Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребёнку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие чёрные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-жёлтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно чёрного цвета. Молодёжь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признаётся; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С... среди многочисленного и шумного круга молодёжи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убеждён в разных разностях. – Что до меня касается, то я убеждён только в одном... – сказал доктор. – В чём это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал. – В том, – отвечал он, – что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру. – Я богаче вас, сказал я, – у меня, кроме этого, есть ещё убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться. Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоём об отвлечённых предметах очень серьёзно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером. Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошёл в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, – и мы оба замолчали. – Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всём можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово – для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом всё, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остаётся одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость. Утомлённый долгой речью, я закрыл глаза и зевнул... (М.Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени») Установите соответствие между персонажами и их характеристиками. К каждой позиции первого столбца подберите соответствующую позицию из второго столбца. |
|
|
ПЕРСОНАЖИ | | ХАРАКТЕРИСТИКИ |
А) | Печорин | Б) | Грушницкий | В) | Вернер |
| |
1) | «…он один из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы… важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания». | 2) | «…он скептик и матерьялист… а вместе с этим поэт… хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шагу…» | 3) | «…он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн… Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре». | 4) | «…он был такой тоненький, беленький… Славный был малый… только немножко странен… в дождик, в холод, целый день на охоте… А в другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился…» |
|
|
Ответ запишите цифрами в таблице и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 109062 | Из литературы первой половины XIX века (47) |
| [1] [2] 3 [4] [5] |
|
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребёнку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие чёрные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-жёлтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно чёрного цвета. Молодёжь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признаётся; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С... среди многочисленного и шумного круга молодёжи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убеждён в разных разностях. – Что до меня касается, то я убеждён только в одном... – сказал доктор. – В чём это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал. – В том, – отвечал он, – что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру. – Я богаче вас, сказал я, – у меня, кроме этого, есть ещё убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться. Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоём об отвлечённых предметах очень серьёзно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером. Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошёл в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, – и мы оба замолчали. – Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всём можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово – для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом всё, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остаётся одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость. Утомлённый долгой речью, я закрыл глаза и зевнул... (М.Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени») Как называется образное определение, служащее средством художественной изобразительности («беспокойные глаза», «жилистые руки»)? |
|
|
| 7C0D84 |
|
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребёнку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие чёрные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-жёлтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно чёрного цвета. Молодёжь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признаётся; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С... среди многочисленного и шумного круга молодёжи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убеждён в разных разностях. – Что до меня касается, то я убеждён только в одном... – сказал доктор. – В чём это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал. – В том, – отвечал он, – что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру. – Я богаче вас, сказал я, – у меня, кроме этого, есть ещё убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться. Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоём об отвлечённых предметах очень серьёзно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером. Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошёл в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, – и мы оба замолчали. – Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всём можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово – для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом всё, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остаётся одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость. Утомлённый долгой речью, я закрыл глаза и зевнул... (М.Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени») Как называется форма общения между персонажами (разговор между Печориным и Вернером), основанная на обмене репликами? |
|
|
| 2ED11F |
|
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребёнку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие чёрные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-жёлтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно чёрного цвета. Молодёжь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признаётся; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С... среди многочисленного и шумного круга молодёжи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убеждён в разных разностях. – Что до меня касается, то я убеждён только в одном... – сказал доктор. – В чём это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал. – В том, – отвечал он, – что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру. – Я богаче вас, сказал я, – у меня, кроме этого, есть ещё убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться. Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоём об отвлечённых предметах очень серьёзно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером. Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошёл в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, – и мы оба замолчали. – Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всём можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово – для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом всё, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остаётся одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость. Утомлённый долгой речью, я закрыл глаза и зевнул... (М.Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени») Размышления Печорина («…мы ко всему довольно равнодушны…») почти буквально напоминают слова одного из стихотворений М.Ю. Лермонтова, в котором поэт осмысливает место своего поколения в истории: «К добру и злу постыдно равнодушны…». Как называется это стихотворение? |
|
|
| 45F1CD |
|
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребёнку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие чёрные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-жёлтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно чёрного цвета. Молодёжь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признаётся; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С... среди многочисленного и шумного круга молодёжи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убеждён в разных разностях. – Что до меня касается, то я убеждён только в одном... – сказал доктор. – В чём это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал. – В том, – отвечал он, – что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру. – Я богаче вас, сказал я, – у меня, кроме этого, есть ещё убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться. Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоём об отвлечённых предметах очень серьёзно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером. Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошёл в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, – и мы оба замолчали. – Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всём можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово – для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом всё, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остаётся одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость. Утомлённый долгой речью, я закрыл глаза и зевнул... (М.Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени») В чём схожи и чем различаются Печорин и Вернер? |
|
|
| 078A77 |
|
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребёнку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие чёрные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-жёлтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно чёрного цвета. Молодёжь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признаётся; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С... среди многочисленного и шумного круга молодёжи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убеждён в разных разностях. – Что до меня касается, то я убеждён только в одном... – сказал доктор. – В чём это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал. – В том, – отвечал он, – что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру. – Я богаче вас, сказал я, – у меня, кроме этого, есть ещё убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться. Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоём об отвлечённых предметах очень серьёзно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером. Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошёл в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, – и мы оба замолчали. – Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всём можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово – для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом всё, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остаётся одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость. Утомлённый долгой речью, я закрыл глаза и зевнул... (М.Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени») В каких произведениях отечественной классики изображены герои, связанные приятельскими отношениями, и в чём эти герои могут быть сопоставлены с Печориным и Вернером? |
|
|
| 69996D |
|
| 1) | Какие «чувства добрые» стремился пробудить А.С. Пушкин своей лирикой? | | 2) | Как Л.Н. Толстой в романе «Война и мир» отвечает на вопрос: «Какая сила управляет всем?» | | 3) | Что осуждает и что прославляет в человеке Горький-романтик? (По рассказу М. Горького «Старуха Изергиль».) |
|
|
| 6548FE |
|
| 1) | Что позволило М.Е. Салтыкову-Щедрину назвать Молчалина одной из самых страшных фигур русского общества? (По пьесе А.С. Грибоедова «Горе от ума».) | | 2) | Почему Ф.М. Достоевский считал эпилог «Преступления и наказания» главной частью своего романа? | | 3) | Какие изменения претерпевает образ возлюбленной в произведениях А.А. Блока разных лет? |
|
|
| B43B28 |
|
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон», говорят, «Иван Александрович идёт!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего. Анна Андреевна. Скажите, как! Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», отвечает бывало: «так как-то всё»... Большой оригинал. Анна Андреевна. Так вы и пишите? как это должно быть приятно сочинителю. Вы, верно, и в журналы помещаете? Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал. Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус? Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч. Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение? Хлестаков. Да, это моё сочинение. Анна Андреевна. Я сейчас догадалась. Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это г. Загоскина сочинение. Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить. Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой. Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано! Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю. Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы. Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякой день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж, скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель»... Что ж я вру, я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто́ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж... Иной раз и министр... (Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев.) Мне даже на пакетах пишут: ваше превосходительство. Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, куды уехал неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что́, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми. Видят, нечего делать – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение, я спрашиваю? «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдёт до государя; ну, да и послужной список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю, «я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!.. уж у меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу через департамент – просто землетрясенье – всё дрожит, трясётся, как лист. (Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.) О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что, в самом деле? я такой! Я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: я сам себя знаю, сам. Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Подскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтеньем поддерживается чиновниками.) Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом). Что такое? Городничий. А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, всё вздор. Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть... вот и комната и всё, что нужно. Хлестаков. Вздор: отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) (Н.В. Гоголь, «Ревизор») К какому роду литературы относится «Ревизор» Н.В. Гоголя? |
|
|
| 8ABC00 |
|
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон», говорят, «Иван Александрович идёт!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего. Анна Андреевна. Скажите, как! Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», отвечает бывало: «так как-то всё»... Большой оригинал. Анна Андреевна. Так вы и пишите? как это должно быть приятно сочинителю. Вы, верно, и в журналы помещаете? Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал. Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус? Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч. Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение? Хлестаков. Да, это моё сочинение. Анна Андреевна. Я сейчас догадалась. Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это г. Загоскина сочинение. Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить. Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой. Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано! Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю. Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы. Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякой день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж, скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель»... Что ж я вру, я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто́ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж... Иной раз и министр... (Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев.) Мне даже на пакетах пишут: ваше превосходительство. Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, куды уехал неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что́, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми. Видят, нечего делать – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение, я спрашиваю? «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдёт до государя; ну, да и послужной список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю, «я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!.. уж у меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу через департамент – просто землетрясенье – всё дрожит, трясётся, как лист. (Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.) О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что, в самом деле? я такой! Я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: я сам себя знаю, сам. Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Подскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтеньем поддерживается чиновниками.) Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом). Что такое? Городничий. А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, всё вздор. Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть... вот и комната и всё, что нужно. Хлестаков. Вздор: отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) (Н.В. Гоголь, «Ревизор») Назовите жанр, к которому относится пьеса Н.В. Гоголя «Ревизор». |
|
|
| 73A5AE |
|
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон», говорят, «Иван Александрович идёт!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего. Анна Андреевна. Скажите, как! Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», отвечает бывало: «так как-то всё»... Большой оригинал. Анна Андреевна. Так вы и пишите? как это должно быть приятно сочинителю. Вы, верно, и в журналы помещаете? Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал. Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус? Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч. Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение? Хлестаков. Да, это моё сочинение. Анна Андреевна. Я сейчас догадалась. Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это г. Загоскина сочинение. Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить. Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой. Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано! Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю. Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы. Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякой день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж, скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель»... Что ж я вру, я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто́ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж... Иной раз и министр... (Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев.) Мне даже на пакетах пишут: ваше превосходительство. Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, куды уехал неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что́, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми. Видят, нечего делать – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение, я спрашиваю? «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдёт до государя; ну, да и послужной список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю, «я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!.. уж у меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу через департамент – просто землетрясенье – всё дрожит, трясётся, как лист. (Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.) О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что, в самом деле? я такой! Я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: я сам себя знаю, сам. Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Подскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтеньем поддерживается чиновниками.) Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом). Что такое? Городничий. А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, всё вздор. Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть... вот и комната и всё, что нужно. Хлестаков. Вздор: отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) (Н.В. Гоголь, «Ревизор») Желая показать свою значимость, Хлестаков использует явное преувеличение: «тридцать пять тысяч одних курьеров». Как называется художественный приём, основанный на преувеличении? |
|
|
| 2B92D1 |
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон», говорят, «Иван Александрович идёт!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего. Анна Андреевна. Скажите, как! Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», отвечает бывало: «так как-то всё»... Большой оригинал. Анна Андреевна. Так вы и пишите? как это должно быть приятно сочинителю. Вы, верно, и в журналы помещаете? Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал. Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус? Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч. Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение? Хлестаков. Да, это моё сочинение. Анна Андреевна. Я сейчас догадалась. Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это г. Загоскина сочинение. Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить. Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой. Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано! Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю. Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы. Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякой день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж, скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель»... Что ж я вру, я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто́ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж... Иной раз и министр... (Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев.) Мне даже на пакетах пишут: ваше превосходительство. Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, куды уехал неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что́, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми. Видят, нечего делать – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение, я спрашиваю? «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдёт до государя; ну, да и послужной список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю, «я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!.. уж у меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу через департамент – просто землетрясенье – всё дрожит, трясётся, как лист. (Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.) О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что, в самом деле? я такой! Я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: я сам себя знаю, сам. Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Подскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтеньем поддерживается чиновниками.) Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом). Что такое? Городничий. А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, всё вздор. Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть... вот и комната и всё, что нужно. Хлестаков. Вздор: отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) (Н.В. Гоголь, «Ревизор») В приведённой сцене участвуют несколько чиновников уездного города. Установите соответствие между чиновниками и их должностями. К каждой позиции первого столбца подберите соответствующую позицию из второго столбца. |
|
|
ЧИНОВНИКИ | | ДОЛЖНОСТИ |
А) | Антон Антонович Сквозник-Дмухановский | Б) | Лука Лукич Хлопов | В) | Артемий Филиппович Земляника |
| |
1) | городничий | 2) | уездный лекарь | 3) | попечитель богоугодных заведений | 4) | смотритель училищ |
|
|
Ответ запишите цифрами в таблице и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 098B86 |
|
|
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон», говорят, «Иван Александрович идёт!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего. Анна Андреевна. Скажите, как! Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», отвечает бывало: «так как-то всё»... Большой оригинал. Анна Андреевна. Так вы и пишите? как это должно быть приятно сочинителю. Вы, верно, и в журналы помещаете? Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал. Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус? Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч. Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение? Хлестаков. Да, это моё сочинение. Анна Андреевна. Я сейчас догадалась. Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это г. Загоскина сочинение. Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить. Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой. Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано! Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю. Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы. Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякой день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж, скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель»... Что ж я вру, я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто́ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж... Иной раз и министр... (Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев.) Мне даже на пакетах пишут: ваше превосходительство. Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, куды уехал неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что́, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми. Видят, нечего делать – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение, я спрашиваю? «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдёт до государя; ну, да и послужной список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю, «я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!.. уж у меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу через департамент – просто землетрясенье – всё дрожит, трясётся, как лист. (Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.) О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что, в самом деле? я такой! Я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: я сам себя знаю, сам. Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Подскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтеньем поддерживается чиновниками.) Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом). Что такое? Городничий. А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, всё вздор. Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть... вот и комната и всё, что нужно. Хлестаков. Вздор: отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) (Н.В. Гоголь, «Ревизор») Как называется краткое авторское пояснение, которым сопровождается развитие действия в пьесе («городничий и все садятся», «обращаясь ко всем»)? |
|
|
| 9298C5 |
|
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон», говорят, «Иван Александрович идёт!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего. Анна Андреевна. Скажите, как! Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», отвечает бывало: «так как-то всё»... Большой оригинал. Анна Андреевна. Так вы и пишите? как это должно быть приятно сочинителю. Вы, верно, и в журналы помещаете? Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал. Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус? Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч. Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение? Хлестаков. Да, это моё сочинение. Анна Андреевна. Я сейчас догадалась. Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это г. Загоскина сочинение. Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить. Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой. Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано! Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю. Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы. Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякой день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж, скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель»... Что ж я вру, я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто́ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж... Иной раз и министр... (Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев.) Мне даже на пакетах пишут: ваше превосходительство. Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, куды уехал неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что́, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми. Видят, нечего делать – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение, я спрашиваю? «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдёт до государя; ну, да и послужной список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю, «я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!.. уж у меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу через департамент – просто землетрясенье – всё дрожит, трясётся, как лист. (Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.) О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что, в самом деле? я такой! Я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: я сам себя знаю, сам. Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Подскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтеньем поддерживается чиновниками.) Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом). Что такое? Городничий. А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, всё вздор. Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть... вот и комната и всё, что нужно. Хлестаков. Вздор: отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) (Н.В. Гоголь, «Ревизор») Рассказывая о Петербурге, Хлестаков приводит мелкие красноречивые подробности («в семьсот рублей арбуз», «суп в кастрюльке»). Назовите это выразительное средство. |
|
|
| CCCD9C |
|
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон», говорят, «Иван Александрович идёт!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего. Анна Андреевна. Скажите, как! Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», отвечает бывало: «так как-то всё»... Большой оригинал. Анна Андреевна. Так вы и пишите? как это должно быть приятно сочинителю. Вы, верно, и в журналы помещаете? Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал. Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус? Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч. Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение? Хлестаков. Да, это моё сочинение. Анна Андреевна. Я сейчас догадалась. Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это г. Загоскина сочинение. Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить. Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой. Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано! Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю. Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы. Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякой день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж, скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель»... Что ж я вру, я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто́ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж... Иной раз и министр... (Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев.) Мне даже на пакетах пишут: ваше превосходительство. Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, куды уехал неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что́, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми. Видят, нечего делать – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение, я спрашиваю? «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдёт до государя; ну, да и послужной список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю, «я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!.. уж у меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу через департамент – просто землетрясенье – всё дрожит, трясётся, как лист. (Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.) О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что, в самом деле? я такой! Я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: я сам себя знаю, сам. Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Подскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтеньем поддерживается чиновниками.) Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом). Что такое? Городничий. А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, всё вздор. Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть... вот и комната и всё, что нужно. Хлестаков. Вздор: отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) (Н.В. Гоголь, «Ревизор») Значительную часть данного фрагмента составляет рассказ Хлестакова о великолепии его столичной жизни. Как называется в пьесе развёрнутое высказывание одного лица? |
|
|
| 40C9F8 |
|
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон», говорят, «Иван Александрович идёт!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего. Анна Андреевна. Скажите, как! Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», отвечает бывало: «так как-то всё»... Большой оригинал. Анна Андреевна. Так вы и пишите? как это должно быть приятно сочинителю. Вы, верно, и в журналы помещаете? Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал. Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус? Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч. Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение? Хлестаков. Да, это моё сочинение. Анна Андреевна. Я сейчас догадалась. Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это г. Загоскина сочинение. Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить. Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой. Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано! Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю. Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы. Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякой день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж, скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель»... Что ж я вру, я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто́ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж... Иной раз и министр... (Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев.) Мне даже на пакетах пишут: ваше превосходительство. Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, куды уехал неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что́, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми. Видят, нечего делать – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение, я спрашиваю? «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдёт до государя; ну, да и послужной список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю, «я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!.. уж у меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу через департамент – просто землетрясенье – всё дрожит, трясётся, как лист. (Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.) О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что, в самом деле? я такой! Я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: я сам себя знаю, сам. Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Подскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтеньем поддерживается чиновниками.) Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом). Что такое? Городничий. А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, всё вздор. Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть... вот и комната и всё, что нужно. Хлестаков. Вздор: отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) (Н.В. Гоголь, «Ревизор») Как и почему меняется эмоциональное состояние участников приведённой сцены? |
|
|
| 66F7BB |
|
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон», говорят, «Иван Александрович идёт!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего. Анна Андреевна. Скажите, как! Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», отвечает бывало: «так как-то всё»... Большой оригинал. Анна Андреевна. Так вы и пишите? как это должно быть приятно сочинителю. Вы, верно, и в журналы помещаете? Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал. Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус? Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч. Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение? Хлестаков. Да, это моё сочинение. Анна Андреевна. Я сейчас догадалась. Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это г. Загоскина сочинение. Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить. Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой. Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано! Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю. Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы. Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякой день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж, скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель»... Что ж я вру, я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто́ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж... Иной раз и министр... (Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев.) Мне даже на пакетах пишут: ваше превосходительство. Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, куды уехал неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что́, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми. Видят, нечего делать – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение, я спрашиваю? «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдёт до государя; ну, да и послужной список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю, «я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!.. уж у меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу через департамент – просто землетрясенье – всё дрожит, трясётся, как лист. (Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.) О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что, в самом деле? я такой! Я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: я сам себя знаю, сам. Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Подскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтеньем поддерживается чиновниками.) Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом). Что такое? Городничий. А ва-ва-ва... ва. Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, всё вздор. Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть... вот и комната и всё, что нужно. Хлестаков. Вздор: отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) (Н.В. Гоголь, «Ревизор») В каких произведениях русской литературы изображены мелкие амбициозные натуры, подобные Хлестакову, и в чём эти произведения можно сопоставить с «Ревизором» Н.В. Гоголя? |
|
|
| D65609 |
|
| 1) | Каково значение «Журнала Печорина» в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»? | | 2) | Какой предстаёт «русская долюшка женская» в изображении Н.А. Некрасова? | | 3) | Каков итог жизненных исканий Григория Мелехова? (По роману М.А. Шолохова «Тихий Дон».) |
|
|
| 059093 |
|
VI Меж тем Онегина явленье У Лариных произвело На всех большое впечатленье И всех соседей развлекло. Пошла догадка за догадкой. Все стали толковать украдкой, Шутить, судить не без греха, Татьяне прочить жениха; Иные даже утверждали, Что свадьба слажена совсем, Но остановлена затем, Что модных колец не достали. О свадьбе Ленского давно У них уж было решено. VII Татьяна слушала с досадой Такие сплетни; но тайком С неизъяснимою отрадой Невольно думала о том; И в сердце дума заронилась; Пора пришла, она влюбилась. Так в землю падшее зерно Весны огнём оживлено. Давно её воображение, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала… кого-нибудь, VIII И дождалась… Открылись очи; Она сказала: это он! Увы! Теперь и дни и ночи, И жаркий одинокий сон, Всё полно им: всё деве милой Без умолку волшебной силой Твердит о нём. Докучны ей И звуки ласковых речей, И взор заботливой прислуги. В уныние погружена, Гостей не слушает она И проклинает их досуги, Их неожиданный приезд И продолжительный присест. IX Теперь с каким она вниманьем Читает сладостный роман, С каким живым очарованьем Пьёт обольстительный обман! Счастливой силою мечтанья Одушевлённые создания, Любовник Юлии Вольмар, Малек-Адель и де Линар, И Вертер, мученик мятежный, И бесподобный Грандисон, Который нам наводит сон, – Всё для мечтательницы нежной В единый образ облеклись, В одном Онегине слились. (А.С. Пушкин, «Евгений Онегин») Черты какого литературного направления, достигшего расцвета во второй половине XIXвека, присутствуют в «Евгении Онегине»? |
|
|
| 08847F |
|
VI Меж тем Онегина явленье У Лариных произвело На всех большое впечатленье И всех соседей развлекло. Пошла догадка за догадкой. Все стали толковать украдкой, Шутить, судить не без греха, Татьяне прочить жениха; Иные даже утверждали, Что свадьба слажена совсем, Но остановлена затем, Что модных колец не достали. О свадьбе Ленского давно У них уж было решено. VII Татьяна слушала с досадой Такие сплетни; но тайком С неизъяснимою отрадой Невольно думала о том; И в сердце дума заронилась; Пора пришла, она влюбилась. Так в землю падшее зерно Весны огнём оживлено. Давно её воображение, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала… кого-нибудь, VIII И дождалась… Открылись очи; Она сказала: это он! Увы! Теперь и дни и ночи, И жаркий одинокий сон, Всё полно им: всё деве милой Без умолку волшебной силой Твердит о нём. Докучны ей И звуки ласковых речей, И взор заботливой прислуги. В уныние погружена, Гостей не слушает она И проклинает их досуги, Их неожиданный приезд И продолжительный присест. IX Теперь с каким она вниманьем Читает сладостный роман, С каким живым очарованьем Пьёт обольстительный обман! Счастливой силою мечтанья Одушевлённые создания, Любовник Юлии Вольмар, Малек-Адель и де Линар, И Вертер, мученик мятежный, И бесподобный Грандисон, Который нам наводит сон, – Всё для мечтательницы нежной В единый образ облеклись, В одном Онегине слились. (А.С. Пушкин, «Евгений Онегин») Каково авторское определение жанра «Евгения Онегина»? |
|
|
| BA6A57 |
|
VI Меж тем Онегина явленье У Лариных произвело На всех большое впечатленье И всех соседей развлекло. Пошла догадка за догадкой. Все стали толковать украдкой, Шутить, судить не без греха, Татьяне прочить жениха; Иные даже утверждали, Что свадьба слажена совсем, Но остановлена затем, Что модных колец не достали. О свадьбе Ленского давно У них уж было решено. VII Татьяна слушала с досадой Такие сплетни; но тайком С неизъяснимою отрадой Невольно думала о том; И в сердце дума заронилась; Пора пришла, она влюбилась. Так в землю падшее зерно Весны огнём оживлено. Давно её воображение, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала… кого-нибудь, VIII И дождалась… Открылись очи; Она сказала: это он! Увы! Теперь и дни и ночи, И жаркий одинокий сон, Всё полно им: всё деве милой Без умолку волшебной силой Твердит о нём. Докучны ей И звуки ласковых речей, И взор заботливой прислуги. В уныние погружена, Гостей не слушает она И проклинает их досуги, Их неожиданный приезд И продолжительный присест. IX Теперь с каким она вниманьем Читает сладостный роман, С каким живым очарованьем Пьёт обольстительный обман! Счастливой силою мечтанья Одушевлённые создания, Любовник Юлии Вольмар, Малек-Адель и де Линар, И Вертер, мученик мятежный, И бесподобный Грандисон, Который нам наводит сон, – Всё для мечтательницы нежной В единый образ облеклись, В одном Онегине слились. (А.С. Пушкин, «Евгений Онегин») Назовите литературный род, к которому относится данное произведение А.С. Пушкина. |
|
|
| 7FEF29 | Из литературы второй половины XIX века (32) |
| 1 [2] [3] [4] |
|
| 1) | Как раскрывается в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин» «русская душа» Татьяны? | | 2) | Почему Базарова можно назвать «рефлектирующим нигилистом»? (По роману И.С. Тургенева «Отцы и дети».) | | 3) | Как в рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека» выражен гуманистический протест писателя против бесчеловечности войны? |
|
|
| 11DB4E |
|
Базаров помолчал. – Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, – проговорил он с расстановкой, – тогда я изменю своё мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? – Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов. – Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Всё от них зависит. – Как так? – Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это всё едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу. – Что ж? и честность – ощущение? – Ещё бы! – Евгений! – начал печальным голосом Аркадий. – А? что? не по вкусу? – перебил Базаров. – Нет, брат! Решился всё косить – валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», – сказал Пушкин. – Никогда он ничего подобного не сказал, – промолвил Аркадий. – Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил. – Пушкин никогда не был военным! – Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России! – Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец. – Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того. – Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий. – С величайшим удовольствием, – ответил Базаров. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча. – Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полётом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мёртвое – сходно с самым весёлым и живым. – О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. – Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать? – Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво неприлично. – Что же прилично? Ругаться? – Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя! – Как ты назвал Павла Петровича? – Я его назвал, как следует, – идиотом. – Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий. – Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадёт, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений... возможно ли это? – Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, – возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нём. – Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, – преклоняюсь и умолкаю. – Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся. – Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления. – Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем... – Что подерёмся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло... Базаров растопырил свои длинные и жёсткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость... (И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)
К какому роду литературы относится произведение И.С. Тургенева «Отцы и дети»? |
|
|
| 754B1D |
|
Базаров помолчал. – Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, – проговорил он с расстановкой, – тогда я изменю своё мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? – Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов. – Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Всё от них зависит. – Как так? – Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это всё едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу. – Что ж? и честность – ощущение? – Ещё бы! – Евгений! – начал печальным голосом Аркадий. – А? что? не по вкусу? – перебил Базаров. – Нет, брат! Решился всё косить – валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», – сказал Пушкин. – Никогда он ничего подобного не сказал, – промолвил Аркадий. – Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил. – Пушкин никогда не был военным! – Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России! – Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец. – Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того. – Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий. – С величайшим удовольствием, – ответил Базаров. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча. – Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полётом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мёртвое – сходно с самым весёлым и живым. – О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. – Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать? – Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво неприлично. – Что же прилично? Ругаться? – Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя! – Как ты назвал Павла Петровича? – Я его назвал, как следует, – идиотом. – Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий. – Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадёт, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений... возможно ли это? – Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, – возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нём. – Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, – преклоняюсь и умолкаю. – Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся. – Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления. – Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем... – Что подерёмся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло... Базаров растопырил свои длинные и жёсткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость... (И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)
Укажите жанр названного произведения И.С. Тургенева. |
|
|
| 43D59B |
|
Базаров помолчал. – Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, – проговорил он с расстановкой, – тогда я изменю своё мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? – Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов. – Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Всё от них зависит. – Как так? – Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это всё едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу. – Что ж? и честность – ощущение? – Ещё бы! – Евгений! – начал печальным голосом Аркадий. – А? что? не по вкусу? – перебил Базаров. – Нет, брат! Решился всё косить – валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», – сказал Пушкин. – Никогда он ничего подобного не сказал, – промолвил Аркадий. – Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил. – Пушкин никогда не был военным! – Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России! – Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец. – Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того. – Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий. – С величайшим удовольствием, – ответил Базаров. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча. – Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полётом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мёртвое – сходно с самым весёлым и живым. – О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. – Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать? – Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво неприлично. – Что же прилично? Ругаться? – Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя! – Как ты назвал Павла Петровича? – Я его назвал, как следует, – идиотом. – Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий. – Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадёт, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений... возможно ли это? – Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, – возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нём. – Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, – преклоняюсь и умолкаю. – Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся. – Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления. – Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем... – Что подерёмся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло... Базаров растопырил свои длинные и жёсткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость... (И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)
Назовите средство характеристики героя, строящееся на описании его внешнего облика: «Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость». |
|
|
| 2BD7DE |
|
Базаров помолчал. – Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, – проговорил он с расстановкой, – тогда я изменю своё мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? – Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов. – Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Всё от них зависит. – Как так? – Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это всё едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу. – Что ж? и честность – ощущение? – Ещё бы! – Евгений! – начал печальным голосом Аркадий. – А? что? не по вкусу? – перебил Базаров. – Нет, брат! Решился всё косить – валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», – сказал Пушкин. – Никогда он ничего подобного не сказал, – промолвил Аркадий. – Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил. – Пушкин никогда не был военным! – Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России! – Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец. – Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того. – Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий. – С величайшим удовольствием, – ответил Базаров. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча. – Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полётом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мёртвое – сходно с самым весёлым и живым. – О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. – Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать? – Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво неприлично. – Что же прилично? Ругаться? – Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя! – Как ты назвал Павла Петровича? – Я его назвал, как следует, – идиотом. – Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий. – Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадёт, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений... возможно ли это? – Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, – возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нём. – Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, – преклоняюсь и умолкаю. – Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся. – Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления. – Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем... – Что подерёмся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло... Базаров растопырил свои длинные и жёсткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость... (И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)
Установите соответствие между персонажами и их характеристиками. К каждой позиции первого столбца подберите соответствующую позицию из второго столбца. |
|
|
ПЕРСОНАЖИ | | ХАРАКТЕРИСТИКИ |
А) | Евгений Базаров | Б) | Аркадий Кирсанов | В) | Павел Петрович |
| |
1) | «мякенький, либеральный барич» | 2) | «самоломаный» | 3) | «добрый малый, но …человек отставной» | 4) | «самоуверен, немного насмешлив и как-то забавно желчен» |
|
|
Ответ запишите цифрами в таблице и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 19AE55 |
|
Базаров помолчал. – Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, – проговорил он с расстановкой, – тогда я изменю своё мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? – Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов. – Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Всё от них зависит. – Как так? – Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это всё едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу. – Что ж? и честность – ощущение? – Ещё бы! – Евгений! – начал печальным голосом Аркадий. – А? что? не по вкусу? – перебил Базаров. – Нет, брат! Решился всё косить – валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», – сказал Пушкин. – Никогда он ничего подобного не сказал, – промолвил Аркадий. – Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил. – Пушкин никогда не был военным! – Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России! – Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец. – Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того. – Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий. – С величайшим удовольствием, – ответил Базаров. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча. – Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полётом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мёртвое – сходно с самым весёлым и живым. – О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. – Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать? – Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво неприлично. – Что же прилично? Ругаться? – Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя! – Как ты назвал Павла Петровича? – Я его назвал, как следует, – идиотом. – Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий. – Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадёт, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений... возможно ли это? – Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, – возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нём. – Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, – преклоняюсь и умолкаю. – Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся. – Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления. – Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем... – Что подерёмся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло... Базаров растопырил свои длинные и жёсткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость... (И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)
Как называлась система взглядов «новых людей», основанная на отрицании общепринятых ценностей: идеалов, моральных норм, культуры, форм общественной жизни? |
|
|
| 109B67 |
|
Базаров помолчал. – Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, – проговорил он с расстановкой, – тогда я изменю своё мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? – Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов. – Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Всё от них зависит. – Как так? – Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это всё едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу. – Что ж? и честность – ощущение? – Ещё бы! – Евгений! – начал печальным голосом Аркадий. – А? что? не по вкусу? – перебил Базаров. – Нет, брат! Решился всё косить – валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», – сказал Пушкин. – Никогда он ничего подобного не сказал, – промолвил Аркадий. – Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил. – Пушкин никогда не был военным! – Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России! – Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец. – Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того. – Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий. – С величайшим удовольствием, – ответил Базаров. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча. – Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полётом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мёртвое – сходно с самым весёлым и живым. – О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. – Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать? – Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво неприлично. – Что же прилично? Ругаться? – Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя! – Как ты назвал Павла Петровича? – Я его назвал, как следует, – идиотом. – Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий. – Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадёт, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений... возможно ли это? – Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, – возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нём. – Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, – преклоняюсь и умолкаю. – Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся. – Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления. – Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем... – Что подерёмся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло... Базаров растопырил свои длинные и жёсткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость... (И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)
Как называется использованная в данном фрагменте форма общения между персонажами, основанная на обмене репликами? |
|
|
| 4036F4 |
|
Базаров помолчал. – Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, – проговорил он с расстановкой, – тогда я изменю своё мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? – Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов. – Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Всё от них зависит. – Как так? – Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это всё едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу. – Что ж? и честность – ощущение? – Ещё бы! – Евгений! – начал печальным голосом Аркадий. – А? что? не по вкусу? – перебил Базаров. – Нет, брат! Решился всё косить – валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», – сказал Пушкин. – Никогда он ничего подобного не сказал, – промолвил Аркадий. – Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил. – Пушкин никогда не был военным! – Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России! – Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец. – Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того. – Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий. – С величайшим удовольствием, – ответил Базаров. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча. – Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полётом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мёртвое – сходно с самым весёлым и живым. – О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. – Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать? – Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво неприлично. – Что же прилично? Ругаться? – Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя! – Как ты назвал Павла Петровича? – Я его назвал, как следует, – идиотом. – Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий. – Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадёт, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений... возможно ли это? – Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, – возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нём. – Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, – преклоняюсь и умолкаю. – Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся. – Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления. – Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем... – Что подерёмся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло... Базаров растопырил свои длинные и жёсткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость... (И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)
Герои спорят о различных вещах, придерживаясь разных точек зрения. Укажите термин, которым в художественном произведении называется столкновение взглядов, жизненных принципов. |
|
|
| 19A296 |
|
Базаров помолчал. – Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, – проговорил он с расстановкой, – тогда я изменю своё мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? – Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов. – Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Всё от них зависит. – Как так? – Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это всё едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу. – Что ж? и честность – ощущение? – Ещё бы! – Евгений! – начал печальным голосом Аркадий. – А? что? не по вкусу? – перебил Базаров. – Нет, брат! Решился всё косить – валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», – сказал Пушкин. – Никогда он ничего подобного не сказал, – промолвил Аркадий. – Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил. – Пушкин никогда не был военным! – Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России! – Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец. – Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того. – Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий. – С величайшим удовольствием, – ответил Базаров. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча. – Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полётом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мёртвое – сходно с самым весёлым и живым. – О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. – Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать? – Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво неприлично. – Что же прилично? Ругаться? – Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя! – Как ты назвал Павла Петровича? – Я его назвал, как следует, – идиотом. – Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий. – Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадёт, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений... возможно ли это? – Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, – возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нём. – Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, – преклоняюсь и умолкаю. – Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся. – Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления. – Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем... – Что подерёмся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло... Базаров растопырил свои длинные и жёсткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость... (И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)
Как высказывания и поведение героев в данном фрагменте помогают понять сущность их характеров? |
|
|
| 6DFE46 |
|
Базаров помолчал. – Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, – проговорил он с расстановкой, – тогда я изменю своё мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? – Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов. – Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Всё от них зависит. – Как так? – Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это всё едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу. – Что ж? и честность – ощущение? – Ещё бы! – Евгений! – начал печальным голосом Аркадий. – А? что? не по вкусу? – перебил Базаров. – Нет, брат! Решился всё косить – валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», – сказал Пушкин. – Никогда он ничего подобного не сказал, – промолвил Аркадий. – Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил. – Пушкин никогда не был военным! – Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России! – Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец. – Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того. – Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий. – С величайшим удовольствием, – ответил Базаров. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча. – Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полётом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мёртвое – сходно с самым весёлым и живым. – О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. – Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать? – Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво неприлично. – Что же прилично? Ругаться? – Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя! – Как ты назвал Павла Петровича? – Я его назвал, как следует, – идиотом. – Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий. – Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадёт, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений... возможно ли это? – Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, – возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нём. – Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, – преклоняюсь и умолкаю. – Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся. – Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления. – Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем... – Что подерёмся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло... Базаров растопырил свои длинные и жёсткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость... (И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)
В каких произведениях русских писателей XIX века герои полемизируют друг с другом и в чём их споры можно сопоставить со спором Базарова и Аркадия? |
|
|
| 7C0324 | Из литературы второй половины XIX века (32) |
| [1] 2 [3] [4] |
|
| 1) | Какие «чувства добрые» стремился пробудить А.С. Пушкин своей лирикой? | | 2) | Как Л.Н. Толстой в романе «Война и мир» отвечает на вопрос: «Какая сила управляет всем?» | | 3) | Что осуждает и что прославляет в человеке Горький-романтик? (По рассказу М. Горького «Старуха Изергиль».) |
|
|
| 6548FE |
|
Момент символических намёков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошёл невозвратно. Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам. Она всё колола его лёгкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чём-нибудь неясном, недоступном ей. И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах её или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не то так геройски рассечь его. Вся её женская тактика была проникнута нежной симпатией; все его стремления поспеть за движением её ума дышали страстью. Но чаще он изнемогал, ложился у ног её, прикладывал руку к сердцу и слушал, как оно бьётся, не сводя с неё неподвижного, удивлённого, восхищённого взгляда. «Как он любит меня!» – твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, – а она глубоко умела смотреть в неё, – малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упрёки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки. Иногда только соберётся он зевнуть, откроет рот – его поражает её изумлённый взгляд: он мгновенно сомкнёт рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице. Она спрашивала не только, что он делает, но и что будет делать. Ещё сильнее, нежели от упрёков, просыпалась в нём бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нём появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным ключом. Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело – остаётся ещё в намерениях. – Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? – говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. – Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день – вёрст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было – всё по милости её поручений! Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чём дело. Она даже забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом. – Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чём-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине. Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звёздах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть книгу и рассказать ей, пока она не удовлетворилась. В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи – опять ему работа на неделю: читать, рассказывать; да потом ещё поехали в Эрмитаж: и там ещё он должен был делом подтверждать ей прочитанное. Если он скажет что-нибудь наобум, она сейчас увидит, да тут-то и пристанет. Потом он должен был с неделю ездить по магазинам, отыскивать гравюры с лучших картин. Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти. Она предлагала эти вопросы не с женскою рассеянностью, не по внушению минутного каприза знать то или другое, а настойчиво, с нетерпением, и в случае молчания Обломова казнила его продолжительным, испытующим взглядом. Как он дрожал от этого взгляда! (И.А. Гончаров, «Обломов») Принципы какого литературного направления, господствовавшего в русской литературе второй половины XIX века, нашли своё воплощение в «Обломове»? |
|
|
| C43D0D |
|
Момент символических намёков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошёл невозвратно. Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам. Она всё колола его лёгкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чём-нибудь неясном, недоступном ей. И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах её или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не то так геройски рассечь его. Вся её женская тактика была проникнута нежной симпатией; все его стремления поспеть за движением её ума дышали страстью. Но чаще он изнемогал, ложился у ног её, прикладывал руку к сердцу и слушал, как оно бьётся, не сводя с неё неподвижного, удивлённого, восхищённого взгляда. «Как он любит меня!» – твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, – а она глубоко умела смотреть в неё, – малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упрёки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки. Иногда только соберётся он зевнуть, откроет рот – его поражает её изумлённый взгляд: он мгновенно сомкнёт рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице. Она спрашивала не только, что он делает, но и что будет делать. Ещё сильнее, нежели от упрёков, просыпалась в нём бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нём появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным ключом. Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело – остаётся ещё в намерениях. – Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? – говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. – Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день – вёрст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было – всё по милости её поручений! Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чём дело. Она даже забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом. – Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чём-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине. Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звёздах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть книгу и рассказать ей, пока она не удовлетворилась. В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи – опять ему работа на неделю: читать, рассказывать; да потом ещё поехали в Эрмитаж: и там ещё он должен был делом подтверждать ей прочитанное. Если он скажет что-нибудь наобум, она сейчас увидит, да тут-то и пристанет. Потом он должен был с неделю ездить по магазинам, отыскивать гравюры с лучших картин. Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти. Она предлагала эти вопросы не с женскою рассеянностью, не по внушению минутного каприза знать то или другое, а настойчиво, с нетерпением, и в случае молчания Обломова казнила его продолжительным, испытующим взглядом. Как он дрожал от этого взгляда! (И.А. Гончаров, «Обломов») Назовите литературный род, к которому принадлежит произведение И.А. Гончарова. |
|
|
| 515AEB |
|
Момент символических намёков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошёл невозвратно. Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам. Она всё колола его лёгкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чём-нибудь неясном, недоступном ей. И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах её или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не то так геройски рассечь его. Вся её женская тактика была проникнута нежной симпатией; все его стремления поспеть за движением её ума дышали страстью. Но чаще он изнемогал, ложился у ног её, прикладывал руку к сердцу и слушал, как оно бьётся, не сводя с неё неподвижного, удивлённого, восхищённого взгляда. «Как он любит меня!» – твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, – а она глубоко умела смотреть в неё, – малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упрёки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки. Иногда только соберётся он зевнуть, откроет рот – его поражает её изумлённый взгляд: он мгновенно сомкнёт рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице. Она спрашивала не только, что он делает, но и что будет делать. Ещё сильнее, нежели от упрёков, просыпалась в нём бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нём появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным ключом. Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело – остаётся ещё в намерениях. – Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? – говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. – Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день – вёрст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было – всё по милости её поручений! Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чём дело. Она даже забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом. – Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чём-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине. Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звёздах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть книгу и рассказать ей, пока она не удовлетворилась. В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи – опять ему работа на неделю: читать, рассказывать; да потом ещё поехали в Эрмитаж: и там ещё он должен был делом подтверждать ей прочитанное. Если он скажет что-нибудь наобум, она сейчас увидит, да тут-то и пристанет. Потом он должен был с неделю ездить по магазинам, отыскивать гравюры с лучших картин. Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти. Она предлагала эти вопросы не с женскою рассеянностью, не по внушению минутного каприза знать то или другое, а настойчиво, с нетерпением, и в случае молчания Обломова казнила его продолжительным, испытующим взглядом. Как он дрожал от этого взгляда! (И.А. Гончаров, «Обломов») К какому жанру относится «Обломов»? |
|
|
| 07F7AF |
|
Момент символических намёков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошёл невозвратно. Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам. Она всё колола его лёгкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чём-нибудь неясном, недоступном ей. И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах её или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не то так геройски рассечь его. Вся её женская тактика была проникнута нежной симпатией; все его стремления поспеть за движением её ума дышали страстью. Но чаще он изнемогал, ложился у ног её, прикладывал руку к сердцу и слушал, как оно бьётся, не сводя с неё неподвижного, удивлённого, восхищённого взгляда. «Как он любит меня!» – твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, – а она глубоко умела смотреть в неё, – малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упрёки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки. Иногда только соберётся он зевнуть, откроет рот – его поражает её изумлённый взгляд: он мгновенно сомкнёт рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице. Она спрашивала не только, что он делает, но и что будет делать. Ещё сильнее, нежели от упрёков, просыпалась в нём бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нём появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным ключом. Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело – остаётся ещё в намерениях. – Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? – говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. – Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день – вёрст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было – всё по милости её поручений! Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чём дело. Она даже забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом. – Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чём-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине. Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звёздах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть книгу и рассказать ей, пока она не удовлетворилась. В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи – опять ему работа на неделю: читать, рассказывать; да потом ещё поехали в Эрмитаж: и там ещё он должен был делом подтверждать ей прочитанное. Если он скажет что-нибудь наобум, она сейчас увидит, да тут-то и пристанет. Потом он должен был с неделю ездить по магазинам, отыскивать гравюры с лучших картин. Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти. Она предлагала эти вопросы не с женскою рассеянностью, не по внушению минутного каприза знать то или другое, а настойчиво, с нетерпением, и в случае молчания Обломова казнила его продолжительным, испытующим взглядом. Как он дрожал от этого взгляда! (И.А. Гончаров, «Обломов») Укажите соответствие между тремя основными персонажами, упоминающимися в данном фрагменте, и их портретными характеристиками. К каждой позиции первого столбца подберите соответствующую позицию из второго столбца. |
|
|
ПЕРСОНАЖИ | | ПОРТРЕТНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ |
А) | Обломов | Б) | Захар | В) | Штольц |
| |
1) | «Он был причёсан и одет безукоризненно, ослеплял свежестию лица, белья, перчаток и фрака. По жилету лежала изящная цепочка, множеством мельчайших брелоков. Он вынул тончайший батистовый платок, вдохнул ароматы Востока, потом небрежно провёл им по лицу, по глянцеватой шляпе и обмахнул лакированные сапоги». | 2) | «Это был человек лет тридцати двух-трёх от роду, среднего роста, приятной наружности, с тёмно-серыми глазами, гулявшими беспечно по стенам, по потолку, с той неопределённой задумчивостью, которая показывает, что его ничто не занимает, ничто не тревожит. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока». | 3) | «Он был весь составлен из костей, мускулов и нерв, как кровная английская лошадь. Он худощав, щёк у него почти вовсе нет, то есть есть кость да мускул, но ни признака жирной округлости; цвет лица ровный. Смугловатый и никакого румянца; глаза хотя немного зеленоватые, но выразительные». | 4) | «В комнату вошёл пожилой человек, в сером сюртуке, с прорехою под мышкой, откуда торчал клочок рубашки, в сером же жилете, с медными пуговицами, с голым, как колено, черепом и с широкими и густыми русыми с проседью бакенбардами, из которых каждой стало бы на три бороды». |
|
|
Ответ запишите цифрами в таблице и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 07D6C0 |
|
Момент символических намёков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошёл невозвратно. Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам. Она всё колола его лёгкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чём-нибудь неясном, недоступном ей. И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах её или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не то так геройски рассечь его. Вся её женская тактика была проникнута нежной симпатией; все его стремления поспеть за движением её ума дышали страстью. Но чаще он изнемогал, ложился у ног её, прикладывал руку к сердцу и слушал, как оно бьётся, не сводя с неё неподвижного, удивлённого, восхищённого взгляда. «Как он любит меня!» – твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, – а она глубоко умела смотреть в неё, – малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упрёки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки. Иногда только соберётся он зевнуть, откроет рот – его поражает её изумлённый взгляд: он мгновенно сомкнёт рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице. Она спрашивала не только, что он делает, но и что будет делать. Ещё сильнее, нежели от упрёков, просыпалась в нём бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нём появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным ключом. Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело – остаётся ещё в намерениях. – Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? – говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. – Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день – вёрст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было – всё по милости её поручений! Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чём дело. Она даже забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом. – Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чём-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине. Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звёздах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть книгу и рассказать ей, пока она не удовлетворилась. В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи – опять ему работа на неделю: читать, рассказывать; да потом ещё поехали в Эрмитаж: и там ещё он должен был делом подтверждать ей прочитанное. Если он скажет что-нибудь наобум, она сейчас увидит, да тут-то и пристанет. Потом он должен был с неделю ездить по магазинам, отыскивать гравюры с лучших картин. Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти. Она предлагала эти вопросы не с женскою рассеянностью, не по внушению минутного каприза знать то или другое, а настойчиво, с нетерпением, и в случае молчания Обломова казнила его продолжительным, испытующим взглядом. Как он дрожал от этого взгляда! (И.А. Гончаров, «Обломов») Обломова и Ольгу ждёт множество жизненных испытаний. Укажите термин, которым называют ряд связанных между собой и последовательно развивающихся событий, составляющих непосредственное содержание произведения. |
|
|
| 106537 |
|
Момент символических намёков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошёл невозвратно. Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам. Она всё колола его лёгкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чём-нибудь неясном, недоступном ей. И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах её или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не то так геройски рассечь его. Вся её женская тактика была проникнута нежной симпатией; все его стремления поспеть за движением её ума дышали страстью. Но чаще он изнемогал, ложился у ног её, прикладывал руку к сердцу и слушал, как оно бьётся, не сводя с неё неподвижного, удивлённого, восхищённого взгляда. «Как он любит меня!» – твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, – а она глубоко умела смотреть в неё, – малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упрёки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки. Иногда только соберётся он зевнуть, откроет рот – его поражает её изумлённый взгляд: он мгновенно сомкнёт рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице. Она спрашивала не только, что он делает, но и что будет делать. Ещё сильнее, нежели от упрёков, просыпалась в нём бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нём появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным ключом. Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело – остаётся ещё в намерениях. – Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? – говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. – Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день – вёрст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было – всё по милости её поручений! Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чём дело. Она даже забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом. – Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чём-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине. Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звёздах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть книгу и рассказать ей, пока она не удовлетворилась. В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи – опять ему работа на неделю: читать, рассказывать; да потом ещё поехали в Эрмитаж: и там ещё он должен был делом подтверждать ей прочитанное. Если он скажет что-нибудь наобум, она сейчас увидит, да тут-то и пристанет. Потом он должен был с неделю ездить по магазинам, отыскивать гравюры с лучших картин. Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти. Она предлагала эти вопросы не с женскою рассеянностью, не по внушению минутного каприза знать то или другое, а настойчиво, с нетерпением, и в случае молчания Обломова казнила его продолжительным, испытующим взглядом. Как он дрожал от этого взгляда! (И.А. Гончаров, «Обломов») В данном фрагменте склонность Обломова к покою и лени противопоставлена стремлению Ольги пробудить героя к активной жизни. Каким термином обозначается такое противопоставление? |
|
|
| 36A30B |
|
Момент символических намёков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошёл невозвратно. Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам. Она всё колола его лёгкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чём-нибудь неясном, недоступном ей. И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах её или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не то так геройски рассечь его. Вся её женская тактика была проникнута нежной симпатией; все его стремления поспеть за движением её ума дышали страстью. Но чаще он изнемогал, ложился у ног её, прикладывал руку к сердцу и слушал, как оно бьётся, не сводя с неё неподвижного, удивлённого, восхищённого взгляда. «Как он любит меня!» – твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, – а она глубоко умела смотреть в неё, – малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упрёки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки. Иногда только соберётся он зевнуть, откроет рот – его поражает её изумлённый взгляд: он мгновенно сомкнёт рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице. Она спрашивала не только, что он делает, но и что будет делать. Ещё сильнее, нежели от упрёков, просыпалась в нём бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нём появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным ключом. Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело – остаётся ещё в намерениях. – Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? – говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. – Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день – вёрст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было – всё по милости её поручений! Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чём дело. Она даже забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом. – Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чём-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине. Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звёздах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть книгу и рассказать ей, пока она не удовлетворилась. В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи – опять ему работа на неделю: читать, рассказывать; да потом ещё поехали в Эрмитаж: и там ещё он должен был делом подтверждать ей прочитанное. Если он скажет что-нибудь наобум, она сейчас увидит, да тут-то и пристанет. Потом он должен был с неделю ездить по магазинам, отыскивать гравюры с лучших картин. Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти. Она предлагала эти вопросы не с женскою рассеянностью, не по внушению минутного каприза знать то или другое, а настойчиво, с нетерпением, и в случае молчания Обломова казнила его продолжительным, испытующим взглядом. Как он дрожал от этого взгляда! (И.А. Гончаров, «Обломов») Как называются эмоциональные восклицания или вопросы, которые не требуют ответа («Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он!»)? |
|
|
| 5D0815 |
|
Момент символических намёков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошёл невозвратно. Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам. Она всё колола его лёгкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чём-нибудь неясном, недоступном ей. И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах её или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не то так геройски рассечь его. Вся её женская тактика была проникнута нежной симпатией; все его стремления поспеть за движением её ума дышали страстью. Но чаще он изнемогал, ложился у ног её, прикладывал руку к сердцу и слушал, как оно бьётся, не сводя с неё неподвижного, удивлённого, восхищённого взгляда. «Как он любит меня!» – твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, – а она глубоко умела смотреть в неё, – малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упрёки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки. Иногда только соберётся он зевнуть, откроет рот – его поражает её изумлённый взгляд: он мгновенно сомкнёт рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице. Она спрашивала не только, что он делает, но и что будет делать. Ещё сильнее, нежели от упрёков, просыпалась в нём бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нём появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным ключом. Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело – остаётся ещё в намерениях. – Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? – говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. – Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день – вёрст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было – всё по милости её поручений! Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чём дело. Она даже забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом. – Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чём-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине. Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звёздах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть книгу и рассказать ей, пока она не удовлетворилась. В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи – опять ему работа на неделю: читать, рассказывать; да потом ещё поехали в Эрмитаж: и там ещё он должен был делом подтверждать ей прочитанное. Если он скажет что-нибудь наобум, она сейчас увидит, да тут-то и пристанет. Потом он должен был с неделю ездить по магазинам, отыскивать гравюры с лучших картин. Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти. Она предлагала эти вопросы не с женскою рассеянностью, не по внушению минутного каприза знать то или другое, а настойчиво, с нетерпением, и в случае молчания Обломова казнила его продолжительным, испытующим взглядом. Как он дрожал от этого взгляда! (И.А. Гончаров, «Обломов») Как сложность взаимоотношений Обломова и Ольги проявляется в данном фрагменте? |
|
|
| 6C27B7 |
|
Момент символических намёков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошёл невозвратно. Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам. Она всё колола его лёгкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чём-нибудь неясном, недоступном ей. И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах её или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не то так геройски рассечь его. Вся её женская тактика была проникнута нежной симпатией; все его стремления поспеть за движением её ума дышали страстью. Но чаще он изнемогал, ложился у ног её, прикладывал руку к сердцу и слушал, как оно бьётся, не сводя с неё неподвижного, удивлённого, восхищённого взгляда. «Как он любит меня!» – твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, – а она глубоко умела смотреть в неё, – малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упрёки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки. Иногда только соберётся он зевнуть, откроет рот – его поражает её изумлённый взгляд: он мгновенно сомкнёт рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице. Она спрашивала не только, что он делает, но и что будет делать. Ещё сильнее, нежели от упрёков, просыпалась в нём бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нём появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным ключом. Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело – остаётся ещё в намерениях. – Какой ещё жизни и деятельности хочет Андрей? – говорил Обломов, тараща глаза после обеда, чтоб не заснуть. – Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день – вёрст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было – всё по милости её поручений! Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чём дело. Она даже забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом. – Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чём-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине. Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звёздах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть книгу и рассказать ей, пока она не удовлетворилась. В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи – опять ему работа на неделю: читать, рассказывать; да потом ещё поехали в Эрмитаж: и там ещё он должен был делом подтверждать ей прочитанное. Если он скажет что-нибудь наобум, она сейчас увидит, да тут-то и пристанет. Потом он должен был с неделю ездить по магазинам, отыскивать гравюры с лучших картин. Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти. Она предлагала эти вопросы не с женскою рассеянностью, не по внушению минутного каприза знать то или другое, а настойчиво, с нетерпением, и в случае молчания Обломова казнила его продолжительным, испытующим взглядом. Как он дрожал от этого взгляда! (И.А. Гончаров, «Обломов») В каких произведениях русских писателей изображены драматичные отношения влюблённых и в чём эти произведения можно сопоставить с «Обломовым»? |
|
|
| 44077F | Из литературы второй половины XIX века (32) |
| [1] [2] 3 [4] |
|
| 1) | Что позволило М.Е. Салтыкову-Щедрину назвать Молчалина одной из самых страшных фигур русского общества? (По пьесе А.С. Грибоедова «Горе от ума».) | | 2) | Почему Ф.М. Достоевский считал эпилог «Преступления и наказания» главной частью своего романа? | | 3) | Какие изменения претерпевает образ возлюбленной в произведениях А.А. Блока разных лет? |
|
|
| B43B28 |
|
| 1) | Каково значение «Журнала Печорина» в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»? | | 2) | Какой предстаёт «русская долюшка женская» в изображении Н.А. Некрасова? | | 3) | Каков итог жизненных исканий Григория Мелехова? (По роману М.А. Шолохова «Тихий Дон».) |
|
|
| 059093 |
|
| 1) | Почему Фамусов и Чацкий произносят самые большие и содержательные монологи в пьесе? (По комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума».) | | 2) | Какова роль Наташи Ростовой в судьбе Андрея Болконского? (По роману Л.Н. Толстого «Война и мир».) | | 3) | Почему основное действие пьесы М. Горького разворачивается в городской ночлежке? (По пьесе М. Горького «На дне».) |
|
|
| CD0345 |
|
Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих. Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников: – Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше. На лице его было сиянье самодовольства и счастия. Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок. Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке. «Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений. Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. (Л.Н. Толстой, «Война и мир») К какому литературному жанру принадлежит «Война и мир»? |
|
|
| 9021FD |
|
Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих. Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников: – Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше. На лице его было сиянье самодовольства и счастия. Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок. Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке. «Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений. Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. (Л.Н. Толстой, «Война и мир») Назовите имя и фамилию старого князя владельца усадьбы Лысые Горы. |
|
|
| 12BDD3 |
|
Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих. Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников: – Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше. На лице его было сиянье самодовольства и счастия. Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок. Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке. «Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений. Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. (Л.Н. Толстой, «Война и мир») Как называется литературное направление, принципы которого нашли своё воплощение в «Войне и мире»? |
|
|
| B0590F |
|
Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих. Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников: – Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше. На лице его было сиянье самодовольства и счастия. Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок. Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке. «Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений. Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. (Л.Н. Толстой, «Война и мир») Установите соответствие между персонажами «Войны и мира» и связанными с ними сюжетными ситуациями. К каждой позиции первого столбца подберите соответствующую позицию из второго столбца. |
|
|
ПЕРСОНАЖИ | | СЮЖЕТНЫЕ СИТУАЦИИ |
А) | князь Андрей | Б) | Пьер | В) | Элен |
| |
1) | вынашивает план покушения на Наполеона | 2) | организует «профранцузский» кружок | 3) | разочаровывается в Наполеоне, оставив идею «своего Тулона» | 4) | участвует в переговорах с Наполеоном |
|
|
Ответ запишите цифрами в таблице и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 3C1088 |
|
Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих. Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников: – Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше. На лице его было сиянье самодовольства и счастия. Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок. Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке. «Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений. Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. (Л.Н. Толстой, «Война и мир») Фраза «Хорошо бы это было… ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье» является началом высказывания князя Андрея, обращённого к самому себе и не произнесённого вслух. Как называется использованный здесь приём? |
|
|
| 8BE01A |
|
Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих. Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников: – Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше. На лице его было сиянье самодовольства и счастия. Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок. Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке. «Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений. Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. (Л.Н. Толстой, «Война и мир») Как называется приём противопоставления в художественном произведении («ничтожный» Наполеон и «высокое небо»)? |
|
|
| 8DF419 |
|
Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих. Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников: – Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше. На лице его было сиянье самодовольства и счастия. Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок. Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке. «Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений. Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. (Л.Н. Толстой, «Война и мир») Как называется вопрос, не требующий ответа: «Но кому скажу я это?» |
|
|
| EB23CA | Из литературы второй половины XIX века (32) |
| [1] [2] [3] 4 |
|
Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих. Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников: – Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше. На лице его было сиянье самодовольства и счастия. Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок. Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке. «Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений. Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. (Л.Н. Толстой, «Война и мир») Почему данный эпизод в судьбе князя Андрея можно назвать поворотным? |
|
|
| 140245 |
|
Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих. Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников: – Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше. На лице его было сиянье самодовольства и счастия. Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок. Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке. «Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений. Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. (Л.Н. Толстой, «Война и мир») Какие герои русской литературы, подобно князю Андрею, изменяли свои взгляды на жизнь после перенесённых душевных потрясений и в чём этих героев можно сопоставить с Андреем Болконским? |
|
|
В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть,— и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию. Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты. — Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я. Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой. — Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота́ одна! — Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая. — Фу-у! твоего торфу! ещё столько, да ещё столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуе́ль в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают. (А.И. Солженицын, «Матрёнин двор») Назовите жанр, к которому принадлежит произведение А.И. Солженицына «Матрёнин двор». |
|
|
| 274A40 |
|
В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть,— и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию. Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты. — Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я. Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой. — Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота́ одна! — Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая. — Фу-у! твоего торфу! ещё столько, да ещё столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуе́ль в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают. (А.И. Солженицын, «Матрёнин двор») Укажите название литературного направления, которое характеризуется объективным изображением действительности и принципы которого нашли отражение в «Матрёнином дворе». |
|
|
| AA1A43 |
|
В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть,— и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию. Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты. — Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я. Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой. — Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота́ одна! — Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая. — Фу-у! твоего торфу! ещё столько, да ещё столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуе́ль в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают. (А.И. Солженицын, «Матрёнин двор») Каким термином обозначаются слова, далёкие от литературной нормы, встречающиеся в речи Матрёны («любота», «летось», «сколища» и т.п.)? |
|
|
| B54F85 |
|
В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть,— и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были— добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию. Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты. — Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я. Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой. — Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота́ одна! — Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая. — Фу-у! твоего торфу! ещё столько, да ещё столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуе́ль в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают. (А.И. Солженицын, «Матрёнин двор») Установите соответствие между персонажами «Матрёнина двора» и их характеристиками. К каждой позиции первого столбца подберите соответствующую позицию из второго столбца. |
|
|
ПЕРСОНАЖИ | | ХАРАКТЕРИСТИКИ |
А) | Фаддей | Б) | Ефим | В) | Игнатич |
| |
1) | председатель колхоза | 2) | приезжий, учитель математики | 3) | муж Матрёны, пропавший на войне | 4) | брат Матрёниного мужа |
|
|
Ответ запишите цифрами в таблице и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 54BE71 |
|
В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть,— и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию. Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты. — Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я. Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой. — Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота́ одна! — Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая. — Фу-у! твоего торфу! ещё столько, да ещё столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуе́ль в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают. (А.И. Солженицын, «Матрёнин двор») В приведённом фрагменте душевные качества Матрёны противопоставлены бездушию бюрократов. Каким термином обозначается подобное противопоставление? |
|
|
| 2FCBA6 |
|
В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть,— и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию. Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты. — Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я. Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой. — Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота́ одна! — Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая. — Фу-у! твоего торфу! ещё столько, да ещё столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуе́ль в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают. (А.И. Солженицын, «Матрёнин двор») Как называется выразительная подробность в художественном тексте (пачка «важных» бумажек, плетёный кузов Матрёны и т.п.)? |
|
|
| A86A13 |
|
В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть,— и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию. Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты. — Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я. Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой. — Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота́ одна! — Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая. — Фу-у! твоего торфу! ещё столько, да ещё столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуе́ль в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают. (А.И. Солженицын, «Матрёнин двор») К какому приёму прибегает повествователь, описывая труды «иззаботившейся» Матрёны («Хлопоты были – добыть эти справки… и справку заверить… и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить».)? |
|
|
| DD10C6 |
|
В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть,— и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию. Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты. — Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я. Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой. — Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота́ одна! — Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая. — Фу-у! твоего торфу! ещё столько, да ещё столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуе́ль в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают. (А.И. Солженицын, «Матрёнин двор») Какие черты характера Матрёны раскрываются в приведённом фрагменте? |
|
|
| 76FE1E |
|
В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть,— и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию. Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты. — Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я. Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой. — Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота́ одна! — Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая. — Фу-у! твоего торфу! ещё столько, да ещё столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуе́ль в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают. (А.И. Солженицын, «Матрёнин двор») В каких произведениях отечественной литературы отображён конфликт «частного» человека и государства и что сближает эти произведения с «Матрёниным двором»? |
|
|
| 7380B1 |
|
Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера? Бубнов. А тебе не всё равно?.. Сатин. Положим – так... А за что били? Бубнов. В карты играл? Сатин. Играл... Бубнов. За это и били... Сатин. М-мерзавцы... Актёр (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют... до смерти... Сатин. А ты – болван. Актёр. Почему? Сатин. Потому что – дважды убить нельзя. Актёр (помолчав). Не понимаю... почему – нельзя? Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру... чего нежишься? Актёр. Это дело не твоё... Клещ. А вот Василиса придёт – она тебе покажет, чьё дело... Актёр. К чёрту Василису! Сегодня Баронова очередь убираться... Барон! Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашнёй. Актёр. Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать... Барон. Ну, чёрт с тобой! Настёнка подметёт... Эй ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.) Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А ещё – барин... Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня – ладно? Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же! Квашня (в двери из кухни – Барону). А ты – иди! Уберутся без тебя... Актёр! Тебя просят, – ты и сделай... не переломишься, чай! Актёр. Ну... всегда я... не понимаю... Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них – корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело... Сатин. Стоило тебе родиться бароном... Квашня (Актёру). Ты смотри же – подмети! (Выходит в сени, пропустив вперёд себя Барона.) Актёр (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.) Сатин. Организм... органон... Анна. Андрей Митрич... Клещ. Что ещё? Анна. Там пельмени мне оставила Квашня... возьми, поешь. Клещ (подходя к ней). А ты – не будешь? Анна. Не хочу... На что мне есть? Ты – работник... тебе – надо... Клещ. Боишься? Не бойся... может, ещё... Анна. Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж... Клещ (отходя). Ничего... может – встанешь... бывает! (Уходит в кухню.) Актёр (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм – совершенно отравлен алкоголем... Сатин (улыбаясь). Органон... Актёр (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм... Сатин. Сикамбр... Актёр (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю – серьёзно... да. Если организм – отравлен... значит – мне вредно мести пол... дышать пылью... Сатин. Макробиотика... ха! Бубнов. Ты чего бормочешь? Сатин. Слова... А то ещё есть – транс-сцедентальный... Бубнов. Это что? Сатин. Не знаю... забыл... Бубнов. А к чему говоришь? Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова – надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз... Актёр. В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика... Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь? Актёр. Не твоё дело (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..» За сценой, где-то далеко, – глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком. (М. Горький, «На дне») Назовите литературное направление, основному принципу которого – исследованию сложной взаимосвязи характеров и сформировавших их социальных обстоятельств – следует М. Горький в пьесе «На дне». |
|
|
Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера? Бубнов. А тебе не всё равно?.. Сатин. Положим – так... А за что били? Бубнов. В карты играл? Сатин. Играл... Бубнов. За это и били... Сатин. М-мерзавцы... Актёр (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют... до смерти... Сатин. А ты – болван. Актёр. Почему? Сатин. Потому что – дважды убить нельзя. Актёр (помолчав). Не понимаю... почему – нельзя? Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру... чего нежишься? Актёр. Это дело не твоё... Клещ. А вот Василиса придёт – она тебе покажет, чьё дело... Актёр. К чёрту Василису! Сегодня Баронова очередь убираться... Барон! Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашнёй. Актёр. Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать... Барон. Ну, чёрт с тобой! Настёнка подметёт... Эй ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.) Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А ещё – барин... Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня – ладно? Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же! Квашня (в двери из кухни – Барону). А ты – иди! Уберутся без тебя... Актёр! Тебя просят, – ты и сделай... не переломишься, чай! Актёр. Ну... всегда я... не понимаю... Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них – корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело... Сатин. Стоило тебе родиться бароном... Квашня (Актёру). Ты смотри же – подмети! (Выходит в сени, пропустив вперёд себя Барона.) Актёр (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.) Сатин. Организм... органон... Анна. Андрей Митрич... Клещ. Что ещё? Анна. Там пельмени мне оставила Квашня... возьми, поешь. Клещ (подходя к ней). А ты – не будешь? Анна. Не хочу... На что мне есть? Ты – работник... тебе – надо... Клещ. Боишься? Не бойся... может, ещё... Анна. Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж... Клещ (отходя). Ничего... может – встанешь... бывает! (Уходит в кухню.) Актёр (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм – совершенно отравлен алкоголем... Сатин (улыбаясь). Органон... Актёр (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм... Сатин. Сикамбр... Актёр (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю – серьёзно... да. Если организм – отравлен... значит – мне вредно мести пол... дышать пылью... Сатин. Макробиотика... ха! Бубнов. Ты чего бормочешь? Сатин. Слова... А то ещё есть – транс-сцедентальный... Бубнов. Это что? Сатин. Не знаю... забыл... Бубнов. А к чему говоришь? Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова – надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз... Актёр. В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика... Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь? Актёр. Не твоё дело (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..» За сценой, где-то далеко, – глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком. (М. Горький, «На дне») К какому роду литературы принадлежит произведение М. Горького? |
|
|
| AAD572 |
|
Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера? Бубнов. А тебе не всё равно?.. Сатин. Положим – так... А за что били? Бубнов. В карты играл? Сатин. Играл... Бубнов. За это и били... Сатин. М-мерзавцы... Актёр (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют... до смерти... Сатин. А ты – болван. Актёр. Почему? Сатин. Потому что – дважды убить нельзя. Актёр (помолчав). Не понимаю... почему – нельзя? Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру... чего нежишься? Актёр. Это дело не твоё... Клещ. А вот Василиса придёт – она тебе покажет, чьё дело... Актёр. К чёрту Василису! Сегодня Баронова очередь убираться... Барон! Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашнёй. Актёр. Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать... Барон. Ну, чёрт с тобой! Настёнка подметёт... Эй ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.) Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А ещё – барин... Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня – ладно? Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же! Квашня (в двери из кухни – Барону). А ты – иди! Уберутся без тебя... Актёр! Тебя просят, – ты и сделай... не переломишься, чай! Актёр. Ну... всегда я... не понимаю... Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них – корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело... Сатин. Стоило тебе родиться бароном... Квашня (Актёру). Ты смотри же – подмети! (Выходит в сени, пропустив вперёд себя Барона.) Актёр (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.) Сатин. Организм... органон... Анна. Андрей Митрич... Клещ. Что ещё? Анна. Там пельмени мне оставила Квашня... возьми, поешь. Клещ (подходя к ней). А ты – не будешь? Анна. Не хочу... На что мне есть? Ты – работник... тебе – надо... Клещ. Боишься? Не бойся... может, ещё... Анна. Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж... Клещ (отходя). Ничего... может – встанешь... бывает! (Уходит в кухню.) Актёр (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм – совершенно отравлен алкоголем... Сатин (улыбаясь). Органон... Актёр (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм... Сатин. Сикамбр... Актёр (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю – серьёзно... да. Если организм – отравлен... значит – мне вредно мести пол... дышать пылью... Сатин. Макробиотика... ха! Бубнов. Ты чего бормочешь? Сатин. Слова... А то ещё есть – транс-сцедентальный... Бубнов. Это что? Сатин. Не знаю... забыл... Бубнов. А к чему говоришь? Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова – надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз... Актёр. В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика... Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь? Актёр. Не твоё дело (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..» За сценой, где-то далеко, – глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком. (М. Горький, «На дне») Как называется элемент сюжета, характеризующий действующих лиц, их взаимоотношения и предшествующий завязке? |
|
|
| 663746 |
|
Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера? Бубнов. А тебе не всё равно?.. Сатин. Положим – так... А за что били? Бубнов. В карты играл? Сатин. Играл... Бубнов. За это и били... Сатин. М-мерзавцы... Актёр (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют... до смерти... Сатин. А ты – болван. Актёр. Почему? Сатин. Потому что – дважды убить нельзя. Актёр (помолчав). Не понимаю... почему – нельзя? Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру... чего нежишься? Актёр. Это дело не твоё... Клещ. А вот Василиса придёт – она тебе покажет, чьё дело... Актёр. К чёрту Василису! Сегодня Баронова очередь убираться... Барон! Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашнёй. Актёр. Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать... Барон. Ну, чёрт с тобой! Настёнка подметёт... Эй ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.) Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А ещё – барин... Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня – ладно? Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же! Квашня (в двери из кухни – Барону). А ты – иди! Уберутся без тебя... Актёр! Тебя просят, – ты и сделай... не переломишься, чай! Актёр. Ну... всегда я... не понимаю... Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них – корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело... Сатин. Стоило тебе родиться бароном... Квашня (Актёру). Ты смотри же – подмети! (Выходит в сени, пропустив вперёд себя Барона.) Актёр (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.) Сатин. Организм... органон... Анна. Андрей Митрич... Клещ. Что ещё? Анна. Там пельмени мне оставила Квашня... возьми, поешь. Клещ (подходя к ней). А ты – не будешь? Анна. Не хочу... На что мне есть? Ты – работник... тебе – надо... Клещ. Боишься? Не бойся... может, ещё... Анна. Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж... Клещ (отходя). Ничего... может – встанешь... бывает! (Уходит в кухню.) Актёр (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм – совершенно отравлен алкоголем... Сатин (улыбаясь). Органон... Актёр (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм... Сатин. Сикамбр... Актёр (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю – серьёзно... да. Если организм – отравлен... значит – мне вредно мести пол... дышать пылью... Сатин. Макробиотика... ха! Бубнов. Ты чего бормочешь? Сатин. Слова... А то ещё есть – транс-сцедентальный... Бубнов. Это что? Сатин. Не знаю... забыл... Бубнов. А к чему говоришь? Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова – надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз... Актёр. В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика... Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь? Актёр. Не твоё дело (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..» За сценой, где-то далеко, – глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком. (М. Горький, «На дне») Столкновения между героями обнаруживаются с самого начала пьесы. Как называется непримиримое противоречие, лежащее в основе драматургического действия? |
|
|
| 229324 |
|
Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера? Бубнов. А тебе не всё равно?.. Сатин. Положим – так... А за что били? Бубнов. В карты играл? Сатин. Играл... Бубнов. За это и били... Сатин. М-мерзавцы... Актёр (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют... до смерти... Сатин. А ты – болван. Актёр. Почему? Сатин. Потому что – дважды убить нельзя. Актёр (помолчав). Не понимаю... почему – нельзя? Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру... чего нежишься? Актёр. Это дело не твоё... Клещ. А вот Василиса придёт – она тебе покажет, чьё дело... Актёр. К чёрту Василису! Сегодня Баронова очередь убираться... Барон! Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашнёй. Актёр. Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать... Барон. Ну, чёрт с тобой! Настёнка подметёт... Эй ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.) Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А ещё – барин... Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня – ладно? Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же! Квашня (в двери из кухни – Барону). А ты – иди! Уберутся без тебя... Актёр! Тебя просят, – ты и сделай... не переломишься, чай! Актёр. Ну... всегда я... не понимаю... Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них – корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело... Сатин. Стоило тебе родиться бароном... Квашня (Актёру). Ты смотри же – подмети! (Выходит в сени, пропустив вперёд себя Барона.) Актёр (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.) Сатин. Организм... органон... Анна. Андрей Митрич... Клещ. Что ещё? Анна. Там пельмени мне оставила Квашня... возьми, поешь. Клещ (подходя к ней). А ты – не будешь? Анна. Не хочу... На что мне есть? Ты – работник... тебе – надо... Клещ. Боишься? Не бойся... может, ещё... Анна. Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж... Клещ (отходя). Ничего... может – встанешь... бывает! (Уходит в кухню.) Актёр (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм – совершенно отравлен алкоголем... Сатин (улыбаясь). Органон... Актёр (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм... Сатин. Сикамбр... Актёр (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю – серьёзно... да. Если организм – отравлен... значит – мне вредно мести пол... дышать пылью... Сатин. Макробиотика... ха! Бубнов. Ты чего бормочешь? Сатин. Слова... А то ещё есть – транс-сцедентальный... Бубнов. Это что? Сатин. Не знаю... забыл... Бубнов. А к чему говоришь? Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова – надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз... Актёр. В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика... Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь? Актёр. Не твоё дело (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..» За сценой, где-то далеко, – глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком. (М. Горький, «На дне») Каким термином обозначаются авторские пояснения, комментирующие действия персонажей (выходя из кухни; ударяет себя в грудь рукой и т.п.)? |
|
|
| 2DF25E |
|
Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера? Бубнов. А тебе не всё равно?.. Сатин. Положим – так... А за что били? Бубнов. В карты играл? Сатин. Играл... Бубнов. За это и били... Сатин. М-мерзавцы... Актёр (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют... до смерти... Сатин. А ты – болван. Актёр. Почему? Сатин. Потому что – дважды убить нельзя. Актёр (помолчав). Не понимаю... почему – нельзя? Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру... чего нежишься? Актёр. Это дело не твоё... Клещ. А вот Василиса придёт – она тебе покажет, чьё дело... Актёр. К чёрту Василису! Сегодня Баронова очередь убираться... Барон! Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашнёй. Актёр. Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать... Барон. Ну, чёрт с тобой! Настёнка подметёт... Эй ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.) Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А ещё – барин... Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня – ладно? Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же! Квашня (в двери из кухни – Барону). А ты – иди! Уберутся без тебя... Актёр! Тебя просят, – ты и сделай... не переломишься, чай! Актёр. Ну... всегда я... не понимаю... Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них – корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело... Сатин. Стоило тебе родиться бароном... Квашня (Актёру). Ты смотри же – подмети! (Выходит в сени, пропустив вперёд себя Барона.) Актёр (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.) Сатин. Организм... органон... Анна. Андрей Митрич... Клещ. Что ещё? Анна. Там пельмени мне оставила Квашня... возьми, поешь. Клещ (подходя к ней). А ты – не будешь? Анна. Не хочу... На что мне есть? Ты – работник... тебе – надо... Клещ. Боишься? Не бойся... может, ещё... Анна. Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж... Клещ (отходя). Ничего... может – встанешь... бывает! (Уходит в кухню.) Актёр (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм – совершенно отравлен алкоголем... Сатин (улыбаясь). Органон... Актёр (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм... Сатин. Сикамбр... Актёр (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю – серьёзно... да. Если организм – отравлен... значит – мне вредно мести пол... дышать пылью... Сатин. Макробиотика... ха! Бубнов. Ты чего бормочешь? Сатин. Слова... А то ещё есть – транс-сцедентальный... Бубнов. Это что? Сатин. Не знаю... забыл... Бубнов. А к чему говоришь? Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова – надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз... Актёр. В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика... Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь? Актёр. Не твоё дело (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..» За сценой, где-то далеко, – глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком. (М. Горький, «На дне») Развитие действия сопровождается чередованием реплик действующих лиц. Укажите термин, обозначающий такую форму художественной речи. |
|
|
| 906E0E |
|
Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера? Бубнов. А тебе не всё равно?.. Сатин. Положим – так... А за что били? Бубнов. В карты играл? Сатин. Играл... Бубнов. За это и били... Сатин. М-мерзавцы... Актёр (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют... до смерти... Сатин. А ты – болван. Актёр. Почему? Сатин. Потому что – дважды убить нельзя. Актёр (помолчав). Не понимаю... почему – нельзя? Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру... чего нежишься? Актёр. Это дело не твоё... Клещ. А вот Василиса придёт – она тебе покажет, чьё дело... Актёр. К чёрту Василису! Сегодня Баронова очередь убираться... Барон! Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашнёй. Актёр. Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать... Барон. Ну, чёрт с тобой! Настёнка подметёт... Эй ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.) Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А ещё – барин... Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня – ладно? Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же! Квашня (в двери из кухни – Барону). А ты – иди! Уберутся без тебя... Актёр! Тебя просят, – ты и сделай... не переломишься, чай! Актёр. Ну... всегда я... не понимаю... Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них – корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело... Сатин. Стоило тебе родиться бароном... Квашня (Актёру). Ты смотри же – подмети! (Выходит в сени, пропустив вперёд себя Барона.) Актёр (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.) Сатин. Организм... органон... Анна. Андрей Митрич... Клещ. Что ещё? Анна. Там пельмени мне оставила Квашня... возьми, поешь. Клещ (подходя к ней). А ты – не будешь? Анна. Не хочу... На что мне есть? Ты – работник... тебе – надо... Клещ. Боишься? Не бойся... может, ещё... Анна. Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж... Клещ (отходя). Ничего... может – встанешь... бывает! (Уходит в кухню.) Актёр (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм – совершенно отравлен алкоголем... Сатин (улыбаясь). Органон... Актёр (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм... Сатин. Сикамбр... Актёр (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю – серьёзно... да. Если организм – отравлен... значит – мне вредно мести пол... дышать пылью... Сатин. Макробиотика... ха! Бубнов. Ты чего бормочешь? Сатин. Слова... А то ещё есть – транс-сцедентальный... Бубнов. Это что? Сатин. Не знаю... забыл... Бубнов. А к чему говоришь? Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова – надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз... Актёр. В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика... Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь? Актёр. Не твоё дело (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..» За сценой, где-то далеко, – глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком. (М. Горький, «На дне») В чём смысл слов Сатина: «Дважды убить нельзя»? |
|
|
| 35614A |
|
Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера? Бубнов. А тебе не всё равно?.. Сатин. Положим – так... А за что били? Бубнов. В карты играл? Сатин. Играл... Бубнов. За это и били... Сатин. М-мерзавцы... Актёр (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют... до смерти... Сатин. А ты – болван. Актёр. Почему? Сатин. Потому что – дважды убить нельзя. Актёр (помолчав). Не понимаю... почему – нельзя? Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру... чего нежишься? Актёр. Это дело не твоё... Клещ. А вот Василиса придёт – она тебе покажет, чьё дело... Актёр. К чёрту Василису! Сегодня Баронова очередь убираться... Барон! Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашнёй. Актёр. Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать... Барон. Ну, чёрт с тобой! Настёнка подметёт... Эй ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.) Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А ещё – барин... Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня – ладно? Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же! Квашня (в двери из кухни – Барону). А ты – иди! Уберутся без тебя... Актёр! Тебя просят, – ты и сделай... не переломишься, чай! Актёр. Ну... всегда я... не понимаю... Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них – корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело... Сатин. Стоило тебе родиться бароном... Квашня (Актёру). Ты смотри же – подмети! (Выходит в сени, пропустив вперёд себя Барона.) Актёр (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.) Сатин. Организм... органон... Анна. Андрей Митрич... Клещ. Что ещё? Анна. Там пельмени мне оставила Квашня... возьми, поешь. Клещ (подходя к ней). А ты – не будешь? Анна. Не хочу... На что мне есть? Ты – работник... тебе – надо... Клещ. Боишься? Не бойся... может, ещё... Анна. Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж... Клещ (отходя). Ничего... может – встанешь... бывает! (Уходит в кухню.) Актёр (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм – совершенно отравлен алкоголем... Сатин (улыбаясь). Органон... Актёр (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм... Сатин. Сикамбр... Актёр (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю – серьёзно... да. Если организм – отравлен... значит – мне вредно мести пол... дышать пылью... Сатин. Макробиотика... ха! Бубнов. Ты чего бормочешь? Сатин. Слова... А то ещё есть – транс-сцедентальный... Бубнов. Это что? Сатин. Не знаю... забыл... Бубнов. А к чему говоришь? Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова – надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз... Актёр. В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика... Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь? Актёр. Не твоё дело (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..» За сценой, где-то далеко, – глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком. (М. Горький, «На дне») В каких произведениях русской классики герои обращаются к воспоминаниям о прошлом и в чём этих героев можно сопоставить с персонажами пьесы «На дне»? |
|
|
| B88859 |
|
| 1) | Как раскрывается в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин» «русская душа» Татьяны? | | 2) | Почему Базарова можно назвать «рефлектирующим нигилистом»? (По роману И.С. Тургенева «Отцы и дети».) | | 3) | Как в рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека» выражен гуманистический протест писателя против бесчеловечности войны? |
|
|
| 11DB4E |
|
* * * Вхожу я в тёмные храмы, Совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад. В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей. А в лицо мне глядит, озарённый, Только образ, лишь сон о Ней. О, я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны. О, Святая, как ласковы свечи, Как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, Но я верю: Милая Ты. (А.А. Блок, 1902) Черты какого поэтического течения начала XX века нашли отражение в приведённом стихотворении А.А. Блока? |
|
|
| 096077 |
|
* * * Вхожу я в тёмные храмы, Совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад. В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей. А в лицо мне глядит, озарённый, Только образ, лишь сон о Ней. О, я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны. О, Святая, как ласковы свечи, Как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, Но я верю: Милая Ты. (А.А. Блок, 1902) Укажите термин, обозначающий повтор слова или группы слов в начале смежных строк или строф: О, я привык к этим ризам ……………………………. О, Святая, как ласковы свечи, ……………………………. |
|
|
* * * Вхожу я в тёмные храмы, Совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад. В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей. А в лицо мне глядит, озарённый, Только образ, лишь сон о Ней. О, я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны. О, Святая, как ласковы свечи, Как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, Но я верю: Милая Ты. (А.А. Блок, 1902) Как называется стилистический приём, основанный на повторении одинаковых гласных в строке («В мерцаньи красных лампад»)? |
|
|
| 1BF257 |
|
* * * Вхожу я в тёмные храмы, Совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад. В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей. А в лицо мне глядит, озарённый, Только образ, лишь сон о Ней. О, я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны. О, Святая, как ласковы свечи, Как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, Но я верю: Милая Ты. (А.А. Блок, 1902) Из приведённого ниже перечня выберите три названия художественных средств и приёмов, использованных поэтом в третьей строфе данного стихотворения. |
|
| 1) | эпитет | | 2) | риторическое восклицание | | 3) | сравнение | | 4) | гипербола | | 5) | инверсия |
Впишите соответствующие номера в таблицу в любой последовательности и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 2F4F02 |
|
* * * Вхожу я в тёмные храмы, Совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад. В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей. А в лицо мне глядит, озарённый, Только образ, лишь сон о Ней. О, я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны. О, Святая, как ласковы свечи, Как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, Но я верю: Милая Ты. (А.А. Блок, 1902) Как называется созвучие концов стихотворных строк (храмы Дамы; обряд лампад и т.п.)? |
|
|
| 30FBF3 |
|
* * * Вхожу я в тёмные храмы, Совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад. В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей. А в лицо мне глядит, озарённый, Только образ, лишь сон о Ней. О, я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны. О, Святая, как ласковы свечи, Как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, Но я верю: Милая Ты. (А.А. Блок, 1902) Каково внутреннее состояние лирического героя, ожидающего Прекрасную Даму? |
|
|
| C1E30A |
|
* * * Вхожу я в тёмные храмы, Совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад. В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей. А в лицо мне глядит, озарённый, Только образ, лишь сон о Ней. О, я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны. О, Святая, как ласковы свечи, Как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, Но я верю: Милая Ты. (А.А. Блок, 1902) В творчестве каких русских поэтов созданы идеальные женские образы и в чём эти образы созвучны образу блоковской Прекрасной Дамы? |
|
|
| 735B6C |
|
Не жалею, не зову, не плачу, Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна берёзового ситца Не заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст. О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя? иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с клёнов листьев медь... Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. (С.А. Есенин, 1921) Назовите жанр классической поэзии, черты которого присутствуют в стихотворении С.А. Есенина «Не жалею, не зову, не плачу…». |
|
|
| DF1655 |
|
Не жалею, не зову, не плачу, Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна берёзового ситца Не заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст. О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя? иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с клёнов листьев медь... Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. (С.А. Есенин, 1921) Как называется стилистический приём, основанный на повторе одинаковых согласных в строке: «Дух бродяжий! ты все реже, реже…»? |
|
|
| 5EEFA4 |
|
Не жалею, не зову, не плачу, Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна берёзового ситца Не заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст. О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя? иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с клёнов листьев медь... Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. (С.А. Есенин, 1921) Назовите средство художественной выразительности, основанное на переносе свойств одних предметов или явлений на другие по сходству (например, «белых яблонь дым», «увяданья золотом охваченный»). |
|
|
| 592CA6 |
|
Не жалею, не зову, не плачу, Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна берёзового ситца Не заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст. О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя? иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с клёнов листьев медь... Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. (С.А. Есенин, 1921) Из приведённого ниже перечня выберите три названия художественных средств и приёмов, использованных поэтом в стихотворении. |
|
| 1) | повтор | | 2) | сравнение | | 3) | гротеск | | 4) | анафора | | 5) | риторический вопрос |
Впишите соответствующие номера в таблицу в любой последовательности и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 4EAAB2 |
|
Не жалею, не зову, не плачу, Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна берёзового ситца Не заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст. О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя? иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с клёнов листьев медь... Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. (С.А. Есенин, 1921) Каким размером написано стихотворение С.А. Есенина «Не жалею, не зову, не плачу…»? (Дайте ответ без указания количества стоп.) |
|
|
| 04D2C1 |
|
| CF4E7F |
|
| 594D9B |
|
|
|
|
Не жалею, не зову, не плачу, Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна берёзового ситца Не заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст. О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя? иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с клёнов листьев медь... Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. (С.А. Есенин, 1921) Почему размышления поэта о прощании с молодостью, так трагично звучащие в стихотворении, завершаются светло и спокойно? |
|
|
| 810FE2 |
|
Не жалею, не зову, не плачу, Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна берёзового ситца Не заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст. О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя? иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с клёнов листьев медь... Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. (С.А. Есенин, 1921) В каких произведениях русских поэтов звучит мотив быстротечности жизни и в чём эти произведения созвучны стихотворению С.А. Есенина? |
|
|
| FEDECD |
|
| 1) | Какие «чувства добрые» стремился пробудить А.С. Пушкин своей лирикой? | | 2) | Как Л.Н. Толстой в романе «Война и мир» отвечает на вопрос: «Какая сила управляет всем?» | | 3) | Что осуждает и что прославляет в человеке Горький-романтик? (По рассказу М. Горького «Старуха Изергиль».) |
|
|
| 6548FE |
|
*** Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий. Потому что я с севера, что ли? Про волнистую рожь при луне. По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ! (С.А. Есенин, 1924)
Как называется созвучие концов стихотворных строк (луне – во мне; сто раз – Шираз и т.п.)? |
|
|
| 429C1A |
|
*** Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий. Потому что я с севера, что ли? Про волнистую рожь при луне. По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ! (С.А. Есенин, 1924)
Назовите тип композиции, характеризующийся финальным возвращением к исходной мысли, образу, использованный в данном стихотворении С.А. Есенина. |
|
|
| E37168 |
|
*** Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий. Потому что я с севера, что ли? Про волнистую рожь при луне. По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ! (С.А. Есенин, 1924)
Каким термином называют данный стилистический приём: «Он не лучше рязанскихраздолий»? |
|
|
| AB5A31 |
|
*** Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий. Потому что я с севера, что ли? Про волнистую рожь при луне. По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ! (С.А. Есенин, 1924)
Из приведённого ниже перечня выберите три названия художественных средств и приёмов, использованных поэтом в четвёртой строфе. |
|
| 1) | метонимия | | 2) | гипербола | | 3) | анафора | | 4) | метафора | | 5) | эпитет |
Впишите соответствующие номера в таблицу в любой последовательности и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| B3E22B |
|
*** Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий. Потому что я с севера, что ли? Про волнистую рожь при луне. По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ! (С.А. Есенин, 1924)
Определите размер, которым написано стихотворение С.А. Есенина (без указания количества стоп). |
|
|
| FB2F3D |
|
*** Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий. Потому что я с севера, что ли? Про волнистую рожь при луне. По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ! (С.А. Есенин, 1924)
В чём своеобразие раскрытия темы родины в стихотворении С.А. Есенина «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..»? |
|
|
| C93B5C |
|
*** Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий. Потому что я с севера, что ли? Про волнистую рожь при луне. По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ! (С.А. Есенин, 1924)
В каких произведениях русских поэтов тема родной земли занимает центральное место и в чём эти произведения созвучны стихотворению С.А. Есенина? |
|
|
| 8CCBC1 |
| Из литературы первой половины XX века (64) | [1] [2] [3] [4] 5 [6] [7] |
| 1) | Что позволило М.Е. Салтыкову-Щедрину назвать Молчалина одной из самых страшных фигур русского общества? (По пьесе А.С. Грибоедова «Горе от ума».) | | 2) | Почему Ф.М. Достоевский считал эпилог «Преступления и наказания» главной частью своего романа? | | 3) | Какие изменения претерпевает образ возлюбленной в произведениях А.А. Блока разных лет? |
|
|
| B43B28 |
|
«ОБЛАКО В ШТАНАХ» (отрывок) Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Ещё и ещё, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. (В.В. Маяковский, 1914 1915) Как называется авангардистское течение в поэзии начала ХХ века, ярким представителем которого явился В.В. Маяковский? |
|
|
| 396D1A |
|
«ОБЛАКО В ШТАНАХ» (отрывок) Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Ещё и ещё, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. (В.В. Маяковский, 1914 1915) В своем произведении В.В. Маяковский использует созданные им новые слова: «декабрый», «любёночек». Назовите термин, которым обозначают такие слова. |
|
|
| 849BD8 |
|
«ОБЛАКО В ШТАНАХ» (отрывок) Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Ещё и ещё, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. (В.В. Маяковский, 1914 1915) Какой художественный приём, основанный на переносе свойств одного явления на другое по их сходству, использует автор: «плавлю лбом стекло», «обрызганный громом городского прибоя»? |
|
|
| 1D2C6D |
|
«ОБЛАКО В ШТАНАХ» (отрывок) Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Ещё и ещё, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. (В.В. Маяковский, 1914 1915) Из приведённого ниже перечня выберите три названия художественных средств и приёмов, использованных поэтом в заключительной части фрагмента от слов «И вот, громадный…» до слов «…громом городского прибоя». |
|
| 1) | сравнение | | 2) | антитеза | | 3) | инверсия | | 4) | анафора | | 5) | эпитет |
Впишите соответствующие номера в таблицу в любой последовательности и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 916317 |
|
«ОБЛАКО В ШТАНАХ» (отрывок) Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Ещё и ещё, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. (В.В. Маяковский, 1914 1915) Как называется приём одушевления предмета, использованный поэтом в строках «хохочут и ржут канделябры»? |
|
|
| B40AAA |
|
«ОБЛАКО В ШТАНАХ» (отрывок) Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Ещё и ещё, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. (В.В. Маяковский, 1914 1915) Каково эмоциональное состояние лирического героя, ожидающего прихода возлюбленной, и как оно его характеризует? |
|
|
| AF8844 |
|
«ОБЛАКО В ШТАНАХ» (отрывок) Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Ещё и ещё, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. (В.В. Маяковский, 1914 1915) В произведениях каких русских поэтов раскрывается тема неразделённой любви и в чём эти произведения близки поэме В.В. Маяковского? |
|
|
| F7F16A |
|
| 1) | Каково значение «Журнала Печорина» в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»? | | 2) | Какой предстаёт «русская долюшка женская» в изображении Н.А. Некрасова? | | 3) | Каков итог жизненных исканий Григория Мелехова? (По роману М.А. Шолохова «Тихий Дон».) |
|
|
| 059093 |
|
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – Всё будет так. Исхода нет. Умрёшь – начнёшь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. (А.А. Блок, 1912) Назовите поэтическое течение начала ХХ века, в русле которого развивалось творчество А.А. Блока. |
|
|
| D25469 |
| Из литературы первой половины XX века (64) | [1] [2] [3] [4] [5] 6 [7] |
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – Всё будет так. Исхода нет. Умрёшь – начнёшь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. (А.А. Блок, 1912) Назовите тип композиции, характеризующийся финальным возвращением к исходной мысли, образу. |
|
|
| D80390 |
|
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – Всё будет так. Исхода нет. Умрёшь – начнёшь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. (А.А. Блок, 1912) Укажите термин, обозначающий созвучие окончаний стихотворных строк (сначала канала; встарь фонарь). |
|
|
| FD3FD2 |
|
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – Всё будет так. Исхода нет. Умрёшь – начнёшь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. (А.А. Блок, 1912) Из приведённого ниже перечня выберите три названия художественных средств и приёмов, использованных поэтом в стихотворении. |
|
| 1) | риторический вопрос | | 2) | звукопись | | 3) | эпитет | | 4) | гротеск | | 5) | сравнение |
Впишите соответствующие номера в таблицу в любой последовательности и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| 3394D8 |
|
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – Всё будет так. Исхода нет. Умрёшь – начнёшь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. (А.А. Блок, 1912) Опираясь на вторую строфу стихотворения, определите его размер (без указания количества стоп). |
|
|
| E0821F |
|
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – Всё будет так. Исхода нет. Умрёшь – начнёшь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. (А.А. Блок, 1912) Каким настроением окрашено авторское размышление о бытии в стихотворении «Ночь, улица, фонарь, аптека…»? |
|
|
| 85DB10 |
|
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – Всё будет так. Исхода нет. Умрёшь – начнёшь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. (А.А. Блок, 1912) В каких произведениях русских поэтов звучат философские вопросы и в чём эти произведения созвучны стихотворению «Ночь, улица, фонарь, аптека…»? |
|
|
| D42980 |
|
| 1) | Почему Фамусов и Чацкий произносят самые большие и содержательные монологи в пьесе? (По комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума».) | | 2) | Какова роль Наташи Ростовой в судьбе Андрея Болконского? (По роману Л.Н. Толстого «Война и мир».) | | 3) | Почему основное действие пьесы М. Горького разворачивается в городской ночлежке? (По пьесе М. Горького «На дне».) |
|
|
| CD0345 |
|
Любить иных тяжёлый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох снов И шелест новостей и истин. Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь, Всё это не большая хитрость. (Б.Л. Пастернак, 1931)
К какому роду литературы относится это произведение? |
|
|
| F24271 |
|
Любить иных тяжёлый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох снов И шелест новостей и истин. Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь, Всё это не большая хитрость. (Б.Л. Пастернак, 1931)
Какой вид звукописи использует Пастернак в стихах: «Весною слышен шорох снов / Ишелест новостей и истин»? |
|
|
| 7E5D0C |
|
Любить иных тяжёлый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох снов И шелест новостей и истин. Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь, Всё это не большая хитрость. (Б.Л. Пастернак, 1931)
Как называется созвучие концов стихотворных строк (снов основ; истин бескорыстен и т.п.)? |
|
|
Любить иных тяжёлый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох снов И шелест новостей и истин. Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь, Всё это не большая хитрость. (Б.Л. Пастернак, 1931)
Из приведённого ниже перечня выберите три названия художественных средств и приёмов, использованных поэтом во второй строфе стихотворения. |
|
| 1) | инверсия | | 2) | метафора | | 3) | анафора | | 4) | сравнение | | 5) | гротеск |
Впишите соответствующие номера в таблицу в любой последовательности и перенесите в бланк ответов № 1. |
|
| AFADA2 |
|
Любить иных тяжёлый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох снов И шелест новостей и истин. Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь, Всё это не большая хитрость. (Б.Л. Пастернак, 1931)
Укажите размер, которым написано стихотворение Б.Л. Пастернака «Любить иных – тяжёлый крест…» (без указания количества стоп). |
|
|
| C68710 |
|
Любить иных тяжёлый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох снов И шелест новостей и истин. Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь, Всё это не большая хитрость. (Б.Л. Пастернак, 1931)
Какие душевные открытия принесла любовь герою этого стихотворения? |
|
|
| 58C657 |
|
Любить иных тяжёлый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох снов И шелест новостей и истин. Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь, Всё это не большая хитрость. (Б.Л. Пастернак, 1931)
Кто из русских поэтов обращался к размышлениям о сущности любви и в чём их произведения близки или контрастны стихотворению Б.Л. Пастернака? |
|
|
| 81FFF3 |
|
|
|
|
|
|