Притчи Рэя Брэдбери
статья по литературе

Притчи Рея Брэдбери

        Американский фантаст Айзек Азимов в одном из интервью высказал мнение, что пишут научную фантастику главным образом атеисты, и это вполне соответствует действительности. Разумеется, встречаются яркие исключения, например, Клайв Льюис, автор «Космической трилогии». И все же научная фантастика и религия – это достаточно удаленные друг от друга вещи. Поэтому может показаться сомнительным мнение, что подобная литература способна сказать нам что – то существенное о духовных проблемах. Дело, наверное, вовсе не в самом жанре, а в том, хорошая это литература или нет. Если это хорошая литература, и она не ограничивается лишь стилистическими изысками, в ней обычно появляется если не религиозное, то по меньшей мере философское измерение. Роман в принципе может иметь религиозный подтекст даже в том случае, если в нем вообще отсутствует слово «Бог». Иногда роман кажется лишенным такого подтекста даже у авторов, которые были явно религиозными людьми.

        Известно, что был религиозен американский фантаст, классик жанра Рей Брэдбери. Вообще у этого писателя множество странностей – он никогда не летал на самолетах и даже не садился за руль автомобиля, предпочитая этим средствам передвижения велосипед, и это действительно звучит очень странно для человека, пишущего научную фантастику. Однако эти «чудачества» объясняются не презрением к технике, а иными причинами – боязнью высоты (он едва смог две минуты пробыть на Эйфелевой башне в Париже), опасением, что из него вышел бы плохой водитель («я испытываю страх перед автомобилем», «лучше уж избавить шоссе еще от одного убийцы»). По его словам, в детстве он видел слишком много автомобильных аварий, чтобы сейчас сесть за руль.

        У Брэдбери есть выразительный рассказ «И будет ласковый дождь», в котором описывает сверхблагоустроенный дом будущего, начиненный всевозможными удобствами и услужливыми механизмами. Все хорошо в этом замечательном доме, не хватает лишь одного – в нем уже никто не живет, хозяева оказались медленно удушенными в ласковым объятиях искусственной среды.

        Подобный сюжеты время от времени служили поводом для упреков в адрес писателя. Его обвиняли в предубеждениях в миру техники, в скрытой ностальгии по безнадежно утерянным, патриархальным ценностям. Брэдбери больше интересуют не технические новинки и не космические путешествия сами по себе, а внутренний космос человека. Сам писатель признавался, что техника всегда интересовала его «неизмеримо меньше, чем связанные с ней моральные и социальные вопросы – влияние техники на отношения между людьми».

        Именно в связи с этим иногда вспоминают и о религиозности писателя. Но, думается, здесь правильнее говорить не о религиозности, а о гуманизме. Очень часто кажется, что его герои мечтают о вечной жизни без Бога: «… внутри нас все время что – то тикает, все равно как лосося или у кита и у самого ничтожного невидимого микроба. Такие крохотные часики, они тикают в каждой живой твари, и знаете, что они говорят? Иди дальше, говорят, не засиживайся на месте, не останавливайся, плыви и плыви. Лети к новым мирам, воздвигай новые города, еще и еще, чтобы ничто на свете не могло убить Человека». Но все – таки кажется, что это мнение героя произведения, а не автора, потому что Брэдбери – великий провокатор. Иногда он создает просто абсурдные ситуации, сюжеты для того, что читатель задумался. Может быть, это его призвание – заставлять людей задуматься, шокируя их своими парадоксами.

Тот, кто умел быть счастливым

        Отец, напротив, держал его на некотором расстоянии. Позже, когда Рэй уже повзрослеет, их отношения наладятся, и тогда в сборнике «Лекарство от меланхолии» появится необычное посвящение: «Моему папе, чья любовь, хоть и столь запоздалая, так радостно меня удивила»…

        Рэй Брэдбери так и не поступил в колледж, формально он закончил свое образование на школьном уровне. В 1971 году вышла его статья под названием «Как вместо колледжа я закончил библиотеку, или Мысли подростка, побывавшего на Луне в 1932-м».

        Закончив школу, Брэдбери много лет будет делить свой рабочий день на утро за письменным столом, знойные послеполуденные часы – за продажей газет на перекрестках городских улиц и вечер – в гостеприимных библиотечных стенах, где будет читать и перечитывать отечественных и европейских классиков, биографии изобретателей и ученых, труды по естественной истории вперемешку с тяжелыми томами энциклопедий. Итогами этих университетов станут сотни написанных и терпеливо переписанных страниц (как вспоминал впоследствии сам писатель, от двадцати до тридцати он придерживался правила писать по рассказу в неделю, в понедельник набрасывая первый вариант, во вторник – второй и т.д., а в субботу посылая готовую рукопись в Нью - Йорк).

        Всю свою жизнь Брэдбери делил с одной женщиной – Маргарэт, которая родила ему 4 дочерей. Маргарэт за жизнь изучила четыре языка, а также слыла знатоком литературы (в числе ее любимых писателей Марсель Пруст, Агата Кристи и… Рэй Брэдбери). Все, знавшие ее лично, отзывались о ней, как о человеке редкого обаяния и обладательнице незаурядного чувства юмора. Они поженились 27 сентября 1947 года. С этого дня в течение нескольких лет она работала целыми днями, чтобы Рэй мог оставаться дома и работать над книгами. Ее руками был набран первый экземпляр «Марсианских хроник». Ей же и была посвящена эта книга. У этого удивительного, редкостного человека и любовь была – одна – на всю жизнь. Брэдбери рассказывал: «Когда мы поженились шестьдесят лет назад, у нас не было денег. Не было, не было. И каждое утро она уходила на работу, чтобы я имел возможность писать. Тогда я писал короткие рассказы о Марсе. И при этом она всегда знала, что замужем за великим писателем? Э, нет, не тогда. Тогда – то все ее друзья говорили: «Не выходи замуж за Рэя, он затащит тебя в никуда». А предложение ей я сделал так: «Мэгги, я собираюсь на Марс и Луну. Хочешь со мной?» И она ответила: «Да». Это было лучшее «да» в моей жизни. Так она и вышла замуж за писателя, который вел ее в никуда, и, вдобавок, без денег. Первые два года у нас даже не было телефона. Мы снимали крошечную квартирку в Винус, по соседству с бензоправкой. Там на стене висел мой первый телефон. Я подбегал к нему, брал трубку, а люди думали, что звонят мне домой. Не было даже телефона, что уж говорить о машине. У нас ничего не было».

«451⁰ по Фаренгейту»

        Самый сильный из бесконечного множество написанных в нашем веке «романов - предупреждений» - «451⁰ по Фаренгейту» - принес автору всемирную известность. Замечательные антиконформистские слова Хуана Рамоса Хименеса: «Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек», ставшие эпиграфом к роману, можно поставить эпиграфом и ко всему творчеству американского фантаста. Брэдбери перенес действие своего романа в те времена, когда книги стали сжигать за то, что они заставляют людей думать.

        Среди антиутопий XX века произведение Рэя Брэдбери выделяется каким – то особым глубинным трагизмом. В романе нет сцен массовых казней, ядерного апокалипсиса, зловредных космических пришельцев, губящих на Земле все живое. Но в этом произведении есть нечто гораздо более кошмарное и фантастическое: это фигура пожарного, вооруженного не брандспойтом, а огнеметом, заправленным керосином. И задача пожарного – не тушить пожары, а разжигать их. Ведь основную опасность в антиутопическом будущем по Брэдбери представляют книги – хранилище знаний, накопленных человеком за много веков. Бумага – нестойкий материал. Она вспыхивает при достаточно невысокой температуре: 451⁰ по шкале Фаренгейта достаточно, чтобы уничтожить память человечества о самом себе.

        Писатель говорит о потенциальных угрозах, подстерегающих нас.

        То, что давно – давно заботило и печалило Брэдбери в системе образования Америки, начинаем перенимать и мы, но обеспокоит ли это нас? «Собрать всех в кучу и не давать никому слова сказать – какое же это общение? Урок по телевизору, урок баскетбола, бейсбола или бега, потом урок истории – что – то переписываем, или урок рисования – что – то перерисовываем, потом опять спорт. Знаете, мы никогда не задаем вопросов… Сидим и молчим, а нас бомбардируют ответами…, а потом еще сидим часа четыре и смотрим учебный фильм… Сотня воронок, и в них по желобам льют воду…»

        Неудивительно, что после такого «образования» люди теряют способность размышлять: «иногда я подслушиваю разговоры… И знаете что? Люди ни о чем не говорят. Сыплют названиями – марки автомобилей, моды, плавательные бассейны – и ко всему прибавляют: «Как шикарно!»

        Сейчас уже и нашему соотечественнику слышится что – то знакомое в словах пожарного Битти: «Немало было людей, чье знакомство с «Гамлетом» ограничивалось одной страничкой краткого пересказа в сборнике, который хвастливо заявлял: «Наконец – то вы можете прочитать всех классиков! Не отставайте от своих соседей». Понимаете? Из детской прямо в колледж, а потом обратно в детскую. Вот вам интеллектуальный стандарт <…> Сокращайте, ужимайте! Пересказ пересказа! Экстракт из пересказа пересказов! Политика? Одна колонка, две фразы, заголовок! И через минуту все уже испарилось из памяти. Крутите человеческий разум в бешеном вихре, быстрей, быстрей! – руками издателей, предпринимателей, радиовещателей, так, чтобы центробежная сила вышвырнула вон все лишние, ненужные, бесполезные мысли!..»

        Читая следующие строки, понимаешь, что человек, спокойно воспринимающий подобные зрелища, вряд ли может остаться нормальным, а между тем это обычная картина времяпрепровождения современного человека (хотя писалось, конечно, про далекое будущее…): «На одной из телевизорных стен какая – то женщина пила апельсиновый сок и улыбалась ослепительной улыбкой… На другой стене видно было в рентгеновских лучах, как апельсиновый сок совершает путь по пищеводу той же дамы, направляясь к ее трепещущему от восторга желудку. Вдруг гостиная ринулась в облака на крыльях ракетного самолета; потом нырнула в мутно – зеленые воды моря, где синие рыбы пожирали красных и желтых рыб. А через минуту три белых мультипликационных клоуна уже рубили друг другу руки и ноги под взрывы одобрительного хохота. Спустя еще две минуты стены перенесли зрителей куда – то за город, где по кругу в бешеном темпе мчались ракетные автомобили, сталкиваясь и сшибая друг друга. Монтег видел, как в воздух взлетели человеческие тела». Мы уже сейчас перестали реагировать на горе, боль, безвкусицу и пошлость, чудовищные вещи, так часто мелькающие на экране, что это равнодушие делает нас черствыми и в реальной жизни. Наше отражение, смотрящее со страниц романа Брэдбери, не пугает и не удручает нас.

        Писатель считает, что спасение – в книгах, и, прежде всего – в Книге книг – Библии. Не случайно первая книга, которую Монтег выносит из дома, сберегает и хочет растиражировать (потому что это – единственный уцелевший экземпляр) – Библия! Он, рискуя жизнью, не скрываясь, едет с нею в метро и пытается читать вслух, перекрикивая рекламу.

        Не случайно профессор Фабер читает пожарному – отступнику на ночь Книгу Иова (вскоре Монтегу предстоит потерять все: высокооплачиваемую работу, благоустроенный дом, жену, друга и лишь чудом остаться в живых).

        Удивительно ли, что накануне гибели многих городов и живущих в них людей, которые променяли способность мыслить, свободу на покой и благополучие, Монтег в состоянии вспомнить только цитаты из Екклезиаста и Апокалипсиса – ведь они так созвучны происходящему вокруг?

        Именно поэтому, отправляясь на руины городов к оставшимся в живых после войны горсткам людей, он собирается сказать им слова именно из Священного Писания: «… И по ту и по другую сторону реки древо жизни, двенадцать раз приносящее плод свой; и листья древа – для исцеления народов». Думается, не случайно именно этими словами заканчивается роман.

Мудрый сказочник со взглядом ребенка

        Характеризуя свое творчество, Брэдбери назвал себя «человеком с ребенком внутри». Трудно более точно определить не только природу его таланта, но и нравственную позицию и эмоциональный настрой писателя. Этот «ребенок внутри», не дает писателю состариться, он же дает присущее ему яркое, романтическое восприятие жизни каждого, обычного, заурядного человека непременно должно найтись место чуду. Этот ребенок не дает пройти мимо чужого страдания, сделав вид, что все в порядке. Именно он напоминает людям, уютно устроившимся в гнездышке незыблемого спокойствия и эгоизма, что мир полон нуждающихся, потерянных, которых надо найти, отогреть, сложить вместе кусочки расколотой мозаики. Это желание движет Малышом («Лучшее из времен»), это – призвание странствующего знаменитого психиатра («Рубашка с тестами Роршаха»), который отыскивает страдающих людей в толпе, в игривой форме, и также играючи вынимает из их душ занозы.

        Радостное удивление – пожалуй, именно этими словами можно описать мироощущение многих произведений Брэдбери, посвященных детству. Кажется, что он никогда не переставал играть с этим миром. Настоящий Брэдбери появился в тот самый момент, когда он отказался от попыток написать что – либо в жанре «полноценной» научной фантастики, чего он все равно никогда толком и не умел, и дал волю своему лукавому воображению. Из – под пера стали выходить какие – то волшебные и страшноватые, чудные и грустные притчи, в которых потом только оставалась по вкусу расставить абсолютно чуждые, но столь веско звучащие слова: «Марс», «марсианский», «марсианин», «ракета», «космодром», «робот», «машина времени». Все оказалось очень обыденно и одновременно фантастично. Для этого человека главное люди, их он любит, за них болит у него душа. Как много в его новеллах героев (в прямом смысле этого слова), которые не имеют ничего общего с неоромантическими суперменами, а выглядят обыденно, иногда кажутся простачками, чудаками. Но только эти чудаки наделены большим чутким сердцем, только они могут сплести из старого хлама сказку и подарить людям чудо, сделать их счастливыми. Потому что они – именно те люди, которые способны подняться до высокой мудрости и любви, от которой обыденность освещается сказочным светом…

        «Зрелый» Брэдбери «прогрессивным» никогда не был, даром он писал о Марсе, космосе и путешествиях во времени, попутно издеваясь не только над своими технократами – современниками, но и над уже «почти» классиками – от мсье Верна до Уэллса и своего любимого Берроуза. «Прогресс» - это слово у него почти что ругательное, наравне с «прагматизмом» и «реализмом», «лояльностью», «комфортом» и «достижениями». Вспомним, что ведь и прославился он как автор выразительнейшего «антитехнократического» романа - «451⁰ по Фаренгейту».

        Брэдбери – выдающийся мастер слова, признанный стилист, тонкий психолог, проникновенный лирик, но точнее всего – мудрый сказочник, соединивший в себе проницательность старейшины, знающего цену людским словам и делам, с восторженным взглядом ребенка, впервые увидевшего нежные и ясные краски рассвета.

        Он сумел превратить в подлинное искусство фантастику, ту самую фантастику, которую некоторые до сих пор считают литературой второго сорта, не заслуживающей серьезного отношения. Вероятно, он уступает таким гигантам, как Хемингуэй, Стейнбек, Фолкнер в основательности и глубине исследования западного общества, но в чем – то он и дальновиднее их, потому что осмеливается взглянуть за горизонт, чтобы попытаться рассмотреть, куда же уходят рельсы сегодняшнего социального развития.

Любовь – это горючее жизни

        Любовь к людям – квинтэссенция и движущая сила всех произведений Рэя Брэдбери, и она иногда заставляет его рисовать мрачные картины, чтобы люди задумались. Удержать, предостеречь человека от губительных поступков – его цель. Любовь для него – это все, это сам жизнь. «Все рождается из любви, - утверждает он. - Я иногда спрашиваю учащихся колледжей, которым читаю лекции:

- Хотели бы вы никогда в жизни не работать?

- Конечно, но как?

- Очень просто: влюбиться в то что вы будете любить… Любовь – это горючее жизни».

        Он был удивительно благодарным человеком. Он благодарил за свою жизнь: «Я не могу назвать писателя, чья жизнь была бы лучшей моей. Мои книги все изданы, мои книги есть во всех школьных библиотеках и, когда я выступаю перед публикой, мне аплодируют еще до того, как я начну говорить». Но это еще не все: он с благодарностью готов был встретить смерть: «Надо готовиться к смерти. Но как? Через любовь к жизни. И тогда на смертном одре ты скажешь: я сделал то-то, сделал то-то, я навредил очень немногим. Я старался не делать людям больно. Каждый день жизни я делал свою работу. И вот теперь я плачу по долгам. Смерть – это форма расплаты за чудесную роскошь побыть живым. Хоть раз».

        Он умел быть счастливым невзирая на обстоятельства – был ли он беден или богат, был ли безвестен или сумасшедше популярен. Это редкий дар. Он не только нашел себя и свое место в жизни, но и помог найти его другим, потому что по – настоящему хотел этого. «Иногда, поздно ночью, если я не могу уснуть, я иду вниз, беру одну из своих книг, открываю, читаю и всегда изумляюсь тому, что читаю. Я говорю себе: «Боже, это что, я написал?». Чувствую себя очень счастливым. Все во мне – от Бога. Думаю, что я был рожден с талантом – наверное, мы были рождены, чтобы стать сами собой и наша задача в жизни – это выяснить, кто мы такие, потому что мы не всегда знаем это сразу. Все мои книги – открытия того, с чем я родился, и я был счастлив суметь направить себя и найти по пути эти истории».

        В одном из интервью он приводит свою любимое изречение: «В тот самый момент, когда ты собираешься сделать зло, сделай добро. Не завтра. Не послезавтра. А именно сейчас. Это мгновение принадлежит тебе. Хватайся за него, как за золотую нить». Он, который так любил стариков за то, что они знают многие секреты жизни, а детей – за то, что еще могут видеть ее волшебство, говорил: «Шире открой глаза, живи так жадно, как будто через десять секунд ты умрешь. Старайся увидеть мир. Он прекраснее любой мечты, созданной на фабрике и оплаченной деньгами. Не проси гарантий, не ищи покоя – такого зверя нет на свете».

        «Не важно, что именно ты делаешь, важно, чтобы все, к чему ты прикасаешься, меняло форму, становилось не таким, как раньше, чтобы в нем оставалась частица тебя самого. В этом разница между человеком, просто стригущим лужайку, и настоящим садовником. Первый пройдет, и его как не бывало, но садовник будет жить не одно поколение».

Машина счастья (ода домашнему очагу)

        Брэдбери обладает редким умением видеть в творении чудо, он умеет из обыденности, того, что люди просто не замечают, сделать откровение. Например, рассказать, как Дуг Сполдинг (alter ego писателя) понял, что он – живой, это было настоящее озарение. Немногие способны это понять так глубоко, как двенадцатилетний герой автобиографического романа – не умом, а всем своим существом – понять и оценить этот великий дар. И ведь как справедлив поначалу кажущийся нелепым вопрос Дуга: «Как ты думаешь, люди знают, что они – живые?» Действительно, очень немногие это знают так, как узнал Дуг.

        И многими другими светлыми, как летний день, открытиями одаривает нас писатель. Это только ему по плечу поймать лето, каждый его день, в бутылку из – под кетчупа, зимнюю снежинку в спичечный коробок (и посадить в холодильник). Сами его новеллы – овеществленное желание поймать прекрасные мгновения жизни, счастье, все любимое и сохранить его между строк, обнять весь мир.

        У него дождевая вода «вобрала в каждую свою каплю, впитала в себя восточный ветер, и западный, и северный, и южный…» И неудивительно, что эта вода касается не только губ, но и сердца.

        Дугласа, опечаленного открытиями жизни, вдруг переставшей быть незыблемой (друзья уходят, умирают…), ставят на ноги не таблетки, а бутылка, в которой собраны «зеленые сумерки из снежной Арктики…, смешанные с дыханьем ветра». Каждая вещь у него наполнена чудесными ароматами и воспоминаниями: даже кожаные ботинки «отяжелели от забытых дождей и растаявших снегов», а новые теннисные туфли наделены волшебством, словно сказочные сапоги – скороходы (жаль, что к концу лета их волшебство улетучивается).

        Да, он – первопроходец, но он находит россыпи сокровищ там, где мы привыкли видеть лишь груды мусора, обыденность. «Постригать траву и выпалывать сорняки – тоже одна из радостей жизни, сынок…» Его люди умеют радоваться жизни, солнечному свету жужжанью газонокосилки, из них не вытравлено чувство родства со всеми людьми. Его мир – родной и незыблемый, прекрасный.

        Будучи сам счастливым в браке, Брэдбери считает себя обязанным воспеть домашний очаг, простое человеческое счастье. Самые мудрые и талантливые люди у него – те, которые просто живут и дарят радость, а не те, которые что – то изобретают и ходят со словарями. Лина Ауфман говорит о них: «есть люди – все им надо знать: как устроен мир, как то, как се да как это… задумается такой – и падает с трапеции в цирке либо задохнется, потому что ему приспичило понять, как у него в горле мускулы работают». Негоже, говорит она, человеку соваться в те дела, которые по плечу лишь Господу Богу. Эта реплика подводит черту под неудачной попыткой Лео Ауфман построить Машину счастья, дарившую лишь иллюзии, после чего жизнь казалась серой и пресной: «Машина готова, но стали мы счастливее?» Лина имеет право судить, потому что она смогла наладить ход настоящей (по мнению автора) Машины счастья – семьи.

        «В столовой за маленьким столиком Саул и Маршалл играли в шахматы. Ребекка накрывала стол к ужину. Ноэми вырезала из бумаги платья для своих кукол. Рут рисовала акварелью. Джозефф пускал по рельсам заводной паровоз. Дверь в кухню была открыта: там, в облаке пара, Лина Ауфман вынимала из духовки дымящуюся кастрюлю с жарким. Все руки, все лица жили и двигались… кто – то звонко распевал песню. Пахло свежим хлебом, и ясно было, что это – самый настоящий хлеб, который сейчас намажу настоящим маслом. Тут было все, что надо, и все это – живое, неподдельное <…> он следил, как движутся, цепляются друг за друга, останавливаются и вновь уверенно и ровно вертятся все винтики и колесики его домашнего очага».

- Машина счастья, - сказал он. – Машина счастья».

        Какая поэзия, оказывается, может скрываться в процессе выбивания ковров – у Брэдбери это – целое действо, в котором участвует вся семья. Самое главное – здесь каждый любит то, что делает. Это девиз семьи Сполдингов, это credo самого писателя.

- Дуглас, прошептала она, - Никогда не позволяй никого крыть крышу, если это не доставляет ему удовольствия.

- Хорошо, бабушка.

- Как придет апрель, оглянись вокруг и спроси: «Кто хочет чинит крышу?» И если кто – нибудь обрадуется, заулыбается, он – то тебе и нужен».

        Вообще у Брэдбери вырисовывается целая галерея женщин – хранительниц домашнего очага, и все они созданы с такой трогательной любовью, что даже читателю становятся родными. Это и Лина Ауфман, и бабушка, и прабабушка Дугласа Сполдинга. Слова, сказанные про бабушку, относятся ко всем этим женщинам, «у кого в руках всегда увидишь метлу, или пыльную тряпку, или мочалку, или поварешку. Утром она, что -то мурлыча, срезала с пирога подгоревшую корочку, днем ставила пироги в духовку, а в сумерки вынимала их. Когда она несла в буфет фарфоровые чашки, они звенели, точно колокольчики. Она неутомимо сновала по комнатам, словно пылесос, выискивая малейшие пылинки, наводя везде чистоту и порядок».

        Они окружены каким -то волшебным ореолом в глазах писателя, наделены чудесной врачующей силой: «Дважды в день она обходила весь сад с лопаткой в руках – и всюду, где она проходила, тотчас распрямлялись и вспыхивали ярче трепетные огоньки цветов. Спала она спокойным сном… А проснувшись, легко касалась людей и поправляли их, как покосившиеся картины <…> Неугомонные руки ее не знали устали – весь день они утоляли чью – то боль, что- то разглаживали, что – то придерживали, кидали бейсбольные мячи, размахивали яркими крокетными молотками, сажали семена в черную землю, укрывали то яблоки, запеченные в тесте, то жаркое, то детей, разметавшихся во сне».

        И, продолжая свою непримиримую войну со смертью, писатель утверждает, что те, которые так нужны близким, не имеют права, не могу умереть. Они продолжают жить, но как? Вот что говорит мудрая бабушка горюющему у ее постели внуку: «Ты когда – нибудь видел, чтобы змея старалась сохранить старую кожу? А ведь в этой кровати сейчас только и оставалось, что обрезки ногтей, да старая, облезлая кожа. Стоит один лишь разок вздохнуть поглубже – и я рассыплюсь в прах. Главное – не тая, что тут лежит, а та, что сидит на краю кровати и смотрит на меня, и та, что сейчас внизу готовит ужин, и то, что возится в гараже с машиной или читает книгу в библиотеке. Все это – частицы меня, они -то и есть самые главные. И я сегодня вовсе не умираю. Никто не умирает, если у него есть дети и внуки».

Анна Боедова