Разработка урока "Не будем проклинать изгнанье..." (русская эмиграция «первой волны»)
план-конспект урока по литературе (11 класс) по теме

Петренко В.М.,

учитель русского языка и литературы МОУ СОШ № 1

                     Урок литературы 11 класс

 УРОК «НЕ БУДЕМ ПРОКЛИНАТЬ ИЗГНАНЬЕ…»

                (русская эмиграция «первой волны»)

Цель урока: - познакомиться с судьбами писателей – эмигрантов «первой волны»

• осмыслить место эмиграции в потоке русской культуры и ее вклад в

культурное наследие человечества.

                                   План.

1. Ожившая память.
2. Эмиграция в Берлине. (И. Северянин, В. Ходасевич)
3. Париж. Стремление сохранить свою культуру.
4. «Золотое десятилетие» 1925-1935 г.г. Литературное наследие этого

периода.

5.  Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. Их помощь молодым.

6.  Эмиграция и война.

7. Париж. Местечко Сент-Женевьев- де- Буа. Последнее пристанище.
8. «Кому это нужно?» Писатели – эмигранты 3 волны. В.П. Некрасов.

Слово учителя:

Из воспоминаний В. Костикова, писателя-публициста:

«Вспоминаю одну из многочисленных встреч на русском кладбище в Париже Сент-Женевьев-де-Буа.

Однажды осенью, бродя меж знакомых уде могил (обыкновенно я начинал свое традиционное осеннее паломничество с могил И. Бунина, а кончал поклоном у черного мраморного креста Александра Галича) я увидел среди деревянных крестов старика с лейкой. Я был не один, привез побродить по русскому пантеону московских гостей, мы переходили от могилы к могиле. Старик услышал мою речь, остановился. Но заговорить ему было неловко. Мы сами подошли к нему. Я заметил, как рука его дрогнула и потянулась ко мне. Он осторожно гладил мне рукав и приговаривал тихо, едва слышно : «Деточка, деточка…».

В этот миг я  и в самом деле ощутил себя ребенком, сыном того же отечества, к которому принадлежал этот, уже близкий к порогу смерти человек.

• Все полегли здесь, и правые и виноватые. А что было делить? Делить – то было нечего.

И он зашагал прочь.

Я подумал о том, что было  время, когда это был молодой человек со своими страстями, мечтами. Теперь это был одинокий старик, переживший и время, и ненависть, приезжающий на русское кладбище, чтобы послушать русскую речь.

Это был один из множества русских эмигрантов, которые оказались на чужбине по разным причинам, но объединило их всех одно – общий, не знающий вариантов эпилог: смерть на чужбине, в одиночестве, в горькой тоске.

Цель нашего урока: - рассказать о судьбе русской эмиграции «первой волны»,

• осмыслить место русской культуры и ее вклад в культурное

наследие.

В первые годы эмиграция представляла собой сплетение личностей, судеб, характеров, целей.

Было бы упрощением приводить всю эмиграцию к одному общему негодующему знаменателю. Это многоплановое явление.

Для лучшего понимания эмиграции не лишне  взглянуть на то, как сама эмиграция  оценивала себя. Она весьма скромно оценивала свою роль и место.

«Эмигранты – души, еще вчера пролегавшие по духовным далям России привольными столбовыми дорогами, ныне же печальными верстовыми столбами торчащие над собственным своим прошлым, отмечая своею неподвижностью быстроту несущейся мимо них жизни».

С детских лет нам внушали, что эмигранты – изменники, предатели, жалкие, озлобленные. Не пора ли взглянуть пошире, задуматься над причинами эмиграции? Как известно, первым русским эмигрантом был князь Курбский. В своей  переписке с Иваном Грозным, объясняя мотивы своей эмиграции, он обвиняет того в том, что «он затворил русскую землю, свободное естество человеческое, аки в адовой твердыне». Но теперь мы можем сказать, что в первые послереволюционные годы произошло такое «затворение свободного естества человеческого», какое князю Курбскому и не снилось.

Вспоминаю эпизод из фильма «Котовский». Его войска внезапно взяли Одессу, а там в оперном театре идет концерт. Публика – еще не разбежавшаяся в подвалы интеллигенция. Там мог находиться, скажем, и Бунин со своей дамой. И вот победитель Котовский, постукивая нагайкой, мрачным взглядом обводит зал и вдруг командует: «Встать!». И много лет создатели фильма видели в таком поведении Котовского  пример революционной доблести. А он принес на своих саблях ненормальную для свободного человека атмосферу насилия и принуждения. А ведь человеку с чувством собственного достоинства (особенно при даме) легче умереть, нежели испытывать это унижение. Когда Врангель со своей армией покидал Крым, многие тысячи рядовых чинов, офицеров не захотели покидать родную землю, тем более, что в воззвании командующего Фрунзе говорилось, что оставшимся будут гарантированы свобода и жизнь. Позже, говорят, Фрунзе сам едва не застрелился, узнав, что эти десятки тысяч были поголовно уничтожены. Главным образом их расстреливали из пулеметов, но была и такая казнь: привязывали камень к ногам и сбрасывали в море. И в тихую погоду, когда море спокойно, можно было видеть сквозь толщу воды стоящих рядами на дне мертвецов, русских солдат и офицеров.

                        Возложите на море венки.

                        Есть такой человечий обычай –

                        В память воинов, в море погибших,

                        Возлагают на море венки.

                        Здесь, ныряя нашли рыбаки

                        Десять тысяч стоящих скелетов,

                        Ни имен, ни причин не поведав,

                        Запрокинувших головы к свету,

                        Они тянутся к нам, глубоки.

                        Возложите на море венки.

                        Возложите на море венки

                        Под свирель, барабан и сирены.

                        Из жасмина, из роз, из сирени

                        Возложите на море венки.

                        Возложите на Время венки,

                        В этом вечном огне мы сгорели.

                        Из жасмина, из белой сирени

                        На огонь возложите венки.

Ученик.

Одним из слов, непрестанно звучавших в среде русской эмиграции, звучавших, как заклинание, молитва – было, несомненно, слово «память».  Наравне с другим молитвенным словом «родина» - призыв к памяти звучал едва ли не с каждой страницы русской зарубежной публицистики и художественной литературы. Эта память обращена, прежде всего, к прошлому России.

Тихая, дышащая ароматами забытых усадеб и «темных аллей» память представляет собой едва ли самую очаровательную страницу эмигрантской литературы.

Память эмиграции хотела быть активной.

При всей жестокости оценок того, что происходило в России, при всем неприятии этих «окаянных дней», всегда присутствовали те крупицы истины, которые эмиграция хотела  положить к порогу Отечества. Это активная память. Отрекаясь от новой истории, писатели ощущали себя живыми участниками.

Активная память эмиграции как бы понимала, что исполнится срок, и их опыт пригодится истории.

                        Занесло тебя снегом, Россия,

                        Запуржило седою пургой,

                                И холодные ветры степные

                                Панихиды поют над тобой.

        Ученик.

У русской эмиграции было много пороков, грехи их длительное время рассматривались через увеличительное стекло, смаковались, считалось, что они предали интересы народа.

Изучая наследие и уроки эмиграции, нельзя не признать, что, погрязая в грехах, эти писатели уберегли себя от главного греха – проклинать Родину.

                        Как сладостно отчизну ненавидеть

                        И жадно ждать ее уничтоженья.

Это мог повторить только какой-нибудь безумец в бездыханном отчаянье. Идеал у них остался – великая, свободная Россия.

В отношении уехавших в эмиграцию и оставшихся на родине можно сказать словами А. Герцена:

«Да, мы были противниками, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинаковая.… И мы, как двуглавый орел, смотрели в разные стороны  в то время, как сердце билось одно».

                                          Игорь Северянин.

Одно появление его на улицах Петербурга вызывал ликование толпы. Оказавшись за границей, он потускнел, съежился, не находил себе места.

Когда в Москве в 1915 году Северянин давал концерт, зал Политехнического не мог вместить всех желающих. Публика стояла в проходах, в вестибюле. Каждое новое  стихотворение встречалось неистовыми аплодисментами, из зала летели розы, сирень.

Однажды в Петербурге, когда толпа на Невском узнала едущего в коляске Северянина, почитатели распрягли лошадей и с упоением покатили любимого поэта.

 Стихотворение (Я, гений, Игорь Северянин).

В эмиграции от былой славы остались лишь бледные тени. В 1912 году это был постаревший, плохо одетый человек с бледным лицом.

Люди, оказавшиеся в эмиграции, горестно, а не радостно переживали они неудачи и трагедии советской России. Георгий Адамович (поэт-акмеист, писатель, умерший совсем недавно, в 1972 году), в своей книге «Вклад русской эмиграции в мировую культуру» писал:

«Русская эмиграция оказалась одушевлена стремлением с одной стороны – смотреть в будущее, каково бы оно ни было, с другой стороны – помнить о прошлом, не возвеличивать его, но и  не клевеща на него. Слава Богу, что сотни русских людей использовали свои силы, дарование для творчества».

Учитель.

Мало-помалу эмигрантская жизнь перемещалась в Париж. Этому способствовали ряд факторов:

1. Фактор языковой (французский язык был более распространен среди русских эмигрантов, чем немецкий).
2. Фактор материальный. Здесь было много всяких фондов, обществ взаимопомощи, русских банковских счетов, которые на первых порах материально поддерживали русскую интеллигенцию.
3. Фактор политический. Политический центр находился в париже. Эмиграция в Париже – это крошечная модель России со своими противоречиями, болезнями, нищетой.

           Владислав Ходасевич

Не матерью, но тульской крестьянкой…

Не матерью, но тульской крестьянкой

Еленой Кузиной я выкормлен. Она

Свивальники мне грела над лежанкой,

Крестила на ночь от дурного сна.

Она не знала сказок и не пела,

Зато всегда хранила для меня

В заветном сундуке, обитом жестью белой,

То пряник вяземский, то мятного коня.

В том честном подвиге, в том счастье песнопений,

Которому служу я в каждый миг,

Учитель мой -  твой чудотворный гений,

И поприще – волшебный твой язык.

И пред твоими слабыми сынами

Еще порой гордиться я могу,

Что сей язык, завещанный веками,

Любовней и ревнивей берегу.

Оказался в эмиграции, вначале берлинской, а потом и парижской и Владислав Ходасевич. Вот как описывает это выехавшая вместе с ним автор интересных автобиографических книг и романов Нина Берберова:

«Ходасевич принял решение уехать из России, но, конечно, он не предвидел,что уезжает навсегда. Он сделал свой выбор. Н.Берберова следовала за ним. Если бы они не встретились и не решили тогда быть вместе и уцелеть, он, несомненно, остался бы в России и погиб. Сделав свой выбор за себя и за нее, они уцелели. Можно сказать теперь, что они спасли друг друга.

Перед отъездом Ходасевич принял участие в литературном вечере в Союзе писателей на Тверском бульваре, где читал свои стихи.

Интересная подробность: незадолго перед отъездом Ходасевич купил на Сенном рынке калоши, продав для этого только что полученные в виде пайка в Доме ученых селедку. Но калоши оказались большими. Чтобы они не соскакивал с ботинок, поэт насовал в них бумагу. И только в Берлине обнаружилось, что это были черновики стихотворения «Не матерью, но тульской крестьянкой…)

Русские эмигранты, начиная с Герцена и кончая изгнанниками 20 века, задавались вопросом: в чем особенность именно русского эмигранта? Исследователи русской эмиграции подмечали тягостную, непреодолимую тоску русских за границей, их неумение, а порой  нежелание адаптироваться к местным условиям, как это делают многие эмигранты. Их нежелание перестать быть русскими, стремление сохранить свою культуру, свой нравственный идеал проявлялись в активности по созданию русских школ, русских церквей, в которых продолжали гореть светильники русской культуры и духовности. К началу 1924 года они создали 24 средние и многочисленные начальные школы. Борьба за русскую школу – один из многочисленных примеров самоотверженности эмигрантов. Несмотря на все унижения, материальные трудности, мытарства, Париж казался достойным пристанищем. Обилие русских, дух единения создавали впечатление целостной жизни.

Эмиграция жила, много думала, спорила, старалась продлить то состояние интеллигентности, которое она унесла с собой. Докатившись да западной оконечности Европы, попав в Париж, русские как бы поняли, что дальше пути нет, что  здесь их дом. В Америку двинулись отчаянные смельчаки или коммерческие ловкачи. Основная масса здесь и нашла свое последнее пристанище.

Чем поразил Париж? Каким- то здоровьем. И у людей, переживших Великую войну, страсти Октябрьского переворота, голод, холод, разруху, при взгляде на это спокойное течение жизни, на открытые веранды кафе, на снующих официантов в белых фартуках, на продавцов цветов, на дешевенькие винные лавочки, возникло щемящее и недоуменное ощущение того, что они в страшном каком –то затмении утратили главное понимание смысла жизни и только теперь точно бы проснулись и увидели самое простое и ценное: человек рождается, чтобы жить, работает, чтобы жить, отходит ко сну, чтобы утром проснуться. И ощущение этого открытия было ключевой нотой, которая определяла тональность эмигрантской жизни. Большая часть их жила бедно, но шумно  даже весело. Может быть, из-за убогости жилья по вечерам мало кто оставался в своих квартирах, и весь этот люд выходил на улицы по вечерам мало кто оставался в своих квартирах, и весь этот люд выходил на улицы  по ресторанчикам, клубам, салонам, церквушкам.

Самая большая трудность состояла в том, чтобы выправить «вид на жительство»и найти работу. Мелкие буржуа смотрели опасливо на эмигрантов: дрожащие за копейку, за  свое место под солнцем, они с большим подозрением относились к высококультурным в массе своей русским эмигрантам.

Спасало то, что верхние слои французского общества по культурному уровню, а часто и по политическим симпатиям во многом смыкались с русской эмиграцией. В случае трудностей русский так  или иначе находил тропу к заступнику, и дело в конце концов устраивалось. Право на эмиграцию, свободный выбор места жительства было в традициях Французской революции, и это право и равенство перед законом спасло не одну эмигрантскую душу.

К середине 20-х годов, когда центр культурной жизни переместился в Париж, французская столица по интенсивности культурной жизни не уступала Москве или Петрограду.

Выходили две крупные газеты – «Последние новости» и «Возрождение», издавались «толстые» журналы – «Современные записки», «Иллюстрированная Россия».

Действовал Союз писателей и журналистов, релизиозно-философская академия. В 1922 году начал выпускаться литературный сборник «Шиповник», в первом номере публикуется Ф.Сологуб, А.Ахматова, В Ходасевич, Л.Леонов, Н. Бердяев, М. Шагинян, К.Бальмонт, З.Гиппиус, Г. Иванов, М. Цветаева.

Несмотря на укоренившееся убеждение в том, что без «воздуха отечества» талант чахнет, оказавшиеся в эмиграции известные писатели оставили значительное литературное наследие. Работу писателей в эмиграции можно назвать гражданским подвигом. Ведь, кроме хлопот, забот и унижений, литературный труд почти ничего не давал. Гонорары были маленькими, часто их и вовсе не платили. Писательство было нередко вторым ремеслом, ночным занятием, отнимавшим много сил и здоровья. Ждать материальной помощи писателям – эмигрантам было неоткуда. Если у эмиграции и были какие-то деньги, то они шли на организацию школ, стипендии студентам, минимальную материальную помощи тем, кому действительно не на что  было купить  кусок хлеба.

Ученик.

Несмотря на все трудности, период между 1925 и1935 годом был плодотворным. Это настоящее «золотое десятилетие» эмигрантской прозы. Были созданы следующие произведения:

И.Бунин. «Митина любовь», «Солнечный удар», «Жизнь Арсеньева».

Борис Зайцев. «Преподобный Сергей Радонежский», «Афон».

Иван шмелев «Солнце мертвых», «История любовная», «Лето Господне».

Дмитрий Мережковский «Мессия», «Наполеон».

Надежда Теффи «Городок», «Авантюрный роман».

Александр Куприн «Колесо времени», «Юнкера»

Владислав Ходасевич «Собрание цветов», «Державин»

В это время много пишет и широко публикует свои произведения Владимир Набоков (Сирин).

Ученик.

К писателям старшего поколения, которые не отворачивались от молодых, начинающих писателей и поэтов, относились Д.Мережковский и З.Гиппиус. Эта чета держала один из известнейших в эмигрантском Париже литературный воскресный «салон», который был открыт для молодежи. Был открыт литературно-философский салон «Зеленая лампа». В отличие от большинства эмигрантских дам, державшихся скромно и незаметно, Зинаида Гиппиус всем своим видом хотела эпатировать публику. Она носила высокие сложные прически, ярко красилась, вид имела высокомерный и надменный. Один из молодых  литераторов писал: «В мое время она уже была сухой, сгорбленной полуслепой, полу глухой ведьмой из немецкой сказки, на стеклянных негнущихся ножках.

Но она любила молодежь и поощряла талантливых поэтов и многие были ей благодарны. В 1938 году уже в почтенном возрасте ( ей исполнилось 69лет), она пишет стихотворение «Трепещущая вечность».

                        Моя любовь одна, одна.

                        Но все же плачу, негодуя:

                        Одна, - и тем разделена,         

                        Что разделенное люблю я.

                        О Время! Я люблю твой ход,

                        Порывистость и разномерность.

                        Люблю игры твоей полет,

                        Твою изменчивую вернось.

                        Но как не полюбить я мог

                        Другое радостное чудо:

                        Безвременья живой цветок,

                        Огонь, дыхание «оттуда»?

                        Увы, разделены они –

                        Безвременность и Человечность.

                        Но будет д ень: совьются дни

                        В одну Трепещущую Вечность.

Зинаида Гиппиус -  одна их немногих в среде старшего поколения, кто не только «подкармливал» молодую литературную поросль, составлял ей протекцию, но и выступал в защиту. Вот ее высказывания:

«Когда бывший военный, офицер делается шофером такси, это не так уж плохо: воевать и служить ему все равно негде, нет ни войны, ни русского полка. Но если молодой интеллигент со склонностью к умственному труду и со способностями или талантом писателя убивает себя  то на малярной работе, то работает продавцом – то это не дело. Мне возразят, что и в старой России начинающий писатель терпели жестокую нужду – другое. Там, в России, мог гибнуть один писатель, но чтобы гибло целое поколение литераторов – об этом мысли быть не могло».

Но и эта защита писателей не избавила Мережковских от полного одиночества в последние годы жизни. (Им не могли простить дружбы с Муссолини и реверансов в адрес Гитлера). Подавляющее большинство эмигрантов выбрали свое место в рядах сражающейся Франции против Германии.  Напрашивается вопрос: где хваленая интуиция Мережковского, его тайных путей и подводных царств?

Дмитрий Мережковский скончался в Париже 9 декабря 1941 года. Зинаида Гиппиус умерла также в Париже 9 сентября 1945 года. Похоронены они на русском кладбище Сент- Женевьев- де- Буа в одной могиле. Знавшие их рассказывают, что за всю жизнь они не расставались ни разу. В эмиграции они были одними из самых непримиримых в борьбе с большевизмом, однако их  непримиримость не шла дальше литературной злой  иронии в журналах. Но, увы, многие из их острых оценок оказались верны. Достаточно послушать некоторые из ее стихотворений:

                        Сейчас

                        Как скользки улицы отвратные,

                        Какая стыдь!

                        Как в эти дни невероятные

                        Позорно жить 1

                        Лежим, заплеваны и связаны,

                        По всем углам.

                        Плевки матросские размазаны

                        У нас  по лбам.

                        Столпы, радетели, водители

                        Давно в бегах.

                        И только  вьются согласители

                        В своих Це – ках.

                        Мы стали псами подзаборными,

                        Не уползти!

                        Уж  разобрал руками черными

                        Викжель – пути…

                          14 декабря 17 года.

                        Простят ли чистые герои?

                        Мы их завет не сберегли.

                        Мы потеряли все святое:

                        И стыд души, и честь земли.

                        Мы были с ними, были вместе,

                        Когда надвинулась гроза.

                        Пришла Невеста… И невесте

                        Солдатский штык проткнул глаза.

                        Ночная стая свищет, рыщет,

                        Лед на Неве кровав и пьян…

                                О, петля  Николая чище,

                                Чем пальцы серых обезьян!

                                Рылеев, Трубецкой, Голицын!

                                Вы далеки, в стране иной…

                                Как вспыхнули бы ваши лица

                                Перед оплеванной Невой!

                                И вот из рта, из терпкой муки,

                                Где по дну вьется рабий дым,

                                Дрожа, протягиваем руки

                                Мы к вашим саванам святым.

Серьезной ошибкой этой экстравагантной четы была ставка но иностранную интервенцию – единственный путь избавления от большевизма. В этом отношении они шли, можно сказать, «против ветра» даже и в эмиграции, которая отвергла такой путь.  Но оценивать вклад Д.Мережковского и З. Гиппиус в русскую культуру, конечно же, надо не в связи с их политическими пристрастиями, а по литературно- критическому наследию. Наибольший интерес для историков русской миграции представляют два тома ее воспоминаний, так как она в течение почти двух десятилетий находилась в центре литературной жизни эмиграции.

                        Эмиграция и война.

Великая Отечественная война, страдания народа оказали  большое влияние на русских, живших в эмиграции. Огромное эмоциональное впечатление произвела на них Сталинградская битва. Это и было начало русско- советского патриотизма в эмигрантской среде. Ряд писателей и видных деятелей эмиграции пересмотрели свое отношение к Советской России. Враждебность уступала место преклонению перед ратным подвигом народа. Старые эмигранты помнят, какой восторженный прием эмиграция устроила Константину Симонову, приехавшему в Париж со своими стихами.

Гонения на советскую интеллигенцию, начатые после войны – «Дело М. Зощенко и А. Ахматовой» в 1946 году, борьба с космополитизмом, не прекращавшаяся до самой смерти Сталина, пагубно сказались на отношения интеллигенции. Но важно одно: несмотря на все различия в личном опыте, эмиграция была едина в общности своей исторической судьбы.

Итак, все бурлило, кипело, объединялось в кружки, давали концерты Рахманинов, пел Шаляпин, Вертинский, танцевала Анна Павлова, писала стихи М. Цветаева, получал Нобелевскую премию И. Бунин, медленно угасал А. Куприн, становился крупным романистом В. Набоков, играли в театре «Трех сестер» А.  Чехова сестры Поляковы – Татьяна, Ольга, Марина (Марина Влади)

Одним словом, все шумело, спорило, жило, но если сказать одним словом, что делала русская эмиграция в Париже, Берлине, Харбине, в Праге, то придется назвать одним словом – страдала.

Эмиграция старела. Все больше становилось немощных стариков, за которыми некому было ходить. Многие эмигранты ха границей оказались оторваны от своих семей и родственников. Церковь взяла на себя главные заботы по уходу за больными и немощными. Но этих крохотных богаделен стало не хватать. Нужен был основательный, большой Старческий дом.

Такой дом был создан по инициативе княгини Веры Мещерской, который получил название Русский дом, на деньги знакомых Мещерской семьи Педжей, которые тоже пытались чем-то помочь русским. Под Парижем,  30-ти километрах от города, в местечке Сент – Женевьев – де – Буа была куплена старинная усадьба с парком, содом, с флигелем и службами. В первые годы здесь жили на полном пансионе, дом был обставлен дорогой мебелью, была прекрасная кухня. Сохранилась и маленькая часовенка. Рядом с домом находилось кладбище, и в 1927 году здесь появились первые русские могилы.

Итак, отбурлив, отшумев, отстрадав, русская эмиграция отправилась ни Сент – Женевьев – де – Буа.

Местный муниципалитет понял, что здесь таятся материальные перспективы. Отвели землю. Кладбище стилизовалось: березки, белая сирень, белая церковь, построенная Бенуа, похожая по Покров на Нерли. Уголок России по виду еще более русский, чем любое русское кладбище. Светятся березки, осыпается на тихие дорожки золотая листва. В оформлении и содержании могил русское благолепие соединилось с западной образцовостью. В нишах памятников теплятся негасимые лампадки, везде иконки. Тишина.

Фамилии на надгробных плитах все больше знакомые: Оболенские, Волконские, Шереметьевы, Воронцовы, трубецкие, Шуйские, Долгорукие.

Сотни фамилий, которые столь знакомые, как и перечисленные. Фамилии знакомы не потому, что мы лично знали этих  людей, но потому, что каждая из  них напоминает нам что- нибудь из родной истории.

Могилы, могилы, могилы. .. Эмиграция вымирает. Постепенно умрут все русские, живущие в Париже, молодежь переменится, растворится в прекрасной  Франции. Будут ли тогда гореть негасимые лампады здесь, над могилами? Если кладбище немного и  расширяется, то только вглубь. (Земля то вокруг не наша, французская). Например, Александра Галича и его жену Ангелину Николаевну похоронили в могиле некой Могдалины Голубицкой.  Так же в чужой могиле похоронен сначала Андрей Тарковский, но потом французское правительство купило для него отдельное местечко, где он теперь лежит.

Место для нашего Отечества такое одно на Земле: Париж, местечко Сент- Женевьев- де- Буа.

Заключение.

На русских людей выпало тяжелое испытание обнаружить силу духа не только во внешней борьбе, но и во внутренней с собственным бессилием и равнодушием.

«Не будем проклинать изгнанье…»-  эти слова Владимира Набокова являются одним из ключей к пониманию творческого наследия эмиграции. Они в значительной степени объясняют двуединство судьбы русских в зарубежье, для которых изгание было одновременно и смертью и грехом и искуплением греха.

 (Звучит стихотворение Игоря Северянина «Классические розы»). Строки  из этих стихов выбиты на его  могиле на русском кладбище: «Как хороши, как свежи будут розы, моей страной мне брошенные в гроб!»

                         Классические розы.

                        Как хороши, как свежи были розы

                        В моем саду! Как взор прельщали мой!

                        Как я молил весенние морозы

                        Не трогать их холодною рукой!

                        В те времена, когда роились грезы

                        В сердцах людей, прозрачны и ясны,

                        Как хороши, как свежи были розы

                        Моей любви, и  славы, и весны!

                        Прошли лета, и всюду льются слезы…

                        Нет ни страны, ни тех,  кто жил в стране…

                        Как  хороши, как свежи ныне розы,

                        Воспоминаний о минувшем  дне!

                        Но дни идут – уже стихают грозы.

                        Вернуться в дом Россия ищет троп…

                        Как хороши, как свежи будут розы,

                        Моей страной мне брошенные в гроб!

Мы начали наш урок с воспоминаний о встрече писателя с русским стариком на русском кладбище в Париже.

Мы говорили о писателях-эмигрантах «первой волны». Но была и вторая волна, и третья. Одним из писателей, оказавшимся в изгнании в 70-е,80-е годы, был писатель-фронтовик Виктор Платонович Некрасов.

До боли обидно, что до возвращения на Родину (а он очень хотел вернуться в Россию) не хватило каких-то двух лет. Тогда он говорил: «Не по березкам я соскучился – березки есть и здесь – я соскучился по общению, по друзьям». И когда мы читаем, что пишет Некрасов о Париже, а всех его достопримечательностях, мы ощущаем, почти в каждой строчке ощущаем его неизбывную тоску по России. Вот одна из таких строк: «Продолжаю пить чай. Чувствую на себе косые взгляды соотечественников. Расселся, мол, в своем парижском кафе, чаек попивает, да еще с круасаном, а тут не только что круасана не достанешь, а…». Описывает Виктор Платонович Париж, «праздник, который всегда с ним», праздника в его душе не чувствуешь, потому что невооруженным глазом видно, как вся эта вещь наполнена рвущейся из-под строк непроходимой тоской изгнанника, не имеющего возможности вернуться на родину хотя бы на один день, на один час… Это щемящее чувство всей нашей русской эмиграции и первой, и второй, и третьей волны.

Понимая необратимость свершившегося, с какой- то безысходной мукой читаешь строки Виктора Некрасова из эссе «Кому это нужно?», написанного со сдержанной, но такой горькой обидой. Действительно, кому нужен унизительный, сорокадвухчасовой обыск, кому нужна была высылка его и лишение гражданства.

«Кому это нужно? – спрашивает Виктор Платонович. – Стране? Государству? Народу? Нет, это нужно было абсурдной системе, при которой каждый мыслящий человек, кем бы он ни был, хоть гением, - выталкивался их общества, из страны. Сейчас это, слава Богу, позади, в прошлом… Но навсегда ли?»