Образ Сергия Радонежского в творчестве М.В. Нестерова
статья по орксэ на тему

Духовные поиски человека в творчестве.

Образ Сергия Радонежского в творчестве М.В. Нестерова

Каждая эпоха являет нам свои образцы – каждое время богато своими святыми. В самые тяжелые периоды появлялись на Руси такие великие светильники веры, как преподобный Сергий Радонежский. Их жизнь, их подвиг, обращенный прежде  всего к людям, до сих пор зажигают и вдохновляют  сердца.

Русский мыслитель Г. П. Федотов писал: «В русских святых мы чтим не только небесных покровителей святой и грешной России: в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути. Верим, что каждый народ имеет собственное религиозное призвание, и, конечно, всего полнее оно осуществляется его религиозными гениями. Здесь путь для всех, отмеченный вехами героического подвижничества немногих. Их идеал веками питал народную жизнь; у их огня вся Русь зажигала свои лампадки. Если мы не обманываемся в убеждении, что вся культура народа, в последнем счете, определяется его религией, то в русской святости найдем ключ, объясняющий многое в явлениях и современной русской культуры».

Жизненный путь «великого старца», как называли его современники, выглядит парадоксальным. Он бежал от общества людей – а в результате стал его духовным предводителем; он никогда не брал в руки меча – но одно его слово на весах победы стоило сотен мечей.

Удивительна и сама тайна, окружающая Сергия. Почти во всех великих событиях эпохи мы чувствуем его незримое присутствие. А между тем до нас не дошло ни его собственных писаний, ни точной записи его бесед и поучений.

Большую часть жизни Сергий провел в основанном им Троицком монастыре. Здесь он прославился как выдающийся подвижник в христианско-монашеском понимании этого слова. Помимо этого, Сергий известен как один из главных приверженцев «общего жития» – новой для того времени формы монашеской жизни на Руси.

Однако Сергий не был исключительно церковным деятелем. В наиболее драматические моменты истории Северо-Восточной Руси он помогал князьям услышать друг друга, убеждал их прекратить кровопролитные усобицы. Заслуги Сергия перед Отечеством не сводятся лишь к его миротворческим подходам и благословению воинов, идущих на Куликовскую битву. Для современников он стал подлинным «светильником» – человеком, сумевшим подчинить всю свою жизнь евангельским заповедям любви и единомыслия. Всегда избегая судить и назидать, он учил главным образом собою, своим образом жизни и отношением к окружающим.

Через века дошли до нас заветы преподобного Сергия Радонежского – любовь к людям, нестяжание, единение народа, – святость которых он проповедовал всей своей жизнью. Его нравственное учение – один из истоков русской духовной культуры.

Павел Федорович Флоренский, известный русский богослов, философ и ученый, размышляя о роли Сергия Радонежского в истории России и становлении ее культуры, писал следующее: «От Преподобного Сергия многообразные струи культурной влаги текут, как из нового центра объединения, напаивая собой русский народ и получая в нем своеобразное воплощение. Вглядываясь в русскую историю, в самую ткань русской культуры, мы не найдем ни одной нити, которая не приводила бы к этому первоузлу: нравственная идея, государственность, живопись, зодчество, литература, русская школа, русская наука – все эти линии русской культуры сходятся к Преподобному. В лице Его русский народ сознал себя; свое культурно–историческое место, свою культурную задачу, и тогда только, сознав себя, — получил историческое право на самостоятельность».

Сегодня не подлежит сомнению, что XIV столетие в русской истории, а особенно его идейный контекст, не поддается пониманию без фигуры Сергия Радонежского. В этом убеждает масса специальной, публицистической и художественной литературы, посвященной жизненному пути троицкого игумена, неоднократные обращения к образу Сергия выдающихся ученых, литераторов, художников.

Жизнь Преподобного Сергия, его живой пример нравственного и духовного становления нашли отражение и в картинах видных русских художников – представителей искусства XIX-XX вв. Среди них Михаил Нестеров.

        Тема русской святости — одна из центральных в творчестве М. В. Нестерова.

        На склоне лет, обозревая пройденный путь, художник писал: "Я избегал изображать так называемые сильные страсти, предпочитая им скромный пейзаж, человека, живущего внутренней духовной жизнью в объятиях нашей матушки-природы". Стремление передавать глубинную суть человека, его живую связь с Богом отразилось в череде полотен М. В. Нестерова из жизни русских святых. Таково, например, изображение Преподобного Пафнутия Боровского, сидящего с удочкой на берегу озера возле срубленной им церковки (1890). Или, скажем, — Благоверного князя Александра Невского, молитвенно склонившего голову перед иконой Богоматери (1895). Или старца Авраамия, в раздумье глядящего в тёмные, пока ещё тихие озерные воды (1916)...

        Особенно любовно Михаил Васильевич относился к Святому Преподобному Сергию Радонежскому.

        Всякому образованному русскому человеку известно "Видение отроку Варфоломею". Полотно иллюстрирует один из ключевых эпизодов жития Преподобного Сергия — момент его встречи с черноризцем, предсказавшим великую будущность святого. На этой картин лучшей из всех вещей Нестерова, художник в полной мере отразил собственное христианское чувство, свою живую веру. На протяжении многих лет Михаил Васильевич упорно стремился в полной мере воссоздать облик Сергия, постичь все грани его святости, самую суть его молитвенного делания, преобразившего Русь, — и выразить при помощи красок то, что невозможно передать словами. В результате художник создал целую серию картин, посвященных Радонежскому чудотворцу. "Видение отроку Варфоломею" стало первой из них.

        Каждый раз, обращаясь к житиям святых, Нестеров заново решал непростую творческую задачу: как показать невидимую, но прочную мистическую связь между героем жития и Богом. Облик Сергия Радонежского, будто магнит, притягивал к себе мысли художника. Нестеров снова и снова обращался к личности великого старца. Медленно, осторожно, любовно рассматривал его со всех сторон — как драгоценный живой бриллиант. Не зря, видимо, на нестеровских полотнах Радонежский чудотворец предстает во всех возрастах: и ребенком, и юношей, и зрелым мужчиной, и пожилым человеком.

        Каковы корни столь пристального интереса художника именно к этому святому?

        Михаил Васильевич писал в воспоминаниях: образ Сергия Радонежского "...пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием". В детские годы этот святой "был нам близок, входил... в обиход нашей духовной жизни". Такое отношение не удивительно — в повседневном существовании купеческой среды, выходцем из которой был Нестеров, вера занимала одно из ключевых мест. Но одной лишь "домашней привычкой", унаследованной от детских и отроческих лет, объяснить особую тягу к Сергию у Нестерова невозможно.

        Особое значение для художника этот святой обрел намного позже — когда Михаил Васильевич находился в мучительных поисках самобытного творческого пути. Найти этот путь художник сумел, познакомившись с подмосковной усадьбой Абрамцево, с ее постоянными обитателями — и зачарованными абрамцевскими лесами.

        Абрамцево в то время принадлежало крупному предпринимателю и меценату Савве  Мамонтову. Здесь гостили И. Е. Репин и В. Д. Поленов, В. М. Васнецов и М. М. Антокольский, И. И. Левитан и М. А. Врубель. Это объединение принято было называть Абрамцевским художественным кружком.

        Впервые попав в Абрамцево, Нестеров окунулся в новый мир. Усадьба расположена неподалеку от Троице-Сергиевой лавры. С XV века по этой местности пролегала дорога "на Троицкое богомолье", по которой совершали паломнические шествия к обители и государи московские, и простые люди. В здешних лесах и озерах, полях и реках, холмах и церковках "Сергиевский дух" чувствовался сильнее, чем в любом другом уголке России. Сама абрамцевская земля, казалось, помнила Преподобного Сергия.

        Всё это подействовало на творческий стиль формирующегося художника. Особенное влияние на Михаила Васильевича оказали идеи Е. Г. Мамонтовой. Вместе с подругой Е. Д. Поленовой Мамонтова собрала богатый материал о русской святости. "Собирая для библиотеки... иллюстрации к житиям святых, они убедились в преобладании разных картинок, редко попадались вещи, проникнутые народным духом. Захотелось в эту отрасль внести больше художественности и непосредственности. Особенно заинтересовала Елизавету Григорьевну мысль об иллюстрации жизни русских святых в связи с их родной обстановкой и природой... Стали читать жития русских святых, покупать печатные тексты с картинками, изображающими главные моменты их жизни, и в первую очередь остановились на Преподобном Сергии", — вспоминала Н. В. Поленова.

        Возвышенная атмосфера Абрамцева, а также общее стремление возродить национальное начало в русском искусстве вдохновили Нестерова. Он получил богатейший материал для размышлений и переживаний. В итоге именно здесь, в Абрамцеве, Михаил Васильевич создал лучшую из своих вещей — "Видение отроку Варфоломею".

        Но прежде, чем написать ее, художник коренным образом изменил свое видение живописи.

        Начинал он совсем иначе...

        Раннее творчество Нестерова полностью соответствует реалистическим традициям передвижников. Сначала художник изображает современный ему быт, потом пишет картины на темы из русской истории. Одновременно подрабатывает иллюстрированием русских сказок и здесь, в прекрасном мире сказочной мистики, ищет собственный стиль. Н. В. Поленова отмечает, что до посещения Абрамцева (1888) Нестеров "...не мог найти себя. Работая над иллюстрациями русских сказок по заказу издателя Ступина, он желал сделать нечто русское, оригинальное, но у него не хватало материала, ни художественного, ни научного, получалось что-то театральное и неискреннее".

        По мере погружения Нестерова в творческую атмосферу Абрамцева образ Сергия Радонежского всё более завладевает умом и воображением художника. В окрестностях Абрамцева, Сергиева Посада, Хотькова художник искал подходящие лица и природу, изучал биографию Сергия Радонежского, приметы его эпохи. Как свидетельствует сын владельца усадьбы, B. C. Мамонтов, первые значительные произведения художника — "Пустынник" и знаменитое "Видение отроку Варфоломею" — написаны "...под влиянием абрамцевских пейзажей и абрамцевской церковки". О том же пишет и сам художник: "...однажды с террасы абрамцевского дома совершенно неожиданно моим глазам представилась такая русская осенняя красота. Слева холмы, под ними вьется речка (аксаковская Воря). Там где-то розоватые осенние дали, поднимается дымок, ближе — капустные малахитовые огороды, справа — золотистая роща. Кое-что изменить, что-то добавить, и фон для моего "Варфоломея" такой, что лучше не выдумать. И я принялся за этюд. Он удался, а главное, я, смотря на этот пейзаж, им любуясь и работая свой этюд, проникся каким-то особым чувством "подлинности", историчности его".

        На рубеже 1890-х годов обозначается разрыв Нестерова с традициями передвижничества, его переход от светской реалистической живописи к живописи религиозно-мистической. Начинается этап новый — агиографический. Сначала робко, потом все более и более уверенно, Нестеров следует по найденному художественному пути — и получает громкое признание.

        Как уже говорилось, первую славу Нестерову принесли "Пустынник" (1889) и "Видение отроку Варфоломею" (1890). Сперва одну, а потом и другую картину приобрел Павел Михайлович Третьяков, составлявший крупнейшую в России галерею русской живописи. Это дало Нестерову своеобразный "знак качества" — одобрение авторитетнейшего ценителя живописи. Однако судьба у картин оказалась разная.

        "Пустынника", выставленного на 17-й Передвижной художественной выставке, хорошо приняли старые мастера-передвижники.  А вот "Видение отроку Варфоломею" вызвало среди современников Михаила Васильевича яростные споры. После того как Третьяков купил картину, она была выставлена в Петербурге, на 18-й Передвижной выставке. Полотно подверглось ожесточенным нападкам со стороны художника Г. Г. Мясоедова, художественного критика В. В. Стасова и других. Они даже пытались уговорить Третьякова, уже купившего это полотно, отказаться от "ошибочного" приобретения. Павел Михайлович от картины отказываться не стал.  Но... в чем же разница между двумя картинами, написанными с промежутком в один год?

        Чтобы понять это, следует со вниманием приглядеться к картинам.

        Нестеровский "Пустынник" написан предельно просто и реалистично. Скупой серенький свет. Узкая полоса низкого, набухшего от сырости неба над буровато-серым лесом, над гладким свинцом озерных вод. Первый снег, зацепившийся за жёсткую щетину жухнущей травы. Одинокая молодая ёлочка на переднем плане. И — две жгуче-красных рябиновых грозди, словно подчеркивающих холодную невзрачность красок поздней осени. Нестеров вывел на полотне типичный, ничем не особенно ярким не украшенный пейзаж средней полосы России. Сколь разительным контрастом на этом унылом фоне смотрится фигура старца! Краски те же: серый, бурый, черный. Но какое внутреннее сияние исходит от лица отшельника, какой теплой улыбкой озарено его доброе лицо, как светится приглушенное золото его бороды, лежащей на простой черной рясе!

         Всё, что изображено на картине, — реально. Такие пейзажи, таких стариков, казалось, можно было случайно встретить в любом уголке России-матушки. Лишь то, что прячется между "строками" нестеровского послания — особое, торжественно-радостное настроение, разлитое по всей картине, — выдает христианский посыл художника. Да еще глаза старца, говорящие о внутренней работе души, — глаза, смотрящие и видящие не здешние предметы, — свидетельствуют о крепкой связи пустынника с Богом. Товарищи и коллеги Нестерова, ярко выраженные реалисты, подобное принять могли.

        Не таков "Отрок Варфоломей". Вроде бы те же любопытные ёлочки выглядывают из лиственного леса. Вроде бы то же белёсое небо — только не низкое и тяжелое, а высокое, лишенное малейшего намека на дождь — широкой полосой покоится над землей. Но это уже не тот скорбный русский пейзаж, который так часто можно увидеть в ненастное время года. Золото и багрянец ранней осени явственно проступают на полотне. Но лето еще не сдает своих позиций, еще радует зеленью, еще расшивает золотое убранство луга мелкими голубыми и желтыми цветами. Широким охристым прямоугольником лежит на заднем плане поле. Вдоль неугомонной змейки серебристой реки, повторяя ее затейливые изгибы, тянется дорога. Природа замерла в ожидании чуда... и это чудо происходит на глазах у зрителя.

        Апологеты передвижничества обсуждали между собой "Видение отроку Варфоломею". Они говорили, что нестеровское полотно "...подрывает те "рационалистические" устои, которые с таким успехом укреплялись передвижниками много лет". Картину обвиняли.  Сторонники реалистического направления в живописи картину "признали... вредной, даже опасной"... и дело не в одном только "неверно" изображенном нимбе. Г.Г. Мясоедов на открывшейся выставке отвел М.В. Нестерова в сторону и всячески пытался убедить, чтобы тот закрасил этот золотой венчик: "Поймите, ведь это же абсурд, бессмыслица, даже с точки зрения простой перспективы. Допустим на минуту, что вокруг головы святого сияет золотой круг. Но ведь вы видите его вокруг лица, повернутого к вам en face? Как же можете вы видеть таким же кругом, когда это лицо повернется к вам в профиль? Венчик тогда тоже будет виден в профиль, то есть в виде вертикальной золотой линии, пересекающей лицо. А вы рисуете его вокруг профиля таким же кругом, как вокруг лица". Сторонники реалистического направления в живописи картину "признали... вредной, даже опасной"... и дело не в одном только "неверно" изображенном нимбе.

        "Пустынник" — это изображение земного, тленного мира. "Варфоломей" же — отражение мира небесного. Высшая, мистическая реальность прорывается в мир земной, наполняет его до краев, преображает зрителя, делая его чище и совершеннее.

        "Видение отроку Варфоломею" — больше чем картина. Это полотно тёплое, нарядное, глубоко символичное... как икона допетровских времен.

        На картине нет ничего случайного, ничего лишнего. Всё, что здесь изображено, имеет мощный мистический подтекст. Нарядная деревянная церковка на заднем плане — это приходской храм, в котором Преподобный Сергий трижды возвестил свое будущее появление на свет, — и, одновременно, это прообраз будущей Лавры. Извилистая тропа — дорога, по которой он придет к храму. Могучий, раскидистый дуб — будущее, которое ожидает Варфоломея.  Это похоже на традиции иконописи — изображать на одной доске события прошлого, настоящего и будущего в столь тесном единстве, будто происходят они в один и тот же миг! Приближает картину к иконе и выбранная художником цветовая палитра. Охристо-желтый и нарядный багряный, голубовато-зеленый и богатый золотой в сочетании с беловато-бежевым фоном и коричнево-черным акцентом. Это нарядное сочетание красок было одним из излюбленных у древнерусских иконописцев. И оно отличается от привычного вседневного колорита северо-восточной Руси!

        Столь вольного обращения с реальностью собратья - передвижники Михаилу Васильевичу простить не смогли.

        По сути, Нестеров передал на полотне эпизод из жития Преподобного Сергия. Передал, не пожертвовав ни единой деталью. Вековой дуб посреди поляны. Инок, достающий просфору. Варфоломей, юная душа которого томится в ожидании неведомого чуда. И в то же время... так гармонично, так красочно это послание, будто сама природа вызвалась передать его в наш мир. Не словами жития, но эмоцией, прекрасным, преображённым состоянием родной природы художник сумел передать на полотне миг совершающегося чуда. Мгновение, когда божественный и земной миры соприкасаются, превращаясь в единое целое. То, на что в "Пустыннике" художник лишь намекает, в "Варфоломее" сказано напрямую.

        Нет ничего удивительного в том, что "Видение отроку Варфоломею" вызвало столь яростный отпор со стороны старших передвижников. С точки зрения Стасова, Мясоедова и их сторонников Нестеров сделал шаг назад, к традициям академической живописи. Действительно, Нестеров, как, впрочем, и творивший одновременно с ним В. М. Васнецов, вернулся к мифологическим сюжетам. То есть к тому, от чего сами передвижники отреклись в пользу реализма.

        Однако противники "Варфоломея" не заметили главного: мифологическая живопись в исполнении Нестерова, обогатившись национальными мотивами, поднялась на новую ступень, на качественно другой уровень "умозрения в красках". Его картина стала настоящим прорывом в области отечественной религиозной живописи. В ней нет ни следования академическим шаблонам, ни надуманных сюжетов. Словом, ничего из того, что отдаляло полотно академического живописца не только от реальной русской жизни. Михаил Васильевич обратился к живому материалу, выбрал максимально близкий душе русского человека сюжет и облёк его в национальные одежды. Художник вдохнул в светскую живопись на религиозные темы новую жизнь, сделал ее ближе к людям — но отнюдь не за счет перехода к сугубому реализму. Он словно заставил зрителя воспарить над миром обыденности, стёр в его восприятии границу между реальным — и мистическим, между  картиной — и иконой.

        Образ Сергия Радонежского не переставал волновать художника на протяжении всей его жизни. За более чем 50 лет творческой работы Нестеров создал 15 больших произведений, посвящённых его излюбленному герою. Далее следовали «Юность преподобного Сергия» (1892—1897), триптих «Труды преподобного Сергия» (1896—1897), «Преподобный Сергий» (1898) и «Прощание преподобного Сергия с князем Дмитрием Донским» (эскизы, 1898—1899). Последняя картина так и не была полностью написана художником, осталась только в эскизах. Каждое из "сергиевских" полотен, появившихся на свет после "Видения отроку Варфоломею", написано добротно и основательно.

        Но первое слово, которое хочется применить к картинам — публицистичность. Это попытка образованного и тонко чувствующего художника подстроиться под понимание "простого человека". В "Трудах", равно как и в других полотнах цикла, нет того живого чувства единения двух миров, которое есть в "Варфоломее". В них нет чуда.

        «Я писал жизнь хорошего русского человека 14 века, лучшего человека древних лет Руси, чуткого к природе и её красоте, по-своему любившего родину и по-своему стремившегося к правде. Эту прекрасную жизнь я и пытался передать. Я передаю легенду, сложенную в давние годы родным моим народом о людях, которых он отметил любовью и памятью», - вспоминал Нестеров.

        До конца своих дней художник был убеждён в том, что «Видение отроку Варфоломею» — самое лучшее его произведение. Нестеров справедливо считал, что именно "Видением отроку Варфоломею" он останется в памяти поколений.  В старости  художник любил повторять: «Жить буду не я. Жить будет «Отрок Варфоломей». Вот если через тридцать, через пятьдесят лет после моей смерти он ещё будет что-то говорить людям — значит, он живой, значит, жив и я».

        Может быть, один-единственный раз услышав глас небесный, уловив его, подчинившись его звучанию, Нестеров возвысился до гениальности и стал одной из крупнейших фигур христианского возрождения в России. На уровне более приземленном он просто выполнил невероятно важную работу. Купец по крови и живописец по призванию, он передал на полотне то живое христианское чувство, ту веру, которая была столь необходима обществу в его время, а, пожалуй, и в наши дни.