Ради Ниночки...
творческая работа учащихся (10 класс) на тему

1

- Allen Frauen nach rechts, allen Kindern zu gehen, nach links zu gehen. Den Männern zu den Wagen zu gehen. Ich wiederhole. Allen Frauen nach rechts zu gehen….11

Голос из рупора вылетал, будто кинжал, который вот-вот достигнет цели. Николай Чирвенцев стоял с полузакрытыми глазами. Он знал немецкий и понимал, что говорит голос. Он слышал плач людей, которые прощались друг с другом. Они хоть и не понимали, что говорит немец из рупора, но догадывались, что последует дальше. Всех больнее было слышать рыдания детей, прощавшихся со своими родителями.

Немецкие солдаты оружием разнимали людей, вцепившихся в друг друга. С пустым лицом они что-то говорили пленникам, хотя нет, на нём было одно чувство – отвращение. Отвращение к любви, к слезам, к людям.

- Не отдам!!! Не отдам!!! – охрипшим голосом кричала женщина, прижимая к себе пятилетнего мальчика. Тот ничего не понимал и лишь хлопал глазами, полными слёз. Увидев сопротивление, двое немцев растащили мать и сына. Второй солдат, как какой-то мешок, отбросил мальчика. Тот врезался в столб и заплакал ещё сильнее. Его слёзы струились по грязным щёчкам. Мать взвилась и набросилась на солдата. Тот оттолкнул её ружьём и выстрелил. Люди смотрели, как в уже мёртвую женщину всё стреляли и стреляли. На лице фашиста было написано восхищение, удовольствие, дикость, радость. Мальчик кричал:

- Мама-а-а! Мамочка-а-а! Ма-ама-а!

Немец подошёл к нему, встрянул и сказал:

- Verstopft, der Hund, und gehe!2

Но мальчик не понимал его и всё плакал. Вдруг какой-то парень, лет 16 схватил его за руку и резко притянул к себе, закрыв его рукой. Немец презрительно посмотрел на него и прошипел:

- Die Abfallstoffe.3 

Мальчик уткнулся в парня и вновь заплакал. Парень всё смотрел на немца, приговаривая мальчику:

- Тише, тише, малыш. Тише, тише.

Чирвенцев с болью смотрел на мальчика. Потом он покосился на того немца, который отбросил его. «Убил бы, тварь», - подумал он и перевёл взгляд на бездыханное тело, валявшееся в пыли.

- Gehe, gehe!4 – ткнул его в спину немецкий солдат, и ему пришлось идти. Ради Ниночки. Ради доченьки…

2

Чирвенцев прекрасно помнит тот день, когда Молотов объявил о нападении немецких войск на СССР. Он проснулся от громкого шума на улице. Люди шли кто куда, лишь бы не слышать эти слова. Они хотели скрыться, спрятаться, никто не верил в происходящее.

Николай и его дочь – Ниночка, которой было на тот момент 7 лет, вышли на улицу, чтобы узнать, почему все в панике куда-то спешат. Да, именно, спешат, а не бегут. Никто не мог ещё поверить – война? Как? Почему? За что..? Это неправда! Не может быть! Но это было так. Жестокая реальность. Они услышали только конец фразы: "Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами".

- Что… что случилось? – Чирвенцев остановил мимо проходящего мужчину. На улице июнь, но он был в длинном потрёпанном пальто, которое при каждом движении складывалось в гармошку, и при этом была видна серая подкладка.

Прохожий остановился. Медленно повернул голову к Николаю и смотрел на него невидящими глазами.

- Что произошло? – вновь повторил Чирвенцев, и внутри у него что-то ёкнуло. Предчувствие. Что-то нехорошее. Слишком нехорошее.

- Эй, что случилось? – Николай похлопал по плечу мужчину и посмотрел на маленькую дочь, которая стояла рядом и во все глаза смотрела на проходящих мимо людей. Сонная, уставшая и напуганная, она жмурилась от летнего солнца и закрывала глаза рукой, иногда бросая встревоженные взгляды на отца. В её глазах отчётливо читалось: «Папочка, почему мы так резко встали? Почему все так странно себя ведут? Как там мама? Папочка, мне страшно!».

- Война, - пролепетал растерянный мужчина и посмотрел на Ниночку. Его глаза стали влажными, он закусил губу.

Чирвенцев отошёл от прохожего. Теперь и его глаза стали невидящими. Он прислонился к стене дома. Горло перехватило, стало трудно дышать.

- Как… - прошептал Николай и сглотнул. Ниночка, услышав мужчину, раскрыла глаза и повернулась к отцу.

- Пап, какая война?

- Германия… - сказал мужчина и посмотрел в небо. Его голос был монотонный, безжизненный. – Напала на нас…Сказали, что… это война? Война. И что мы победим. Да, война.

И он пошёл дальше. Его пальто опять собралось в гармошку.

Николай начал задыхаться.

- Германия… Как? Миръям… Там же Мира..!

Но он не смог продолжить. Его жена, там, в Германии. Уехала два года назад. Неужели она…

- Нет, нет, нет, - зашептал в страхе Чирвенцев.

Ниночка, хмурясь, подошла к отцу, встала напротив него. Она хотела выглядеть грозной, ничего не боявшейся, но её глаза слезились, и она вот-вот была готова расплакаться.

- Что этот дядя сказал? – на последнем слове её голосок дрогнул.

Николай перевёл взгляд на дочку. Как же ей сказать, что началась война, что её мама в Германии. И раз они напали на СССР, значит и всех тех людей, которые там живут…!

- Нам нужно собираться, надо уехать из Украины… скорей всего в Ленинград, там у меня знакомые, - голос Чирвенцева вновь обрёл силу. Он хотел было зайти в дом, но Ниночка так и стояла, так и ждала ответа на вопрос, маленькая упрямая девочка.

Николай нехотя повернулся к ней, присел на колени, обнял за плечи и посмотрел в это прелестное личико. Мимо проходили люди, спеша домой, к семье.

- Доченька, солнышко, - начал Чирвенцев и запнулся.

«Я не смогу», - подумал про себя Николай. Но надо ей сказать, она ждёт, она не уйдёт, пока не узнает правду. Сегодня она резко повзрослеет.

Но тут на них накинулась пожилая старушка, с палочкой. В её глазах сверкало безумие. Она на удивление была подвижной. Старый ситцевый халат и домашние тапочки сразу говорили, что это Митко. Это помешенная, странная и пугающая женщина, которая говорила очень странные вещи. Она жила на другом конце города, но гуляла почему-то только здесь.

Николай тут же притянул дочку к себе. Он нахмурился и пристально смотрел на неё. Женщина довольно улыбалась.

- Про, Боже! Така маленька, а ось так вийшло. Це жахливо. Це просто жахливо, -проговорила она Ниночке, весело улыбаясь. - Ми програємо, ось побачите, німці прийдуть і всіх уб'ють, ось побачите, всіх уб'ють. І мене, і тебе, і її. 59

Последние слова она просто выплюнула. Николай ничего не сказал, с ней лучше не связываться. Но его сердце так и рвалось наружу, так и хотелось ей что-нибудь сделать, сказать, да что угодно, только не молчать.

- Знатиму,6 – выдавил он из себя. И Митко, злобно оглядываясь на них, пошла вперёд, что-то шепча.

Чирвенцев проводил её взглядом до поворота. Когда она скрылась, он глубоко вздохнул. Внутри всё клокотало, бурлило и шипело.

- Ниночка, доченька моя, - начал Николай, когда успокоился. - Случилось кое-что, кое-что ужасное. Понимаешь… на нас напала чужая страна. Началась война.

Ниночка отошла от отца на один шаг и удивлённо захлопала глазами. Слёзы из глаз мгновенно исчезли.

- Война? – переспросила дочка. – Как это? А… а мама!?

Она резко рванула к отцу и вцепилась в него. Николай покачнулся от неожиданности и прислонился к стене. Стена была горячей, шершавой, но всё это уже не имело значения. Как и то, что на кухне скрипит пол, что Николай потерял свою любимую зажигалку, что нужно заплатить за свет, что надо починить стол в зале. Всё потеряло смысл, исчезло в одно мгновение. Неужели это и правда случилось? Почему? За что? Что мы такое сделали?

- Мама в безопасности, - Чирвенцев нарочно протянул последнее слово. Он хотел в него поверить, он хотел, чтобы Мира, его любимая жена, была сейчас тут, вместе с ним и Ниночкой. Он хотел поверить, что она спасётся, что всё будет хорошо. И он верил.

3

- Как зовут? – спросила женщина, у Ниночки, прищурившись.

Девочка сидела в серой комнате, с небольшим окошком. Здесь было довольно душно, но окно почему-то не открывали. Перед Ниночкой стояла худая женщина лет 40, в очках и хвостом на голове. Это была воспитательница Детского Приёмника – что-то вроде «предбанника» всех детских домов. Он находился в бывшем Даниловском монастыре.

- Нина, - пролепетала девочка и опустила голову. Она сидела на стуле около стола, что-то сжимая в ручках. Она сильно похудела, щёчки стали впалыми, волосы – жидкими, запутанными; на ногах болтались колготки. Прошло 2 месяца, как Николай отправился на фронт. Стоял тёплый август, в Ленинграде было хорошо: тепло, светло и спокойно.

- А фамилия? – вновь спросила женщина, что-то записывая в тетрадь. Ниночка ещё ниже опустила голову.

- Чирвенцева.

Гудела лампочка. Стены монастыря были такими ледяными, острыми, что, казалось, можно о них порезаться. Девочка сразу же невзлюбила это место, но деваться было некуда. Когда Николай и Ниночка собрались выехать из города, их не кто не выпустил. Всех уверяли, что фашисты досюда не доберутся, и боятся нечего. Потом начали набирать солдатов в армию.

Все планы Чирвенцева, уберечь доченьку, рухнули. Он разрывался между дочерью и армией, он хотел воевать, но оставлять Ниночку одну он не мог. Но выбора не было.

Всех детей посадили в вагоны. В том числе и Нину Чирвенцеву, которой всего семь лет. В её голове так и раздаётся голос отца: «Они объявили набор с 1905 года по 18. Поэтому, мне придётся уйти, солнышко. Тебя отправляют в Ленинград, там очень красиво – ты увидишь! А я найду тебя, слышишь! Найду!». И исчез в толпе, как мираж. А Ниночка осталась стоять одна, с маленькой сумочкой, где лежало всё необходимое. В тот день, в городе, людей эвакуировали.

- А год рождения помнишь?

Ниночка зажмурилась и начала что-то считать. За эти два месяца девочка уже многое пережила. Она села на поезд до Киева, потом их отправили в Минск, после Минска детей пересадили на поезд до Витебска, потом до Пскова и там Ниночке пришлось провести почти полмесяца, так как было слишком много детей, и не всех удавалось сразу эвакуировать. Лишь вчера она приехала в Ленинград и попала в детский приёмник.

- Десятое сентября, 1934 года, - сказала Ниночка и сглотнула.

Женщина довольно улыбнулась и вновь что-то записала.

- Родители есть?

Ниночка не хотела отвечать. Конечно, есть! Но кто где...

- Есть, - прошептала она чуть слышно и съёжилась. Женщина жалостливо посмотрела на неё. Сколько таких детей она видела, когда началась война.

- А где они? – осторожно спросила женщина и чуть наклонилась к девочке.

Глаза Ниночки стали наполняться слезами, но она упрямо смотрела в пол, не двигаясь.

- Папа на фронте, мама… мама уехала.

Женщина поломала пальцы, чтобы успокоится. Столько несчастных детских лиц и грустных голосков, что хочется просто сесть в угол и расплакаться.

- Ладно, - тяжело вздохнула воспитательница. – Тебе у нас понравится. Мы дружные. Ребята тут хорошие и город хороший!

Она встала из-за стола, подошла к Ниночке и положила руку ей на плечико.

Девочка подняла глаза, влажные от слёз. Она тут же вспомнила маму – как она, думает ли она о ней?

- А куда уехала твоя мама? – спросила воспитательница, но тут же поняла, что зря спросила, девочка и так себя плохо чувствует. Она отошла от девочки и села обратно.

Ниночка тут же застыла. Сердце девочки сжалось, и всё-таки одна слезинка потекла по щеке, как она ни старалась сдержать слёзы – на станции она обещала отцу больше не плакать.

Она узнала правду, где мама, в какой стране и что с ней может случиться. Ей сказал отец перед отъездом. Тогда маленькое сердечко раскололось на куски.

- Она уехала в Германию, ещё два года назад. Но она вернётся.

Голос Ниночки был твёрд, несмотря на катящиеся слёзы. Воспитательница ахнула и закрыла рот руками. Её глаза распахнулись от ужаса. Она знала ещё одну вещь.

Женщина медленно отняла руки от лица, огромный ком застрял в горле.

Тишина. Гудела лишь лампочка. Ниночка сидела на стуле, не двигаясь, что-то сжав в кулачках. Казалось, она превратилась в неподвижную статую.

- Прости, - заикаясь, прошептала воспитательница. Она хотела ещё что-то спросить, но боялась. Но спросить было надо. - Мне говорили, что ты наполовину… еврейка.

Ниночка удивлённо вскинула брови, но так и не повернула к ней головы, она всё ещё смотрела в пол.

- Откуда вы знаете? – спросила Ниночка.

Женщина откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Оправдались её худшие опасения.

- Сказали, - выдавила воспитательница и сжала кулаки. – А у тебя еврей папа?

Ниночка чуть-чуть подняла голову, но снова не повернула. Её взгляд остановился на небольшой части серой стенки. За это время, от этой комнаты Ниночку начало тошнить. Ей надоели все эти глупые расспросы, ей их задавали тысячи раз.

- Нет, мама, - ответила девочка и чуть наклонила голову, будто на стенке показывали что-то интересное.

Воспитательница опустила голову. Её мама не вернётся.

- Хорошо, - сказала женщина и, глотая комок, она встала со стола и подошла к Ниночке. – Пойдём, я покажу тебе твою кровать.

Она подвела девочку к двери. Ниночка так и не подняла голову, чтобы воспитательница не видела её слёз. В кулачках девочка сжимала маленький платочек, который связала её мама, а украшал папа. Они подарили его на её прошлый День Рождения.

4

- Они всё ещё здесь? – услышал Николай сквозь звон в ушах.

Он чувствовал, что лежал на ледяном полу, от которого пахло землёй – это и есть земля. Николай помнил лишь некоторые обрывки: станция, поезд, окоп, взрыв, темнота, боль, люди, много людей, немцы и всё вдруг обрывается. По ощущениям, казалось, что сейчас глубокая зима и вокруг ни души, лишь чьи-то размеренные дыхания.

Не хотелось открывать глаза, да и сложно было. Но тут в голове что-то щёлкнуло: Ниночка. Как она? Что с ней? Где она? Хорошо ли она кушает? А как Мири? Как она там, в логове врага? Может она спаслась? Конечно же спаслась, не зря её имя означает «оказывающая сопротивление». Мири, Миръям, Мира. Милая Мира.

Ей пришлось очень туго в СССР, так как евреев с 20-х годов почему-то невзлюбили, и она бежала. Что ей пришлось пережить, чтобы уехать отсюда! Конечно, в 34 Сталин образовал Еврейский Автономный Округ, и Николай с беременной Мирой хотели туда переехать, но это было так далеко, и тем более жене скоро рожать..! Миръям настояла на том, чтобы остаться здесь, на Украине. Тут было всё родное, близкое сердцу, она не хотела уезжать, но вскоре пришлось.

Чирвенцев помнит, как два года назад, на кухне, он и Мира решали, что же делать дальше. Дела обстоят совсем плохо, и его жене стало очень тяжело жить. Ниночка спала и не подозревала, что её родная мамочка захочет уехать в другую страну, но на время. А получилось совсем не так.

Он помнит, как он кричал, что это безумие, что их убьют, когда узнают о том, что они хотят бежать из страны. Мира лишь молча смотрела на мужа.

- Милый, - сказала она на иврите. Миръям знала, что он любит, когда она на нём говорит. - Успокойся. Вы не поедете, поеду лишь я. Вас не тронут, уверяю. Успокойся, ты и Нина останетесь в стране, а я на время уеду отсюда, пока всё не встанет на свои места. У меня в Германии живёт моя сестра, я поживу у неё. Если я не уеду, рано или поздно убьют всех нас, убьют Нину.

- Мира... – выдохнул Николай.

- Молчи. Я люблю тебя, и ты это знаешь. Соглашусь, что это безумие. Меня объявят предательницей, что ж... пусть так. Втроём нам точно не уехать отсюда! Если бы была только возможность ухеать нам втроём! Но… но я всё разузнала, ещё неделю назад – втроём нельзя. А в Германии хорошо…

Она была права. Их бы рано или поздно убили. Местные кидали на них косые взгляды, некоторые обкидывали их дом камнями. Страшное время. Миру уволили с завода, Николаю постоянно говорили, чтобы она ушёл от неё, оставил одну. Но он только молча проходил мимо людей с гордо поднятой головой. «Моя жена – еврейка, и точка», - говорил он друзьям, бывшим друзьям.

Николай так и не согласился, чтобы жена уехала. Она исчезла одной ночью, не привлекая внимания, оставив лишь записку: «Переезжайте в другое место. Всем говорите, что я убежала, и вы не знаете куда. Если кто придёт, всё отрицайте, в общем, придумай что-нибудь. Теперь вам без меня станет легче дышать! Не волнуйся, я узнала, как можно выбраться отсюда, если бы только мы могли уехать вместе… Поцелуй от меня Ниночку. Скажи, что я скоро приеду. А я ведь приеду, ты ведь так и не запомнил, где лежат полотенца.».

К Николаю приходили государственные лица немыслимое число раз, проводили допросы, даже следили за ними. Но Чирвенцев повторял одно и тоже: «Она убежала, но я не знаю куда».

Дело чуть не дошло до расстрела, как уничтожение пособников, но новые соседи яростно защищали Николая с дочерью. Тогда произошло чудо - пришёл приказ о «сохранении жизни семьи Чирвенцевых».

От Миры не было вестей целых два года. Ниночка постоянно спрашивала, где мама, почему она уехала и когда вернётся. Мира. Она начала постепенно исчезать.

- Очнулся, - услышал Николай над ухом и зажмурился. Он лежал лицом к земле. И что-то кололо в правой ноге, даже горело.

- Эй, - его тронули за плечо, и Николай медленно перевернулся на спину. По тело пробежали мурашки. Он открыл глаза и ожидал, что в глаза будет бить свет, но вокруг была лишь чернота.

- Где я? – прохрипел Николай и повернулся на тёмный силуэт.

- В плену у фашистов, - ответил силуэт и помог встать. – Я Владимир Казаков. А ты?

Николай тряхнул головой.

- Николай. В плену? Как так получилось?

Владимир сипло засмеялся, а вместе с ним, откуда ни возьмись, ещё голосов пять точно.

- Очень просто, - услышал Чирвенцев из дальнего угла. – Нас разбили в пух и прах. Почти все погибли - проклятые самолёты!

Николай придвинулся к холодной земляной стене. Тело задрожало то ли от холода, то ли от боли в ноге.

- Мы в яме? – спросил Чирвенцев и закрыл глаза. Он впервые был в плену, и ему с трудом верилось, что он здесь.

- Да. В яме, тюрьме, клетке – называй, как хочешь, мы в плену, - ответил Владимир и отполз к соседней стенке.

Николай тяжело дышал. Он в плену, а его семья разбросана по миру. Как же так получилось? Он же подорвал четыре танка! Убил столько, что теперь ему будут сниться кошмары! И вот так вот, в плену.

- Танки, - вырвалось у Николая. Присутствующие вздрогнули.

- Много танков, - угрюмо кто-то подтвердил. – Быстро они до нас добрались. Говорят, что так и до Ленинграда дойдут, да что там Ленинград – до Москвы!

Николай вздрогнул. Сердце сжалось. Ниночка… Он ей обещал, что найдёт её, что спасёт её, что не даст ей погибнуть! Но как же исполнить всё то, что наобещал, если ты одной ногой в могиле?

- Давно я тут? – спросил Чирвенцев. Кто-то хмыкнул.

- Так а в тебе гарячка була тiждень!710– воскликнул какой-то парень совсем рядом. Потом Николай узнал, что это Михайло.

Чирвенцев удивлённо поднял брови и наклонил голову.

- Неделю?

Все закивали головами и что-то бормотали, наверное, вспоминали, как он тут лежал.

- Да! – воскликнул Владимир. – Ты то приходилось в сознание, то вновь в горячку. У тебя нога распухла из-за ранения, вот ты и заболел.

Николай нащупал свою ногу и тут же отдёрнул руку. Тело пронзила такая боль! Немыслимая! Хотелось взять нож и просто отрезать её, избавиться.

Чирвенцев сжал зубы так, что хрустнула челюсть. Солдаты сочувственно смотрели на Николая.

В ногу что-то впилось, что-то раскалённое, что-то острое и тяжёлое – пуля. Немецкая пуля, будто отравленная ядом. Если бы не знать, что эта пуля вылетела из автомата фашиста, который был дико рад, когда подкошенный Николай упал на землю и застонал от боли. Зная, что эта пуля наполнена такой ненавистью и злостью, нога болела ещё сильнее.

- Мы бы дали тебе воды, но фашисты нам её не дают, - тихо сказал один солдат.

Николай только закивал головой, в знак благодарности. Говорить он не мог. Если

раскроет рот, то он закричит. А кричать нельзя. Никак.

Через минуты три, боль перестала быть такой сильной. Чирвенцев мог разжать кулаки, побелевшие от напряжения.

- Легче? – с надеждой спросил Владимир. Николай только усмехнулся.

- Очень.

Солдаты приглушённо засмеялись. В темноте уже можно было различить людей, даже были видны глаза.

- А ты немецкий знаешь? – спросил у Николая солдат из дальнего угла.

- Да, а откуда ты знаешь? – удивился Чирвенцев. По интонации солдата, было слышно, что он улыбается.

- В бреду, когда с тобой разговаривали немцы, ты им что-то отвечал на ихнем языке. Мы даже подумали, что ты – их товарищ.

Солдаты опять тихо засмеялись. Николай нахмурился и пытался вспомнить это. Но неделя была словно вычеркнута из его жизни.

- Удивительно! – пробормотал он. – А больше ни на каких языках я не говорил?

Присутствующие удивлённо замычали и чуть наклонились в сторону Чирвенцева.

- А ты ещё знаешь языки? – спросил заинтересованный Владимир, будто ему 6 лет.

Николай поморщился. Он не любил об этом говорить. Рассказывать то, что он хотел стать политическим переводчиком, и его мечта полетела в тар-тарары…? Кому это надо?

- Я знаю немецкий, украинский и белорусский естественно, французский и иврит, - нехотя закончил Чирвенцев.

У всех солдатов отнялись языки.

- А я-то русский никак не выучу, - прошептал Владимир. – А скажи что-нибудь! А, скажи!

Николай отрицательно замычал. Парни быстро придвинулись к нему и образовали кружок.

Чирвенцев взглянул на них: это совершенно молодые парни – кому 19, кому 20. И он, тридцатилетний «старикан». Вот они, так же как и он, первый раз в плену, но они не волнуются, не переживают – они смеются. Они верят, что выживут, неважно как, но выживут. Обычно, старшие подают пример молодым…

- Ладно, - обречённо согласился Николай и чуть-чуть улыбнулся. - Je suis très forte je veux à la maison. Vous ne présentez pas sur combien fortement!11 Und ich soll leben, für meine Familie. Für die Frau und das Töchterchen. Ich mag sie und deshalb unbedingt ich werde überleben.12

Все потрясённо замолчали. Владимир смотрел на Николая, как на что-то неизвестное и удивительное.

- Невероятно! – сказал один солдат. – Березников Иван, - тут же представился он. И обратно сел в свой угол. Остальные молча разбредались по своим насиженным местам.

Николай подвинул к себе здоровую ногу и замолчал.

Прошло несколько часов. Солдаты, молча о чём-то думали, вспоминали, представляли, грезили.

- Ра-асцветали яблони и груши, - медленно запел вдруг Ваня, разорвав тишину своим ясным и чистым голосом.

- Поплыли туманы за окном, - тихо подхватил его Владимир.

- Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой, - начали петь уже все вместе, кроме отвернувшегося к стенке Николая.

Солдаты невесело засмеялись. Хотелось есть, и пить, и спать.

Наверху был слышен марш и выкрики на немецком. Холодно.

- А меня дома девушка ждёт, - сказал солдат, кажется – Василий.

Владимир посмотрел на него из-под бровей.

- Красивая?

- Красивая, - гордо улыбнулся Вася и лёг на землю. – Настей зовут. Она обещала мне блины испечь, как приеду.

- А у меня дома сестрёнка младшая, - с грустной улыбкой сказал Владимир, и машинально прижал руку к груди. – Вредна-я-я! Но весёлая!

Солдаты хрипло рассмеялись.

- А у мене дружина будинку. Оксана. У неї довга чорна коса і великі очі, блакитні, як піднебіння13, - сказал Михайло и мечтательно закрыл глаза.

Все предались своим мечтаниям. И Николай. Он вспомнил свою жену. Такую красивую, такую сильную! Её карие глаза цвета конфетки и губы алые-алые! Волосы длинные-длинные! И голос… нежный, тихий, чарующий, сладкий, как мёд. И Ниночка пошла в неё. Две его любимые женщины, которые его так ждут. Ждут. Надеются, что он придёт к ним. А он придёт. Да? Конечно! Ведь всё так просто!

- Нам надо бежать, - сказал вдруг Николай, резко поднявшись с земли. И в тот момент жизнь его приняла новый оборот.

5

Декабрь. Холодно. Нина не чувствует ног. Она сидит в маленькой квартире, с заколоченной фанерой окнами, без света, без воды и тепла. Она ждала Ирину Павловну – ту самую воспитательницу из детского приемника. Женщина пошла за водой. Ниночка хотела помочь ей, но она до того была слаба, что с трудом сидела на полу. Стучали зубы, ужасно хотелось есть. Хотелось тепла. Хотелось домой. Казалось, что она умерла.

Услышав сверху какие-то шаги по квартире, девочка поняла – мёртвых выносят. Но раз кто-то ходит, значит, есть ещё живые люди! Значит и она жива, значит, есть надежда! Вдруг завыли сирены. Эти страшные протяжные стоны. На улице не было ни души, тишина, и только душераздирающий вой – немцы летят.

Нина встала с пола, шатаясь из стороны в сторону. Надо идти на крышу, и, если что, гасить фугаски. Это девочка знала отлично.

Над домом пролетел самолёт, и сразу прогремел взрыв где-то рядом. И ещё, и ещё, и ещё!

- Ирина Павловна, - одними губами позвала девочка воспитательницу. Сирена и грохот. Надо идти на крышу. Открыв дверь заледеневшими руками, Нина увидела тени, выползающие из других квартир. Они тоже шли на крышу. Если что.

Девочка сразу вспомнила свою подружку – Аню – которая умерла три дня назад. Она ходила, словно скелет, казалось, если дотронуться до неё, она рассыплется. Но Нина понимала, что смотрит в своё отражение.

Она пошла по лестнице медленно-медленно. Надо было торопиться, но сил не было. Не было ничего.

Взрыв, и Нина скатывается по лестнице обратно. Кто-то только охнул. Девочка упала на живот. Хотелось плакать, но, сжав зубы, Нина поднялась с пола, пошатнулась, в глазах потемнело, стало трудно дышать. «Это смерть?» - подумала Нина и закрыла глаза, расставив руки в воздухе. Она ждала. Но нет, смерть прошла рядом, казалось, она дотронулась до неё своим плащом, но прошла. Прошла мимо. Может быть к тому, кто поднимается сейчас по лестнице, пытаясь успеть на крышу. Или к девушке с нижнего этажа? А может, смерть искала Ирину Павловну?

- Крыша, - пролепетала Нина и вновь пошла по лестнице. Сирена выла не переставая, бомбы взрывались то там, то тут, то будто над головой.

Дойдя до крыши, Нину обдало лёдяным ветром, как тогда. Когда взорвался монастырь. Когда она и ещё несколько ребят бежали босиком по снегу, спасаясь от немецкой очереди. Холодно.

Вдруг Нина увидела что-то небольшое, металлическое и…дымящееся!

Она побежала туда, выжимая из себя все силы. Это фугаска. Девочка, набрав воздуха в лёгкие, начала тушить фитилёк. Но ничего не получалось. Вдруг кто-то оттолкнул её назад. Нина покатилась по крыше, охая от боли. Мужчина, наклонился к фугаске, что-то сделал, и она потухла.

Он обернулся, и с безумным лицом посмотрел на Нину.

- Прости, - сказал он, встал и зашагал обратно, в дом.

Нина хлопала глазами и ничего не понимала. Ещё одни взрыв. Прямо на её глазах, где на крыше дома стояли люди и дежурили, дом взорвался. Нина отпрянула. Это ужасно-прекрасное зрелище. «Счастливые», - вдруг подумала она, с трудом встала и пошла обратно в квартиру.

Войдя в неё, она увидела скорчившуюся Ирину Павловну. Она лежала на полу и рыдала. Нина подошла к ней, потрясла за плечо и спросила тихо-тихо:

- Кого?

Ирина Павловна подняла зарёванное, синее от холода лицо. На секунду она замерла. Нина знала, что означает этот взгляд. Она вспоминает тех, кто умер.

- Все, - с ужасом в голосе прошептала воспитательница. – Я несла воду, но началась бомбёжка. Ещё и темно. Я хотела спрятаться в одном из домов. Я вошла в один, но меня не пустили, сказали, что и так тесно. Я пошла в дом напротив. И…и…!

И она опять заплакала. Нина крепко её обняла. Девочка не плакала, она смотрела на стену, сжав зубы.

- И потом, я услышала свист бомбы, и она упала в тот дом, откуда меня выгнали! Они все погибли..! – воскликнула Ирина Павловна и замолчала. Слёз больше не хватало.

Нина отошла от женщины, села около холодной стены и замерла. Бомбёжка кончилась, сирена замолкла. Гробовая тишина.

- Я пойду сейчас за хлебом, - сказала девочка и вздрогнула. Она вспомнила родителей. И ей стало дико одиноко. Как же она хотела увидеть их, вместе. Живыми и невредимыми.

Ирина Павловна только изредка всхлипывала. Нина поднялась с пола, голова закружилась. Как же она давно не ела!

Взяв карточки со стола, Нина медленно вышла на лестничную площадку. Она посмотрела на лестницу, ведущую вниз, и задрожала. Там мороз и смерть. Может, она не вернётся уже? Может, она видела Ирину Павловну последний раз? Может. А может и нет.

Когда Нина вышла на улицу, она застыла. Темно. 3 часа утра. Холод объял её худое тельце. Но надо идти, надо идти за хлебом.

До булочной идти не очень долго, но надо занять очередь, успеть не замёрзнуть. Центральная улица Ленинграда превратилась в руины. Тот дом, который взорвался на глазах у Нины, превратился в груду камней. Девочка шла мимо, не замечая всего этого, у неё была цель – дойти до булочной, не смотря ни на что!

Вот она, спасительный круг для голодающих ленинградцев. Там уже стояли люди и ждали.

Дорога была кривой, неровной, сугробы не убирали, неподалёку стоял сломанный трамвай. Вдруг подул резкий ветер. Нина отвернулась от него, и пошла задом. Вдруг кочка, и Нина упала в снег. Тело пронзило тысячи иголок. Девочка вскрикнула – снег забрался за воротник. Она лежала на снегу, зажмурившись.

- Поднимись, - умоляюще сказала она сама себе. Руки онемели, но Нина встала из сугроба, сунула руки в карман и… ничего.

- У меня онемели руки, поэтому я ничего не чувствую, - успокаивала она саму себя. Карточек внутри не было. Нина яростно скинула перчатки. Руки стали синими. Девочка начала их кусать, тереть, облизывать, и, быстро сунув руки в карман, она обнаружила пустоту.

- Нет… - пролепетала Нина, и вновь и вновь щупала карманы. Но там ничего не было. Тогда девочка упала на колени и голыми руками, начала раскапывать снег.

- Нет, нет, нет, - шептала она в ярости. Нина задела руками лёд. Чувство, будто сдирали кожу, живьём. – Боже, пожалуйста!

Но в сугробах ничего не было. Она неуклюже побежала обратно, ища на дороге карточки. Но было темно и ничего не видно.

Остановившись, и поняв, что это конец, Нина опустилась на колени. И заплакала. Впервые, после обещания своему отцу, которого возможно уже нет и в живых. Нина плакала над всем: над собой, над Ириной Павловной, над папой, над мамой, над Аней, над всеми людьми, которые сейчас сидят в ледяных домах, над потерявшимися карточками…

- Пошли, - вдруг кто-то сзади её поднял и потащил за собой. Нина слабо понимала, что происходит. Но дразнящий запах хлеба от крутки человека, отрезвил её.

- Кто вы? Куда… - начала Нина, пытаясь в темноте рассмотреть лицо мужчины.- У нас есть ещё одно место, повезло тебе, - сказал мужчина и взял на руки девочку. Запах хлеба, свежего, сочного. Хлеб, хлеб, хлеб.

- Хлеб, - вырвалось у Нины, и наступила темнота.

…

- Хорошо, заводи, - услышала сквозь сон Нина. Голоса, звук моторов, чей-то плач. Глаза девочки резко распахнулись.

- Что… что такое? – спросила она. Она очутилась в машине, рядом с ней были ещё люди, много людей. За окном стояло ещё несколько машин.

- Мы уезжаем из Ленинграда, - ответила ей женщина, сидевшая рядом.

- Как? – сердце Нины упало. Ирина Павловна, дома, одна, без карточек. – Нет!

Нина кричала и била в окно. Но машина тронулась и поехала по Ледовой Дороге Жизни. По последней надежде.

6

Ясно. Солнышко приветливо махает своими лучами, радуясь новому дню. 9 мая. Люди стояли вокруг Вечного огня, с двумя гвоздиками. Кто-то утирал слёзы, а кто-то восторженно смотрел на огонь. Большинством здесь были ветераны войны. Они все были увешаны медалями и орденами.

Молодая девушка, в честь 50-ия войны, зачитывала имена героев, удостоенных званием «герой посмертно».

- …Иван Сергеевич Рывяков. Александр Максимович Шеляев. Лев Николаевич Якорь. Николай Фёдорович Чирвенцев. Дмитрий Павлович Мальцов…

Женщине, лет 50, вдруг стало плохо. Она облокотилась на свою дочь, прижимая руку к груди. Дочь поддержала её, она ничего не говорила, лишь угрюмо смотрела на огонь.

Глаза женщины наполнились слезами. Знакомая фамилия резануло слух.

После прочтения некоторых фамилий героев СССР, женщина, немного шатаясь, подошла к девушке и спросила дрожащим голосом:

- А у вас есть… информация, где похоронены герои?

Девушка призадумалась. Это молчание раздирало сердце.

- А кто именно Вас интересует?- спросила девушка, глядя на орден женщины: «За оборону Ленинграда».

- Чирвенцев. Николай Фёдорович Чирвенцев, - выдохнула женщина и побелела.

- Я посмотрю.

И она куда-то ушла. Лишь через десять минут, десять минут утомительного ожидания, девушка сказала, что Николай Фёдорович Чирвенцев похоронен на Украине, во Львове.

Женщина поехала на Украину, в этот город, нашла нужное кладбище.

Весна. Всё тает. На кладбище было тихо, лишь вороны иногда противно каркали. Но женщине было всё равно. Она шла по топкой грязи, смешанной со снегом. Везде были могилы, кресты, памятники. Женщина смотрела на них и не видела. Она искала одну фамилию. Всего одну. Вдруг вдали показался большой памятник. Женщина подошла к нему, и её затрясло.

На памятнике было написано: «Герой Советского Союза Н.Ф.Чирвенцев. 13.02.1910 – 26.09.1948. «Я стал героем ради моей жены Миры и ради Ниночки, ради доченьки».

1Всем женщинам идти вправо, всем детям идти влево. Мужчинам идти к машинам. Повторяю. Всем женщинам идти вправо... - (нем.)

2 Заткнись, собака, и иди! - (нем.)

3Отбросы. - (нем.)

4 Иди, иди! - (нем.)

95 О, Боже! Такая маленькая, а вот так вышло. Это ужасно. Это просто ужасно. Мы проиграем, вот увидите, немцы придут и всех убьют, вот увидите, всех убьют. И меня, и тебя, и ее. – (укр.)

6 Буду знать. – (укр.)

107 Да у тебя горячка была неделю! – (укр.)

11 Я очень сильно хочу домой. Вы не представляете насколько сильно! – (франц.)

12 И я должен жить, ради моей семьи. Ради жены и дочки. Я их люблю, поэтому обязательно выживу. -(нем.)

13 А у меня жена дома. Оксана. У неё длинная чёрная коса и большие глаза, голубые, как небо. - (укр.)