Муниципального общеобразовательного учреждения

 «Средняя общеобразовательная школа № 12 имени Героя Советского Союза Суханова Виталия Федоровича» Энгельсского муниципального района Саратовской области

 «Федя из подплава»: громкое чтение рассказа нашего земляка – Льва Абрамовича Кассиля.

(методическая разработка внеклассного мероприятия

к 120-летию со дня рождения детского писателя)

Подготовила:                                                      

 Педагог-библиотекарь

  МОУ «СОШ № 12 им. В.Ф. Суханова»

 Четверикова А.В.

Энгельс, 2025г.

Слайд 1(памятник «Фантазёр»)

 – Здравствуйте, ребята! Кто может сказать, что сейчас мы видим на экране?

 (ответы детей).

 – Да, это памятник нашему земляку – Льву Абрамовичу Кассилю под названием «Фантазёр».

 – А как вы понимаете значение этого слова «Фантазёр»? (ответы детей).

 – Да, всё это правильно, так говорят о человеке, который умеет мечтать, фантазировать, придумывать разные истории, иногда целые страны и даже миры!

Слайд 2(Скульптор Клара Матвеева)

 – Да, ребята, именно таким увидела молодого писателя скульптор Клара Алексеевна Матвеева. Она изобразила его в то время, когда он жил в нашем городе вместе с семьёй. В детстве Лёва мечтал стать моряком, капитаном корабля!

        Родился он 10 июля 1905 года в Покровской слободе, Самарской губернии – так тогда назывался наш город. Отец его был известным и уважаемым в городе врачом, мама учила детей музыки. В этом году мы празднуем 120-летию со дня рождения нашего любимого детского писателя!

        Когда пришло время поступать учиться, Лев Абрамович переехал в Москву и 3 года учился на инженера по технической специальности, но большое желание быть писателем победило. Он начинает работать как корреспондент, пробует писать заметки об интересных случаях из жизни, рассказы, повести.

Слайд 3(Фото в военной форме)

        В годы Великой Отечественной войны он уже был известным писателем, поэтому на фронте он стал военным корреспондентом. На фото Лев Абрамович Кассиль в военной форме в городе Полярный. Именно там, на Северном флоте, он познакомился с мальчиком Федей Толбеиным.  Описал моменты его детства в рассказе «Федя из подплава». Много раз подчёркивал писатель, что истории, которые он пишет – это правда, которую он видел своими глазами или знал по рассказам очевидцев событий. Сейчас я прочту вам, ребята рассказ, он будет с небольшими сокращениями. Прошу слушать внимательно, в конце мы обсудим события и героев рассказа.

«Федя из подплава» Лев Кассиль^[1]

(текст дан в сокращении)

        Он знал уже почти десять букв, когда я военной осенью приехал впервые на одну из заполярных баз Северного флота. Десять букв! Этого было вполне достаточно, чтобы запечатлеть своё имя на торпеде — в назидание Гитлеру и всем фашистам. За этим занятием я и застал его позади плетня из колючей проволоки, огораживающего базу подводных лодок. Когда я, предъявив часовому свой пропуск, вошёл во дворик подплава, как моряки называют сокращённо флот подводного плавания, подводники как раз грузили торпеды на большую крейсерскую лодку. Длинное тёмно-зелёное щучье тело подводного корабля вытянулось на воде у причальной стенки, у так называемого пирса. Над пирсом нависала огромная скала. В ней были проделаны входы в подземные пещеры, где хранились торпеды. Краснофлотцы в рабочих холщовых робах клали громадную торпеду на специальную тележку и вывозили из пещеры. Сперва в сумраке каменного логова появлялась округлая голова торпеды, а затем, опираясь на низкие колёса, как на лапы, выползала она вся целиком, похожая на исполинского тритона, узкая к хвосту, тяжёлая, гладкая, зло поблёскивающая на солнце.

        Около торпеды вертелся мальчишка лет восьми, худенький, с острым носиком, красный кончик которого был, пожалуй, ближе к безбровому лбу, чем к верхней губе. На мальчишке была большая, явно не по голове, чёрная пилотка с блестящим якорем спереди, а на рукавах запачканной курточки красовались одна над другой нашивки минёра, связиста, артиллериста, комендора, электрика и сигнальщика. Красные стрелы, пересекающиеся молнии, якоря, гаечные ключи, пушки, вымпелы… Нашивок было так много, что они едва умещались между плечом и потрёпанным обшлагом, из которого вылезала худая, грязная рука мальчика. Мальчуган деловито оглядывал вывезенную торпеду, обходил её со всех сторон, затем садился перед ней на корточки и, шмыгая от усердия вздёрнутым носом, старательно выводил что-то пальцем на смазке, покрывавшей торпеду. Я подошёл ближе. Сквозь розовато-коричневую пасту тускло поблёскивала металлом протёртая пальцем надпись: «АТ ФЭДN». Косая перекладинка у буквы «И» была наклонена не в ту сторону, куда следует, буква поэтому выглядела как знак номера — №, я догадался, что «Э» получилось у мальчика тоже нечаянно.

 — Ну, Федя, — спросил я, — чем это ты, брат, занимаешься?

— Расписываюсь, — отвечал Федя, искоса взглянув на меня и подправляя пальцем сделанную им надпись.

 — Это зачем же?

— Пускай видят, от кого, — сердито произнёс мальчишка.

 — Они уж мой почерк знают. Я каждый раз расписываюсь.

— А кто же ты такой будешь?

— Я? — как будто удивившись, спросил мальчик и, ещё выше подтянув нос, посмотрел на меня снизу без всякого одобрения. — Я тут один-единственный у них мальчишка…

 — У кого у них? Чей единственный?

 — Ну, у всех… Флотский. Я отсюда, с подплаву. Не знаете, что ли? — И он отошёл от меня к другой торпеде, которую в эту минуту выкатывали на тележке из-под скалы…

— Это что, сынишка кого-нибудь из ваших? — обратился я к краснофлотцу, который назвал Федю царём Фёдором.

 — Да нет, тут целая такая история, — отвечал вполголоса подводник.

 — Это Федюшка Толбеин. Наш, с подплаву… У него отец боцман был, из поморов, на восемнадцатом номере, на буксире. А когда в прошлом году семьи эвакуировали отсюда морем, фашисты, дьяволы, в море их застукали. Налетело штук пять и давай долбить. Там женщины, ребята… страшное дело! Прямо с бреющего. Видели ясно, что народ не военный, а так и не отстали, пока не докончили. Покуда с берега подоспели, уже мало кто на плаву держался. И отец его, и мать Федьки этого, и сестрёнка тоже была — все погибли. А ему повезло, буёк якорный бомбой отхватило, он за него и уцепился. Единственный, кто спасся… Ну, доставили его на базу. А тут его Дуся приютила, что в кают-компании подаёт, — знаете, официантка? Так он тут и остался, на подплаве у нас. Единственный в своём роде, так сказать. У нас ведь тут ни в заливе, ни в одной губе детей не сыщешь — всю ребятню эвакуировали, как война началась. Ну а уж Федька, так вышло, осел, видно, надолго. Да и нам, знаете, всё- таки веселее глядеть, а то забыли уж прямо, какие ребята бывают. Ведь один-единственный…

        Так я узнал историю Феди Толбеина, общего сына подводников, воспитанника и любимца североморцев. Его очень баловали на подплаве. Знаменитейшие подводники, Герои Советского Союза — сам прославленный Звездин, напористый Сухарьков, неугомонный Фальковский, — дарили его своей дружбой. И, когда лодка уходила в боевую операцию, Федька всегда провожал своих друзей, стоя на пирсе, и долго глядел вслед ушедшим.

        У моряков Северного флота был обычай делать надписи на торпеде. «Гитлеру под микитки», — писали подводники на торпедах. «Фашистским гадам от североморцев», — выводили они на грозных своих снарядах, заряжая торпедные аппараты. «За Киев, за Севастополь…» Как-то Федька напросился, чтобы и ему разрешили сделать надпись. Он знал несколько букв и, как умел, вывел на торпеде своё имя. И вышло так, что Герой Советского Союза Исаак Аркадьевич Фальковский этой самой торпедой, которую надписал Федька, потопил большой немецкий пароход. Фальковский шёл на маленькой лодке — их на флоте называют «малютками». Неприятельские миноносцы охраняли корабль с ценным грузом. Но «малютка» смело проскочила под кораблями охранения, и торпеда с надписью «АТ ФЭД1М» угодила прямёхонько в фашистский пароход. Он взорвался, зарылся носом в воду и вскоре пошёл на дно. С тех пор вошло в моду брать в поход торпеды с Фединой надписью. Моряки шутливо уверяли, что у Феди лёгкая рука и он приносит счастье подводникам…

        Дня через два после того на базу налетели немецкие бомбардировщики. Корабли подняли на мачтах клетчатый, жёлтый в шашках, флаг — «твёрдо». Это был сигнал тревоги. В порту коротко пролаяла сирена. Все бросились на свои места. Ударили зенитки с миноносцев, сторожевых кораблей, били пушки с подлодок. Катера и буксиры, спешно отваливая по правилам тревоги от стенки, выплывая к середине залива, также били на всём ходу по самолётам из крупнокалиберных пулемётов и автоматических пушек. Ударил из своего главного калибра миноносец «Громокипящий». Эхо выстрелов раскатилось по заливу, отдаваясь в скалах. В домах на набережной посыпались стёкла, лопнувшие от невероятной силы звука. Второй раз ударил из главного калибра «Громокипящий», и передовой немецкий бомбардировщик, волоча за собой космы дыма, повернул в сторону, выбросил длинное пламя, качнулся и, неуклюже вертясь, стал падать за ближайшую сопку. Чуточку в стороне от него выхлопнул и распустился в небе белый цветок парашюта. Он медленно опустился и исчез за скалами.

— У Тойва-губы сел, — определил Звездин, вместе с нами следивший за воздушным боем. — Как бы не ушёл фашист, его потом в сопках не найдёшь. А до фронта тут рукой подать, ищи- свищи…— Минутку! — сказал вдруг Фальковский. — А где наш Федька? Где Федька, я спрашиваю? Он же там, как раз у Тойва-губы, ягоды собирает, чтоб ему…

        Действительно, Федька теперь по полдня пропадал на сопках, где в этом году было необыкновенно много черники, голубики, брусники и морошки. Он приходил с фиолетовыми губами, синезубый и показывал нам такой язык, будто он им только что вылизывал чернила.

— Федька там, вы понимаете или не понимаете?! — закричал на нас Фальковский.И мы стали карабкаться на сопку, чтобы скорее добраться до Тойва-губы, чтобы изловить немецкого парашютиста, чтобы защитить нашего Федьку. Краснофлотцы оцепили район, куда ветер отнёс парашютиста. Мы шли, прыгая со скалы на скалу, осматривая расщелины, обходя небольшие озёра, заглядывая под каждый валун. Нигде не было парашютиста, вместе с ним исчез и наш Федька. Потом до нас докатился звук выстрела. А вскоре за сопками снова ахнуло…

        И опять стало тихо. Больше всех волновался Фальковский. Он считал Федьку уже погибшим, слал проклятия на головы фашистов. Спокойный, рассудительный Звездин тщетно пытался успокоить его. На поиски парашютиста вылетел с аэродрома лётчик Свистнев. Он кружил над сопками, несколько раз низко прошёл над нами, разглядывая местность. Вдруг самолёт круто повернул обратно и стал описывать круги над небольшим ущельем между двумя высокими скалистыми утёсами. Лётчик, высунувшись из кабины, махая нам рукой, указывал куда-то вниз. Срываясь с камней, перескакивая через ручьи, помчались мы туда. Через минуту мы были на краю скалы. И там, внизу, на тёмном сыром мху, мы увидели выложенное из белых камней, ярко выделяющееся огромное «ФЭДК». Бедняга! Он, должно быть, очень волновался и спешил, выкладывая здесь из камней своё имя, и даже букву «Я», которую обычно писал правильно, здесь повернул в другую сторону, как латинское «R». И тут мы уже увидели самого Федьку: он сидел, притаившись под нависшей скалой. Увидев нас, он стал делать нам какие-то знаки, прикладывая палец к губам, хлопая себя по рту, требуя молчания и таинственно показывая куда-то в сторону. Мы спрыгнули к нему вниз.

— Он там, там, — шептал нам Федька фиолетовыми от черники и дрожащими от волнения губами. — Вон, за тем камнем… У него нога свихнулась. Я видел, как его сбили, побежал за ним, а он в меня как пульнёт из «шмайсера» своего!.. Думаете, не страшно? Я и спрятался тут. Потом хотел было вылезти, до подплаву добежать, — что ж, не до вечера сидеть сторожить, — а он опять как жахнет в меня!.. Думаете, вру? Пуля так и чиркнула, аж камень брызнул… Я вижу, самолёт летит, поиски делает, а мне встать фриц не даёт, ну, я и выложил расписку свою. Ползал-ползал, весь живот себе протёр, коленки продрал… Думаете, не больно? Так и собрал камни и выложил. Лётчик сразу сверху мой почерк узнал. А фриц этот вон туда заполз.

        Краснофлотцы кинулись к скале и вытащили из расщелины спрятавшегося там фашиста. Он сразу бросил свой автомат «шмайсер», увидев, что его окружили со всех сторон моряки.

        Случай этот сделал Федьку совсем знаменитым на базе. Иностранные моряки с недавно прибывшего каравана транспортов, гуляя по набережной, завидя Федьку, подходили к нему, трепали его по плечу, щупали его многочисленные нашивки и говорили, что Федька «о-ки- доки-бой», что значит «парень что надо».

        Но вот кончилось короткое полярное лето, стали наползать туманы, солнце остывало, готовясь уйти на зимнюю спячку, и на подплаве однажды вечером в кают-компании зашёл разговор о дальнейшей судьбе Федьки.

 — Балбесу уже за восемь перевалило, пора бы ему буковки не только на торпедах писать, — сказал сурово Звездин.

 — В школу его надо отправить. Война войной, а ему расти, учиться время. — Странный вопрос, разве я возражаю? — горячился Фальковский. — Надо так надо. Ясно, что мальчик должен учиться. Жалко, конечно, отпускать, — то есть это я говорю, мне жалко… Не знаю, как другим.

 — Никто не говорит, что не жалко, — проговорил, вздохнув, Звездин. — Я уже своих девятнадцать месяцев не видал. Тоже жалко. — Он помолчал немного. — Учиться дети должны в спокойном месте. Я, по крайней мере, так считаю. Не знаю, как другие. Посоветовались с Дусей, «опекуншей» Федьки, и решено было отправить его в тыл, в один из беломорских городов, где имелся интернат для детей моряков. Я не знаю, как удалось Фальковскому уговорить Федьку. Он и слышать сперва не хотел об отъезде, но, видно, уважение к герою взяло верх, и Федька согласился. Двадцать шестого августа мы провожали Федьку. Полярная осень подарила Федьке один из своих лучших дней. Воздух был прозрачен так, что даже на большом расстоянии всё виделось резко, отчётливо, словно высеченное из камня. Вода в бухте была зеркально спокойная, скалы розовые. Белые чайки вертелись над нами, и слабый ветер едва шевелил нарядные флаги Военно-Морского Флота — белые с синей полосой понизу и красными эмблемами — и пёстрые сигналы Свода на кораблях. Сколько всякой снеди натащили подводники Федьке на дорогу! Сколько банок со сгущённым молоком, консервов, шоколадных кубиков! Командир катера, на котором Федька «отправлялся в науку», уже заявил, что если товарищи командиры будут нести ещё довольствие, то пускай они тогда закажут специальную баржу, а на катере он базара разводить не может. Потом все прощались с Федькой. Он был хмур и казался похудевшим в новой просторной курточке, на которую перешили все знаки со старой.

— Ну, смотри ты у нас там, Фёдор, — напутствовал его Звездин. — Учиться так учиться, а иначе браться не стоит. Хоть ты теперь и отпрядыш, как у нас поморы говорят, отскочил от нашего берега, но породу свою соблюдай — помни, что ты Фёдор Толбеин с подплава.

 — А, ей-богу, какие тут разговоры! — забормотал Фальковский, беря Федьку за обе щеки. — Поезжай, поезжай, Федька! Терпеть не могу этих расставаний — только настроение портишь себе… Ну, двигай, двигай, Федька, давай ходу! Вот тебе ещё плиточка шоколада. И Фальковский сунул в руку Федьке большую плитку. На катере включили мотор, из-под кормы кругами пошла вода и пена. На мачте взлетели три флажка — позывные. При выходе из гавани у сторожевого поста на высокой мачте подняли золотистый флаг «добро». Это был знак согласия, разрешение на выход из гавани. Маленький буксир стал оттаскивать в сторону сети и боны заграждения. Буксирчик был похож на дворника, торжественно открывающего ворота для выезда хозяина со двора. Он оттащил заграждение в сторону, и катер, на котором стоял Федька Толбеин, питомец подплава, единственный и последний мальчишка во всей морской округе, ушёл в открытое море. Молча стояли на пирсе знаменитые подводники — Герои Советского Союза Звездин, Сухарьков, Фальковский. Долго стоял и я с ними, глядя вслед катеру, который уносил от нас нашего Федьку. — Ничего не поделаешь, Федька должен учиться, — сказал Звездин.

 — Что говорить… — отозвался Фальковский, встрепенувшись, но не отворачиваясь от моря. — Ясно, Федька должен учиться, а мы должны воевать. Всё-таки я завтра на одной торпеде своей, как хотите, а напишу… Только как бы это потолковее выразить? «За будущее Федьки», что ли? Понимаешь? Или «во имя», что ли?.. А, и так понятно! Просто напишу: «Чтоб Федьке было хорошо»… И пусть ему будет хорошо…

У выхода из гавани буксир поставил на место заграждение. Катер давно уже скрылся за скалами мыса, с мачты у сторожевого пункта спустили флаг «добро», а мы всё стояли на берегу и смотрели в море — моряки, мужчины, отцы, давно не видевшие своих детей. …

Однажды на базу подлодок прилетел Герой Советского Союза Павел Свистнев, тот самый, что помог нам отыскать и спасти Федьку, когда он потерялся в сопках, выслеживая немецкого парашютиста. Гидросамолёт, известный под именем «Каталина», сел в бухте, взрыл серую осеннюю воду, качнул крыльями, по очереди коснувшись поверхности моря левым и правым поплавками, похожими на огромные коньки, притих, потом снова взревел моторами и зарулил к берегу. День был ветреный, в бухте гуляла крупная волна. Два катера помчались навстречу гидросамолёту, зачалили его концами за крылья и торжественно, словно под руки, повели большую машину к набережной. Потом под летающую лодку подвели специальную тележку, натянули тросы, и гидросамолёт вылез на сушу. С него капало. В хвосте круглого тёмно-зелёного тулова открылся люк, появились большие ноги в тёплых мохнатых унтах, и Свистнев соскочил на землю. Его встречали подводники и лётчики, с нетерпением ждавшие прибытия «Каталины». Гидросамолёт должен был доставить запасные детали для истребителей. Сейчас же приступили к разгрузке. Полчаса вытаскивали из огромной машины пропеллеры, округлые плоскости, части моторов, глянцевитые рули, элероны и ящики с надписями: «верх» и «низ», «обращаться с осторожностью». Потом из люка под хвостом показались маленькие барахтающиеся ноги, которые никак не могли достать до земли. — Явление последнее, — сказал Свистнев, — те же и он. В ту же минуту из люка выпал на землю мальчишка лет восьми, худенький, остроносый, безбровый, в сбившейся на лоб огромной пилотке.

 — Федька, — воскликнул Фальковский, — честное слово, Федька! Как вам это нравится? Свистнев, крайне довольный эффектом, который произвёл его маленький пассажир, весело оглядывал нас: — Видели, кого доставил вам? — И видеть не хочу, — пробормотал Звездин и мрачно отвернулся. Федька поднялся с земли, отряхнул пыль с колен, одёрнул рукава куртки с бесконечными нашивками минёра, связиста, артиллериста, комендора, электрика, баталёра, сигнальщика.

 — Здравствуйте… Это я.

 — Вижу, что ты, — проговорил Фальковский.

 — Они меня с собой прихватили, — продолжал Федька, мотнув головой в сторону Свистнева. — Я попросился, они и взяли.

 — Ах, Федя, Федя! — И Фальковский, отойдя в сторону, махнул рукой.

 — А ты тоже хорош! — тихо проворчал Звездин, глядя на Свистнева. — На какого шута ты его приволок? Мы парня учиться определили, а ты…

 — Какое там учиться… Ты погляди сам, прямо захирел малый, тоскует по морю. Он уже два раза из интерната бегал, еле отыскали его. А тут как раз я прилетел. Детали брал, запчасти. Ну и вижу, страдает мальчишка. Жалко мне его стало, да и вы тут, знаю, все соскучились по нему, по чертёнку. Верно ведь? Все мы очень соскучились по Федьке. Часто по вечерам в кают-компании подплава командиры вспоминали нашего питомца: «Как там Федька наш двигает науку? Вот завтра уходим в море, надо бы ему к торпеде руку приложить…» Но сейчас неожиданное возвращение Федьки всех расстроило. Мы рассчитывали, что Федька приедет честь честью, как полагается, на каникулы и подводники будут хвастаться его школьными успехами, а он просто-напросто удрал.

        На другой день Федька, как бывало, явился на базу, но его задержал у входа часовой.

 — Стой, ты куда?

 — На подплав. Не видишь?

 — Видеть-то ясно вижу, а пропуск у тебя есть?

 — Дядя, вы же меня знаете! Я Федька. Я тут с подплаву… Вы что, не признали? Это же я. Часовой посмотрел на Федьку, будто видел его в первый раз: — Что-то не признаю. Был тут, правда, у нас один мальчонка. Федей звали. Такой справный, дисциплину понимал, к службе морской уважение имел. Да того мальчонку в учение откомандировали. Того знаю, того и так пропущу, без документа. А тебя, который самовольничает, — такого в первый раз вижу у нас на подплаве. Ошеломлённый Федька отошёл от ворот базы, походил немножко около моря, скучного, осеннего, потом снова вернулся к часовому. — Дяденька, вы меня только пропустите. Меня Фальковский знает, и Звездин, все!

 — Не было такого приказа пускать тебя!

На Федькино счастье, пришёл Фальковский.

 — Скажите — я с вами, — зашептал Федька своему любимому командиру. — Ладно, — сказал Фальковский часовому, — пропустите. Со мной. И Федька снова очутился на знакомом дворике подплава. Всё здесь было как прежде. Краснофлотцы везли на тележках торпеды. Но когда Федька по старой привычке подошёл к одному из снарядов, высокий краснофлотец, который обычно любил возить Федьку верхом на торпеде, сумрачно поглядел на него и прикрикнул: — А ну, руки прими, не трожь торпеды! — Я же только расписаться. — Без твоей расписки дело обойдётся, — сказал краснофлотец. — Ты сначала выучись, как писать, а то у тебя буквы на карачках ходят, над твоими буквами люди смеяться станут. Что это, мол, у них там за неграмотные на подплаве, «корову» с мягким знаком пишут? Ты бы вот сперва пограмотнее стал в школе, а потом бы уж расписывался. А пока что не приказано тебя к этому делу допускать. Тут война идёт, серьёзный разговор… А ну, ходи, не мешайся тут! Видишь, люди делом заняты. Чего стал?

        Целый день околачивался без дела Федька на базе подплава. С ним никто не заговорил, никто не предложил расписаться на торпедах, которые грузили на лодки, никто не остановил его, чтобы расспросить, как ему жилось в интернате, там, в беломорском городе. Его словно не замечали. Только иногда, когда он тихонько, с затаённой, ещё жившей в нём надеждой приближался к трапам, переброшенным с пирса на подлодку, раздавался чей-нибудь голос: — Эй, мальчик, отойди от края. Не болтайся тут! Растерянный, несчастный бродил Федька по берегу подплава и заглядывал в окна кают-компании. Но и там толстый кок подплава Милехин, обычно баловавший Федьку пончиками, неприветливо сказал: — Ты бы, друг Фёдор, пошёл куда-нибудь да делом занялся. А что здесь ходить-то без толку? Нечего тут проедаться! — Он внимательно осмотрел Федьку, вытер руки о передник и добавил: — Некрасивое твоё положение, Федя! Сочувствую, но помочь не имею права. Дезертиров на довольство не берём. Федька всё ждал: может быть, хоть воздушная тревога будет и он покажет опять, как ничего не боится. А вдруг, на счастье, ещё парашютиста сбросят, и он опять его выследит, и все снова признают, что Федька герой. Но день был сумрачный, ветер рвал пену с тяжёлых волн, на низком, хмуром небе не появлялось ни одного самолёта. В бухте было пустынно: миноносцы ушли охранять большой караван судов. И в этом суровом осеннем дне никто не хотел уделить ни одной минуты Федьке, и не было беглецу места в строгом мире, занятом своими военными будничными делами. Наконец он увидел, что из штаба вышел Фальковский. Он кинулся навстречу командиру: — Исаак Аркадьевич, а чего они мне говорят, что я этот… как его… дезертир?

 — А кто же ты ещё? — спокойно отвечал Фальковский. — Конечно, дезертир.

 — Это как — дезертир?

 — А очень просто. Дезертир — это кто драпу даёт с фронта, своих товарищей бросает, боится, ищет местечка, где бы полегче. Так и говорится: трус и дезертир. Именно.

 — Так я же вовсе наоборот! Сам на войну приехал. Тут и бомбить могут, а я не боюсь ничего. Чего же они говорят — «дезертир, дезертир»…

 — Как вам нравится, он ещё рассуждает! Твоё дело что — тут быть или в классе? Я тебя спрашиваю. В классе твоё дело сидеть! Тебя Северный флот учиться послал, а ты отлыниваешь, ты убежал. Вот тебя наши правильно дезертиром и зовут. Скажешь, нет? Не правильно разве? А это ты, пожалуйста, мне не заливай — фронт здесь или не фронт. Мы здесь на фронте, а ты там свою вахту бросил.

 — Мне там скучно. Я без вас не могу. Я уже привык. Я… эх и соскучился… Я вовсе… — И Федька заплакал. Никто никогда не видел, чтобы Федька плакал. А тут он так и залился. Фальковский долго и тщательно откашливался, поправил фуражку, походил вокруг Федьки, потом обхватил ладонью голову его и прижал к своему боку.

 — Кха, гм, гм… Ну, довольно реветь, слушай! Реветь тут уж совершенно ни к чему. Соскучился?! Я, думаешь, не соскучился? И у меня, может, тоже на Урале сынишка вроде тебя… Странное дело, конечно, соскучился. А когда я в море, думаешь, не скучно мне иной раз? А терплю. Не прошусь на берег. Ну, довольно тебе сопеть, хватит! Ну, кому говорю!..

 — Я… я не дезертир… Я хотел… к вам только…

 — Нельзя, Федя, дорогой, учиться тебе надо. И вообще, пожалуйста, не расстраивай меня… Ах, Федя, Федя!..

 Подошёл Звездин. — Ну что, договорились? — спросил он.

— Ясно, договорились! Кто это сказал, что Федька дезертир? Язык вырву тому, кто это скажет! Он просто немножко соскучился и нечаянно попал на самолёт, и Свистнев его нечаянно захватил, а теперь он нечаянно заревел.

 — Вот и хорошо! — пробасил Звездин. — А чтобы он нечаянно ещё чего-нибудь не сделал, мы его сегодня ночью отправим обратно. Верно?

 — Верно, — тихо отозвался Федька.

 — Это ты тоже нечаянно говоришь?

 — Нет, по охотке.

 — То-то. И письмо напишем директору школы: так, мол, и так, нечаянно захватили мальчишку… Идёт, Фёдор?

 — Идёт…

 — Ах ты, Федя, взял медведя, а обратно не вырвется! — сказал добродушно Звездин. На рассвете мы опять проводили Федьку. На этот раз он уезжал уже без всяких торжественных проводов. Мы довезли его на катере до гидросамолёта. Немного смущённый, Свистнев подхватил Федьку на руки и втащил в машину. И тут, не глядя  руг на друга, Фальковский и Звездин стали незаметно совать Федьке в руки и украдкой засовывать в его карманы консервные банки, печенье, плитки шоколада.

 — Нечаянно захватил, — виновато сказал Фальковский.

 — Да и у меня тоже случайно оказалось, — усмехнулся Звездин. Катер наш отошёл в сторону. На «Каталине» взревели моторы, и огромный самолёт, раскачиваясь, касаясь притихшей утренней воды поплавками — левым, правым, левым, правым, — как конькобежец, разбежался по зеркальной поверхности бухты и мягко пошёл в небо. Ну вот и всё. Так мы отправили снова Федьку в науку и сами, порядком опечаленные, вернулись на базу. Через два месяца я получил в Мурманске письмо от Фальковского. Вот что он мне писал про Федю: «Хочу сообщить тебе приятную новость про нашего Федьку. Свистнев прилетел сегодня и привёз Федькино письмо. Понимаешь, он теперь уже знает столько букв, что может писать целые письма. Федька не подкачал, не осрамил наш подплав. Стал учиться на «отлично» и просит, чтобы его привезли к нам зимой на каникулы. Обязательно привезём. И сделаем ёлку ему. А сегодня я ухожу в поход. И на двух кормовых торпедах знаешь что я написал? «По русскому — «хорошо», по арифметике — «отлично». Это Федькины отметки. С такими отметками не промахнёшься».

 – Ребята, понравилась Вам эта история? (ответы детей)

 – Давайте пофантазируем, Как сложилась судьба героев рассказа после окончания войны, после Победы? Кем очень хотел стать Федя? А как сложилось бы жизнь Феди, если бы он продолжал сбегать из школы к морякам-подводникам? (ответы детей)

– Знаете ли вы истории других детей, которые жили во время ВОВ?

 – Да, есть очень известные книги, в которых описано трудное военное детство: «Сын полка» Валентина Катаева, «Иван» Владимира Богомолова, «Девочки с Васильевского острова» Юрия Яковлева, «Маленьких у войны не бывает» Татьяны Кудрявцевой и многие другие. А смотрели ли вы фильмы о детях на войне? (например, фильм «Солдатик», «Судьба человека» и др.)

Да, ребята, там описаны примеры стойкости, мужества, совсем юных героев ВОВ.

        У Льва Абрамовича Кассиля есть и другие рассказы о ВОВ: «Линия связи», «Рассказ об отсутствующем», «У классной доски», «Отметки Риммы Лебедевой», «Зелёная веточка», «Огнеопасный груз», «Держись, капитан!», «Дорогие мои мальчишки», «Землянка», «Воздух», «Прямой наводкой», «Кто у телефона?», «Сестра», «Таран», «Пешком с неба», «Катюша», «Главное войско», «Важное сообщение». Повесть «Улица младшего сына».

        Есть повести и рассказы о спорте: «Ход белой королевы», «Состоится при любой погоде», «Матч в Валенсии», «Вратарь республики» и другие.

        Есть повесть-воспоминание о детстве и придуманной с братом стране – «Кондуит и Швамбрания». Есть о кино – «Великое противостояние».

 – Ребята, давайте вместе вспомним и назовём места в нашем городе, которые хранят память о Льве Кассиле. Внимание на экран:

Именем Кассиля названы: Дом – музей, улица, сквер, целый квартал есть с зёлёной зоной отдыха, памятник «Фантазёр»», «Дворец пионеров», «Детская библиотека».

 – По произведениям писателя были сняты фильмы. О самом писателе снимают документальные фильмы, пишут книги. Мы знаем много фактов о нём и его семье. Но, конечно, лучшая память писателю – это читать его книги, знать героев этих книг!

        Другой известный писатель Юрий Яковлев так написал о Кассиле: «Лев  Абрамович Кассиль редко рассказывал о своём детстве… Он хранил его в самом надёжном уголке души и вместе с тем с поразительной щедростью раздарил его своим книгам, своим героям, своим читателям»^[2].

Список использованной литературы

«Л.А. Кассиль»: [комплект из 12 фотооткрыток] – Планета, 1986. – (набор открыток).

Именем Кассиля. – Саратов: ОАО «Приволжск. кн. изд-во», 2005. – 116 с.

        Кассиль Л.А. Главное войско: рассказы / Лев Кассиль. – М.: Дет.лит., 1984. – 16 с. – (Мои первые книжки).

        Кассиль Л.А. Дорогие мои мальчишки: повесть / Лев Кассиль. – М.: Дет.лит., 1961. – 143 с. – (Мои первые книжки).

        Кассиль Л.А. Линия связи: рассказы / Лев Кассиль. – М.: Дет.лит., 2024. – 100 с. – (Военное детство).

        Кассиль Л.А. Федя из подплава: рассказы / Лев Кассиль. – М.: Дет.лит., 2024. – 116 с. – (Военное детство).