Литературно-музыкальная композиция "У войны не женское лицо"
материал (10, 11 класс) по теме

 У войны не женское лицо.

1).Альбионни “Адажио»

Чтец: (голос за кадром)

В мир приходит женщина,
Чтоб свечу зажечь.

В мир приходит женщина,
Чтоб очаг беречь.
В мир приходит женщина.
Чтоб любимой быть.
В мир приходит женщина,
Чтоб детей родить.
В мир приходит женщина,
Чтоб цветком цвести.
В мир приходит женщина,
Чтобы мир спасти.

1 вед.: Все, что мы знаем о женщине, лучше всего воплощается в слово «милосердие». Есть и другие    слова – сестра, жена, друг и самое высокое – мать. Женщина дает жизнь, женщина оберегает жизнь, женщина и жизнь – синонимы.

2 вед.: На самой страшной войне ХХ века женщине пришлось стать солдатом. Она не только спасала, перевязывала раненых, а и стреляла из «снайперки», бомбила, подрывала мосты. Женщина убивала. Она убивала врага, обрушившегося с невиданной жестокостью на ее землю, на ее дом, на ее детей.

1 вед.: «Когда бы мы ни родились, но мы все родились в сорок первом», - скажет одна из героинь. И сегодня героини сами будут рассказывать о себе, о «своей» войне.

2 вед.: И это будут рассказы не знаменитых снайперов и не прославленных летчиц или партизанок, о них уже немало написано. Это рассказы обыкновенных военных девушек, каких было много. Именно в их сознании хранится то, что мы высоко именуем – народной памятью.

1 вед.: Собранные вместе,  рассказы женщин рисуют облик войны, у которой совсем не женское лицо. Они звучат, как свидетельства – обвинение фашизму вчерашнему, фашизму сегодняшнему, фашизму будущему. Фашизм обвиняют матери, сестры, жены. Фашизм обвиняет женщина.

2 вед.: Так какие же они были, девочки сорок первого, как уходили на фронт? Пройдем их путь вместе с ними.

Сценка «Утро после выпускного».

2). Пение птиц.

          3). Сирена.

      4). Голос Левитана.

              5). «Священная война».

          1 чтец: Я ушла из детства в грязную теплушку,

                         В эшелон пехоты, в санитарный взвод.

                         Дальние разрывы слушал и не слушал

                         Ко всему привыкший сорок первый год.

                         Я пришла из школы в блиндажи серые,

                         От Прекрасной Дамы в «мать и перемать».

                         Потому что имя ближе, чем Россия,

                         Не могла сыскать.

1 вед.: Из письма Ксении Сергеевны Осадчей.

6). Шостакович «Нашествие»

Ксения Сергеевна Осадчая. 9 июня 41-го года мне исполнилось 18 лет, а меньше чем через две недели началась эта проклятая война.

   В сорок втором добровольно пошла в эвакосортировочный госпиталь три тысячи двести первый. Это был очень большой фронтовой госпиталь. Бои шли очень ожесточенные, раненых было много. Меня поставили на раздачу питания – эта должность круглосуточная, уже утро и надо подавать завтрак, а мы еще раздаем ужин.

   30 мая 43-го года ровно в час дня был массированный налет на Краснодар. Я выскочила из здания. Две бомбы угодили в сарай, где хранились боеприпасы. Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стенке. Потеряла сознание…

   Когда пришла в себя, было шесть часов вечера. Пошевелила головой, руками – вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. Старшая сестра сначала не узнала меня, спросила: «Кто вы? Откуда?» Потом узнала и говорит: «Где тебя так долго носило, Ксения? Раненые голодные, а тебя нет». Быстро перевязали голову, руку выше локтя, и я пошла получать ужин. Еще дала кровь тяжелораненым.

   Двадцать месяцев меня никто не подменял. Левая нога, опухшая до колена, забинтована, руку прооперировали, тоже забинтована, голова забинтована. В школьные годы я сдавала нормы ГТО, но нет еще спортсмена в мире, который бы в таком состоянии проскакал двадцать месяцев круглосуточно. Я проскакала и перенесла все…

   Все у нас сейчас восстановлено, а я изнываю от болей, у меня и сейчас не женское лицо. Я не могу улыбаться, я ежедневно в стоне. За войну я так изменилась, что, когда приехала домой, мама меня не узнала. Я подошла к двери, постучала, вошла и говорю:

- Пустите переночевать.

   Мама растапливала печь, а два моих братика сидели на куче соломы, голые, нечего было одеть. Мама меня не узнала и отвечает:

- Пройдите дальше. Видите, как мы живем? У нас и так столько ехало.

   Подхожу ближе к маме, наклоняюсь, обнимаю ее и произношу:

- Мама-мамочка!

  Тогда они все на меня как набросятся, как заревут…

  Я прошла тяжелый путь. На сегодняшний день нет еще книг и фильмов, чтобы сравнить с тем, что я пережила.

2 вед.: Вспоминает подпольщица Мария Тимофеевна Савицкая-Радюкевич из города Слуцка.

 7). Бах «Токката и фуга»

Мария Тимофеевна Савицкая-Радюкевич. Немцы въехали в деревню на мотоциклах. Я     глядела на них во все глаза: ни были молодые, веселые, все время смеялись. Они хохотали! Сердце останавливалось, что они здесь, на твоей земле, и еще смеются.

   Я только мечтала, чтобы я отомстила, чтобы я погибла. Готова была все сделать ради своей Родины.

   У меня был маленький ребенок – девочка. Ее я родила в 43-м. На болоте родила в стогу сена. Пеленочки на себе сушила, положу за пазуху, согрею и опять пеленаю. Вокруг все горело, жгли деревни вместе с людьми.

   Я сама огарки собирала, собирала подруге семью. Косточки находили, и где остался кусочек одежды, хоть окраечек какой, узнавали, кто это. Подняла я один кусочек, она говорит: «Мамина кофта». И узнала…Кто в простынку, кто в наволочку косточки собирал. Что у кого было чистое, и в могилу общую клали. Только косточки белые…

   После этого, на какое бы задание меня ни посылали, я шла. Я хотела, как можно больше помощи оказать. Ничего не жалела.

   Ребенок у меня был маленький, три месяца, я с ним на задание ходила. Комиссар меня отправлял, а сам плакал: «Душа болит». Медикаменты из города приносила, бинт, сыворотку…Между ручек и ножек положу, пеленочками перевяжу и несу. В лесу раненые умирают. Надо идти. Никто не пройдет, одна я проходила.

   Теперь так рассказать трудно... Чтобы была температура, ребёночек плакал, солью его натирала. Он тогда красный весь, по нём сыпь. Подхожу к посту: «Тиф, пан, тиф…». Они кричат, чтобы уходила.

   А дитятко маленькое. С 3-х месяцев я с ним ходила на задание… Ещё грудью кормила.

   Как пройдём посты, войду в лес, плачу-плачу. Кричу. Так дитятко жалко. А через день-два опять иду. Надо.

1 вед.: Как найти слова, чтобы это  назвать? Толстой называл это скрытой теплотой патриотизма. Они говорят о себе проще: «Нас воспитали, это Родина и мы – это одно и то же». А нам это надо понять, нам в этом надо разобраться, потому что мы их внуки.

8).Шопен, «Вальс до диез минор».

2 чтец: Не знаю, где я нежности училась,-

          Об этом не расспрашивай меня.

          Растут в степи солдатские могилы,

          Идет в шинели молодость моя.

          В моих глазах – обугленные трубы.

          Пожары полыхают на Руси.

          И снова нецелованные губы

          Израненный парнишка закусил.

          Нет, мы с тобой узнали не из сводки

          Большого отступления страду.

          Опять в огонь рванулись самоходки,

          Я на броню вскочила на ходу.

          А вечером над братскою могилой

          С опущенной стояла головой…

          Не знаю, где я нежности училась,-

          Быть может, на дороге фронтовой.

9)Песня «Фронтовой вальс»

2 вед.: Вспоминает Ольга Яковлевна Омельченко, санинструктор стрелковой роты.

10)Бетховен «Симфония №5, ч.1»

Ольга Яковлевна Омельченко. Мать хотела, чтобы я эвакуировалась вместе с ней, она знала, что я рвусь, на фронт, и привязала меня к подводе, на которой лежали наши вещи. Но я тихонько отвязалась и ушла, так эта веревка на руке у меня и осталась. Долго меня мотало по разным местам, и, наконец, я попала в город Тамбов, устроилась в госпиталь. Но решила всеми силами уйти на фронт и отомстить. Но на фронт уйти не так просто. Три рапорта написала начальнику госпиталя, а на четвертый раз пришла к нему и говорю:

- Если вы меня не отпустите на фронт, то я убегу.

- Ну, хорошо. Я дам тебе направление, раз ты такая упрямая.

   Бои тяжелые. В рукопашной была…Это ужас. Человек таким делается…это не для человека,..бьют, колют штыком в живот, в глаз, душат за горло друг друга. Вой стоит, крик, стон…Я это все пережила, все знаю.

   Никому не поверю, если скажет, что страшно не было. Вот немцы поднялись и идут, еще пять-десять минут – и атака. Тебя начинает трясти…Но это до первого выстрела. А как услышишь команду, уже ничего не помнишь, вместе со всеми поднимаешься и бежишь.

   Страшно ли было умереть? Конечно, страшно. Но мы и другое понимали, что умереть в такое время – тоже история. Вот у меня такие чувства были. Я до сих пор не верю, что живая осталась. Глаза закрою – все снова перед собой вижу. Снаряд попал в склад с боеприпасами, вспыхнул огонь. Солдат стоял рядом, охранял, его опалило. Уже это был не человек, а черный кусок мяса. Он только подскакивает, а все смотрят из окопчиков, и никто ничего, все растерялись. Схватила я простыню, подбежала, накрыла этого солдата и сразу легла на него. Он вот так покидался, пока разорвалось сердце, и затих…

   Разнервничалась, в крови вся. Кто-то из старых солдат подошел, обнял, слышу – говорит: «Кончится война, и, если она останется жива, с нее человека все равно уже не будет, ей теперь все ».

А тут снова бой начался. И я в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, и у него рука совсем перебитая. Ему ж нужно срочно отрезать руку и перевязать, иначе перевязку не сделать. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала…

   Я теперь вспоминаю все, и мне кажется, что это была не я, а какая-то другая девчонка.

11).Песня «Милый, если б не было войны»

1 вед.: Это будет рассказ о любви. О чувстве, которого не должно было быть в ужасе того, что называется войной, считают одни, и которого не могло не быть, говорят другие, ибо война – это тоже годы человеческой жизни. Война могла убить одного из любящих, но она не могла убить любовь, желание любить и быть любимым. 

2 вед.: Рассказывает Любовь Фоминична Федосенко, рядовая, санитарка.

12). Бетховен «Лунная соната»

   Училась я в Москве, в спецшколе. Муж воевал на фронте. Как только кончили учёбу, посадили нас на машины и повезли к линии фронта. Находясь в тылу, я получила письмо от мужа. Это было столько радости, так неожиданно, два года я о нём ничего не знала. Тогда я пишу письмо в ЦК. Я написала, что всё буду делать, только чтобы мы с мужем были вместе. Я узнала по номеру почты, где мой муж воюет, и еду к нему. Приезжаю сначала в обком партии, показываю адрес мужа, документы, что жена. Мне отвечают, что это невозможно, он на самой передовой, что отправляйтесь назад. Пошла к военному коменданту. Сижу и плачу. Тогда он сжалился, дал мне пропуск.

   Приезжаю в часть, а там все удивляются, все кругом военные.  «А вы кто?» - спрашивают. Я не могу сказать – жена. Ну, как такое скажешь, кругом бомбы рвутся,… Я говорю – сестра. И ему по связи сказали, что пришла сестра. Какая сестра? Говорят: «Рыжая?». А сестра у него чёрная. Ну, раз рыжая, он сразу догадался, какая сестра. Не знаю, как он там выполз, но Федосенко скоро появился, и мы там сделали встречу. Радости было…

Пробыла я у него один день, второй и говорю:

- Иди в штаб и докладывай. Я с тобой здесь останусь. Он пошел к начальству, а я не дышу: ну как скажут, чтобы в 24 часа ноги ее здесь не было? Это же фронт, это понятно…И вдруг вижу – идет в землянку начальство. Здороваются за руку все. Потом, конечно, сели мы в землянке, выпили все, и каждый сказал свое слово, что жена нашла мужа в траншее, это же настоящая жена. Они такие слова говорили, они все плакали. Я тот вечер всю жизнь помню.

Осталась я у них санитаркой. Ходила с ними в разведку…Муж был ранен, тяжело. Ранили разрывной пулей. Все разорвалось, и грязь, и земля – все туда.

  А мы шли из окружения. Вывозить раненых некуда. Когда прорвались, мужа эвакуировала до самого госпиталя. Пока я его довезла, было уже общее заражение крови. Это был Новый год. Он умирает.… А он был много раз награжден, я собрала все его ордена, положила возле него. Был как раз обход, а он спал. Врач говорит мне:

- А вы идите. Вам надо уйти отсюда. Он уже мертвый.

Я отвечаю:

- Тихо, он еще живой.

И не знаю, муж, наверное, чувствовал, что он умирает, потому что он взял меня и поцеловал. Вот как последний раз целуют.

- Любочка, так жалко, у всех Новый год, а мы с тобой тут…Но ты не жалей, у нас все еще будет…

И мне захотелось самой умереть…Но я носила под сердцем нашего ребенка, и только это меня удержало…Похоронила я мужа 1 января, а через тридцать восемь дней у меня родился Вася. Мужа звали Василий, сын у меня Василий Васильевич, и внук у меня Вася…Василек…

1 вед.: Вслед за Наполеоном Гитлер жаловался своим генералам: «Россия воюет не по правилам». «Не по правилам» - это сожженная пшеница, приготовленная к отправке в Германию, листовки в центре оккупированного города, ночные взрывы вражеских эшелонов.

2 вед.: Это сотни больших и малых подвигов известных и неизвестных героев подпольной партизанской войны. Это то, что Лев Толстой называл «дубиной народной войны». Вот, что помнят об этом женщины. Антонина Алексеевна Кондрашова, партизанка-разведчица Бытошской партизанской бригады.

13). Моцарт «Фантазия ре минор»

Антонина Алексеевна Кондрашова. Когда, выполнив одно задание, я не могла уже оставаться в поселке и ушла в отряд, мать забрали в СД. Ее там мучили, допрашивали, где дочь. Два года она была там. Два года фашисты ее вместе с другими нашими женщинами водили впереди себя, когда шли на операции: они боялись партизан и всегда гнали впереди местное население. В случае, если есть мины, эти люди будут взрываться. Два года они так водили и мою мать.

  Не раз было, что сидим в засаде и вдруг видим, идут женщины, а сзади фашисты. Подойдут ближе, и видишь, что там твоя мать. И самое страшное – это ожидать, что сейчас командир даст команду стрелять.

Дадут команду стрелять – стреляешь. А в голове одно – не упустить из виду мать – живая мама, не упала? Все разбегутся, попадают и не знаешь, убита мама или нет…И так до следующего раза…

  У меня до сих пор стоит в ушах крик ребенка, который летит в колодец. Слышали ли вы когда-нибудь такой крик? Вы не могли бы его слышать. Вы не могли бы его выдержать. Это не детский крик и не человеческий, а какой-то замогильный крик. И после этого, когда идешь на задание, душа одного просит: скорее убить их, как можно больше.

  Страшное, ненормальное творили они с людьми. Вам этого, может, не понять сегодня. Но вы бы то же самое чувствовали, если бы у вас на глазах посреди деревни разложили большой костер и бросили туда старую учительницу, которая вас когда-то учила. Или разрубили по частям молодого парня, пилой разрезали. А это все были свои люди, знакомые. И самое трудное – прийти в отряд и сказать: «Саша, Маша, твою мать или твоего отца расстреляли или сожгли». Это было самое страшное…

  Перед самым отходом, это уже в 43-м году, гитлеровцы расстреляли мою мать. Я места себе не находила – я должна была ее найти…А их расстреляли и могилу заутюжили машинами. Мне приблизительно показали, где, в каком месте она стояла, а я побежала, копала там, разворачивала трупы. Я узнала мать по колечку на руке…Как увидела ее, закричала, и ничего больше не помню…

Ночами я иногда лежу и думаю: мать погибла из-за меня. Нет, не из-за меня…Если бы я, боясь за своих близких, не пошла бороться, если бы не сделал то же самое и третий, четвертый, не было бы того, что есть сейчас.

1 вед.: О женщине-матери должен быть отдельный рассказ. Это не рассказ. Это – живое чувство, живая боль, особенно когда рассказывает сама мать. Рассказ Раисы Григорьевны Хасеневич, партизанки бригады «Народные мстители».

14. Чайковский «Сентиментальный вальс»

Раиса Григорьевна Хасеневич. Стали бомбить Минск. Я бегом в детский сад за сыном, а дочь у меня была за городом. Ей как раз исполнилось два годика, она была в яслях, а ясли выехали за город.

  Привела сына домой, попросила свекровь присмотреть, а сама пошла за девочкой. Пришла на то место, где должны быть ясли, никого там нет. Сказали, что не было машин, и дети с воспитательницами пошли в город пешком, это недалеко – километров 15-20. Но это же такие маленькие дети, от годика до двух…Я искала их две недели…Когда я зашла в дом и мне сказали, что это именно эти ясли, эти дети, я не поверила. Они лежали, как мертвые. Заведующая яслями совсем молодая женщина, стала седая. Они, оказывается, весь путь до города прошли пешком, их теряли по дороге, многие дети умирали.

   Хожу между ними и не узнаю свою дочь. Я нашла свою Эллочку по одному ботиночку…так бы я ее никогда не узнала…

   Как только представилась возможность, включилась в подпольную работу. Сына привела к свекрови. Она поставила такое условие: «Возьму внука, но чтобы ты больше в дом не приходила. Из-за тебя и нас убьют». А я с дочкой ушла в партизаны. Больше года она была со мной. Часто думаю: как мы это пережили? Вот я женщина, как я это перенесла? Не знаю…Милые мои, такое выдержать невозможно.

Чего только стоило пережить май и июнь 43-го? Меня послали с пишущей машинкой в борисовскую партизанскую зону. А через несколько дней началась блокада. Вот куда я попала.

   А я пришла не одна, а с дочкой. Если мужчины шли только с винтовкой, то я несла винтовку, пишущую машинку и Эллочку. Идем, я споткнулась, она через меня – и в болото. Пройдем – и опять летит… И так два месяца! Партизаны другой раз пожалеют: « Хватит, давай мы дочку понесем». А я никому не доверяла. Вдруг начнется обстрел, вдруг без меня убьют, а я не увижу.

   Когда мы вышли из блокады, я была совсем больная. Вся в фурункулах, кожа сползла с меня…

   Я вам еще расскажу, как мы с сыном встретились. Это уже после освобождения. Иду к дому, где родители мужа жили. Соседская девочка сказала, что они умерли, а Леню взяла соседка. Захожу во двор, сын сидит босый, рваный. – Где твои мама с папой?- Папа живой, он на фронте, а маму убили фашисты.

Со мной было двое партизан. Они слушают, как он отвечает, и плачут. Тут я не выдержала: «Почему же ты маму свою не узнаешь?- Мама!! Это был такой крик, такая истерика. Он меня потом никуда не отпускал, даже на работу.

2 вед.: В одной из военных статей Илья Эренбург писал, что война без ненависти аморальна, бесстыдна, как сожительство без любви. Ей нет оправдания.

   Но было другое – человек не хотел забыть в себе человека. И эта нравственная победа оказалась самой великой нашей победой в эту страшную войну.

Рассказывает Тамара Степановна Ушнягина, гвардии младший сержант, санинструктор.

15). Рахманинов «Вокализ»

Тамара Степановна Ушнягина. Это был седьмой день войны. Стали мы отступать. Скоро кровью умылись. Раненых было много, но они такие тихие были, они так терпели, они так хотели жить. Никто не верил, что война будет долго…Что я видела? Под Могилевом бомбят станцию. И там состав с детьми. Их стали выбрасывать в окна вагонов, маленькие дети – три-четыре годика. Недалеко лес, вот они бегут в тот лес. Тут же пошли танки, и танки пошли по детям. Ничего от этих детей не осталось…От этой картины и сегодня можно сойти с ума.

   Но самое страшное было впереди, самое страшное – это Сталинград…Горело все, на Волге, например, горела даже вода. Даже зимой вода не замерзала, а горела.

На твоих глазах человек умирает…И ты знаешь, видишь, что ничем не можешь ему помочь, у него минуты остались. Целуешь его, гладишь, ласковые слова ему говоришь. Прощаешься с ним. Ну, ничем ты ему не можешь помочь…Эти лица у меня и сейчас в памяти. Я вижу их всех-всех ребят. Почему-то вот годы прошли, а хотя бы кого-то забыть, хотя бы одно лицо. Ведь никого не забыла, всех помню, всех вижу.

   Не могу видеть, как дети играют «в войну». Войну трудно забыть, трудно человеку жить с такой жестоко нагруженной памятью, с такой измученной душой. Но что будет с нами, если они забудут? Какими мы будем без памяти в нашем большом и тревожном мире…

Об одном случае я вам не рассказывала…Самые-самые бои. Тащу я двух раненых. Одного протащу – оставляю. Потом другого. И так тащу по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять.

   И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма. Вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца…Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца тащу. Что делать? Я протащила нашего раненого и думаю: «Возвратиться за немцем или нет». А уже близко осталось тащить. И я знаю, что если я его оставлю, то он через несколько часов умрет, он истечет умрет…И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих…

   Теперь, когда я вспоминаю этот случай, не перестаю удивляться сама себе. Когда я видела фашистов мертвых, я радовалась, была счастлива. А тут? Я – врач, я – женщина… И я жизнь спасаю.

Я на все согласна. Пусть ничего не будет. Только пусть будет мир. Понимаете, мир! Мы же этот мир спасали.

1 вед.: Можно ли было победить народ, женщина которого в самый тяжелый час, когда так страшно качались весы Истории, тащила с поля боя и своего раненого и чужого раненого солдата? Можно ли поверить, что народ, женщина которого хотела родить девочку и верила, что у той будет другая, не ее судьба, что этот народ хочет войны? Разве во имя этого женщина жизнь спасала, мир спасала – была матерью, дочерью, женой, сестрой и Солдатом?

Поклонимся именно ей до самой земли. Ее великому Милосердию.

Видеоклип «Память»