Образ молодого героя в повести В.П.Астафьева "Звездопад"
статья по литературе на тему

Повесть «Звездопад» (1961), по мнению многих исследователей, отличается от большинства подобных фронтовых повестей 50-60-х годов. И причин  этому несколько. Во-первых, в этом произведении о войне напрочь отсутствуют батальные сцены, существует некое «пренебрежение к военной фабуле, фронтовой одиссее героя» [3: с.73]. Действие происходит на Кубани, в госпитале, позже в запасном полку. Безусловно, война повсюду, и мы это чувствуем, но гром боев нами не ощущается. Во-вторых, здесь «трагедия погибшей любви начисто лишена героического ореола» [6: с.22]: расставание главных героев происходит не из-за смерти на фронте, как это принято в пафосе военных произведений. И, наконец, нельзя не отметить новаторство писателя в описании любви. А.Н.Макаров отмечал: «<…> такого изображения первой любви в литературе действительно не было: развитие стыдливого и окрыляющего чувства…передано так непосредственно, с таким возвышающим душу реализмом, что «Звездопад» можно поставить в ряд самых поэтичных произведений на эту тему»[7: с.88-89].

 Поэтичность и лиризм прослеживаются на всем протяжении повести. «По самой своей сути лирика – разговор о значительном, высоком, прекрасном…; своего рода экспозиция идеалов и жизненных ценностей человека» [2: с.8] - отмечает Л.Я.Гинзбург. В «Звездопаде» описывается развитие  светлого любовного чувства, состояние душевного мира героя, которое воплощено в задушевных признаниях, исповедальном рассказе. Так же, как и в лирике, где «на первом плане единичные состояния человеческого сознания: эмоционально окрашенные размышления, волевые импульсы, впечатления, внерациональные ощущения и устремления» [12: с.308], в этой повести основным является показать мир чувств, эмоций, переживаний.

В поэзии «вершина любви - жертвенность ради счастья любимого человека» [4: с.43]. Так и в данной повести герою приходится отказаться от своей любви: он не соглашается на предложение героини продлить их мимолетное счастье, т.к. понимает, что это принесет ей много боли и мучений. Нет эгоизма в их чувстве, наоборот, мы видим его светлым, жертвенным, поэтичным. В любви героев много подчеркнутой наивности, но это лишь помогает передать читателю то гармоническое состояние, в котором присутствует неподдельная радость и взаимное, бескорыстное отношение друг к другу.

А.Н. Смирнова пишет: «Любовь Миши Ерофеева и медсестры Лиды романтизируется, отсюда и его (повествования) название – «Звездопад», и романтическая тональность: зарождение любви «при свете лампы», мечты героя, сказки, которые он рассказывает Лиде, вера героя после разлуки с возлюбленной в возможность встречи в будущем…» [11: с.50].

Поэтично произведение и благодаря особой исповедальности изложения. «Звездопад» - это повесть, «написанная на едином исповедальном дыхании» [13: с.59]. В ней, так же как и в «Где-то гремит война», поражает абсолютная открытость героя, его способность к обнажению самых интимных сторон своей души. В своей исповеди герой позволяет рассмотреть всего себя, не тая своих противоречий и слабостей. В центре внимания – напряженная,  беспокойная духовная жизнь, показанная в столкновении с двумя крайне противоположными явлениями: любовью и войной. И опять возникает конфликт, присутствующий в каждом военном произведении Виктора Астафьева, - конфликт между героем и временем, героем и суровой действительностью: автор снова описывает трагически бессмысленную социальную реальность, в которой невозможна счастливая любовь и самореализация.

Важным  является и название  повести «Звездопад». В литературной традиции слово «звезда» всегда имело таинственное и мистическое значение. Чаще всего оно использовалось как символ гармонии, надежды, веры, любви; иногда противопоставлялось земной суете. Концепт «звезда», многократно встречающийся в произведении Виктора Астафьева, безусловно, также отсылает к космическому небесному мироощущению земной греховной жизни, напоминает о связях человечества с миром божественным, призывает к созерцательной жизни без насилия. Поэтому под звездным небом проходит первое любовное свидание Миши и Лиды, героев, все существо которых не может примириться со смертельной борьбой людей. Герои любуются «бессонными добрыми звездами» [1: с.164], загадывают желания: «И прошу тебя все-таки загадать  со  мной вместе звездочку. Во-он ту, рядом  с  ковшиком которая...

   Мы  снова поцеловались, теперь уже за звезду, и на этот раз не

отвернулись  один  от  другого» [1: с.165].

 Поэтому и в финале произведения, когда звучат философские раздумья о жизни, автор снова говорит о звездах: «В  яркие  ночи,  когда  по небу хлещет сплошной  звездопад,  я люблю  бывать один в лесу, смотрю, как звезды вспыхивают,  кроят, высвечивают  небо и улетают куда-то. Говорят, что многие  из  них давно  погасли, погасли еще задолго до того, как мы родились,  но свет их все еще идет к нам, все еще сияет нам» [1: с.188].

 С другой стороны, Пирогова М.Н. отмечает, что «неизмеримое количество звезд на небесном своде реализует в заговорах мотив неисчислимого количества грехов человечества…» [9: с.11], а П.А.Гончаров пишет: «<…> звездопад приобретает смысл расширительный – смерть, которую несет война» [3: с.76]. Следовательно, благодаря символу «звезда», В.П.Астафьева сознательно усиливает и нагнетает трагичность происходящих событий. Нельзя не заметить авторскую иронию и в еще одном добавочном значении этого концепта. Звезда – это особый знак в воинском звании, который отражает положение, величие. Подобно земному распределению воинских положений, в звездном небе обнаруживается своя иерархия: «<…> ровно светились солидные, спелые звезды, а за ними мерцали, перемигивались, застенчиво прятались одна за другую звезды, звездочки, звездушки» [1: с.164]. Это деление небесных звезд по статусам показывает, как сильно ощущается героем его несвобода, его зависимость от командиров, внешних обстоятельств, от войны. Здесь отчетливо звучит  мотив обреченности человеческой жизни, невозможность дальнейших отношений Лиды и Миши: «Небесно-армейская» иерархия… включает и отторгает их одновременно, потому что они часть этой гармонии, но часть самая зыбкая, готовая исчезнуть, так и не увидев полного сияния своей "звезды"» [3: с.77].

 В произведении сразу задается интимный, исповедальный тон. «Звездопад» начинается разговором о любви: «Я родился при свете лампы в деревенской бане. Об этом мне рассказала бабушка. Любовь моя родилась при свете лампы в госпитале. Об этом я расскажу сам» [1: c.114]. В этих строчках обнаруживается сходное построение предложений - синтаксический параллелизм, с помощью которого приравнивается два понятия: жизнь = любовь. И уже в этой простейшей формуле раскрывается авторская мысль всей повести: человек должен познать состояние любви, иначе он не сможет назвать свое существование жизнью.

Далее следует антитеза: «Она была обыкновенная, эта любовь, и в  то  же  время самая  необыкновенная, такая, какой ни у кого и никогда не было,

да и не будет…» [1: c.114]. Благодаря этому противопоставлению, в котором делается акцент на уникальность и неповторимость испытанного чувства, усиливается эффект глубины и того состояния, которое ощутил герой. Любовь – ощущение крайне личное, потаенное, интимное. Становится очевидно, что центр внимания в повествовании будет полностью перенесен на внутренний.  

 Герой повести, Миша Ерофеев, - юноша совсем молодой, попавший в «нервный» [1: c.126] госпиталь с ранением руки. Его трогательный внутренний мир раскрывается перед нами с первых страниц произведения. Стоит вспомнить, как у героя «перехватывало дыхание и горели уши»

[1: c.114] после рассказов ребят из госпиталя про похождения в городе; как мучителен для него наркоз, который был так похож на неприятное воспоминание из детства («Я помню, был  маленький и играл с ребятами на сеновале.  Они бросили на меня охапку сена, навалились, и я стал задыхаться» [1: c.114]); как по-ребячески смешно заботился он о своем долгожданном чубе; и, наконец, какую неловкость ощутил он при первой встрече с Лидой. Признания героя выявляют его чуткость, впечатлительность, детскость: «Девушка читала. А я смотрел на  нее. Мне хотелось воды, чтобы омыть из горла тошноту, но я боялся

вспугнуть девушку… И чем дольше я смотрел на девушку, тем больше меня охватывала эта  умильная жалость и оттого, что лампа вот горит, и что  вот девушка читает, и что я снова вижу все это, вернувшись невесть

откуда»[1: с.116]. С появлением Лиды начинает развиваться внутренний поэтический мир Миши, война как будто уходит на второй план, конфликт внутреннего и внешнего затихает, хотя мы понимаем, что он неизбежно вспыхнет с новой силой впоследствии. Но сейчас и раненая, «мертвая»

[1: с.126] рука, и госпиталь с контужеными «ребятишками» [1: c.129], и умирающий старшина Антипин, и незатихающая где-то война - все это неглавное, лишь фон для Мишиной зарождающейся любви.

 Мотив любви в «Звездопаде» - главный.  Есть госпиталь и его обитатели, мы видим поломанные судьбы людей, узнаем их историю, приметы войны постоянно возникают, но рассказчик, описывая ее ужасные последствия, утверждает: «У  меня  же  в  этом рассказе совсем другая задача. Он же о любви. Только о любви» [1: с.180]. В творчестве В.П.Астафьева  не раз переплетались  натуралистическое и сентиментальное. Н.Н.Яновскому, например, многие жесткие натуралистические сцены из жизни госпиталя, которые писатель  вставил в «Звездопад» позднее, казались и вовсе лишними. Про них критик писал: они «хотя и хороши сами по себе, теперь в какой-то степени нарушают стилистическое единство» [13: с.59-60]. Н.Н.Яновский говорил об ощущении, что «стремительность развития сюжета – от робкого выраженного чувства к объяснению, постоянность и непрерывность этого чувства, обрушившегося на героя, как шквал, такая естественная сосредоточенность его на одном «предмете»… тормозится, прерывается, отстраняется в сторону, застится новыми лицами и событиями, словно бы имеющими отношения к основной сюжетообразующей ситуации повести, к ее сокровенному смыслу…» [13: c.59].

 А сокровенный смысл – в новом душевном состоянии, которое открывают в себе Миша и Лида, в том, как оно меняет их самосознание.

 В произведении доминирует один голос – голос героя. И Лиду, возлюбленную героя, мы видим только его глазами. Ее портрет раскрывается исключительно через эмоциональные субъективные впечатления Миши. По всем законам лирического произведения, в первую очередь герою суждено увидеть глаза возлюбленной, «темные…с ослепительно яркими белками», а затем «разлетевшиеся на стороны брови, изогнутые ресницы, слегка припухлую, нравную губу, тоненькую шею» [1: c.116]. Далее, на протяжении повести, через восприятие влюбленного Миши, мы обнаруживаем отдельные элементы Лидиного портрета и реакцию героя на них: «Один передний зуб у нее чуть сломлен наискось, и меня он особенно умилял» [1: c.145]; «И так пошла, что… я едва не разревелся: такая она была худенькая, усталая, такая жалостная  -  ну  спасу  нет никакого!» [1: с.132]; «Подошла, положила  ладошку  на  мой горячий  лоб  и  ровно бы всего меня накрыла этой прохладной и мягкой-мягкой  ладошкой…» [1: с.117]; «Может, даже лучше всякого лекарства эта маленькая прохладная ладонь»[1: с.132]; «Ей все шло…все  мы считали, что  Лида шикарно одевается и имеет дополна всякой одежды. И как я удивился, когда узнал впоследствии, что у нее было всего лишь два  платьишка да  кофточка…» [1: с.145]; «Я привык видеть Лиду в белой косынке и не знал, что у нее такие пенистые волосы… Они  были  действительно  мягкие, невесомые, как пена» [1: с.154]. Мы видим, что описание героем внешности Лиды тоже становится неким поэтическим способом отражения чувств. В каждой описываемой черте героини Миша видит что-то особенное, его внутренняя нежность и романтическая натура все очевидней выражаются.

Ревенко И.В. пишет о противоположных языковых средствах, используемых В.Астафьевым, с одной стороны, для отражения военной действительности и, с другой, характеризующих любовное переживание героя: «На полюсе войны сконцентрированы преимущественно интенсивные единицы. Это позволяет автору создать яркий образ войны как деструктивной, противоестественной для человеческой природы, силы. На другом полюсе наблюдается преимущественное употребление экстенсивов, при помощи которых автор изображает эмоциональное состояние героев, описывает их чувства»

[10: с.169]. Так как для В.П.Астафьева важнее отразить мысли и состояния героя, нежели показать внешние события, в повести, действительно, используется множество экстенсивов, в том числе и при описании внешности Лиды. Они помогают разглядеть нежное, трепетное отношение героя к девушке: «А повыше петельки дышала ямка. Я видел, что она дышала эта ямочка» [1: с.116]; «Виновато погладил я ее руку, стал на пальцы дуть. А пальчишки, господи твоя воля, аж светятся насквозь и ногти розовенькие» [1: с.158]; «По щеке ее покатилась слеза, круглая-круглая, и беспомощная-беспомощная такая Лида была» [1: с.155]; Я утер ей ладонью щеки, нос, и она показалась мне маленькой-маленькой, такой слабенькой-слабенькой…»

[1: с.178]. Хрупкость героини Мишу умиляет, восхищает.  Но Ревенко И.В. также отмечает: «В те моменты, когда Миша испытывает чувство ревности, в описание Лиды вводятся интенсивы:

Она делает несколько вежливых хлопов и обращает свои глазищи к молоденькому офицерику, который отрастил усики, форсистые черные усики» [10: с.163].

Таким образом, выбор языковых средств, описывающих внутренний монолог героя, связан как с основным конфликтом повести (война-любовь), так и с подвижностью эмоционального состояния Миши, который в своей любви испытывает различные состояния, такие как жалость,  нежность, ревность.

 Речевой образ героя, также предоставляет возможность для его самохарактеристики. С одной стороны, грубая манера говорить у героя во многом отличается от его лирического внутреннего монолога. Его простонародная речь, насыщенная присказками и прибаутками, часто несдержанна, резка. Даже с Лидой Миша может говорить нарочито развязно, грубовато: «О-о Лида! Мое почтенье! Как ваше ничего поживает?»

 [1: с.145]; «Так  я готов. Режьте! Чего вам еще? Клизму  мне не надо. Брюхо у меня крепкое. Я не какой-нибудь офицер-интеллигентик...» [1: с.137]; «Ну и балда же ты, Лидка!»[1: с.157]; «- Может, и наша звездочка там есть, Миша? - Может, и есть, да не про нашу честь!» [1: с.164]. Уровень языковой культуры героя, безусловно, отражает ту обстановку, в которой он вырос. Миша и сам отчасти объясняет свою показную грубость, неспособность выразить внешне свою нежность и трепетное отношение к Лиде: «<…>это детдомовщина  да солдатчина во мне грубая сидит»[1: с.164]; «Вот если бы не детдомовец я был, то и поцеловал бы пальчики эти, каждый по отдельности, но не могу я этого сделать, стыдно как-то» [1: с.158]. В силу своего воспитания, своего недоверия к окружающему миру, герою заметно нелегко открыться, показать свои истинные чувства, избавиться от внутреннего одиночества. И все же, благодаря Лиде, Миша в какой-то степени преодолевает себя, раскрывается его нежная, романтичная натура. Доказательством этому служит несмелое, неловкое признание Лиде в любви, которое показывает готовность героя быть понятым другим человеком: -  Я тоже либе. Я тоже их либе.. еще тогда...  когда ты у лампы...

    - Так что же ты молчал столько месяцев?...

  -  Страшно  было.  Слово-то  какое!  Его  небось  и  назначено

человеку только раз в жизни произносить» [1: с.178].

Надо отметить, что свою поэтическую натуру, спрятанную под просторечной лексикой, герою удается раскрыть и с помощью песен, стихов, сказок.

Н.Л. Лейдерман, анализируя образ Сергея Митрофановича из произведения В.Астафьева «Ясным ли днем», обратил внимание на появление «важного для всей системы нравственных координат астафьевского художественного мира персонажа — “песенной натуры”» [6:с.5]. По мнению критика, “песенный человек” у Виктора Астафьева «не только душу свою изливает в песне, песенность характеризует его особые, поэтические отношения с жизнью вообще» [6:с.5]. «Песенность» - это состояние, при котором через творчество (не только музыка) герой раскрывается, налаживает связи с внешним миром. Мишу Ерофеева, как и Сергея Митрофановича, можно отнести к «песенным натурам», тем, кто в творчестве нуждается, кто открывает в нем новые смыслы. Очевидная «песенность» героя в «Звездопаде» проявляется во многих сценах. Когда Миша разговаривает с Лидой в первый раз – заходит речь о книгах, выясняется, что герой любит литературу; Лида хочет почитать ему. Позже он выходит в больничный коридор и пытается «дозваться» [1: с.132] Лиду своим громким, шуточным пением. А вскоре герой выступает для всего госпиталя, и уже мало веселья в его пении: «Я окидываю взглядом палату.  Койки, койки, койки. Весь спортзал набит ими. На койках лежат и сидят раненые.  Молодые  и старые, русские и нерусские, беззаботные и грустные, с прическами и без причесок, с костылями и без костылей, с руками и без рук, с ногами и без ног. Горе людское собралось сюда  и слушает мою песню» [1: с.134-135]. Употребление многочисленных контрастных определений показывает, что песня героя объединяет самых разных и абсолютно непохожих людей, связывает их, роднит. Эта функция творчества – сближение людей -  опять же противопоставлена основной задаче войны – человеческому разъединению. Кроме того, здесь слова «моя песня» проявляются в новом метафорическом значении. Под «песней» имеется в виду не просто музыкальное произведение, но и рассказ о себе, тайная попытка исповеди перед людьми, акт самораскрытия.  

 Ощущение исповедальности будет присутствовать и далее: в придуманных сказках героя, в стихотворениях, которые он будет вспоминать. И совершенно по-новому откроются для него давние строчки, прочитанные Лиде; впечатления от них покажут и его обновленное видение себя: «Я остановился, задрал морду в небо и с завыванием начал:

             Я не любил, как вы, ничтожно и бесстрастно,

            На время краткое, без траты чувств и сил.

            Я пламенно любил, глубоко и несчастно.

            Безумно я любил...

    Гляди-ка  ты: стишок, вычитанный мной в старой, растрепанной

книге, звучит сегодня как-то совсем по-иному, смешным  вовсе  не

кажется  -  от него незащищенность какая-то происходит!  От него

даже чего-то внутри зашевелилось и сердце давит» [1: с.163].

Можно сделать вывод, что одна из важнейших черт героя –«песенность» – является для него:

 1) способом отвлечения от реальности;

 2) попыткой сближения с людьми и окружающей действительностью;

 3) возможностью осмыслить свою любовь, себя, свое существование в мире.

  Кроме того, «песенность» героя еще раз доказывает его одухотворенность, чуткость, ранимость. Изменение отношения к творчеству, к поэзии (от шуточных стишков к пониманию глубоких произведений) говорит о духовной эволюции молодого героя.

  В произведении показано выпадение героев из реальных времени и пространства. Счастливая Лида, окунувшись в незнакомое ей чувство, говорит герою: «Ты знаешь, Миша, такая жизнь кругом: раны, кровь, смерти - и  вот  такое... Даже не верится. Все еще кажется, что я сплю,  и просыпаться  не  хочется» [1: с.155]. Любовь показана как сон, как краткий миг познания счастливой человеческой жизни, познания своей истинной сущности. Миша, погруженный в себя и свою любовь, замечает в себе изменения, которые проявляются и в его внешности: «Какое-то выражение на лице у меня незнакомое, осветилось вроде бы чем-то лицо… Но  я               все-таки  знал, что стал красивей и лучше. И мне было хорошо  оттого, что  я  стал лучше, и на душе у меня праздник. А в праздник  люди всегда выглядят красивыми» [1: с.154].

 Омарбекова С.В. пишет: «Любовь – это «путь познания человеком своей истинной самости как действительного и потенциального бытия «Я». Любовь открывает индивиду феноменально переживаемое, интуитивное видение подлинного содержания…» [8: с.9]. Чувство, захватившее героя, меняет его психологическое состояние, помогает обрести ему внутреннюю целостность. Развитие мотива любви тесно связано с мотивом взросления. Любовь не просто вносит в мир героя новые краски и эмоции, любовь его испытывает, искушает, проверяет, а в последствии формирует. В нем появляется душевная чуткость, тонкость, та чистота, которая совершенно далека от мерзости войны.

Постепенное взросление Миши происходит по мере развертывания сюжета. Разговор с матерью Лиды является переломным моментом в сознании юноши,  он начинает понимать, что такое груз  ответственности за любимого человека, как тяжел и мучителен он: «Что-то повернулось во мне, непонятное содеялось. До этого я воспринимал наши отношения с Лидой  как свет, как воздух, как утро, как день. Незаметно, само собой это  входило, заняло свое место в душе, жило там и не требовало вроде бы

никаких раздумий… Оказывается,  ничего в жизни просто так не дается.  Даже это, которое еще только-только народилось и которому еще не было названия, уже требовало сил, ответственности, раздумий и мук» [1: с.161].  Миша понимает, что Лидина мать права: вокруг «студено» [1: с.159], нет места для любви. Отношения с Лидой – краткий счастливый миг, который должен закончится суровой реальностью. Неизведанные прежде глубокие состояния приходится пережить герою: «Забивая душевную смуту, эту, насквозь меня пронзившую после разговора с Лидиной матерью, горесть, даже не горесть, а недомогание какое-то,  боль, еще неизведанную мной, точнее, не похожую на те боли, которые  я изведал от ран, ушибов и тому подобных пустяков.  Я  вспоминал, мучительно вспоминал название этому и вспомнил - страдание! <…> я его забыл, вернее сказать, и не знал вовсе»

 [1: с.161-162].

В герое происходит и развитие особой чувствительности, даже нервности, связанной с обреченностью, осознанием своей беспомощности. Можно обратить внимание, что в тексте, в признаниях героя, с большой частотностью встречается лексический повтор с семами «реветь», «плакать»: «Мне было до жалости приятно смотреть на нее  и хотелось плакать» [1: с.116]; «И,  наверное, заплакал бы, но тут девушка обернулась» [1: с.116]; «И  так пошла, что вот хоть верьте, хоть нет, я едва не разревелся» [1: с.133]; «Она…  догадалась, что, если не сядет рядом со мной, я уйду и чего-нибудь  натворю: окно  разобью, лампу, а может, и зареву» [1: с.148]; «Я чувствовал, что если скажу хоть слово, то сейчас же разрыдаюсь…» [1: с.186]; «Я  залез на нары, наглухо укрылся шинелью и плакал молчком  до тех пор, пока были слезы» [1: с.186-187]. Нервность, явно выраженная в окружающей обстановке госпиталя и его обитателях, передается и герою, ощущается во всей атмосфере повести. Между тем, желание разреветься – это еще и желание поделиться переполняемыми эмоциями, накопленными чувствами, новыми ощущениями. Очень точно охарактеризовал «Звездопад», Н.Н.Яновский, назвав произведение «воплем души юного существа, впервые полно ощутившего радость, красоту, вдохновляющую силу любви, свою огромную ответственность перед нею и «безответственность» мира, обрекшего человека на войну» [13: с.60]. Принцип эмоционального исповедального повествования, в котором герой не стыдится ни своей детской радости, ни своих слез, порождает образ человека абсолютно искреннего, правдиво оценивающего себя и свой духовный мир. Миша Ерофеев – это и герой-наблюдатель, и герой-мыслитель, постигающий всю глубину своей сути.

 Важным для мотива взросления является эпизод, в котором Миша отказывается от отчаянного предложения Лиды «поставить температуру» [1: с.179]. Этот поступок доказывает наличие в герое развитого нравственного чутья, способности сделать правильный, хоть и крайне сложный моральный выбор. Он не поддается искушению, т.к. понимает, что это заговор против самого себя, против Лиды, против человеческого и гражданского достоинства, против любви. Миша заставляет себя не отдаться порывам, тем самым проходя проверку на внутреннюю стойкость и состоятельность: «И  я  выдержал,  не  согласился.  Я,  вероятно,  ограбил  нашу любовь, но иначе было нельзя. Стыдился бы я рассказывать о  своей любви.  Я  презирал  бы себя всю жизнь... Я в самом деле, видать, был тогда сильным парнем» [1: с.179-180].

   Снова возникшая коллизия повести – несвобода, связанная с войной, и свобода, данная каждому человеку Богом, разрешается здесь в пользу героя. И хоть герой не свободен в силу обстоятельств внешне, его воля помогает оказаться ему свободным «в высшем, христианском смысле этого понятия – он свободен в выборе, а его выбор демонстрирует дорогие автору человеческие свойства» [3: с.70].

 В «Звездопаде» взросление, происходящее из-за любви, совершенно не похоже на вынужденное взросление героя в повести «Где-то гремит война». И в том, и в другом произведении показывается рост сознания и движение души молодого героя, но процесс этот осуществляется по-разному.  Как отмечалось выше, в повести «Где-то гремит война» взросление мальчика сопровождается беспокойством, одиночеством, утратой детских иллюзий. Входя во взрослый мир, герой словно падает в бездну, теряя свое душевное равновесие. В «Звездопаде» главный этап взросления Миши Ерофеева происходит в связи с постижением любви, а значит радости и гармонии. В данной повести также показано душевное страдание героя, но чем больше страдает Миша, тем сильнее он любит, растет духовно, согревается отношениями с Лидой. И несмотря на то, что отношения влюбленных прерываются, в Мише появляется осознание полноты и важности своей душевной любовной драмы. Не случайно в повести снова звучат слова из стихотворения А.С.Пушкина «Печаль  моя светла...». Настроением щемящей, но «светлой» грусти пронизано произведение. Эта та грусть, которая присутствует и в поэзии А.С.Пушкина,  и в творчестве Ф.М.Достоевского (Криницын А.Б. отмечал, что мотивы «великой грусти» [5: с.79] у Достоевского возникают в каждом романе «пятикнижия»). Эта грусть об ушедшем недолгом счастье, наполненном светом и любовью мире, грусть о «недоступности гармонии в настоящем» [5: с.79].

После расставания с Лидой Миша испытывает огромную утрату, одиночество. «< …> Я лежал просто так, обессиленный слезами,  и  впервые в жизни узнал, как может болеть  у  человека сердце» [1: с.186] - вспоминает герой. Выявляется неизбежный конфликт внутреннего и внешнего. С еще большей силой прорываются все реалии войны. В пересылочном пункте Миша снова попадает в реальность, которую невозможно избежать: «Была  радость, большая, оглушительная радость. Не хотелось ни  о чем думать, и война вроде бы забылась, все-все забылось. И вот на тебе!  Смотри, думай, оглядывайся, раз выбрел из тумана,  который отгородил тебя от всего мира. В пересылке тумана не бывает. Здесь пыль, запах мышей и робкие, полуоблезлые воробьи» [1: с.181]. Но постепенно одиночество и горе сменяются на теплые воспоминания об ушедшей любви, герой примиряется со своей судьбой. В финале произведения звучат слова, наполненные «светлой печалью»: «Но ведь тому, кто любил и был любим, счастьем, есть и сама память о любви, тоска по ней и раздумья о том, что где-то есть человек,  тоже об тебе думающий…» [1: с.187].

 Возвышенная «светлая печаль» - это благодарная грусть об ушедшем счастье, во многом сформировавшем героя; это счастье не вернется, но воспоминание о нем согревает. Криницын А.Б. писал, что «от просветленной «великой грусти» необходимо отличать гнетущую смертную тоску, доводящую иногда героев до самоубийства» [5: с.81]. Именно в «смертную тоску» трансформируется «светлая печаль» у Бориса Костяева в «Пастухе и пастушке», где герой не сможет справиться с беспощадностью военной реальности. В этой повести страдания молодого героя пересекут роковую черту, тоска приведет его к смерти, конфликт любовь – война достигнет своего апогея. И как отмечал Н.Н.Яновский, «Звездопад» стал «смутно еще и неуверенно прорастать  протестом против войны, который прорвется и будет гневно, во весь голос произнесен потрясенным и непримиримым человеком из современной пасторали “ Пастух и пастушка”» [13: с.60].

1.Астафьев В.П. Пир после победы: Повести и рассказы. – М: Воениздат, 1993. – 511 с.

2.Гинзбург Л. О лирике. М.: Советский писатель, 1974. С. 8.

3.Гончаров П. А. Творчество В.П.Астафьева в контексте русской прозы второй половины 20 века: диссертация… доктора филологических наук. – Тамбов, 2004.- 404 с.

4.В.Н.Захаров.Евангельский текст в русской литературе 18-20 веков: Сборник научных трудов. Вып. 5; ПетрГУ. – Петрозаводск, 2008. – 664с.

5.Криницын А.Б. Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф.М.Достоевского. -  М.: МАКС Пресс, 2001. – 372 с.

6.Лейдерман Н.Л. Крик сердца: Творческий облик Виктора Астафьева. – Екатеринбург: Издательство АМБ, 2001. – 36с.

7.Макаров, А.Н. Во глубине России: Критико-библиографический очерк / А.Н.Макаров. Пермь.: Пермское кн. изд-во, 1969. - 102 с.

8.Омербекова С.В. Любовь как экзистенциал человеческого бытия: диссертация… кандидата филологических наук. – Нижневартовск, 2009.

9.Пирогова М.Н. Концепт «Звезда»в русском фольклоре и литературе: на материале текстов заговорно-заклинательной поэзии и произведений И.А.Бунина: авореферат дис…кандидата филологических наук. – Ульяновск. – 2011.

10.Ревенко, Инна Владимировна. Языковая категория интенсивности и ее экспликации в идиостиле В.Астафьева: диссертация…кандидата филологических наук: 10.02.01/ 265с.

11.Смиронова А.Н. Война, мир, победа в литературе, культуре и языка. Материалы межвузовской научно-методической конференции 14-15 2005г./ Ред. – сост. И.Н. Райкова. М.: МГПУ, 2006. 180с.

12.Хализев В.Е. Теория литературы. Учеб. – М.: Высш. Шк., 1999. – 398с.

13.Яновский Н.Н. Виктор Астафьев: очерк творчества. – М. : Сов. писатель, 1982. – 272 с.