"Цветок серебряного века!
методическая разработка по литературе (11 класс) по теме

Звучит «Концерт» Рахманинова (ч.1, №2)

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я - поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти,

- Нечитанным стихам! -

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Ведущий: Марина Цветаева родилась в Москве 26 сентября (8 октября) 1892 года.

Звучит колокольный звон

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний:

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

Кадры 3-4: Отец Марины, Иван Владимирович Цветаев, был человеком необыкновенно образованным. Лучшие годы жизни он отдал музею, в котором разместилась уникальная коллекция гипсовых слепков - копий античных статуй, фрагментов Парфенона, романской готической архитектуры. Он, будучи известным филологом и искусствоведом, познакомил Марину с историей и культурой Эллады, с её нравами и обычаями, мифами и легендами. Античный мир постепенно стал неотъемлемой частью духовного мира будущего поэта. Сюжеты и образы античности встречаются во многих цветаевских произведениях.

Кадр 5: Мать Марины, Мария Александровна, всю свою жизнь посвятила детям и музыке. Она была человеком мятежным и страстным. Пылкую романтическую натуру она выплескивала в звуках. «После такой матери мне оставалось одно - стать поэтом», - говорила Марина. Музыкальность, передавшаяся ей от матери, самым прямым образом сказалась в её стихе. «Такой игры на рояле и на гитаре я уже не услышу. Она знала пять языков, не считая русского, а шестой выучила незадолго до смерти. Умерла молодая».

Стихи растут, как звезды и как розы,

Как красота — ненужная в семье.

А на венцы и на апофеозы —

Один ответ: «Откуда мне сие?»

Мы спим — и вот, сквозь каменные плиты,

Небесный гость в четыре лепестка.

О мир, пойми! Певцом — во сне — открыты

Закон звезды и формула цветка.

Кадр 6: «Марина Цветаева родилась в семье, - писала её дочь, - являвшей собой некий союз одиночеств». Ещё одним «одиночеством» была Маринина сестра Ася, человек необычайно тонкий, в ком и смогла Марина найти единственного слушателя, единственную родственную душу.

Кадр 7: Марина росла среди музыки и книг. Любимыми стали немецкие сказки, Наполеон, Бетховен; она любила родной Трёхпрудный переулок, Москву и воображаемый Париж. Таким было её детство.

Звучит «Лунная соната»

На экране репродукция картины Наумова «Дуэль»

Марина: «…была картина на стене матери – «Дуэль»

«Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт… мой первый поэт, и моего первого поэта – убили»

«Пушкин меня заразил любовью…»

«Том, огромный сине-лиловый том с золотой надписью вкось – «Собрание сочинений А.С.Пушкина»

«Мне было шесть, и это был мой первый музыкальный год… Давали сцену из «Русалки», потом Рогнеду – и: «Евгений Онегин»…

Звучит фрагмент увертюры к опере Чайковского «Евгений Онегин»: «Тогда мы в сад перелетим, Где встретилась Татьяна с ним»

Мать спросила:

- Что же тебе, Муся, понравилось?»

- Татьяна и Онегин.

- Но как же это может быть?.. Ну что ты там смогла понять?»

«Моя первая любовная сцена была нелюбовная: он НЕ любил (это я поняла)… она любила, он ушёл, она осталась… Это первая моя любовная сцена предопределила все мои последующие, всю страсть во мне несчастной, невзаимной, невозможной любви».

Кадр 10: Взрослела Марина, а вместе с ней креп и ее талант. И в 1910 году тайком от родителей она выпустила свой первый поэтический сборник «Вечерний альбом». Он стал для Марины историей ее законченного детства. Для нас он интересен как книга – предвестник будущей Марины Цветаевой. Здесь она почти вся – как в завязи: со своей предельной искренностью и трагизмом – в по-детски светлой книге. Первым, кто прочитал «Альбом» и сразу же на него отозвался, был Макс Волошин. В этой книге он увидел почти все. Он оценил в цветаевских стихах главное – искренность. По его мнению, никому в поэзии не удавалось писать о детстве из детства.

К Вам душа так радостно влекома!
О, какая веет благодать
От страниц «Вечернего альбома»!
(Почему «альбом», а не «тетрадь»?)

Ваша книга — это весть «оттуда»,
Утренняя благостная весть.
Я давно уж не приемлю чуда,
Но как сладко слышать:
«Чудо — есть!»

Кадр 13: Они встретились 5 мая 1911 года на пустынном коктебельском побережье, куда Марина приехала вместе с Асей по приглашению Волошина. Удивительное время, проведенное с Максом, морские прогулки, творческие вдохновения, часы одиночества стали для Марины самыми счастливыми моментами жизни. В эти дни Марина много писала.

Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по́ льду и кольцом на стёклах, —
И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец — чтоб было всем известно! —
Что ты любим! любим! любим! — любим! —
Расписывалась — радугой небесной.
Как я хотела, чтобы каждый цвёл
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечёркивала — имя…
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты — уцелеешь на скрижалях.

Кадр 14: В Коктебеле решилась Маринина судьба. Это произошло в самом начале мая. Она собирала камешки на морском берегу. Он стал помогать ей – красивый, грустный юноша, с поразительно огромными глазами. Взглянув в них, Марина загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж. Конечно же, сердолик этот он нашел сразу же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от ее зеленых. Вложил ей в ладонь розовый крупный камень, который Марина хранила всю жизнь, который чудом уцелел и по сей день.

Звучит запись стихотворения «Я бы хотела жить с Вами…»

Звучит «Вальс №3» Шопена

Обвенчались Марина и Серёжа в январе 1912 года, и короткий промежуток между встречей их и началом первой мировой войны был единственным в их жизни периодом бестревожного счастья.

А в октябре того же, 1912 года, у Марины и Сергея родилась дочь, ее назвали Ариадна, Аля, в честь героини греческой легенды о Минотавре. «Я назвала ее Ариадной вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые, друзьям, которые считают, что это салонно… Назвала от романтизма и от  высокомерия, которые руководят всей моей жизнью.

- Ариадна. – Ведь это ответственно!

- Именно поэтому…»

Это было маленькое чудо с огромными глазами и горячим  сердцем, которому Марина посвятила много своих стихов.

Ты будешь невинной, тонкой,

Прелестной – и всем чужой.

Пленительной амазонкой,

Стремительной госпожой.

И косы свои, пожалуй,

Ты будешь носить, как шлем,

Ты будешь царицей бала –

И всех молодых поэм.

И многих пронзит, царица,

Насмешливый твой клинок,

И все, что мне – только снится,

Ты будешь иметь у ног.

Все будет тебе покорно,

И все при тебе – тихи.

Ты будешь, как я – бесспорно –

И лучше писать стихи…               

Но будешь ли ты – кто знает –

Смертельно виски сжимать,

Как их вот сейчас сжимает

Твоя молодая мать.

Ведущий: в 1914 году Серёжа отправляется на фронт с санитарным поездом в качестве брата милосердия. После октября Сергей Эфрон был в рядах белой армии. Цветаева голодает; к этому времени у неё было уже двое детей, Ариадна и Ирина. Пришлось отдать детей в Кунцевский приют, где умирает Ирина.

В сборнике «Лебединый стан» Марина прославляет белое движение не по политическим мотивам, а потому, что там был её возлюбленный. С 1914 года по 1922, вплоть до отъезда за границу, Цветаева жила в Москве. С 1912 по 1920 она не выпустила ни одной книги.

Марина: я начинена лирикой, как ручная граната: до разорватия!.. Я не верю стихам, которые – льются. Рвутся – да!

У ваятеля может остановиться рука-резец.

У художника может остановиться рука-кисть.

У музыканта может остановиться рука-смычок.

У поэта может остановиться только сердце…

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет - мелкой,

Миска - плоской.

Через край - и мимо

В землю черную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо,

Невосстановимо хлещет стих.

Ведущий: эти лаконичные, но выразительные реплики, где страсть к жизни, духовная сила и мужество преодоления – своеобразная «формула творчества». Но она не услышана, не принята окружающими. Всё ближе и ближе героиня подходит к роковой черте.

Рас-стояние: версты, мили…

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели

По двум разным концам земли.

Рас-стояние: версты, дали…

Нас расклеили, распаяли,

И не знали, что это – сплав

Вдохновений и сухожилий…

Не рассорили – рассорили,

Расслоили…

Стена да ров.

Расселили нас, как орлов –

Заговорщиков: версты, дали…

Не расстроили – растеряли.

По трущобам земных широт

Рассовали  нас, как сирот.

Который уж, ну который – март?!

Разбили нас – как колоду карт!

Ведущий: Переписка между Пастернаком и Цветаевой является уникальным примером пылкой, длительной и плодотворной творческой дружбы.

Пастернак сыграл в жизни Цветаевой большую роль, сравнимую лишь с ролью Волошина – в юности или с ролью Блока. Пастернак и Цветаева были романтиками в стихах, в жизни, в письмах, оба раздували огонь своей дружбы-любви и раздували тем сильнее, чем больше оказывались разъединявшие их расстояния: сначала – до Берлина, потом – до Праги, затем – до Парижа.

Кадр 24: В триединство цветаевской любви входили тогда Ахматова, Блок и Мандельштам. Именно Мандельштам стал после приезда в Петербург первым цветаевским увлечением. Он пленил ее высокой степенью словесного совершенства. «Если существует Бог поэзии, - писала Марина, - то Мандельштам – его гонец. Он доносит до людей божественный голос точным и чистым».

В своей увлеченности Мандельштамом Цветаева пишет стихи, которые читаются как пылкие и нежные признания в любви и перекликаются друг с другом вопреки всем бесконечным верстам годов и разлук.

Никто ничего не отнял –

Мне сладостно, что мы врозь!

Целую вас – через сотни

Разъединяющих верст.

Я знаю: наш дар – неравен.

Мой голос впервые – тих.

Что вам, молодой Державин,

Мой невоспитанный стих!

На страшный полет крещу вас:

- Лети, молодой орел!

Ты солнце стерпел, не щурясь –

Юный ли взгляд мой тяжел?

Нежней и бесповоротней

Никто не глядел вам вслед…

Целую вас – через сотни

Разъединяющих лет.

Кадр 25: Александр Блок в жизни Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата по ремеслу, а божество от поэзии и которому, как божеству, поклонялась. Анастасия Цветаева пишет в своих воспоминаниях об отношении сестры к поэту: «Творчество одного лишь Блока восприняла М. как высоту столь поднебесную, что ни о какой сопричастности этой высоте она и помыслить не смела – только коленопреклонялась». Таким поэтическим коленопреклонением стали все Маринины стихи к Блоку в 1916 и 1920 годах, проза о нем, с чтением которой она выступала в начале 30-х годов в Париже. Нигде не опубликованная рукопись выступления не сохранилась.

Имя твое — птица в руке,

Имя твое — льдинка на языке.

Одно-единственное движенье губ.

Имя твое — пять букв.

Мячик, пойманный на лету,

Серебряный бубенец во рту.

Камень, кинутый в тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.

В легком щелканье ночных копыт

Громкое имя твое гремит.

И назовет его нам в висок

Звонко щелкающий курок.

Имя твое — ах, нельзя! —

Имя твое — поцелуй в глаза,

В нежную стужу недвижных век.

Имя твое — поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, голубой глоток…

С именем твоим — сон глубок.

Кадр 26: По-видимому, ближе всех к ней по духу, по творческим импульсам была тогда Анна Ахматова. Именно в эти годы пробуждается у Марины особенный интерес к ахматовской лирике. В этих изысканных стихах живут могучие страсти. В поэтической манере Ахматовой Цветаева почувствовала глубоко родственную душу. Она пишет об Ахматовой: «разъярительница ветров», «насылательница метелей, лихорадок, стихов и войн», «златоустая Анна – Всея Руси искупительный глагол»:

О муза плача, прекраснейшая из муз!

О ты, шальное исчадие ночи белой!

Ты черную насылаешь метель на Русь.

И вопли твои вонзаются в нас как стрелы.

И мы шарахаемся, и глухое: ох! –

Стотысячное – тебе присягает, - Анна

Ахматова! – Это имя – огромный вздох

И в глубь он падает, которая безымянна.

Мы коронованы тем, что одну с тобой

Мы землю топчем, что небо над нами – то же!

И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,

Уже бессмертным на смертное сходит ложе.

В певучем граде моем купола горят,

И Спаса светлого славит слепец бродячий…

- И я дарю тебе свой колокольный град

- Ахматова – и сердце свое в придачу!

Марина: Моя неудача в эмиграции — в том, что я не-эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда. Еще — в полном отсутствии любящих мои стихи, в отсутствии их в моей жизни дней: некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться.

В сиром воздухе загробном

Перелетный рейс…

Сирой проволоки вздроги,

Повороты рельс…

Точно жизнь мою угнали

По стальной версте —

В сиром мороке — две дали…

(Поклонись Москве!)

Точно жизнь мою убили.

Из последних жил

В сиром мороке в две жилы

Истекает жизнь.

Марина: Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. У кого она внутри — тот потеряет ее лишь вместе с жизнью.

Облака — вокруг,

Купола — вокруг,

Надо всей Москвой —

Сколько хватит рук! —

Возношу тебя, бремя лучшее,

Деревцо мое

Невесомое!

В дивном граде сем,

В мирном граде сем,

Где и мертвой мне

Будет радостно, —

Царевать тебе, горевать тебе,

Принимать венец,

О мой первенец!

Ты постом — говей,

Не сурьми бровей,

И все сорок — чти —

Сороков церквей.

Исходи пешком — молодым шажком! —

Все привольное

Семихолмие.

Будет твой черед:

Тоже — дочери

Передашь Москву

С нежной горечью.

Мне же — вольный сон, колокольный звон,

Зори ранние

На Ваганькове.

Кадр 26: Судьба распорядилась так, что Цветаева провела в России годы первой мировой войны и революции. Этот человек, обладавший даром письма и чувств, наделенный безграничным талантом, любовью к жизни, вынужден был, как и миллионы остальных  людей, жить среди голода и нищеты, среди холода и смертей. Что писала Марина в эти годы – длинными, зимними, голодными вечерами, у слабо потрескивающей печки, под бульканье воды в котелке, где варились с великим трудом приобретенные картофелины?

Ее томила разлука, полная неизвестность о судьбе Сергея. При одной мысли о его гибели Марину пронизывал ужас. Так жила она, каждый день ожидая развязки. Знала ли, что в тягостном ожидании между жизнью и смертью пройдут годы? Она ждала. Спасало лишь одно – поэзия. Все силы стиха, жившие в ней, словно бросились на помощь. Рождались звуки и слова. В темной, отсыревшей квартире, при свете коптилки, появлялись мудрые строки. Мигал огонь, шла ночь, о чердачную крышу стучал дождь, сердце сжималось от тоски и дурных предчувствий.

В сокровищницу

Полуночных глубин

Недрогнувшую

Опускаю ладонь.

Меж водорослей –

Ни приметы его!

Сокровища нету

В морях – моего!

В заоблачную

Песнопенную высь –

Двумолнием

Осмелеваюсь – и вот

Мне жаворонок

Обронил с высоты –

Что за морем ты,

Не за облаком ты!

Кадры 37-39: 1 февраля 1925 года у Марины родился «вымечтанный сын» Георгий, Мур – так называли его дома. «Если бы мне пришлось сейчас умереть, я бы дико жалела мальчика, которого люблю какой-то тоскливою, умиленною, благодарною любовью. Алю бы я жалела за другое и по-другому. Аля бы меня никогда не забыла, мальчик бы меня никогда не вспомнил», - писала Марина.

В последние годы эмиграции Цветаева пишет поэму «Крысолов», «Поэму Конца»,  «Поэму Горы», «Поэму Воздуха». Особое внимание ее занимает проза. Воспоминания о друзьях-современниках – одна из замечательных страниц цветаевского творчества. Среди них  о Максе Волошине, о В. Брюсове, об О.Мандельштаме, об А.Белом и т.д.

В это время эмиграции особенно чувствовалась тяга Цветаевой к истинно русскому. Именно тогда, в 30-е годы, она обращается к пушкинской теме. Марина переводит на французский язык стихи Пушкина. Она посвящает Пушкину целый цикл стихов, в которых высочайшим образом оценивает его талант, его необходимость новому поколению.

Сергей Эфрон вспоминает о том, как писала Марина: «Налив себе кружечку кипящего черного кофе, ставила её на письменный стол, к которому каждый день своей жизни шла, как рабочий к станку – с тем же чувством ответственности, неизбежности, невозможности иначе… Лбом упираясь в ладонь, пальцы запускала в волосы, сосредотачивалась мгновенно… Писала только в тетрадях, простой деревянной ручкой с тонким пером, очень своеобразным, круглым, мелким почерком, ставшим из-за нарастающих сокращений трудно читаемым. Все больше рукопись становилась рукописью для себя… Закрыв тетрадь, открывала дверь своей комнаты всем заботам и тяготам дня».

В огромном городе моем - ночь.

Из дома сонного иду - прочь

И люди думают: жена, дочь,-

А я запомнила одно: ночь.

Июльский ветер мне метет - путь,

И где-то музыка в окне - чуть.

Ах, нынче ветру до зари - дуть

Сквозь стенки тонкие груди - в грудь.

Есть черный тополь, и в окне - свет,

И звон на башне, и в руке - цвет,

И шаг вот этот - никому - вслед,

И тень вот эта, а меня - нет.

Огни - как нити золотых бус,

Ночного листика во рту - вкус.

Освободите от дневных уз,

Друзья, поймите, что я вам - снюсь.

Кадры 41-47: В 1936–1937 годах Цветаева уже готовилась к отъезду на Родину. Сначала уехала Ариадна, следом – Сергей Яковлевич. Летом 1939 года Марина вместе с Георгием вернулись в Россию.

Это пеплы сокровищ:

Утрат, обид.

Это пеплы, пред коими

В прах — гранит.

Голубь голый и светлый,

Не живущий четой.

Соломоновы пеплы

Над великой тщетой.

Беззакатного времени

Грозный мел.

Значит, Бог в мои двери —

Раз дом сгорел!

Не удушенный в хламе,

Снам и дням господин,

Как отвесное пламя

Дух — из ранних седин!

И не вы меня предали,

Годы, — в тыл!

Эта седость — победа

Бессмертных сил.

Именно тогда в нашей стране наступило время жестокого и беспощадного террора. Сергей Яковлевич и Аля были обвинены в измене Родине и арестованы. Цветаева оказалась в отчаянном положении; вот часть её письма Павленко – писателю, заместителю А.А.Фадеева, секретаря Союза советских писателей:

Многоуважаемый товарищ Павленко,

Вам пишет человек в отчаянном положении.

Нынче 27-ое августа, а 1-го мы с сыном, со всеми нашими вещами и целой библиотекой — на улице, потому что в комнату, которую нам сдали временно, въезжают обратно ее владельцы.

Начну сначала.

18-го июня 1939 г., год с лишним назад, я вернулась в Советский Союз, с 14-летним сыном, и поселилась в Болшеве, в поселке Новый Быт, на даче, в той ее половине, где жила моя семья, приехавшая на 2 года раньше. 27-го августа (нынче годовщина) была на этой даче арестована моя дочь, а 10-го октября — и муж. Мы с сыном остались совершенно одни, доживали, топили хворостом, который собирали в саду. Я обратилась к Фадееву за помощью. Он сказал, что у него нет ни метра. На даче стало всячески нестерпимо, мы просто замерзали, и 10-го ноября, заперев дачу на ключ, мы с сыном уехали в Москву к родственнице, где месяц ночевали в передней без окна на сундуках, а днем бродили, потому что наша родственница давала уроки дикции и мы ей мешали.

Елабуга, где Цветаева провела первые месяцы эвакуации, стала для Марины последним местом жительства.

Звучит «Реквием»

На экране появляется письмо Цветаевой «Милые дети…»

Милые дети!

Я никогда о вас отдельно не думаю: я всегда думаю, что вы — люди или нелюди, — как мы. Но говорят: что вы есть, что вы — особая порода, еще поддающаяся воздействию.

Потому:

— Никогда не лейте зря воды, потому что в эту же секунду из-за отсутствия ее погибает в пустыне человек.

— Но оттого, что я не пролью этой воды, ведь он ее не получит!

— Не получит, но на свете станет одним бессмысленным преступлением меньше.

Потому же никогда не бросайте хлеба, а увидите на улице, под ногами, поднимите и положите на ближний забор, ибо есть не только пустыни, где умирают без воды, но и трущобы, где умирают без хлеба. Может быть, этот хлеб заметит голодный, и ему менее совестно будет его взять так, чем с земли.

Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают, раз так охотно на них ссылаются! Ну а если вам скажут: «Так никто не делает» (не одевается, не думает и т. д.) — отвечайте: «А я — кто!»

Не ссылайтесь на «немодно», а только на: «неблагородно».

Не слишком сердитесь на родителей, помните, что они были вами и вы будете ими. Кроме того, для вас они — родители, для самих себя — я. Не исчерпывайте их — их родительством.

Увидя на дороге камень — уберите, представьте себе, что это вы бежите и расшибаете себе нос; из сочувствия (хотя бы себе — в другом!) уберите.

Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно — сознания. После победы — протяните руку.

Когда вам будут говорить: «Это — романтизм», вы спросите: «Что такое романтизм?» — и увидите, что никто не знает; что люди берут в рот (и даже дерутся им! и даже плюются! и запускают вам в лоб!) — слово, смысла которого они не знают.

Когда же окончательно убедитесь, что не знают, сами отвечайте бессмертным словом Жуковского:

— «Романтизм — это душа».

Кадр 48: отъединение сына, болезненно пережившие страшные беды, выпавшие на его долю, резко усугубляло одиночество Марины. Она продолжала работать: готовила сборник, много переводила…

У Марины больше не было Сергея. Она не знала, что с дочерью. Между ней и сыном выросла полоса отчуждения.

Встреча с читающей Россией не состоялась…

Звучит запись песни «Уж сколько их упало в эту бездну…»