1917 год и Гражданская война
материал по истории (9 класс) по теме

Церковь Петра Митрополита

Воеводский двор находился на той же Красной площади, несколько поодаль от Преображенского собора, южнее его, рядом с церковью Петра Митрополита, которая и называлась церковью «на государеве старом дворе» или «в теремах», что заставляет предположить, что церковь эта была домовой. Улица Садовая и Тайницкий переулок как раз и охватывают место прежнего воеводского двора.

Нет оснований отрицать, что и в XVII в. эта церковь оставалась домовым храмом воеводы, возможно, как это часто делалось, она соединялась с домом воеводы деревянным переходом.

Первое, что бросается в глаза, это сходство церкви Петра Митрополита с Вознесенской церковью в Коломенском: она представляет собой как будто её уменьшенную копию, хотя, конечно, не абсолютную. Нынешняя, каменная, построена вместо бывшей на её месте деревянной в середине 80-х годов XVI в., в самом конце царствования Ивана Грозного. Она одновременно и «суше» коломенской, и милее, уютнее её. В ней нет полёта и державности Вознесенского храма, но есть покой и крепкая основательность. Разумеется, до бездумных перестроек XVIII-XIX вв. она выглядела намного наряднее, изящнее, осмысленнее — так, как и задумали её заказчик (вероятно, сам Грозный) и строитель-архитектор.

Раньше здание с трёх сторон окружало крытое гульбище на полукруглых арках, придававшее храму лёгкость и более интересный, сложный рельеф. Но в «просвещённом» и чрезвычайно практичном XIX в. арки заложили, чтобы увеличить площадь нижней тёплой церкви (посвящённой Архистратигу Михаилу). Кроме того, храм был двухшатровым (примеры таких изумительных строений есть в Угличе, например, Дивная церковь), а потому говорить о скучной, типовой колокольне, поставленной в том же XIX в. вместо шатровой, даже не хочется.

Путешествие в XVII век

Как была устроена городская жизнь

в Переславле-Залесском XVII столетия

Уникальное столетие

Чуть было не проглоченная в начале XVII века Литвой, поляками и шведами, Россия после голода, войн и разбоя, потерявшая в некоторых местах до четырёх пятых населения, с дворянами и крестьянами, «совсем оскудевшими и скитающимися меж двор», — вдруг, через каких-нибудь 60–70 лет явила собой мировую державу с огромной территорией, с успешным государственным хозяйством, где «доходы заходят за расходы». Нужно поэтому мысленно отделить XVII век от XII–XVI-го, с одной стороны, и от XVIII–XX-го — с другой.

От окских монастырей и церквей до Каргополя, от Смоленска и Новгорода до Зауралья — такая вот демонстрация мощи и красоты, с которой редко что сравнится.

Выкарабкавшись из Смуты, уговорив молодого Михаила Романова сесть на царство, власть и население более или менее скоро должны были осознать новизну положения: власть настолько слаба, что при налаживании жизни государствоустроительные импульсы надобны и сверху, и снизу, и в этом встречном движении следует учитывать интересы обеих сторон. Сконструировать государственное устройство из головы, опираясь на какую-нибудь теорию — и помыслить никто не мог, такие потуги появятся только в более поздние и вроде бы более «просвещённые» времена. В эти же годы опереться можно было лишь на традицию, на старину, как было у «дедичей и отчичей».

Старина стариной, однако трудно отделаться от мысли, что в эти старые времена что-то всё-таки было не совсем верно, если Бог попустил такие казни для страны. Собирая страну, облагая население податями, рассаживая воевод по городам, устраивая оборону, словом, отправляя государственные функции, царь Михаил Фёдорович, патриарх Филарет (с 1619 г.), Дума, Земские соборы и приказная администрация не могли бежать от такого странного в государственном обиходе понятия, как «справедливость и разумный порядок» — именно из-за малости сил. Забирая бразды правления и натягивая узду, надо было прикидывать, не издохнет ли скотинка под седоком и вовсе.

В результате поисков выхода из межеумочного состояния первой четверти XVII в. появилась уникальная система государственного менеджмента, которой, кажется, примеров и не сыскать. Земские соборы и приказная администрация через систему (именно систему!) челобитных как-то умудрились учитывать и защищать (в том числе и в судебном порядке) интересы всех слоёв населения.

Звучит довольно странно. Одно дело — парламент с трёхсотлетней историей, и совсем иное — слёзные челобитные с униженными мольбами государю пожаловать, помиловать, поправить то-то и то-то. Много ли проку от ябед и кляуз? Оказывается, много. Они давали надежду на справедливость.

Если внизу есть воля и надежда на свои силы, а вверху есть защита и правый суд, поддерживающий разумный порядок — результаты превосходят всякое планирование, ничтожность ресурса будит изобретательность, силы утраиваются, и человек, сознающий себя внутри справедливого устройства общества, создаёт впятеро, всемеро больше, чем из-под палки.

Немножко свободы, поневоле доставшейся людям в начале XVII в., оказалось достаточно для расцвета страны.

Была и ещё одна сила, поднимавшая страну, — патриарх и подчинённая ему Церковь. Кроме обычных, действительно имеющих место или приписываемых Церкви функций, надо обратить внимание на ещё одну, несколько неожиданную.

Церковная история XVII в. даёт гораздо меньше поводов описывать её с использованием термина «мракобесие», чем поводов возвеличить её роль в истории страны. Череда патриархов от Иова и Гермогена до Иоакима и Адриана — это деятели, не просто влиявшие на политику или «обслуживавшие интересы господствующего класса», – но прямо творившие государство и вместе со всем клиром обустраивавшие страну не в меньшей степени, чем «народ» или «власть». Но самое важное — лишь через Церковь удавалось приращивать культуру, увеличивать её количественно и улучшать качественно.

По прошествии трёх–четырёх столетий то, что было сделано в XVII в., поражает полным совпадением: там, где видна культура, — там церковь или монастырь, фреска или икона.

Привычка горевать об отсутствии светской культуры, появившаяся в эпоху Просвещения, отводит глаза от мощной и протяжённой несветской культуры, делает её как бы ненастоящей, нижестоящей, подчинённой, превращает её в нечто убогое, при лучине созданное, и недостойное даже сравнения с истинной и полноценной светской. Церковь «устала», а точнее, перестала доказывать важность своей культурной миссии, а исследователи культуры ничего, кроме Церкви, в прошлых веках обнаружить не могут. Может, там кроме неё и нет ничего?

Cакральная история не принадлежит одной Церкви, она достояние всех, монастырь не собственность его сегодняшних насельников или иерархов, он — для всех, все должны уметь его ценить, независимо от веры или неверия, он неотъемлемая часть общенациональной истории.

Фотография из XVII века

Средоточием власти и управления в Переславле-Залесском XVII в. было пространство, окольцованное валами. К этому времени переславцы, просыпаясь поутру и гася свечу вечером, привыкли видеть их уже более полутысячи лет. Наверное, они воспринимали их так, как москвичи воспринимают кремлёвские стены — с привычной гордостью, даже лучше сказать, привычно-благосклонно. «Болела голова» о валах только у воевод, начальников города, каждые два-три года сменявшихся на этом посту. Ко второй половине XVII в. угроза татарских набегов для так называемых замосковных городов, к которым принадлежал и Переславль, миновала, хотя осторожность, скорее настороженность, в этом отношении у властей ещё присутствовала. Опасность оставалась с севера и запада — от «литвы», то есть Польши, и от Швеции. Поэтому при каждой смене руководства города проводилась скрупулёзная проверка его обороноспособности — от состояния укреплений до подсчёта артиллерии, личного оружия и боеприпасов. Составлялись «росписные списки»: уходящий воевода расписывался с вновь прибывшим в приёме города со всем, что в нём было. Это был замечательный способ контроля над местными управленцами: принимавший город воевода был в высшей степени заинтересован в том, чтобы любые огрехи его предшественника были зафиксированы и потом не «упали» на его голову. Соответственно, и сдающий власть воевода старался привести всё, что можно, в порядок, чтобы правительство повыше оценило его административные усилия. А поскольку такая процедура проходила раз в два-три года, центральная власть была постоянно в курсе происходящего в городе и могла оперативно реагировать на те или иные изменения в его жизни.

Кроме того, почти каждый год во всех русских городах составлялись так называемые сметные списки — описание всей наличной в городе недвижимости и движимости — от укреплений до жителей. Эти списки, как и росписные, отправлялись в тогдашнее министерство обороны — Разрядный приказ, который аккумулировал всю информацию по стране и представлял правительству доклад о достоинствах и слабых местах государственной обороны.

4 апреля 1661 г. из Переславля в Москву были присланы очередные росписные списки. Новый же воевода, в свою очередь, получил из Разрядного приказа «наказную память», где перечислялись его должностные обязанности и полномочия. Память памятью, но всего, что в городе есть, она учесть не может, а росписной список — это фотографический снимок, сделанный словесно во время обхода и описи принимаемого во временное распоряжение имущества. Попробуем этот снимок рассмотреть.

Город древяной

Главное оборонительное устройство в Переславле — сам «город», то есть крепость на валах, стоящих с XII в. (и по сей день) покрепче иных каменных или кирпичных стен. Крепость с башнями и проездными воротами рубили из дерева, что было и хорошо, и плохо одновременно: неприступное оборонительное сооружение можно поставить быстро, но стоять оно будет недолго, нужен почти ежегодный ремонт. В 1631 г. «горододелец Осип Хлопов да подьячей Иван Васильев» подготовили воеводе князю Семёну Елецкому отдаточную роспись, «город Переславль зделав новой».

А уже в 1654 г. в росписном списке читаем: «В Переславле-Залеском на осыпи город древяной, опроче башень, весь валитца, а на башнях кровли погнили; а около города 1 005 сажень в государеву печатную сажень, а около осыпи от церкви Иванна Богослова до Спаских ворот река Трубеж, а от Спаских ворот до Рожественных около осыпи-ж копан ров, а в рову бита сщеть и сщеть вся погнила, а ров зарос и во многих местех заплыл». Частокол из заострённых брёвен и правда 23 года не удержится, то там, то здесь надо подлатать. Но дело это хлопотное и дорогое, ведь длина стен больше 2 км.

Каково же было число защитников города? Кто стоял на пути врага в Переславле XVII в.? Разумеется, список личного состава непременно присутствовал и в росписных, и в сметных списках.

Защитником считался любой мужчина, достигший 15 лет (тогдашнего призывного возраста), и имевший хоть какое-нибудь оружие.

Первое место среди них занимали, естественно, профессиональные военные — служилые люди по отечеству (то есть потомственные), которых в последующие века стали называть дворянами. Их главной и подчас единственной государственной обязанностью было защищать страну от нападений, «быть в полках». Кроме того, именно из этого социального слоя черпался весь административный ресурс государства — от местной власти до центральной. За это служилые люди по отечеству были освобождены от основных государственных налогов и на период службы пожалованы средствами к существованию и соответствующему вооружению — поместьями.

Однако здесь следует отметить, что не все служилые люди по отечеству входили в городовой гарнизон — годные к строевой (или, как тогда говорили, к полковой службе) должны были нести её (службу) не в самом городе, а на рубежах:  самые малоимущие — уезда, более состоятельные — на границах государства, например, на Белгородской засечной черте. Поэтому собственно гарнизон города составляли отставные служилые люди — по возрасту или состоянию здоровья признанные негодными отправляться в полки. Например, в 1664 г. таких отставных городовых дворян (один из низших чинов служилых людей по отечеству), «которые по государеву указу за старость и за увечье от государевы службы отставлены живут в деревнях своих», было 10 человек. Они составляли боевой костяк обороны города, поскольку, хоть и не были сильны физически, но зато прекрасно владели профессиональными навыками, знанием оружия и тактики боя.

Для удобства как административного, так и военного управления, город был поделен на десятни — территориально-административные единицы. В 1664 г. их насчитывалось 14 (в течение XVII века число десятен несколько разнилось, но это не меняло административно-военной системы города).

Любопытно отметить, что посадские десятни составляли по периметру города полукруг — с запада через север на юго-восток, видимо, оставляя оборону южной части пригородным монастырям.

Взрослый мужчина, глава семьи, выступал руководителем маленького семейного боевого отряда, если в семье были и другие лица мужского пола, достигшие призывного возраста — сыновья, братья, племянники, а при отсутствии таковых — и мужья дочерей. При этом оружие, по всей видимости, в таких случаях могло быть и одним на всех. Так, в списке упомянуты «Васка Родионов с сыном Богдашкою з бердышом», «Потапко Козмин з зятем с Стенькою Васильевым с топорком, Куземка Бармин з детми с Савкою да с Ывашком с копьи, Демка Гончаров з детми с Максимком да с Ывашком, Офонька Садовников с сыном Петрушкою с топорком», «Афтамонко Иванов с братом Еремкою с копьём», «Ивашко Балуевъ с сыном Филькою да с племянником Тимошкою з двема копьи».

В некоторых посадских переславских семьях воспитывались приёмные дети, тоже военнообязанные, — «паненки» , то есть литовцы, белорусы или поляки, очевидно, сироты, подобранные русскими воинами при возвращении с Русско-польской войны 1654-1667 гг., или сами прибившиеся к ним. Так, десятню Песошню представляли «Агеико Коротнев с двема приимыши с паненки с Панкою да с Гришкою ростом лет по дватцати с пищалью да с топорком да с пистолью». Впрочем, Переславль с самого своего основания стал «мультинациональным» городом — сначала здесь смешались угро-финны (меря) и славяне, затем первые его князья, особенно Юрий Долгорукий, широко приглашали в него переселенцев — галичан, венгров, новгородцев, киевлян.

Очевидно, что документы, призванные оценить обороноспособность города, учитывали людей, которые могли выйти на его защиту. А это были только взрослые мужчины, владеющие собственным жильём (неважно, поместье это или двор на посаде) и имеющие хоть какое-то оружие. Кроме того, в таких «военных» документах упор и делался почти исключительно на военно-административную структуру города. Это объясняет также, почему из подобных записей исключались жители Переславля, не отвечающие указанным критериям. Такие жители перечислялись в документах другого рода – переписных книгах, составлявшихся с фискальными целями. Эти книги предлагают нам как будто «коллективную фотографию» жителей Переславля за соответствующий год — их имена, род занятий, состав семьи, возраст детей.

Больше Московского Кремля

Переславль, как никакой другой город, богат монастырями, окружившими его словно ещё одним кольцом. В XVII в. в городе было и множество храмов. А потому не удивительно, что переписная книга отмечает обилие дворов представителей духовенства — священников главных храмов города — Преображенского собора и церкви Петра Митрополита, Новодевичьего Богородицкого монастыря и приходских церквей, не говоря о подворьях и дворовых местах священнослужителей нескольких монастырей. Одним из первых отмечен двор «патриарша десятильнича двора подьячего Игнатия Лаврентьева». Епархия русского патриарха делилась на десятины, в каждой из которых учреждался десятильничий двор, своего рода приказ духовных дел, где сосредоточивалось управление этой десятиной. В Переславле в XVI в. сначала митрополиту, а потом патриарху был передан Борисоглебский Надозерный монастырь, располагавшийся в Борисоглебской слободе, между городом и Никитским монастырем; здесь расположился патриарший домовый монастырь.

Как в любом приказе, в десятильничем дворе был штат подьячих, одним из которых и был «патриарша десятильнича двора подьячий» Игнатий Лаврентьев. Его соседями в городе, то есть внутри валов, были площадной подьячий «Гараска Иванов» с сыном Ганкой 5 лет; «конской мастер Самушка Якимов сын Сарыч, у Самушки дети Микитка, Коземка, да племянник Ивашко Михайлов 13 лет»; часовник Федька Иванов с детьми Васькой, Ивашкой и Овдюнкой; «пришлой бобыль Юрьевского уезда государевы дворцовыя Симские волости села Кузминского Тимошка Данилов сын Кимрин» с сыном Тишкой и пасынком Кирюшкой Ивановым.

Учитывая все сказанное (небогатый военный арсенал города, относительно небольшой для такого населённого города гарнизон), становится очевидным, что главным оборонительным фактором Переславля оставались его неприступные валы. Полтысячи лет они стояли вокруг центральной части города, к настоящему времени простояли ещё триста лет, но пройдите по ним, особенно со стороны, противоположной озеру, и они поразят воображение мощью, высотой, жёсткостью конструкции, которая не «оплыла» и не развалилась за все эти годы.

При основании валов в 30 м и ширине гребня 6 м, высота их достигает от 10 до 18 м (высота валов большинства других городов-современников составляла 5–10 м).  Ещё один факт, который сразу даёт понимание уровня этого фортификационного сооружения: площадь, окружённая валами в Переславле, превосходит площадь Московского Кремля, да и то построенного на триста лет позже! При строительстве города в XII в. переславская крепость была одной из самых крупных и укреплённых в Северо-Восточной Руси, уступая лишь крепости столичного Владимира (протяжённость валов составляет около 2,5 км). Как практически каждая крепость того времени, валовое кольцо было окружено широким и глубоким рвом, куда вода поступала из притока Трубежа, речки Мурмажа. Крепость таким образом превращалась в островную.

Воевода: роспись и крест

Где же соединялись нити управления городом? Кто определял фронт работ, направлял людей, изыскивал средства? Кто руководил фортификационными работами и вообще управлял жизнью Переславля? Все военные, административные, судебные функции управления городами в XVII в. были сосредоточены в руках воевод, но главной всё же оставалось военное руководство городом (татарские набеги на Россию продолжались до начала XVIII в., война с Польшей закончилась неустойчивым миром в 1667 г., дальше были войны с Турцией и Европой), а потому назначение городского руководителя производилось из тогдашнего «министерства обороны» — Разрядного приказа. Инициатива этого назначения за редким исключением исходила от самого служилого человека — кандидата на должность городового воеводы. Он подавал прошение (челобитную) в Разрядный приказ с просьбой определить его воеводой выбранного им же города. В некоторых случаях эти челобитные были «заручными», то есть с подписью челобитчика.

Такого рода челобитные «взносились» руководителем Разрядного приказа (на протяжении почти всей истории этого учреждения это были думные дьяки — высший дьяческий чин, дававший право принимать участие в заседаниях Боярской думы), как тогда говорили, «в верх» — на рассмотрение царя и Думы. Таким образом, глава государства лично формировал местную администрацию и отвечал за её назначение. «В верху» челобитная получала или отказ и тогда оставалась без последствий, или «указ», то есть положительное решение, которое и помечалось думным дьяком на обороте самой челобитной. Решение принималось на основании сведений о бывших военных и административных службах кандидата, степени его знатности и родовитости (в крупные, значимые города направлялись и более знатные и с более высокими чинами служилые люди), а также о вакантности искомого места. Если же решение царя и Думы не было однозначно положительным и у них возникали какие-либо сомнения или вопросы относительно кандидата на воеводство, то Разрядному приказу поручалось провести расследование и представить докладную выписку — записку, составленную на основании хранившихся в Разряде документов по этому делу или относящихся к службе соискателя. Такую записку докладывал затем царю и Думе только глава военного ведомства — разрядный думный дьяк. После окончательного решения царём и Думой челобитную относили в Разрядный приказ, где устанавливали уже конкретные сроки вступления в должность воеводы и заготавливали необходимые сопроводительные документы. Прежде всего, это был наказ новоназначенному воеводе, в котором подробнейшим образом определялись его обязанности по управлению городом.

Вторым по важности документом была упомянутая выше «росписная грамота» — предписание сменяемому воеводе сдать город своему преемнику и провести вместе с ним осмотр городских укреплений, казённых строений, служилых и ратных людей, пересчитать вооружение и боеприпасы, а также хлебные, соляные и прочие осадные запасы города, его денежную казну и городской архив, чтобы новый воевода мог «росписаться» в приеме городского хозяйства.

Так, «204-го (1697 г.) марта въ 2 день по указу великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца и по грамоте из Розряду за приписью дьяка Федора Замятнина столникъ и воевода Яков Андреевичь Дохтуров принял у прежнего воеводы у Семёна Тургенева город Переславль и ключи городовые и великого государя в казне наряд, зелье и пушечные всякие припасы, и денги неокладных доходов, что есть в зборе, и книги приходные и росходные денгам и зелью и списки и переславцом отставным городовым дворяном и детем боярским и подьячим и розсыльщиков и приставов и посацких и всяких жилецких людеи и всякие великого государя и челобитчиковы судные вершёные и невершёные дела за ево рукою принял же и во всемъ с нимъ росписался».

Наказ и «росписная грамота» выдавались в Разряде на руки новоназначенному воеводе. В наказ вносились и распоряжения относительно прежнего воеводы: если он принадлежал к московским чинам (боярин, окольничий, думный дворянин, стольник, стряпчий, жилец), ему предписывалось явиться в Москву за новым служебным распоряжением, если же это был городовой служилый человек (городовой дворянин или сын боярский), ему было велено вернуться в свой город. Росписной же список отсылался в Разряд новым воеводой сразу же по вступлении им в должность.

Важным моментом вступления в должность городового воеводы было «крестоцелование» новоназначенного градоначальника. Чаще всего это происходило в городском соборе в присутствии всех городовых служилых людей, которых, после того, как сам принёс присягу, воевода также «приводил к целованью». В Переславле-Залесском таким собором был, естественно, Преображенский на Красной площади.

Но из общего правила назначения воевод были и исключения. Одно из них — история с Переславлем-Залесским. Как отмечалось выше, Переславль входил в число замосковных городов, главным, «старшим» из которых считался Ярославль, в результате чего выстроилась некоторая соподчинённая система городов. Так, замосковные города Ростов, Переславль и Пошехонье оказались подведомственны не прямо Москве, а Ярославлю, причём ярославский воевода получал право назначать воевод в эти города. Например, 6 января 1694 г. цари Иван и Пётр Алексеевичи «указали к Ярославлю ведать город Пошехонье ближнему стольнику и воеводе Василью Алексееву сыну Соковнину, так же, как ведает городы Ростов и Переславль. И в Пошехонье на Степаново место Кошелева послать из Ярославля ему, стольнику и воеводе, кого пригоже...» Ярославский воевода назначал в Переславль-Залесский не только городового воеводу, но и других представителей высшего руководства: «В Переславле по отпуску (т.е. назначению) из Ярославля переславец губной староста Игнатей Семенов сын Чекин сентября с 15-го числа 201 году (то есть в1693/4 гг. — Авт.)».

Обычный установленный срок воеводства был два года. Однако в некоторых случаях он мог быть увеличен или сокращён, что чаще всего происходило по инициативе горожан. Последние могли составить коллективную петицию царю с жалобой на воеводу, и, что удивительно, в подавляющем большинстве случаев царь соглашался с требованием людей, и неугодного начальника убирали и заменяли новым. Так, в одном из документов Разрядного приказа написано, что  «в Переславле-Залесском из дворян Степан Яковлев сын Опочинин отпущон (т.е. направлен в Переславль) февраля 9 числе 192 году (1685) по челобитной за пометою думного дьяка Емельяна Украинцова за службы и за полонное терпенье и за побитых родственников. А прежняго Василья Санина велено переменить бессрочно».

В представлении рядового читателя (чему виной, конечно, учёные-историки) сложилось твёрдое мнение, что воевода был жадным, глуповатым и совершенно несамостоятельным человеком, который только и знал, что обирал горожан да по каждому малейшему вопросу обращался за разрешением и разъяснениями в Москву. Были, конечно, и такие (а когда и где их не бывало вовсе?). Но в целом воеводский корпус составляли люди, с молодых лет (как было сказано, призывной возраст составлял 15 лет) приученные, во-первых, к войне, а, значит, к дисциплине. Во-вторых, представители служилых людей по отечеству с молодости привлекались к исполнению самых разных государственных поручений, где приобретали умение управлять, проявлять инициативу и отвечать за принятые решения. Об эффективной деятельности городовых воевод неопровержимо свидетельствует масса исторических источников.

В XVII в. в административном подчинении провинциальных городов была своя система. Так, все города по границам государства, особенно южные, постоянно находящиеся под угрозой нападения, или новозавоёванные, как города «смоленского взятия» после русско-польской войны, пребывали, что вполне естественно, в полном ведении военного приказа — Разрядного. Это проявлялось и в делах судных, и в военных, и поместных, и по сыску беглых крестьян и проч.

В других же городах сферы влияния были разделены между разными приказами (министерствами): одни собирали налоги, другие ведали судом определённых категорий людей или отраслями хозяйства (например, Ямской приказ в любом городе ведал «ямской гоньбой»), третьи контролировали разные стороны военной и административной жизни города (что, впрочем, наблюдается и теперь – электричество, газ, дороги, образование, здравоохранение, военные части, внутренние дела и прочее тоже находится в ведении соответствующих государственных учреждений).

Так вот, Разрядный приказ, назначавший воевод в Замосковные города, к которым принадлежал и Переславль, ведал только их «службой», то есть военными городовыми корпорациями служилых людей по отечеству (городовыми дворянами) и состоянием этих городов в военном отношении. Остальным же отраслям городского управления ведали в другие приказы. В наказе основные обязанности воеводы определялись как «ведати губные и татинные и всякие государевы дела, и четвертные доходы сбирати, и пасадцких людей судить».

Таким образом, воевода должен был постоянно взаимодействовать с несколькими центральными учреждениями. Но даже обороноспособность города не была целиком в ведении Разрядного приказа, а, значит, и переславского воеводы. Хотя на месте надзор за городскими укреплениями и административными строениями и ответственность за их состояние лежали на воеводе, часть сооружений по своему назначению была подведомственна Пушкарскому и Разбойному приказам. Первый ведал почти на всей территории государства (а в замосковных городах полностью) боеприпасами и всем, что с ними было связано, в том числе и местами их хранения (артиллерийскими погребами, тынами и проч.), второй — тюрьмами. Этим же приказам подчинялись специалисты, обслуживавшие указанные объекты — пушкари, воротники, затинщики, тюремные сторожа. Эти люди принадлежали к сословию так называемых служилых людей «по прибору», то есть занимали эти должности не по наследству, а по найму, призыву. Как правило, служилые «по прибору», состоя на государственной службе, получали государственное жалованье. Но бывало, что горожане, выбирая таких защитников крепости из своей среды, содержали их на свой счёт. Например, в Переславле в 1654 г. двое воротников из посадских людей Афанасий Щуровово и Артамон Тороканов «наймуются у посадцких и уездных людей».

Дом и двор воеводы

Где же территориально располагался глава Переславля? По старой, даже древней, традиции глава города занимал сначала княжьи терема, «двор великого государя», а позже, когда терема стали ветхими, на этом же месте были возведены новые палаты — воеводский двор, на котором, как в «казённой квартире», и размещались прибывавшие в город воеводы. Многие переславцы первой половины XVII в. ещё помнили, как в эти терема приезжал Иван Грозный, который часто посещал любимый им город.

Пространство Красной площади и прилегающих улиц и переулков, конечно, не было столь пустынным, как сейчас, оно было плотно застроено. От воеводских хором было рукой подать не только до Преображенского собора и церкви Петра Митрополита, но и до деревянной соборной звонницы — «о 12 дубовых столбах, крытая тёсом». В XVII веке (и по крайней мере до начала XVIII-го) у собора ещё сохранялось кладбище. Собор и церкви окружали, как и полагалось, дворы духовенства, в частности, соборного протопопа Иоанна Семёнова, «а на дворе хором изба да горница на подклете, промеж ими сени да анбар, под ним погреб, двор огорожен пряслы и с порубы, ворота передние и задние», передние, естественно, выходили на площадь, а задние, из огородов — на Валовую улицу.

Мимо собора пролегала исчезнувшая теперь улица, шедшая от Спасских ворот к Рождественским, по которой располагались дворы переславцев и осадные дворы монастырей и служилых людей. Как и все русские города, Переславль имел усадебную структуру, при которой дома не выставлялись на улицу, а, утопая в зелени садов, «хоронились» в глубине дворов, окружённые надворными постройками.

Поняв, наконец, всю привлекательность такой структуры, её попытались в начале XX в. создать заново английские архитекторы, именуя свою «находку» «городом-садом». В 1920-е гг. попытка устройства такого города-сада была предпринята в Москве, созданием городского посёлка «Сокол». Да и сейчас во всем мире больше всего ценятся (и в переносном, и в прямом смысле) так называемые зелёные предместья. А как долго рациональные европейские люди XVIII и XIX в. потешались над «отсталыми» русскими городами, особенно над Москвой — «большой деревней»!

С 1659 г. на юго-востоке площади, почти напротив воеводского двора, размещался деревянный Сретенский (Новодевичий) монастырь, на месте которого в XVIII в. были построены церкви Сретения Владимирской иконы Богоматери и Александра Невского. Южнее, между дворами (по современным Проездной и Советской улицам), стояли ещё две деревянные церкви – Воскресенская и Покровская.

Преображенский собор как бы задавал тон этому месту — не легкий, не нарядный, но крепкий и сурово-благородный, поставленный «на летний восток», он всегда был собором-цитаделью, чем-то напоминая европейские средневековые башни-донжоны, последний оплот замка. Собственно, исследования учёных подтверждают это впечатление, поскольку, с большой долей вероятности, с северной стороны, через заложенную теперь дверь шла деревянная галерея к укреплениям вала, находящимся в непосредственной близости от храма. Через эти же галереи князь и его близкие могли покинуть храм и оказаться сразу на крепостной стене, поскольку заложенная дверь находилась как раз на уровне полатей, или хор — места, где во время богослужения стояло княжеское семейство или, во всяком случае, женская его часть. Следы гнезд в северной стене свидетельствуют и о том, что здесь также был деревянный всход — крытые ступенчатые крыльца. То есть храм входил в систему крепостных сооружений города. Кроме оборонительных функций, Преображенский собор нёс и социальные, являясь не только религиозным центром города и усыпальницей переславских князей, но местом проведения всех важнейших для города (да и всей страны) событий и церемоний — присяга новому князю или московскому государю, объявление войны или мира, обсуждение вопросов веры, сборы переславцев, касавшиеся городских дел.

Каким же был двор и дом воеводы Переславля?

Описания этого строения в источниках не осталось. Учитывая, что, по крайней мере, в его основе были княжьи терема или это были модифицированные за века существования те же терема (по росписи 1677 г. значится «двор великого государя, где живут воеводы»), можно предположить, что это строение относилось к богатым воеводским хоромам, неоднократно описанным в исторической литературе. На плане первой трети XVIII в. дом переславского воеводы отображен как крупный прямоугольник. Очевидно, что дом был двух-трехэтажным; на высокий каменный подклет были подняты многочисленные деревянные помещения, соединённые по большей части внешними переходами на уровне второго этажа. «Третьим этажом» были терема, позже — повалуши и чердаки (как жилые, так и нежилые, как отапливаемые, так и холодные). Окна в доме были, скорее всего, закрыты слюдой. (К слову сказать, русская слюда была важным продуктом экспорта в Западную Европу, так как, белая и прозрачная, она пропускала больше света, и через неё было лучше видно, чем через тогдашнее оконное стекло — толстое, зеленоватое, с пузырьками, не очень прозрачное, которое, к тому же, в отличие от слюды, часто растрескивалось).

Кроме самого дома на дворе воеводы располагалось множество других строений — людские избы, хозяйственные постройки — клети, конюшенный двор, погреба, ледники, поваренная и пивоваренная избы, мыльня, житницы, псарни и т.д. Непременной частью двора были сад (включавший иногда до нескольких десятков плодовых деревьев) и огород.

Таким образом, близкое соединение богатых воеводских хором и скупого внешней красотой, но невообразимо богатого внутренним убранством древнего Спасского собора символизировало для переславцев и тесное единство земной, государственной, и высшей, церковной, власти.

Подьячий — универсальный управленец

Воевода мог принимать просителей и даже давать суд и «на дому», в XVII  в. за это строго не карали. Однако правилом было всё же присутствие воеводы в съезжей, или приказной избе, где ему помогала в управлении его «команда». Если город был крупный и значимый, центр большой области, то эту «команду» возглавлял дьяк, посланный из Москвы. Переславль, хоть и многонаселённый, таковым не являлся, поэтому помощниками воеводы в управлении были подьячие.

Надо сказать, что подьячие съезжей избы были довольно заметными и влиятельными фигурами в жизни провинциального города. Воевода, безусловно, осуществлял общее управление городом, так сказать, стратегическое, но все нити управления, рычаги влияния при решении дела сходились в руках подьячих.

Количество подьячих, которые должны были обслуживать административные нужды города, то есть «штатное расписание», в XVII в. для каждого города специально не определялось. Центральный орган, ведавший всеми подьячими государства (это был опять же Разрядный приказ) определял только так называемое «окладное число», то есть сумму, которая должна была быть потрачена на жалованье всем подьячим приказной избы. Естественно, существовали некоторые общепринятые размеры окладов для подьячих разных категорий — так называемых «старых», то есть старших, наиболее опытных, «средней статьи» и «молодых» (в последнем случае речь часто вовсе не шла о реальном возрасте подьячего). Поэтому количество подьячих в приказной избе определялось гибко: с одной стороны, положенным ей окладным числом, с другой — объёмом работы, которую служащие этого учреждения должны были выполнять; общая сумма оклада делилась на всех.

Соответственно, в разные годы в приказной избе Переславля было разное число подьячих. Так, в 1654/5 г. в переславской съезжей избе были подьячие: Никита Ведерницын с окладом 18 руб., Фрол Кузмин — 15 руб., Антон Семёнов — 6 руб. (это оклады годовые), причём реально денег они не получали. Никита Ведерницын стал служить в переславской съезжей избе в 1650 г. (по другим сведениям, в 1645/46) по грамоте из Костромской чети; ему был пожалован оклад 6 руб.

В 1654 г. он заступил на место своего умершего в моровое поветрие дяди, подьячего Ведерницына 1-го, который сидел в приказной избе Переславля-Залесского ещё в 1644 г., получив его оклад. Тогда же, в моровое поветрие лета 1654 г., скончался ещё один представитель этой династии — Давид Иванович Ведерницын, подьячий переславской приказной избы.

Судя по окладам, Никита Ведерницын стал «старым» подьячим, Фрол Кузмин — подьячим «средней статьи» (или «средней руки»), а Антон Семёнов — молодым. Через десять лет, в 1664/5 г., штат съезжей избы Переславля по-прежнему включал тех же трёх подьячих с теми же окладами и с тем же финансовым положением: «И тем подьячимъ Никитке Ведерницыну, Флорку Козмину, Онтонку Семёнову, как им у государевых дел в сьезжеи избе быть указано, государева жалованья ничево не дано ни на один год».

Еще через 12 лет картина оставалась прежней. В съезжей избе служили те же трое подьячих, но роспись 1677 г. более полно раскрывает их имена: Никита Максимов сын Ведерницын, Фрол Козмин сын Вальков и Антон Семёнов сын Грачёв.

Прошло ещё 14 лет, и ситуация меняется. В 1689 г. умер бессменный глава приказной избы Никита Ведерницын, прослужив на этом посту не менее 40 лет, и его место занял его сын Афанасий, естественно, с окладом отца (любопытно и как-то печально, что в приказных документах, фиксировавших информацию о городовых подьячих, против имени Афанасия Ведерницына было помечено, что он ждёт убылого оклада, то есть освобождения места). К этому времени Афанасий Ведерницын уже служил подьячим съезжей избы с окладом 6 руб., а потому на освобождённое им место был взят новый подьячий – сын Афанасия, Иван. Через год после Никиты Ведерницына скончался второй из «столпов» местной администрации, его помощник Антон Семёнов сын Грачев. О судьбе Флора Козмина ничего не известно. В 1684 г. приказная изба пополнилась подьячим Козьмой Щапиным, а в 1689 — Григорием Попцовым. По каким-то причинам отец и сын Ведерницыны, Афанасий и Иван, из приказной избы были уволены, и, таким образом, на 1691 г. местное управление сильно оскудело — в избе осталось двое подьячих, Козьма Щапин и Григорий Попцов, причём обоим оклада положено не было (по всей видимости, настали нелегкие петровские времена, и финансирование местного управления было урезано). Но работы-то в приказной избе не убавилось, а потому в том же 1691-м или следующем году руководству пришлось нанять еще одного подьячего, тоже из подьяческой династии — Семёна Попцова.

Прошедшие к 1696 г. пять лет принесли определённость с окладами — Козма Щапин был повёрстан окладом в 8 руб., Семён Попцов — в 4 руб. Григорий Попцов к этому времени умер, и ему на замену в приказную избу был взят Иван Герасимов. Как водится, денег подьячие на руки не получали.

1696 год ознаменовался вторым Азовским походом Петра I, который потребовал прямого и косвенного участия в предприятии огромного числа людей, исполнявших по всей стране распоряжения царя по организации воронежского флота, и беспрецедентного увеличения численности сухопутной армии. Естественно, это не могло не отразиться на объёме задач, которые выполняли местные власти. Обычное для переславской съезжей избы число подьячих — 3 человека — было увеличено до 6 за счёт переведённых в приказную избу из губной избы подьячих с окладами по 6 руб. — Ивана и Василия Фадеевых и Фёдора Герасимова. При этом в отличие от старых приказных подьячих бывшим губным деньги выдавали (из подъёмных денег).

Надо сказать, что оклады переславских подьячих были немаленькими. Годовой оклад в 18–10 руб. был у столичных подьячих (например, того же Разрядного приказа, одного из самых главных центральных государственных учреждений), которые принадлежали к статьям старшей и средней и занимали должности руководителей столов, или повытий, то есть, переводя на более современный язык, департаментов или крупных отделов министерства. Московские подьячие с окладом в 15 руб. принадлежали также к «старым» или к средней статье. Годовой оклад в 7 руб. имели подьячие молодые, и это был высший размер оклада подьячего такой категории. По большей части они или вообще не были поверстаны денежным окладом, или оклад составлял 1 руб.

Однако в некоторых специальных случаях подьячие могли получить деньги на определённые нужды – лечение, покупку одежды, обуви, восстановление дома после пожара, на похороны родственника; подьячие получали также так называемые праздничные дачи — небольшие суммы денег к большим церковным праздникам.

Разумеется, встаёт вопрос, как можно оценить величину годовых окладов переславских подьячих? Прожиточный минимум во второй половине XVII в. в Москве составлял от 6 до 7,5 руб. в год, в Соликамске — около 4 руб. в год. Очевидно, что оклады переславских подьячих были вполне достойными, если не сказать высокими. Однако это была лишь возможность, но далеко не реальность. Для чего же все-таки переславских подьячих верстали денежным окладом? Во-первых, поверстание денежным (а иногда и поместным) окладом означало повышение статуса для члена корпорации приказных служащих (будь то в московском приказе или в переславской съезжей избе), стремившихся влиться в привилегированную категорию служилых людей по отечеству. Во-вторых, небольшие оклады подьячих или их полное отсутствие компенсировались подношениями просителей в благодарность за выполненную работу (речь в данном случае не идет о «посулах», то есть взятках, — плате за неправо решённое дело, или, например, за то, чтобы делу не был дан ход).

Такие подношения назывались «почестями», если давались до начала дела, и «поминками» (после завершения дела). Понятно, что нарушение закона и оплачивалось выше, чем плата за работу: посулы были крупнее и почестей, и поминок. Получение взяток весьма жестоко каралось — взяточника приговаривали к сечению кнутом, причём независимо от его социального положения.

Управленческая система XVII в., таким образом, изначально предполагала побочные источники дохода для подьячих — «кормление от дел». В случае переславских городовых подьячих их «кормило» провинциальное общество — от служилых по отечеству и монастырских властей до посадских людей. И дело было не только в недостатке денежных средств в государственной казне, чтобы высылать из Москвы или брать из местных налогов средства для выплаты жалованья — хотя и это было так.

Жалованье городовым подьячим со второй половины XVII в. выплачивалось из местных неокладных доходов — пенных (штрафные с воевод и городовых приказных людей, дьяков и подьячих) и прогонных денег, «рублёвых» (откуп служилых по отечеству от участия в боевых действиях), пошлинных денег с судных дел и т.п., а эти доходы были, понятно, нестабильными.

Например, в 1691 г. в переславской приказной избе было «неокладных денежных доходов с приставных памятей и с мировых челобитен и с купчих и приводных по нынешний по 200 год (1692) в приходе 14 руб. 26 алт. 2 ден.», из которых было «дано великих государей жалованья годового приказные избы сторожу Гришке Кулемесину на 199 год 4 руб.». Из этих же денег переславская приказная изба черпала средства для своего функционирования: «в приказную избу куплено бумаги и свеч, и чернил, и дров, и на подводы, и прогонов, и на всякие приказные расходы исзорено по 200 год 11 руб. 25 алт. 4 ден.»

Содержание обществом профессиональных управленцев государственного аппарата напрямую, а не путём перераспределения средств через налоги, устанавливало зависимость не только общества от чиновников, но и чиновников от общества, что осознавалось каждой стороной вполне отчётливо: «пользователи» приказами и приказными избами негодовали по поводу непомерных поборов подьячих, а подьячие открыто мотивировали свои просьбы перейти в другой приказ или в другой город (что, кстати, происходило гораздо реже) невозможностью прокормиться на старом месте.

Представления современного человека рисуют подьячего исключительно как писаря, без конца записывавшего за воеводой умные (или глупые) указы, по сто раз переписывавшего их, в лучшем случае — канцеляриста, выдававшего просителям нужные им бумажки (примерно, как в современных жэках) и берущего за это огромные взятки. Сказать, что этот образ далёк от реальности, будет слишком слабо.

«Старые» подьячие, по-существу, занимали промежуточное положение между дьяками и подьячими. Дьяк в приказной системе занимал высшие должности от руководителя приказа (министерства) до руководителя стола (департамента). «Старые» подьячие были причастны непосредственно к управленческой деятельности приказа или, особенно, приказной избы. Свою деятельность они осуществляли или самостоятельно, или под руководством непосредственного начальника (в данном случае — воеводы). Это, например, могли быть сыск беглых по челобитным служилых людей или распоряжению из Москвы, мобилизация служилых людей города и уезда на военные действия, организация устройства военных укреплений в городе и уезде (например, возведение или починка засечных черт, строительство казённых погребов), приём или выдача денежных средств из казны приказной избы, руководство медицинским освидетельствованием служилого человека, желавшего получить отставку от полковой службы по старости или увечью и т.д.

Кроме того, подьячие высшей категории на основании распоряжений воеводы руководили подготовкой внутренних справочных (выписки и т.п.) или исходящих документов (отписок воеводы в Москву, грамот воеводам других городов, росписных и сметных списков) и лично отвечали за эти документы, «приписывая» их (то есть подписывая) или «справливая» (то есть редактируя и заверяя правильность документа). Обязанностью этой категории подьячих было ведение дел по наиболее важным челобитным, причём целиком — от справок (выписок) до соответствующего исходящего от имени воеводы документа. «Старые» подьячие организовывали делопроизводственную работу всей приказной избы: составляли образец документа, распределяли работу по его написанию между подьячими низших категорий.

Кроме того, именно «старые» городовые (в отличие от московских приказных, которые почти никогда не выезжали из столицы) подьячие были тем ресурсом, из которого Разрядный приказ черпал кадры для полковых канцелярий — разрядных шатров — во время ведения боевых действий. Очевидно, что в экстремальных ситуациях «министерству обороны» — Разрядному приказу — требовались наиболее квалифицированные кадры. Впрочем, в некоторых случаях выбор «министра обороны» — разрядного дьяка (а он лично осуществлял его) — падал и на подьячих средней статьи и даже молодых.

Подьячие «средней руки» были специалистами самого широкого профиля и непосредственно осуществляли всю текущую работу съезжей избы. На плечах подьячих этой категории лежал весь объём каждодневной работы приказной избы в исполнительной её части. По распоряжениям воеводы или «старого» подьячего они готовили всю документацию избы по текущим делам: лично писали и руководили составлением внутренних справочных (выписок) и исходящих (отписки, памяти, сметные списки) документов, регистрировали отправку последних и получение входящих (царских указов, отписок других воевод, челобитных служилых и прочих чинов людей) документов, а также лично вели всю документацию приказной избы по учёту населения и материальной части города и уезда, что и отражалось в сметных списках.

Подьячие «средней руки», как и отчасти «старые», всегда участвовали в мероприятиях, организованных столичными властями, например, для помощи разборщикам в разборе служилых людей, межевым судьям при межевании, писцам — для ведения писцового дела (то есть описи земель какого-либо уезда или группы уездов), эмиссарам из Москвы, посланным с «сыском», то есть расследованием каких-либо правонарушений в провинции, в качестве их помощников или в составе местной розыскной или «ревизионной» «комиссии». В их же компетенции было ведение документов по судным делам, которые решались в приказной избе, и понятно, что от того, как будет изложено дело, в значительной степени зависело его решение воеводой.

Молодые подьячие были главными исполнителями делопроизводственных — но отнюдь не просто технических — работ в приказной избе. Под руководством старших подьячих они писали черновики всех внутренних и исходящих документов по текущим делам управления городом и уездом, собирали и обрабатывали информацию (например, о поместных и денежных окладах городовых служилых людей, о числе «нетчиков», избегавших службы в полках, в уезде, о наличии осадных запасов и боеприпасов, о количестве жилых и выморочных, то есть пустых, дворов в городе), которую запрашивали у переславского воеводы московские приказы или ярославский воевода.

Молодые подьячие были наиболее мобильны: их отправляли с поручениями в другие города или в Москву, они сопровождали московских уполномоченных в их деловых разъездах по уезду, ездили по поместьям служилых людей в поисках «нетчиков» или бежавших из полка, собирали налоги, непосредственно руководили работами по починке городовых укреплений и т.д.

Наконец, если город оказывался в прифронтовой полосе, а полковую походную канцелярию не успевали сформировать, её функции брала на себя городовая приказная изба.

Стоит отметить, что подьячие приказной избы также считались военнообязанными и в случае опасности включались в городовой гарнизон. Поэтому в сметной росписи 1654 г. в числе прочих горожан Разрядный приказ требует указать и, «с какими бои и кто имяны в Переславле в съзжей избе для письма подьячие».

Таким образом, хотя и учитывая весьма небольшой штат переславской приказной избы, да и общую приказную традицию, следует сказать, что подьячие любой статьи (и чем более высокой, тем в большей степени) были универсальными управленцами, сведущими и в военных, и в хозяйственных, и в административных, и в судебных делах.

Из приведённых сведений о переславских подьячих видно, что среди них преобладали выходцы из местного населения. Часть подьячих отправляли в провинциальные приказные избы и из московских приказов.

И в случае назначения московского подьячего, и тогда, когда замещали вакансии в приказной избе местными кадрами, взаимоотношения воеводы с подчинёнными могли быть очень разными. Так, воевода и вновь назначенный московский подьячий могли «перенести» старую вражду друг с другом из столицы в провинцию. С другой стороны, воеводы очень высоко ценили своих помощников, понимая, что без них дела в городе и уезде просто остановятся, что заставляло воевод, например, не отпускать подьячих по требованию Разрядного приказа даже в такие важные «командировки», как в полки, в полковые канцелярии. Городовые воеводы доносили в Москву, что подьячих в приказной избе остаётся так мало, что «государевых делъ делать некому, а (в городе таком-то), государь, твои великого государя дела многие, и за темъ их, подьячих, малолюдством твоим великого государя всяким делам чинитца мотчания».

Были случаи, когда, возвращаясь с воеводства в Москву, в приказ, или отправляясь на службу в другой город, воевода нередко забирал с собой подьячего, с которым он особенно хорошо сработался: такая практика также отмечена в источниках. Таким образом происходил круговорот мелких управленцев в объёме всего государства, подьячие становились чрезвычайно информированными в  делах как местного управления, так и центрального, что, безусловно, расширяло их кругозор, понимание того дела, которым они занимались в любом месте, избавляло как от провинциальной узколобости, так и от столичного снобизма.

Как отмечалось выше, в подавляющем большинстве случаев вакансии в местном органе управления — приказной избе — замещались выходцами из этого же города или уезда. Очевидно, что, начав карьеру площадным подьячим или молодым подьячим в приказной избе, местные служащие получали не только богатый делопроизводственный опыт, но и преимущество, которому ничего нельзя было противопоставить — даже столичную искушённость в делах. Это было глубочайшее знание местных обычаев, особенностей жизни, связей разных людей между собой и, разумеется, связей самого подьячего с местными «сильными» людьми. Это ставило местного подьячего в выгодное положение в отношении воеводы, не знавшего местных жизненных обстоятельств, и давало подьячему в руки сильные рычаги в делах местного управления и суда. При этом если московский подьячий назначался сверху, то местный выбирался местным же обществом, был его эмиссаром во властных структурах. Бывало, что во время таких выборов разыгрывались целые баталии двух лагерей — сторонников разных кандидатов на место городового подьячего. Они приходили к воеводе, писали челобитные ему и в Москву, всячески очерняя противника и превознося своего ставленника.

Приказная изба — центр управления городом

Где же располагалась и как выглядела приказная изба — это средоточие местной власти? Естественно, что располагаться подобное учреждение должно было поблизости от воеводского двора — для удобства воеводы и для постоянной «обратной» связи канцелярии с главой города, но и не «стена к стене» — для покоя градоправителя. Приказная изба должна была находиться в центре города ещё и потому, что она была пунктом сбора горожан, а иногда и жителей уезда для выслушивания, как мы бы теперь сказали, официальных сообщений. Получив царский указ, который касался всего городового сообщества, воевода приказывал подьячему зачитать его перед собранием жителей, предварительно оповестив их об этом через бирючей (глашатаев) по городским торгам. Это могли быть указы о моровом поветрии и борьбе с ним, об объявлении войны, о сборе дополнительного налога, о распоряжении отремонтировать городовые укрепления, о кончине государя и воцарении нового и т.п.

Поэтому здание приказной избы было поставлено дальше по той же улице, куда торцом выходил дом воеводы (сейчас этой улицы в Переславле нет, а примерное направление определяет главная аллея парка — бывшего Пушкинского сада, ныне детского парка им. Пушкина). В 1685 г. здание было перестроено. На плане первой половины XVIII в. приказная изба показана почти равной по размеру воеводскому дому, тоже прямоугольной в плане. По всей видимости, приказная изба стояла внутри современного квартала, образуемого улицей Садовой и Тайницким переулком, возможно, на месте современных дворовых владений домов 2 или 2а по Тайницкому переулку.

По укоренившейся традиции и церкви, и места средоточия власти даже при перестройках обычно не меняли. Потому и воеводский дом остался на месте княжеского двора, и присутственные места XVIII–XIX вв. заняли место старой съезжей избы.

Думается, что переславская съезжая изба мало чем отличалась от любой съезжей избы города средней величины того времени. Кстати, следует отметить, что названия приказная и съезжая (ещё ранее — разрядная) — синонимы, с тем небольшим отличием, что до 1660-х гг. чаще употреблялось слово «съезжая», в 1660–1670-е гг. — и то, и другое, даже в одном документе, а в конце века — «приказная». Приказная изба в XVII в. была тем, что в XVIII и XIX вв. называлось «присутствием» — это было казённое здание, куда почти ежедневно (кроме воскресений и праздников) приходили «чиновники»-подьячие и занимались делами местного управления.

Судя по единственному лаконичному и неполному описанию интерьера переславской съезжей избы, она была невелика. Это упоминание относится к 1661 г., и к тому времени изба стояла уже 35 лет (то есть была поставлена сразу после Смуты, в 1625/1626 г.). Учитывая хозяйственный упадок страны в то время, можно предположить, что на кирпичное здание средств и сил тогда не хватило, и значит, приказная изба была деревянной. Тем более, Переславль-Залесский, в самом имени которого было заложено указание на его местоположение, обладал возможностью использовать для строительства самый лучший материал — прямые и ровные сосновые и еловые брёвна. Приказная изба представляла, судя по деталям описания, обыкновенный сруб на подклете, с двускатной кровлей, крытой тёсом или дранью. Скорее всего, это было двух- или трёхкамерное помещение — обычная изба с сенями или две горницы, соединённые сенями.

При двухкамерном устройстве приказной избы её размеры могли составлять несколько более 12 м в длину (вместе с сенями) и чуть более 6 м в ширину, то есть площадь её равнялась почти 80 кв. м.

В сенях или в одной из горниц могли располагаться подьячие, а в большем помещении — воевода, один или со старшим подьячим. Видимо, «большое окошко, куда была вставлена большая окончина» (рама со слюдой) было в горнице, где сидел воевода. А «две окончины в меньшихъ окошках» могли быть в сенях или комнате, где сидели подьячие.

Обстановка приказной избы мало чем отличалась от обстановки московских приказов, разве что была беднее, но, тем не менее, общий стиль, «палитра» были теми же. XVII век — это эпоха жизнелюбия, когда ценили земную красоту во всём её великолепии — изысканных форм, ярких, разнообразных цветов. Поэтому приказы и приказные избы мало напоминали скучное, по нашим понятиям, государственное учреждение.

Стены, двери, внутренние зимние ставни («вставни» для тепла) были обиты сукном красного или зелёного цветов, скамьи и лавки покрыты войлоком (часто тоже крашеным), а для служащих высших категорий (дьяков, «старых» подьячих) на лавки клали «тюшаки» — плоские подушки или, скорее, матрасики из окрашенной (обычно в красный цвет) кожи и набитые шерстью. Некоторые сундуки и ящики для приказных документов тоже были обиты цветным сукном.

В здании переславской приказной избы, естественно, была печь, «а у печи заслон железной». С середины XVII в. глиняная обмазка печей сменилась на изразцы, сначала зеленые, позже многоцветные. Несмотря на то, что переславская приказная изба была не из крупных, положение города неподалеку от Москвы предполагало быстрое распространение новой моды. Возможно, старую печь в переславской приказной избе переложили (что делалось регулярно) и облицевали на московский манер изразцами.

Для воеводы был установлен стол, крытый материалом почти всегда красного цвета — в 1660-е г. это было «сукно настрафиль червчатое», то есть ярко-красное, длиною в два аршина. Настрафиль, или страфиль, — вид сукна среднего качества; лучшим считался настрафиль как раз красного, а также жёлтого и тёмно-синего цветов. Два аршина — это чуть меньше полутора метров, то есть стол воеводы был средних размеров. Обычно на столе стоял большой железный шандан-подсвечник с восковыми свечами, но в переславской приказной избе был ещё и «фонарь слудяной». Сидел воевода на лавке, вероятно, с «тюшаком». Здесь же находилась так называемая «казёнка» — отгороженное помещение, где хранились воеводская печать, городская казна, а также некоторые предметы, необходимые для работы приказа, например, стопы чистой бумаги.

Съезжая (или приказная) изба, где хранилась и медная осьмина, и «селитряная посуда», и огромный документальный архив, была построена в 1625/1626 г. на «неокладные пошлинные деньги».  Неокладные — это те поступления, которые не могут быть запланированы: штрафы, пошлины; их, конечно, всё равно надо учитывать и записывать,  но тратить можно и на местные нужды, не отсылая в Москву. Стало быть, пошлин (например, по судебным делам, за оформление крупных сделок по купле–продаже) оказалось достаточно, чтобы поставить съезжую избу.

Съезжая изба всё же была не такой уж маленькой: помимо всего вышеупомянутого, в ней хранилось какое-то необозримое, непредставимое по занимаемому месту количество документов, нужных для повседневной деятельности каждого воеводы.

Первым из хранившихся в съезжей избе документов в росписном списке 1661 г. упомянут схожий документ 1627/28 г., подписанный воеводой князем Иваном Львовым (и другой, недатированный, данный воеводе Фёдору Зубову губным старостой Ермолаем Аисиным), а за ними сорок пять столбцов (то есть сорок пять скрученных свитков, состоявших из склеенных короткой стороной друг с другом листов) — грамот Михаила Фёдоровича «об розных государевых делах» и о судебных тяжбах за 1621/22–1644/45 гг. вместе с черновиками ответов  и ещё один трёхлетний (1639/40–1641/42) столбец «государевыхъ грамотъ ис Помесного приказу».  

Отдельно хранились грамоты и «отписки в черне» второго Романова, тоже в столбцах, числом тридцать один, за 1644/45–1661/62 гг. Итого 76 столбцов, а к ним потом приходные и расходные книги за те же годы, «судные вершённые дела» (то есть те, по которым принято решение и взыскана пошлина), и сотни «тетратей» и «столпов» с документами первой половины века. Самая малая и тесная площадь, чтобы хранить эти бумаги с возможностью каждодневного доступа, — метров тридцать квадратных.

В комнате воеводы, скорее всего, находился умывальник. Источники, в которых есть сведения об обстановке в московских приказах, упоминают, кроме медных рукомойников, полотенца, мыло, кувшины для умывания, гребни и щётки для волос. Поскольку воеводы Переславля-Залесского прибывали в город из Москвы, они также вполне могли принести в провинцию столичные представления о гигиенической культуре (если только и в самом Переславле это не было обычным делом).

В других комнатах по стенам также располагались лавки с придвинутыми к ним столами (уже без скатертей). В деревянные стены были воткнуты железные шанданы, на столе подьячих обычно ставились более дешёвые деревянные подсвечники с такими же дешёвыми сальными свечами. В комнатах могли также находиться светцы — высокие кованые подставки для лучин.

Расходные книги московских приказов упоминают о покупках столовой и кухонной посуды (сковородок, противней, ложек и пр.), а также о том, что многие подьячие, купив вскладчину еду, питались в приказе (рабочий день приказных служащих XVII в. составлял от 10 до 12 часов). Возможно, и переславские подьячие приказной избы также ели в «присутствии», но обстановка небольшого города, где место службы до дома находилось недалеко, предполагает и другой вариант — подьячие, хотя бы некоторые, могли ходить обедать к себе домой. Например, двор подьячего съезжей избы Антона Семёнова сына Грачёва находился в «городе», то есть внутри валов, двор другого подьячего Фрола Козмина сын Валькова был на посаде, в Ильинской десятне, старшего подьчего Никиты Максимова сына Ведерницына — тоже на посаде, в десятне Широкой от озера (переписная книга 1677). Как можно заметить, «центр», город внутри валового кольца, не считался «престижным» районом, и такие крупные городские фигуры, как Никита Ведерницын не считали зазорным жить на отшибе, в «спальном» районе.

Неотъемлемой частью приказной обстановки были сундуки, лари и коробьи, в которых хранились приказные бумаги. Такие ёмкости являлись удобным и прочным хранилищем документов — это были своего рода и мобильные сейфы разных размеров, и «офисная мебель», тоже мобильная; они прочно закрывались на замки с ключами, были вместительными, имели внутренние отделения, где могли храниться документы любой формы, как в столбцах (вертикально), так и в тетрадях и книгах (горизонтально), легко переносились с помощью удобных ручек на крышках и боковых стенках.

Сундуки изготовлялись из липы, дуба, ели и других пород древесины и для прочности оковывались железом — целиком полосами или только по углам. Замки на сундуках были и внешние, висячие («вислые»), и более надёжные и сложные внутренние («нутреные»). Длина сундуков могла быть более 1 м. Еще одним предметом «офисного оборудования» приказной избы были ящики и коробьи: они были меньших объемов, чем сундуки. Ящики делали из липы, а коробьи — из луба, они были более простого устройства, чем сундуки, хотя и ящик, и коробья тоже могли быть с замком, в том числе и «нутреным».

Широко распространённое представление о том, что канцелярские документы до реформ Петра I были исключительно в столбцовой форме, в корне неверно. В столбцах предпочитали хранить подлинники отдельных судебных или административных дел (например, судные дела, переписку местной администрации с центральным приказом по какому-либо делу), потому что это, прежде всего, гарантировало целостность отдельного архивного дела, ведь места склеек составлявших его документов — сставы — обязательно помечались (собственноручно подписывались) руководящими лицами приказной избы — воеводами или подьячими (дьяками).

Многочисленные же списки личного состава городовых служилых людей, посадских десятен, монастырских бобылей и проч., а также своеобразные журналы входящей или исходящей документации, финансовые документы практически всегда во второй половине XVII в. оформлялись в виде тетрадей (чаще как документ текущего делопроизводства) или книг (главным образом, в законченной форме итогового документа, например, приходные и расходные книги за год).

Поскольку приказная изба была и судебным, и административным центром, то, как и при большинстве приказов, при ней была пристройка, где содержались подследственные или получившие наказание в виде заключения под стражей на относительно короткий срок.

Подвёрстки

Церковь Петра Митрополита

Воеводский двор находился на той же Красной площади, несколько поодаль от Преображенского собора, южнее его, рядом с церковью Петра Митрополита, которая и называлась церковью «на государеве старом дворе» или «в теремах», что заставляет предположить, что церковь эта была домовой. Улица Садовая и Тайницкий переулок как раз и охватывают место прежнего воеводского двора. Если попробовать определить точнее его местоположение, то воеводский дом стоял в теперешнем парке, занимая примерно то место, где теперь находится центральная круглая площадка, или чуть ближе к храму Петра Митрополита.

Нет оснований отрицать, что и в XVII в. эта церковь оставалась домовым храмом воеводы, возможно, как это часто делалось, она соединялась с домом воеводы деревянным переходом. Несмотря на значительные искажения, изменившие к нашему времени этот дивный храм, всё ещё можно вообразить, каким его видел воевода, выходя из своего дома, и переславцы, приходящие по своим нуждам к властям.

Первое, что бросается в глаза, это сходство церкви Петра Митрополита с Вознесенской церковью в Коломенском: она представляет собой как будто её уменьшенную копию, хотя, конечно, не абсолютную. Нынешняя, каменная, построена вместо бывшей на её месте деревянной в середине 80-х годов XVI в., в самом конце царствования Ивана Грозного. Она одновременно и «суше» коломенской, и милее, уютнее её. В ней нет полёта и державности Вознесенского храма, но есть покой и крепкая основательность. Разумеется, до бездумных перестроек XVIII-XIX вв. она выглядела намного наряднее, изящнее, осмысленнее — так, как и задумали её заказчик (вероятно, сам Грозный) и строитель-архитектор.

Сейчас в неё не войти, она стоит, как заколдованный замок, ждущий, когда найдётся волшебник, который его оживит, снимет чёрные чары. А ведь внутри неё интереснейший интерьер, опирающийся прямо на своды, без поддерживающих столбов, а также восьмигранный барабан, от которого вверх взмывает восьмигранный же шатёр. Шатёр заканчивается световым барабаном (тоже восьмигранником) с узкими щелевидными окнами. Внутри храма, в его сводах сохранились голосники, но уничтожены бывшие в верхней, холодной церкви (во имя Петра Митрополита), хоры, вернее, полати, на которых (как и в Преображенском соборе) слушали службу члены княжеской семьи. Ещё одна удивительная деталь храма — связи, не железные, как обычно, а дубовые.

Раньше здание с трёх сторон окружало крытое гульбище на полукруглых арках, придававшее храму лёгкость и более интересный, сложный рельеф. Но в «просвещённом» и чрезвычайно практичном XIX в. арки заложили, чтобы увеличить площадь нижней тёплой церкви (посвящённой Архистратигу Михаилу). Кроме того, храм был двухшатровым (примеры таких изумительных строений есть в Угличе, например, Дивная церковь), а потому говорить о скучной, типовой колокольне, поставленной в том же XIX в. вместо шатровой, даже не хочется.

Икона «Седмь таинств»

Огромная икона «Распятие» («Седмь таинств») создана переславским иконописцем Стефаном Казариновым в 1682 г. по заказу бессменного главы переславской воеводской канцелярии подьячего Никиты Ведерницына.

На иконе образ распятого Христа окружают клейма с изображением семи таинств. За исключением одного, все таинства изображены мелко и даже схематично, как бы подчеркивая и выделяя картину таинства брака, помещённую, опять же в отличие от остальных, не в клеймо, а в виде жанровой сценки внизу, у подножия Креста.

Имя заказчика иконы не оставляет сомнения в том, что в её композицию включено изображение свадьбы одного из членов семьи Никиты Ведерницына. Судя по времени создания иконы (которое не должно было сильно отстоять от самого события), Никита Максимович Ведерницын, которому к тому времени должно было быть более пятидесяти лет, женил своего сына Афанасия.

В клейме изображены священник, жених, невеста, дружка жениха и подруга невесты в нарядных одеждах на фоне городского пейзажа, который очень напоминает городские укрепления — высокие городские стены с двумя воротами, над одними из которых помещена башня, правда, по виду они каменные. За стенами видны дома — один с двумя высокими вытянутыми окнами или, скорее, арками, может быть, часть гульбища, другой — с большим, расположенным на значительной высоте зарешеченным окном.

Несмотря на всю условность и каноничность иконописи, люди в сцене свадьбы имеют реальные черты. Даже священник, благословляющий союз, выписанный наиболее канонично, смотрит на нас очень живыми глазами из под слегка набухших век. Лица же других участников церемонии, несомненно, написаны реалистично: молодой, ещё без усов и бороды, кудрявый русоволосый жених с большими светлыми глазами, курносым носом, маленьким ртом и широкими скулами; невеста, очевидно, темно-русая или брюнетка, с прямыми волосами, заплетенными в косу, с широкими, черными, почти сросшимися бровями и крупным носом с горбинкой. В роли дружки выступает мужчина постарше, с мягкими и правильными чертами лица, с длинными, слегка вьющимися волосами каштанового цвета, с усами и бородой.

По старинным свадебным традициям это должен был быть старший брат или самый близкий друг жениха. Особенно колоритна подружка невесты — в ней очень заметен характер. Она не красавица, у неё простое, широкое лицо с маленьким носиком и светлыми высокими бровками; зато прищур глаз и складка рта, энергичное движение вытянутой руки, которой она держит венец над головой невесты, выдают её бойкий и непростой нрав. В руках у дружки жениха и подруги невесты по длинной красного цвета свече.

Не менее подробно изображена и одежда. Одеяния священника почти закрыты платьем жениха и невесты, но виден коричнево-серый стихарь, красная с вытканными золотыми крестами фелонь с расшитой золотом и жемчугом верхней частью, на золотистой подкладке и золотная же с красными кистями внизу епитрахиль. В левой руке священник держит Священное писание в дорогом переплёте — золочёной кожи или с золотыми накладками.

На женихе красный, шитый золотом кафтан с долгими рукавами; из-под тёмно-вишневого откидного воротника кафтана видна рубаха с низаным жемчугом воротником-ожерельем. Рубаха, судя по блеску ткани, шёлковая, золотистого цвета, рукава украшены золотыми с каменьями запястьями. На ногах у жениха, видимо, мягкие кожаные сапоги.

Наряд невесты вообще напоминает царский — на ней сарафан из золотной с вытканными крупными узорами парчи, с застёжкой спереди по всей длине и стянутый под грудью широким поясом. Плечи закрывает широкий ворот-ожерелье. Под сарафан надета тоже, очевидно, шёлковая и тоже золотистая рубаха, низ рукавов стянут широкими зубчатыми запястьями. И застёжка сарафана, и пояс, и воротник, и запястья расшиты драгоценными камнями. Невеста обута в ярко-красные туфельки на высоком каблуке.

Подружка же невесты и в наряде отличается особым колоритом. На ней золотистая, почти обтягивающая рубаха, позволяющая любоваться ее фигурой, тем более что ярко-алый плат, надетый на голову и свободно завязанный у шеи, полностью откинут назад, за спину. Из-под узла плата видно фигурное, обшитое крупным жемчугом ожерелье. Нижнюю часть наряда составляет узкая тёмно-зелёная юбка с вытканными крупными красными и чуть меньшими бордовыми цветами. Трудно определить деталь, визуально соединяющую рубаху и юбку — то ли это расшитый низ рубахи, то ли пояс юбки. От этого пояса вниз идёт золотая полоса, сливающаяся с таким же подолом. И пояс, и идущая вниз полоса, и подол сшиты из золотной ткани, украшенной разноцветными каменьями. На ногах у подружки, как и у невесты, красная обувь, но видны только её носочки, поэтому определить более чётко, во что же обута женщина, нельзя.

И образ этот был помещён в главный, древнейший храм города — Преображенский собор (к счастью, икону можно увидеть сейчас в Переславском музее).

.

Московский Кремль —
символ русской государственности

Московский Кремль с Древних времен до конца XVI в. — символ становления русской государственности, истории, культуры, хранилище национальных сокровищ

Цели: объяснить значимость и актуальность данной темы; представить главные факты из истории Кремля; показать значение Кремля для русского народа как символа русской государственности; объяснить содержание исторических документов, связанных Кремлём; закрепить знания о данной теме.

Задачи: способствовать формированию знаний об  историческом значении Кремля; показать значение Кремля  как исторического феномена.

Основные понятия:

вислая печать,

Ипатьевская летопись,

знатный монастырь, 

Всехсвятский пожар,

чудотворная,

ордынцы,

великое стояние на реке Угре,

царь всея Руси, Собор примирения.

Эпиграф урока:

Бессмертное величие Кремля

Невыразимо смертными словами!

(Н.Рубцов «О Московском Кремле»)

Оборудование: аппаратура для показа слайдов; документальные фильмы, песни о Кремле; картины русских художников о Кремле; доклады и рефераты о Кремле; библиотечка книг. 

Участники: творческие группы учащихся.

Ход урока

I. Введение. Слово учителя. Преподаватель показывает картины русских художников и рассказывает о том, что Кремль — сердце Москвы, сердце России. Все основные исторические вехи нашей страны связаны с ним, Кремль представляет собой центр политической жизни русского народа. Это замечательный памятник искусства, вошедший в мировую сокровищницу, мы не смогли бы полноценно жить, не ощущая себя кровно связанными с этим уголком русской земли.

Каждое здание Кремля — эпоха, каждый камень — история. Кремлёвские стены, окружающие замечательный ансамбль, служили для обороны города в дни вражеских нашествий; в течение многих столетий они были надёжной опорой москвичей. В наши дни и стены, и кремлевские сооружения — замечательные памятники истории, напоминающие о героическом прошлом. В полной мере осознать значение Кремля можно, обратившись к его истории. Русский Кремль связан с рождением Москвы. Его границы были когда-то границами города, их судьбы неотделимы друг от друга. Укреплялся и строился Кремль, и вместе с ним росла и хорошела Москва. 

II. Основная часть. Работа творческих групп, основанная на выполнении индивидуального домашнего задания.

Из каких источников вы узнали о  том, как начиналась жизнь древнего Кремля? Покажите, используя сведения из летописи, каким было историческое влияние Кремля на Москву вплоть до XIX в.

Первая творческая группа. Есть находки старше самой Москвы. Под увеличительным стеклом можно увидеть свинцовую «вислую печать», висевшую на шнурке и скреплявшую древнюю грамоту. С обеих её сторон есть изображения — на одной лик Архангела, на другой — Богоматерь в одеянии, подобном тому, что носили в Византии. Всё это дало возможность московскому историку, члену-корреспонденту Академии наук СССР, знатоку древних печатей Валентину Лаврентьевичу Янину установить путём сложного анализа точный возраст «вислой печати» —  1093 г., за полвека с лишним до встречи на Боровицком холме Юрия Долгорукого со своими союзниками.

Ещё более древняя находка ждала археолога под Архангельским собором. Тут были найдены черепки — из них восстановили горшок, который относится к дьяковскому типу, той культуре, что существовала в середине I тысячелетия до н.э. Этот горшок доказывает, что  давным-давно на Боровицком холме (на месте Кремля) существовало поселение, где можно было дать «обед силен», о котором упоминается в первом датированном известии о нашей столице.

В Ипатьевской летописи сообщается о возникновении Москвы в 1147 г. В той части нынешнего Кремля, которая примыкает к Боровицкой башне, состоялась встреча суздальского князя Юрия Долгорукого и новгород-северского князя Святослава Ольговича. «Въ лето 6655 (1147) князь велики Юрьи Суждальскiй, сынъ Владимера Мономаха, внукъ Всеволожь, правнукъ Ярославль, праправнукъ великого Владимера, собра воинства и шедъ взя градъ Новый Торгъ…И посла къ нему князь велики Юрьи Суждальскiй, глаголя сице: «како бы ся намъ видети съ тобою и въ любви и въ единстве житiе о Христе скончати и отъ враговъ своихъ стрещися за единъ и другъ за друга голова положити…И тако совещавше, снидошася на Москву князь велики Юрьи изъ Суждаля, а князь велики Святославъ съ Резани изъ Тешилова…» [3].

Историческая заслуга «князя-строителя» Юрия Долгорукого состоит в том, что, поняв значение маленького городка на Боровицком холме, он повелел укрепить его — вместо вала и частокола окружить более мощной крепостной стеной. Как повествует Тверская летопись, «князь великий Юрий Володимерович заложи град Москву на устниже Неглинье, выше Аузы» [1]. То есть Юрий Долгорукий огородил стеной Москву в месте слияния Москвы-реки и реки Неглинки, выше того места, где втекает в Москву-реку Яуза. Случилось это в 1156 г. Остатки того Кремля нашли, как и самый древний кремлевский дом, — в 1959—1960 гг. На высоком земляном валу стояла деревянная стена высотою до 3 м. Как полагают историки, у этой стены было несколько башен с проездными воротами.

Одежда и обувь, посуда и украшения, орудия труда и игрушки  людей, живших на Боровицком холме много веков тому назад, были обнаружены археологами. А летописи донесли известия не только о Москве XII в., но и о москвичах. Московлянами летописец называет дружину, вышедшую из Москвы во главе с князем, чтобы отстоять свои права у старшего стольного града Владимира. Было это в 1176 г. В дороге дошла до них весть о грозившей беде со стороны Ярополка, соперника московского князя, и московляне срочно вернулись обратно. В следующем, 1177 г., случилась катастрофа, Москву не уберегли: Глеб Рязанский «пожже город весь и села» [3]. Это первое известие о нашествии на Москву и пожаре.

От XII в. предания и легенды донесли до нас некоторые имена московлян: Кучка, его дочь Улита. Мала была ещё Москва, мало было москвичей, достойных внимания иноземных летописцев. А своих у города ещё не было.

Найденный в дни строительства Дворца съездов в недрах холма угол сруба из нескольких венцов из брёвен — это остатки самого древнего из дошедших до нас строений Кремля, дома XII в. Он квадратный в плане, стены его длиной 4 м. Топился такой дом по-чёрному, т.е. не имел дымовой трубы. Возможно, в нём жил ремесленник, один из тех неведомых нам жителей городка, трудом которых Москва росла и крепла. Она была городом «срединным» — росла в гуще сёл и городов, где складывалась русская народность.

Почему Москва в XIII в. представляла собой «сильно укреплённый центр», хотя занимала примерно половину территории нынешнего Кремля?

Вторая творческая группа. Стены Кремля XIII в. проходили от (мыса слияния двух рек) вдоль берегов Москвы-реки и Яузы, а на востоке тянулись по границе нынешней Ивановской площади, там теперь стоят Царь-колокол и Царь-пушка. Крепость была ограждена рвом.

Но помочь Москве в невиданной ещё беде, выпавшей на долю всей Руси, тот Кремль не смог. В холодные дни декабря 1237 г. (по другим источникам — в феврале 1238 г.) на город напали войска хана Батыя. «Взяша татарове Москву и воеводу убиша Филипа Нянка, а князя Владимира сына Юрьева руками яша, а люди избиша от старца и до сущаго младенца, град и церкви святые огневи предаша…» [3] Весь деревянный город сгорел. Несколько черепков татарской посуды с ярко-синей глазурью были найдены в недрах Кремля XIII в. Среди немногочисленных находок есть шпора с заострённым концом довольно сложной конструкции. Недостаёт в ней только ремешка, который застегивался на пряжке с язычком. Это шпора московской работы принадлежала воину-всаднику, который сражался с ордынской конницей, налетевшей на Москву. Вместе со шпорой было найдено вражеское костяное кольцо восточной работы. Его надевали на палец во время стрельбы из лука. Полированное кольцо светло-коричневого цвета казалось женским украшением, так как отверстие в нём довольно узкое.

Под Успенским собором были найдены остатки храма конца XIII в., о котором упоминала русская летопись. Зодчих постигла неудача, и постройка рухнула. Одной из причин этого называлась «неклеевита» известь. В земле обнаружили следы этой извести, её затвердевшие потёки на камнях. Ещё глубже открыли остатки другого фундамента: белые камни неизвестного строения.  Эти белые камни — свидетельство жизненной мощи Москвы. Люди находили силы на строительство в самые тяжкие годы своей истории.

В это время московским княжеством правил младший сын Александра Невского — Даниил Александрович. Он первый московский князь, чьей резиденцией стал Кремль, здесь Даниил провёл свыше тридцати лет. При нём Москва стала самостоятельным удельным княжеством, столицей. Князь Даниил решил ознаменовать это событие возведением каменного храма — первого в Кремле. Построили маленькую церковь Димитрия Солунского на месте стоявшей на холме деревянной. Выложили её из тёсаного белого камня-известняка — по образцу храмов во Владимире и Суздале, первенствовавших тогда городах Северо-Восточной Руси. Вот от этой-то скромной постройки пошла и вся Белокаменная Москва, расцвет которой пришёлся на XIV в.

Вопросы:

Почему И.Е. Забелин считал, что бор, росший на мысу, не только уступил место для возведения Кремля, но и дал ему своё имя?

«Городок и до постройки деревянных стен мог именоваться Кремником, Кремлем, Кремлевником, так как это имя в коренной форме «кремь» и доселе в северном областном языке обозначает тот же бор или крепкий и крупный строевой хвойный лес в заветном бору, растущий среди моховых болот, которые у Кремля оставили своё имя в улице Моховая» [3].

Когда впервые в русских летописях встречается слово «Кремль»?

«Слово «Кремль» встречается в первый раз в 1331 г. при известии о пожаре Москвы, но потом оно надолго, почти на 200 лет, исчезает из летописей и исторических документов… Название “Кремль” установилось лишь по возведению стен Белого города» [2].

В известной картине «Московский Кремль при Иване Калите» (показываются фрагменты документального фильма) знаток древней Москвы Аполлинарий Васнецов изобразил Боровицкий холм от подножия до гребня застроенным бревенчатыми домами, окружённым мощными бревенчатыми стенами и башнями. На самой его вершине белеют каменные соборы. Расскажите о данном периоде истории Кремля.

Третья творческая группа. Кремль стал резиденцией великого князя, а сама Москва — столицей Московского великого княжества. Правивший много лет князь Иван Данилович вошёл в историю с прозвищем Калита, что значит сума, кошелёк, за бережливость и умение распорядиться доходами. При нём «была заложена основа могущества Москвы» [1]. Тогда произошло и другое важное событие — в Москву из Владимира переехал глава Русской церкви. Митрополит Пётр подолгу жил в Москве и здесь же умер, а его преемник Феогност перенёс митрополичий престол в Кремль. Кремль стал не только резиденцией великого князя, но и митрополита. С тех пор Москва ещё более настойчиво и успешно объединяла вокруг себя русские земли и города.

Пётр вошёл в историю не только как митрополит, он занимался иконописью. На Боровицком холме в августе 1326 г. он заложил основание главного Успенского собора. Чувствуя приближение кончины, Пётр, не доживший до завершения храма, как гласит предание, сам выложил в нём себе гробницу. С тех пор в Успенском соборе хоронили глав Русской церкви.

Вслед за ним на Боровицком холме поднялись стены других каменных храмов, в том числе Архангельского собора и храма Иоанна Лествичника, предшественника известного нам храма с колокольней Ивана Великого. Соборы возводились одноглавыми. Их объёмы были сравнительно небольшими: Москва ещё не могла себе позволить масштабное строительство. Храм Иоанна Лествичника стал памятником победы над Тверью, давним соперником Москвы. Ивану Калите по воле хана пришлось идти в поход на Тверь. Это случилось после того, как Тверь восстала — тогда был убит ханский наместник Шевкал. Довелось Ивану Калите и другим русским князьям идти в поход и на Псков, где скрылся тверской князь, повинный в убийстве Шевкала. После псковского похода, оказавшегося мирным Иван Калита воздвиг храм Иоанна Лествичника. Именно в эти годы в летописи (в рассказе об очередном большом пожаре) главная часть города — на Боровицком холме — впервые названа Кремником, то есть Кремлём.

Тогда же при Иване Калите в стенах Кремля появился «знатный монастырь» Спасский — сюда перевели древний Даниловский монастырь во главе с архимандритом Иоанном, которого характеризовали как «мужа сановитого и словесного и любомудрого сказателя книгам…» [1] «Учреждение монастыря в стенах Кремля равнялось в известном смысле учреждению просветительного училища», — писал И.Е. Забелин [4]. Так в Москве появились свои летописцы, учителя, учёные, художники. Произошло не только юридическое признание Москвы великим княжеством, но и фактическое её возвеличение. Оно проявлялось в  строительстве новых монументальных зданий в Кремле, в становлении московского зодчества, искусства. Деревянный Кремль начала XIV в., хотя часто и горел свечой, был крепостью, способной защитить жителей Москвы. Дважды подступал к стенам Кремля тверской князь, причём во второй раз под стенами шёл упорный бой, в котором москвичи отстояли свой город. Не сумев победить в честном бою, тверской князь Михаил, будучи в Золотой Орде, вероломно убил московского князя Юрия, который впервые в истории Москвы получил  здесь ярлык на великое княжение.

Юрий был первым из князей похоронен в церкви Димитрия Солунского, ставшей приделом Успенского собора, заложенного митрополитом Петром. Этот храм стал символом Москвы, хотя пока он был скромнее огромного владимирского Успенского собора.

Началось формирование московской школы зодчества. Прибывший на смену митрополиту Петру его преемник Феогност, грек по происхождению, привёз искусных художников, мастеров прикладного искусства. Они принесли в Москву традиции греческой культуры, которая оказала большое влияние на живопись и искусство Москвы, вскоре выдвинувшей своих мастеров. Захарий, Дионисий, Иосиф и Николай — это имена мастеров, которые расписывали Архангельскую церковь. Успенскую же украшали греческие художники. Работы у русских художников было так много, что за лето они «и половины не подписаша» [1].

Лить колокола научил москвичей Борис Римлянин, представитель итальянской культуры. Русское имя мастера говорит о том, что мастер обрёл на Руси вторую родину. Он же во главе московских умельцев ездил лить колокола в Великий Новгород. Связи Москвы с Италией поддерживали гости — купцы. Хорошо знали дорогу к Кремлю купцы Генуи и других итальянских городов, чьи колонии находились в Крыму, на берегу Черного моря.

Иван Калита задумал укрепить Кремль новыми могучими стенами. Но на каменное строительство средств не было. В дело пошли дубовые бревна. В ноябре 1339 г. он заложил «Град Дубов», срубленный той же зимой и оконченный весной следующего года. Умирая, Иван Калита мог видеть эти могучие стены, ставшие символом возвышения Москвы.

Современные археологи полагают, что дубовый Кремль Ивана Калиты был по размерам почти таким, как возведённый на его месте белокаменный Кремль времён Дмитрия Донского, то есть таким, как современный Кремль. На кромке Боровицкого холма красовался княжеский дворец. Над бревенчатыми стенами, башнями, домами поднялись главы белокаменных соборов.

«Всехсвятский» пожар и первый каменный Кремль.

Четвёртая творческая группа. В историю вошёл пожар, называемый «Всехсвятским». В 1365 г. от церкви Всех Святых начался пожар, засуха и ветер усугубили беду. За два часа огонь уничтожил весь город — такого ещё не бывало. Сгорели дубовые стены, пришло время обнести Кремль каменными. Великий князь Дмитрий замыслил, как пишет летописец, «ставить город Москву камен и что задумал то и сделал» [1]. В девять лет Дмитрий (будущий Донской) стал великим князем, главой Русской церкви был в то время митрополит Алексей, близкий друг и советник его отца. По его совету и повелел молодой князь возводить каменный Кремль. Камень возили из Мячковских и других каменоломен под Москвой всю зиму, а весной 1367 г. началась грандиозная стройка. Работали около двух тысяч строителей. Из камня выложили неприступные стены, их длина достигала к тому времени 2 км. Над ними высились башни, три из них — проездные. Крепость сооружалась не только для обороны, но и для контрударов. Сам Дмитрий жил в высоком дворце со златоверхим теремом и стекольчатыми окнами, которые были тогда в Москве величайшей редкостью. С юга от Успенского собора располагалась звонница, на которой висел городской колокол. Геометрическим центром Москвы XIV в. было  Лобное место.

И вот наступил 1380 г. Войска собрались на площади в Кремле перед белокаменными соборами. Вскоре тремя походными колоннами князь Дмитрий повёл на восток полки не только москвичей, но и ярославцев, костромичей, коломенцев на поле Куликово.  Этот незабываемый миг истории Кремля стал великим в истории Руси. Он описан в летописях, в трудах всех выдающихся историков России, воспет поэтами и писателями. Когда воины, прощаясь с Москвой, оглядывались назад, они видели на холме белокаменный Кремль... Победа в Куликовской битве — «заря освобождения» от ордынского  ига — была одержана более чем в двухстах километрах от Москвы, но ковалась она здесь, в Московском Кремле [2].

Каменный Кремль вскоре после своего появления был дважды испытан в бою. К его стенам подошёл воинственный литовский князь Ольгерд, но взять не смог. Спустя два года после Куликовской битвы к Кремлю прокрался жаждавший мести хан Тохтамыш, заставший среди русских князей «разньство и распрю» [1]. Дмитрий Донской, оставив в Кремле митрополита Киприана, отправился собирать войско. Но и Киприан, всего за несколько дней до начала осады появившийся в Москве, покинул город. Два дня штурмовали враги стены Кремля, потеряв при этом сына одного из ордынских ханов. Его поразил стрелой некий «суконник Адам», подобно тысячам московских ремесленников защищавший Кремль. На голову ордынцев лили кипяток и горящую смолу, в них стреляли из самострелов: над стенами летели тучи стрел. Тохтамыш пошёл на хитрость: выслал послов с миром, среди которых оказались изменники, суздальские князья. «Царь ничего не требует от вас, только выдте из города для его встречи и по обычаю дары принесите…» [1] Вышли москвичи с дарами, и началась кровавая расправа: «Был дотоле Москва-град велик, град чуден, град многолюден, кипел богатством и славою, превзошёл честию многою все другие города Русской земли, и что же: в один или в полдня мгновенно изменилась вся доброта его, и слава его исчезла, повсюду пусто, одна горелая земля, дым и пепел, да лежат во множестве трупы мёртвых» [1]. Погибло 24 тысячи москвичей; большой урон был нанесён Кремлю. В огне сгорело множество рукописных книг, снесённых в кремлёвские церкви. Вернувшись в опустошенный город, Дмитрий Донской не смог сдержать слёз. Он не простил Киприану его слабости и изгнал из Москвы.

Ещё одна беда — пожары — обрушились на белокаменный Кремль. Они следовали в конце века один за другим.

Когда грозный Тамерлан двинул свои войска на русские земли, московский князь Василий I отправился из Кремля собирать русское войско по другим городам. Вновь защитники Москвы остались без князя. Митрополит Киприан, к тому времени прощённый, проявил мужество и мудрость: послал посольство во Владимир, чтобы доставить в Москву величайшую святыню Древней Руси — Владимирскую икону Богоматери, считавшуюся заступницей земли Русской. Встреча произошла 26 августа 1395 г. По обычаю москвичи усердно молились перед древней святыней. Тамерлан, две недели стоящий со своим войском на месте, внезапно отступил. С тех пор местом постоянного нахождения Владимирской иконы вплоть до 1918 г. стал Успенский собор Кремля. Ныне она нахоодится в храме Николы в Толмачах при Третьяковской галерее.

Вопросы

Какова роль митрополита Киприана как главы Русской церкви?

Митрополит Киприан был главой Русской церкви почти сорок лет. По его инициативе составили летописный свод, получивший его имя. Он был образованнейшим человеком своего времени, переводчиком и писателем, стал одним из основателей древней русской литературы. В своих сочинениях он настойчиво проводил мысль о том, что Москва — преемница древних столиц Киева и Владимира. Киприанов свод лёг в основу Троицкой летописи — ценнейшего памятника истории Руси.

Каково значение Кремля XIV в.?

В конце XIV в. Кремль стал настолько велик и красив, что о нём писали, прибегая к возвышенным словам: «…Град Москва велик и чуден и много людей  в нём, кипище богатством и славою, превзыде же вся грады в Русской земле честию многою». Белокаменный Кремль времён Дмитрия Донского простоял свыше века.

«XIV в. прочертил вечный и неизгладимый след на Боровицком холме, и просматривается он в направлении зубчатых стен современного Кремля, в расположении его главных памятников, сгрудившихся на Соборной площади, в планировке всего ансамбля, где этот век расставил на свои места главные постройки. Менялся их вид, но неизменным осталось расположение» [1].

Значение Кремля в XV в.

Пятая творческая группа. В начале XV в. перед стенами Кремля появился хан Едигей, но приступить к его штурму не решился. Простояв месяц перед белокаменными стенами, ушёл обратно, удовлетворившись данью в три тысячи рублей. В 1417 г.  произошло новое бедствие: «На Москве начался мор злее первого», того, что случился в 1364 г. Во время эпидемии чумы великий князь Василий I в страхе бежал из Кремля, чума унесла его младшего брата, умерли многие москвичи.

Вступившему на престол Василию II пришлось отстаивать свои права в войне, которая продолжалась с передышками 27 лет. Кремль переходил из рук в руки, в борьбу и заговоры втягивались многие москвичи: «…бояре же и гости были и от чернецов в той же думе», то есть в заговоре против князя, который закончился ослеплением Василия II в 1446 г. от рук враждебных ему князей [1].

   В 1445 г. нагрянули ордынцы. Войско москвичей во главе с Василием II потерпело под Суздалем поражение, а сам великий князь, весь израненный,  попал в плен. Ордынский посол  привёз в Кремль его нательный крест в качестве вещественного доказательства поражения Москвы.

Вскоре случился пожар; великая княгиня бросила Кремль, за нею последовали бояре. Кремль спасла «чернь», взявшая власть в свои руки, чтобы с оружием встретить ордынцев. Но они на Москву не пошли, отпустив за выкуп князя Василия II.

Тёмная туча иноземных нашествий в XV в. не раз нависала над Кремлём. Ему грозил разгром: после орд хана Улу-Махмета, пленившего Василия II, пришёл с войском ордынский царевич Мазовша. Кроме нашествий, междоусобиц и пожаров, еще одно несчастье обрушилось на Кремль: 1 октября  1445 г. в 6 часов вечера произошло землетрясение, «потрясся град Москва, Кремль и посад весь и храмы поколебались. Спящие не слыхали, но не спавшие в большом страхе ожидали, что пришёл конец мира» [1]. Но Кремль и Москва выстояли.

К концу XV в. Москва достигла небывалого политического могущества и практически больше не зависела ни от хана ордынского, ни от князей других русских городов — настала пора увековечить это событие строительством нового Кремля, его зданий. Вокруг Успенского собора Кремля, заложенного митрополитом Петром, «обмерили оклад», то есть разбили план нового здания. Зодчим предписали сделать его на полторы  сажени. И в ширину, и в длину больше собора во Владимире. На столько же, он должен был быть и выше.

Согласно Ермолинской летописи, с 1462 г. в течение десяти лет, Василий Ермолин в Кремле возвёл каменную церковь над Фроловскими воротами Кремля, стоявшими на месте нынешних Спасских. Он украсил ворота белокаменной скульптурой Георгия Победоносца, дошедшей до наших дней и выставленной ныне в Третьяковской галерее. Василий Ермолин обновил белокаменную стену Кремля.

В 1475 г. в Кремле появился итальянский (фряжский) зодчий, искусный литейщик пушек, инженер, строитель мостов,  Аристотель Фиораванти. Вместе с Иваном III он отправился в поход на Новгород. Вернулись с трофеем — вечевым колоколом Великого Новгорода. С тех пор колокол стал звонить на главной площади Кремля. Как символ великой державы в центре Кремля был построен Аристотелем новый Успенский собор (его крышу делали привезённые в Москву новгородские мастера, что было символично: теперь и Новгород трудом своих граждан возвеличивал Москву).

Этапным событием в русской истории было «великое стояние на реке Угре», которое означало окончательное падение ордынского ига. Это произошло в 1480 г. — ровно через сто лет после Куликовской битвы. Снова из Кремля навстречу полчищам ордынского хана (Ахмата) вышли русские полки под руководством Ивана III. Этому событию предшествовало знаменательное событие: в Кремле великий князь Иван разорвал грамоту хана Ахмата. В книге «Иван Третий» писатель В.Н. Иванов так описал это событие: «Посол спешился на красное сукно и, приняв в обе руки ларец с ханской басмой, на своих кривых ногах конника легко двинулся по ступенькам. Вступив в бревенчатую палату, посол увидел, что на этот раз бояре и князья, духовенство и жильцы стоят в глубине, по стенам, а великий князь Иван сидит на кресле в епанче и в мономаховой греческой шапке, увенчанной крестом из самоцветов. Никто не пал встречу на колени, не встал и великий князь… Посол поднял было ханскую грамоту высоко, протянул её Ивану Васильевичу, но великий князь схватил грамоту, плюнул на неё, с треском разорвал, бросил лоскутья на землю. Выхватил из рук шатнувшегося восточного вельможи его цареву басму, распахнул ларец и, вытряхнув воск наземь, растоптал каблуком своего пурпурного сапога. Под сводами Успенского собора Иван III сказал: “Та курица умерла, которая носила татарам золотые яйца”» [3].

Вопрос

Каким образом происходило дальнейшее укрепление Кремля в XV в.?

Утверждение могущества и независимости Русского государства требовало дальнейшего укрепления Московского Кремля. При великом князе Иване III в Кремле было осуществлено грандиозное строительство. Оно началось  с сооружения Тайницкой проездной башни на берегу Москвы-реки. (Сейчас её ворота заложены кирпичом.) В 1485 г. началось строительство стен. Новые стены были закончены в 1499 г., они возводились русскими мастерами под руководством итальянских. Стены не были белокаменными, а были сложены из кирпича. Белый же камень использовался тогда только для фундаментов и цоколей стен, башен и декоративного пояса.

После того, как построили новые Успенский и Благовещенский соборы, в XVI в. началось возведение на Боровицком холме других храмов. Расскажите о храмах XVI в.

Шестая творческая группа. Приехавшему из Италии зодчему Алевизу Новому поручили на месте старого белокаменного возвести новый Архангельский собор. На этот раз каменщики выкладывали стены из большемерного кирпича. Фасады зодчий украсил пышным декором, отчего внешне постройка походила на дворец. Её завершили в 1508 г.

На восточной стороне Соборной площади зодчий Бон Фрязин возводил стены столпообразного собора с колокольней на месте старого храма Иоанна Лествичника. Столп Ивана Великого стал объединяющим центром всего ансамбля Кремля и древней столицы, её высочайшим сооружением. Дозорные Москвы могли обозревать с высоты Ивана Великого окрестности города на десятки вёрст и предупреждать москвичей о приближении врага, получая сигналы с башен монастырей, расположенных на подступах к столице. При угрозе нашествий били в колокола. В начале XVI в. в центре Кремля сформировался ансамбль величественных зданий — главных соборов Москвы и государства.

В 1508 г. стольный град Москва украсился и каменным княжеским дворцом, сооружённым под руководством Алевиза Фрязина. До нас дошли его белокаменные погреба, нижний этаж — подклет, перекрытый сводами; части белокаменных колонн, покрытые резьбой «фряжского рисунка» эпохи Возрождения. Сводчатый подклет оказался таким долговечным, что во второй половине XVI в. над ним выложили Мастерские палаты, где изготавливали и хранили предметы царского обихода. Рядом с колокольней Ивана Великого мастер Петрок Малый в 1543 г. стал возводить ещё одну звонницу необычайной прочности: стены её достигали толщины четырёх аршин, на аршин толще стен Ивана Великого. Строилась она в «стенообразном виде»: и ввысь, и вширь, напоминая звонницы Новгорода и Пскова. Массивная постройка понадобилась для того, чтобы расположить на её этажах колокола весом в тысячи пудов.

В 1547 г. под сводами Успенского собора прошла первая торжественная церемония венчания на царство — Ивана IV стали называть «царем всея Руси».

Вопрос. Каково было значение Кремля в XVI в.?

В феврале 1549 г. в кремлёвских палатах собрались представители «всей земли» — бояр, дворян и духовенства. Этот «Собор примирения», созванный правительством Ивана IV, Избранной радой, наметил проведение важных государственных реформ. С тех пор такие собрания представителей «всей земли» — Земские соборы — происходили в Кремле систематически. Они стали «важнейшим правительственным учреждением»; государство с середины XVI в. превратилось в сословно-представительную монархию. Местом проведения этих соборов стал Кремль, хотя он не был полностью безопасным местом: к нему не раз приближались войска ордынцев, налетавшие, как  ветер, из Крыма. В мае 1571 г. Давлет Гирей сжег посады Москвы, не сумев взять Кремль; совершил набег на Москву и крымский хан Казы Гирей в 1591 г.

Кремль стал центром формирования общественно-политической мысли, науки и литературы. В правительственных учреждениях работали образованнейшие люди своего времени, например Фёдор Карпов, один из руководителей внешней политики, знавший греческий, латинский, читавший Овидия и Аристотеля. В середине века появился «чертёж» Русского государства — карта-схема всей страны. Были созданы крупные исторические труды, летописные своды. Иван Грозный участвовал в создании Лицевого свода, где в «лицах», иллюстрациях, прослеживалась история от «сотворения мира» до присоединения Казанского царства. Вокруг митрополита Макария в Кремле группировался кружок, создавший Степенную книгу. В ней изложение велось не по годам, а по ступеням (степеням) лестницы — княжениям предков Ивана Грозного. Вошёл в этот труд и «Казанский летописец», отражавший события, очевидцами которых стали авторы. Митрополит Макарий со своим кружком создал Четьи-Минеи — иллюстрированную книгу для чтения по месяцам. В этом своде церковной литературы содержались биографические очерки о виднейших представителях русской церкви, причисленных к лику святых.

Дворянин Иван Пересветов в Кремле передал Ивану Грозному челобитные — «две книжки», по сути программы государственного переустройства, оказавшие влияние на правительство и царя. Священник кремлевской церкви Ермолай, в монашестве принявший имя Еразм, написал трактат с предложением облегчить положение крестьян. В историю публицистики вошёл и сам Иван Грозный, известный полемической перепиской с князем Андреем Курбским, бежавшим из Руси в Литву.

При Иване Грозном в Кремле появился Посольский двор, не дошедший до наших дней. С Кремлём связана и история нашего книгопечатания. Дьяконом кремлевской церкви Николая Гостунского был Иван Фёдоров, ставший русским первопечатником. В церкви, стоявшей на Ивановской площади, Иван Федоров в 1553 г. основал первую на Руси типографию. Здесь были напечатаны первые книги. Через некоторое время за стенами Кремля был построен Печатный двор. С именем Ивана Грозного связывают знаменитую библиотеку, привезённую в Кремль его бабкой, греческой царевной Софьей Палеолог. Иван Грозный показывал библиотеку некоторым иностранцам, разнесшим молву о ней по всему свету. В Кремле хранились рукописи античных произведений, оставшихся в единственном экземпляре. Об этой библиотеке до нас дошли известия ещё двух авторов, относящиеся к веку Ивана Грозного. Одно из житий о Максиме Греке повествует о том, что сей ученый муж пришёл в изумление при виде библиотеки: «…яко ни в Грециях толикое множество книг сподобихся видеть» [1]. Другой очевидец — пастор Витерман, как сообщает рижская хроника, также видел библиотеку: «Великий князь отменно уважал Иоганна Витермана как мужа учёного и даже велел показать ему свою библиотеку, находившуюся в Москве и полученную от патриарха из Константинополя в давние времена, когда предки его приняли христианскую веру. Эта библиотека состояла из Еврейских, Греческих и Латинских книг и хранилась подле его покоя в двух каменных сводах, как драгоценное сокровище» [1]. К сожалению, она утеряна.

Четыре века Кремль оставался главной крепостью Москвы, защищавшей москвичей в дни нашествий. Но в XVI в. бурно растущая Москва уже не могла обойтись только этими стенами. Как раз тогда со сказочной быстротой были выстроены новые стены города, ставшие основой его уникальной планировки. Радиально-кольцевая планировка стала основой столицы, где прокладывали всё новые и новые радиальные и кольцевые улицы. Первой к стенам Кремля примкнула стена Китай-города, которая окружила пригород — Великий посад — и соединилась вновь с Кремлем. Внутри этой стены находился Китай-город (предполагают, что это название произошло от слова «кита» — связка жердей, применявшихся при сооружении укреплений), который, как и Кремль, выстроили из кирпича. Стены Китай-города и Кремля слились в одно крепостное сооружение небывалой мощи и размеров.  Новые пригороды, образовавшиеся вокруг их стен, защитила другая грандиозная стена — из белого камня. Строили её под руководством русского мастера Фёдора Коня. Эта стена окружила Москву и реку Неглинку полукольцом, которое замыкалось руслом Москвы-реки, служившей водной преградой. Внутри стен находился Белый город. На стенах поднялись 27 башен, из них 10 — проездные. Все дороги города вели в конечном итоге к воротам Кремля.

В конце XVI в. Москву окружили ещё одними стенами.  Построили их из дерева сосновых брёвен на земляном валу очень быстро, — отсюда название Скородом. Длина стен города с 50 башнями достигла 15 км. Кремль не только предопределил планировку Москвы, но и стал центром города, который рос с каждым веком. Система улиц сложилась таким образом, что где бы человек ни находился, он мог кратчайшим путём,  пройти в Кремль. Иовий Новокомский писал о Кремле: это «удивительная красивая крепость с башнями и стрельницами». А в «Записках о Московии барона Герберштейна» о Кремле сказано следующее: «Крепость же так велика, что кроме обширных палат князя, великолепно выстроенных из камня, митрополит, также братья князя, вельможи и весьма многие другие имеют в ней большие деревянные палаты. Кроме того в крепости находится много церквей, и эта обширность дает ей вид настоящего города» [4].

III. Обобщение изученного и усвоенного

Когда основатель города князь Юрий Долгорукий звал на совет своего союзника: «Приди ко мне, брате, в Москвов!» — гостей встречал маленький деревянный городок. Его обнесли стеной из могучих брёвен. Город рос. И росли его стены, становившиеся всё выше, крепче, протяжённее. Вместо брёвен пошёл в ход белый камень, добытый в каменоломнях под Москвой. На холме поднялись белые храмы, белые стены и белые башни. Стал народ называть Москву «белокаменной». Белый Кремль построил Дмитрий Донской — победитель на  поле Куликовом. Спустя сто лет белый камень заменил красный кирпич из бурой подмосковной глины. На глазах изумлённых москвичей каменщики выложили высокие стены с зубцами и башни небывалых размеров, дошедшие до нас. Выпекали красный кирпич в печах, как хлеб. А был он весом 8 кг. Полупудовый камень укладывали на стены руками.

Кремль — начало всех начал: и столицы и государства. На Боровицком холме на небольшом пространстве земли произошло множество важнейших исторических событий. Здесь жили  крупнейшие государственные деятели, зодчие, писатели и учёные. В стенах Кремля образовался важнейший центр русского образования и культуры: здесь создавались и переписывались книги, делались переводы с греческого и других языков на русский, писались иконы, фрески, изготавливались шедевры прикладного искусства. Здесь зародилось русское книгопечатание...

IV. Заключительное слово преподавателя

«Местоположение Московского Кремля на горе, омываемой двумя реками <...> вдохновило его строителей, и они вложили в своё дело всю мудрость военных зодчих эпохи Возрождения, возросшей на упитанной кровью почве железного Рима. Правила, данные гениальным римским архитектором и инженером Витрувием, в целости применены были в кремлевских строениях», — писал С.П. Бартенев в своей книге о Кремле [2]. Всё, что в Кремле строилось, было защищено от врагов, как предписывал Витрувий. План — многоугольный, чтобы видеть с разных сторон нашествие неприятеля. Расстояние между стрельницами не превышает дальности выстрела метательного орудия. Башни прерывают ход по стене — а сами они либо круглые, либо многоугольные, чтобы труднее было разрушить стенобитными машинами. И кроме этого Кремль защищали рвы, заполненные водой, двойные и тройные стены, подъёмные мосты с решётками перед воротами, тайники ...

V. Домашнее задание.

Напишите дома эссе или рефераты  на темы: «Кремль XVII–XVIII вв.»; «Исторические процессы в Кремле в XIX–XX вв.; «Новые кремлёвские традиции  в XXI в.».

Литература

Колодный Л.Е. Главный Кремль России. М.: Сов. Россия, 1983.

Московский Кремль в старину и теперь /сост. С.П. Бартенев. М., 1912, с. 5.

Стародуб  К.В., Емельянова В.В., Краусова И.В. От Кремля до Садовых: Путеводитель по литературным местам Москвы. М.: Моск. рабочий, 1984.