Автобиографичность рассказа Морфий.
статья по литературе на тему

Автобиографичность рассказа М. Булгакова «Морфий».

Образ опиомана в художественной литературе  явление не вполне обычное, но и не редкое. В основном это литература автобиографическая. Начало этому образу положил английский романтик Томас Де Квинси в своей «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» (1821, полн. Изд. 1856). Аналогичный сюжет есть в творчестве и биографии русского литератора Михаила Булгакова.

Рассказ «Морфий» не единственный в булгаковском наследии, где автор обращается к теме наркотиков и наркотической зависимости. Упоминания о немедицинских возможностях использования морфия мы находим в «Записках юного врача» («Вьюга»), в рассказе «Китайская история» (1923 г.), «Записки на манжетах» (1922-1924гг.). В пьесе «Зойкина квартира» (1926 г.) сталкиваемся с зависимым поведением князя Обольянинова и красочным антуражем наркотической субкультуры Москвы 20-х годов – торгующими морфием китайцами-прачешниками.  

Впервые рассказ «Морфий», тематически продолжающий «Записки юного врача» (нап. 1925-26 гг.), был опубликован в 1926 году, в том же, что и «Записки» журнале «Медицинский работник». Исследователи творчества Булгакова полагают, что «Морфий» – вариант уничтоженного им сочинения «Недуг».Рассказ Булгакова связан с биографическими обстоятельствами жизни художника. В 1916–1917 годах он работал врачом в земской больнице Смоленской губернии, сначала в селе Никольском, а затем в Вязьме. Это была тяжелая, изнуряющая работа провинциального доктора в глуши, вдалеке от цивилизации, да еще в годы таких потрясений для страны как Первая мировая война, Февральский и Октябрьский перевороты. В Никольском молодой врач и будущий писатель Михаил Булгаков пристрастился к морфию. 

Я должен знать
     Биографы Булгакова датируют начало его морфинизма 1917 годом. Однако знакомство с наркотиками состоялось несколько раньше. Еще в 1913 году, когда Булгаков и Тася (так он всегда называл Татьяну Николаевну) жили в Киеве, Михаил принес домой кокаин:
     — Надо попробовать.
     — Зачем? – спросила Тася.
     — Нужно. Я будущий врач и должен знать, как действует этот препарат на больного, — серьезно ответил Михаил.
     «Я по молодости лет, по глупости согласилась, — вспоминала спустя много лет Т. Н. , — вместо того, чтобы устроить скандал. Мы жили мирно, никогда сильно не ссорились, но тут я должна была проявить характер, а вместо этого сама попробовала наркотик, зная, какие от него бывают беды. После кокаина у меня возникло отвратительное чувство, тошнить стало. Спрашиваю у Миши:
     — Ну, как ты?
     — А я спать хочу, — неопределенно ответил он и уснул.
     Утром я к нему снова бросаюсь с вопросом:
     — Как ты себя чувствуешь?
     — Да так себе, — отвечает он.
     — Не понравилось?
     — Нет, — говорит.
     И тут я успокоилась, а зря».
     Вскоре после того как молодые влюбленные поженились, началась война. Опытные земские врачи были взяты на фронт, в полевые госпитали, а молодые выпускники мединститутов заменили их в тылу, в земских больницах. Молодого врача Булгакова направили в Сычевский уезд, в село Никольское. Что такое земский врач в глуши, куда не доходят ни газеты, ни известия с фронта, можно представить себе по циклу «Записки юного врача». «Ко мне на прием по накатанному санному пути стали ездить по сто человек крестьян в день. Я перестал обедать. . . На каждого из ста моих пациентов я тратил только по пять минуть… пять! Пятьсот минут – восемь часов двадцать минут. Подряд, заметьте. И кроме того, у меня стационарное отделение на 30 человек. И кроме того, я делал операции».
     И все-таки, несмотря на все трудности, он был доволен: где еще молодой доктор мог получить столь богатый практический опыт?
     В 1917 году старшего брата Татьяны Николаевны, Евгения, отправили на фронт, и он погиб в первом же бою. Тася была безутешна, в еще худшем состоянии находилась ее мать, как раз приехавшая погостить с младшими сыновьями в Никольское: она упала в обморок, и Булгаков долго приводил ее в сознание.
     Нервное напряжение отразилось и на нем. Он оперировал ребенка, больного дифтеритом. Пришлось надрезать горло и сделать трахеотомию: вставить в надрез трубку и отсасывать через нее дифтеритные пленки из горла. Врачу показалось, что пленка попала в рот.
     Он попросил сделать себе прививку. В руках и ногах начался сильнейший зуд. Булгаков сильно нервничал и приказал впрыснуть себе морфий. Вскоре боли утихли, доктор заснул.
     Дальше события развивались примерно так, как описано в истории д-ра Полякова.
     «Сумерки наступают рано. Я один в квартире. Вечером пришла боль, но не сильная, как тень вчерашней боли, где-то за грудною костью. Опасаясь возврата вчерашнего припадка, я сам себе впрыснул в бедро один сантиграмм. Боль прекратилась мгновенно почти. Хорошо, что Анна Кирилловна оставила пузырек… 18-го. Четыре укола не страшны.
     25 февраля. Чудак эта Анна Кирилловна!
     Точно я не врач, 1, 5 шприца morph. Да.
     1 марта. Доктор Поляков, будьте осторожны! Вздор».

То ли профессиональное медицинское любопытство, то ли скука в глуши тому виной, но в последующие дни Булгаков снова требовал морфия – чуть только начинал чувствовать себя неважно. Когда один укол не подействовал и понадобились два, жена забеспокоилась. Было поздно: земский врач уже познал опиумные грезы.

Мучения наступили позднее. Они были страшны – именно потому через десять лет Булгаков решит оформить собственные дневниковые записи того периода в связанную повесть с трагическим концом. Он хотел предупредить нас с вами об опасности.

Поначалу Татьяна Николаевна растерялась. Она понимала, что Булгаков скатывается в болезнь. Но как его лечить?
     Сам он себя уже не контролировал – только панически боялся, что Тася «донесет» на него в больницу и уложит лечиться насильно. Его паника дошла до того, что однажды он воспользовался плохим самочувствием жены (у нее заболел желудок) и насильно впрыснул ей морфий. Видимо, хотел, чтобы Татьяна Николаевна тоже услышала сладкую опиумную музыку – тогда бы она стала его единомышленницей. . . Его не остановило даже то, что Тася беременна. Булгаков с молодости очень любил детей, и жена мечтала о ребенке. Но теперь он горько усмехался: «Какой ребенок может родиться у морфиниста?» Супруга в слезах пыталась втолковать: «Но ведь я здорова! На меня и кокаин и морфий подействовали одинаково отвратительно!» Михаил молчал. Он думал только о том, что запас морфия в их домашней аптечке заканчивается. Татьяна Николаевна извелась, не зная, что предпринять, и… в конце концов сама попросила мужа сделать себе аборт.
     Намного позже Тася узнала, что больше никогда не сможет иметь детей. О болезни Булгакова знали только двое: он сам и Татьяна Николаевна. Тася все надеялась, что когда запасы морфия закончатся, отвыкание от наркотика наступит само собой. Два раза она предложила сделать мужу укол и вместо морфия впрыснула дистиллированную воду. Булгаков посидел несколько секунд, понял, что его обманули и разразился проклятиями. Во второй раз швырнул в жену горящий примус. Она успела увернуться и убежать в другую комнату, и только чудом дом не загорелся. Требуемая доза морфия все росла. Михаил ездил в Вязьму и набирал белого порошка по врачебным рецептам, для отвода глаз вписывая в них и другие лекарства. После приема наркотика он успокаивался, садился что-то писать. И тут же мы видим аналогичную ситуацию в рассказе «Морфий» - Поляков тоже брал морфий по рецептам, вписывая еще  лекарства, которые ему абсолютно не были нужны.

     В Никольской больнице неладное заподозрила сначала медсестра, а за ней и все остальные. Назревал скандал. К счастью, как раз в тот момент врач потребовался в Вязьме, и 18 сентября 1917 года, после долгих просьб и хлопот, Булгакова наконец перевели из глухого Никольского в Вяземскую городскую земскую больницу. Но и там вереница собитий продолжалась: Булгаков заставлял жену идти в аптеку и доставать морфий, если  у нее не получалось, то начинался скандал. Татьяне Николаевне нигде не давали морфий. И однажды Михаил исчез на трое суток из дому. За те три дня Татьяна Николаевна буквально постарела. Однако когда выяснилось, что муж ездил к коллеге-товарищу, специалисту по наркологии, в Москву и, вернувшись, попросил впрыснуть себе дозу уже меньшую, чем до отъезда, Татьяна Николаевна воспряла духом: наступает выздоровление.

 В феврале 1918-го Михаила Афанасьевича демобилизовали. Уже через несколько дней они с Тасей ехали домой, в Киев. Булгаков впервые за месяцы болезни улыбался. На сей раз матери Булгакова пришлось рассказать правду: слишком изможденный вид был у ее сына. «Миша выздоровел, — быстро добавила Тася. — Почти. Он резко уменьшил дозы наркотика». Мать смотрела на вещи более реалистично. «Это там, в глубинке, было тяжело с опиумом. В Киеве он продается в любой аптеке». И точно: вскоре Татьяне Николаевне снова пришлось бегать по аптекам. В Киеве опиум продавался без рецепта, можно было купить несколько пузырьков в разных местах. Михаил сливал их содержимое в стакан и выпивал разом. Тася попыталась повторить вяземский опыт с дистиллированной водой. И… увидела нацеленный на себя браунинг, неизвестно откуда взявшийся. Однако она решила бороться до победного. Собрав волю в кулак, заявила мужу, что больше в аптеки ходить не будет. «Там записали твой адрес, фамилию, звонили в другие аптеки, мол, не брала ли я у них морфий. Они сказали, что собираются отнять у тебя печать». И тут случилось чудо. Татьяна Николаевна сама не ожидала такого эффекта от своих слов: Булгаков побледнел, как умирающий.
     Больше всего на свете он хотел стать великим врачом, а без печати ему бы запретили практиковать. Страх потерять практику пересилил страх остаться без наркотика. И еще – к тому времени он уже много писал. В нем поселилось смутное чувство своей избранности.

Бороться с зависимостью было трудно, но на этот раз у Булгакова появились силы. Конечно, мать, братья, сестры и – особенно – жена были рядом и поддерживали его как могли. Михаил нервничал, раздражался по каждому поводу, но теперь ему было что терять. И болезнь постепенно отступала.
     Полное отвыкание от наркотика наступило после 1918 года. Татьяна Николаевна помнила, что говорил нарколог, к которому она когда-то приходила за советом: наркомания неизлечима – спастись удается буквально единицам. Видимо, Булгаков оказался той самой единицей. Но окончательно Татьяна Николаевна успокоилась только тогда, когда на двери кабинета мужа появилась табличка: «Доктор Булгаков». Как и прежде, Михаил Афанасьевич лечил венерические заболевания и считался прекрасным врачом

Мы знаем на примере Авиценны, Парацельса, Дрезера как медики и фармакологи становились зависимыми от опиатов. Наркозависимость среди врачей и медицинского персонала явление нередкое, более того привычное и вполне понятное, легко объяснимое. Немецкий врач и фармаколог профессор Луис Левин в 1924 году приводил данные о морфинизме среди европейских медиков: это 40,4 % врачей и 10 % их жен. С одной стороны, врачи понимают, что они делают, понимают они и как лучше использовать терапевтический потенциал наркотика. Но, врачи еще в большей степени, чем остальные зависимые имеют склонность к самообману, полагая, что они контролируют ситуацию (наркотик), а не наркотик контролирует их. С другой стороны, неограниченный и даже ограниченный доступ к наркотикам в большей степени – этически, научно и фактически, позволяет проводить эксперименты и манипуляции на себе.  

История зависимости Михаила Булгакова – одна из многих подобных историй. Морфинизм не выбирает расы, национальности, пола, возраста, происхождения, образования. Отличие Михаила Булгакова от миллионов неизвестных нам людей, страдающих наркозависимостью, состоит в том, что он смог победить эту зависимость и  талантливо написать о трагедии зависимого человека.