Мини-сочинения к вариантам 7, 9, 10 ОГЭ 2024. Литература, 30 вариантов, под ред. Л. В. Новиковой
материал для подготовки к егэ (гиа) по литературе (8, 9 класс)

ОГЭ 2024. Литература. Типовые экзаменационные варианты. 30 вариантов. Под ред. Л. В. Новиковой.

Вариант 7.

На другой день Червяков надел новый вицмундир, постригся и пошел к Бризжалову объяснить... Войдя в приемную генерала, он увидел там много просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал прием прошений. Опросив несколько просителей, генерал поднял глаза и на Червякова.

— Вчера в «Аркадии», ежели припомните, ваше — ство, — начал докладывать экзекутор, — я чихнул-с и... нечаянно обрызгал... Изв...

— Какие пустяки... Бог знает что! Вам что угодно? — обратился генерал к следующему просителю.

«Говорить не хочет! — подумал Червяков, бледнея. — Сердится, значит... Нет, этого нельзя так оставить... Я ему объясню...»

Когда генерал кончил беседу с последним просителем и направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул за ним и забормотал:

— Ваше — ство! Ежели я осмеливаюсь беспокоить ваше — ство, то именно из чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами изволите знать-с!

Генерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой.

— Да вы просто смеетесь, милостисдарь! — сказал он, скрываясь за дверью.

«Какие же тут насмешки? — подумал Червяков. — Вовсе тут нет никаких насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так, не стану же я больше извиняться перед этим фанфароном! Чёрт с ним! Напишу ему письмо, а ходить не стану! Ей-богу, не стану!»

Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал. Думал, думал, и никак не выдумал этого письма. Пришлось на другой день идти самому объяснять.

— Я вчера приходил беспокоить ваше — ство, — забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, — не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с..., а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам... не будет...

— Пошел вон!! — гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.

— Что-с? — спросил шёпотом Червяков, млея от ужаса.

— Пошел вон!! — повторил генерал, затопав ногами.

В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся... Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и... помер.

Задание 1.1.  Каково авторское отношение к Червякову?

      А. П. Чехов нигде не даёт прямую характеристику  своему герою, но некоторые художественные детали подсказывают нам, как автор относится к Ивану Дмитричу.

      Не случайно писатель выбрал такую говорящую фамилию. Червяков извивается, как червяк, перед генералом, который уже забыл об инциденте в театре. «Тот, кто становится, – говорит Иммануил Кант, – пресмыкающимся червем, может ли затем жаловаться, что его раздавили?»  Правда, не Бризжалов виновен в смерти маленького чиновника, а прежде всего сам экзекутор. Это слово имеет два значения. Для читателя важно второе – «тот, кто совершает экзекуцию, то есть наказание, казнь». Пресмыкаясь перед важным чиновником, Червяков сам себя высек. Вот почему Чехов употребляет оксюморон  «млея от ужаса».

      Человек должен оставаться в любых условиях человеком, а не превращаться в червя или зверя.  Для автора маленький чиновник – настоящая дичь, то есть «нелепость, вздор, чепуха». Червяков делает всё наоборот, об этом говорит и палиндром-оборотень  Червяков Иван Дмитрич. Читаем справа налево подчёркнутые буквы, и получается ДИЧЬ.

Задание 2.1. Выберите другой фрагмент рассказа «Смерть чиновника». Какие черты характера Червякова проявились в выбранном фрагменте?

      В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские колокола». Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства. Но вдруг... В рассказах часто встречается это «но вдруг». Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось... он отвел от глаз бинокль, нагнулся и.. апчхи!!! Чихнул, как видите. Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже и тайные советники. Все чихают. Червяков нисколько не сконфузился, утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем? Но тут уж пришлось сконфузиться. Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и шею перчаткой и бормотал что-то. В старичке Червяков узнал статского генерала Бризжалова, служащего по ведомству путей сообщения.

«Я его обрызгал! — подумал Червяков. — Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо».

Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал генералу на ухо:

— Извините, ваше — ство, я вас обрызгал... я нечаянно...

— Ничего, ничего...

— Ради бога, извините. Я ведь... я не желал!

— Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!

Червяков сконфузился, глупо улыбнулся и начал глядеть на сцену. Глядел он, но уж блаженства больше не чувствовал. Его начало помучивать беспокойство. В антракте он подошел к Бризжалову, походил возле него и, поборовши робость, пробормотал:

— Я вас обрызгал, ваше — ство... Простите... Я ведь... не то чтобы...

— Ах, полноте... Я уж забыл, а вы всё о том же! — сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой.

«Забыл, а у самого ехидство в глазах, — подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала. — И говорить не хочет. Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал... что это закон природы, а то подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!..»

Придя домой, Червяков рассказал жене о своем невежестве. Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она только испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов «чужой», успокоилась.

— А все-таки ты сходи, извинись, — сказала она. — Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь!

— То-то вот и есть! Я извинялся, да он как-то странно... Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать.

      Понимает ли Червяков оперу «Корневильские колокола» как музыкальное произведение? Едва ли. Тем не менее «он глядел и чувствовал себя на верху блаженства». От чего же тогда экзекутор испытывал блаженство? Надо полагать, он получал удовольствие, когда рассматривал в бинокль поющих девушек-служанок, кокетливо демонстрировавших со всех сторон свои прелести. Этот эпизод характеризует Червякова как сладострастного человека.

      Он чихнул и обрызгал впереди сидящего зрителя, но «нисколько не сконфузился». Обычно чихающие люди успевают закрыться платочком или хотя бы ладонями. А Червяков этого не сделал. Значит, он показан автором как невежливый, неаккуратный человек, заботящийся только о своих удобствах.

Задание 3.1. В чём заключается аллегорический смысл басни «Осёл и Соловей»?

Иносказательный смысл басни заключается в том, что, изображая Осла и Соловья, автор имеет в виду людей, похожих на них. Обладая властью и богатством, невежды часто учат профессионалов-бессребреников, как нужно делать то-то и то-то. Дилетант не может судить профессионала, потому что специалист  разбирается в своём деле лучше, чем любитель-недоучка. «Избави, Бог, и нас от этаких судей», – подытоживает автор, а через несколько лет А. С. Грибоедов, продолжая мысли Крылова, устами Чацкого возмущённо спросит: "А судьи кто?"

Задание 4. Сопоставьте басню И. А. Крылова "Осёл и Соловей" с приведённым ниже стихотворением А. С. Пушкина "Поэт и толпа". Какая проблематика объединяет оба произведения?

ОСЕЛ И СОЛОВЕЙ

Осел увидел Соловья

И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!

Ты, сказывают, петь великий мастерище:

Хотел бы очень я

Сам посудить, твое услышав пенье,

Велико ль подлинно твое уменье?»

Тут Соловей являть свое искусство стал:

Защелкал, засвистал

На тысячу ладов, тянул, переливался;

То нежно он ослабевал

И томной вдалеке свирелью отдавался,

То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.

Внимало всё тогда

Любимцу и певцу Авроры;

Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,

И прилегли стада.

Чуть-чуть дыша, пастух им любовался

И только иногда,

Внимая Соловью, пастушке улыбался.

Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом,

«Изрядно», говорит: «сказать неложно,

Тебя без скуки слушать можно;

А жаль, что незнаком

Ты с нашим петухом:

Еще б ты боле навострился,

Когда бы у него немножко поучился».

Услыша суд такой, мой бедный Соловей

Вспорхнул и — полетел за тридевять полей.

Избави, бог, и нас от этаких судей.

ПОЭТ И ТОЛПА

                                         Procul este, profani1.  

Поэт по лире вдохновенной

Рукой рассеянной бряцал.

Он пел — а хладный и надменный

Кругом народ непосвященный

Ему бессмысленно внимал.

И толковала чернь тупая:

«Зачем так звучно он поет?

Напрасно ухо поражая,

К какой он цели нас ведет?

О чем бренчит? чему нас учит?

Зачем сердца волнует, мучит,

Как своенравный чародей?

Как ветер, песнь его свободна,

Зато как ветер и бесплодна:

Какая польза нам от ней?»

                   Поэт.

Молчи, бессмысленный народ,

Поденщик, раб нужды, забот!

Несносен мне твой ропот дерзкий,

Ты червь земли, не сын небес;

Тебе бы пользы всё — на вес

Кумир ты ценишь Бельведерский.

Ты пользы, пользы в нем не зришь.

Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?

Печной горшок тебе дороже:

Ты пищу в нем себе варишь.

                    Чернь.

Нет, если ты небес избранник,

Свой дар, божественный посланник,

Во благо нам употребляй:

Сердца собратьев исправляй.

Мы малодушны, мы коварны,

Бесстыдны, злы, неблагодарны;

Мы сердцем хладные скопцы,

Клеветники, рабы, глупцы;

Гнездятся клубом в нас пороки.

Ты можешь, ближнего любя,

Давать нам смелые уроки,

А мы послушаем тебя.

                  Поэт.

Подите прочь — какое дело

Поэту мирному до вас!

В разврате каменейте смело,

Не оживит вас лиры глас!

Душе противны вы, как гробы.

Для вашей глупости и злобы

Имели вы до сей поры

Бичи, темницы, топоры; —

Довольно с вас, рабов безумных!

Во градах ваших с улиц шумных

Сметают сор, — полезный труд! —

Но, позабыв свое служенье,

Алтарь и жертвоприношенье,

Жрецы ль у вас метлу берут?

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

1Прочь, непосвященные (лат.)

      В басне И. А. Крылова "Осёл и Соловей" и в стихотворении А. С. Пушкина "Поэт и толпа" затронуты различные проблемы. Это и проблема нравственного выбора, и проблема толкования понятия "красота". Но оба произведения объединяет прежде всего проблема восприятия искусства. Люди воспринимают его по-разному: одни ищут в искусстве полезное для тела (таков, например, Червяков), другие – полезное для души (таков пушкинский поэт). Тупые люди-ослы не хотят "волновать и мучить свои сердца", поэтому чернь не видит пользы в песне поэта. Люди из толпы требуют, чтобы поэт, если он "небес избранник", "исправлял сердца "неблагодарных собратьев". А где же желание "клеветников, рабов, глупцов" встать на истинный путь, на путь очищения? У черни этого нет и не будет. Человек рождён "не для корысти, а для вдохновенья и молитв".

      Оба произведения косвенно, через образы и иносказание призывают нас "не довольствоваться печным горшком", а стремиться к тому, чтобы стать "сыновьями небес".

ОГЭ 2024. Литература. Типовые экзаменационные варианты. 30 вариантов. Под ред. Л. В. Новиковой.

Вариант 9.

Задание 1.1.  Каким человеком предстаёт отец Вареньки в приведённом фрагменте?

— Красавец так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны, Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты — знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцевал до упаду — танцевал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов — я до сих пор не могу простить это ему — пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцевал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины, и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться.

— Да. Так вот танцевал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали все тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы.

— Так после ужина кадриль моя? — сказал я ей, отводя ее к месту.

— Разумеется, если меня не увезут, — сказала она, улыбаясь.

— Я не дам, — сказал я.

— Дайте же веер, — сказала она.

— Жалко отдавать, — сказал я, подавая ей белый дешевенький веер.

— Так вот вам, чтоб вы не жалели, — сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне.

Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее.

— Смотрите, папа просят танцевать, — сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами.

— Варенька, подите сюда, — услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами.

Варенька подошла к двери, и я за ней.

— Уговорите, ma chère 3, отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, — обратилась хозяйка к полковнику.

Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми à la Nicolas I 4 подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки.

Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.

Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», — думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер.

— Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею.

Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство.

Отец Вареньки, «красивый, статный, высокий» полковник «с сильными плечами и длинными, стройными ногами» представлен хорошим танцором. Он искренно любит свою дочь, заботится о ней. Рассказчик обратил внимание на его старомодные сапоги. Отец не покупает модных сапог, чтобы «вывозить и одевать любимую дочь». Значит, Пётр Владиславович небогатый, но честный человек, стремящийся делать всё «по закону».

2.1. Выберите другой фрагмент произведения, в котором раскрывается характер рассказчика. Анализируя выбранный фрагмент, охарактеризуйте особенности натуры Ивана Васильевича.

После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья.

Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда говорит: «Гордость? да?» — и радостно подает мне руку или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве.

Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал. Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, но я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу.

С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел, уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города, подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом — девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы, и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, — все было мне особенно мило и значительно.

Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня все время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка.

«Что это такое?» — подумал я и по проезженной посередине поля скользкой дороге пошел по направлению звуков. Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей. Очевидно, солдаты. «Верно, ученье», — подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел ближе. Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию.

— Что это они делают? — спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною.

— Татарина гоняют за побег, — сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов.

Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад — и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед — и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами.

При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле, и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека.

— О Господи, — проговорил подле меня кузнец.

Шествие стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат.

— Я тебе помажу, — услыхал я его гневный голос. — Будешь мазать? Будешь?

И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина.

— Подать свежих шпицрутенов! — крикнул он, оглядываясь, и увидел меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидел опять все и вскочил.

«Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян.

Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было — дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», — думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился.

— Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, — сказал один из нас. — Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было.

— Ну, это уж совсем глупости, — с искренней досадой сказал Иван Васильевич.

— Ну, а любовь что? — спросили мы.

— Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите... — закончил он.

Иван Васильевич «обнимал в то время весь мир своей любовью», но всё изменилось, после того как он оказался невольным свидетелем страшной казни. Били шпицрутенами солдата за побег. И руководил этим наказанием отец Вареньки. Делая всё «по закону», полковник бьёт по лицу «малорослого» солдата только «за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина».

      А при чём тут Варенька? Она ведь не отвечает за отца. Почему же тогда Иван Васильевич охладел к ней? Наверное, он сердцем понял, что дочь не только внешне, но и внутренне похожа на отца. Не зря говорят, что яблоко от яблони недалеко падает.

      Душа рассказчика не воспринимает двуличие и жестокость. Он оберегает свой чистый внутренний мир, совершая лишь хорошие поступки.

3.1. Как в стихотворении «Корова» взаимосвязаны мир природы и мир людей?

Сергей Есенин

КОРОВА

Дряхлая, выпали зубы,

Свиток годов на рогах.

Бил ее выгонщик грубый

На перегонных полях.

Сердце неласково к шуму,

Мыши скребут в уголке.

Думает грустную думу

О белоногом телке.

Не дали матери сына,

Первая радость не впрок.

И на колу под осиной

Шкуру трепал ветерок.

Скоро на гречневом свее,

С той же сыновней судьбой,

Свяжут ей петлю на шее

И поведут на убой.

Жалобно, грустно и тоще

В землю вопьются рога...

Снится ей белая роща

И травяные луга.

[1915]  

       Мир природы – это прежде всего «белоногий телок», «мыши», «земля», «осина», «ветерок», «гречневый свей», «перегонные поля», «белая роща и травяные луга». Мир людей представляет только «выгонщик грубый», однако в символическом образе коровы мы можем усмотреть и судьбу человека.

      Безрадостная жизнь коровы во многом похожа на жизнь бедных людей. Недаром автор, употребляя слова «сын», «сыновний», очеловечивает судьбу коровы и телёнка. Дряхлой корове с выпавшими зубами снятся «белая роща и травяные луга». Не так ли и мы часто мечтаем о призрачном счастье, о лучшей жизни на грешной земле.

4. Сравните стихотворение С. А. Есенина «Корова» с приведённым ниже стихотворением В. В. Маяковского «Хорошее отношение к лошадям».

Владимир Маяковский

ХОРОШЕЕ ОТНОШЕНИЕ К ЛОШАДЯМ

Били копыта. Пели будто:

— Гриб.

Грабь.

Гроб.

Груб. —

Ветром опита,

льдом обута,

улица скользила.

Лошадь на круп

грохнулась,

и сразу

за зевакой зевака,

штаны пришедшие Кузнецким клёшить,

сгрудились,

смех зазвенел и зазвякал:

— Лошадь упала! —

— Упала лошадь! —

Смеялся Кузнецкий.

Лишь один я

голос свой не вмешивал в вой ему.

Подошел

и вижу

глаза лошадиные...

Улица опрокинулась,

течет по-своему...

Подошел и вижу —

за каплищей каплища

по морде катится,

прячется в ше́рсти...

И какая-то общая

звериная тоска

плеща вылилась из меня

и расплылась в шелесте.

«Лошадь, не надо.

Лошадь, слушайте —

чего вы думаете, что вы их плоше?

Деточка,

все мы немножко лошади,

каждый из нас по-своему лошадь».

Может быть

— старая —

и не нуждалась в няньке,

может быть, и мысль ей моя казалась пошла́,

только

лошадь

рванулась,

встала на́ ноги,

ржанула

и пошла.

Хвостом помахивала.

Рыжий ребенок.

Пришла веселая,

стала в стойло.

И все ей казалось —

она жеребенок,

и стоило жить,

и работать стоило.

[1918]

      В обоих стихотворениях речь идёт о домашних животных. С. А. Есенин пишет о корове, а В. В. Маяковский – о лошади. Домашних животных невозможно представить без людей, которые по-разному относятся к ним. Корову «бьёт грубый выгонщик». У неё отняли телёнка и пустили на мясо. Скоро и её «поведут на убой».

      Лошадь представлена в неестественной для неё среде – на московском Кузнецком мосту. Поскользнувшись на льду, неподкованная лошадь упала, Тут же появились зеваки и стали смеяться, что не делает им чести.

      Лирический герой стихотворения Маяковского выступает от первого лица. Он действующий герой произведения и противопоставлен людям, которые смеются над лошадью. Лирический герой, в отличие от зевак, подошёл к упавшему животному, пожалел его и заговорил, успокаивая его и утверждая, что лошадь «не плоше» этих зубоскалов. Ласковое слово и кошке приятно. Лошадь поднялась, повеселела, и ей уже хотелось жить и работать.

      В стихотворении «Корова» присутствует невидимый лирический герой, очень похожий на автора. Произведение написано таким образом, что вызывает у читателя чувство жалости к корове.

      Таким образом, лирических героев этих произведений сближает гуманное отношение к животным, а значит, и к людям.

ОГЭ 2024. Литература. Типовые экзаменационные варианты. 30 вариантов. Под ред. Л. В. Новиковой.

Вариант 10.

1.1. В чём состоит сходство характеров и жизненных принципов героев, участвующих  в диалоге?

      В приведённом фрагменте представлены г-жа Простакова, Простаков и Скотинин. Они бесчеловечны и жестоки по отношению к крепостным. Так, потерпев убытки, Скотинин «сдирает их со своих же крестьян». Простаковы «отобрали всё у крестьян» и считают бедой то, что больше не могут содрать. С этой же целью супруги «надзирают над имением Софьюшки».

      Кроме наживы, их мало что интересует. Они недалеко ушли от животных, поэтому Скотинин , например, обожает свиней и чувствует себя среди них своим.

2.1. Выберите другой фрагмент комедии с участием г-жи Простаковой и покажите, какие особенности её характера проявились в выбранном фрагменте.

      В явлении IV первого действия автор нас знакомит с другой особенностью характера г-жи Простаковой – властностью. Она держит своего мужа в ежовых рукавицах, даже поколачивает его.  Её властолюбие проявляется и в отношении к портному Тришке, которого она готова наказать только за то, что сшитый им кафтан показался ей узким. В этом же фрагменте героиня показана как любящая мать. Но это слепая материнская любовь. Её сын Митрофан занимается обжорством, но вместо того чтобы ограничить сына в еде, мать поощряет его чревоугодие.

3.1. Почему «мирные народы» сравниваются со стадами?

      Лирический герой, очень похожий на автора, от первого лица рассказывает, что он, «свободы сеятель», бросал в бразды живительное семя, но всё было напрасно: народ не впитывал в себя свободы, он не боролся за неё и продолжал терпеть социальную несправедливость.

      Вот почему огорчённый поэт сравнивает мирные народы со стадами. Приручённым животным не нужны «дары свободы», поэтому их «должно резать или стричь».

4. Сопоставьте  стихотворения А. С. Пушкина «Свободы сеятель пустынный…» и Н. А. Некрасова «Сеятелям». Какие образные и смысловые связи существуют между этими стихотворениями?

      Лирический герой пушкинского произведения, будучи сеятелем, разочаровался в своей работе. Он «потерял только время, благие мысли и труды». А лирический герой Некрасова, тоже во многом похожий на автора, обращается к «сеятелю знанья на ниву народную».

      Несмотря на то что «труд награждается всходами хилыми» и «доброго мало зерна», сеятели должны продолжать «сеять разумное, доброе, вечное». В отличие от Пушкина Некрасов верит, что семена со временем дадут хорошие всходы. Народ обретёт свободу и отблагодарит сеятелей.

Сергиев Посад

03.03.2024