, белого зайца, не покидай!

— Остаться здесь не могу, а шубу твою белую, если желаешь, с собой унесу. Ты сшей на лето бурую поддёвку. Зимой я, снег, опять приду, белую шубу твою тебе принесу.

Так они и делают. Снег, уходя, берёт с собой заячью белую шубку. Всё лето, всю осень бегает заяц в бурой поддёвке, а к зиме снег приносит зайцу белую одёжку.

Жадный глухарь

Роняет берёза золотую листву, золотые иглы теряет лиственница.

Дуют злые ветры, падают холодные дожди. Лето ушло, осень пришла.Птицам время в тёплые края лететь.Семь дней на опушке леса в стаи собирались, семь дней перекликались:— Все ли тут? Тут ли все? Все иль нет?Только глухаря не слышно, глухаря не видно.Стукнул беркут своим горбатым клювом по сухой ветке, стукнул ещё раз и приказал серой кукушке:— Позови глухаря, пусть поторопится. Полетела кукушка в лесную чащобу.Глухарь, оказывается, здесь — на кедре он сидит, орехи из шишек лущит.— Уважаемый глухарь,— сказала серая кукушка,— все птицы в тёплые края собрались. Уже семь дней вас одного дожидаемся.— Ну, ну, всполошились! — проскрипел глухарь.— В тёплые земли лететь ещё не к спеху. Сколько здесь в лесу орехов, ягод… Неужто всё мышам и белкам оставить?Вернулась кукушка:— Глухарь орехи щёлкает, лететь на юг, говорит он, не к спеху.Послал тогда беркут проворную трясогузку. Прилетела трясогузка к кедру, вокруг ствола десять раз обе-жала:— Скорее, глухарь, скорее!— Очень ты скорая. Перед дальней дорогой надо маленько подкрепиться.Трясогузка хвостиком потрясла, побегала, побегала, глухаря покликала да и улетела.— Великий беркут, глухарь перед дальней дорогой хочет сил набрать, подкрепиться.Разгневался беркут и повелел всем птицам немедля в тёплые края лететь.А жадный глухарь ещё семь дней орехи из кедровых шишек выбирал, на восьмой вздохнул, клюв о перья почистил:— Ох, не хватит у меня сил всё это съесть. Жалко такое добро покидать, да что поделаешь…И, тяжело хлопая крыльями, полетел на лесную опушку.«Что такое?»Птиц не видно, голосов их не слышно.Опустела золотая поляна, даже вечнозелёные кедры оголи-лись. Это птицы, когда здесь семь дней, семь ночей глухаря ждали, хвою склевали, земля вокруг кедров от птичьего помёта побелела.Горько заплакал, заскрипел глухарь:— Без меня, без меня птицы в тёплые края улетели… Как теперь буду я один зимова-а-ать?

От слёз покраснели у глухаря его тёмные брови.С той поры и до наших дней дети, и внуки, и правнуки глухаря, эту историю вспоминая, горько плачут. И у всех глухарей брови, как рябина, красные

Как беркут цаплю наказал

Это было во времена давние, когда птицы ещё не знали, где кому положено гнездиться. Каждую весну птицы воевали, спорили. И случалось, что глухарь гнездился над водой, а лебедь в лесу на сосне.И вот созвал беркут великую сходку, чтобы каждая птица знала, где ей строить свой дом.Был послан строгий указ явиться всем птицам на сход.

Едва старшина-цапля Кара-чилён-зайсан услыхал о сходке, тотчас распрямил крылья, поднялся и полетел.Вместе с цаплей Кара-чиленом летели семеро верных слуг, семеро коростелей.Семь морей они миновали, через семь горных перевалов перелетели, как вдруг услыхали:— Ква-ква-а!Посмотрели вниз, увидали болото, и в каждой луже, на каждой кочке пучеглазые лягушки квакают так громко, будто быки ревут.Не вытерпел Кара-чилен-зайсан, спустился на болото. Его верные слуги туда же за своим старшиной. И началась великая охота!Лишь на пятые сутки опомнился старшина-цапля, даже слезу в болото уронил:— Мы на сходку опоздали…Горько плача и причитая, едва-едва Кара-чилен поднялся и полетел.Вместе с ним поднялись сытые-сытые коростели и, тяжело махая крыльями, все вместе направились к скале, где сидел беркут. Опустились к подножию, голову склонили.— Почему так долго летели?— грозно заклекотал великий беркут.— Ох-ох,— вздохнул Кара-чилен,— были на то важные причины. Указ ваш поздно получили, потом в пути с густым туманом встретились… Заблудились…— Как это ты, почтенный старшина-цапля, не стыдишься лгать?Разгневался беркут, схватил Кара-чилена за макушку и оттрепал так, что перья на голове старшины-зайсана встали хохолком.— Не быть тебе больше старшиной,— сказал беркут. Почесал Кара-чилен голову, нащупал хохолок, и клюв у него с горя вытянулся.Заплакал он в голос:— Навсегда, навсегда я теперь меченый…С той поры и поныне, как вспомнит Кара-чилен о хохолке,кричит и плачет. И дети Кара-чилена, как вылупятся, начинают горько плакать.И нет у цапли другой песни, только этот жалобный крик.— Гнездиться ты будешь в камышах,— решил беркут,— другие места уже заняты.— А нам где прикажете гнездо строить? — всполошились коростели.— Там же у болота. Вы своего зайсана не поторопили, вместе с ним охотились, вместе и будете наказаны.Давно всё это было. Однако с той самой великой сходки каждая птица хорошо знает, куда ей лететь, где своё гнездо вить.

Сказка «Хан Сары-каан»

Жил на Алтае хан Сары-каан. Скота у него — как муравьев в муравейнике. Богатства его, подобно высокому берегу, окаймляли аил. А сам хан Сары-каан горькое от сладкого различить не мог, черное с бурым путал. 
Вот раз хан Сары-каан посылает своего раба: 
— Узнай, кто у моей жены родился. 

Пошел раб, видит — девочка. Испугался он, идет домой и думает: "Как быть? Скажу: "Сын" — хан Сары-каан поверил бы, да ему люди объяснят, тогда мне за ложь голову долой. Скажу: "Дочь—за дурную весть все равно шею под топор". 
Пришел домой. 
— Ну, — кричит хан Сары-каан, — кто родился? Говори скорее! Пусть мои уши порадуются. 
Раб не может рта раскрыть. Подол старой- овчиной шубы по коленкам хлопает. Шапка в руках дрожит. Коса на левое ухо свесилась. Зубы стучат, как в большой мороз. 
— Де-евочка... 
— А я говорю — сын, значит сын. Где мои палачи? Прибежали палачи, раба ремнем скрутили. Тут вдруг перепелка прилетела, хану на голову села. 
— Эй, раб, взвыл хан Сары-каан, — сейчас же перепелку поймай! 
Развязали ремни палачи. Раб протянул руку к перешелке. 
— Глупый ты. глупый! — засмеялся хан Сары-каан. — Кто же птицу руками ловит? Возьми железную кувалду и ударь. 
Хан Сары-каан строго приказал. Раб не смеет ослушаться. Кряхтя, обеими руками кувалду поднял. Размахнулся. Перепелка свистнула и улетела, а железная кувалда всей своей тяжестью опустилась на голую башку хана Сары-каана.

Сказка «Обида марала»

Стал медведь стар. А у лисы только впервые мех засеребрился, хвост пушистый вырос. Вот пошла лиса к волку: 
— Ах, дядя волк, какое горе, какая беда! Наш медведь-зайсан умирает. Его золотистая шкура поблекла. Острые зубы сгнили. В лапах силы нет. 
— У-у-у! — завыл волк. — Кто теперь зайсаном будет? 

— Я думаю, дядя, — проверещала лиса, — кто моложе, кто красивее всех, тот зайсаном должен быть. А сама лапкой шерсть чешет, языком охорашивается. 
— Ладно! — сказал волк. — Собери всех зверей на совет. 
Где девять рек соединились, у подножия девяти гор, над быстрым ключом, стоял мохнатый черный кедр. Сюда все звери пришли на совет. Свои шубы показывают, зубы пробуют. Кто красивее всех — не могут решить. 
— Всяк по-своему хорош! — проурчал старик медведь. — Чего шумите? Я спать хочу. Пошли вон! 
Звери поднялись, стали коней седлать. Уже хотят по домам ехать, но тут высоко на горе показался марал. Поднятые лапы зверей не успели опуститься, а марал уже под кедром стоит. От быстрого бега не вспотела его гладкая шерсть. Не заходили тонкие ребра. Спокойно сияют большие глаза. Розовым языком коричневую губу чешет. Зубы белеют, смеются. Все звери увидели тонкую морду марала. Уши его — как лепестки цветов. Рога — как бархатные стебли. Медленно встал старый медведь, чихнул, черной лапой глаза от солнца спрятал, разинул пасть, но ничего не успел сказать, потому что лиса выбежала вперед и затявкала: 
— Хорошо ли живете, благородный марал? Видно, ослабели ваши стройные ноги? Широкая грудь, наверно, больна? К этому кедру белки первыми пришли, кривоногая росомаха давно здесь. Только вы, марал, так опоздали. 
От стыда марал низко опустил свою ветвистую голову. Потом поднял ее. Мохнатая грудь колыхнулась, и зазвенел его голос, как тростниковая свирель: 
— Почтенная лиса! Белки на этом кедре живут, росомаха на соседнем дереве спала, а я девять хребтов миновал, девяносто девять рек переплыл. 
Усмехнулся старый медведь, сгреб мохнатой лапой красную лису и перекинул ее через восемь гор. 
— Эта лиса, — сказал медведь, — в моем аиле хочет жить, кривоногая росомаха тоже в красавицы лезет. Пожалуйста, благородный марал, займи ты почетное место. 
Повернул марал голову. Его рога в лучах солнца будто прозрачные стали, словно маслом налились. А лиса уже здесь: 
— Ох-ха-ха! Марал большой чин получил. Это довольно стыдно. Сейчас-то он красив, а посмотрите на него весной! Голова безрогая, комолая, шея тонкая, шерсть висит клочьями, сам ходит скорчившись, от ветра шатается. 
Бурый марал слов не нашел. Из черных глаз упали жгучие слезы. Эти слезы прожгли щеки до кости, и кости погнулись. 
В память той горькой обиды у потомков марала под влажными глазами темнеют две глубокие впадины.