Донские сказы
методическая разработка по художественной литературе (старшая, подготовительная группа)

ДОНСКИЕ СКАЗЫ.

Что на свете всех милее.

Как-то раз в привольной степи, на перекрестке двух дорог, встретились важный турецкий паша, вельможный польский пан и простой донской казак. Встретились и между собой повели речи. Долго обо всем беседовали. Наконец, вельможный пан говорит: 
- А ну-ка, получше подумайте да потом скажите, что на свете всего милее? 
Усмехнулся турецкий паша. По толстому брюху рукой гладит. 
- Чего же тут думать. На свете всего милее жирный плов из риса с бараниной. Ешь его и пальцы оближешь. 
Засмеялся вельможный пан. 
- А по-моему, нет ничего милее на свете, чем дорогое вино. Ковш выпьешь, и по всему телу побежит огонь, радостно станет на сердце. 
Заспорили турецкий паша и вельможный пан, что лучше: плов или вино. Донской казак слушал их слушал, а потом и говорит: 
- Вижу я, что один из вас обжора, а другой пьяница. Всего милее на свете родная земля с ее широкими степями, дремучими лесами, высокими горами и быстрыми реками. На чужой стороне мне и жирный плов не пойдет в горло, вино покажется горьким. А на родной земле корку хлеба съем - и сыт буду, воды выпью - и другого ничего мне не надобно. 
Больше с ними не стал казак терять даром слов, коня плетью тронул и дальше поехал своею дорогой.

Цена хлеба и золотой кареты.

Жил в Москве богатый боярин, жил и не тужил. Вдруг пришел указ от царя Петра Первого - ехать ему под турецкую крепость Азов, служить государеву службу. Собрался боярин в дорогу, велел заложить шестериком свою золотую карету. В пути остановился он в одном селе, а там как раз был сам царь. Он тоже ехал под турецкую крепость Азов. Увидал Петр Первый золотую боярскую карету и остановился. Вокруг него собрались знатные дворяне. 
- Ну, как вы думаете, - спросил их царь, - что она стоит? Какова ей цена? 
Стоят дворяне, друг на друга поглядывают и никак не могут определить цену золотой кареты. Царь от них так и не дождался ответа. Позвал тогда к себе мужичков, что тут неподалеку стояли, и говорит им:
- Вот дворяне никак не могут определить, что стоит эта карета. Не знаете ли вы ей цену? 
Мужики подошли поближе. 
- Знаем, - говорят они. 
- Так скажите. 
Один из них вышел наперед, посмотрел на царя и на дворян и так начал свою речь: 
- В доброе и хорошее житье этой карете и цены нет, а в трудное время она не стоит и черствой краюшки хлеба. 
Дворяне начали тут над мужиком смеяться, а царь им говорит: 
- Он сказал истинную правду, золотые кареты требуются только боярам да дворянам для праздных потех и глупых затей, а хлеб и государству и народу нужен в любое время. Он всему голова, запомните это и никогда не забывайте.

Платов и английский король.

Донские казаки во время Отечественной войны 1812 года гнали французов до самой русской границы, а потом пошли дальше. Атаманом в то время у них был Платов. Много про его удаль и храбрость слышал английский король. Решил повидать героя и послал за ним корабль. 
Вскоре Платов приехал в английскую столицу. Король обрадовался дорогому гостю, не знает, где посадить, чем угостить. Посадил он Платова на золоченый стульчик, угощает редкими кушаньями, винами. 
Говорит король донскому атаману: 
- Знаю, что ты бесстрашный и удалой человек, мне нужны такие люди. Хватит, послужил русскому царю, а теперь ко мне поступай. Я тебе платить буду жалованье без задержек и столько, сколько сам спросишь. 
У Платова лицо потемнело. 
- Послушай, английский король, если бы я такие слова услышал от кого-нибудь другого, то отрубил бы тут же ему голову, но так как ты вместе с нами бил французов, то скажу, что служу я не русскому царю, а матушке-России. Службы моей нельзя купить ни за какие деньги. 
Сказал он это так, что король понял - Платову об этом напоминать больше не следует. 
- Тогда, - говорит король, - за свою верность и храбрость проси у меня что хочешь, всем одарю. 
А Платов усы покручивает. 
- Ничего мне от тебя не надобно. 
Предлагал английский король ему золото, серебро, жемчуг и драгоценные камни. Платов ничего не берет. Король не знает, чем одарить его, потом глянул на стену, а на ней сабля. Ручка из чистого золота, ножны жемчугом и драгоценными камнями украшены. Поднялся король из-за стола, саблю со стены снял и говорит: 
- Прими от меня хотя бы этот маленький подарок! 
- Нет, мне не нужна твоя редкостная сабля, да она и не стоит моей простой шашки. 
- Почему это? - удивился король. 
- Сталь у нее будет не очень-то крепкая. 
- Не может этого быть, - возражает король, - ее мне делали лучшие первоклассные английские мастера. 
- Ну, так что же, - стоит на своем Платов. 
Заспорили, а потом Платов говорит: 
- Зови своего офицера, мы испытаем с ним, чья сталь крепче. 
Король позвал офицера. Платов вынул из ножен шашку. - Ну, руби! - говорит. 
Офицер размахнулся изо всех сил саблей, ударил. 
Посмотрели, на шашке никакого нет следа, даже самой малой зазубрины. 
- Еще, - говорит Платов. 
Офицер ударил во второй раз, и тоже ничего. В третий, а шашке хоть бы что. Платов стоит, посмеивается. 
- Ну, теперь ты держи! 
Размахнулся и с одного удара пересек пополам редкостную саблю и говорит королю: 
- Теперь сам видишь, чья сталь крепче. 
Удивляется король. 
- Где же это была изготовлена такая сталь, что за мастера ее делали, если не секрет, то скажи? 
Платов рукой махнул. 
- Какой там секрет. Сталь эта с Урала, а делали ее простые русские люди, мастера-умельцы. 
Тут вскоре собрался Платов и к себе на тихий Дон из гостей домой уехал.

Из книги «Донские сказы и сказки».

Чебрец.

Случилось это в старые времена, в старые и давние. Одному казаку, Ивану Бесстрашному, пришлось мимо татарской заставы ехать. Ехал он мимо нее без всякой опаски, потому что в это время татары с казаками мирно жили. Увидели татары казака, из своей палатки повыскочили, руками машут, к себе его в гости кличут. Приостановил своего коня казак, слез с него и к татарам подошел. Забыл Иван Бесстрашный, что против старых врагов всегда нужно опаску да осторожность иметь. Вошел он в палатку, сел и начал вместе с ними вино пить. Татары ему в ковш вина подливают - и вина не простого, а с наговорным зельем. С таким наговорным зельем, что кто с ним вина отведает, тот своих верных друзей-товарищей и родных отца с матерью навеки забудет. Захмелел казак, спать повалился. Наутро поднялся, в татарскую одежду нарядился и сам татарином стал. Служит он татарскому царю прилежно. Выслужился он у него и стал большим начальником. 
Узнали об этом казаки, собрались они все и решили послать к Ивану Бесстрашному гонцов. Приехали к нему гонцы и говорят: 
- Не стыдно ли не дурно ли тебе, Ивано, старых друзей-товарищей забывать? 
А Иван Бесстрашный им в ответ: 
- Вот у меня теперь друзья-товарищи! - и сам на татар указывает. 
И чего ему гонцы ни говорили, - он их и слушать не хочет. Так ни с чем они к своим и воротились. Собрались опять казаки и наказывают гонцам, чтобы сказали они Ивану Бесстрашному, что кличут его на тихий Дон родные отец с матерью. 
Во второй раз приехали гонцы к Ивану Бесстрашному и говорят: 
- Кланялись тебе родимый батюшка и родимая матушка, кличут тебя к себе на тихий Дон - домой. 
А Иван Бесстрашный им в ответ: 
- Вот тут у меня и дом, а вот эти люди, - сам на татар указывает, - для меня отца с матерью милее. 
Больше не дал он гонцам и слова вымолвить, от себя сразу вон выпроводил. Так ни с чем гонцы опять домой и воротились. 
Собрались тут все казаки до единого и в третий раз гонцов к Ивану Бесстрашному посылают. Случилось тут и одному старому казаку быть. Сорвал он чебреца, травки степной - душистой и пахучей. Подошел к гонцам и говорит: 
- Приедете к Ивану Бесстрашному - ничего ему не говорите, ни о чем не просите, а только вот эту степную травку перед ним на стол положите. 
Так и сделали гонцы, как приехали они к Ивану Бесстрашному. Слова ему не сказали, а перед ним пучок сухого чебреца на стол положили. Запах его сразу учуял Иван Бесстрашный - и тут же он гонцов спрашивает: 
- А чем это пахнет? 
Они ему в ответ: 
- Травой чебрецом, какую тебе родина и тихий Дон-батюшка в подарочек прислали. 
Спали тут с Ивана Бесстрашного татарские чары. Схватил он свою острую шашку, побил стражу, что к нему татарский царь для почета приставил. Побил и ускакал с гонцами на тихий Дон. Не один раз после этого Иван Бесстрашный вместе с другими казаками крепко бил татар и всегда говорил своим верным друзьям-товарищам: 
- Не верьте никогда врагам. Не ешьте их хлеба и соли, не пейте вина - от этого вам добра не будет, а только одно худо. Всегда помните о верных друзьях-товарищах, о родных отце с матерью, помните и никогда не забывайте о родите, что вас вспоила и вскормила. Спасибо вам, друзья-товарищи, что вы меня навеки от хитрых вражеских чар избавили.

Дар Ермака.

У Ермака Тимофеевича было два брата. Сам он третий - меньшой. Старшие братья лес рубили, вязали его в плоты и тем они себе насущный хлеб зарабатывали. Был Ермак еще парнишечкой, жалели его братья и тяжелой работой не утруждали. Но Ермак не сидел сложа руки, помогал он братьям, варил им кашу - был у них за кошевара. Так шли день за днем и год за годом. Вырос Ермак Тимофеевич, возмужал. Вошел он в силу и говорит братьям: 
- Не по мне это дело: лес рубить и вязать его в плоты. 
А братья ему в ответ: 
- Мы тебя к нему и не неволим. Хочешь - иди и ищи себе такое дело, какое тебе и по душе, и по сердцу придется. 
Пошел Ермак по русской земле гулять. Пошел он искать себе такое дело, какое бы ему и по душе, и по сердцу пришлось. Повстречался он в пути с Иваном Кольцо - и стали они друг другу верными товарищами. Идут они и видят, что много зла и неправды повсюду господа да бояре творят. Много народа в острогах и в темницах томится. Напали они на один острог, освободили из него всех узничков и невольничков - и пошли они с ними на матушку-Волгу. Справили себе легкие лодочки и стали на боярские да на купеческие корабли нападать. Все, что Ермак Тимофеевич у бояр да купцов возьмет, то все он бедным людям и раздает. И шли к нему все подневольные и господами да боярами обиженные. Собралась у него большая дружина. Целое лето гулял Ермак Тимофеевич по матушке-Волге, а когда подошла осень, задумался он крепко. Спрашивают его товарищи: 
- О чем задумался, наш славный атаман, о чем ты так закручинился? 
- Как же мне не думать, как же мне не кручиниться, - отвечает им Ермак, - где будем, братцы, мы зиму зимовать? На реку Яик идти - переход велик, в Киев-город итти - нам с вами не с руки. 
Собрал Ермак Тимофеевич всю дружину, и порешили они к Строгановым-купцам пристать. Русские города да села от лихих татар стеречь. Перезимовали, и говорит Ермак Тимофеевич Строгановым-купцам: 
- Это не дело: сидеть и ждать, пока на нас татары нападут. Лучше я сам на них со своею дружиною пойду. 
Дали ему Строгановы-купцы оружие огнестрельное. И пошел он со своею дружиною на татар. Одолел он их: все сибирские земли от них очистил. Очистил Ермак сибирские земли от татар и шлет своего друга и помощника Ивана Кольцо к царю Ивану Грозному. 
Приехал Иван Кольцо в Москву, пошел к царю Ивану Грозному, а тот его к себе не допускает и через своих слуг так говорит: 
- Я с тобою, Иван Кольцо, говорить не буду - пусть ко мне сам Ермак Тимофеевич едет. 
Ни с чем вернулся к Ермаку Тимофеевичу Иван Кольцо. Поехал в Москву сам Ермак Тимофеевич. Допустили его в царские покои к самому царю Ивану Грозному. Вошел он к нему и говорит: 
- Вот я к тебе приехал - подарок привез, но не тебе одному, а всему русскому народу. Подарок мой - сибирские земли. Прими их, и пусть ими русский народ вечно владеет. 
Принял царь Иван Грозный сибирские земли и говорит Ермаку: 
- Проси у меня себе все, чего хочешь... 
А тот ему отвечает: 
- Ничего мне не надобно - ни золота, ни серебра, себе я богатства не ищу. Пусть русский народ сибирскими землями владеет да меня, казака Ермака Тимофеевича, всегда добрым словом поминает.

Суворов и бывалый казак.

Как-то раз поздно ночью Суворов свои посты осматривал и часовых проверял. Идет он по лагерю, а навстречу ему немецкий генерал. Поздоровался он и спрашивает у Суворова: 
- Что вы, русский генерал, в такой поздний час по лагерю гуляете? 
Посмотрел на него Суворов и улыбнулся. 
- Для русского человека никакой час поздним не бывает. Ему само дело время указывает. А скажи лучше - вот ты чего здесь прогуливаешься? 
Немецкий генерал приосанился и приободрился: 
- Не снится мне: жарко и блохи кусаются. Вот и решил я по свежему воздуху походить, самую что ни на есть малость прохладиться. 
Поглядел на него Суворов и головой покачал: 
- Иль ты, барин какой! Ты вот ни жары и ни холода не бойся, для победы ни себя и ни своих сил не жалей. 
Посмотрел немецкий генерал, посмотрел на Суворова да и говорит ему: 
- Я люблю больше отдыхать да на мягкой перине валяться. Это куда лучше, чем через силу работать; для трудов у меня солдаты есть. 
А Суворов за словом в карман не лезет: 
- Каков генерал, таковы у него и солдаты. 
Заспорил немецкий генерал, своих солдат он расхваливает. Слушал его Суворов, слушал да и говорит ему: 
- Давай это лучше на деле проверим. 
Подошли они к первой палатке. Возле нее костер горит и при его огне казак своему коню сбрую ладит. Спрашивает его Суворов: 
- Ты чего, казачок, делаешь? 
- Да вот заранее, пока я на досуге, коню сбрую лижу, а то в походе не до нее будет. Сами ведь знаете, что у казака всякая вещь всегда в приборе должна быть. 
- Так-так, казачок, верно!.. 
Немецкий генерал молчит - ни слова, а Суворов опять у казака спрашивает: 
- Ну, а теперь, казачок, скажи: какое ты для себя дело самым главным считаешь? 
Казак глазом не моргнул: 
- Первое у меня дело - коня накормить, водой его напоить, ружье почистить да шашку наточить. И главнее лишь только одно: всегда быть к бою готовым да врагов своей матери-родины нещадно быть!.. 
Не вытерпел тут немецкий генерал: 
- Как же, как же, а наварить себе пищи, лицо и руки помыть и всю ночь пробыть в постели - без этого мои солдаты не могут. 
Засмеялся казак: 
- Да это самые последние у меня дела. Коли нужно, так на сухом фураже целый год прожить могу. Лицо и руки росой вымою. А постели мне за собою не возить. Землю постелю, небом оденусь, а седло у меня в головах. 
- Молодец, казак, - похлопал его по плечу Суворов. А потом к немецкому генералу повернулся и сказал ему: 
- Твоим немецким солдатам далеко до наших русских воинов. Нет у них ни выносливости, ни смекалки, пусть сколько они ни стараются и чего ни делают - им никогда с русскими богатырями не сравняться. 
Сказал это Суворов, повернулся и пошел к себе в палатку спать. А спал он всегда крепким богатырским сном, и никогда его ни жара, ни блохи не тревожили.

К кому за советом обращаться.

Случилось это во время войны с турками. Русские войска в горах дошли до ущелья. Глубокое это ущелье: настоящая пропасть, и обойти его никак нельзя было. Остановились русские войска, стоят и вперед не двигаются. Сидят за этим ущельем турки, на русских поглядывают и думают: 
- Все равно им его не перейти. 
И так они в этом уверились, что и часовых перестали выставлять. Две недели русские войска возле этого ущелья стояли. Несколько раз за это время генералы собирались. Совет держали, но никто из них ничего придумать не мог. Случилось тут приехать Суворову. Все генералы к нему. 
- Скажи нам, как русским войскам через ущелье перейти? 
Задумался Суворов, подумал, а потом и говорит: 
- Сам я этого не знаю, но вы немного обождите, я вот сейчас выйду, позову русского солдата. Вы у наго спросите, как это сделать, и он нам на это самый верный и точный ответ даст. 
И Суворов тут же, недолго думая, вышел на крыльцо. Глянул вдоль улицы, увидел простого казака и к себе его позвал. С ним он к генералам прошел, а те его и спрашивают: 
- Не знаешь ли ты, казак, как через ущелье перейти? 
- Знаю! 
Тут его все обступили. 
- А если знаешь, так говори!.. 
А казак им в ответ: 
- Да вы не очень-то беспокойтесь, - я сам все сделаю, дайте мне только веревку подлиннее. 
Дали казаку веревку. Он ее взял, к одному концу привязал камень и пошел к ущелью. Подошел к нему, привязал камень и пошел к ущелью. Подошел к нему, на другой стороне его заметил дерево, стал напротив него и бросил камень вместе с веревкою. Упал камень, веревка вокруг дерева крепко-накрепко замоталась. Натянул он ее, как струну, себя другою на всякий случай перевязал, закрепил и через ущелье перебрался. Устроил он канатный мост, и по этому мосту все русское войско быстро и хорошо перешло. На турок оно ударило и все их силы разбило. 
После этого русские генералы собрались, позвали они к себе простого казака и говорят ему: 
- Спасибо тебе, что ты своей смекалкой и своим острым умом помог русскому войску, через неприступное ущелье перейти. 
А он им в ответ: 
- Не за что мне спасибо говорить, не я это придумал, а мне отец мой сказывал, а ему его друг-однополчанин, а тот от других людей слыхал. Да что там говорить про это дело, его весь народ знает.
Не вытерпел тут Суворов, не дал он простому казаку речи закончить, перебил его: 
- Правильно ты сказал - весь народ. Он этот русский народ, многое знает, до всего своим острым умом доходит. - И тут же оборотился к генералам: - А вы у него житейской мудрости и знанию учитесь, почаще обращайтесь за советом к народу, и всегда вам на любой в жизни случай, как бы он труден и мудрен ни был, этот русский великий народ свой простой и точный ответ даст.

КАК КАЗАКИ СПАСЛИ "ЧЕРНОГО МАМОНТА"

Хорошая девочка Юля, састаявшая в маладежном движении, каталась на сваем внедарожнике по лесным чащобам, выискивая праклятых фашистов али галадающих сабачек. Вот видить ана сряди дерев чернеить што-та, никак живое. Наддать праверить могет ета несчастныя БОМЖИ? Тада харошая девочка падарить им флажок и календарики с ликами важдей. А ежели чертовы скинхеды, то Юленька абязательно далжна надрать им задницу применив заученные приемы из Кеекусинкай.

Падпалзла девочка по – пластунски. А ета – три катенка, сидять и гутарять:

-Надать, баявыя маи таварищи на выставке вааружения захватить навейший расейский танк Т-120 «Черный мамонт», абарудованный рекашетирующей браней, и стереосистемой плюс джакузи в экспартном вариянте. Ета новая браня атражаить снаряды, взад аткель их выстрялили. С етим танком мы истрябим в гасударстве буржуинов. Праникнем ночью на территорию выставки…

Юленька ана вить усе знала. И куды званить тожа кумекала. И хто жа самый крутой? Што за глупай вапрос. Канешна жа казаки…

Ночью катятки до танка. А аттель музыка играить да галаса раздаються. Люки усе напрочь задраены. Туды-сюды патыкались. Беспалезна. Менгеле со злости давай стучать аб браню:

-Вылязайте, ежали вы мужики на рукапашный бой.

А аттель смеються дружна:

- Мы балезный не мужики, а казаки. А за аскарбленья посля атветишь.

Пакрутились катятки возля танка, а сделать ничиво не могуть, так и убегли с ничем. Вот какия классныя танки делаить нонча наша прамышленность.

«Как спасли Юленьку»

Памали злейшия враги казачества - катята Мандельштам и Менгеле харошую девачку Юлю и поряшили яе сказнить:

-Ета тябе за то, кабыла, што падслухала и выдала наши планы паганым казачишкам. Есть ли у тябя паследняе пажаланья?

Мужественная, не в плане абличья, а па карахтеру, Юля атвячаить йим горда:

-Перядайтя посля маей гибяли етот кастюмчик ат кутюр, в каторам я адета, бедненьким бамжам. А остально имущество нашаму маладежнаму движенью. А кака ежяли не секрет смерть мяня ждеть?

Захахатал демонически свирепая киска Менгеле:

-Ты будишь разорвана чятырьмя черепахами, привязанными к тваим канечнастям. Казнь будить медленна и мучительна.

Тут ужо не выдержала Юленькя и заверещяла словна сотня автомобильных сигнализаций:

-Братья буржуи-толстяки выручайтя мяня. Сказнять мяня пракляты галадранцы – комуняки.

Услыхали брюханы – капиталисты вой, павскакивали в сваи джипы, секьюретями пазагрузили и пагнали на выручку. Патаму как ежали дать слабину, то ить завтря галадранцы – коммуняки могуть и за табой притить.

Да толькя, куды там, Муссолини их перевстречаить, колеса джипам пракалуеть, секьюретям вялить ачки черныя сымать и хвары им набиваить, и взад пешки гонить.

А Юленька все визжить, черепахи - то скорость набирають. И в Навачеркасске уже яе слыхать. Нарцисс Нарциссович на балкончик вышел падышать воздухом и абамлел:

-Дык ета апять никак чивой-то с Юленькой тварять. Наддать выручать. Блага верный Забухайлов завсегда гарить жаланьем атличиться. Да и сыскать яво лягко. Пади в ближайших кахвейнях напитки дегустируеть…

-Скачи Забухайлов, скачи братец.

-Нарцисс Нарциссович, дык каня то у мяня нету, да и не умею я, я ить гарадской.

-Немогешь на кане, скачи на сваих дваих. Приказ Забухайлов палучил? Спалняй!..

Атарвал взгляд краважадный Менгеле ат мучительств Юленьки и видить на солнышке блики:

-Мендель, бинокль шибче

Припал к акулярам и ажник пабелела яво черная шерстка:

-Никак снова Забухайлов. Вон як яво нос золотом на солнце играить. Не дагадалси зачернить дурачина. Готов к бою установку залпового огня «Град», камрад, разнесем в кусочки казачину.

Развярнули установку, а Мандельштам ругаиться:

-Што за черт, никак не навяду. Болтаить яво из староны в сторону. Никак пьяный.

А Забухайлов все ближа. Вот уже он. Шашкой врашаить. Матюгами кричить. Перегаром с ног валить. Вид грозен, как у мангольскаво бога вайны Сульдэ. И впярвыя в жисти запужались катятки, пабрасали аружья и книжки «Капитал» Карла Маркса и бяжать.

Забухайлов черепах што на части Юленьку рвуть рубить, цепи с девачки сымаить.

И зацаловала Юленька гяроя, и што дале делала умалчу, патаму шта скромный. Вопщем, казачьяму роду няма переводу. Ета я и пра денежный ат благадарных буржуев гутарю.

ДАР ЕРМАКА.

У Ермака Тимофеевича было два брата. Сам он третий - меньшой. Старшие братья лес рубили, вязали его в плоты и тем они себе насущный хлеб зарабатывали. Был Ермак еще парнишечкой, жалели его братья и тяжелой работой не утруждали. Но Ермак не сидел сложа руки, помогал он братьям, варил им кашу - был у них за кошевара. Так шли день за днем и год за годом. Вырос Ермак Тимофеевич, возмужал. Вошел он в силу и говорит братьям: 
- Не по мне это дело: лес рубить и вязать его в плоты. 
А братья ему в ответ: 
- Мы тебя к нему и не неволим. Хочешь - иди и ищи себе такое дело, какое тебе и по душе, и по сердцу придется. 
Пошел Ермак по русской земле гулять. Пошел он искать себе такое дело, какое бы ему и по душе, и по сердцу пришлось. Повстречался он в пути с Иваном Кольцо - и стали они друг другу верными товарищами. Идут они и видят, что много зла и неправды повсюду господа да бояре творят. Много народа в острогах и в темницах томится. Напали они на один острог, освободили из него всех узничков и невольничков - и пошли они с ними на матушку-Волгу. Справили себе легкие лодочки и стали на боярские да на купеческие корабли нападать. Все, что Ермак Тимофеевич у бояр да купцов возьмет, то все он бедным людям и раздает. И шли к нему все подневольные и господами да боярами обиженные. Собралась у него большая дружина. Целое лето гулял Ермак Тимофеевич по матушке-Волге, а когда подошла осень, задумался он крепко. Спрашивают его товарищи: 
- О чем задумался, наш славный атаман, о чем ты так закручинился? 
- Как же мне не думать, как же мне не кручиниться, - отвечает им Ермак, - где будем, братцы, мы зиму зимовать? На реку Яик идти - переход велик, в Киев-город итти - нам с вами не с руки. 
Собрал Ермак Тимофеевич всю дружину, и порешили они к Строгановым-купцам пристать. Русские города да села от лихих татар стеречь. Перезимовали, и говорит Ермак Тимофеевич Строгановым-купцам: 
- Это не дело: сидеть и ждать, пока на нас татары нападут. Лучше я сам на них со своею дружиною пойду. 
Дали ему Строгановы-купцы оружие огнестрельное. И пошел он со своею дружиною на татар. Одолел он их: все сибирские земли от них очистил. Очистил Ермак сибирские земли от татар и шлет своего друга и помощника Ивана Кольцо к царю Ивану Грозному. 
Приехал Иван Кольцо в Москву, пошел к царю Ивану Грозному, а тот его к себе не допускает и через своих слуг так говорит: 
- Я с тобою, Иван Кольцо, говорить не буду - пусть ко мне сам Ермак Тимофеевич едет. 
Ни с чем вернулся к Ермаку Тимофеевичу Иван Кольцо. Поехал в Москву сам Ермак Тимофеевич. Допустили его в царские покои к самому царю Ивану Грозному. Вошел он к нему и говорит: 
- Вот я к тебе приехал - подарок привез, но не тебе одному, а всему русскому народу. Подарок мой - сибирские земли. Прими их, и пусть ими русский народ вечно владеет. 
Принял царь Иван Грозный сибирские земли и говорит Ермаку: 
- Проси у меня себе все, чего хочешь... 
А тот ему отвечает: 
- Ничего мне не надобно - ни золота, ни серебра, себе я богатства не ищу. Пусть русский народ сибирскими землями владеет да меня, казака Ермака Тимофеевича, всегда добрым словом поминает.

ДОНСКИЕ СКАЗЫ.

Что на свете всех милее.

Как-то раз в привольной степи, на перекрестке двух дорог, встретились важный турецкий паша, вельможный польский пан и простой донской казак. Встретились и между собой повели речи. Долго обо всем беседовали. Наконец, вельможный пан говорит: 
- А ну-ка, получше подумайте да потом скажите, что на свете всего милее? 
Усмехнулся турецкий паша. По толстому брюху рукой гладит. 
- Чего же тут думать. На свете всего милее жирный плов из риса с бараниной. Ешь его и пальцы оближешь. 
Засмеялся вельможный пан. 
- А по-моему, нет ничего милее на свете, чем дорогое вино. Ковш выпьешь, и по всему телу побежит огонь, радостно станет на сердце. 
Заспорили турецкий паша и вельможный пан, что лучше: плов или вино. Донской казак слушал их слушал, а потом и говорит: 
- Вижу я, что один из вас обжора, а другой пьяница. Всего милее на свете родная земля с ее широкими степями, дремучими лесами, высокими горами и быстрыми реками. На чужой стороне мне и жирный плов не пойдет в горло, вино покажется горьким. А на родной земле корку хлеба съем - и сыт буду, воды выпью - и другого ничего мне не надобно. 
Больше с ними не стал казак терять даром слов, коня плетью тронул и дальше поехал своею дорогой.

Цена хлеба и золотой кареты.

Жил в Москве богатый боярин, жил и не тужил. Вдруг пришел указ от царя Петра Первого - ехать ему под турецкую крепость Азов, служить государеву службу. Собрался боярин в дорогу, велел заложить шестериком свою золотую карету. В пути остановился он в одном селе, а там как раз был сам царь. Он тоже ехал под турецкую крепость Азов. Увидал Петр Первый золотую боярскую карету и остановился. Вокруг него собрались знатные дворяне. 
- Ну, как вы думаете, - спросил их царь, - что она стоит? Какова ей цена? 
Стоят дворяне, друг на друга поглядывают и никак не могут определить цену золотой кареты. Царь от них так и не дождался ответа. Позвал тогда к себе мужичков, что тут неподалеку стояли, и говорит им:
- Вот дворяне никак не могут определить, что стоит эта карета. Не знаете ли вы ей цену? 
Мужики подошли поближе. 
- Знаем, - говорят они. 
- Так скажите. 
Один из них вышел наперед, посмотрел на царя и на дворян и так начал свою речь: 
- В доброе и хорошее житье этой карете и цены нет, а в трудное время она не стоит и черствой краюшки хлеба. 
Дворяне начали тут над мужиком смеяться, а царь им говорит: 
- Он сказал истинную правду, золотые кареты требуются только боярам да дворянам для праздных потех и глупых затей, а хлеб и государству и народу нужен в любое время. Он всему голова, запомните это и никогда не забывайте.

Платов и английский король.

Донские казаки во время Отечественной войны 1812 года гнали французов до самой русской границы, а потом пошли дальше. Атаманом в то время у них был Платов. Много про его удаль и храбрость слышал английский король. Решил повидать героя и послал за ним корабль. 
Вскоре Платов приехал в английскую столицу. Король обрадовался дорогому гостю, не знает, где посадить, чем угостить. Посадил он Платова на золоченый стульчик, угощает редкими кушаньями, винами. 
Говорит король донскому атаману: 
- Знаю, что ты бесстрашный и удалой человек, мне нужны такие люди. Хватит, послужил русскому царю, а теперь ко мне поступай. Я тебе платить буду жалованье без задержек и столько, сколько сам спросишь. 
У Платова лицо потемнело. 
- Послушай, английский король, если бы я такие слова услышал от кого-нибудь другого, то отрубил бы тут же ему голову, но так как ты вместе с нами бил французов, то скажу, что служу я не русскому царю, а матушке-России. Службы моей нельзя купить ни за какие деньги. 
Сказал он это так, что король понял - Платову об этом напоминать больше не следует. 
- Тогда, - говорит король, - за свою верность и храбрость проси у меня что хочешь, всем одарю. 
А Платов усы покручивает. 
- Ничего мне от тебя не надобно. 
Предлагал английский король ему золото, серебро, жемчуг и драгоценные камни. Платов ничего не берет. Король не знает, чем одарить его, потом глянул на стену, а на ней сабля. Ручка из чистого золота, ножны жемчугом и драгоценными камнями украшены. Поднялся король из-за стола, саблю со стены снял и говорит: 
- Прими от меня хотя бы этот маленький подарок! 
- Нет, мне не нужна твоя редкостная сабля, да она и не стоит моей простой шашки. 
- Почему это? - удивился король. 
- Сталь у нее будет не очень-то крепкая. 
- Не может этого быть, - возражает король, - ее мне делали лучшие первоклассные английские мастера. 
- Ну, так что же, - стоит на своем Платов. 
Заспорили, а потом Платов говорит: 
- Зови своего офицера, мы испытаем с ним, чья сталь крепче. 
Король позвал офицера. Платов вынул из ножен шашку. - Ну, руби! - говорит. 
Офицер размахнулся изо всех сил саблей, ударил. 
Посмотрели, на шашке никакого нет следа, даже самой малой зазубрины. 
- Еще, - говорит Платов. 
Офицер ударил во второй раз, и тоже ничего. В третий, а шашке хоть бы что. Платов стоит, посмеивается. 
- Ну, теперь ты держи! 
Размахнулся и с одного удара пересек пополам редкостную саблю и говорит королю: 
- Теперь сам видишь, чья сталь крепче. 
Удивляется король. 
- Где же это была изготовлена такая сталь, что за мастера ее делали, если не секрет, то скажи? 
Платов рукой махнул. 
- Какой там секрет. Сталь эта с Урала, а делали ее простые русские люди, мастера-умельцы. 
Тут вскоре собрался Платов и к себе на тихий Дон из гостей домой уехал.

Из книги «Донские сказы и сказки».

Чебрец.

Случилось это в старые времена, в старые и давние. Одному казаку, Ивану Бесстрашному, пришлось мимо татарской заставы ехать. Ехал он мимо нее без всякой опаски, потому что в это время татары с казаками мирно жили. Увидели татары казака, из своей палатки повыскочили, руками машут, к себе его в гости кличут. Приостановил своего коня казак, слез с него и к татарам подошел. Забыл Иван Бесстрашный, что против старых врагов всегда нужно опаску да осторожность иметь. Вошел он в палатку, сел и начал вместе с ними вино пить. Татары ему в ковш вина подливают - и вина не простого, а с наговорным зельем. С таким наговорным зельем, что кто с ним вина отведает, тот своих верных друзей-товарищей и родных отца с матерью навеки забудет. Захмелел казак, спать повалился. Наутро поднялся, в татарскую одежду нарядился и сам татарином стал. Служит он татарскому царю прилежно. Выслужился он у него и стал большим начальником. 
Узнали об этом казаки, собрались они все и решили послать к Ивану Бесстрашному гонцов. Приехали к нему гонцы и говорят: 
- Не стыдно ли не дурно ли тебе, Ивано, старых друзей-товарищей забывать? 
А Иван Бесстрашный им в ответ: 
- Вот у меня теперь друзья-товарищи! - и сам на татар указывает. 
И чего ему гонцы ни говорили, - он их и слушать не хочет. Так ни с чем они к своим и воротились. Собрались опять казаки и наказывают гонцам, чтобы сказали они Ивану Бесстрашному, что кличут его на тихий Дон родные отец с матерью. 
Во второй раз приехали гонцы к Ивану Бесстрашному и говорят: 
- Кланялись тебе родимый батюшка и родимая матушка, кличут тебя к себе на тихий Дон - домой. 
А Иван Бесстрашный им в ответ: 
- Вот тут у меня и дом, а вот эти люди, - сам на татар указывает, - для меня отца с матерью милее. 
Больше не дал он гонцам и слова вымолвить, от себя сразу вон выпроводил. Так ни с чем гонцы опять домой и воротились. 
Собрались тут все казаки до единого и в третий раз гонцов к Ивану Бесстрашному посылают. Случилось тут и одному старому казаку быть. Сорвал он чебреца, травки степной - душистой и пахучей. Подошел к гонцам и говорит: 
- Приедете к Ивану Бесстрашному - ничего ему не говорите, ни о чем не просите, а только вот эту степную травку перед ним на стол положите. 
Так и сделали гонцы, как приехали они к Ивану Бесстрашному. Слова ему не сказали, а перед ним пучок сухого чебреца на стол положили. Запах его сразу учуял Иван Бесстрашный - и тут же он гонцов спрашивает: 
- А чем это пахнет? 
Они ему в ответ: 
- Травой чебрецом, какую тебе родина и тихий Дон-батюшка в подарочек прислали. 
Спали тут с Ивана Бесстрашного татарские чары. Схватил он свою острую шашку, побил стражу, что к нему татарский царь для почета приставил. Побил и ускакал с гонцами на тихий Дон. Не один раз после этого Иван Бесстрашный вместе с другими казаками крепко бил татар и всегда говорил своим верным друзьям-товарищам: 
- Не верьте никогда врагам. Не ешьте их хлеба и соли, не пейте вина - от этого вам добра не будет, а только одно худо. Всегда помните о верных друзьях-товарищах, о родных отце с матерью, помните и никогда не забывайте о родите, что вас вспоила и вскормила. Спасибо вам, друзья-товарищи, что вы меня навеки от хитрых вражеских чар избавили.

Дар Ермака.

У Ермака Тимофеевича было два брата. Сам он третий - меньшой. Старшие братья лес рубили, вязали его в плоты и тем они себе насущный хлеб зарабатывали. Был Ермак еще парнишечкой, жалели его братья и тяжелой работой не утруждали. Но Ермак не сидел сложа руки, помогал он братьям, варил им кашу - был у них за кошевара. Так шли день за днем и год за годом. Вырос Ермак Тимофеевич, возмужал. Вошел он в силу и говорит братьям: 
- Не по мне это дело: лес рубить и вязать его в плоты. 
А братья ему в ответ: 
- Мы тебя к нему и не неволим. Хочешь - иди и ищи себе такое дело, какое тебе и по душе, и по сердцу придется. 
Пошел Ермак по русской земле гулять. Пошел он искать себе такое дело, какое бы ему и по душе, и по сердцу пришлось. Повстречался он в пути с Иваном Кольцо - и стали они друг другу верными товарищами. Идут они и видят, что много зла и неправды повсюду господа да бояре творят. Много народа в острогах и в темницах томится. Напали они на один острог, освободили из него всех узничков и невольничков - и пошли они с ними на матушку-Волгу. Справили себе легкие лодочки и стали на боярские да на купеческие корабли нападать. Все, что Ермак Тимофеевич у бояр да купцов возьмет, то все он бедным людям и раздает. И шли к нему все подневольные и господами да боярами обиженные. Собралась у него большая дружина. Целое лето гулял Ермак Тимофеевич по матушке-Волге, а когда подошла осень, задумался он крепко. Спрашивают его товарищи: 
- О чем задумался, наш славный атаман, о чем ты так закручинился? 
- Как же мне не думать, как же мне не кручиниться, - отвечает им Ермак, - где будем, братцы, мы зиму зимовать? На реку Яик идти - переход велик, в Киев-город итти - нам с вами не с руки. 
Собрал Ермак Тимофеевич всю дружину, и порешили они к Строгановым-купцам пристать. Русские города да села от лихих татар стеречь. Перезимовали, и говорит Ермак Тимофеевич Строгановым-купцам: 
- Это не дело: сидеть и ждать, пока на нас татары нападут. Лучше я сам на них со своею дружиною пойду. 
Дали ему Строгановы-купцы оружие огнестрельное. И пошел он со своею дружиною на татар. Одолел он их: все сибирские земли от них очистил. Очистил Ермак сибирские земли от татар и шлет своего друга и помощника Ивана Кольцо к царю Ивану Грозному. 
Приехал Иван Кольцо в Москву, пошел к царю Ивану Грозному, а тот его к себе не допускает и через своих слуг так говорит: 
- Я с тобою, Иван Кольцо, говорить не буду - пусть ко мне сам Ермак Тимофеевич едет. 
Ни с чем вернулся к Ермаку Тимофеевичу Иван Кольцо. Поехал в Москву сам Ермак Тимофеевич. Допустили его в царские покои к самому царю Ивану Грозному. Вошел он к нему и говорит: 
- Вот я к тебе приехал - подарок привез, но не тебе одному, а всему русскому народу. Подарок мой - сибирские земли. Прими их, и пусть ими русский народ вечно владеет. 
Принял царь Иван Грозный сибирские земли и говорит Ермаку: 
- Проси у меня себе все, чего хочешь... 
А тот ему отвечает: 
- Ничего мне не надобно - ни золота, ни серебра, себе я богатства не ищу. Пусть русский народ сибирскими землями владеет да меня, казака Ермака Тимофеевича, всегда добрым словом поминает.

Суворов и бывалый казак.

Как-то раз поздно ночью Суворов свои посты осматривал и часовых проверял. Идет он по лагерю, а навстречу ему немецкий генерал. Поздоровался он и спрашивает у Суворова: 
- Что вы, русский генерал, в такой поздний час по лагерю гуляете? 
Посмотрел на него Суворов и улыбнулся. 
- Для русского человека никакой час поздним не бывает. Ему само дело время указывает. А скажи лучше - вот ты чего здесь прогуливаешься? 
Немецкий генерал приосанился и приободрился: 
- Не снится мне: жарко и блохи кусаются. Вот и решил я по свежему воздуху походить, самую что ни на есть малость прохладиться. 
Поглядел на него Суворов и головой покачал: 
- Иль ты, барин какой! Ты вот ни жары и ни холода не бойся, для победы ни себя и ни своих сил не жалей. 
Посмотрел немецкий генерал, посмотрел на Суворова да и говорит ему: 
- Я люблю больше отдыхать да на мягкой перине валяться. Это куда лучше, чем через силу работать; для трудов у меня солдаты есть. 
А Суворов за словом в карман не лезет: 
- Каков генерал, таковы у него и солдаты. 
Заспорил немецкий генерал, своих солдат он расхваливает. Слушал его Суворов, слушал да и говорит ему: 
- Давай это лучше на деле проверим. 
Подошли они к первой палатке. Возле нее костер горит и при его огне казак своему коню сбрую ладит. Спрашивает его Суворов: 
- Ты чего, казачок, делаешь? 
- Да вот заранее, пока я на досуге, коню сбрую лижу, а то в походе не до нее будет. Сами ведь знаете, что у казака всякая вещь всегда в приборе должна быть. 
- Так-так, казачок, верно!.. 
Немецкий генерал молчит - ни слова, а Суворов опять у казака спрашивает: 
- Ну, а теперь, казачок, скажи: какое ты для себя дело самым главным считаешь? 
Казак глазом не моргнул: 
- Первое у меня дело - коня накормить, водой его напоить, ружье почистить да шашку наточить. И главнее лишь только одно: всегда быть к бою готовым да врагов своей матери-родины нещадно быть!.. 
Не вытерпел тут немецкий генерал: 
- Как же, как же, а наварить себе пищи, лицо и руки помыть и всю ночь пробыть в постели - без этого мои солдаты не могут. 
Засмеялся казак: 
- Да это самые последние у меня дела. Коли нужно, так на сухом фураже целый год прожить могу. Лицо и руки росой вымою. А постели мне за собою не возить. Землю постелю, небом оденусь, а седло у меня в головах. 
- Молодец, казак, - похлопал его по плечу Суворов. А потом к немецкому генералу повернулся и сказал ему: 
- Твоим немецким солдатам далеко до наших русских воинов. Нет у них ни выносливости, ни смекалки, пусть сколько они ни стараются и чего ни делают - им никогда с русскими богатырями не сравняться. 
Сказал это Суворов, повернулся и пошел к себе в палатку спать. А спал он всегда крепким богатырским сном, и никогда его ни жара, ни блохи не тревожили.

К кому за советом обращаться.

Случилось это во время войны с турками. Русские войска в горах дошли до ущелья. Глубокое это ущелье: настоящая пропасть, и обойти его никак нельзя было. Остановились русские войска, стоят и вперед не двигаются. Сидят за этим ущельем турки, на русских поглядывают и думают: 
- Все равно им его не перейти. 
И так они в этом уверились, что и часовых перестали выставлять. Две недели русские войска возле этого ущелья стояли. Несколько раз за это время генералы собирались. Совет держали, но никто из них ничего придумать не мог. Случилось тут приехать Суворову. Все генералы к нему. 
- Скажи нам, как русским войскам через ущелье перейти? 
Задумался Суворов, подумал, а потом и говорит: 
- Сам я этого не знаю, но вы немного обождите, я вот сейчас выйду, позову русского солдата. Вы у наго спросите, как это сделать, и он нам на это самый верный и точный ответ даст. 
И Суворов тут же, недолго думая, вышел на крыльцо. Глянул вдоль улицы, увидел простого казака и к себе его позвал. С ним он к генералам прошел, а те его и спрашивают: 
- Не знаешь ли ты, казак, как через ущелье перейти? 
- Знаю! 
Тут его все обступили. 
- А если знаешь, так говори!.. 
А казак им в ответ: 
- Да вы не очень-то беспокойтесь, - я сам все сделаю, дайте мне только веревку подлиннее. 
Дали казаку веревку. Он ее взял, к одному концу привязал камень и пошел к ущелью. Подошел к нему, привязал камень и пошел к ущелью. Подошел к нему, на другой стороне его заметил дерево, стал напротив него и бросил камень вместе с веревкою. Упал камень, веревка вокруг дерева крепко-накрепко замоталась. Натянул он ее, как струну, себя другою на всякий случай перевязал, закрепил и через ущелье перебрался. Устроил он канатный мост, и по этому мосту все русское войско быстро и хорошо перешло. На турок оно ударило и все их силы разбило. 
После этого русские генералы собрались, позвали они к себе простого казака и говорят ему: 
- Спасибо тебе, что ты своей смекалкой и своим острым умом помог русскому войску, через неприступное ущелье перейти. 
А он им в ответ: 
- Не за что мне спасибо говорить, не я это придумал, а мне отец мой сказывал, а ему его друг-однополчанин, а тот от других людей слыхал. Да что там говорить про это дело, его весь народ знает.
Не вытерпел тут Суворов, не дал он простому казаку речи закончить, перебил его: 
- Правильно ты сказал - весь народ. Он этот русский народ, многое знает, до всего своим острым умом доходит. - И тут же оборотился к генералам: - А вы у него житейской мудрости и знанию учитесь, почаще обращайтесь за советом к народу, и всегда вам на любой в жизни случай, как бы он труден и мудрен ни был, этот русский великий народ свой простой и точный ответ даст.

КАК ВОЙСКО ДОНСКОЕ С ЛЯГУШКАМИ ПОССОРИЛОСЬ.

Довелось казачку аднаму кашеварить в летних лагерях. Вот поехал ен за вадичкой для сотни на источник.
Смотрить всплываить лягва, на башке карона. Казак ей:
-Давай скареича поцалуемся, в девку как превратишься так и абженимся, да шибче, а то ить я на службе.
-Який шустрый. По быстрому яму оооу захателась. Не выйдеть. Я ваш казачий народ страшнецкой ненавистью ненавижу, апосля таво как дед Щукарь сеструшку маю сварил и казачью скармил. Давненька тута абжидаю каво из чигуней вылавить для абъявки. Сабираюсь на войска ваше иск в Гаагский суд падавать за енто преступление. Вишь пыль в степу паднялась? Ета маи аблакаты едуть.
Тута и джипы прикатили, из их аблакаты высыпали, бумажки падаставали и давай страчить.
-…И осьмнадцатое мое требование. Пущяй «Данския войскавыя ведамости» некралог сяструшке апаблекують на два разварота.
Девятнадцатое – пущяй Войска ваше с низу до верьху и сверьху донизу все с малыми детушками тож пакаиться за енто живаглотство.
Двадцатое -….
Вскорсти и аднасумы прибыли шукать братишку, а за ими начальствие пажаловало.
Гиняралы – атаманы как услыхивали такия ужасти, в ноженьки лягве павалилися, ползають, чирики ей грязныя цалують, просють не губить Войска Донское. Раздавили бы гадину, да аблакаты рядашком, ачечками блистять.
А та злыдня ишшо падначиваеть:
-Там ноне хранцюзики председательствують, дюжа ишшо на вас абиды за Банапартия таять. Ани вам по полнай катушке присабачать…
Так и расстроилась дружба прамеж лягушкав и казаков. А ране брешуть не было большай любви как между ими.

МАША И ВЯЛИКАН-ЛЮДОЕД.

Атпустили Машу из казачьяво кадетскаво корпуса за харошее паведенье в увальнительную. Ана привыкла у лесу шалыганить. Туды и в етот раз падалась. Идеть и видить вяликан- людаед когось поидаить. Маша яму шумить:
-Ты чиго тваришь, репа твая тупая?
Вяликан аглядаиться:
-Сичас и тябя сжую замухрышка, ежели не свистнешь громчее мяня.
-Лады, ты толькя зенки закрой, а то вылетять гляделки.
Вяликан паслушался, а Манюня яму нагой зарядила туды куды дюжа больна.
-Ну, што, выиграла я, ты – бодибилдинг несчастный, али ишшо свистеть?
-Не…не…хватить красавица. А ты часом не из сотни гинярала Шкуро, видь папаха у тябя, чую, бирючья?
-Да не, ета хобби у мяня такое, я тута, у лесу, бирюков голыми руками забиваю. Всю родову адела. Ну, што пашли недаделок, да тябя в гости, хату пабачить, иде ты абитаишься. Могет там ишо из братов тваих хто абитаить, хачу пазнакомиться.
Вяликану делать неча, ен и гутарить:
-Ладноть, прынцесса, толькя давай дубов наламаим для ачага.
-Ущербный, ты рази не знаишь, женщины – сазданья нежныя, тяжкий труд не про нас. Пшел, впередь и не скули, а то двоечку прабью тябе по брюху.
Пришли до вяликанова куреню, Маша рявизию навела, што была из сладкаво все слупила и кличет людаеда паближе падайтить:
- Инвалид умственный, буду тяперь тябя жизни лишать. Ты думаишь, Манюня дюжа добренькая и што Манюня забыла за «замухрышку». Атарву тваю пустую башку суслик –переросток и будим с девками в мяч ганять, а то нас ребяты в сваю футбольную каманду не беруть, брешуть, што мы – слабый пол.

СКАЗКА О ХРАБРОМ КАЗАЧЬЕМ ГИНЯРАЛЕ.

Сбежал от одного казачьего гинярала казак. Перешел к суседскому, тот видать проставлялся чаще. Остался гинярал совсем без казаков, и с горя ряшил в лесу побрадить, голаву освяжить, птичкав послухать.
Бредеть, мядалями грямить: грюк – грюк. А неподалече, в чащобе, бирюк скучал. Услыхал он стук – грюк, зарадовался: «Видать, карова кака в лясу заблукала, ишь боталом грямить . Побягу, поснидаю».
Побег бирючек, и как увидал, какого яму пузана Господь послал, ня выдержал, подвыл от радости.
Гинярал ета услыхал и враз, как робенок, на деревце и заскочил.
Бирюк яму гутарит:
- Слязай, волк, будя в игруни играться. Я ить чичас, братишкам по сотику брякну, ани мяне в раз бензопилу притаранят. Тябе тады хужей будеть, тады я тябя медленней пережевывать буду, а так зараз без болей заглону.
Гинярал мозгует: «Бирючек, то дяревня темная, чичас я яво быстренкя в омман ввиду. Прыгну на няво сверьху и в бурсачок раздавлю».
- Ты, бирючек, - ето уже волчику он в слух шумит, - встань под деревом, да рот раззявь, а я тябе сверьху прямки в желудок и заскочу.
Бирючек в согласье пришел, да толь в последнюю секундочку и отбег, он жа не лох какой.
Гинярал ушибся, ляжит, стонет. Сотняжку бирюку суеть.
- Накось Катю, слятай в аптечку. Анальгину мяне приволоки.
Бирючек сотняжку взял да и побег. А потом кумекает: «Дурной я штоля, чиго побег…», - и скореича обратки. Туды зыркнул – пусто, сюда зыркнул – пусто. «Ну, - думает, - не заревать мяне седьни».
Как вдруг из-за кустиков гинярал шумит:
- Бирючок, я тута, от мухов спрятался. Ты лякарство притащил?
-Како тако лякарство?!!! Тяперь я исть тябя буду. Давай скидовай сапоги, а то я каблуки и подметки дюжа жавать не уважаю.
Гинярал торопится, спяшит. Да из-за пуза, не шибко ета получаиться.
Бирюк не выдержал и подбег помочь. Зачал тянуть, да сорвал в раз, отлетел, о камень вдарился и челюсть сябе вставную расшиб.
- Ну, - гутарит он гиняралу, - отсрочка тябе вышла, покуда мяне мой личный дантист Иван Соломоныч новую челюсть не сробит, гуляй. Вот тябе визитка моя, позванивай чащей. Как сделают зубы мне новые, сообчу, придешь. Ты ета, в ментовку не хади. Людей не смяши. У них туточки, в лесочке, база омоновская, дык ани мяне итак за крышеванье десятину от зарплат сваих отстегивають. Да, ишшо, кетчупа захвати с чили –перчиком. Я мяса вот так, с соусом уважаю исть…
Толькя вить омманул апосля гинярал бирючка. Без кетчупа явился, не испужался. Какой храбрецкий гинярал…был. 

КРАСАВЕЦ И ЧУДОВИЩЕ.

Ехал войсковой атаман со своей конвойной сотней по станицам, поглядеть как справно казаки выполняют яво последнюю директиву под кодовым названием «Казак-мусорщик – это звучит гордо». Не отлынивают ли где, все ли по посадкам, лесополосам прибрали, а то можно за ето дело и нагаек выписать. Едеть, сам собою любуеться, усы у яво – во!, грудя колясом, и вся в хрестах да мядалях до самого пупа, бабы так и млеють. Конвойцы яму всякие кунштюки из джигитовки на кониках выделывають, станишные атаманы столами накрытыми встречають, уважають знать. И-их, хараша жисть!
Вдруг, откель не возьмись, карлица сморщенная объявилась, прытка дюжа. Конвойцев обомлевших растолкала, схватила атамана в охапку и бяжать, добяжала до дыры в земле и раз в нее и занырнула вместе с войсковым. Конвойцы даже шашков выхватить не успели, стоять толькя зенками хлопають.
Войсковые старшины все всполошились, не знають и делать тяперь чиво: «Как нам без батюшки нашево?». Звонють туды, звонють сюды. Всех на уши подняли. До самого главы государства дошли. Дюжа тот прогневался: «Да, как вы такие-сякие братишку мово не сберегли, за Полярным кругом у мяня цалину осваивать будитя, а не казачества возрождать, штоб из-под зямли достали в кратчайшие сроки и доложили».
Все сыщики, Пинкертоны на ногах, яму ету в акруженья взяли, а залесть туды дураков нету. И догадалси хто из войсковых старшин к бабушке-вядунье зайтить. Та картишки перекинула, на компьютере чивой-т полазила и гутарит: «Бяда, дюжа красивый мужчина атаман, влюбилася в няво сама королевишна гномов и для удовольствия свово и схитила. И томиться он у няе тяперь в подземелье. А как туды проникнуть, в Интернете сами пошукайтя, у мяня и так сваих дялов валом».
Пригорюнились старшины, а потом седенький такой, сухонький и гутарит: «А чиво мы грустим, господа, дадим-ка приказ Илюшке, пущяй он и мудрствует, на то он и простой казак, а мы ахвицера. А сами завеемся по бухветам, рявизию навадить». Как поряшили так и сделали. Вызвали Илюшку и заданье яму дали.
Илюшка парень не дурак был, здря штоля всю жисть в станице прожил, знал как турлука из грядков выливають. Нагнали яму пожарных машин и стали день и ночь в ту дыру лить. Льють-льють, и на чатвертые сутки показалась из дыры две головы: карлицы и атамана. Та из норы, скок, и бяжать, а своей дабычи из ахапков не выпущяеть. Илюшка на конике за ней, шумить: «Брось, окаянная, брось нашто он тябе, а то срублю». Нагнал и давай рубить, а та дюжа вертка, никак не попадеть, все мима да мима. Тут войсковой не сробел, достал патихоньку из кармана парфюм хранцузский и карлице в зенки, вжик, та и апешила, тут ей Илюшка голову и смахнул. Атаман на сваи ножки вскачил и бягом до старшин, одной рукой обнимает милых друзьяков, другой хресты им вешаеть. Вить, сколь исстрадались, бидняги, без няво. Апосля посадились они в джипы и толькя их и видали.
А Илюшка ту дыру рыть зачал, рыл-рыл и докапалси. Бункер ето был армейской, на случай атамной вайны, а карлица та, тогда ишо девка здоровая в нем службу нясла, охраняла да посля Советской армии не стало про няе и забыли. Сидела ета прапорщица боле пятнадцати годов в адиночестве, все кансервами питалась, адичала савсем, а тута красавца казака увидала и в галаве у ей помутилась.
Вот, какие дяла, браты бывають. По нонешним временам, не толькя девкам красным, но и войсковым атаманам, ежели они дюжа красивые, ходить по улицам стало опасно.

МАКСЮШКИНЫ ЛАМПАСЫ.

Максюшка Ильинов убогонький был: горбик у няво да ножка правая хроменькая. Недоглядела маманькя за ним в малолетстве, сронила. С тех пор и маялся он. Дюжа яво ребяты станишные дражнили. Увяжится он с ими играть, а они надсмехаются: «Куды ты, Максюшка, лезешь, какой ты казак, ты не толькя на конике, на хворостине верхи не проедешь. Ты, мамане перескажи, пущяй она тябе лампасики со штанишков отпорет, в мужичье званье тябе перведет». Посмеються и убягут играть на Бузулук.
Дожил так Максюшка до пятнадцати годов, покуда не прокатилась по округу Первая конная и погнала обескровленные казачьи полки на юг. А через пару дней объявился в станице карательный отряд. Все сплошь желтолицые да косоглазые и командер у их белый как глист, не то герман, не то чухна.
Собрали сход и бялесый гутарить стал: « Фи есть бунтофщик протиф Софетский фласть, и за это я буду фас жестоко раскасачифайт. С сегодняшний день фсе касачье отменяйт. Запрещайт гафарить: «касак», «атаман», «станица». Запрещяйт носить касачья форма: фуражка, лампасы. За непослушанье, по фоенный фремя – расстрел...
Утром встал Максюшка позоревал и ряшил на майдан сходить, узнать последние новостя. Маманкя яво не пущяет: «Максюша, роднай, дай хучь лампасы спорю. Сердце болить дюжа, как бы худу не быть». Максюша отстранил яе и гутарит: «Право, мама, ребяты засмеють. Казак я али нет».
И почикилял до майдану да попался до глаз бялесова. Стоит тот ручки потирает, надоть, дескать, прямер показать, что не шуткует. Зашумел глиста: «Тофарищи Фан и Сун, хфатайт, касакен, вырезайт на нагах ему лампасы». Налетели желтолицые, стащили шаровары с Максюшки и сноровисто вырезали яму прямо по живому мясу лампасы.
Ляжит Максюшка весь в крави и смеется. Закричал, затопал ногами бялесый: «Чего ты радовайтс сфинья?» А Максюшка гутарит в ответ: «А тому, что никто мяня тяперь в мужичья званье не перяведеть, лампасы казачьи тяперь навек на мне».
И сказнили желтолицые Максюшку лютой казнью. А ночью ударили в станице набат, и началось восстанье, и побили бабы да старики весь карательный отряд. И стала станица свободна на несколько дней…

ДЕДОВА ШАШКА.

Батяню Мишкинава убили в Ерманскую, а дедуня ушел партизанить с казаками хорунжего Урюпинскова. На прощанье поцеловал он Мишку и гутарит: «Не магу я, внучек мой балезнай, глядеть, как коммуния зорит церкви Божия и изводит народ мой. Ты, прости, за ради Христа, внучек, что оставляю я тябя однаго с бабами, вырастишь да поймешь. Казак, Мишка, значит, человек вольнай. Лучша слава казачья, чем жисть сабачья». Смахнул дед набяжавшую слезу и ускакал за уходившей сотней.
Да нядолго хорунжий атаманил, скружили партизан красные эскадроны да покосили с тачанков развернувшихся в лаву казаков.
«Никто, не ушел», - засмеялся комиссар, кагда привязли большаки на хутор, на быках, набитых.
Загаласили бабы. Глядить Мишка, а дедуни то и нет сряди мертвяков.
Утек он тады в степ, долго блукал, пока не увидал, что над адним кусточком ворон вьеться и понял, человек там, должно быть дедуня. Подбяжал, а там и взаправду родимай дедушка. Весь изранетый, пулями посяченный, толькя шашку он не бросил, крепка яе в руке сжимает. Увидал Мишку обрадовался и гутарит: «Спаси Христос, кравинушка моя, что не дашь воронам да бирюкам тело мое растащить. Окружили нас краснюки, Мишка, и зачали шуметь, штоб сдавались мы, да никто из нас слабости не дал. Помолились мы и пашли на их и вел нас на пуляметы андел Божий, и приняли все маи браты смерть мученецкую и Царствие Небесное. Ты, запомни, кровь мая, как должно казакам помирать, деточкам сваим обскажешь потом», - захрипел дед, вытянулся и затих.
Попробовал Мишка вытянуть шашку из дедовой руки да не смог, так вместе с шашкой и схоронил яво в роднай степи.

КАЗАК ПАШКА – ВОЛШЕБНАЯ РУБАШКА.

Шел казак Пашка домой, в родный хуторок Порубежной, на побывку. Воявал он с бусурменами, в Кавказских горах, а тапереча вышел яму от их высокоблагородий отпуск. Идтить яму пришлось пешки, не ходил боле в етот хуторок ни автобус, ни кака другая самодвижущя техника. Идеть, глядь, а под кусточком, старичина ляжит, разлегси как городовичня на пляжу, в знойнай день. Пашка яму и гутарит: «Здоров днявал, дедуня, ты че тут ляжишь: смертя ждешь али солнечну ванну принимашь?»
Заплакал дедуня: « Яе родную жду, спасительницу, нету мне боле житья на етом белом свете»
«Здря, ты ето, батя, ну-ка, гутарь, шибче, о сваей бяде, могет я чем тябе помащи окажу», - подымает яво казак.
«И чем ты мяне радимай подмогнешь, и сам гляди, смертю, за мяня старичину примешь. Ну, а коли интересно,слухай. Появился у нас на хуторе Идалище, жил тиша воды, нижа травы, как наш войсковой атаман, покудова сродствие яво не наехало, тады стал он у нас на хуторе замест барина. Вот приходить он ко мне и гутарит: « Тябе дед, на кладбищу пора уже, на постой, а в курене тваем, мы дом вяселый откроем, будут маи кунаки здеся с вашими девками и бабами увеселениям предоваться. А тяперь, пошел отседа». Вот какия новастя, на хуторе Порубежном».
Засмеялся Пашка: «Ну, дедуня, сягодня же будишь исть бляны с каймаком у сябя в курене. Пошли, я им спокажу как дядов наших забижать».
«Поряшат, тябя, сыночек, вить у них и винты есть, а у тябя лишь шашка одна на боку тяляпаиться», - тянет яво дед назад.
«Не боись, отец, и шашка у мяня дюжа востра, да ишшо и рубаха у мяня заговорена, яе ни одна пуля не возьмет», - пошел Пашка на хутор, шашка наголо и ходу, к дедову куреню, поганые яво увидали, визжат, из ружьев пуляют, а Пашке хучь бы че, пули яво не бярут, порубал всех абреков, как лазу, лишь один ранетый до Идалищя уполз и все яму рассказал. Услыхал Идалящя про волшебну рубаху и завет к сябе красну девку Марфутку: «Распознай, деваха, в чем казачий сякрет и чем Пашку ентого взять можна. Распознаешь будит тябе от мяня цельная сотня рублев, а нет поплывешь ты по Хапру, аш до станицы Слащевской».
Марфутка девка была видная, да ишшо напарадилась, и пошла к казаку Пашке бяседы разводить. А для девки нет ничаво слаще добраго казачины, и так Пашка ей спонравился, што ряшила она Идалищу в омман ввясти. Как побегла она к няму, так и гутарить: «Ету чудну рубашку оччинна даже запросто прострялить можно, ежели ружжо толченными конфектами зарядить, тады и смертя ентому окаянному Пашке придеть».
Дюже Идалище на Пашку злой был, за братишков сваих пабитых, он быстрей конфект натолок и отправилси в Пашкин курень: «Ну, гяур, пришел тваей жизни маладой предел, мались сваму Богу и получай», - и как пальнет талченными конфектами, а Пашка стоит и смиется: « Я сваму Богу помолился, тяперь твой черед». И шашкой яво надвое развалил, как когда-то прадед учил, бывшай вахмистр дявизии гинярала Маманта.
Прошло какое-то время, как казак хутор ослобонил, вот ляжал Пашка с Марфуткой под кусточком, в игры разные игрался и дюже у бабы загорелось тайну яво распознать, она яво и пытает: «Пашенька, касатик ты мой, расскажь мяне че у тябя за рубаха така расчудесна». Рассмеялся Пашка и гутарит: «Да, ето я со службы умудрился бронежилет стащщить, как чуяло мое сердечушко, что дюже он мяне пригодится».
Вот нашей сказочке и конец пришел, а не любо не слухай, бряхать не мяшай.

МЫШКА-КАЗАЧИШКА.

Мышка-казачишка.

Сказочка для маленьких казачков

Ехала сотня по степу. Встречаить их мышка и гутарить: — Возьмитя мяня, станишники, за Казачий Присуд с большаками биться. А то краснюки по хутарам все зярна и снедь паатымали дажа нам, мышам исть стало нечиво.

Казачий Присуд, жаль моя, ето земля, которую Господь Бог даровал нам за то, что были казаки самые первыя яво защитники, а большакикраснюки али коммуния — ето враги Господа, и патаму была у них жаланья пагубить казаков от старых дедов до малых детушек.

Прибыла сотня на вайну — с ими и мышка-казачишка.

До етаво чатыря года бились донцы с германцами. Многия храбрецкия казаки слажили сваи чубатыя головы в битвах. Устали донцы и омманули их краснюки, сбряхапи — вайны боле не будить, сдавайтя оружье, будить мир. Казаки их и послухали.

Тяперь коммуния из пушков и пулеметов содить.

А у казаков толькя шашки, им ба да красных толькя добраться, тада супратив их нихто не устаить.

Видить мышкаказачишка — казакам голов не поднять, пули так и свищуть. Бонбы-снаряды рвуться.

И папалзла к пушкам, што казаков губили. Ана ить маненькая, яё и не видать.

Дапалзла и как загичить дюжа сильна. Паника зачалась. Испужала коммунию. У страха глаза велики. Людям невисть чиго пакажится.

— Казара прарвалась, — вапят, — всех режуть. Никаму пощады не дають. Спасайся хто может!

И бяжать аттель. Ваяки.

Мышкаказачишка пушки верёвкой связала и приташшила к донцам. Вдарили из их казаки вдогонку по коммунии и погнали её аж за станицу Островскую. А ета станица самая крайняя по ряке Медведице, на границе земли нашей — Казачьего Присуда — Всевеликого Войска Донского.

Долгия месяцы шли жастокия сраженья и баи. Дюжа многа была врагов. И зачали под их натиском сотни наши атхадить.

Вот вырубили казаки в бою под станицей Кумылженскай полк красных курсантов и пригорюнились. Пашка Скасырсков шашку в ножны вложил и шумит:

— Мы адин полк краснюков сничтожим, а замест яво десять появляються. Уже и отец мой, и дед, и оба братунюшки сгибли на ентой вайне. А вить я паследний в раду асталси. Сеструшка да маманюшка ляжать радимаи в растрельнай яме под Урюпинскай.

Мышкаказачишка успакаиваить:

— Не горюйтя, ребяты. Надоть нам самых важнецких большаков пагубить, тады вайне и канец. Я маленькая, я пракрадусь и самово Троцкого зараз истреблю.

А Троцкий, сыночка, был сряди каммунии самых главный камандер.

Сказано — сделано. На станции Себряково бранированный поезд стаял, аттель таварищ Троцкий франтами камандуеть. Падаждала мышка-казачишка, када дверь бранираванную распахнуть, штоба правизию загрузить и в карзинке с калбасами внутрь папала. Между нагами деньщиков праскачила и видить — ачкастый над картой скланилси, стрелки рисуеть, флажки двигаить, заработалси, ажник па старанам не смотрить. Мышкаказачишка маузер свой дастала и Льву Давыдовичу (ета иво имя такая была) в спину тычить, двумя лапками держить. Тяжёлай же.

— Пиши, четырехглазый, капитуляцию. Троцкий ачёчками заблестел, хмыкнул и на

бамажке чигойта намарал и мышке пратягиваить. Та маузер и апустила, лапухнулась значить, штоба бамажку принять. Тут таварищ Троцкий и саданул яе из дамскаво браунинга, што сряди дакументов прятал. Усю абойму, штоба наверняка. Закачалась мышкаказачишка и гутарить:

— Пращяй, родный Тихий Дон. Пращяйтя, братыказаки. Пущяй сгинем мы все в барьбе за Присуд, но СЛАВА КАЗАЧЬЯ будить жить вечно...

И была и есть — то правда, ребяточки. И скрежещють зубами лютуя враги, и жгуть агнём, и моргать голодом, заливають грязью, но не могуть сламить ани ничем КАЗАЧЬЕЙ СЛАВЫ...

Вывалакли чекисты тело мышки-казачишки да аврагу, куцы ани расстрелянных казаков, што в плен ранетые взяты были, скидавали — и сбросили туды.

Как свечеряло, до аврага бабуня пришла, унучека сваво запрапавшего на вайне шукаить. Ёна и услыхала, стонить хтось. Так ана мышку-казачишку и спасла. Выхадила патаясь. Бурсачков напякла. В путь дарогу снарядила.

— Ты там пярядай маим дарагим сынам, мышка, што ждём не даждёмси мы Радную Данскую армию, када асвабадить ана нас из праклятой неволи. Силов уже наших нет терпеть мученья. Пущяй вазвертаються ани паскарей с Пабедой...

РОДНЯ.

Родня

— Господин атаман, тут архивист наш вайскавой Денис Мирмидонский, што сидел за подделку ценных бумаг, дакументик адин антиресный абнаружил. Как разик к визиту амяриканскаво прязидента. Прочтитя.

— Чудна, чудна. И пичать вижу истарическая?

— Зам Ваш Нарцисс Нарциссович, пожертвовал за ради общяго дела древнюю йену из сваей коллекции.

— А ета?

— И ета ряшилось само сабой, прядставьтя, Денис етот самый Мирмидонский как дакумент абнаружил и ряшил на радостях в Дану ахлануться да под катер и угадил..

— Мистер президент, выслушайтя, за-ради Христа, — нарушая регламент и расталкивая опешившую ахрану донской атаман зашумел визитёру, — разряшитя Вас азнакомить с сим любопытным документцом, абнаруженным в архивах Всевеликого Войска Донского. Американец повелительно взмахнул рукой и наиглавнейший казак развернув папирус, таржественна зачитал:

«Во время правления благославеннейшего ампиратора Всероссийскаго Николая Второго в составе миссии в Абиссинии находились казаки-конвойцы. И вот между наиславнейшим из них войсковым старшиной и прекрасной дочерью негуса Флорой Квазимод разгорелась тайная страсть. И када негусу принесли плод этого романа и явили перед яво очи храброго старшину, то воскликнул казак: О-ба-на. И развесилился негус Абиссинии и стал на все лады павтарять: О-ба-на, — поряшив што есть ето казачье прозвище яво внука. И повелел Лев Эфиопии впредь всех потомков от этого союза прозывать Обана, но по глухости придворного писаря в указе появилось — Обама», — вот и пичать есть, — атаман потряс папирусом.

— Господин атаман, — затараторил переводчик, — мистер президент поражён данным саабщеньем, к сожалению, ему ничево не известно о происхождении сваево рода и он очень рад узнать эту информацию. И еще мистер президент интересуется, существуют ли в России ишшо потомки тово славного войскового старшины?

— Батька, там наш прязидент и премьер из под тишки кулаками гразяться, — зашипел преданный Пеликанов.

— Няхай, — кинул вайскавой Нарциссу Нарциссовичу.

И на павторный вопрос преводчика с сияющим лицом ткнул сябя пальцем в грудь.

КАК ПОД ГРУШЕЙ.

Как под грушей

Знаяте ли, атчиво у старого казака Гярасима Дёмочкина набегает на глаза сляза, када заслышит ён старинную песню «Как пад грушей, грушею»? Нет? Тады слухайте.

Асвабадил казачий гвардейский корпус ат гярманцев город. И дала камандавания бойцам роздыху на пару дяньков. В свабодную минутку сел Гяраськя у деревца, в тянёчке, вспомнлась яму радная станица и заиграл ён любимую бабанькину «Как под грушей, грушею...»

Вдруг слышь, задишканил хтось:

Да-там-сидела-па-ра-чка

Казачок-да ба-ба-чка.

Па старанам агляделси служивай. Видеть, да ета тюленёнок.

Станишник дюжа в изумленья пришёл.

— Аткель, — гутарит, — ты, тюленья морда, нашу казацку песню знаишь?

— Дык ат стоража запарка. Стораж у нас был из данцов. За то, шта не давал звярей в Рейх вывезти, яво праклятыя фашисты три раза танком переехали. Ён завсегда как взгрустнёться тожа ету песню играл, а как весяло, то «У сотничка во дваре» али «Как у нашево саседа».

А теперя адин я асталси. Када эсэсы приехали с сабаками за животными, дык я в бассейн занырнул паглубжее и забилси.

— Ты баявой малый. Вот што я маракую. Полязай ка мне в карман, будем с табой фашистов-сабаков бить да песни играть. А посля вайны я тябя забяру до сябя в станицу, у нас знаишь пруд какой! А то ты туточки с галадухи памрёшь. Тюленёночек сагласилси.

Как на привале казаки, Дёмочкин пасудинку какую сыщеть, вады плеснёть, тюленёночка выпустить туды. Зачнуть ани вдваем песни играть, а Гяраськя с им ишшо кучу разучил, пабрасають станишники сваи дяла и слухають. Дажа сам товарищь комиссар не брезговал.

Так и прашли вместя до самого городу Бярлину.

А када капитуляцию абьявили, тут гулеванья зачалось. Гяраська с братами в пляс пустилси.

И тюленёночек с ими. Радуется. Вдруг видеть, на ратуше зайчик бляснул. Снайпер — «вервольф» недабитай в аднасума выцеляить. И бросился прямки пад пулю, закрыв Гяраську сваим телом.

Вот пачяму, рябятки, не могёть без слез слушать ету песню старый казак Гярасим Дёмочкин.

СКАЗКА, РАССКАЗАННАЯ БАБУШКОЙ СВОЕМУ ВНУЧКУ-КАЗАЧОНКУ.

Когда сотворил Бог небо и землю, и всё, что на ней произростало, и отделил воду от суши и указал рекам путь ихней, вот и потек тогда Дон наш батюшка от Иван-озера к морю Азовскому. И расселились тогда же казаки по Полю Дикому, по степи казачьей, по Дону по реке. И послал тогда Бог Оленя, зверя доброго, казакам в степь, в знак того, что добро он казакам хочет и что быть тому Оленю у казаков знаком Божьяго к ним благоволения.И не свелел Бог казакам на Оленя охотиться, а Оленю у казаков пшеницу топтать. Зимой же, когда занесет всё снегом, и нечего Оленю есть будет, нехай он в первый же курень заходит, всего ему детишки натащат. Вот так и жили они, казаки и олени, в дружье доброй. И много лет над землей пролетело, и много снежных зим прошло, и была в степи жизнь счастливая, да случилась беда страшная. Там на севере лютом, далеко-далеко, где люди промеж кочек да болот, да в дремучих лесах жили, злым царям своим покоряючись, судьям неправедным дань принося В царстве людей тех, Темным оно прозывалось, не вытерпел народ поругания над собой царско-боярского, и снялись многие с мест своих и пошли, в страхе и горе, через те болота, через те трясины, через те леса темные вольной, правильной жизни искать.А слыхали они, прошла земля слухом, будто есть она только в Поле Диком. Шли они шли, шли-шли, вышли из лесу - и дух у них захватило: легла перед ними степь необъяиная, куда ни глянешь, ни конца ни краю ей не видно. Огляделись получше, а во-он, у балки, не только жилье человеческое видать, но и церковь Божия стоит и горит на колокольне крест православный. И пошли они, оборванные, голодные, босые, бездорожьем, прямо по степи, к тому жилью человеческому, путь свой на тот крест сияющий держа. А был то хутор казачий и звался он - Порубежный.

Увидали казаки, что прет какая-то толпа людей незнаемых, вышли на зады, диву даются: кто бы это быть мог, што за люди чудные такие? А вышли, как казакам полагается - при оружии, луки-стрелы, ружья-самопалы, сабли вострые.Как разглядели те пришельцы казаков вооруженных, пали на землю, земно кланяться начали, бабы ихние истошными голосами завыли, детишки ихние заплакали. И такой они все шум и гам несусветный подняли, што схватились птицы небесные с попасу степного, высокого в небо взлетели, тучами над землей закружились, закагакали, засвистели, закурлыкали. Стоят казаки порубежинские и ничего понять не могут: света это представление или ишо беда какая? Тут вышел вперед атаман хуторской. Махнул он своей насекой: "Гей, шумить, анну бросьтя вы кувыркаться, голосить бросьтя, а расскажитя вы нам, што вы за люди и чего вам от нас, казаков, надо?"

Вышел тут из толпы новоприходной один из них, тот, што трошки побойчей был, пал обратно на колени и говорит: "Не прикажи, атаман, казнить, прикажи слово молвить".

"Да говори, шут с тобой, того тольки я и добиваюсь."И обсказал итот пришелец, Микишкой звать его было, што рабы они, холопы бояр и царей царства Темного, што попухли они с голодухи, на господ своих работая, что мучат их и безвинно казнят судьи неправедные, што пытают их и бьют в башнях пытошных, в железа кидают, продают, как скотину, жену от мужа, детей от родителей, а то и на собак меняют. И вот порешили они из царства убечь, куда глаза глядят, может быть, найдут они пристанище тихое. Сказал он те слова и снова толпа пришельцев тех заголосила, бабы взвыли, детишки заплакали, старухи запричитали. А мужики, те шапки поскидали, стали все, а как есть, в траву на колени, поклонились ишо раз казакам земно и еще раз сказали: "Примите нас, казаки, Бога ради!".Переглянулись меж собой казаки, подивились тому рассказу, получше к пришедшим попригляделись: тю, а ить тоже вроде люди! Похожи на людей! И Господа Бога нашего поминают. Почесали затылки и порешили: "оставайтесь промеж нас, люди добрые. Расселяйтесь в городках и хуторах наших. Мастяруйтя и трудитесь, земли и степи, и рыбы, и живности для всех нас хватит. И ничего не бойтесь, никаких царей лютых, с Дону нашего нету выдачи.Так вот и остались пришельцы те промеж казаками жить. И много тому времени прошло, и жили они, как у Христа за пазухой, да так, одново разу, прибегает тот Микишка к атаману и слезно просит его вдарить в колокол церковный, скликать казаков на сход, потому - хочет он, Микишка, весть какую-то сапчить. Свелел атаман в колокол вдарить, созвал казаков на сход, вышел тот Микишка на середку, шапку скинул, поясно во все четыре стороны поклонился и враз же зачал, плача, рассказывать: "Браты вы наши, казачьи. И с тех самых пор, как пришедши мы к вам в земли ваши, никак не потеряли мы вестей притоку с царства Темного. И дале всё, как есть, знали про жизнь тамошнюю, обратно иттить никак не собирались, рабство-то кому сносить охота! Да довелось нам теперь дознатца, что ударили на царство Темное турки да татары, побили тыщи народу православного, мужиков да баб молодых в полон угнали, а детей и стариков со старухами лютой смерти предали. Храмы же Божии жгли они, поганцы, из икон костры складали. И потекла рекой кровь народа нашего. Братья казаки, християне православные! Пособитя! Прогонитя вы тех ханов, и Салтанов, и князей, и пребудет слава ваша во век и век, пока солнце над землей светит."Долго промеж собой казаки советовались. Долго туды и суды прикидывали и порешили: За веру и Бога Единого, за свободу и правду, против рабства и неволи, на коней, братцы!

Эх, как взыграли коники на дыбошки! Эх, как вострубили трубы ратные! Эх, как взмыли к самому небу казачьи песни походные!

И пошли казаки против врагов и супостатов. Бьются они в чужих землях, кладут свои головы, множат сирот и вдов по Дону, пашней не пашут, в житницы сбирать некому, одно знают - за Веру и Правду бьются.И до того у них дошло на Дону, што тем, кто еще остался там, есть нечего стало, старшным мором, повальной смертью захозяйничал в Степи - голод. Повертались воевавшие в странах далеких, собрались все до одного, оглянулись - мало их, вовсе мало осталось, а и тем, кто остался из них, тоже есть нечего.

И забывши свое слово крепкое, Богу данное, побили они в степи друзей своих - оленей, посвежевали, сели на траву и только что трапезовать хотели, той жареной оленины отведать, как вдарил гром в ясном небе. Полохнула молонья в небе безоблачном и раздался над Степью голос Самого Господа и Бога нашего: "Мир сей сотворивши, отвел Я детям своим, казакам донским, Дон-реку и Степи для жизни вольной. И послал Я к вам, казакам донским, Оленя, зверя доброго, залогом любви моей и вашего в степи благоденствия. Вы же, славой земной прельстившись, пошли на брань за дело вам чужое и ненужное и тем преступили мои законы. Рабскому царству покорили вы полсвета, славу себе суетную стяжали, словом Божьим пренебрегли. И запустел Дон казачьими головами, заросли сорняками пашни ваши, и пошел гулять по степи вашей черный голод. И, его убоясь, перебили вы Оленей моих, Мною вам посланных. Теперь же знайте - упокою всех в боях павших, но нет живущим моего прощения."

И когда стих голос Господен - померкло солнце, и не дал месяц света своего, затих степной ветер, заволокло тучей небо и потухли в нем звезды ясные, непроглядной ночью окуталась земля и покрылась немым молчанием.В ужасе и тоске, в слезах безнадежных пали казаки ниц, не смея и головы поднять и глянуть в тьму непроглядную.

И восплакал какой-то младенец писком птичьим. Один. За ним - другой, за другим - третий. И понесся плач детский всё выше и выше, проник сквозь облака и тучи и пал у престола Божия.

В гневе был Господь, болело сердце Его от непослушания казачьего и не думал Он прощать ослушников. Но всё громче, всё сильней, всё явственней звенел плач младенцев невинных, и не смог Бог стерпеть горя несмышленышей. Отлегло сердце Его и уронил и Он сам слезу горькую за землю. И где пала она, там брызнули от нее искры и зажгли и звезды, и луну, и солнце. Стали казаки на колени, устремили взоря свои туда, где далеко-далеко, за толпой планет, солнц и созвездий, в неизмерном пространстве стоял трон Господен. И смиловался Бог. И снова на Дону услыхали голос Его: "Много, много крови прольете вы казаки в сраженьях, вам ненужных, по-пустому. И пойдет на вас сила сатанинская и смутит, и соблазнит, и переведет, и побьет пошти што во-взят племя ваше. Но - упомните: придет он, день и час, и исполнится мера грехов ваших, с лихвой выплатится цена крови Оленей невинных, цена напрасного искания славы суетной. И придет тогда с Востока лавой новый табун добрых Оленей в степи ваши. И заживете вы тогда снова в мире вольным народом. А в память всего этого даю вам отныне герб ваш Оленя, стрелою пронзенного, помните, в знаке этом - ваши грехи и ваше спасение. На месте же том, где побили вы зверей моих любимых, выступят там воды черные и нальется том озеро, без рыбы, без ничего в нем живущего. Следите за ним - слушайте, как кричат над ним бакланы, птицы вещие. Когда же не станет того озера, когда вдруг поднимутся в лёт и исчезнут оттуда бакланы, знайте - близок будет час избавления вашего " - значит простил Бог казаков?

- простил, только далеко еще день нашего искупления, далеко еще до счастливой на Дону жизни. А теперь спи, спи, да прости, што невеселую я тебе сказку рассказала, а для того, чтобы знал ты, что в жизни твоей должен ты испытания твердо принять, веруя в дни счастья и каждый час их ожидая.

КАЗАК И ВЕДЬМА.

Поздним вечером приехал один казак в село, остановился у крайней избы и стал проситься:

Эй, хозяин, пусти переночевать! —

Ступай, коли смерти не боишься. —

«Что за речь такая!» — думает казак, поставил коня в сарай, дал ему корму и идет в избу.

Смотрит: и мужики, и бабы, и малые ребятишки — все навзрыв плачут да богу молятся; помолились и стали надевать чистые рубашки.

Чего вы плачете? — спрашивает казак. —

Да вишь, — отвечает хозяин, — в нашем селе по ночам смерть ходит, в какую избу ни заглянет — так наутро клади всех жильцов в гроба да вези на погост. Нынешнюю ночь за нами очередь. —

Э, хозяин, не бойся; бог не выдаст, свинья не съест. —

Хозяева полегли спать, а казак себе на уме — и глаз не смыкает.

В самую полночь отворилось окно; у окна показалась ведьма — вся в белом, взяла кропило, просунула руку в избу и только хотела кропить — как вдруг казак размахнул своей саблею и отсек ей руку по самое плечо. Ведьма заохала, завизжала, по-собачьи забрехала и убежала прочь. А казак поднял отрубленную руку, спрятал в свою шинель, кровь замыл и лег спать.

Поутру проснулись хозяева, смотрят — все до единого живы-здоровы, и несказанно обрадовались.

Хотите, — говорит казак, — я вам смерть покажу? Соберите скорей всех сотников и десятников да пойдемте ее по селу искать. —

Тотчас собрались все сотники и десятники и пошли по домам; там нету, здесь нету, наконец добрались до пономарской избы.

Вся ли семья твоя здесь налицо? — спрашивает казак. —

Нет, родимый! Одна дочка больна, на печи лежит. —

Казак глянул на печь, а у девки рука отсечена; тут он объявил все, как было, вынул и показал отрубленную руку.

Мир наградил казака деньгами, а эту ведьму присудил утопить.

СКАЗКА О ПЕСНЕ ЛЕГКОКРЫЛОЙ И КАЗАКЕ МАКАРЕ БЕССЛЕЗНОМ.

Много стай журавлиных пролетело с тех пор над Тихим Доном, много песен веселых пропето с тех пор в станицах зеленых. Проносились ветры буйные над волнами высокими, проплывали тучи грозовые над полями широкими, и не раз уже месяц ясный в светлую реку заглядывал, будто в зеркало. 

Жил в ту пору у Тихого Дона казак Макар Бесслезный, ни молодой, ни старый, черную бородку носил да чуб казацкий. Остался казак с детства без отца, без матери, гнула его нужда в три погибели, крутила его беда мужичья, как каючок в коловороте, а никто у него слезу ни разу не видал. Назвали Макара за это Бесслезным. Может, и была у него другая фамилия, но так и остался он с этим прозвищем. 

Бывало, поставит казак сети в Дону, ждет удачи рыбацкой, как ясного солнышка, а ночью налетит с моря ветер бесшабашный, засвистит, запляшет, закрутит волны на могучей реке - и снова тихо. Придет казак к Тихому Дону, глянет - ни рыбы, ни сетей. Только мокрые поплавки на легкой зыби у берега покачиваются, будто подсмеиваются. Покачает Макар головой, сдвинет густые брови, скажет: 
- Эхма! Ну, ничего... 
Казаку без коня, как рыбе без воды: ни туда, ни сюда. Долго Бесслезный копеечки собирал, немало мозолей на шершавых ладонях прибавилось - купил казак коня. Поставил на баз, смотрит, радуется. Конь умными глазами на нового хозяина глядит, будто спрашивает: "Ну как, заживем теперь?" 
- Заживем! - смеется казак. - Здорово заживем! 
Поехал как-то Макар Бесслезный на своей лодке сети ставить в Дону. Заработался, не заметил, как ночь на Дон наползла, будто шапка на глаза. "Ну что ж, - думает казак, - заночую на реке, дети дома не ждут". Привязал лодку к камышам, поужинал и спать лег. 
Утром просыпается, приезжает домой, смотрит - около его дома люди стоят, головы вниз опущены, будто похоронили кого-то. 
Подошел Макар к дому, шапку снял, поздоровался: 
- Здоровы будьте, станичники! Чего запечалились, будто коня у вас волки съели? 
Молчат станичники... 
Зашел Бесслезный на баз, глянул - сердце замерло: уздечка оборвана, на земле капли крови да клочки гривы длинной - вот и все, что от доброго коня осталось, от долгой мечты казачьей. 
- Волки... - глухо сказал какой-то дед. 
Вытер казак шершавой ладонью вспотевший лоб, покачал головой, тихо проговорил: 
- Эхма... 
Потом помолчал немного и добавил: 
- Ну, ничего... 
И пошел к лодке сети сушить, будто ничего и не случилось. 
А время над Тихим Доном плывет, как облака над землей. Не успел оглянуться Макар - уже седина в бороде появилась. 
"Жениться надо, - думает казак, - а то так бобылем и состарюсь". 
Приглядел он себе казачку чернобровую, надел на ноги ичитки новые, пошел к невесте. Приходит, отцу-матери поклонился и говорит: 
- Когда ветер по лесу гуляет, деревья друг о друга опираются: стонут, плачут, а не падают. Один каючок на Дону зыбью перекинет, а свяжешь два рядом - буря не возьмет. Одному человеку и в хате холодно, а двум друзьям и на морозе тепло... 
Помолчал немного, чубом черным встряхнул, добавил: 
- Отдайте за меня Оксану. Любить буду, жалеть... 
- Что ж, - отвечают отец с матерью, - казак ты, Макар, неплохой, сердце у тебя доброе. Коль дочка не против - быть свадьбе. 
А Оксане Макар давно люб был. Потупила она карие очи, улыбнулась ласково и сказала: 
- Я согласна, родители... 
Ну много ли времени прошло, мало ли, стали Макар с Оксаной жить-поживать, радость наживать. Родилась у них дочка, красивая, как утро над Тихим Доном, веселая, как песня соловьиная, ласковая, как волна донская в тихий вечер. Радуется Макар счастью своему, не нарадуется. Седину из бороды, как сорняк, выдернул, моложе стал... 
Вот поехал он как-то на ярмарку в своем каючке. Продал там осетров да сазанов, накупил дочке подарков - и назад. В небе звездочки начали загораться, месяц откуда-то выплыл. Волны ленивые о борт лодки плещутся, будто шепчут что-то. Камыши в темноте тоже разговор затеяли: "Мы, камыши, ш-ш-шум не любим...Ш-ш-шум, ш-ш-шум не любим..." Лягушка в камышах молчала-молчала, потом как закричит: "К ва-а-ам, к ва-а-ам обр-ра-щаюсь я: не кр-р-ричите! не кр-р-ричите!" 
И опять тихо. 
Смотрит казак на небо, прислушивается ко всему, улыбается. 
За кормой светлые струйки воды мягко журчат, сонным голосом выговаривают: "Хор-р-рошо на Дону веч-чер-ром... Хор-р-рошо". 
А вот и станица родная. На берегу плакучая ива листвой шелестит, где-то в саду какая-то пташка поет-распевает. 
Привязал Макар лодку к деревянному мостику, вскинул на плечи переметную сумку с подарками и зашагал домой. Вдруг навстречу - мальчишка вихрастый. Хотел мимо Макара проскочить, а тот поймал его за руку и спрашивает: 
- Ты чего это по ночам шляешься? 
Мальчонка глаза в землю опустил, нос рукой вытер и отвечает: 
- На пожаре был, дядя Макар. Ой, беда-а... 
Защемило сердце Макара, будто в кулак кто его сжал. 
Бросил он переметную сумку на землю и побежал к дому. Прибегает, а дома-то уже и нет. Одна труба печная торчит во дворе, да вокруг головешки догорают. 
Макар туда, сюда, где, спрашивает, Оксана с дочкой? А казаки потупились, молчат. Потом вышел вперед дед старый, о палку оперся и сказал: 
- Судьба твоя, Макар, такая: ты ее за рога, а она тебя - об землю... Мужайся, казак: нет больше твоей Оксаны, нету и дочки твоей любимой. Как уехал ты на ярмарку, случился пожар в твоем доме. Прибежали мы тушить, да не тут-то было: огонь лютует, будто раздувает его кто. Хотели в двери кинуться, а дом-то в это время и рухнул. Уж мы потом все разворушили, а Оксаны твоей с дочкой так и не нашли. Ох, беда... 
Окинул Макар печальным взглядом пепелище, скрестил на груди руки, постоял-постоял и проговорил:
- Эхма!.. 
- Ты бы всплакнул маленько, казак, - сказал старый дед. - Оно, горе-то, слезу любит... Да и самому легче бы стало. 
Покачал головой казак, ничего не ответил. Только дрожь пробежала по печальному лицу. 
- Бесслезный ты, горемыка, - сказал дед. 
А Макар склонил на грудь голову и пошел к Тихому Дону. 
Сидит казак у Тихого Дона, сидит, горькую думу думает. Недолго счастье казаку улыбалось, недолго сердце казачье с радостью дружило. Черная беда налетела, завьюжила, холодом казака обдала, как в лед замуровала. 
"Хоть камень на шею да в воду!" - думает Макар. 
Только подумал так, смотрит - а к берегу волна бежит, пеной клокочет, брызгами шум поднимает. Ударилась о берег песчаный, что-то пророкотала и назад отхлынула. А у самых ног Макара - камень морской лежит, а к камню веревка привязана. 
- Ну и ну, - проговорил казак. - Беда, видно, неплохо свое дело знает: не успел подумать, а она уже и к смерти тянет. Была бы радость человеческая так быстра на ноги. 
Взял Макар камень в руки, смотрит на него, раздумывает. Черные брови хмурятся, чуб казацкий на лоб упал, на лбу холодный пот выступил. 
"И жизнь не мила, - думает казак, - да и умирать не хочется, с Бедой не сразившись..." 
Вдруг видит Макар - прямо над ним чайка кружится. Крылья белоснежные, на перышках звездочки поблескивают, как в ясную ночь на небе. Покружилась-покружилась да и села с ним рядышком. 
Посмотрел казак на чайку, а она и говорит вдруг человеческим голосом: 
- Горюешь, казак? Печалишься? 
- Да, горюю, чайка быстрокрылая, - отвечает казак. - И горю моему никто не поможет... 
А сам глядит в глаза птицы и думает: "Как у человека глаза. Только горя в них что-то много". 
- А чего же ты не плачешь, казак, если горе твое большое? - спрашивает чайка. 
- Бесслезным родился я, быстрокрылая. Сердце болит, а слез нету. Да горе в слезах и не тонет: плескается там, как рыбешка в воде. Больше слез - горю радости больше. Да и вы вот, птицы, не плачете, когда горе у вас. А чего же людям плакать? 
- Птицы тоже плачут, казак, - говорит чайка. - Но вместо слез - крик у них из груди вырывается. Да редко плачут птицы, поют они больше. Каждая птица петь умеет. Только перестали люди понимать наши песни. А когда-то и сами пели. 
Помолчала немного чайка, посмотрела, как тихие волны о берег плещутся, и добавила тихо: 
- Умели когда-то и люди петь. А теперь тяжко им - стонут, весело - смеются. 
- А как же это люди песню забыли, быстрокрылая? - спрашивает казак. 
Взглянула чайка на Макара и говорит: 
- Песня Легкокрылая давно на свет родилась. Летала она над Тихим Доном, над лесами зелеными, над полями широкими, летала-летала, слезы людские высушила и села на Дум-гору отдохнуть. А в Дум-горе Лихо-Мрак жил и с ним сестры его: Горе Человеческое и Беда Людская. Прослышали они, пронюхали, что у людей слез не стало. Вот Лихо-Мрак и спрашивает: 
- А что это слезами пахнуть перестало, сестрицы мои славные? 
- Ой, горе нам, братец! - отвечает ему Горе Человеческое. - Появилась откуда-то Песня Легкокрылая, все слезы людские высушила, силу людям на крыльях принесла, меня, Горе Человеческое, люди и вспоминать редко стали. 
- Беда, беда, братец, - говорит Беда Людская. - Как появилась в краях наших Песня эта самая, мне, Беде Людской, и делать на земле почти нечего: где ни появлюсь - везде Песня. А где Песня эта треклятая- там и смех, и веселье. А меня от этого веселья корежит, как от судорог. Беда, братец мой, беда. 
Говорят они это так, говорят, вдруг видят - в Дум-горе светлее стало, будто солнце туда проникло. Лихо-Мрак еще больше помрачнел, грозный стал, как туча грозовая. А Беда Людская и Горе Человеческое закричали в один голос: 
- Песня это, братец, Песня! От нее везде светлее становится... 
Зарычал тут Лихо-Мрак, руками замахал, брови-тучи нахмурил, из глаз ночь черная выползла. Подкрался он к Песне Легкокрылой, схватил ее и в клетку бросил. Так с тех пор и томится Песня Легкокрылая в неволе, а люди опять слезы лить начали. Птицы летают над Дум-горой, с Песней перекликаются, уму-разуму у нее учатся, а как людей снова песне выучить - только Песня Легкокрылая знает. 
Взмахнула чайка крыльями, взвилась в воздух и крикнула : 
- Иди, казак, к Дум-гope, бейся с Лихо-Мраком, Песню из неволи освобождай! Песню освободишь - жизнь легче будет... 
Потом покружилась над казаком и добавила: 
- А может, и счастье свое найдешь! 
Проводил казак взглядом быстрокрылую чайку, посмотрел, как маленькие звездочки поблескивают у нее на крылышках, поднял камень над головой и бросил его в воду. 
А чайка все выше и выше улетает, вот-вот скроется в поднебесье. Слышит Макар Бесслезный - кричит чайка: 
- А путь к Дум-гope Горный Орел тебе покажет, казак... 
И пошел казак к Дум-rope с Лихо-Мраком биться, Песню Легкокрылую из неволи вызволять. 
День идет, ночь идет, с дороги собьется, смотрит - в вышине Горный Орел парит, могучими крыльями воздух рассекает, орлиной головой путь казаку указывает, будто говорит: "Иди, казак, там вон Лихо-Мрак Песню в неволе держит". И опять идет казак, в одной руке шашку острую несет, другой пику казачью поддерживает. 
Шел он так, шел, притомился, сел отдохнуть. Глядь - из-под камня светлый ручеек бежит, веселым журчанием казака к себе манит: "Наклонись, казак, выпей водицы студеной". Снял шапку Макар, чуб назад откинул, наклонился к ручейку, напился и прилег на землю. Хотел было вздремнуть немножко, вдруг видит - ползет к нему уж болотный, ползет, на Макара глазками маленькими смотрит, сказать что-то хочет. Приподнял голову Макар, глядит на ужа, а тот говорит человеческим голосом: 
- Не с-с-спи, казак, не с-с-спи... Прослышала сестра Лихо-Мрака, Горе Человеческое, что идешь ты Песню из неволи освобождать, рассердилась и спешит сюда, извести тебя хочет. Коль уснешь ты, казак, обрызгает тебя Горе Человеческое слезами - ослабнешь ты. Даст тебе сестра Лихо-Мрака слез напиться - сам в слезы превратишься. 
Не с-с-спи, казак, не с-с-спи. 
Погладил Макар ужа по спинке и отвечает: 
- Не раз меня Горе Человеческое слезами обдавало, словно волнами, а не ослаб я пока, друг мой любезный. Бесслезный я, не пристают ко мне слезы. А вот пить я их не стану, спасибо тебе, что предупредил. Не обманет теперь казака Горе Человеческое. 
Положил Макар под голову шашку свою да пику, закрыл глаза и уснул. 
Уж болотный в траву уполз потихоньку. А Горе Человеческое уже тут как тут. Спешит к казаку. Седые космы на голове шевелятся, к спине кувшин глиняный веревками привязан, а в кувшине слезы людские плескаются. На ногах у Горя башмаки из кошачьих шкур: идет Горе тихо, не услышишь. 
Вот подходит Горе Человеческое к казаку, кувшин со слезами от спины отвязывает и шепчет: 
- Слезы соленые, слезы горькие, лейтесь на казака, отнимайте его силы, расслабляйте его сердце. Тоска-кручина, слеза-сиротина, горе-паутина, с казаком сроднитесь, казака в полон возьмите. 
Пошептала так старуха, Горе Человеческое, в горсть слез набрала из кувшина и плеснула казаку в лицо. Открыл Макар глаза, посмотрел на Горе и говорит: 
- Ну, вот и отдохнул я. Пора и в путь-дорожку собираться. А ты чего это, старуха, забрела сюда? 
А Горе Человеческое смеется: 
- Куда тебе, казак, в путь собираться, когда ты и руки не поднимешь. Был ты казаком, а слезами людскими я тебя побрызгала - сам слезой стал. Возвращайся-ка ты домой, поплачь-погорюй, потом уж и разговаривать будем. 
Макар чубом встряхнул и говорит: 
- Дай-ка, старуха, водицы попить из твоего кувшинчика. Что-то во рту пересохло. 
- Попей, попей, казак, - обрадовалась старая. - Мне не жалко. 
Подает она Макару слезы человеческие, а сама думает: "Пей, казак, пей слезы людские, совсем тряпкой станешь". 
Взял Макар кувшин, перевернул его вверх дном и вылил слезы людские на землю. Старуху от этого даже в жар бросило. 
А Макар говорит: 
- Был бы я не бесслезный, может, и одолела бы ты меня, старая. Да слезы не по мне: сердце у меня твердое, руки крепкие. Иду я с Лихо-Мраком биться, Песню Легкокрылую из неволи вызволять на радость людям. С тобой, Горе Человеческое, сейчас недосуг возиться, а придет время - и за тебя возьмусь. Геть с дороги, ведьма старая! 
Схватил казак свою шашку, взмахнул ею - Горе как ветром сдуло. Поглядел Макар вверх, а там уже Горный Орел парит, могучими крыльями воздух рассекает, гордой головой показывает: "Иди, казак, поспешай, вон там Лихо-Мрак Песню в неволе держит". 
И опять идет казак через поля широкие, через леса зеленые. Жаворонки в небе трелью заливаются, в высокой траве кузнечики весело стрекочут, в степи суслики свистят-посвистывают. 
Откуда-то стайка скворцов примчалась, веселым хороводом над Макаром Бесслезным закружилась, закричала: 
- С-с-ско-р-р-рей, с-с-ско-р-р-рей, казак! Скор-р-р-рей Песню Легкокрылую выручай! 
Медведь из лесу вышел, на задние лапы встал, да как рявкнет: 
- Здравствуй, Макар! Куда путь держишь? 
- С Лихо-Мраком биться, - отвечает казак. - Песню из неволи выручать. 
- До-о-обре, до-о-обре! - говорит Мишка. - Худо будет - кликни, помогу. Я с Лихо-Мраком давно драться собираюсь. 

А тем временем Горе Человеческое пришло к Дум-горе, застонало-закричало, правой рукой взмахнуло - отвалилась каменная глыба от горы. Вошло Горе в Дум-гору, левой рукой взмахнуло -снова глыба на место стала. 
Лихо-Мрак увидел сестру, спрашивает: 
- Ну как, сестрица моя милая, Горе мое славное, справилась ты с казаком донским, что сюда идет? 
- Ох, горе, братец, - отвечает Горе. - Я ведь слезами сильна только, а казак тот - бесслезный. Слезами людскими я его обрызгала - он еще лютее стал. Хотела из кувшинчика напоить, да вылил он мои слезы на землю, а я без них, как без рук да без ног. Горе, братец, горе. Пусть сестрица моя, Беда Людская, идет навстречу казаку. 
Может, согнет она его в бараний рог, скрутит его окаянного. 
Тут Беда Людская подходит к Лихо-Мраку, кланяется ему и говорит: 
- Дозволь, братец, в путь отправиться. Согну я казака так, что не разогнется. В три погибели согну, слезы лить заставлю, хоть и бесслезный он. 
- Иди, - прорычал Лихо-Мрак, - да с пустыми руками не возвращайся. Не согнешь казака - на себя пеняй! 
- Согну, согну, братец... 
Вот вышла Беда Людская из Дум-горы и поплелась навстречу Макару Бесслезному. Идет, палкой о землю постукивает, злыми глазами вокруг посматривает. Сама почти до земли согнута, на спине - горб, босые ноги изодраны, вместо платья - дерюга на ней рваная. 
Шла-шла Беда Людская, видит - человек землю пашет. Запрягся он в деревянную соху, тянет ее, потом обливается, сам себя погоняет: 
- Но, но, Степан, пошевеливайся... Солнышко скоро сядет, а ты две борозды только сделал. Но, Степан, пошевеливайся... 
Беда за бугорок присела, смеется: 
- Это мой... мой человечишко. Вот тут-то и подожду я Макара. Казак он такой, что мимо не пройдет: "Давай, скажет, помогу тебе, Степан". А я его и согну. 
Только подумала так Беда, смотрит, а казак уже к Степану подходит. Подошел, шашку и пику на землю положил и говорит: 
- Здорово, станичник! Ты бы отдохнул немного, вон как пот с тебя льется. 
А Степан отвечает: 
- Рад бы отдохнуть, да отдых землю не вспашет. И соха у меня чужая, завтра хозяину отдавать надо. 

Сказал так и опять за соху взялся. Протащил пять шагов, а тут камень под соху попался. Напрягся Степан, жилы на руках вздулись, глаза кровью налились. "Но, Степан!" - кричит, а сам уже на землю опускается, стонет: 

- Нету силушки моей, казак. Все нутро себе порвал. 

- Эх, беда! - отвечает казак. 

А Беда Людская за бугорком сидит, костлявые руки потирает, улыбается: 

- Ха-ха... Разве же это беда? Это полбеды только... 

Снял с себя казак рубашку, поплевал на руки и говорит: 

- Дай-ка помогу тебе, станичник, а ты посиди пока, воздухом подыши. 

Начал пахать Макар - только комья летят. Пот с него градом льется, а он тащит соху, чубом потряхивает. 

Солнышко еще за холмом зеленым не спряталось, а Макар полоску кончает. Смотрит на Степана, а Степан от радости чуть не плачет. 

- Спасибо тебе, казак, - говорит, - выручил ты меня. Четверо детишек у меня мал мала меньше, голодно. Теперь вот посею, хлебушек будет. 

Беда Людская сидит, к разговору прислушивается, злится на казака. Потом палкой взмахнула, откуда ни возьмись - табун лошадей: вихрем налетел, землю затоптал, Макар и Степан едва живыми остались. Беда Людская опять палкой взмахнула - коней как не бывало. 

Посмотрел Степан на свою полоску и заплакал: 

- Видно, не судьба, казак, не даст мне больше соху хозяин. Пропадать мне... 

А Макар взглянул на вытоптанную землю, встряхнул чубом и говорит: 

- Ничего, станичник, снова сделаем. Впрягся в соху и пошел. Солнышко за холмом скрылось, Макар пахать кончил. Подошел к Степану и говорит: 

- Сей, станичник, хлебушек, дети сыты будут. Прошевай на том. 

Взял шашку да пику, посмотрел вверх, а Горный Орел тут как тут: 

- Поспешай, казак, выручай Песню Легкокрылую. 

И опять идет казак к Дум-гope. А Беда Людская стороной обогнала Макара, в Дум-гopy пробралась, подошла к Лихо-Мраку и говорит: 

- Беда, братец. Не согнуть мне этого казака, сила в нем большая, сердце крепкое. Пыталась я работой его извести, да куда там! Идет он сюда, уже близко от Дум-горы. Придется тебе, братец, самому с ним сцепиться. 

- Эх, бабы вы глупые! - рассердился Лихо-Мрак. - Одного человечишку вдвоем не одолеете. Дряхлые вы стали. Только охать да стонать и умеете. 

Беда Людская и Горе Человеческое стоят, головы вниз опустили, молчат. Да и что скажешь: бывало, Горе Человеческое выйдет из своей берлоги - за день полный кувшин слез насобирает, Беда Людская выползет из горы - люди по всему краю стонут. А вот пришло время - одного казака вдвоем не изведут. Не те уже люди стали, начали они спины свои разгибать, думать, как бы с плеч своих Беду Людскую да Горе Человеческое сбросить. 

Вдруг слышит Лихо-Мрак, кричит кто-то у Дум-горы: 

- Эй, Лихо дьявольское, Мрак ночной, выползай из своей норы на свет божий, драться будем! 

Задрожало Горе Человеческое, заголосила Беда Людская : 

- Ой, пришел, братец! Казак Бесслезный это... Горе нам, беда... 

А Лихо-Мрак в ладоши хлопнул, ногой о камень стукнул, заревел, закричал на всю Дум-гору: 

- Эй, хищники ночные, нечисть полуночная, слетайтесь сюда с казаком драться, Мрак от света защищать! 

Захлопали крылья, засвистел воздух вокруг, засверкали в темноте хищные глаза. Налетели мыши летучие, совы с кривыми клювами, филины, жуки ночные. Ветер в Дум-гope поднялся, как от бури. Хлопнул в ладоши Лихо-Мрак, на камни плюнул - открылась Дум-гора. Вышел он оттуда, посмотрел вокруг, увидел казака и говорит: 

- Эй, заморыш человеческий, зачем пожаловал в царство мое? Ведомо ли тебе, что от одного духа моего от тебя и мокрого места не останется? Знаешь ли силу мою могучую? 

Глянул казак в глаза Лихо-Мраку и отвечает: 

- Ты, Лихо дьявольское, Мрак ночной, силой своей не хвались, силу свою в бою покажешь. А хочешь, чтоб голова на плечах осталась, - выпускай Песню Легкокрылую на волю, пусть летает людям на радость, тебе, Мраку, на печаль. Не выпустишь - на себя пеняй. 

Подбоченился Лихо-Мрак, ногу вперед выставил, сам черный весь, на шее ожерелье из костей человеческих гулко побрякивает, на голове вместо шапки - череп человеческий, нос крючком, уши до плеч, а в ушах серьги костяные висят. 

Нахмурил он тучи-брови - из глаз его ночь черная выползла. 

- Ну-ка, нечисть полуночная, - крикнул Лихо-Мрак, - выклюйте глаза у заморыша человеческого, посмотрим, до Песни ли ему будет. 

Налетели на казака хищники целой стаей, крыльями его бьют, норовят клювами до глаз добраться. Схватил казак шашку, левой рукой глаза закрыл и давай рубить нечисть. Взмахнет раз шашкой - перья по воздуху летят, головы птичьи вниз падают, кровь ручьем на землю льется. Взмахнет другой раз - кричат совы, плачут филины, пищат мыши летучие, жужжат-стонут жуки ночные. Налетают на казака хищники, как тучи грозовые, а Макар взмахивает своей шашкой да приговаривает: 

- Эхма, много нечисти собралось, да ничего, справлюсь. 

Вдруг, откуда ни возьмись, налетела на Макара Черная Птица, каждое крыло - в рост человеческий, когти, как пики, острые, клюв, как железо, крепкий. Ударила черным крылом казака по голове, у Макара в глазах потемнело; клюнула железным клювом в голову, у казака шашка из рук выпала, острыми когтями в грудь впилась, брызнула горячая кровь из груди, зашатался Макар Бесслезный, падать начал. А Черная Птица когти разжала, взлетела вверх и кричит: 

- Прощайся с жизнью, заморыш человеческий, конец пришел тебе! 

И опять хочет ринуться на казака, разорвать его, заклевать да мясом человеческим полакомиться. 

Хотел Макар пику свою взять, чтобы отбиться от Черной Птицы, да силы оставили его, дрожит рука казачья. Закрыл он глаза и молвил: 

- Эх, не довелось мне Песню Легкокрылую из неволи освободить, не довелось радость человеческую на волю выпустить... 

Вдруг задрожал воздух, ветерок Макару в лицо повеял, открыл он глаза, самому себе не верит: как пуля, мелькнул в воздухе Горный Орел, что путь ему к Дум-горе указывал, вся нечисть полуночная разлетелась от страха, Птица Черная прокричала что-то и тоже за Дум-горой скрылась. А Горный Орел сел на землю рядом с Макаром, взял в клюв пику и шашку казачью, вложил их в руки Макара и снова кверху взвился. 

Оперся Макар о пику, шашку в руке держит, ждет. А Лихо-Мрак идет уже к нему, в руках у него тоже шашка блестит. 

- Ну, заморыш человеческий, - говорит Лихо-Мрак, - хоть и помог тебе Горный Орел от Черной Птицы избавиться, да вижу, сил у тебя уже немного осталось. Теперь-то я с тобой посчитаюсь. Песню ты хотел увидать, а увидишь могилу свою. Не видать тебе больше света белого, коль Лихо-Мраку, Горю Человеческому да Беде Людской кланяться не хочешь. 

Чувствует Макар - не справиться ему с Лихо-Мраком, нет у него больше силы богатырской, отняла ее Черная Птица. 

И вдруг слышит Макар - дивный голос из Дум-горы несется. Плывет по воздуху, как челн по ласковым волнам, льется-разливается, будто Тихий Дон в половодье. Вокруг Лихо-Мрака ночь рассеивается, светлее становится. Чувствует казак, как силой богатырской руки наливаются, чувствует, что твердо теперь шашку в руке держит. А дивный голос льется из Дум-горы, то грозный, как ураган на море, то звонкий, как песня соловьиная, то ласковый, как тихий шепот волн. Никогда не слыхал Макар Песни, а понял: она это, Песня Легкокрылая! От нее дышится свободнее, от нее силы прибавляются. И крикнул казак боевой клич Лиху дьявольскому, Мраку ночному: 

- Не кланяться пришел я тебе, Мрак ночной, а биться с тобой не на жизнь, а на смерть, до твоей погибели! 

Сошлись они у Дум-горы, взмахнули шашками острыми и начали биться. Час бьются, два, вот уже Макар Бесслезный теснит грудью своей Лихо-Мрака, одолеет скоро врага ненавистного. Заскрежетал зубами Лихо-Мрак, зарычал, тучи-брови нахмурил - снова вокруг свет померк. Тяжело стало Макару Бесслезному в темноте биться. А Лихо-Мрак улыбается, радуется... 

Но тут Песня Легкокрылая опять звонким голосом залилась. Плывут дивные звуки по воздуху, рассеивается мрак кругом, будто туман от ветра. А Песня Легкокрылая все громче и громче поет. Вот уж и совсем светло стало. 

Задрожал Лихо-Мрак, чуя гибель свою. 

Взмахнул казак шашкой, блеснула сталь в воздухе - и покатилась страшная голова Лихо-Мрака по земле. Поднял Макар голову Лихо-Мрака на пику и пошел Песню Легкокрылую из неволи освобождать.

Идет казак, глыбы каменные перед ним рушатся, в стороны отваливаются, дорогу дают. Вот и пещера темная, жилье Лихо-Мрака. Идет по ней Макар, вдруг слышит - стонет кто-то, глухим голосом имя его произносит: "Макар, Макарушка..." Оглянулся Макар и замер: к каменной стене Оксана его прикована, а рядом с нею дочка его любимая на камне сидит, плачет тихонько. Бросился казак к дочке, схватил ее на руки, к груди прижимает, радуется. Потом разрубил оковы, которыми Оксана к стене прикована была, обнял ее и спрашивает: 

- Кто приковал тебя, жена моя милая, к стене этой? Как попала ты сюда, в берлогу эту? 

- Лихо-Мрак притащил нас сюда, Макарушка, - отвечает Оксана. - За то, что бесслезный ты, за то, что Горю Человеческому да Беде Людской не кланялся... 

- А где же Песня Легкокрылая? - спрашивает Макар. - Где она, радость человеческая? 

- Не здесь она, Макарушка, - отвечает Оксана. - Поднимись на вершину Дум-горы, там клетка каменная стоит, и в клетке той - она, радость наша. 

Поднялся Макар на Дум-ropy, видит - стоит клетка каменная, вокруг нее свет яркий сияет, словно золотые лучи солнечные. 

Подошел Макар к клетке каменной, сорвал замок, распахнул дверцы и почувствовал вдруг, как теплым ветерком из клетки повеяло, а кругом еще светлее стало. 

И слышит вдруг казак, говорит кто-то голосом человеческим : 

- Спасибо тебе, Макар Бесслезный, что из неволи меня освободил. Долго я здесь томилась, уж и света белого увидеть не надеялась. А за то, что вызволил ты из неволи меня, буду век тебе служить, веселить сердце твое храброе. 

Подумал-подумал казак и отвечает Песне Легкокрылой: 

- Нет, радость человеческая, не хочу, чтоб одному мне служила ты. Не стало теперь Лихо-Мрака, жизнь теперь наша другая будет. Летай ты над краем нашим привольным, летай над родиной моей свободной, неси на крыльях своих радость повсюду. Давно уже люди ждут тебя, Песня привольная. А увидишь Орла Горного - кланяйся ему от меня и от всех людей наших: он указал мне путь к тебе, Песня Легкокрылая, он помог избавиться нам от Лиха дьявольского, Мрака ночного. 

Взмахнула тут крыльями Песня свободная, вылетела из Дум-горы и полетела к людям о радости петь: нет больше Лиха дьявольского, Мрака ночного, сгинули куда-то и Горе Человеческое да Беда Людская.

И летает с тех пор над Тихим Доном Песня Легкокрылая, летает, радость на своих крыльях людям разносит. Сильные крылья у нее и быстрые: вот понеслась она над зелеными станицами, всплеснулась над волнами Тихого Дона, проплыла над Волгой раздольной, звонким голосом разлилась над красавицей Невой. Летает Песня Легкокрылая над землей свободной, и где появится она, где прошумит своими крыльями, там светлее становится и радостнее.

ДОБРОЕ СЕРДЦЕ ДОРОЖЕ КРАСОТЫ.

Жил как-то на берегу Тихого Дона добрый казак, и была у него любимая дочка Груня. Некрасива лицом была девушка да и горбата. Еще маленькой упала она с крыльца, ударилась спиной о ступеньку, с тех пор и рос у нее горб на спине.

Зато сердце у Груни было - сто лет ищи по всему Дону, не сыщешь такого! Увидит, как старушка воду с трудом несет, подбежит, подхватит ведра, поможет. Несет старичок вязку дров - шагу лишнего не даст ему ступить Груня: возьмет дрова и сама донесет куда надо. Каждого путника накормит, напоит, спать уложит да еще в дорожную сумку сала, лепешек положит: пригодится, мол, в дороге. За всю свою жизнь никого не обидела Груня.

Любили люди девушку за ее сердце доброе. Мать Груни давно померла, и решил отец новую жену в дом взять.

А уж что казак решит, то сделает.

Привел он в дом жену новую, а у нее тоже дочка была, одних лет с Груней. Улитой ее звали.

Уж до чего красива была Улита! Длинные косы, как вороново крыло, брови, словно стрелы, лицо белое, румяное, сама стройная, как березка. Ищи такую красоту по всему свету - не найдешь.

Да было одно лихо у девушки: сердце у нее злое было, лютое. Увидит, бывало, что старушка седая идет, на палку опирается, еле ноги передвигает, подойдет к ней Улита и ну смеяться, насмехаться:

- И чего ты, бабушка, живешь до сих пор, - спрашивает злая девушка. - Чего ты до сих пор свет коптишь? Кому ты нужна, старая?

Посмотрит на нее старушка, остановится, слезу от обиды ладонью смахнет, покачает головой и пойдет дальше.

А Улита уже к древнему старичку бежит, толкнет его, будто невзначай, посмеется над ним.

А то пойдет на реку, поймает маленькую рыбку, бросит ее на горячий песок и смотрит, как бьется рыбка, задыхается, от боли корчится.

Сразу же невзлюбила Груню злая Улита. Уж как только она не издевалась над бедной Груней! То за косу ее дернет, то ущипнет больно, то привяжет полотенцем к своей спине подушку и начнет показывать, как горбатые ходят.

Забьется в темный уголок Груня, плачет тихонько, никому не жалуется.

А мачеха увидит Груню в слезах - и ну попрекать:

- Ах ты, лентяйка такая-сякая, только и знаешь, что плакать да рыдать. И чего ты не помрешь, убогая?

Еще сильнее плачет Груня, а все молчит.

...В ту пору казаки войну с врагами вели, и случилось так, что ехал на войну казак молодой мимо дома их. Остановил он коня и крикнул:

- Люди добрые, нельзя ли у вас коня напоить да самому с дороги отдохнуть?

Проходила в это время по двору красавица Улита, взглянула на казака - сапоги у него в пыли, лицо бородой обросло, красоты мало в нем, и сказала:

- Негде у нас коней привязывать, проходи, служивый, дальше.

А Груня выскочила из куреня, коня напоила, казаку помыться дала, чистое полотенце принесла, отвела казака в горницу, накормила, на чистую кровать спать уложила, а сама села в головах, сидит - мух отгоняет.

Залюбовалась Груня красотой казака: чуб казачий на белый лоб падает, от длинных ресниц тень на белые щеки ложится, грудь богатырская, как волна, вздымается.

Положила Груня тихонько руку свою на белый лоб молодца, а казак во сне взял Грунину руку и поцеловал крепко. Испугалась Груня, отдернула руку, а на том месте, где поцеловал казак, горит рука, как огнем обожженная.

Поспал-поспал казак, встал поутру, попрощался с Груней, сел на своего быстроногого скакуна и умчался.

Опять живет Груня в тоске да в обиде, живет - ни на кого не жалуется, вспоминает часто казака-молодца, вспоминает да горько вздыхает:

- Где мне, уродине несчастной, о добром молодце думать? Собаки и те боятся смотреть на меня...

Вот год проходит, два проходят, прогнали казаки-воины врагов с Тихого Дона, идет обратно войско казачье с песнями, с шутками-прибаутками, идет - люди радуются, зазывают казаков доброй браги откушать, белого калача отведать.

А к Груниному отцу заехал самый главный командир из войска их. Молод он был, красив и очень храбр - о геройстве его уже на Дону песни пели. Пошел он на войну простым казаком, а стал командиром главным.

Мачеха Грунина свою дочку Улиту наряжает, косы ей заплетает, на руки билезики - красивые браслеты - надевает. Еще краше становится Улита. Взглянешь на нее - глаз не отведешь.

А Груня полы моет, на стол кушанья подает, брагу ставит.

Вот сели все за стол, взял командир казачий кубок, крепкой бражчой наполненный, поднял его и повел такую речь:

- Шел я когда на войну с ворогами, притомился с дороги да и зашел в курень казацкий отдохнуть. Лег я спать, и приснился мне сон такой: пришла в горницу девица, села возле меня и сидит, смотрит на меня, сон мой сторожит.

Добрая эта девица была, а какая она лицом - не ведаю. Крепко спал я тогда и запамятовал. Встал я поутру, оседлал коня и уехал. Еду и диву дивуюсь: "Никогда во мне силы молодецкой такой не было! Встретил бы горы тогда - горы свернул. Откуда, думаю, сила эта богатырская во мне?" Повстречалась мне тогда старушка древняя, остановила меня и молвила:

"Едешь ты, казак, Тихий Дон от ворогов защищать, и быть тебе большим воином. Никто тебя не одолеет, никто не осилит. А сила в тебе - от сердца девицы перешла, от доброты ее. Запамятовал ты, добрый молодец, как поцеловал ты руку девицы той. А быть тебе добрым мужем девицы той. И найдешь ты ее так: на правой руке у нее будет отметинка, и не исчезнет она у нее до тех пор, пока ты не найдешь свою суженую. Лучшей невесты не ищи, ласковое сердце - дороже красоты".

- Сказала так старушка, поклонилась и пошла. С тех пор и ищу я свою суженую, нет мне в сердце покоя. Найду ее - в ноги поклонюсь ей за то, что силу она мне такую дала, и будет она мне женою верною.

Пока говорил так казак, встала Груня, вышла на крыльцо, села, сидит, думу думает. Узнала она того казака, который ей руку целовал, а признаться не может ему: куда ей такой добру молодцу сказываться!

Сидит она пригорюнившись, сидит, вдруг слышит - Улита зовет ее. Подошла к ней Груня, а Улита спрашивает :

- А чего это у тебя, сестрица, правая рука всегда перевязана?

Смутилась Груня, покраснела и отвечает:

- Рубила я дрова да топором и ударила. Никак вот не заживает рука...

А Улита уже догадалась обо всем, злые глаза так и бегают, сердце щемит от зависти.

- А чего ты встала из-за стола, сестрица? - спрашивает она Груню.

- Пить мне захотелось, Улита.

- А иди сюда, я тебе дам водицы, сестрица, - говорит Улита.

Подошла Груня к ней, взяла чашку с водой, выпила и упала замертво: подсыпала ей Улита яду крепкого, смертного.

Схватила ее Улита, оттащила в чулан, бросила, а сама сделала себе на правой руке такую же отметинку, какая у Груни была, обмотала тряпкой и пошла опять в горницу.

Увидал ее обмотанную руку молодой казак, спрашивает:

- А что это у тебя, девица? Аль поранила где, аль ушиблась?

Подошла Улита к нему и говорит:

- Я та самая девица, которой ты руку поцеловал. Вот и отметинка на руке, не заживает с тех пор. Забыл ты, добрый молодец, как сидела я около тебя, сон твой сторожила...

Обрадовался казак, велел все войско свое собрать, свадьбу готовить. Собрались на свадьбу воины, все люди служивые, пришли старики, старухи и дети малые. Начался тут пир горой.

День гуляют казаки, два гуляют, а на третий день входит в горницу старушка древняя, волосы, как нитки серебряные - седая вся. Вошла, посохом о пол стукнула и так молвила:

- Шла я, старая, через леса и горы, через луга и пашни и пришла вовремя: не кончилась еще свадьба, не свершилось еще дело злое.

Взяла она командира казачьего за руку, привела в чулан, а там лежит Груня, лицо у нее посинело, страшное стало.

Брызнула старушка на Груню живой водой, открыла глаза девушка, а в глазах столько доброты, будто от самого сердца идет.

Узнал тут казак девушку, обнял ее и сказал:

- Доброе сердце дороже красоты. Будешь ты женой моей верной, девица, буду я любить и жалеть тебя до самой смерти.

Пришли они в горницу, поклонились старому казаку, отцу Груниному, сели за стол, крепкой бражки выпили. А старушка подошла к Улите и сказала:

- Нельзя с таким сердцем с людьми жить, злая девица. Будешь ты отныне ползать по дну Тихого Дона, и не знать тебе ни добра, ни ласки человеческой. А за то, что смеялась ты над горем людским, - будешь ты всегда горб на себе носить.

Сказала так старушка, ударила ее посохом своим - и превратилась злая Улита в маленькую улитку-горбатку.

А потом обернулась старушка к Груне, дотронулась до нее своей рукой и сказала:

- А ты, девица, доброе сердце, будь такой же красивой, как и доброй.

И стала Груня такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Обнялись они с молодым казаком, поклонились старушке, чарку бражки крепкой ей поднесли, спасибо сказали.

И стали они с той поры жить-поживать, детей растить, да старых людей уважать.

А улитка-горбатка так и ползает с тех пор по дну Тихого Дона да в озерах синих, в реках прозрачных.

Ползает и не знает ни добра, ни ласки человеческой.

СКАЗКА О ЧУДЕ-ЧУДИЩЕ ЗАМОРСКОМ, ДЕВИЦЕ-КРАСАВИЦЕ И СЕРОЙ ВОЛЧИЦЕ.

Много-много лет тому назад войско казачье ушло далеко с Дона дать острастку ордам вражеским, что непрестанно на станицы нападали. И вот в ту пору из-за моря, из-за океана приплыло в Тихий Дон Чудо-чудище, страшное, сильное, с двадцатью руками, с десятью ногами, с семью головами. Рыбий хвост длиной с версту, а глаза, как костры: горят, дымят и искры из них летят.

Плывет вверх по реке, волны вздымает, воду мутит, усатых сомов глотает. Встретит баркас с рыбаками, ударит хвостом - только шапки рыбачьи остаются плавать на мутных волнах.

Плачут женщины и дети-сироты на берегу, да горю не поможешь. А страшное Чудо-чудище плывет себе да плывет, а где проплывет, там слез людских - омуты целые.

Стонет и Тихий Дон от гнева. Почернел он, вспенился, страшный стал. Хочет грудью остановить Чудо-чудище, да очень уж сильно оно, не совладает с ним.

Вслед за Чудом-чудищем войско его плывет - заморские звери страшные: не то рыбы, не то люди. Каждый зверь оружием обвешан. Глаза у них злые, жадные, как у разбойников, так и шныряют по сторонам: присматриваются, где бы добычу схватить. Увидит зверь человека, снимет с плеча лук, достанет из колчана стрелу, натянет тетиву и летит стрела прямо в сердце человеческое.

Приплыло Чудо-чудище в то место, откуда Дон начало берет, легло брюхом на песок, стало воду пить. День пьет, два пьет, и в Дону воды уже мало становится. Мутнеет Дон, у берегов пенится, волнами о камни бьет, рокочет, будто плачет.

И решили тогда оставшиеся на Дону старики да подростки идти войной на Чудо-чудище. Наточили они сабли, навострили пики, сели на коней и направились к тому месту, где Чудо-чудище со своим войском расположилось.

Долго ли они ехали, много ли проехали, только вдруг видят - перед ними море раскинулось. Гуляют по морю высокие волны, летают над ними чайки белые, шумит море, будто сердится.

Удивились люди: откуда тут море появилось? Никогда его не было здесь. А потом поняли, что это Чудо-чудище пьет воду из Дона, а сюда выливает, чтобы не проехали они.

Вдруг вышло из того моря войско Чуда-чудища. У каждого зверя в руках лук со стрелами, а стрелы те ядом смертельным отравлены. Не успели и опомниться дети да старики, как градом полетели в них стрелы. Летят, как шмели, гудят.

Падают люди, редеет их войско.

Отошли они от берега, разбили свой лагерь, стали думу думать, что делать, и решили помощь просить у людей, что далеко на север от Дона жили, откуда и сами они, казаки, пришли.

Был среди казаков храбрый воин по имени Степан, и была у него красавица дочка Светланка. Мать у Светланки умерла, и поехала она со своим отцом-стариком на войну с Чудом-чудищем биться. Позвал Степан дочку и сказал:

- Далеко отсюда, за тремя лесами, за двумя реками, живет мой старший брат, а твой родной дядька. Садись на коня, дочка, скачи к нему, скажи, чтоб собрал людей в поход и вел к нам на подмогу. Долго и жестоко придется нам биться с Чудом-чудищем за наш Тихий Дон, за всю нашу родину. И нужна большая сила людская.

Обняла Светланка отца, поцеловала его, села на коня быстрого и помчалась.

Долго ли ехала она, много ли проехала, только вдруг видит: лежит на берегу маленькая рыбка, хватает раскрытым ртом воздух, бьется, задыхается без воды. Солнце печет, как огнем, и глаза у рыбки сделались мутными, как тусклое стекло.

Жалко стало Светланке рыбку. Спрыгнула она с коня, взяла рыбку на руки и понесла ее к реке. Пустила рыбку в воду, посмотрела, как она хвостиком вильнула, и только хотела к своему коню идти, глядь - а верхом на ее коне сидит зверь-рыба из войска Чуда-чудища.

Взмахнул зверь-рыба плеткой, ударил коня и ускакал прочь.

Запечалилась девочка. Села на берегу и горько заплакала.

"Как теперь доберусь я до своего дядьки? - думала Светланка. - Живет он за тремя лесами, за двумя реками, и, пока дойду до него, много людей погибнет от Чуда-чудища, от стрел его разбойников".

Плакала-плакала она, потом напилась воды и пошла вдоль берега.

Шла-шла Светланка, солнце уже скрылось за холмами, темно стало, дороги не видно.

Наконец подошла она к лесу. Села под деревом, вытащила из сумки кусок хлеба и только начала есть - слышит, стонет кто-то жалобно, как будто сказать что-то хочет.

Оглянулась она кругом, видит: лежит волчица, кровь у нее из ноги течет, рот от жажды открыт, глаза смотрят на Светланку, как человеческие.

Не испугалась девочка. Подошла она к волчице, оторвала кусок от своего платья, перевязала ей ногу. Потом набрала в роднике чистой воды, напоила волчицу и отдала ей весь свой хлеб, подумав: "Все равно обе мы не будем сыты одним куском, пусть лучше серая волчица наестся".

Потом, утомленная путем долгим, легла Светланка рядом с волчицей и крепко заснула.

Много ли, мало ли спала она, только слышит, как кто-то языком руку ей лижет. Открыла глаза, а перед ней серая волчица стоит, смотрит, головой на свою спину показывает, будто говорит: "Садись, Светланка, садись".

Села Светланка волчице на спину, ухватилась руками за ее шею, и понеслись они, как ветер, через леса, через ре ки, через луга. Едет она, едет, вдруг видит: на опушке леса, около избушки, сидит древняя-древняя старушка, седые волосы на ветру развеваются, из глаз слезы на землю падают.

Слезла с волчицы Светланка, подошла к старушке, поклонилась ей и приветливо промолвила:

- О чем плачешь, бабушка? Не помочь ли тебе в чем?

Посмотрела старушка на девочку и ответила:

- Спасибо тебе, внученька. Стара я стала, глаза не видят мои, руки-ноги не слушаются. Сижу вот здесь, встать не могу. Три дня не ем ничего, не пью. Горе мне...

Принесла Светланка воды старушке, вошла в хату, прибрала чисто, щей наварила, потом накормила старушку и прощаться стала.

А старушка и говорит:

- Доброму сердцу - добрые дела. Ведомо мне, что едешь ты к дядьке своему звать его на помощь к батюшке твоему. Только никого не застанешь ты там: прослышали люди о нашествии Чуда-чудища, сами пошли помогать войску вашему. И ты, внученька, иди обратно. А за доброту твою - вот тебе подарок: открой сундук в моей горнице, возьми там палицу. Палица та не простая, а волшебная. Как встретишься с ворогами, поднимешь палицу над головой и скажешь:

Палица, палица, вольная удалица, 
за русскую волюшку, вольное раздольюшко 
разгроми врага, сокруши врага, 
сокруши врага, и развей врага!..

Взяла Светланка волшебную палицу, поблагодарила старушку, села на серую волчицу и поехала обратно. Едет она день, едет два, захотелось ей водицы напиться.

Подошла она к реке, наклонилась, чтобы воды зачерпнуть, а оттуда рыбка голову высунула и говорит человеческим голосом:

- Здравствуй, девица, здравствуй, красавица! Я рыбка-стерлядка, спасла ты меня давеча от смерти лютой, а теперь я тебе добром отплачу: иди прямо на восток, дойдешь до синего озера, а в нем моя сестрица живет. Передай ей поклон да спроси, по какой дороге идти к зеленому озеру, там бабушка моя живет. Бабушке поклонись да попроси у нее рубашку-кольчужку. А как наденешь рубашку-кольчужку, иди прямо на Чудо-чудище, бей его палицей-удалицей. А рубашку-кольчужку твою не пробьют ни сабли вострые, ни стрелы быстрые.

Сказала так рыбка-стерлядка, хвостиком вильнула и скрылась. Попрощалась Светланка с серой волчицей и пошла в ту сторону, откуда солнце всходит.

Долго ли шла, далеко ли она ушла, видит - озеро перед ней блестит, вода в нем синяя-синяя, как небо. В озере рыбы разные плавают, черепахи по дну ползают, а у берега стерлядка лежит, головку высунула, на солнышке греется.

Подошла к ней Светланка и говорит:

- Здравствуй, стерлядка! Иду я через поля и леса, от самого Тихого Дона, и несу тебе поклон от твоей сестрицы. Велела она тебе кланяться да пожелать жить-поживать долгие годы.

- Спасибо, девица, - отвечает стерлядка. - Давно я не видела сестрицу. Как увидишь ее - кланяйся ей от меня.

- А не знаешь ли ты, где ее бабушка живет? - спросила Светланка.

- Как же не знать, - отвечает стерлядка. - Иди прямо на восток, дойдешь до высокого дуба, а там муравьиная тропка прямо к зеленому озеру ведет. Там-то и живет старушка. Увидишь ее - кланяйся ей.

Поблагодарила Светланка рыбку и пошла опять прямо на восток.

Шла-шла, видит - стоит дуб высокий, кругом дуба желуди валяются и муравьи-работнички суетятся. Пригляделась Светланка, а от муравьиной кучи тропка идет. Бегают куда-то муравьи-работнички, то туда, то сюда.

Пошла Светланка по муравьиной тропке и пришла к зеленому озеру. Озеро глубокое, вода в нем зеленая, на воде кувшинки плавают, в воде золотые рыбки, как дети, тешатся.

Увидели золотые рыбки Светланку, испугались и нырнули на дно.

И сейчас же старая-старая рыбка-стерлядка выплыла. Посмотрела она на Светланку и говорит:

- Если с добром пришла, девица, - здравствуй! Доброму сердцу - добрые дела. Скажи, красавица, откуда пришла, зачем пожаловала?

Поклонилась ей Светланка и отвечает:

- Здравствуй, рыбка-стерлядка. Принесла я тебе поклон от твоей внучки с Тихого Дона да от другой внучки с синего озера. Велели они кланяться тебе да пожелать жить-поживать много лет. А еще внучка твоя - та, что на Дону живет, - велела сказать, что лихая напасть пришла: гуляет по Дону Чудо-чудище с разбойниками, стонет Дон, стонут люди и рыбы. Есть у меня палица-удалица, да уж очень много стрел у Чуда-чудища: не подойти к нему, не подъехать. А войско казачье в дальний поход ушло, остались дома лишь старики да женщины. Вот и пришла я просить у тебя рубашку-кольчужку да совета мудрого.

Выслушала рыбка-стерлядка Светланку и нырнула в озеро. Ждет-пождет девочка рыбку - нет ее.

Прошло немало времени, но вот опять взволновалась вода на тихом озере, вынырнула старая стерлядка. Во рту она держала рубашку-кольчужку, которая на солнце всеми цветами радуги переливалась.

Подплыла рыбка к берегу, оставила на нем рубашку-кольчужку и, обратившись в красную девицу, промолвила:

- Вот возьми волшебную рубашку-кольчужку. Сто лет назад накинула ее на меня колдунья и сказала: "Будешь ты сотню лет жить рыбой. Придет через сто лет на Дон Чудо-чудище, много горя принесет. Коль найдется в то время на Дону девица, что согласится Тихий Дон от Чуда-чудища избавить, а самой на сто лет рубашку-кольчужку надеть и сто лет в Дону плавать, отдашь ты ей эту рубашку". Вот сто лет и миновало с тех пор. И Чудо-чудище заявилось, горе принесло. А согласна ли ты Тихий Дон от горя избавить?

Посмотрела Светланка на девицу, и, не колеблясь, ответила:

- Как быть несогласной? Наш ведь он, батюшка Тихий Дон... А людей сколько гибнет, а горя сколько!.. А полонит Дон Чудо-чудище, ведь и дальше пойдет, по всей Руси разор учинит.

Надела на себя рубашку-кольчужку Светланка, простилась с красной девицей и скорее в путь обратный пустилась.

Идет, думу думает, как поскорее Тихий Дон от горя избавить, страшное Чудо-чудище уничтожить, людям радость и вольную волюшку вернуть.

Идет-идет, смотрит - серая волчица на дороге лежит, ее поджидает.

Обрадовалась Светланка, кинулась к серой волчице, за шею ее обнимает, шерстку ее гладит, приговаривает:

- Здравствуй, серая волчица, здравствуй, подружка моя верная. Соскучилась я по тебе, как по сестре родной.

А серая волчица тоже обрадовалась, ласкается к Светланке, смотрит на нее, и глаза ее радостью светятся.

Села Светланка на серую волчицу и помчалась к Тихому Дону.

А там в то время жестокая битва шла меж казаками и войсками Чуда-чудища. Храбро дерутся казаки донские, подростки да старики, но не устоять им перед страшной силой Чуда-чудища: на каждого человека по сто разбойников приходится.

А все же не отступают казаки. Свистят в воздухе их сабли острые, летят наземь головы разбойничьи. А Чудо-чудище стоит в стороне, за битвой наблюдает, ухмыляется: скоро, мол, конец Тихому Доиу будет.

Да недолго пришлось радоваться разбойникам: примчалась вдруг на серой волчице девица-красавица, золотистые косы от ветра развеваются, рубашка-кольчужка серебром на ней блестит, в руках грозная палица волшебная.

Серая волчица под ней, как добрый конь: на зверей злобно смотрит, рычит.

А Светланка поклонилась в пояс своему батюшке, всем людям ратным, а потом подняла над головой палицу и проговорила:

Палица, палица, вольная удалица,

за русскую волюшку, вольное раздольюшко 

разгроми врага, сокруши врага, 

сокруши врага и развей врага!..

Сказала она так, взмахнула палицей и помчалась прямо на войско Чуда-чудища.

Ударит палицей влево - валятся десять голов разбойничьих на землю, ударит вправо - двадцать голов катятся по земле.

Летят в Светланку стрелы отравленные, рубят ее сабли острые, да крепка рубашка-кольчужка: не пробьешь ее, не разрубишь.

А серая волчица зубами рвет разбойников, ногами топчет.

Бросило в бой Чудо-чудище все свои запасные полки, и несдобровать бы казакам, но тут подошло с севера на помощь войско могучее. Знамена развеваются, слышны звуки трубные, боевой клич воинов.

Попятились полки Чуда-чудища, а само оно вперед бросилось, держа в каждой руке по сабле.

Увидела это Светланка, подъехала к нему, взмахнула своей палицей - двух голов Чуда-чудища как не было.

А Светланка уже снова палицу над головой подняла,приговаривает:

...сокруши врага, 

сокруши врага и развей врага!..

Струсило Чудо-чудище, бежать хотело, да не тут-то было. Светланка взмахнула палицей раз-другой, и вот лежат семь голов Чуда-чудища на донской земле, лежат, в крови купаются.

А Светланка слезла с серой волчицы, обняла ее и сказала:

- Спасибо тебе за службу твою. Расстанемся мы с тобой, да ненадолго. Приходи к Тихому Дону, не забывай меня.

Тут батюшка Светланкин подошел к ним, а за ним и весь народ.

Обнял Светланку отец и сказал:

- Ведомо нам, дочка, что уходишь ты от нас к Тихому Дону. Сослужила ты большую службу народу своему, и долго он тебя помнить будет. И ты помни всегда о своем народе, не забывай о нем никогда: ни в горе, ни в радости.

Посмотрела Светланка на отца и ответила:

- До свиданья, батюшка. Не печалься, что уходить мне надобно от вас. Хоть и буду жить я сто лет в рубашке-кольчужке в донской воде, а сердцем всегда буду с вами.

Сказала так Светланка и превратилась в маленькую рыбку. Взяли ее люди на руки, отнесли к Тихому Дону и опустили в воду.

Посмотрели они, как рыбка от берега поплыла, постояли и медленно пошли свои дела делать.

А серая волчица еще долго-долго лежала на берегу и глядела печально в воду.

...На этом сказка кончается.

Старые люди говорят, что когда приходил откуда-нибудь враг на Тихий Дон, появлялась на серой волчице девица-красавица в рубашке-кольчужке, с волшебной палицей в руках - и бежал тогда враг с Тихого Дона.

А потом Светланка и совсем осталась с людьми, чтобы уже никогда не уходить от них.

НА ГОСУДАРЕВОЙ СЛУЖБЕ. СКАЗОЧКА ДЛЯ ПЯТИЛЕТНИХ КАЗАЧКОВ.

Шел по морю пароход под расейским флагом. Ночью пошел капитан проверить, как матрос несет службу у штурвала. Енто руль такой, каким пароходом управляют куды яму плыть. Смотрит, а матросика нету. Только ручка одна валяится. Тогда он другого матроса ставит замест и дает яму ружье, велит заперется и никого не пушять. Вот сряди ночи все услыхали выстрел и побегли наверх. А там матросик мертвый ляжит и брюхо у его все поеденное и ружье рядом валяиться. Загомонили матросики, отвязали шлюпку и сбегли с парохода и прописали президенту, что не жалают по тем морям плавать, жизнями своими рисковать. Погорявал президент, да и надумал, как яму из беды выкрутиться. И послал он теляграмму на казачью заставу, атаману: « Так как вы казаки природные воины и лучшие во всей Расеи бойцы, приказываю вам изловить пряступников, которые нашей расейской торговле мешают и в убыток нашу дяржаву приводят».
Прочитал атаманам енту теляграмму и велел ясаулу кликнуть лучших казаков: Максима да Илюшку. Илюшка был казак справный, а Масим не дюже хороший, все больше хитростью да обманом сабе славу добыл казачью. Атаман гутарит ентим казакам: «Так как вы есть лучшие мои бойцы приказываю вам навести порядок на море-окияне».
Отправились казаки к морякам, толькя никто в море выходить не хочит, все за свои жизни бояться. Лишь один капитан согласился: «Отвязу я вас туды. Других ба не повез, я казаков я знаю, нету боля нигде таких лучших бойцов».
Вот плыли они, плыли и пришли к таму месту, иде все пропажи происходили. Илюшка с Максимом велели матросикам внизу закрыться и не выходить оттель. Илюшка встал за штурвал, а Максим ходит с ружьем охраняит. Вот видят ползет через борт восьминог с клыками как у тигра. Стал Максим стрелять в него, все пули расстрелял, да промазал все разы. Бросился он к шлюпке и кричит Илюшке: «Прощевай, станишник спасаю жизню сваю маладую. А твоим маманьке да папаньке перядам, что погиб ты по геройски». И удрал ентот Максим, такой он был негодный казачишка.
Выхватил Илюшка свою шашечку, да как вдарит восьминога. Да толькя шашечка обломилась. Лезет восьминог рот раззяваит, сяйчас Илюшку проглотит. Да Илюшка славный казак был, не сплоховал, взял швабру да и воткнул яму в пасть, так что рот яво не закрываиться. Да прямо в открытый рот ентому восьминогу кипящий чайник с плиты и закинул. Заревел восьминог да и кинулся в море-окиян.
Вот охлонул под водой восьминог, боль нямного уляглась, всплыл он на поверхность, глянь, а тама шлюпка с Максимом плывет. Возрадовался восьминог и хочет он ентого Максима проглотить. Да тот начал молить яво: «Пожалей жизнь мою младую, а я табе за енто помогу Илюшку окоянного одолеть». Вот и сговорились они.
Приплываит ентот Иуда на остров, куды пароход расейский пришел и бегит он к Илюшке.
И гутарит такие слова: «Прости меня за ради Христа, братишечка. Уж очень испужался я. А я табе за ето покажу местечко, где ентот восьминог скрываится». Илюшка был парень добрый да отходчивый и поверил Максиму.
Поехали они на берег морской и стали караулом. Вот Максим и гутарит: «Ты поспи братишка, отдохни, а я посторожу». Илья и лег отдыхать. А Максим взял у няго потихоньку автомат да шашку и спрятал, и побег к морю и зачал кликать восьминога.
Тот вылез на берег и ползет хочет Илюшку проглотить. Там хватился вокруг себя - а ни шашечки, ни автомата нету. Глядь а за спиной восьминога Максим стоить, смеется. Тут Илюшка гутарит им такие слова: « Право ж глупые вы создания да настоящего казака ищо никто голыми руками не взял». И достает из свово мешочка огнемет.
А ты что думал, что у няго в мешочке пирожки были, что маманькя напякла?
Добрый казак и так найдет где-чаво раздобыть. Так и сжег он восьминога. 
А затем сказнил Илюшка Максимку по старинаму нашаму обычаю, в куль да в воду, потому как не было и не будет в народе казацком иуд и предателей. 
А матушке его по прибытию в станицу баял, что сынок яе гяройски погиб в битве с чудищем заморским. 
Вярнулся Илюшка на заставу и вручил яму за такое геройство атаман мядаль.
Вот и сказке конец, а хто слушал молодец.

РАЗГОВОРНИК

Термин

Определение

Полное определение

Абалон

стеклянная банка

Або

или, либо

Абрёутень

здоровый, но ленивый человек

Абы

лишь бы, только бы

Абы-абы

кое-как, еле-еле

Абы-как

кое как, небрежно

Авальдёр

выборное лицо, злоупотребляющее властью

Аверьянка

валерьяна лекарственная

Агадай

сорт азиатского винограда

Аггел

нечистый дух

Аграмант

украшение из бисера

Агромадный

громадный

Агудал

верзила

Агудала

большой мешок, карман

Адам

очень большая голова

Адамова голова

вид кактуса

Адат

характер

Адат2

шум, гвалт

Адатничать

упрямиться

Адатный

упрямый, с плохим характером (о человеке)

Адонник

Донник лекарственный

Ажёж

ведь, да, конечно

Ажин

даже, аж

Ажин не

едва не, только что не

Ажина

растение ежевика

Ажйновский

о сорте арбуза

Ажнак

даже

Ажнак, аж

даже: ажнак заболело, аж до конца, аж столько (так много? даже столько?)

Азанок

садовое раст. с ярко-оранжевыми цветами

Азий

брань, ругательство

Азовка

сирень

Азовский

грецкий орех

Азям

широкий халат из шерсти, особенно верблюжьей

Аиньки

ай! - ласково

Ай

вопросительный отклик на обращение

Ай2

или

Айдан

косточка из ноги барана; служит казачьим детям для игры в айданчики

Айданчик

косточка из коленной чашечки овцы или свиньи для игры

Акабаривать

неаккуратно есть

Аккуратинка

аккуратный человек

Аккуратить

содержать в чистоте и опрятности

Аккуратница

аккуратная женщина

Аколок

колок, роща, лесок в поле, степи

Аксён

внутренняя часть рыбы

Акулйна

бубновая дама в карточной игре «в акулину»

Акулйнка

растение коровятник

Аладжа

алыча

Алала

беспорядок, чепуха, бессмыслица. Окрик на зверя с целью спугнуть его

Алатарник

оратор, краснобай

Алатарничать

ораторствовать

Алахарь

несерьезный, легкомысленный человек

Алевад

неплодовые деревья в конце сада в низком влажном месте

Алевада

место у реки, заросшее деревьями, кустами, травами, цветами; рощица, которой заканчивается усадьба

Алё

или

Алёнка

1. божья коровка

2. яблочная плодожорка, вредитель культурных растений

Алёный

пёстрый

Алилёя

настурция

Алиман

жук

Алиманцы

озера, месторождения соли

Алимон

лимон

Алимонка

сорт яблок, по цвету и форме напоминающих лимон

Алимонный

лимонный

Алкоголик

пьяница

Алой

алоэ

Алтын

от татарского "алты" - шесть; старинная монета в шесть "денег" или три копейки. До революции сохранялась еще память в "пятиалтынном" - 15 коп

Алырник

бездельник

Алырничать

бездельничать

Аль, альбо

или, может быть 

Альнйк

даже

Альнянка

домотканый материал

Альняной

льняной

Альчик

косточка из коленной чашечки овцы или свиньи для игры

Альшаный

о человеке, у которого облупилась кожа от загара

Аля

возглас, которым подгоняют крупный рогатый скот

Аманат

1. заложник

2. жулик, обманщик

Аманатить

спекулировать

Аманатка

воровка, нечестная женщина

Аманатки

пожитки, мелкие вещи

Аманатничать

заниматься спекуляцией, перепродажей

Аманатово

брань (по отношению к детям). Обманщик

Амахия

плоская капуста

Амбуз

небольшой молоток с уступом для шлифовки рантов и каблуков

Амёля

болтун

Аморный

очень громкий

Амором

1. очень быстро, сломя голову 2. внезапно, сразу 3. гурьбой, в беспорядке

Анадысь

намедни

Ананка

сорт моркови

Анатомить

оперировать

Анбончик

мощеная площадка перед крыльцом

Анбуковый

сделанный из тканого материала

Англёчик

английская булавка

Андыш

так что

Анекдотник

балагур, рассказчик анекдотов

Аннушка

садовый цветок с розовыми лепестками

Аннушкин

садовое растение с мелкими листьями и фиолетовыми цветами

Анохрий

горе-мастер

Анта

выражающее удивление; так ли?

Антирес

интерес, прибыль

Анчибел

нечистый дух

Анчйхрист

черт, нечистая сила

Анчутка

чертёнок

Апельсиновка

яблоко, по виду и вкусу напоминающее апельсин

Апосля

после

Апшенйк

1. омшаник 2. погреб в коридоре дома

Арапник

длинный кнут

Арба

воз с драбинами для воловьей запряжки

Аскаляться

улыбаться, смеяться

Аскрьоток

осколок

Ащеле

если же; в том случае, если

Баба, Бабаня

бабушка.

Бабайки

весла на лодке, с противовесом для облегения гребли

Бабник

вид женской прически

Баглай

лентяй, лежебок.

Багмут

северо-западный ветер у населения Приазовья

Багрецовый

ярко-красный.

Баз

двор; или огороженный загон для скота.

Базавлук

татарское слово, в разных произношениях означает "телячий". Отсюда казачье "бузивок" - годовалый теленок. Распространенное географическое название в районах исторического пребывания татар. Остров Базавлук - место расположения Запорожской Сичи от 1593 по 1709 гг., после чего ее укрепления были разрушены русскими войсками, а Кош перешел на земли Крымской орды в Алешки. На Дону слово Базавлук сохраняется в названиях речки Бузулук, Усть Бузулуцкой станицы и растения "бузлучек".

Базыга

старый хрыч

Байбак

степной зверек, сурок

Байдак

килевое судно с одним парусом

Байдик

пастушеский или стариковский посох, палка для опоры

Байрак

овраг

Бакчя / Бакша

огород в поле, чаще всего, из арбузов, дынь и кабаков

Балахон

домашнее платье Казачки

Балберка

плечевой ремень у пики

Балка

пологая долина в степи, иногда с болотистой речкой

Балык

просоленная и провяленная хребтовая полоса крупной рыбы (в основном осетрина или сомятина)

Банить

мыть, стирать

Баниться

мыться, купаться. "пойду побанюсь"

Банник

щетка для чистки орудийного ствола

Бартыжать

идти на парусах против ветра зигзагами, лавировать

Баско

красиво.

Бахтовый

бархатный

Бирчить

помнить, забирчить -запомнить.

Братина

большая чаша для пития вкруговую.

Бренное

грешное.

Бубырь

Ёрш (поймал бубыря)

Було

- было. (нижн Дон) 
была, - бывала, бывалыча Бягить - бижит.( н. чир)

Буробить

 - мять.

Ватман

атаман.

Ветлеватый

ветвистый

Ветье

хворост.

Взгалчица

возмутиться попусту поднять крик.

Вздымать

поднимать.

Волхованье

волшебство.

Втымеж

в то время.

Вырушить

сбросить.

Гарище

пепелище.

Горний

небесный.

Громный

подобный грому

Грядка

боковой край саней

Грядушка

Спинка кровати

Гудзырь

верхняя часть мешка остающаяся свободной после его завязки, ещё говорят: гузырь

Гурт

стадо овец или коз на выпасе

Дать рахунки

привести в порядок, сделать дело

Деревника

стройное деревце.

Десница

правая рука.

Дишканить

петь

Долонь

ладонь.

Досюлешний

прежний.

Дрот

проволока

Дулинка

груша

Духмяный

душистый.

Жалочка

дорогая, милая

Замордовать

затравить (на охоте)

Замуроветь

зарасти травой.

Заранка

реннее утро.

Зареть

гореть ярким пламенем.

Зарьять

задохнуться, надорваться с перегону (о борзой собаке) 

Здынуть

поднять.

Зень

земля.

Зой

вопль.

Инищие

иностранные.

Катух

свинарник (где содержались свиньи)

Кильдим

беспорядок

Киммерийский пролив

Керченский пролив.

Козубец

пескарь

Колготиться

беспокоиться, толписться, создавать столпотворение, наводить суету.

Колобродить

ссориться - ещё может означать: переживать, не находить себе места, ходить из угла в угол

Коробчить

или карабчить - воровать, обманывать

Корчев

современная Керчь.

Кочет

петух

Купавный

Купавный

Куржопый

человек больного вида, больной

Курпей

овечья шкура; верх папахи

Кут, куток

-угол уголок (справа сбочь кутка ) - с правой стороны угла...

Кушири

заросли

Лезть в купырь

возмущаться по пустякам

Лепух

комок чего либо.

Лодейный

корабельный.

Локтать

лакать

Лотошить

суетиться

Мара

смерть, марево.

Марена

языческая богиня смерти.

Морок

мрак.

Муздыкаться

нянчиться

На дым спустить

сжечь.

Набузовать

переборщить

Надысь

третьего дня или накануне

Наслюз

лед, с водой наверху.

Нехай, няхай

пусть

Озипать

или озепать - сглазить 

Окол

рядом.

Откель, откеда

откуда

Пабедье

время около обеда.

Пернач

рукоять металлическим перистым навершием, символ военной власти.

Повечерье

закат солнца.

Повечерять

поужинать

Подчмурыгивать

услужливо ухаживать, прислуживать.

Полон

плен, пленные.

Помоча

подтяжки на штаны

Порато

очень, сильно.

Поторечина

вбитый в землю кол.

Похожие

казаки в походе

Развязка

лихость, ловкость

Рази

разве

Расстёбывать

расстегивать

Расхлебенить

отворить настежь

Рахманка

молоки красной рыбы, осетра, севрюги и т.п.

Рахунки не дать

не справиться с делом

Рели

качели, а иногда - виселица

Рель

заливной луг в речной пойме

Рожак

уроженец

Рубать

рубить шашкой или топором

Руда

кровь

Ружо

ружье

Рукомесло

ремесло

Рундук

закрытый ящик, сундук, крылечко со ступеньками

Русское море

Черное море.

Рученички

связки льна или шерсти

Рыбалить

ловить рыбу сетью или удочкой

Рылешник

народный певец; исполнял казачьи песни, аккомпанируя себе на донской лире

Рынгач

рабочий вол, сохранивший внешность и некоторую свирепость быка-производителя

Рыскатель

не боящийся риска

Сапуха

зола , сажа

Скиперда

злость.

Скубаться

ругаться.

Строка некошна

нечистая сила.

Сурожское море

Азовское море.

Таматарха

древний город на месте нынешнего поселка Тамань.

Танаис

древний город в устье Дона.

Тарап

порывистый ветер.

Теперича

То же, что теперь

Требище

площадка доля волхования.

Тымьям

чебрец.

Тю!

восклицание, возмущение, удивление

Тюлишата

птенцы

Ушкуй

весельное судно казаков-повольников.

Фанагория

древний город на Таманском полуострове.

Холобуда

шалаш

Хряпка

капустная кочерыжка

Цыбарка

ведро

Цыц

тихо!

Чаво

что?

Чекомас

окунь

Чихирь

молодое вино.

Чуб

часть волос на голове

Шелепуга

плеть.

Шура

совет (сарматское).

Шурабаш

глава совета у азовских казаков.

Щикилять

хромать.

Яма

новгородский город-крепость (Ямгород, Ямбург), нынешний город Кингисеп Ленинградской области.

Ямские казаки

казаки Ямгородского околоградия

Ясы

сарматское племя.