ПОЕЗДКА В ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД (художественный очерк о былом педагогическом опыте). Евдокимов О.В.
материал по теме

                                                                                                                                Евдокимов О.В.  

ПОЕЗДКА В ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОЧЕРК

Санкт – Петербург

 (Часть первая)

                    Выпускникам Школы Народного Искусства посвящается

     Воскресенье, 23 сентября 2007 года

     Возвращаясь в электричке из Новгорода в Петербург, Гавриил Гусейнов протянул мне свою записную книжку, ручку и вслед за этим спросил, мог ли бы я написать что-нибудь для него. Имелся в виду некий отзыв о совершенной поездке.

     Рассудив, что попытка художественного очерка о нашем путешествии в древний город зла принести не должна, я ответил согласием.

     «Напротив, - подумалось мне, - если очерк получится, то это может послужить предложением для всех выпускников ШНИ принять участие в последующих паломничествах».

     Так появилось то, что появилось.

     Было же это вот как.

     Суббота, 15 сентября 2007 года

     - Олег Валерьевич, поехали в паломничество, - говорил в телефонную трубку настойчивый голос Марины Михайловны.

     - Да?

     - Да! А чего? Поехали!

     - Хорошо, давайте. А когда?

     - На эти субботу-воскресенье. Пока тепло. Помните, мы собирались с учащимися, которые уже окончили школу, куда-нибудь съездить? Ну, помните или нет, говорите, помните? Что молчите?

     - Помню, помню, Марина Михайловна. А куда?

     - Ну, так вот. Я предлагаю в Новгород, это лучше всего.

     - Хорошо. Только, знаете, надо, чтобы об этом вовремя всем сообщили. Хорошо?

     - Хорошо. А мы с вами будем держать связь с теми учащимися, кто станет всех обзванивать...

     Так и порешили. Новгород, так Новгород - золотая северная Русь. Правда, относительно даты поездки оставались некоторые колебания.

     16-17-18 сентября многие дорогие для меня голоса бывших теперь (с грустью говорю это слово) моих учеников, а нынче студентов довелось мне услышать по телефону.

     Кто-то из юношей и девушек соглашался, кто-то сомневался, кто-то отказывался, при этом как-то несмело и безрадостно извиняясь навалившейся занятостью.

     После трёх мятежных вечеров, пресыщенных, увы, моими безрезультатными телефонными "переговорами" и "договорами" с учащимися только что выпущенного в свет 11-го класса (июньский выпуск 2007 года) - о, горюй, несчастный и неотзывчивый класс Марины Юрьевны!! Жадно набросившись на семинары и лекции в своих университетах, ты упустил на этот раз осеннее золото тихого, скромного богомолья в Русь Новгородскую и не поехали с нами. Должно быть, грустно тебе теперь... - так вот, в течение этих трех мятежных вечеров сомнения относительно даты паломничества постепенно и благополучно разрешились: днем отправления принято было считать ближайшую сентябрьскую субботу; ехали точно Гавриил Гусейнов, Кристина Варданян, Арсений Власов, Марина Михайловна и я. Приятный сюрприз - забегаю вперед - своим неожиданным появлением перед самым отходом поезда преподнес выросший и возмужавший за последние годы Ваня Панов.

     - Возможно, - думали мы, - к нам присоединится кто-нибудь еще.

     Хотя, конечно, Новгород, Новгород, не будем заблуждаться, не все увидят тебя в золотистых блистающих ризах осеннего времени!

     Однако кто-то ведь все же да едет!

     - Только вы, Олег Валерьевич, давайте, узнайте, где нам там в Новгороде можно будет остановиться. Ведь мы с ночевкой же едем, - беспокоилась Марина Михайловна.

     - Не волнуйтесь. Я позвоню в Юрьевский или Варлаамо-Хутынский монастырь. Бог даст, где-нибудь переночуем, - обещал я.

     Вторник, 18 сентября 2007 года

     Звоню в Хутынскую обитель.

     - Алло! Со святым вечером, матушка. Не подскажете, можно ли будет нашей группе переночевать в вашем монастыре. С субботы на воскресенье. Цель приезда? Паломническая. Мы хотели бы помолиться в обители, постоять на службах. Откуда? Из Петербурга. Кто? Выпускники православной Школы, бывшие учащиеся. Да, группа, человек 10-12. Хотели бы приехать в субботу вечером, переночевать, утром отстоять литургию, а после нее уже следовать дальше.

     Пообещав испросить благословение на ночлег у игуменьи монастыря, матушки Алексии, дежурившая у телефона сестра вежливо и участливо попрощалась, предложив мне перезвонить в обитель еще раз, дня через два - через три.

     Положив трубку, я подумал, что пусть все складывается так, как благословит Господь.

     Содержание состоявшегося разговора я вкратце передал Марине Михайловне.

     Четверг, 20 сентября 2007 года

     Вновь набираю номер Хутынской обители.

     - Здравствуйте, матушка. Это звонят из Петербурга. Два дня назад я разговаривал с дежурившей у телефона сестрой, узнавал, возможно ли с группой паломников посетить ваш монастырь.

     В ответ послышался негромкий спокойный голос:

     - Это вы со мной тогда разговаривали. Я спросила о вас у матушки Настоятельницы, и она благословила вам приехать.

     - Спаси Господи, матушка, за гостеприимство. Как это хорошо. Нас будет, возможно, человек 10-12. Скажите, где мы сможем остановиться на ночлег: в паломнической платной или бесплатной гостинице?

     Спрашивая так, я, честно признаться, был готов к любым предложениям; однако правдой было и то, что, узнавая про цену ночлега, я не мог уж совсем не учитывать те ограниченные денежные возможности, которые имеют теперь наши не оперившиеся еще студенты-паломники.

     - Паломническая гостиница, - раздался в трубке неспешный ясный голос хутынской матушки, - к сожалению, уже занята. В эту субботу к нам в монастырь приезжает большая группа паломников. Ей уже отвели все свободные гостиничные номера.

     Я понял, что звонить в обитель мне следовало бы на день раньше.

     - Но ничего страшного, - предупредила мои огорчения матушка, - вы все равно приезжайте к нам в монастырь, вас обязательно куда-нибудь поселят: мать Настоятельница благословила вас принять.

     Уже позже, читая житие преподобного Варлаама Хутынского (+ 1192 г.), стяжавшего дар любви и милосердия ко всем приходящим в его обитель людям, я увидел и понял истоки той духовной доброты и гостеприимства, которые сегодня богомольцам оказывает монастырь.

     Возобновленная после долгого лихолетья Хутынская обитель в настоящее время вновь воскресила следующую древнюю заповедь, данную ей от преподобного ее основателя: «Странных (то есть паломников - авт.) с пути покоить, поить и кормить, приезжих на конях покоить всяческим покоем и творить милостыню нищим. Если страннолюбия не забудете, то благодатию Божиею обитель моя никогда не оскудеет».

     Продолжая разговор, матушка в свою очередь спросила:

     - Вы литургию стоять будете или с утра сразу же от нас уедете?

     - Да, будем. Может быть, у нас и причастники будут.

     - Это хорошо… Значит, после воскресной службы мы вас накормим обедом, приезжайте.

     Уточнив некоторые детали предстоящей дороги, мы попрощались.

     В телефонной трубке закапал прерывающийся гудок.

     Проведенный простой и гостеприимный разговор с отзывчивой насельницей Варлаамо-Хутынского монастыря, стоит ли говорить, расположил меня посетить и усилил во мне желание увидеть эту старинную именитую обитель святой Новгородской Руси.

     Видно было, что, последовательно слагаясь из совпавших намерений, возможностей, а также беспокойного радения о благополучном устроении задуманного путешествия, паломничество наше постепенно начинало обретать отчетливые жизненные контуры и все более и более стремилось проясниться в конкретных чертах и деталях относительно приближающейся субботы, а затем и воскресенья.

     Новгород, Новгород, мы увидим тебя!

     Суббота, 22 сентября 2007 года

     Дождь, туманная серая сырость третий день висит над несильно простуженным Петербургом. Чахоточная слякоть начинает понемногу вживаться в безрадостный темный камень затосковавших городских улиц. Деревья, все еще почему-то густо зеленые, напитаны светло-свинцовой влагой. Они подрагивают под сеющимся дождем и водянисто блестят. Холодно. Скучно.

     До отправления электрички на Новгород остается около 50 минут.

     Иду к Московскому вокзалу, в руках большая спортивная сумка. По дороге встречаются люди с раскрытыми черными, желтыми и цветными зонтами. Некоторые из пешеходов закупорены в прозрачный блеск воздушно - мятых целлофановых дождевиков. Вдруг сами собой проговариваются чьи-то стихи:

                     Я видел в скверах, у церквей

                     Больную осень, осень вдовую,

                     Рыдать безудержно готовую

                     В ладони простекленных дней...

     Чувствую, как откуда-то пришедшие строки, дождливые и неуютные, источают из себя некий омраченный лиризм чьего-то унылого настроения, которое, впрочем, к концу второго куплета силится перемениться и постепенно начинает тяготеть к относительному просветлению:

                     Ее унылый, хворый вид

                     Меня увлек за ней последовать;

                     Но я не захотел наследовать

                     Дождей, сомнений и обид.

     - Нет, все-таки не совсем то, - думается мне. - Надо бы что-нибудь другое, более теплое, красочное, например, вот это:

                     Я шел осенним тихим днем,

                     Шуршал кленовыми страницами,

                     И лужи золотыми лицами

                     Подрагивали под дождем.

     Стихи эти, как мне сейчас кажется, поют, звенят, укачивают мелодией слова и все-таки противостоят в своей тональности и цвете всему тому, что меня теперь окружает, что я вокруг себя вижу и чувствую. Какие уж там золотые клены и упавшая с них листва в «золотые подрагивающие лица луж»? Нет тут ярких осенних самоцветов и перламутрового «тихого дня» с тихим же, маленьким порывистым дождиком, а есть мрачное, гнетущее утро и серая, промозглая сырость. И все-таки, все-таки... в предощущении последующего куплета, всплывающего в памяти, чувствую, что что-то общее с чем-то неотменимо надвигающимся все же имеется. Но что именно, понять пока не могу и негромко произношу:

                      В моей душе звенела грусть,

                      Я думал о тебе, потерянной,

                      Самой Себе, да недоверенной,

                      Моя святая Радость-Русь.

     Ах, да, так и есть. Это последнее слово «Русь» сразу собой все и объясняет. Ни погода, ни природа, оказывается, заключают в себе весь смысл и все чувство прочитанных мною стихов, а Новгород, Новгород, заветный город Руси, который невозмутимо лежит в четырех часах пути от Петербурга и терпеливо дожидается нас.

     С этими мыслями я вхожу в просторный зал Московского вокзала, ищу глазами знакомые лица. Море снующих людей. Гулкое эхо звуков. Блеск витрин. Огни. Сквозняки. И вдруг…

На Московском вокзале, 07. 45.

…И вдруг вижу: у памятника Петру I стоит Марина Михайловна: посвежевшее после лета лицо, добрые, чуть улыбающиеся глаза, глядящие сквозь стекла таких родных и таких неотменимо привычных за последние десять лет очков.

- Очки, очки… Кому достанетесь вы?.. - проносится в голове мысль, звучащая в унисон с остатками лирических настроений.

- Ой, простите, Марина Михайловна, что-то я немного замечтался.

Так вот…

Кстати об очках. Общаясь с Мариной Михайловной довольно-таки часто, я ловил себя на том, что благодаря чему-то неуловимому и почти незамечаемому в ее лице, в ее глазах, я всегда как-то вдруг начинал видеть мир немного шире, немного многограннее, пространнее, что ли. Но никак не мог понять почему. В чем причина? Это ощущение приходило безотчетно, невзначай, в различных обстоятельствах и ситуациях. Впечатление некой своенравной раздвинутости пределов было, помнится, и тогда, когда мы вели дружеские разговоры о Жизни, о Церкви, о Школьниках и Школе. Происходило ли это в приветливой трапезной, когда мы сидели за чашкой чая, параллельно друг другу, за столом, или в крохотной учительской, где мы стояли лицом к лицу в окружении кресел, столов, преподавателей и компьютеров, или же в затемненном коридоре, похожем и по длине, и по культурной облагороженности на новенький, чистенький салон какого-нибудь коммерческого вагона a la rus… в общем, все равно где. Но только впечатление это каждый раз повторялось и повторялось. В чем было дело, я тогда, как уже сказал, не понимал, да и не думал о том, пользуясь, в принципе бескорыстно предоставляемым даром. Ведь усиление видения, обогащение зрения - это разве не дар? Дар, дар, а то что же еще?! И вот теперь, находясь в огромном зале Московского вокзала, я вдруг уловил ту самую причину, о которой говорил выше и которая неизменно порождала ощущение самобытности взгляда и некоторой волнующей насыщенности жизни. Очки! Конечно же, очки, увеличивающие, ну, во-первых, обаяние Ваших умных и добрых глаз, Марина Михайловна (примите комплимент), а во-вторых, отражающие в своих блестящих стеклах черно-белые черты и полубесцветные тени действительности, словом, тревожащийся за моей спиной мир. Однако это отраженное движение жизни безотчетно замечалось лишь тогда, когда приходилось стоять против Марины Михайловны, что называется, «лицом к лицу», друг перед другом.

Например, подойдешь к Марине Михайловне, спросишь о чем-либо, глядя прямо в ее карие глаза, украшенные очками, она начнет отвечать, а ты стоишь, слушаешь и одновременно с этим примечаешь на ее стеклах, как у тебя за спиной, где-то далеко-далеко, скажем, в трапезной, слева направо, через море ребятишек, проплывает, словно парусник в галстуке, маленький беленький Александр Джабраилович.

- Ага, - думаешь во время говорения Марины Михайловны, - это он сегодня в одной рубахе ходит, без пиджака, пошел допытываться, почему это ребята «Житие» бросили читать, повскакивали из-за столов и шумят.

Или, к примеру, еще не слыша за спиной мягких, бесшумных шагов понурой Ольги Александровны, начинаешь наблюдать в скользком блеске Марь-Михаловных очков, как она, Ольга Александровна, неспешно подымаясь по лестнице и приближаясь к учительской, все возрастает и возрастает в объемах и, наконец, появляясь за спиной, произносит в дверях  утомленным, бесцветным голосом, кивая в сторону доски с подпачканным расписанием уроков:

- Олег Валерьевич, посмотрите сюда, я вам тут переделала.

- Да, да, Ольга Александровна, я уже видел, - только и скажешь.

Очки, очки, как увидишь сквозь вас, что увидишь на вас?

…Да, так вот. У памятника Петру I стояла Марина Михайловна, отражая очками просторы вокзального зала. А рядом с ней - Арсений Власов, худой, высокий, бледный, с черными, отпущенными, промытыми и прочесанными до какого-то ювелирного восторга блестящими волосами. Поздоровались. Марина Михайловна сообщила, что Кристины Варданян пока нет, но что она - как известил телефонный звонок - вот-вот появится. На мой вопрос, есть ли кто-нибудь еще, Арсений сказал, что пришел Гавриил и что стоит он в многолюдной очереди у кассы, за билетами. Пока разговаривали о том о сем, в зал из бокового входа, впорхнула миниатюрная Кристина. Сумка через плечо, черная плащевая куртка до колен и синие  чуть расклешенные джинсы. Приветливое лицо, полуулыбка на губах.

-Здрасьте.

-Здрасьте.

Целуется с Мариной Михайловной, со мной тепло и весело раскланивается, Арсению говорит «привет». С ним чего? Он свой человек, ему и кивка довольно.

- Ну, как? Давно стоите? - следует вопрос.  

- Да не очень, - отвечаем мы.

И далее обыкновенная в таких случаях россыпь слов: кто, где, как, чего…

Пока суд да дело, стрелка часов неотвратимо приближалась к 8 утра, но никого больше не было.

До отправления электрички оставалось минут десять-пятнадцать, и мы решили выйти на улицу, туда, где находились пригородные кассы.

- Немного нас, - сказал я, увидев выделившегося из очереди и приближающегося к нам Гавриила.

Поздоровались. Гавриил выглядел свежо, молодо, вежливо; яркий красно-желтый шарф дважды огибал его шею и спускался на грудь вдоль черной матерчатой куртки. Легкая небритость нижней части лица выдавала то ли следование известной моде, то ли недостаток времени, то ли то самое оригинальное соединение того и другого, при котором и следование, и недостаток счастливо совпадали, придавая его лицу росчерк красивой выразительности и взрослости. За плечами Гавриила находился довольно увесистый рюкзак, говорящий своим замечательным объемом, что предусмотрительность и продуманность дороги облегчает сложность самой дороги, сглаживает и даже упраздняет порой возникающие неудобства пути.

- Ничего страшного, - откликнулась на мои слова о малочисленности нашей компании Марина Михайловна. - Мы как-то ездили в Крым вообще втроем: Серафим Петропавловский, Ксюша, его сестра, и я. Было хорошо и мирно.

И Марина Михайловна принялась уверять, что количество паломников для ладности путешествия не имеет ровным счетом никакого значения.

- Главное, - говорила она, - чтобы погода была хорошая, солнышко вышло и в Новгороде все сложилось.

- Я вчера, уже вечером, позвонила отцу Михаилу Петропавловскому, рассказала ему, что мы так, мол, и так, хотим съездить в Новгород. Попросила у батюшки благословение на дорогу.

- Батюшка благословил?

- Да, благословил.

Покойно ездить по Святой Руси под Божьим покровом, при ангельском охранении.

За этими разговорами мы подошли к билетной кассе, встроились в середину очереди, куда показал Гавриил, и, отстояв положенное, приобрели билеты. Дорога до Новгорода в один конец выходила нам с Мариной Михайловной в 252 рубля; ребятам, помелькавшим синевой своих маленьких студенческих билетов, - в половину цены.

- Ваня, Ваня Панов! - вдруг послышались рядом со мной голоса.

-Ты едешь с нами?

- Как ты нас нашел, Иван?

- Через Интернет, - отвечал он неспешно. - Прочитал на сайте Гавриила приглашение к поездке в Новгород, ну, вот и решил поехать.

Обернувшись, я увидел в окружении ребят почти незнакомого мне молодого человека. Его серьезная физиономия была спокойна, карие выразительные глаза неторопливо переходили с Марины Михайловны на Гавриила, с Гавриила на Кристину, с Кристины на меня. Короткая стрижка, высокий лоб, румяные щеки, сжатые губы. В движениях собранность, дисциплинированность. Словом, походил Иван на переодетого в гражданскую одежду курсанта какого-нибудь военного училища города.

Затянувшиеся приветствия и вопросы не могли, однако, отменить или задержать уже объявленную стеклянным, безжизненным голосом новгородскую электричку. Все больше и больше чувствовалось, что стояли мы неудобно. Поток людей, видимо, с подошедшего поезда, все сильнее и сильнее начинал тревожить нашу группу, продолжавшую находиться между зданием вокзала и пригородными билетными кассами; поток этот нарастал, рассекал, оттеснял, увлекал нас за собой. В конце концов, кто-то напомнил, что до отхода электрички на Новгород остается минут семь - восемь и что пора уже идти на перрон. Тут же было решено, что Панову Ване надо немедленно покупать билет. Его тут же определили к окошку билетной кассы, упросив пропустить «опоздавшего человека» вне очереди.

Глядя на Ивана, одетого в светло - серую алюминиевого цвета куртку, синие джинсы, я никак не мог связать в одном и том же лице этого высокого симпатичного молодого человека с тем маленьким, сонным несколько полненьким Ваней Пановым, который лет восемь тому назад учился у меня в 6-м классе. Тогда он не успевал по русскому языку и, кажется, по каким-то предметам еще. Бесконечно усталый и, пожалуй, тоскливый взгляд чернобрысого, коротко стриженного ребенка, приметно примученного школьным учебным процессом, требованиями и выговорами, постепенно стал воскресать в моей памяти. Время шло, замкнувшийся Ваня продолжал угасать, и его вскоре перевели из нашей школы в другую. После этого я почти ничего о нем не слышал и не знал. И вот тебе на! Выжил Панов, работает и учится в университете! Слава Богу, Иван, что Бог сохранил тебя и привел в такое цветущее состояние.

Купив билеты на правах опоздавшего, Ваня последовал за нами. Мы же, пройдя через контрольные турникеты - их стеклянные дверцы гостеприимно распахнулись по предъявлению штрих-кодового билета - вышли к длинной полосе перрона и стоящей рядом с ним электричке.    

В электричке, 8.12. - 11.50.

Проходя по уже опустевшему перрону мимо темно-зеленых вагонов, мы перебрасывались короткими фразами. Наконец сели в поезд и минуты через две-три отправились. Станции замелькали за окнами. Дождливый город,  заслоненный свинцовыми ризами, остался позади. Начались привольные поля и рощи. В течение четырех часов обговорили множество тем, переслушали десятки личных историй, узнали огромное количество новостей и событий, касающихся не только каждого из нас, но и наших знакомых, приятелей, друзей. Кое-кто успел подремать, кое-кто постоять в тамбуре, кое-кто наведаться в противоположные концы новгородской электрички, несущейся через солнечные летне-осенние поля и перелески к новгородской земле. За разговорами, помолившись, истребили собранный вскладчину завтрак, съели огромной величины батон колбасы, который Гавриил великодушно извлек из горловины своего очаровательно плотного рюкзака, а также успели отведать не то рябинового, не то черноплодного сока, пристроенного Татьяной Викторовной, заботливой мамой Гавриила, в утробу рюкзачной сумы своего путешественника-сына, на дорожку. Спасибо, Татьяна Викторовна. Сок этот оказался вне конкуренции, пришелся всем по вкусу, и мы его не раз еще вспоминали в новгородских пределах.

Марина Михайловна и Кристина, после того как все домашние подкрепы   были уже съедены, а в молодых организмах оставалась еще некая тоскующая грусть, взывавшая к довершению трапезы, принялись не покладая рук трудиться над сооружением сыро-колбасных бутербродов и прочих милых питательных пустяков.

Пока совершалась подготовка к «малому» повторному завтраку, я обратился  к окну и стал наблюдать пейзажи.

За окнами быстро удалялась какая-то узкая речушка, вившаяся по равнине луга и сверкавшая, словно ртуть, в чуть подсохших, желто-розовых камышах; вслед за ней с плавной легкостью потекли серые избы с такими же серыми хозяйственными постройками, стареньким «Москвичом» во дворе, черными перекопанными огородами и мутно-прозрачными полуразвалившимися домиками теплиц; за исчезнувшей в окне деревенькой вновь появились и побежали леса, леса, леса, размеренные частыми телеграфными столбами и изредка рассекаемые на два противоположных лиственных массива взрытой лентой дурных асфальтовых дорог, которые хромоного перегораживали поржавевшие красно-белые шлагбаумы. Но и шлагбаумы, и ленты дорог однообразно повторялись, так что я в конце концов отвернулся от окна и заметил, что у Кристины и Марины Михайловны дело трапезы явно спорилось: бутерброды с желтыми и розовыми слоями вновь наполняли пищевую коробку. Наконец, все было завершено и готово к употреблению.

 - Гарик, Арсений, берите, - и Кристина с простой изящной вежливостью протягивала на выгнутой ладони своим друзьям угощение - две тонких доли батона, покрытых толстыми полосками янтарного пористого сыра и розовой с темно-вишневыми сгустками мяса ветчины. Сверху бутербродов лежали ломтик желтого перца, четверть водянистого бледно-алого помидора и веточка чуть порыжевшего укропа, обрызганного точечками черной ржавчины.  

 - Ваня, налетай, - приглашала Марина Михайловна сидящего рядом с ней Панова и подносила ему прозрачную пластиковую коробку, доверху наполненную такими же  многослойными бутербродами:

 - Гляди, сколько у нас еще тут еды. Надо все съесть.

Постепенно коробка пустела; разговоры веселели; появлялись и исчезали опробованные на вкус воды, соки и прочие сладкие напитки.

Так проходило время.      

За спиной осталось приметно посветлевшее Чудово.

Кто-то вспомнил художника Репина.

Кто-то поострил по поводу обратного движения поезда, почему-то двинувшегося назад, к Петербургу.

А кто-то поинтересовался, будут ли еще раз проходить контролеры…

Все чаще на равнинных просторах глаз спотыкался о каменные строения.

Дорога клонилась к завершению.

Приближался Новгород.

                                  Великий Новгород

                                         ( Часть вторая )

Вокзал, 11.50.

За окнами - вокзал интенсивно белого цвета. В его изысканных архитектурных формах легко читаются величавые формы исконного русского храма и одновременно средневековой крепости, имеющей под своей кровлей длинный ряд небольших полукруглых окон, напоминающих бойницы. Посередине здания - центральный вход, расположенный внизу как бы высокой белокаменной башни, середина которой во весь рост застеклена огромным трехъярусным окном. Круглые часы на верху этой башни показывают новгородское время: 11.50. На белоснежном фасаде вокзального здания печатными свинцовыми буквами, близкими к церковному стилю, выложено слово «Новгород».

Поглядев в окно, не спеша собираем вещи, выходим из электрички и оказываемся под сенью навеса, покрывающего перрон. Солнечно. По голубым небесам развеян легкий перистый туман облаков. Становимся в ряд и фотографируемся на фоне  вагона, а затем самого вокзала.

- Фотография на память, - суетится Арсений и предлагает нам стать поплотнее.

- Еще раз, - говорит Гавриил, сверкая подсветкой.- Вот так.

- Давай, теперь я сфоткаю, а ты становись со всеми, - предлагает ему Кристина и вслед за этим меняется с Гариком местами.

Слышу, как Ваня кому-то сообщает, что ночь в древнем городе провести не сможет, поэтому должен будет вернуться в Питер. С утра ему на работу - он дежурит на одной из станций городского метро.

Приложив к уху ладонь с телефоном, тут же связывается со старшим братом, который сегодня вечером возвращается на своей машине из Москвы в Петербург, договаривается, чтобы брат свернул к Новгороду и подобрал его где-нибудь по дороге.

- Жаль, - думаю я, - не увидит ни Хутынского монастыря, ни Юрьевского.

Наконец спускаемся с перрона, пересекаем череду бьющих ослепительным светом серебряных рельсов, заходим на вокзал, где уточняем детали нашего возвращения. Электричка «Новгород-Петербург», как обещает расписание, отправляется завтра, без пятнадцати пять вечера. Времени более суток. Многое успеем осмотреть…

Дорога от вокзала до кремля, 12.15.

По свершении различных дел и интересов выходим с вокзала. Впереди дожидается Новгород. Переходим привокзальную площадь, оживленную пассажирами, автомобильную дорогу. Кристина, как заядлый фотокорреспондент, не выпускает из рук маленький металлического цвета кирпичик фотоаппарата. Щелкает все вокруг: мало примечательной работы памятник святому новгородскому князю Александру Невскому, витрину незатейливого провинциального магазина, наименованного «Кристина», светло-серую уличную скамейку в броских клеймах яркой зубопротезной рекламы и попутно Марину Михайловну,  которая, основательно углубившись,  забросила ногу на ногу и блаженствует с боку этой самой скамейки.

Хорошо, покойно, не торопимся. Стоим, говорим. Затем следуем дальше. Идем      по улице какого-то Маркса, потом сворачиваем на улицу Чудинцова, останавливаемся и читаем табличку на одном из домов про историю этой улицы. Название старинное, пахнет воском желтых истертых страниц и уводит в глубину веков. Оказывается, здесь до XIII столетия проживали представители чудского племени. Очевидно, со временем они стали родниться, смешиваться и рассеиваться среди прочих предприимчивых древнерусских горожан. Однако прежде чем навсегда исчезнуть в обширном русском море, оставив по себе упоминание в Новгородской летописи, древняя городская чудь на века дала название одной из центральных улиц.

На земле под ногами лежит листва, листва, листва… Легкий пьянящий настой голубого сентябрьского неба, рыжего солнца и просветленных желто-зеленых улиц приводит к тому благостному состоянию духа,  той светлой и безмятежной раскрепощенности, которые только и возможны, кстати сказать, в старинном приветливом городе с издревле состоявшимся православием.  Все это положительно действует на Марину Михайловну. Она идет по тротуару, быстро что-то  рассказывает, энергично жестикулирует, размахивает рукой; ее лицо исполнено веселящейся радости, зажигающей бодрости, иронии. Эх, Марина Михайловна, Марина Михайловна, давно бы так, а то все телятина да телятина. Далась вам эта истома жизни. Побоку ее. Пускай грустят другие, которые не обижаются на тех, кому делают хендерпупс. Они не попадут в мемуары с однозначно светлыми лицами. Но что нам в том? Мы идем по Новгороду, городу седых преданий, чудесных житий и историй. Город нас принимает, и путь наш благоприятен.

Оставшаяся часть дороги, в беседах веселых и серьезных, прошла довольно ладно.

Провинциальные улицы, удобно устроенные в давно сложившемся городском центре, располагали к общению.

Выбрав минуту, переговорил с Иваном и понял, что обязательно требуется животворный церковный воздух. Не обойтись без него ни мне, ни тебе, Ваня, никому. Тайна исповеди, святыня Причастия - как нам всем они  необходимы. Сгорит земля, свернется небо, но все окончательно не погибнет. «Смерти не будет уже», -  говорит Иоанн Богослов (Отк. 21, 4). Душа вечна, Церковь вечна, Божий Рай, который наследуют праведники, также вечен. В нем, согласно Апокалипсису, будут жить святые. В этом Раю - вечная радость, благодать и блаженство, а храма там, представляешь, Иван, не будет, так как Сам Бог будет со Своими святыми, Своими спасенными. Помнишь, у святого Иоанна Богослова в Откровении сказано: «Храма же я не видел в нем (Небесном Иерусалиме - авт.);  ибо Господь Бог Вседержитель - храм его, и Агнец…» И туда, в этот совершенный Мир, в эту вечную Жизнь войти ничему нечистому невозможно. Поэтому-то здесь, на земле, где много нравственной нечистоты и всякого грязного, страстного вздора, промыслительно рассыпаны святые храмы, в которых Сам Бог перед лицом священника, свидетеля и помощника покаяния, принимает нашу исповедь, исповедь покаянную, сокрушенную, а не только откровенную и искреннюю.

Как дошли, минуя улицу за улицей, до большой Софийской площади - не заметили; о чем говорили, разбившись парами и тройками во время пути - стоит ли вспоминать?

Было мирно, легко и приятно. А это, пожалуй, достаточно для доброго начала путешествия, которое обещало стать и интересным, и содержательным.

У Новгородского кремля, 12.40.

За городским сквером, завершавшим Софийскую площадь, начинал проглядывать старинный Новгородский кремль. Стоял он на покатом холме и по мере нашего приближения все более и более открывался сквозь худеющую гущу деревьев. Подошли поближе. Внизу холма, прерывисто извиваясь, тянулась не то заболоченная речка, не то пересохший ручей, загаженный разноцветным сором пивных, пепсикольных баночек и порожних пластиковых бутылок. Сигаретные пачки, клоки растерзанных коробок, пищевые упаковки, время от времени, очевидно, относимые вниз травянистого рва рукой смышленых подметальщиц, украшали не столько склоны его прискверной, городской стороны, сколько само дно изувеченной речушки. Весь этот вздор пестрел, блестел и радужно кричал в ногах подсыхающего оранжевого  камыша; он, как и положено вздору, празднично кис, гнил и неспешно разлагался на мутно-рыжих отравленных ризах отраженного василькового неба и тонких беленьких облаков. В противоположном кремлю сквере цвела, горланила и варилась современная городская жизнь. Она сыто радовалась, беззаботно ела, пила, курила, сбывая свои нехитрые отходы и излишки недорогого довольства в неглубокий крепостной ров. Тут же, на аллее сквера, стояли и сидели  художники. Певцы прекрасного представляли свои картины, на которых, помимо прочего, были красиво и очень отчетливо выписаны башни и стены кремля, изумрудный или янтарный холм  (в зависимости от изображаемого времени года) с двумя молоденькими желтыми или зелеными березками, такой же, либо зеленый, либо желтеющий, ров, голубое (вариант: белое)  небо и кусочек той самой аллеи, что служила коммерческой площадкой для самих художников. На этой площадке они продавали свои творения. Не подходя к стендам с картинами, мы приостановились. Прямо перед нами возвышался Новгородский кремль.  

Левым и правым крылом от дугообразного входа в крепость разметались по холму бурые краснокирпичные стены. Эти мощные оборонительные сооружения соединяли между собой круглые и квадратные башни, которые сверху донизу были прорезаны узкими бойницами и покрыты деревянными островерхими крышами. С левой стороны из-за кремлевской        стены толстой восьмигранной свечой, убывающей кверху, возносилась древняя выбеленная колокольня, построенная по благословению Новгородского святителя Евфимия.

Ее, воздвигнутую в 1436 году над храмом преподобного Сергия Радонежского - первым храмом, построенным на Руси в честь святого чудотворца Московского княжества, - венчал серый жестяной купол с потемневшим вызолоченным крестом. Посередине колокольни черным диском зиял круглый циферблат давным-давно остановившихся часов. Это - знаменитая Евфимиевская часозвоня; она является одним из самых высоких строений города, которое и по сей день позволяет  беспрепятственно осматривать его жилые кварталы и живописные окрестности. Очевидно, что уникальное положение архиепископской часозвони обязывало ее  одновременно быть и колокольней, и сторожевой башней, и глашатаем времени: согласно ее часам, Великий Новгород на протяжении многих веков жил, молился, трудился и торговал.

Городской сквер на Софийской площади примыкал к асфальтированному мосту, огражденному по бокам кружевом чугунных перил. Мост этот лежал перед входом в крепость. Он широкой ладонью покрывал поросшую густыми кустами и камышом обмельчавшую канаву и сливался с гладкой асфальтированной площадкой, уходящей под объемную арку крепостной стены. За ней, этой стеной, собственно, и начиналась территория кремля. Сквозь стальной частокол небольших решетчатых ворот, имевших две боковые калитки, уже виднелась уютная симметрия аллей, газонов и красивых строений, заполнявших внутреннее пространство крепости. Открывавшаяся благоустроенность этого пространства сразу же привлекла наше внимание. Хотелось поскорей миновать арочные ворота и войти в кремлевские пределы, однако мы принуждены были несколько повременить и свернуть к краю дороги.

В самом начале моста стояли два древних выразительно фольклорных новгородца. Их головы были обриты наголо, а лица завершались небольшими окладистыми бородами, над которыми, как замечалось, искусно потрудились умелые руки цирюльников, расческа и ножницы. Живописно прислоняясь к перилам, новгородцы всем своим видом показывали, что мысль о времени, его скоротечности их нисколько не беспокоит. А раз так, то они, понятное дело, совершенно не намерены хоть куда-нибудь торопиться. О чем и речь? Поэтому жители вольного города неспешно покуривали, хмуро поглядывали на прохожих, сплевывали и о чем-то лениво переговаривались. Эти мордатые ребята были одеты в серые, похожие на длинные мешки металлические кольчуги, перетянутые посередине истертыми кожаными ремнями. Сверху из металлотканых воротов чудо-ратников синели воротники стареньких, застиранных до фиолетового оттенка спортивных костюмов, призванных хоть как-то смягчать колкий холод мелкой подвижной стали, которая безжалостно облегала их коренастые фигуры.

У одного из новгородцев синели на ногах толстые спортивные штаны, разумеется, старые; до колен они были прикрыты кожаными полами кольчуги, а от колен до голеностопа крестообразно повиты красной узкой лентой, помогавшей держаться грубым самодельным чеботам, сработанным из бурой свиной кожи. Чеботы имели плоские подошвы и чуть загибающиеся кверху вытянутые носы. По правую руку этого вооруженного простолюдина находился пристроенный к перилам моста боевой топорик. Его стальная головка с тупым затылком и расплющенным округлым носом была прилажена на длинное некрашеное древко и сияла на солнце.

Второй ратник, судя по наряду, принадлежал более высокому слою граждан Великого Новгорода.

Кольчуга этого ратника выглядела богаче, нежели кольчуга его товарища; на груди она была украшена накладным круглым панцирем, прикрывавшим от враждебного удара область сердца, на поясе помещались кожаная сума и кошель. Плечи богатого новгородца серебрились блестящими стальными пластинами, почти  до локтя защищавшими от возможных ранений его могучие руки.

Отличительной чертой этого родовитого воина в сравнении вооруженным простолюдином являлась одежда. Ее красочные цвета сразу бросались в глаза и на какое-то время удерживали внимание любопытствующих прохожих. Своей навязчивой пестротой эти цвета выдавали характер бойкий и театральный, привыкший не только, или, вернее, не столько к «сечам злым», сколько к их, если сечи, конечно, были удачны, продолжениям - пиршествам и празднествам. Как бы в подтверждение этой мысли, оранжевое исподнее пылало ослепительным заревом из-под блистающей его кольчуги, а яркие розовые штаны, сшитые  из легкого тонкого шелка, манерно обвисали пышными вольными парусами от кольчужного низа, отороченного бурой кожей, до самых колен; от колен же и до щиколотки ноги воина плотно перебинтовывала светло-серая материя, поверх которой узкая коричневая лента крестообразно спускалась до рыжих кожаных чеботов с плоскими подошвами и загнутыми носами. По левую сторону этого сотника - назовем его так - у ограды моста стоял бутафорский железный меч с резиновой рукоятью, который, в случае надобности, тут же принимал самое решительное участие в служении своего хозяина, то есть доходном деле, выражавшемся в форме платного фотографического сеанса.

Грозные, хмурые, величаво отважные, словом, любые на заказ лица фольклорных воинов в целом довершали стилизацию под древнерусского защитника Новгородского княжества, как они себе, разумеется, этого защитника представляли.

Заметив, что мы, не в пример другим туристам, беспечно проходящим через мост, свернули с дороги и притормаживаем возле них, защитников великого города, перестали окрест себя плевать, прекратили ленивый разговор и выжидающе уставились на нас.

Было понятно, что дружинники зарабатывали на доблести своих древних предков, поставивших эту могучую крепость: они уверенно позировали на фоне кремля перед блистающими вспышками фотообъективов и любезно принимали заранее оговоренную плату от тех туристов, которые ими очаровывались.

Гавриил и Арсений первыми остановились у ратников. Видимо, потревоженное экзотикой любопытство принудило наших паломников приостановиться и внимательнее присмотреться к этим двум коренастым парням, одетым в ратные доспехи. Вслед за ребятами подошли Кристина и Марина Михайловна. Они также сделали паузу в своем движении и принялись разглядывать эту невидаль. За ними, не спеша, подтянулись с Ваней и мы. Постояли. Поздоровались. Невидаль откликнулась.

Тот из ратников, что был побогаче, опустив книзу руку с окурком, отпрянул от перил, подхватил попутно скучавшие до этого боевые принадлежности и сделал нам навстречу пару шагов.

- Фотографироваться будем? - с грубой любезностью спросил он, готовясь к оказанию нехитрых услуг.

Одной рукой смышленый сотник уже поправлял на бедре праздно висящую бутафорскую кожаную суму, другой - запихивал васильково-фиолетовый ворот спортивного костюма под покрытия длинной стальной рубахи.

При движении эта рубаха поскрипывала и чуть позвенивала, отражая на стальных кольцах ослепительные блики осеннего солнца.

Ребята, услышав предложение сторожевых воинов, понятное дело, отказались запечатлеваться с этими верзилами, а Кристина хмыкнула и сказала просто, без затей:

- Хм. А я бы с ними сфотографировалась.

После этого она, подойдя к воинам поближе, спросила:

- Куда мне становиться?

Воины, бросив окурки под ноги, стали суетиться.

Некоторые из нас, пока создавалась композиция и первенствующий воин отдавал приказания своему соратнику, приветливо ободряли ее решение и говорили, что это будет забавный снимок, хорошая память и вообще что-то обязательно веселое.

- Вам с романтикой или без? - спросил ее наконец мордатый гражданин древнего города и добавил: - Как желаем?

Спросил он каким-то ровным, бесчувственным голосом, заставлявшим предположить известную заматерелость в искусстве. (Еще бы! Театральная постановка у кремлевского моста, похоже, не менялась годами.)

Кристина несколько растерялась.

Немного помолчав и видя замешательство клиентки, он решил ей помочь  и окончил совсем уж упавшим в деревянный тон вопросом:

- Так как будем? А?

- Кристина, Кристина, давай с романтикой, с романтикой, - весело закричали голоса из наших рядов и, очевидно, ободрили ее и творивших свое ремесло ратников.

-А-а, давайте с романтикой, - махнув рукой, коротко ответила Кристина и блеснула улыбкой в нашу сторону.

Вслед за этим новгородцы придвинулись к ней ближе и стали по бокам.

В воздухе что-то хихикнуло.

После слов: «С романтикой», один из верзил - тех, что был победнее - с молодецкой размашистостью поставил у ног своей юной госпожи свой боевой шлем (с тем же звуком ставят на землю порожний бидон или ведро),  который он, увидав нас, захватил на дело и победно держал на согнутой руке все то время, пока его напарником велись переговоры. После этого простолюдин поправил на запястьях стальные поручи, взял протянутый от старшего товарища тяжелый шлем с кожаными застежками, вскинул плечами и, преисполнившись важностью момента, принял надлежащую позу: театрально оперся о топор на длинной палке, с философской задумчивостью склонил голову долу и в такой летописно-былинной манере застыл. И он был прав. Ничего лучшего фольклорное сознание не могло предложить в этих условиях.

Другой верзила, исполнявший роль сотника, не отставал от своего друга. Он грузно опустился на одно колено, оправил вокруг себя собравшийся мешок кольчуги, отер ладонью уста и, поймав руку Кристины, галантно, на французский манер поднес пальцы ее левой кисти к своим выдвинутым несколько вперед массивным челюстям, кашлянул и восторженно приложился. При этом нежный весенний взор действительно на мгновенье заструился из его очей, устремленных на Кристину.

- Да, - подумали мы. - Ну и ну!

Или, быть может, подумали, но не так, а наоборот:

- Ну и ну, - а потом уже: - Да!

А быть может, признаться, мы и вовсе не подумали или подумали, но не то и не так. Кто это сейчас вспомнит? Кто расскажет?..

Ну, а что же Кристина?

А Кристина стояла в центре поверженных ею воинов и мило улыбалась.

Сочинив романтическую сценку «Юная леди в окружении двух бронебойных бойцов. За спиной Новгородский кремль», ратники, ощутив на своих кольчугах череду блестящих фотовспышек, стали возвращаться в исходное положение: один, победнее, косо кивнул в нашу сторону, поднял с земли шлем (теперь в его руке находилось уже два шлема), затем невысоко подкинул в воздух свой боевой топорик на древке, ловко перехватил его посередине, возложил на плечо и лениво пошел к ограде моста, к его началу, чтобы дожидаться там своего напарника; другой - поднялся на ноги, левой рукой отряхнул на коленях паруса розовых парусов - штанин, выпрямился, получил в правую руку положенную плату и, пожелав нам всего хорошего, также побрел на прежнее место, к товарищу.

Мы же, окружив Кристину, сыгравшую в этом чудном эпизоде главную роль, посмеиваясь и пошучивая, отправились дальше, миновали кремлевские ворота и оказались на земле древнерусского кремля.

Новгородский кремль. У памятника скульптора М.О. Микешина «Тысячелетию России», 12. 50.

         Войдя на территорию кремля, мы, первым делом, прошли по центральной аллее и, повернув налево, направились к знаменитому памятнику М.О. Микешина.

        Грандиозное произведение, стоявшее на гранитном пьедестале, словно огромный колокол, было увенчано множеством отлитых в бронзе фигур тех исторических деятелей, которые являлись в России на протяжении 10-ти веков и свершали добрые деяния, благотворно влиявшие на ее судьбу.

         Памятник Микешина возвышался за прекрасной чугунной оградой, посреди круглой каменной площади. Окаймлявшая эту площадь зелень стриженых газонов была крестообразно прорезана от окраины к центру пешеходными аллеями.

         Высота памятника составляла около 16-ти метров. Самая верхняя часть его представляла собой следующую композицию: на черном бронзовом шаре-державе, украшенном великолепным рельефным орнаментом, сотканным из красивых узорных крестов, величественно и неколебимо высился четырехконечный  православный крест, который торжественно обнимал Ангел-Хранитель с крылами. У подножия креста коленопреклоненно стояла смиренная Россия в длинной раскинутой мантии, спускавшейся до половины шара-державы. Она, женщина в русских национальных одеждах, одной рукой придерживала находящийся у ее колен круглый чеканный щит с византийским двуглавым орлом, другую молитвенно прижала к груди, как бы ожидая суждения Божьего о себе и своем тысячелетнем пути. Глава Матери - России была благоговейно наклонена вперед, ее лицо опущено. Чудный Ангел, исполняя волю Господа Бога, чуть приклонился над кроткой Державой и благословлял ее, вечно юную и сильную, своей ангельской, кверху поднятой десницей.

       Средняя часть памятника состояла из шара-державы. Этот шар окружало 17-ть черных бронзовых фигур, символизировавших основателей и заступников Русского государства. Каждая такая фигура представляла собой ту или иную историческую личность и была развернута в ту сторону света, которая имела для нее особое значение. Так, например, князья Рюрик и святой Равноапостольный Владимир, Креститель Руси, высоко поднявший перед собой православный крест, смотрели с пьедестала на юг, в сторону древнего Киева, изначально правившего русскими землями. Князь Рюрик, в древних одеждах русского воина, правой рукой опирался на широкий, округлый сверху и вытянутый, убывающий книзу щит, на котором кириллицей было начертано: «Лета 6370», то есть 862-й год - год основания древнерусского государства.  Царь Иван III, государь-единодержец, устремлял свой властительный взор на юго-восток страны, к стольному граду Москве, которая первой под свою крепкую руку начала собирать малосильные русские княжества, истощенные усобицами и вековым игом. Основатель императорской столицы, Петр Великий, развернулся могучей грудью на северо-запад державы и обращен был к Санкт-Петербургу, городу общерусскому, европейскому, открывшему новые горизонты для всего необъятного русского мира. Победитель несметных мамаевских орд, святой благоверный князь Димитрий Донской, зорко вглядывался в южные и восточные просторы отечества, туда, оттуда на его княжество совершали набеги дикие хищные татары. Выдающиеся граждане - Минин и Пожарский - пристально наблюдали за западными рубежами отчизны, от которых с бедой и смутой приходили в Россию войска разрушителей-поляков. Словом, 17-ть фигур русских правителей, находящихся у бронзового шара-державы, обозначали важнейшие вехи на историческом пути нашей  Родины.

         Нижняя часть памятника Микешина - горельефный фриз - держала на себе 109-ть фигур, среди которых были фигуры Просветителей и Полководцев Руси-России, такие, например, как: святые равноапостальные Кирилл (+ 869 г.) и Мефодий (+ 885 г.), княгиня Ольга (+ 969 г.) и князь Владимир (+ 1015 г.); преподобные Нестор Летописец (+ ок. 1114 г.), Сергий Радонежский (+ 1392 г.); святитель Алексий, митрополит Московский (+ 1378 г.); святые благоверные князья Александр Невский (+ 1263 г.) и Димитрий Донской (+ 1389 г.); государь Московский Иван III (+ 1505 г.), император Петр I (+ 1725 г.), гетман Малороссии Богдан Хмельницкий (+ 1657 г.), Суворов (+ 1800 г.), Кутузов (+ 1813 г.) и многие, многие другие труженики великого Отечества, увековеченные в суровой и торжественной бронзе.

        Кроме Просветителей, Защитников, Собирателей Земли Русской, на фризе памятника располагались скульптуры людей Государственных, Военных, Героев, Писателей, Музыкантов и Художников - словом, всех тех, кто составлял славу православной России, служил ей своими талантами, силами, жизнью.

        Рассыпавшись вокруг ограды памятника Микешина, мы не без любопытства разглядывали с разных сторон его «Тысячелетию России», обходили это густонаселенное колоколовидное создание слева направо, находили знакомые нам личности, говорили о них и вспоминали кое-что из их биографий.

        - Вон Пушкин, Лермонтов, Гоголь.

        Их узнали сразу.

        - Ломоносов, Фонвизин, Грибоедов и… и… Жуковский. Да? Жуковский?

        - Угу, он.  

        В то самое время когда мы присматривались к великолепно исполненным в бронзе лицам, костюмам и положениям фигур, очки Марины Михайловны в очередной раз проявили своенравие - они без всякого предуведомления отказались представлять глазам своей любознательной хозяйки те мельчайшие черты и детали классиков отечественной литературы, без которых и классики как бы уже и не классики, и литература, увы, не литература…

        Но Марина Михайловна - хитроумная дочь России - «под трубами повита, под шеломами взлелеяна, с конца копья вскормлена»: ее на мякине не проведешь. Увидев в моих руках книжечку А.Я. Басырова «Памятник тысячелетию России», она тут же ею воспользовалась: стала спиной к натуральному микешинскому творению и принялась перелистывать лощеные страницы с цветными и черно-белыми фотографиями бронзовых скульптур.

        Погруженность в осмысление фигур - кто есть кто? - на какое-то время увлекло и ребят. Они окружили Марину Михайловну и принялись заглядывать в раскрытые страницы брошюры, которую она держала в руках, вертели и кивали головами, переводили взгляд со страниц на те или иные фигуры памятника, соображали, вновь возвращались к брошюре, рассматривали фотографии, сличали их с бронзовыми первообразами.

        - О, вот это Крылов, сразу видно. Он сидит в кресле, развалился, - говорил Гавриил, разглядывая тучную фигуру баснописца.

        - А этот кто? Вон, тот, что склонился над Крыловым? - спрашивала Кристина, отрывала глаза от «Тысячелетия…» и начинала разыскивать интересовавшую ее личность среди фамилий и фотографий.

        - А это, это… сейчас посмотрим, кто это у нас тут будет, - сосредоточенно произносила Марина Михайловна и, перенося взгляд с памятника на фотографию, водила пальцем  по строчке в брошюре и читала вслух: «Стоят: …Фонвизин… Волков… Карамзин… Жуковский… Гнедич…». Это… у нас будет Ка-рам-зин, - наконец заключала она и прибавляла: - Это он склонился над дедушкой Крыловым.

        - Тот, который повесть «Бедная Лиза» написал, - подхватывал разговор Арсений. - Я ее, помнится, когда-то читал.

        - Не только ты, - парировал Гавриил, - я тоже читал. Да, Олег Валерьевич?

        - Ну, да, - откликался я, - это было в девятом классе. Мы ее тогда все проходили. Вообще Карамзин, кроме «Бедной Лизы», «Историю Государства Российского» еще написал, «Остров Борнгольм», «Марфу Посадницу» и многое другое.

        Такие и подобные разговоры продолжались еще некоторое время. Затем, как водится, они наскучили и иссякли. Задерживаться у «Тысячелетию России» более не хотелось, поэтому мы, обойдя памятник Микешина вокруг, решили сделать на его фоне несколько памятных снимков. Бросили на газоне свои сумки, выстроились у его ограды и, перетерпев секундные всполохи светового блистания цифровых фотоаппаратов, пошли далее, на другую сторону кремля, к Святой Софии.

Новгородский кремль. Скверик, 13.05.

Оставив за спиной творение Микешина, мы пересекли центральную площадь поперек, но до собора так и не дошли. Окружив попавшуюся по дороге лавочку, скучавшую между стволами деревьев, приостановились, сложили на нее свои походные сумки и, словно ожидая позволяющей движение минуты, как-то странно смолкли. Про такие знаменательные мгновения наступающего вдруг молчания обычно говорят: «Тихий Ангел пролетел» или: «Сошел мир Господень». Не знаю, отчего это бывает, только замечено, что подобные внезапные периоды беззвучия сразу же обращают на себя внимание всех присутствующих. Длятся они недолго и оканчиваются, как правило, взаимной утратой сложившегося единодушия, единочувствия. Достаточно одного только слова, одного лишь движения, и тонкое состояние безмятежного мироощущения так же скоро исчезает, как и приходит. Может быть, действует природа, способствуя странному безгласию, может быть, действует место, может быть, что-то еще... Впрочем, кто знает. Тайны мироздания, сопряженные с жизнью души, немного лишь приоткрыты, не многим они понятны.

Однако слишком хорошая погода установилась в эту субботу.

Тихие, синие, в светлых перышках, небеса, на которых незримо блистало солнечное лицо ранней погожей осени, мирно склонялись над городом. Невозмутимым покоем, словно воздушной бело-голубой кисеей с золотистым прозрачным ликом, они таинственно осеняли еще зеленеющую чашу старинного Новгородского  Кремля. Становилось ясно: через две-три недели чаша эта, до краев наполненная отцветающими пышными скверами, цветочными клумбами и газонами, вспыхнет радужным золотом. Вспыхнет, загорится, засветится, станет переливаться через край. Осеннее зарево, заключенное в границы краснокаменного кремля, будет видно далеко-далеко за Волховом, в новых микрорайонах города.  Но это через две-три недели. А пока что - суббота, 22 сентября.

Помолчали. Затем перекинулись несколькими словами. Мирно было кругом. По газонам бродили голуби. Вдоль аллей прогуливались редкие прохожие. Посередине площади, у тонкой лужицы, скорчившись, сидела рыжая собачонка и драла своей задней лапой за своим вислым болтающимся ухом: чесала, чесала и никак не могла начесаться. Никто ее не гнал и не приманивал, не желал ни зла, ни добра, в общем, не обращал на нее ровным счетом никакого внимания. И лишь любопытная ворона в полглаза недоверчиво следила за блохастой псинкой, следила внимательно, с безопасного расстояния, метров с десяти-двенадцати. Очевидно, черной монашке хотелось напиться из лужи, и она терпеливо дожидалась, скоро ли дочешется дворняга и побежит себе дальше.

Словом, почти идиллия.

Однако не всегда здесь так было.

Древняя новгородская земля, насыщенная историческими сюжетами, соткана из противоречий и противоборств, а потому умеет творить поразительные контрасты. Контрасты настроений, впечатлений, ощущений.

Воспользовавшись остановкой в маленьком сквере, коротко рассказал ребятам о той катастрофе, которая разразилась над древним городом в 1570 году, когда царь Московский и всея Руси Иван Васильевич пришел разорить столицу древнерусского северного княжества. Стояли черные дни. Была ограблена Святая София, опустошены окрестные монастыри и храмы; пленен и умер в Москве архиепископ Новгородский Пимен: перебито насмерть железными палицами почти все православное духовенство городских соборов, скитов и обителей (всего около 500-т человек); по Волхову в быстрых ладьях плавали царские стрельцы и опричники. Они безжалостно подтягивали баграми и посекали топорами всех тех, кто сброшен был с моста в реку, не утонул, а силясь спастись, плыл к берегу в надежде остаться живым. Дно Волхова устилали тела, его воды окрашивала кровь. Ежедневно тогда предавалось смерти от пятисот до полутора тысяч горожан. «Кровавый пир» продолжался шесть недель. Людей жгли, побивали мечами, вешали. Голубь, пролетавший над кремлем, сел на большой крест Софии и, согласно преданию, застыл от ужаса. До сего дня сохранил Великий Новгород железную птицу на золотом кресте собора в память о гневе  Венценосца Всея Руси. За тридцать пять дней царской казни от 35-тысячного населения Новгорода осталось около четырех тысяч жителей. «Благоверный государь царь Иван Васильевич» вывез из Новгорода в Москву чудотворные иконы Софии, церковные колокола, 12 тысяч рублей казны, и прочее, и прочее, и прочее.

- Двенадцать тысяч - это много или мало?

- Судите сами, хороший конь ценился тогда в один рубль, а Великий мост, построенный новгородцами через Волхов, от Софийской до Торговой стороны, обошелся в ту пору городскому кошельку рублей в двести - двести пятьдесят. Царь же, как явствует из той далекой истории, увозя с собой злато-серебро опального княжества, лишил город на долгие годы каких-либо возможностей развития вообще.

Времена, времена. Давно отшумели ваши красные, ваши горькие страницы, померкли, отболели и перешли в вечность… Но все же помнятся они, перелистываются и пересказываются.

Молчаливо выслушав эту историю, ребята подняли с лавки свои рюкзаки,  сумки и, как бы подавив укор деяниям московского царя, молча пошли в направлении Святой Софии, которая уже проплескивала молоком сквозь зеленую завесу высоких деревьев сквера.

Марина Михайловна и я отправились вслед за ними.

Святая София, 13.20.

Пройдя по аллее шагов сто - сто пятьдесят, мы, собравшись в группу, вдруг остановились. Прямо перед нами неколебимо высился Софийский собор. Стоял он твердо, крепко, словно вырастал из земли. При виде Святой Софии возникало такое чувство, будто Дом Премудрости Божией некогда вобрал и сконцентрировал в себе всю беспредельную мощь лучших блистательных веков Новгородской Республики и до сих пор сохраняет в себе эту несметную силу.

Центральная глава собора покрыта большим золотым куполом-шлемом, впервые, кстати сказать, вызолоченным без одного года 600 лет назад, то есть в 1408 году. Именно тогда Новгородский Владыка Иоанн, старательно насаждая церковное благочестие и благолепие, благословил оковать пять куполов Софии серым свинцом, а главный ее купол с любовью одел в чистое золото. С тех пор этот большой купол-шлем в окружении четырех жестяных «малых» куполов с одним чуть поодаль отстоящим средним ярко блестит над городом. При хорошей погоде он бывает виден далеко-далеко за городом, за много и много километров, служит ориентиром старинного городского центра и предметом внимания любознательных приезжих.

Блестел главный купол собора и тогда, когда мы, гуляя по кремлю, подошли к Святой Софии. Блестел на осеннем солнце так, что нельзя было не увидеть в этом блеске символического сочетания славы небесной и славы земной, славы, красоты и силы, которые так ценили, собирали и берегли наши удивительные предки, новгородцы-творцы.

Находясь против алтаря древнего храма, мы о чем-то говорили. Не помню, о каких предметах велся разговор, только чувствовалось, что с течением времени Святая София все больше и больше начинала действовать, влиять, говорить…

Оглянувшись в сторону ребят, я увидел, что в глазах Арсения и Кристины, смотревших на великий храм, отражались его белые формы.

Удивительно выражение лица человека, в глазах которого от соприкосновения со святыней вдруг вспыхивают и горят светлые костры древнерусских белых церквей. В таких лицах появляется нечто неизъяснимое, прикровенное и одновременно проясненное; что-то преображается в них, они кажутся неотмирными, неземными, способными любить Небо.

Да. Простите меня, Кристина и Арсений, за лирику и патетику, но - что делать?.. - чувства обязывают.

Обмениваясь впечатлениями, мы пошли вперед, намереваясь пройти вдоль западной стены собора, к кованым из бронзы, художественно оформленным Корсунским вратам, чтобы, миновав их, войти в «малые» северные двери храма, где сегодня располагается вход. Однако принуждены были остановиться.

- Смотрите, - сказала Марина Михайловна, - прохода нет, идет реставрация.

Действительно, обрамленные с двух сторон белыми колоннами высокие Исповеднические ворота большого желтого здания, примыкавшего к западной стороне Софии, были загромождены строительными лесами, которые проплетали красно-белые пунктирные ленты, возвещавшие запрет на проход.

Надо сказать, что южные стены собора теперь реставрировались. Их покрывала зеленая грязная сетка, за которой громоздились перекрестья почерневших строительных ярусов. Ярусы эти поднимались от самой земли и доходили до «малых» куполов собора. Однако ведущиеся ремонтные работы, сосредоточенные в основном на внешних, южных стенах Софии, нисколько не мешали созерцанию ее красоты и величия.

- Может быть, пройдем под аркой? - предложил Олег Валерьевич.

- Давайте лучше обойдем, - откликнулось несколько голосов.

Благонамеренное предложение было принято, и наша паломническая группа отправилась вокруг Софии, против часовой стрелки, так, как обыкновенно православные христиане крестным ходом обходят свои приходские храмы. Выходя из западных дверей церкви, они идут к ее южным дверям, затем от южных дверей приходят к алтарной, восточной части, потом - к дверям северным, после чего, завершая круг «навстречу свету», вновь достигают западных дверей.

Огибая подобным образом Святую Софию, выраставшую из зеленого газона, мы остановились у восточной ее стороны и сфотографировались. Фотографический снимок должен был запечатлеть следующие реалии: на фоне ослепительно белой алтарной стены с выступающими апсидами, которые прорезывают длинные узкие окна, сплотились  в полукруг Ваня, Гавриил, Арсений, Кристина и Марина Михайловна. Мальчишки серьезны, Марина Михайловна и Кристина слегка улыбаются. За их спинами - вкруг алтарной части собора - толпятся круглобокие пристройки, вероятно, пономарки, или, скорее,  «надобные», добавленные к стенам Софии малые алтари. Они крыты темными железными крышами,  похожими на выпуклые бурые шляпы грибов-подберезовиков. Эти приземистые домики с глубоко посаженными оконцами обступают храм с восточной его стороны и придают ему ощущение какого-то мирного домашнего уюта и бесхитростной простоты гениального зодчества.

Святость и красота - драгоценные дары и великолепные качества! Поэтому, бесспорно, Святая София в различные века и у различных людей вызывала своим существованием лишь восхищение и благоговение, то есть страх, растворенный любовью; вместе с этими чувствами, должно быть, рождалось в душе новгородцев ощущение той прямой и безмерной отваги, той великодушной и доблестной чести, которые наполняли отрадой и достоинством сердца  вольнолюбивых граждан.

- Что есть у нас, того, вишь ли, нет в иных княжествах, - говорили они и были правы.

- Там, где София, там и Новгород, - твердили на протяжении многих столетий горожане великого города: ремесленники и купцы, бояре и князья, крестьяне и воеводы.

Чувство церковной святыни, свойственное как простецам, так и сильным мира сего, отлито в этих словах. Их обязательно хочется повторить, выговорить, произнести хотя бы раз-другой. Больно уж сконцентрированы в метком старинном речении любовь и уважение к Софийскому храму. До сих пор эти любовь и уважение светят со дна чудесной и емкой пословицы, которую некогда сложили легкие уста даровитых новгородцев. До сих пор их пословица передает дух благочестия и самобытности древнерусского города, древнерусского народа.

В ветхих новгородских летописях сохранились врезанные в историю, незабвенные строки, писанные как бесстрастной рукой монаха, так и рукой вольнолюбивого образованного гражданина: «…честнаго креста сила и Святой Софии всегда низлагает неправду имеющих»; «…умрем честно за Святую Софию и за домы ангельские».

- Бью челом Святой Софии и гробу отца моего… - печально восклицал в 1218 году храбрый князь Удалой Мстислав, навсегда расставаясь с Господином Великим Новгородом и Софийским собором, под сводами которого был погребен его родитель, благоверный князь Мстислав Храбрый. Собирался Удалой Мстислав в далекий Галич, чтобы очистить от иноплеменников, венгров и ляхов, утесненные земли юго-западного русского княжества.

Хотение его сердца: «Желаю, чтобы кости мои лежали под сводами Святой Софии, в ногах у блаженного родителя моего», не оправдалось. Приняв схиму в 1228 году, Удалой Мстислав, управленный Господом, обрел вечный покой в городе Киеве, в построенной им Воздвиженской церкви.

Подобно Удалому Мстиславу, многие князья Древней Руси, сидевшие на Новгородском престоле, хотели бы для себя и своих сродников за лучшее покоиться в новгородской земле, в Доме Премудрости Божией. Но только некоторым из них, по особому смотрению Божию, выпадала такая честь. Драгоценность Софии в глазах русских «иноземцев» хорошо понимали и сами горожане, потому-то строптивым князьям, чуждым, по их разумению,  интересам Великого Новгорода, отказывая в княжении, они строптиво же и отвечали: «… у нас князя нетуть, но Бог, и правда, и Святая София…»

Красоту и величие «Софийского дома» утверждали же всем народом, поместив церковную жемчужину Православия в твердокаменную оправу неприступных кремлевских стен.

Подходя к северному входу собора, Марина Михайловна, Ваня и я приостановились. Увы, остальных наших паломников рядом с нами уже не оказалось. Пока мы неторопливо разговаривали, их и след простыл. Вероятно, спеша увидеть храм изнутри, они прибавили ходу и исчезли в его мерцающей глубине.

- Здесь покоятся мощи преподобного Никиты, инока Киево-Печерского монастыря, впоследствии святителя Новгородского, - сказал я. - Подождите, Марина Михайловна, Ваня, скажу вам два слова.

Всего двадцать шагов по узкой асфальтовой дорожке, проложенной среди зеленого газона, походившего более на уютную лужайку, оставалось нам преодолеть, чтобы войти в собор, к святыням Софии.

- Святителя Никиту, - начал я рассказ, - почитают не только в Новгороде, но и в Киеве. Там, в киевской Лавре, в ближних, Антониевских пещерах, до наших дней сохранилась келия, в которой однажды инок Никита решил затвориться. Было это во второй половине 70-х годов XI  века. Желая сугубого подвига, в затвор он ушел без благословения и вопреки воле игумена монастыря: хотелось монаху Никите удостоиться от Бога дара чудотворения. Непослушание это окончилось для печерского насельника печально. Прельстившись от беса, Никита, по его внушению, вскоре оставил молитву и, доверившись нечистому духу, стал «пророчествовать», говоря о свершавшихся на Руси делах и событиях. Время шло. В Киев прибывали то одни, то другие очевидцы или посланцы, и предсказанные чернецом дела и события получали из их уст подтверждение: так, мол, и так, все говоренное печерским затворником соответствует тому, что у нас произошло. А у «нас» - это за десять, сто и даже тысячу верст от Киева. Так, однажды инок Никита передал киевскому князю слова: «Сегодня убит князь Глеб Святославич в Заволчьи; пошли скорее сына своего Святополка на престол в Новгород». Через несколько дней в Киев принесли весть, что Глеб действительно был убит в тот день, в который Никита об этом говорил. Многие, в том числе и киевский князь Изяслав, а также его бояре, видя осуществление «предсказаний», стали верить затворнику. Слушали его наставления, внимали советам, руководствовались поучениями, которые Никита начал произносить «на пользу» души. Подобная деятельность продолжалась некоторое время и вряд ли бы, продлись она дольше, принесла бы добрые плоды. В Житии преподобного Сергия Радонежского говорится, что бесы очень быстро могут передвигаться в пространстве, поэтому, увидев что-либо случившееся за тридевять земель, тут же передают об этом прельщенному, и тот, говоря о произошедшем, удивляет окружающих тем, что «предсказывает» события, которые через время подтверждаются. Такую же роль могли бы играть сообщения с места событий по мобильному телефону, при условии, что о телефоне никто бы не знал и его ни у кого больше бы не было. Чем не «предсказание» грядущего относительно того, кто о «грядущем» - а точнее, о уже произошедшем - услышит лишь некоторое время спустя?

«Но бес, - говорится в Житии святителя, - не знает будущего, возвещая лишь то, что сам учинит или шепчет недобрым людям: ограбить или убить».

Продолжая рассказывать о святом, которого так люблю и почитаю, я, честно говоря, радовался тому, что Софийский собор, у которого мы теперь стояли, имеет в своих недрах этот «нетленный драгоценный жемчуг», как величают в древних патериках святые мощи угодников Божиих. Этот «драгоценный жемчуг» на все времена служит залогом нерушимых духовных связей русского Новгорода с «матерью городов русских», Киевом, который, сегодня, к сожалению, обособляется от России, увы, все больше и больше. Что делать? Бог знает. Верится, что так будет не всегда, что затмение пройдет и общерусская смута окончится.

- А мощи святителя, они как, выставлены или нет? К ним можно будет приложиться?

- Да, Марина Михайловна, они не под спудом, их открыли еще, кажется, при Иване Грозном… да, при нем и митрополите Макарии, в… э-э-э… сейчас скажу когда… э-э-э… в… 1108-мь плюс 450-ят… Помогайте, Марь-Михална, забуксовал…

- В 1558-ом, Олег Валериччч, что вы там считаете?! - добродушно  откликнулась доктор математики.

…да, точно, спасибо, Марь-Михална, в 1558-ом.

- Так вот, Ваня, - почему-то обратился я к нему, - мощи святителя Никиты обрели в 1558 году, - и затем продолжал (мгновение иронии, возникшей невзначай при затруднении в счете, постепенно выветривалось): - Четыреста пятьдесят  лет они пролежали в земле и явились нетленными. Знаете, Марина Михайловна, даже святительские одежды хорошо сохранились: омофор белого штофа; темно-коричневая фелонь, травчатая; атласная зеленая епитрахиль, атлас - в мелкую полоску; зеленые полуатласные поручи и василькового цвета шапочка, сшитая из камки - шапочка по краям опушена горностаевым мехом. Поразительно, но сохранность облачения оказалась такова, что можно было, представляете, в этом облачении еще служить: совершать молебны, панихиды, литургии…

- Но давайте вы дослушаете, что произошло с будущим святителем потом, - предложил я.

Возражений не последовало, и повествование продолжалось:

- Так вот, святыми отцами, однако, было замечено, что ушедший в затвор Никита искусно стал разбираться в Ветхозаветных книгах. В то же самое  время он напрочь отвергал Святое Евангелие и Апостольские книги. Чернец-затворник не желал, по научению беса, который принял образ ангела и вошел к нему в доверие, ни слышать, ни читать, ни разговаривать о Новозаветном Писании. Тогда преподобные киево-печерские старцы поняли, в чем было дело. Они пришли к прельщенному брату и, сотворив молитву, изгнали нечистого духа. Вслед за этим инок Никита лишился обретенных им «даров» и тут же забыл все Ветхозаветные книги. Он перестал «предсказывать» и поучать из Ветхого Завета. После всего произошедшего исцеленный Никита был выведен из затвора наружу. Он искренне раскаивался и полагал подвизаться в истинном монашеском житии. Затем с помощью некоторых из братии печерский инок изучил грамоту. Ведь никогда прежде он не умел ни читать, ни писать. Предавшись воздержанию, инок Никита стал проводить жизнь в чистоте и строгом послушании. В чем очень и очень преуспел. Позднее, в 1096 году, за многие добродетели святой Никита был поставлен епископом Великого Новгорода, где, возделывая «виноград Христов», совершил немало чудес. Так, помолившись Богу, сообщается в Житии, святитель угасил городской пожар, а  в сильную засуху испросил у Господа дождь на жаждущую землю. Последнее чудо помогло избежать в Новгородском княжестве неурожая и, как следствие, голода. Преставился святитель Никита в 1108 году. Тело почившего архипастыря благодарные новгородцы погребли в Святой Софии и с тех пор почитают своего милосердного заступника-чудотворца. Сейчас святые его мощи открыто почивают здесь же, в Софийском соборе, на южной стороне храма, близ центрального алтаря. Говорят, издревле установилась такая традиция: каждый архиерей Русской Церкви, вступая на Новгородскую кафедру, «обменивается» со святителем Никитой архиерейскими одеждами. Открывая раку, он берет что-либо из облачений святого и взамен оставляет подобное из своего облачения. Да. Вот, собственно, и все. Обязательно приложимся к этой святыне.

Солнце неярко светило. В синем небе медленно плыли белые облака. Казалось, древними временами веяло на нас.

Немного помолчав, Марина Михайловна тихим голосом предложила войти в собор. Мы с Иваном последовали за ней.

Надо сказать, что Ваня в известных ситуациях паломничества несколько смущался - это замечалось как-то само собой. Сдержанность и немногословность  при ведении духовных разговоров и обсуждении религиозных тем хранили его прикровенные чувства от постороннего взгляда. Поначалу казалось, что он уходит от того церковного общения, которое нет-нет и проступало посреди какого-нибудь рассказа или во время чьих-либо речей. Его молитва, к примеру, так и не соединилась с нашей перед едой, когда мы, следуя в Новгород, решили позавтракать в вагоне электрички. Крестное знамение не осенило его при входе в Софийский собор… Нет, я не подсматривал за ним, не подмечал нарочно каких-либо положенных и привычных в этих случаях свидетельств веры, которые бы говорили о степени воцерковленности. Нет, ни в коем случае… Я просто был рядом с ним, был все время, пока мы ходили вокруг Святой Софии, входили под ее великолепные своды, стоял близ святынь, когда осматривали Софийский иконостас. Теперь же, зная, как происходило дальнейшее наше путешествие, и забегая вперед, хотел бы отдать должное нашему скромному и молодому паломнику, его нравственной крепости и цельности, которые под покровом иных качеств таились в глубине души, таились, конечно же, не для нарочитого показа, но, может быть, ради сбережения некоторой застенчивой чистоты, какую не обнаружишь ни зоркой наблюдательностью, ни опытным взором. Ее, эту чистоту, вряд ли можно определить каким-либо качеством человеческого ума. Нет, она, эта застенчивая чистота, чувствуется духовно и вдруг и, знаете ли, обязательно, по моему рассуждению, в духовной среде, духовном пространстве, в которые человек попадает. Таким пространством и стал для Вани Софийский собор.

Войдя под тысячелетние своды Софии, мы проследовали мимо свечной лавки, окруженной народом, мимо Иоанновского придела, в глубину собора. Осмотрели старинный пятиярусный иконостас и, повернув в западную сторону храма, остановились у  латунной (некогда сребропозлащенной) раки святого благоверного князя Феодора Новгородского. Рака князя, сплошь изукрашенная мелким чеканным узором, помещалась на северной стороне Софии, под аркой стены Предтеченского придела. С тыльной стороны эту арку затягивало узорчатое малиновое полотно, драпировавшее каменную стену, отделявшую Предтеченский придел от остальной Софии. Поэтому, находясь у внешней стены, под аркой, рака оказывалась в глубокой покойной нише, бережно хранившей святыню от излишнего шума. Над княжеским гробом неярко теплились три большие красно-золотые лампады, наполненные розоватым елеем; их тихий малый свет мирно лился сквозь лампадное стекло, испещренное хрустально-золотистыми гранями узора, и озарял лучистой росписью стены и потолок высокой ниши, золотил длинную под стеклом икону, которая, подобно золоченой крышке, во всю длину покрывала  княжескую раку. На иконе во весь рост был изображен почивший благоверный Феодор, с нимбом вокруг главы, в зеленых атласных ризах и красной богатой шубе, воротник и борты которой были богато опушены прекрасным собольим мехом. На груди княжича лежала правая рука, держащая тонко выписанный белый крест; чуть ниже нее покоилась его левая рука.

Прежде чем подняться по массивным каменным ступеням, на которых стояла рака, и приложиться к святым мощам благоверного князя, мы пропели молитву:

- Святый благоверный княже Фео-о-доре, моли Бо-га о на-а-ас: Марине, Арсении, Иоанне, Гаврииле, Кристине, Олеге и всех сродниках наших православных,  о прощении грехов и прегрешений наших, о спасении наших ду-у-уш. А-а-минь.

Перекрестились.

Заметив в руках Марины Михайловны длинную желтую свечу, которую она держала, словно золотую соломинку, у груди, немного наискосок - и когда Марина Михайловна ее приобрела - Бог весть; вроде бы от нас с Иваном не отставала! - я понял, что ею еще не решено, у какой святыни эту свечу возжечь, и попросил:

- Дайте на минуту вашу свечку, Марина Михайловна, хочу помазаться елеем.

Желтая восковая палочка оказалась в моих руках. Поднеся ее к лицу, я с наслаждением прислушался к тонкому благоуханию весенних цветочных лугов, которые, как мне представилось, непременно должны были пестреть где-нибудь в мае в окрестностях нынешнего Новгорода.

- Как пахнет! - сказал я и стал подниматься к святым мощам.

Чем глубже я проникал в нишу Предтеченской стены, тем заметнее ощущал, как утрачивался звук и мягкая приглушенность обступала меня. Благоговейно приложившись к холодному мерцающему стеклу гробового образа, я выпрямился над ракой и принялся читать молитву. Приметно было, что тихие своды древней каменной полусени довольно хорошо защищали молящихся от посторонних взглядов и излишне говорливой суеты, начинавшейся в соборе всякий раз, когда в него приходила очередная группа посетителей. Паломники ли это были или экскурсанты, решившие послушать словоохотливого гида - все равно. Шум есть шум. Окуная лучинку свечи в лампаду, напоминавшую красно-золотой бутон тюльпана, я наблюдал, как лучинка за стеклом, погружаясь в масло, несколько изламывалась, толстела и становилась объемней.

- Святой благоверный княже Феодоре, благослови взять елея, - попросил я про себя и, вынув свечу из лампады, помазался маслом.

Спустившись от раки, предложил своим спутникам:

- Марина Михайловна, Ваня, если хотите, я вас тоже помажу, прикладывайтесь.

Пока Марина Михайловна и Ваня молились и прикладывались к святым мощам, я припоминал то, что когда-то читал о святом княжиче. Табличка, поставленная рядом с его ракой, помогала мне в этом. Хотя, надо сказать, не все совпадало здесь с тем, о чем сообщала церковная история относительно того, кем являлась невеста молодого княжича. Святой Феодор, согласно сведениям таблички, приходился благоверному князю Александру Невскому родным братом; будучи 14-ти лет отроду, молодой князь неожиданно для всех почил в день своей свадьбы. Произошло это 5 июня 1233 года в Новгороде. Внезапная кончина юноши тогда поразила многих гостей. Вместо свадебного веселья последовала скорбь. Вместо церковного венчания - отпевание. Мать князя, блаженная Феодосия Мстиславовна, перенесла тяжелую потерю с покорностью воле Божией. Узнав о кончине любимого сына, она произнесла: «Ты, Господи, дал, Ты и взял; да будет благословенно святое Имя Твое!» Полагают, что обрученная невеста князя вскоре после погребения жениха приняла постриг в женском Петропаловском монастыре, который находился на Синичной горе, в двух верстах от тогдашнего Новгорода. Преподобная инокиня Харитина, в миру княжна литовская, со временем стала настоятельницей этой обители и проводила свою жизнь в строгом воздержании и молитвах. Прожив долгие годы в целомудрии, святая Харитина преставилась и была погребена в монастырском храме святых апостолов Петра и Павла. Святые мощи ее находились под спудом и, видимо, никогда открыто не почивали. По другим сообщениям, не Харитина, а Феодулия, дочь черниговского князя Михаила, являлась невестой княжича. После кончины святого Феодора она поселилась в Суздальском монастыре и приняла там постриг с именем Евфросиния. Через время за высоту своего аскетического подвига ради Христа инокиня была прославлена как преподобная Евфросиния Суздальская (+1250 год).

Летописец же так описал неожиданную кончину девственного князя: «Преставися князь Феодор, сын Ярославль вещьший, и положен бысть в монастыре святаго Георгия, и еще млад, и кто не пожалует сего? Сватба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи позваны, и бысть в веселия место плач и сетование за грехи наши».

В 1614 году, когда шведы владели Новгородом и хозяйничали в Юрьевском монастыре, гроб святого княжича подвергся осквернению. Приблизительно за четыре столетия перед этим мощи благоверного Феодора были подняты из земли и все время открыто почивали в храме святого великомученика Георгия. Увидев древнюю гробницу, иноземные солдаты не преминули  вскрыть ее: тело князя сохранилось в нетлении. Однако дерзких солдат это чудо не смутило. Вынув мощи князя из гроба, они, продолжая поругание, поставили их как бы часовым у входа в Георгиевский храм. Веселящая злоба кощунства потешала варваров, юный же князь, разоблаченный насильственной рукой от риз гробового покоя, смиренно стоял у стены и, как бы взывая к суду Божиему, терпеливо сносил безумие давно оставленного и чуждого ему мира. Митрополит Новгородский Исидор, услышав о произошедшем, поспешил в Юрьевский монастырь. Приехав в обитель, он ходатайствовал перед шведами, чтобы тело юного князя отдали ему для надлежащего упокоения. Получив мощи, Владыка с честью перенес их в Софийский собор, где они, как бы в благодарность за веру и верность, чудесно источили исцеления болящим. До сегодняшнего дня рака со святыми мощами князя Феодора находится в нише Иоанно-Предтеченского придела, куда Владыка Исидор поставил их около 400-т лет назад.

Спустившись по ступеням от княжеской раки, Марина Михайловна подошла ко мне, и я блестящей ножкой свечи поставил прозрачный крестик на ее челе.

- Давай, Ваня, я тебя тоже святым елеем помажу, - сказал я и поднес к его лицу руку со свечой.

Иван чуть приклонил голову, я же приподнял кверху его черные короткие волосы… и на его лбу начертался такой же блестящий елейный крест:

- Спаси, Господи, и помилуй раба Твоего Ивана.

Серьезное и вместе с тем по-детски проясненное лицо Вани, теплый блеск, появившийся в карих глазах - все это говорило о каких-то длящихся в его душе светлых впечатлениях. Заметно было, что Иван стал более доверчивым, по-доброму открытым, не смущался креститься и прикладываться к святыням Софии.

София, София, множество христиан спасалось вокруг тебя! Спасалось благодаря тебе, твоему величию и твоей красоте, которыми прославляется Бог!

Да и может ли Святая София оставить кого-нибудь равнодушным? Того, кто хотя бы на время отбросил нервозную суету, дрязги забот и попечений и с мирным и тихим сердцем пришел к ней, чтобы склониться перед ее чистым источником благодати, источником радости, утешения? Нет, не оставит Святая София без помощи таковых. София, стены которой слышали тысячи и тысячи радостных благодарений, богомольных прошений, покаянных самоукорений христиан, приходивших к ее небесным сокровищам и в XI, и в XIII, и в XVII, и в XX веках…

Ее мудрые и трудолюбивые святители, храбрые и благочестивые князья, открыто и под спудом почивающие мощами в Софийском храме, казалось, благодатно молятся и промышляют о каждом входящем под своды Дома Премудрости Божией, невидимо сопровождают его на улочках и перекрестках собора, смягчают своими прошениями о нем его же сердце и проникают ум светлым памятованием о любвеобильном и милосердном Боге.

И Иван, и я, и Марина Михайловна, думается теперь, конечно же, чувствовали, бродя из придела в придел, от нефа к нефу, присутствие неба в Софийском храме. Правда, ведь хорошо тогда было, Ваня, Марина Михайловна? Скажите? А?..

Окончив молитву у раки святого Феодора, мы сделали несколько шагов по направлению к западной стороне Софии,  вдоль Предтеченского придела, и оказались перед латунной ракой, покрытой мелким чеканным узором. Стояла она на сером каменном помосте, к которому вели истертые каменные ступени. Некогда, до большевистского разорения, на этом месте сияла вызолоченная серебряная гробница, в которой, подобно святым мощам князя Феодора, открыто почивали мощи святителя Новгородского Иоанна. Увы, серебро, красноречиво свидетельствовавшее радение христиан о святом архипастыре, было украдено, а его место заняла латунь.

Святительская рака угодника Божия находится в арке придела пророка Иоанна, Крестителя Господня. Архиепископ Иоанн любим новгородцами и поныне. Святая чистота его жизни отражена в его древнем Житии, которое  хорошо известно многим верующим и сегодня. В этом Житии описываются разные чудеса, в том числе и чудесное избавление города по молитвам святого архипастыря от суздальцев, пришедших в 1170 году разорить вольнолюбивый город. Именно тогда прославилась и стала знаменита на всю Русь новгородская икона Божией Матери «Знамение». Ее список помещен в головах святителя, на левой стене высокой арки, и напоминает о его молитвенном подвиге.

Дух древнего благочестия осеняет раку, хранящую чудотворные мощи, которые голубая крышка-икона покрывает во всю длину. Новгородский Владыка белобород; он изображен в красной архиерейской мантии, иссеченной белыми лучами складок и складочек; поверх мантии спускается белая епитрахиль в черно-золотых крестах; левой рукой через мантию и епитрахиль христолюбивый святитель держит оранжевое евангелие, украшенное цветными каменьями и жемчугом, правой - благословляет. На правом бедре святителя, из-под мантии, виднеется палица - четырехугольный оранжевый плат, осыпанный жемчугом и самоцветами. На главе святителя - белоснежный клобук, округлые концы которого лежат на плечах богоносного архиепископа. Святительский лик его строг и аскетичен. В очах архипастыря теплится свет благодатной мудрости и тихой небесной молитвы, которой он, как чадолюбивый отец, не оставляет приходящих к нему как новгородцев, так и иногородцев, прибывших издали.  

Три золотые лампады свисают над его ракой; трепет золотых язычков то усиливается и ярко пляшет в них, то внезапно стихает и, принимая поверженное положение, покорно провожает прозрачные токи воздуха, свободно гуляющего по собору. Такое гуляние ветра создают часто открывающиеся и закрывающиеся входные соборные двери.

От одной из лампад  испрашиваю у святителя масла. Марина Михайловна и Иван стоят рядом и миролюбиво смотрят на раку, разглядывают ее. Похоже, они переживают что-то свое, сердечное, которому мешать ни в коем случае не надо. По сосредоточенным их лицам видно, что чувствуют они и думают о чем-то серьезном, важном, дорогом, быть может, духовном.    

- Святителю отче Ио-а-нне, моли Бо-га о на-а-ас: Марине, Кристине, Гаврииле, Арсении, Олеге, Иоанне, сродниках их и благоде-е-етелях, - в голос звучит молитва, вслед за которой поднимаемся друг за другом по ступеням, прикладываемся к благоухающему стеклу раки и помазываемся взятым из лампады елеем:

- Спаси, Господи, рабу Твою Марину.

Прозрачный крестик блестит на лбу.

- Спаси, Господи, раба Твоего Иоанна.

Соломинка желтой свечи так же быстро наносит елей на лоб Вани, как и Марине Михайловне, и вдруг чертит крестик под самым его горлом, на груди, между ключицами, там, где только что чуть-чуть был оттянут книзу ворот его черного джемпера.

- Спаси, Господи, - как-то сами собой говорятся слова, и вслед за этим следует предложение:

- Пойдемте дальше…

Проходя вдоль западной стены Софии, заставленной иконно - свечной лавкой, мы оказались в самом центре собора, в середине главного его нефа. Место было такое, что на минуту невольно приостановились. На восточной стороне храма, вдали от нас, возвышался великолепный, красочный, в пять торжественных ярусов иконостас древнего письма. Царские врата и иконы первого ряда, некогда сплошь обложенные серебряными ризами, ярко пестрели на старом тусклом золоте. И разоблаченные в XX столетии (Святая София много раз подвергалась разграблению за тысячелетнюю свою историю), эти иконы являли красоту Божественного величия и неотвратимо влекли к себе сердца и взоры какой-то благодатной радующей силой. Тайна духа светилась на них.

- Смотрите, какой иконостас, Марина Михайловна, - говорю я тихо. - В нем иконы XII-XIII веков. Есть чудотворные.

Марина Михайловна глядит вперед. На этот раз ее очки не в силах что-либо исказить, и взгляд, подобно солнечному лучу, легко проникает светотени различных эпох и останавливается на рядах громоздящихся ввысь образов. Слова, словно сухие, слежавшиеся листья, окованы безмолвием. Они попросту лишние. Поэтому мы молчим.

Второй ярус уцелел. Его узорное серебро тусклым светом облегало смиренные иконописные фигуры в праздничных цветных одеждах.

Богомудрые святители Василий Великий и Иоанн Златоуст, святые архангелы Михаил и Гавриил, боголюбивые пророк Иоанн Предтеча и Божия Матерь - все они - стоящие кто с правой, кто с левой стороны - благоговейно выстроились друг за другом и преклонялись пред своим Господом -  величественно восседающим среди них на царском троне Христом Вседержителем, держащим развернутое Евангелие, обращенное раскрытыми страницами к нам, глядящим на главный иконостас Софии. Третий, четвертый, пятый ярусы… Всюду беспримерное духописное мастерство иконных образов.  

Всматриваясь вдаль, я почувствовал, что нахожусь под перекрестными взорами небожителей, глядящих на меня со всех сторон. Происходило это ощущение оттого, что стены древней Софии покрыты множеством фресок, созданных и поновленных в конце XIX столетия. Около 40 живописных изображений, имеющихся в соборе, отражали события Ветхого и более 30 - Нового Завета. Более 100 святых угодников и угодниц Божиих, исполненных в рост и по пояс, глядели на нас с высоты лазурных соборных стен и таких же величественных лазурных сводов и многочисленных арок, уходящих вверх. Вообще голубой, небесный цвет «внутренней» Софии, цвет Господень, словно прозрачный, чуть просиненный воздух, окружал нас со всех сторон. На нем, будто на тверди раннего неба, иконописцами были нарисованы круглые и овальные золотые медальоны, с которых, словно из желтых окон и дверей, глядели православные святые. Воздух этот, это голубое свечение сводов Софии, несмотря на церковную живопись конца XIX века, рождали легкое ощущение чистого, свежего и юного утра расцветающего на Руси христианства. Христианства ясного, величественного, новгородского, не обособляющего себя от остальной русской земли, а, наоборот, дополняющего собой православное христианство древней великой Киево-Новгородской Руси.

Но не только новописанными фресками покрыты стены Софии. Сохранились старинные фрески XI и XII столетий. Например, фреска «Святых равноапостольных царя Константина и царицы Елены». Находится эта фреска в юго-западном приделе собора, приделе, который устроен в честь святого храмоздателя новгородского князя Владимира и матери его, святой новгородской княгини Анны, почивающей в мощах тут же, в соборе.

Продолжая путь к южной стороне Софии, встречаем наших потерявшихся друзей. Гавриил и Кристина появляются вдруг из-за стены арочного прохода. Глаза их блестят, лица оживлены. Останавливаемся:

- А, вот вы где!

- Куда вы пропали?

Отвечают:

- Мы уже посмотрели все и приложились. А вы?

Но мы продолжаем:

- А сейчас куда идете? Где вы будете?

- Мы… не знаем где, наверное, на Звонницу пойдем.

- Давайте, знаете как, давайте, мы походим еще немного, посмотрим здесь все, - Марина Михайловна не без величия повела рукой, - а потом созвонимся и договоримся, где мы встретимся. Хорошо?

- Хорошо, Марина Михайловна, а вы еще долго будете в соборе?

- Ну, еще походим немного, побродим. Да, Олег Валерьевич?

- Да, Марина Михайловна, походим, - отвечаю, - побродим.

И, поднимая руку со свечой, обращаюсь к ребятам: - Давайте-ка, Гарик, Кристинка, мы вас елеем помажем, из лампады святителя Иоанна.  

Кристина, откликаясь на предложение, поправляет аккуратную, в ширину ладони косынку на голове, заправляет под нее выбившуюся над открытым лбом темно-русую прядь волос и, улыбаясь одними глазами, с готовностью предстает (она маленькая, помазывать ее удобно); Гавриил в свою очередь подшагивает и наклоняет стриженую черноволосую голову.

Восковая свеча бесстрастно отдает остатки святительского елея лбам юных богомольцев; легко, но твердо, словно трость скорописца, она старательно прочерчивает на коже почти невидимый маслянистый блеск перекрестий, еще и еще раз наводит пересекающиеся линии и, в конце концов, отирая с воска уже весь елей, делает эти светлые лбы крестоносными. Кристина говорит: «Спасибо»; Гавриил, потирая пальцами место помазания, вторит ее благодарности: «Угу, Олег Валерьевич, Спаси Господи». Затем мы о чем-то друг друга еще расспрашиваем и после нескольких общих слов, « вы, мол, смотрите, не пропадайте», вновь расстаемся.

Ваня, Марина Михайловна и я продолжаем следовать к южной стене Софии; Гавриил и Кристина, судя по всему, - к северной, туда, где находится выход из храма. В каких местах все это время пребывал Арсений - Бог весть. Ни разу его в храме не видели и не встречали. Где ты был, Арсений, когда тебя не было рядом с нами? Откликнись. Отзовись. Дай ответ одиноким друзьям твоим. Не молчи. Не таись. Не дает ответа, молчит паломник, безмолвствует и таится, как будто и не был он с нами в соборе, не ходил от святыни к святыне, не дышал древнерусским духом. Увы, увы.

Проходим еще несколько шагов. Впереди - святая новгородская княгиня Анна, открыто почивающая в мощах. Дочь шведского короля Олава, в язычестве Ингигерда, крестившись в православии, вышла замуж за князя Ярослава, ставшего впоследствии великим киевским князем Ярославом Мудрым. Перед своей кончиной, в 1050 году, святая Анна отреклась от мира, облеклась в великую схиму и тем самым положила на Руси начало монашеским постригам среди членов великокняжеского дома.

Ее примеру на протяжении многих веков следовали русские князья и княгини - произнесение монашеских обетов, принятие великого ангельского образа в течение столетий стало в глазах Божиего народа делом привычным и добрым, говорящим о церковном благочестии русских правителей. Так геральдическое древо славных Рюриков украсилось иноческими ликами.

Мощи святой княгини когда-то покоились в бронзовой золоченой раке, теперь они почивают в раке латунной, под сводами голубой арки, на южной стороне Софии, в пределе во имя святого князя Владимира и святой княгини Анны.

- Святая княгиня А-а-нна Новгородская, моли Бо-га о на-а-ас, - помолились мы в голос и приложились к стеклу большого иконнго образа, писанного на золоте и покрывающего ее святые мощи. Затем помазались маслом из красной лампады, стоящей у раки княгини, и вдоль южной стены, к восточной стороне собора, прошли несколько метров.

Новгородская София счастливее Киевской. Сегодня в ее стенах проходят богослужения, молебны и панихиды. Богомольный народ может беспрепятственно притекать к чудотворным иконам и мощам, хранящимся в храме, поставить у них свечу, испросить от святынь елея.

Не то в Софии Киевской, в недрах которой почиет благоверный князь Ярослав Мудрый, муж святой Анны и отец святого Владимира Новгородских. София Киевская до сих пор в плену людей, противостоящих Церкви Христовой. Они до сего дня удерживают ее земную, видимую часть в своих руках. И под нелепым для сегодняшнего дня предлогом «сохранения и поддержания памятников искусства» требуют деньги от тех, кто приходит к киевской святыне помолиться. Здесь выгода соперничает с кощунством, а религиозная теплохладность с политическим цинизмом. Некогда объявленная  государственным музеем, Киевская София вот уже восемь десятилетий не знает Божественного глагола, в ней, увы, не поминают ее великих благочестивых создателей, жертвователей, служителей. Современных киевских богоборцев такое положение дел устраивает; они препятствуют передаче малороссийской Софии - общерусской святыни - Церкви и пока, к сожалению, имеют силы мешать возвращению в Православие потомков тех, кто строил Святую Русь в слове ли, в камне ли, в звуках ли, красках, державных, церковных пределах… Раскол на Украине пока уврачевать не удается.

В Новгородскую Софию вы входите с молитвой и крестным знамением.

В Киевскую – выкладываете цветастые гривны, на которых нет-нет и мелькнет некогда анафематствованный Мазепа, затем покупаете два билета в кассе: один для входа на территорию «музея-заповедника», другой - для предъявления при входе в сам храм - «музей».

В Новгородской Софии молятся, исповедуются, причащаются Вечной во Христе Жизни, в Киевской - ходят и смотрят на золоченую роспись барочного иконостаса XVII века, фрагменты сохранившихся с XI столетия пестрых мозаичных полов под стеклами, стены с блеклыми фресками, отцветшими еще лет пятьсот назад, немые своды, украшенные ликами святых, словом, глядят под говорок наученного гида на остов безгласого, оскверненного и разоренного храма Древней Руси, в котором нет ни престола, ни жертвенника…

В Новгородской - открыто почивают святые мощи благоверных княгини Анны и князя Владимира, к ним можно подойти, приложиться и помолиться у них. В Киевской - в мраморном саркофаге погребены мощи благоверного князя Ярослава Мудрого, супруга княгини Анны и отца князя Владимира, но доступ к ним закрыт. Недремлющее око дежурной сиделки ревниво присматривает за вами, как вы недопустимо близко подходите к перилам, ограждающим иконостас, креститесь на мозаичный образ величественной Оранты, Божией Матери - Путеводительницы, находящейся на алтарной стене Софии, что-то шепчете и опять креститесь. Помню, как однажды, подойдя к группе православных паломников, приехавших с Западной Украины, попросил одного священника пропеть в стенах собора молитву, хотя бы тихо и коротко: хотелось услышать, прочувствовать, как святое славословие оживит своды плененной Софии. И вот, только батюшка стал прославлять Бога, как сиделка, дотоле дремавшая в тишине, подорвавшись на стуле, вскочила на ноги и с куриным проворством засеменила к нам через весь главный неф. Приблизившись, она, будто угашая невидимый пламень, принялась махать руками, говоря, чтобы мы немедленно замолчали, так как вибрация, создающаяся голосовыми звуками, вредно действует на мозаичные изображения: они, видите ли, могут повреждаться и осыпаться. Что тогда делать? Молитву мы допели, уповая на то, что девятьсот лет и одиночные голоса, и голоса церковного хора, возносящиеся к софийским высям, фомками для отковыривания цветных стеклышек никогда не служили. Однако впечатление от дикой реакции смотрительницы осталось в памяти.    

Софийский собор Новгорода освящен молитвенным дыханием святой Евхаристии; Киевский  - увы, не раз за последнее время осквернен совместным служением раскольников и еретиков, которых нынешний президент рыже-оранжевой Украины Ющенко повадился приглашать каждый август для экуменического «моления» о «незалежной державе». Этим августом, 24-го числа, под сводами Святой Софии Киевской им были собраны представители 14 конфессий. Состоявшееся «моление» вызывало горечь и рождало в душе возмущение: Киевская София поругана, она в трауре, она в беде и печали. Как ее защитить от духовного насилия и хамства? Бог знает. Новгородская же София защищена, она сияет пред Божиими очами и радостью, и веселием; Киевская - источает слезы. Но Бог поругаем не бывает. Верится, Он все повернет к Своей славе и «мать городов русских» соединится с государственным телом великой неделимой Руси - России.

Но что же, неужели Софийский собор в Киеве сегодня не посещать из-за того, что он оказался в плену? Напротив, и посещать, и молиться о нем надо. Ведь христиане приходят не только к тем, кто здоров и благополучен, они навещают и  пленников...

Перед нами, под небесной лазурью арки южной стены Софии, рядом с алтарем южного придела, тускло светилась желто-медовая латунная рака святого благоверного князя Владимира Ярославича. Мелкий чеканный узор  гробницы скупо мерцал искорками дневного света; свет, проникающий через узкое окно храма, не только серебрил латунную грусть - сребро-позлощенную раку давно украли, - но и отсвечивал ладонью дня на стекле княжеского образа. Святой князь писан был во весь рост на темном красном фоне, в синих одеждах, чуть изморщенных белесыми складками и молочными мелкими лучиками на сгибах; половина фигуры князя от плечей до ног покрывал богатый алый плащ, расшитый золотыми витиеватыми листиками и крестиками-заусенцами. За плечами благоверного Владимира золотилось полнолуние нимба; на княжескую главу, почти до самых бровей, была надета синяя с желто-коричневым узором небольшая шапочка, опушенная блестящим коричневым мехом; аккуратная светло-русая борода и такие же локоны, выходящие из-под шапочки, обрамляли  просветленный княжеский лик. Над главой святого правителя Новгорода изображалась десница Господня, выходящая из сине-голубых сфер неба, усыпанного золотыми звездами. Эта десница со сложенными подобающим образом перстами благословляла угодника Божия. В правой руке князь Владимир держал тонкий восьмиконечный крест; вдоль его левой руки, находящейся под алым плащом, лежал опущенный острием книзу убранный в ножны княжеский меч.  

Князь Владимир - сын Ярослава Мудрого и святой княгини Анны. Это он, внук святого равноапостольного Владимира Крестителя, праправнук святой равноапостольной княгини Ольги, восемнадцать лет правил Новгородом, и в течение последних семи лет своего нелегкого княжения строил руками греческих мастеров Святую Софию, с 1045-го по 1052-ой годы. Всего только двадцать дней после ее освещения святым Новгородским епископом Лукой Жидятой (+ 1059) Бог даровал святому князю жизни на земле. Двадцать дней лишь радовался на земле благоверный Владимир своему творению, воздвигнутому в честь Премудрости Господа, чтобы затем вечно радоваться на небесах. 4 октября 1052 на 33-м году от рождения новгородский князь преставился и был погребен под сводами выстроенного им дивного храма, нерушимо пережившего мглу молчаливых туманов и вихри мятежных веков...

Переждав небольшую группу людей, ставивших свечи на бронзовое паникадило, мы так же, как и прежде, помолились перед мощами святого князя- строителя, приложились к ним, а потом помазались маслом из его лампады.

Помазывая чело Марины Михайловны и Вани, я увидел, что их лица блестят елеем, который я испрашивал от лампад новгородских святых. Растирая на лбу излишки масла, и Ваня, и Марина Михайловна, очевидно, распространяли его на область висков, щек, носа и подбородка, отчего лица их все более и более светлели и чуть ли не зеркально начинали отражать желтое горение свечей, блики дневного света.

Отходя от раки святого Владимира, я, честно говоря, жалел, что с нами не было ни Кристины, ни Арсения, ни Гавриила. Возможность почитать молитвы у святых мощей, испросить прощение совершенных грехов и прегрешений, помолиться о здравии духовном и телесном, исходатайствовать богоугодного водительства по жизни, а также помощи Божией родственникам и друзьям, на мой взгляд, представлялось возможностью несравненной важности. В том, что мы были допущены к чудесным софийским святыням, виделась зримая милость Божия, Его благоволение к нам, Его попечение.

- Как бы хорошо было и как бы я желал, - ловил я себя на мысли, - чтобы и другие мои близкие, ближние, да и дальние находились сейчас с нами, в Софийском соборе. Мысль, может быть, несколько странная, но искренняя.

Миновав Царское место - с четырех сторон закрытый до пояса резными, цветасто изукрашенными деревянными стенами трон под сенью, где должно было во время богослужения находиться русскому царю, - мы прошли в помещение, находящееся между Рождество-Богородицким и Иоакимо-Анновским приделами, в юго-восточной части Софии.

Здесь, у открыто почивающих святых мощей Никиты, Киево-Печерского затворника и святителя Новгородского, как и у предыдущих  святынь, мы испрашивали помощи Божией и иным своим знакомым. Читая молитвы вслух, поминали рабов Божиих: Татиану (Татьяну Михайловну Шуткину, она в эти дни болела), Наталию (Н. И. Пономареву), Ольгу (О. А. Петрову), Александра (А. Д. Жербина), Елену, Сергия, Андрея (А. Иванова), Димитрия (Д. Панова), учащих, учащихся Школы Народного Искусства, родителей учащихся, выпускников школы, а также их родителей.

Марина Михайловна и Иван стояли в двух шагах от латунного (ранее сребропозлащенного) гроба древнего епископа. Его нетленные мощи, по примеру киевских святых, почивающих в лаврских пещерах, не были покрыты иконной доской, а покоились под стеклом раки, в золотом архиерейском облачении. На святительской главе Никиты сияла митра; лик святителя скрывал золототканый покровец; поверх груди, на бугрящихся под одеждами, скрещенных руках, блестела архиерейская панагия. Молясь святителю Никите, Марина Михайловна и Ваня называли вслух имена своих дорогих и близких людей. Ради удобства перечисления имен было решено, что по ходу чтения просительных молитв будет делаться небольшая пауза, во время которой и должно поминать в голос своих родителей, родственников, знакомых. После того как имена их оглашались, чтение просительных молитвы возобновлялось...

У мощей святителя Никиты звучали разные молитвы, в том числе и «Отче наш», «Верую», «Богородице, Дево, радуйся», «Царю Небесный», «Святый Боже» и многие, многие другие. Хорошо и утешительно было на сердце. Радостно и легко на душе. Оттого ли, что мне дороги и любимы все святые Киево-Печерской Лавры. Оттого ли, что они особенно мне близки с того самого времени, когда я впервые вошел на лаврский двор со своим отцом. Было же мне тогда лет 12-13, и стоял тогда 1978 или 1979 год. Несколько частичек святых мощей киевских угодников я храню дома как великую святыню. Среди них есть мощи и тех угодников, которые подвизались с преподобным Никитой в древнем Киево-Печерском монастыре. Подвизались, надо заметить, в одно и то же время, а значит, виделись, говорили, вероятно, совместно молились и несли послушания по обители. Это преподобный Григорий Чудотворец (+ 1093 г.); преподобный Чудотворец Агапит, Врач безмездный (+ 1095 г.); преподобный Алипий Иконописец (+ 1114 г.) и преподобный Никон Сухой (+ нач. XII в.). Святые чудотворцы Агапит и Григорий, в числе прочих преподобных Печерских, однажды пришли к пещерной келье затворившегося инока и, помолившись, отогнали от него беса, а самого чернеца Никиту, как известно, взяли и извели наружу.

После того как святые мощи Новгородского святителя были нами честь-честью почтены, мы помазались елеем, взятым из лампады паникадила, стоящего перед его ракой, и пошли далее.

Миновав Царское место и пройдя к центральному амвону, мы остановились метрах в пяти перед «Знаменским» образом Божией Матери - иконой, которая однажды облекла в священный ужас сердца Суздальцев, осаждавших в конце февраля 1170 года Новгород, не позволила одолеть им новгородские стены и предала нападавших поражению.

Чудотворный образ, связанный с именем Новгородского святителя Иоанна, находится с правой стороны собора, недалеко от Царских Врат, у самой солеи, отделяющей основное пространство храма от большого софийского иконостаса. Помещен этот образ под стеклом  высокого деревянного киота, за которым разворачивается правое иконостасное крыло. Образ сразу обращает на себя внимание всех, кто находится в центральном нефе Святой Софии, поскольку занимает видное и почетное место в соборе.

Древняя икона, которую мы созерцали, была исполнена коричневых и темно-вишневых тонов и содержала поясное изображение Богоматери в темном мафории с воздетыми кверху руками. Посередине фигуры Царицы Небесной находился Предвечный Младенец в золотом круге. В одной руке Сын Божий держал свернутый в трубочку белый свиток, другой - творил благословение. На полях образа «Знамение», с правой и левой его стороны, были выписаны в полный рост четыре фигуры святых: это мученики Георгий и Иаков, а также преподобные Онуфрий Великий и Макарий Египетский. В старинных, потемневших, местами осыпавшихся одеждах Пресвятой Богородицы проступали удивительно чистые, ясные, будто озера, блики голубого, небесного света. Это - внутренние одеяния иконописного образа. Лик Богоматери овеян был мудростью и тишиной. Кроткий взор любви и милосердия глядел на тех, кто предстоял пред Ней.

Приложиться к святыне оказалось не так-то просто. Подходившие друг за другом посетители слушали невозмутимых или эмоциональных гидов, словно крупу, рассыпавших торопливые слова о том, как «…Великий князь Андрей Боголюбский, решив наказать непослушных новгородцев, послал на них многочисленное войско с семьюдесятью двумя князьями, и войско это - представьте себе, - опустошив новгородские земли на 300 километров вокруг, приблизилось наконец к городу и осадило его. Святитель Илия (в будущем Иоанн) - у мощей его только что мы стояли (тут старичок-экскурсовод ткнул пальцем в северную сторону Софии и произнес: «Это от нас там»), - так вот, святитель Илия, зная о подступившей беде, горячо молился о заступничестве Новгорода перед иконой Спасителя и, как передают об этом житийные источники, услышал Небесный Глас, повелевавший ему взять из церкви Спаса, находящейся на Ильиной улице - а это от нас уже на Торговой стороне, за Волховом, идти через Горбатый мост - икону Богородицы. «…Неси ее, - сказал Голос святителю, - на городские стены и увидишь чудесное спасение». Наутро, как вы понимаете, икона, конечно же, была вынесена из храма и, разумеется, поставлена на Белой башне кремля, прямо против воинственных суздальцев. Башня эта до наших дней, увы, не сохранилась, так что мы… (здесь говорливый и многознающий гид торопливо вздохнул и грустно улыбнулся)… так что мы показать ее вам не сможем. Да. Но что же дальше? А дальше вот что. Новгородцы, увидев образ на Башне, само собой, со слезами и воплями обратились к принесенной святыне - кто повалился на колени, кто остался стоять - и стали истово молиться, а войска, посланные Андреем Боголюбским, принялись немилосердно осыпать молящихся стрелами, стрелами и еще раз стрелами. (Лицо говорящего старичка стало вдруг строгим, чуть ли не гневным, сеть морщин пролегла в углах губ.) Они стреляли и стреляли в совершенно безоружных людей, людей, которые бросили воевать, людей, прекративших сопротивление, по сути, людей беззащитных. Стреляли метко, стреляли часто, стреляли профессионально. И, надо думать, били их наповал, пронзая кому спину, кому грудь, а кому и бок. Да, таковы были нравы, таковы были порядки, таков был дух времени. Русские били русских! Что поделаешь? Средние века. Междоусобная брань. И вот одна стрела, одна из сотен выпущенных стрел поразила саму икону. И, знаете, (тут старичок-экскурсовод зажмурился и покачал головой) действие от этого попадания было потрясающим. (Он вдруг вытаращил бесцветные глаза и беззвучно потряс в воздухе обеими кистями костлявых рук с узловатыми, скорченными от напряжения пальцами, а потом, выдержав паузу, продолжал.) Дерзких  суздальцев охватил внезапный ужас, ужас!! (последнее слово «ужас» старый гид почти выкрикнул, воплотив в него всю свою громогласную патетику, дозволенную себе в соборе. Собор негромким эхом отозвался на сдавленный вопль; кое-кто оглянулся); они дрогнули и оказались разбиты. Разбиты в пух и прах! Многие из них попали в плен и были наказаны. И ни-и-икто-о (это «никто» старичок уже пропел, сладостно и по складам), ни-и-икто-о за суздальцев так и не заступился. Вот. Так что цена за одного пленного, сообщает нам летописный извод, едва достигала тогда двух ногат, то есть двух денежек - сума непривычно малая по тем временам за покоренного воина. Как видите (миролюбиво закончил экскурсовод), правда восторжествовала. (Здесь он на театральный манер развернул ладонь и замер, словно «правда» невидимым замком стояла у него на ней.) Ну а что же святитель Новгородский Илия? Святитель Новгородский Илия жил и в последующие годы; он умирял народ, умилостивлял князей, строил церкви и под конец жизни, сложив с себя архиерейский сан, принял схиму с именем Иоанн. В память избавления Новгорода от опасности и наказания его врагов за дерзость святитель установил ежегодный праздник Иконы Божией Матери «Знамение». Празднуется он 10 декабря. Что? Нет, по новому стилю. Вопросы есть? Нет? Ну, идемте дальше, время уже поджимает.

Переждав 3-4 группы, которые, прослушав своего гида, уходили с ним в сторону - среди слушавших были школьники 8-го или 9-го класса, с молчаливой покорностью внимавшие коротеньким лекциям, богомольные паломники, прикладывавшиеся с бережным чувством к иконе, и любознательные туристы, - так вот, переждав все эти группы, мы, наконец, подошли к общерусской святыне, находившейся за толстым мерцающим стеклом. Честно говоря, я немного смущался. С одной стороны, мне хотелось приложиться к чудотворному образу, с другой - я размышлял о том, можно ли затем, после целования иконы, будет взять при всех из лампады Богородицы  немного елея для помазания. Посмотрев по сторонам, я увидел сидящую у стены матушку, которая, судя по внешнему виду, имела благословение поддерживать в храме порядок и чистоту. Это обстоятельство еще больше меня озадачило, поскольку я стал опасаться того, не подам ли другим примера в том, как должно свечой извлекать из лампады елей и наносить его себе на лоб. Не будет ли подобное деяние сочтено за вольность и не получу ли я за него замечания или порицания? Однако, поборов минутные сомнения, с молитвой и благоговением я приложился к чудесному образу Пресвятой Богородицы. Затем, опустив свечу в одну из трех серебряных лампад, висящих на уровне главы Пресвятой Богородицы, помазал святым елеем свой лоб, отошел в сторону и стал дожидаться своих спутников. Вот елейная свеча коснулась чела подошедшего Ивана, а потом и Марины Михайловны.

- Слава Богу, все хорошо. Прости, помилуй и спаси, Пресвятая Богородица.

Прощаясь с иконой Божией Матери, мы услышали за спиной спокойный голос:

- Я вижу, вы верующие. Хотите пойти в придел Рождества Богородицы, помолиться? Там хорошо, благодатно.

Среднего роста матушка лет 55 - 60-ти, ранее сидевшая на стуле у стены, та самая, на которую я, помазываясь елеем сам и помазывая других, совсем недавно с опаской поглядывал, стояла в двух шагах от нас. Очевидно, внимательная служительница наблюдала за всем, что происходило в головной части собора, у святых мощей угодников Божиих и Чудотворного образа Царицы Небесной. В числе прочих посетителей матушка, конечно же, приметила и нас. Ее лицо, белое,  покойное, по-доброму чистое, казалось аскетически светлым, с родни, может быть, какому-нибудь образу из иконостаса. К нему, этому лицу, скорей всего, уже много лет не прикасались никакие косметические средства: ни кремы, ни пудра, ни тушь. Поэтому и веки, и щеки, и лоб ее несли отпечаток той странной тонкой белизны, которая уважительно останавливает на себе внимательный взгляд и которую может наложить только долгий и привычный пост, пост старательный, пост золотой, пост, очищающий сердце и душу. На голове матушки белел светлый стираный платочек. Опрятная, хотя и невзрачная, одежда ладно сидела на ней. Ее движения были споры и неторопливы. Когда она говорило, ее голос звучал тихо и ясно. Миром веяло от нее.

- Пойдемте, я вас проведу, - сказала она. - Там есть две чудотворные иконы, старые. Туда только батюшки входят, прикладываются к ним. Пойдемте, пойдемте, дорогие, помолитесь и приложитесь.

И она повела нас за собой.

Будучи удивлены таким неожиданным благоволением, мы, разумеется, тут же за ней последовали и оказались у полуотворенных Сигтунских врат, открытых внутрь Рождественского придела.

Придел Рождества Пресвятой Богородицы был устроен в конце XII века в юго-восточной части Софии. Бронзовые Сигтунские врата, затворявшие вход в этот придел, состояли из двух хорошо сохранившихся створок, которые украшали шесть литых "процветших" бронзовых крестов (по три на каждой створке). Кресты эти, раздваиваясь в своем основании, разделялись на две изящные лозы, которые завивались направо и налево округлыми петлями, усыпанными узорными кленовыми листами, и доходили до первой крестовой перекладины, образуя тем самым довольно красивый рисунок. Некоторые исследователи, как я узнал позже, полагают, что Сигтунские врата новгородцы вывезли из шведской крепости Сигтуны, покоренной ими во второй половине XII века; некоторые же опрвергают такие утверждения и говорят, что их изготовили по повелению святителя Луки (Жидяты), благоустраивавшего храм в середине  XI века. Как бы там ни было, внутрицерковные врата, несомненно, являются драгоценным украшением Софии.

Когда мы вошли в придел между двух этих бронзовых ладоней, то оказались в небольшом храме перед древнейшим пятиярусным иконостасом. Многие красочные образа Рождественского иконостаса были обложены тусклым чеканным серебром, которое, похоже, никем и никогда с целью наживы не снималось.

- Вы помолитесь тут и, когда будете выходить, - сказала матушка, указывая на бронзовые плиты врат, - притворите их за собой. А сейчас станьте чуть-чуть за двери, чтобы вас не было видно. А то, знаете, и туристы захотят войти посмотреть.

С этими словами наша провожатая ушла, а мы, оставленные в древнейшем приделе один на один со святынями, сместились за Сигтунские врата, собрались с духом и начали читать молитвы Пресвятой Троице, Спасителю, Богородице...

Слева от Царских врат иконостаса помещался, по словам матушки, чудотворный образ - один из первых на Руси списков Тихвинской Божией Матери. Икона блестела сребро-золотыми ризами, которые в конце XVII века принесла в дар московская царевна Софья. Блестела неярко, тускло, отражая свет теплящейся серебряной лампады. Эта икона не только чудотворная, она -  живая участница русской истории. Находясь с русским посольством в Столбово, Тихвинская Божия Матерь «наблюдала», как в 1617 году русские дипломаты подписывали документы столбового мира между Россией и Швецией. Перед Ней, прежде чем подписать мирный договор со шведами,  наши бояре, ведавшие внешней политикой государства Российского, усердно молились, просили Ее помощи и водительства. Икона присутствовала при принятии русским послом Новгорода от шведов.

К Тихвинской чудотворной иконе приложились поочередно: Ваня, Марина Михайловна и я. Обычным манером помазались от ее лампады святым маслом и, вновь помолившись, приложились к чудотворному образу Пресвятой Троицы, помещавшемуся с правой стороны от Царских Врат. Большой образ этот был обложен серебром, перед ним теплилась золотая лампада, язычок которой сиял ровно, бестрепетно, так как воздух в Рождественском приделе пребывал в покое и умиротворении. Совершив молитву, мы помазались елеем почти так же, как помазываются на великопостном соборовании.

По правую руку от нас, в большой раке из розового камня, почивали святые мощи благоверного князя Мстислава Храброго (+ 1180 г.), служившего Святой Софии до конца своей жизни. Прозвание «Храбрый» святой князь заслужил у современников не только из-за своих личных чудесных качеств, но и потому, что всегда вступался за правых против виновных, помогал слабым перед сильными. Новгородцы, зная о доблести князя, упросили его, бескорыстно отдавшего свое Смоленское княжество старшему брату Роману, принять княжение над Новгородом. Уговаривая колеблющегося Мстислава, они возражали его доводам и убеждали его: «А Великий Новгород разве не твоя отчина; иди, князь, поклонись Святой Софии, послужи ей верой и правдой, как служили дед твой и прадед». Святой князь в конце концов согласился принять княжение и сесть в Новгороде. В ближайшее время он усмирил чудские племена, заставив беспокойных язычников платить дань. Затем, обратив свой взгляд на бедствующий Псков, освободил его от междоусобной вражды и пагубных нестроений. Шли годы. Княжение Мстислава, принесшее новгородцам плоды и выгоды, приближалось к концу. Однажды, разболевшись и почувствовав приближение смерти, благоверный князь попросил своих слуг отнести его под своды святой Софии. Когда его приказание было исполнено и он оказался в соборе, то, исповедавшись и приобщившись Святых Христовых Таин, Мстислав в присутствии супруги и трех своих сыновей - княжичей, в присутствии народа, завещал беречь своего меньшого сына, которого горячо, по-отечески любил. После этого, зная о приближении великой минуты, храбрый князь крестообразно сложил руки на груди и с миром почил.

- Святый благоверный княже Мстисла-а-ве, моли Бо-га о на-а-ас, - распевно произнесли мы молитву и приложились крышке-иконе, лежавшей на раке, высеченной из твердой розовой яшмы.

После помазания святым маслом из лампады у княжеских мощей я вернул золотую свечу Марине Михайловне, и она с молитвенным шепотом поставила ее перед иконой Пресвятой Троицы. О чем молилась Марина Михайловна, о чем просила Бога перед Его чудотворным образом - знает лишь Господь, Святая София, да сама Марина Михайловна. Напоследок, покидая Рождественский придел, я поглядел на раку святителя Никиты, стоявшую слева под голубым сводом высокой арки, попросил в уме его святительской помощи, перекрестился и вышел вслед своих богомольцев.

- Пойдемте, я вас еще к святому Григорию проведу, - встретила нас вернувшаяся к Сигтунским вратам матушка. - Наш святитель в гробнице почивает, под помостом Предтеченского придела. Пойдемте, увидите.

Этой доброй и терпеливой женщине, явно решившей опекать нас в соборе, похоже, радостно было благотворить незнакомым ей богомольцам. Мне не раз приходилось замечать, что бывают такие церковные матушки, которые и после многих лет однообразного прислуживания в храме не устают изо дня в день «творить добро» и наделять им всех, кто способен его принять, то есть из общей массы приходящих в собор людей выуживать именно тех из них, с кем в прибыток будет завести разговор о Боге, вере, чудесах и святых. При этом спорые эти матушки, как бы вы ни были любознательны и словоохотливы, сколько бы ни потребовали подарить вам их личного времени, чтобы прояснить свои многочисленные вопросы, всегда с участием и вниманием откликаются на вашу малейшую просьбу. Они не отпускают вас ни на шаг от себя и с удовольствием рассказывают что-либо интересное и одновременно полезное  для вашей души, показывают, как в случае с нами, достопримечательности храма, приводят к его святыням, о которых до этого, кстати сказать, никто из нас и не знал: ни о чудотворных иконах, находящихся в приделе Рождества Богородицы, ни о святых мощах благоверного князя Мстислава, почивающих там же, ни о пребывающих под спудом мощах святителя Григория, известного своей доброй жизнью и братним родством со святителем Иоанном Новгородским.

Возвращаясь вслед за матушкой вдоль правого крыла центрального иконостаса, мы вновь прошли мимо Царского места, мимо чудотворной иконы Божией Матери «Знамение» - и свернули в главный неф собора. Вверху, над нашими головами, находился великий купол Софии. В глубине этого купола был написан образ Всемилостивого Спаса с сжатой, а не благословляющей, как обыкновенно, рукой. История такова. С середины одиннадцатого века изображен так Спаситель. До трех раз, видя «неисправность» в письме, епископ Лука (Жидята), осматривавший работу иконописцев, требовал поправить фреску и написать Христу разжатую руку. Мастера, повинуясь Владыке, несколько раз подправляли фреску, но каждый раз благословляющая десница Христа чудесным образом сама собой сжималась. Наконец, на четвертый день от изображения Господа раздался Божественный Глас, вразумивший иконописцев. Глас этот изрек: «Писари, писари, о писари! Не пишите Мя с благословляющею рукою, напишите Мя со сжатою рукою, Аз бо в сей руце Моей сей великий Новград держу; а когда сия рука Моя распространится, тогда будет граду сему скончание».

После этих слов Господа минуло вот уже более 950-ти лет. Чудотворный образ Всемилостивого Спаса, писанный в центральном куполе Софии, до сих пор в целости и сохранности сберегает в сжатой своей деснице Великий Новгород. Никто и никогда более не дерзал переступать волю Господа.

Тут же, из глубины великого купола, свисает над амвоном, словно тусклая желтая елка в свечах, тяжелое бронзовое паникадило, установленное при Новгородском митрополите Варлааме в 1600 году. Это паникадило - дар собору от царя Бориса Годунова. Разветвленные лопасти великолепной старинной лампады украшают фигуры херувимов, апостолов и пророков. Сегодня отекшие восковые свечи, горевшие некогда в черных жерлах годуновского паникадила живыми колеблющимися светами и шевелившие в резных его изгибах легкие, подвижные полупрозрачные тени, заменили тонкие электрические свечи-лампы, излучающие невозмутимое белое сияние, которое навсегда умертвило таинственную жизнь и дрожание теней и полутеней в кружевах главной софийской лампады.

Удаляясь от Царских Врат главного алтаря храма, огибая пустующее место архиерейской кафедры, мы вновь возвратились на северную сторону Софии, откуда начинали духовную дорогу, и остановились. По правую сторону от нас золотисто мерцала латунная рака святого князя Федора, с левой стороны неярко поблескивала рака святителя Иоанна.

Отомкнув замок на решетчатых дверях, преграждавших нам путь, добрая матушка ввела нас в придел Иоанна Крестителя, где мы увидели новый иконостас, поставленный взамен утраченного старого, свежую роспись на отреставрированных стенах, серый каменный пол, массивные ступени, ведущие вниз, в усыпальницу святителя Григория (+ 1193 г.), которая располагалась в глубине фундамента Софии, прямо под ракой святителя Иоанна Новгородского, родного брата святителя Григория.

 - Святителю отче Григо-о-рие, моли Бо-га о на-а-ас, - нараспев прочитали мы молитву, прозвучавшую над черной мраморной плитой, покрывавшей святые мощи архиерея Божия. Затем помазались из святительской лампады прозрачным елеем, приложились к мрамору, содержавшему указания о почившем, помянули своих родных и поднялись наверх, в придел святого Иоанна Крестителя. Здесь ждала нас наша провожатая.

- Матушка, спасибо вам за ваше внимание, - обратилась к ней Марина  Михайловна, - за то, что вы нам столько всего показали.

- Спаси, Господи, матушка. Вы нас так порадовали. Новгородская София - просто чудо.

Затем, достав из внутреннего кармана куртки небольшой образок, сопровождавший меня в пути, я произнес:

- Примите от нас иконку «Успение Божией Матери». Это архиерейское благословение из Святогорской Успенской Лавры, пятой Лавры Московского Патриархата. Находится на Украине.

- Спаси, Господи, спаси, Господи, - улыбаясь, отвечала матушка; она приняла в свои тихие белые руки маленький ламинированный образок, исполненный ярких красок. - Приезжайте к нам еще, приезжайте, дорогие, помолиться.  

На этом мы с нашей софийской путеводительницей расстались.

Решетка Предтеченского придела была плотно за нами притворена и снова замкнута на ключ. Матушка отправилась на место своего дежурства, под стену центрального нефа собора, к чудотворной иконе «Знамение». Мы же направились к выходу.

Уже позже я подумал, что матушка, благодаря упоминанию Святогорской Лавры и Украины, могла подумать, будто мы, ее подопечные, приехали в Новгород из Малороссии, а не из Петербурга. Что делать? Из Малороссии так из Малороссии. Наша рассеянность, как и ее доброта, очевидно, оказались безграничны.

Молча прошли шагов пятнадцать - двадцать в сторону выхода, повернули налево, к иконной лавке, и оставили позади себя древний золотой крест с сизым металлическим голубем наверху - напоминание о разорении Новгорода Иваном Васильевичем Грозным. Крест был снят с главного купола Софии руками немецких военных и в середине 1940-х годов вывезен в Европу. Недавно эта софийская святыня вернулась из Испании, и архиепископ Лев благословил поставить ее на солее для поклонения верующих, перед иконой «Успение Божией Матери», начинающей левое крыло большого софийского иконостаса от Царских Врат.

Промелькнули еще пять шагов, и за спиной остался белокаменный «Алексеевский» крест, который Новгородский архиепископ Алексий в 1380-ом году установил в наружную стену Мартириевской, Золотой Паперти, с западной стороны Софии, рядом с Корсунскими вратами.

Вырубленный из белого камня крест в круге венца Владыка Новгородский заложил в стену для памяти о победе Русской Земли на Куликовом поле. Высота креста - высота среднего роста человека - 174 сантиметра, ширина - 129 сантиметров. Эта софийская святыня была выломана из наружной стены Золотой Паперти и также похищена оккупантами во время Великой Отечественной войны, однако недавно, как и купольный крест Софии, вернулась в собор и находится слева, у восточной стены, близ придела святого Иоанна Богослова.

На левой лопасти каменного креста высечено рельефное изображение «Рождество Богомладенца», вверху креста - «Благовещение», на правой лопасти - «Сошествие Сына Божия во ад», внизу - «Вознесение Христово», в середине креста резец мастера выполнил «Распятие Господа с предстоящими у креста Девой Марией и Иоанном Богословом».

Надо заметить, что и внутри Святой Софии, как и снаружи ее, мы  совершили паломническое хождение по кругу, против часовой стрелки, так же, как обыкновенно ходят крестным ходом православные христиане вокруг своих храмов, «навстречу свету»: от северной стороны до западной (вход в собор сегодня в северные двери), от западной стороны до южной, от южной до восточной и от восточной вновь до северной.

Перед самым выходом из храма мы подошли к длинной, прикрепленной к стене широкой доске, на которой стоял стакан из белого стекла. Он был наполнен разноцветными ручками и карандашами, предлагаемыми для написания записок; рядом со стаканом лежали стопки чистой нарезанной бумаги самого хорошего качества. Вынув ручки из стакана, мы помянули своих почивших и здравствующих родных - вписали в белые ладони листов, помеченных вверху красными крестиками, несколько столбиков чернильно-синих имен. Затем, пожертвовав на поминовение о здравии и упокоении, передали листы в свечную лавку и вышли из Софийского собора под большим впечатлением.

Непомерная концентрация православных смыслов Веры, Величия, Любви и Чудотворения, переполненность житийными и историческими сюжетами, признаться, ошеломляли.

Святая София - храм великий, но небольшой; вокруг нее можно обойти небыстрым, гуляющим шагом минуты за полторы или, если совсем уж медленно, так минуты за две. И только. А сколько в ней Жизни, сколько Света и Красоты - поразительно! Площадь земли, которую она занимает, равняется площади одного небольшого футбольного поля; такие поля имеются теперь почти в каждом обустроенном жилом дворе. Но сколько на этом маленьком пространстве сконцентрировано Вечности - уму непостижимо!

Очевидно, у Господа не только «один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день», но и одна лужайка, на которой стоит София, как вся Вселенная, и вся Вселенная, как одна лужайка.

Быть может, говоря о Софии, уместно сказать, что тайна материальной красоты асимметрии исполнена и уравнена здесь тайной духовной красоты симметрии. Ведь пространство, как и время, - вещь рукотворенная. Не в этом ли основа до сих пор длящейся относительной гармонии некогда падшего мироздания? Длящейся, разумейся, до творения «нового неба» и «новой земли». Да...

Но прошу прощения. Заговорился. Хотя, если честно сказать, я не являюсь знатоком, да и поклонником эстетической философии, которая, как известно, не чужда порой туманных культурологических экскурсов, приправленных некоторого рода богословскими рассуждениями, а потому скромно умолкаю, чтобы, например, Лаша Сатышев, муж маститый и искусствоведческий, не обвинил меня, знаете ли, в чем-нибудь таком… э-э-э… неблаговидном, ну, скажем, в «вычурности» мысли. Шучу, Саша, шучу. Не обращай внимания. Мы ведь с тобой друзья...

- Знаете что, - вдруг сказалось как-то само собой.

- Что? - спросила Марина Михайловна.

-Давайте еще сходим к Архиерейскому входу, сфотографируемся у Корсунских ворот. Они древние и красивые. Их называют еще Магдебургскими.

- Где это? - полюбопытствовала Марина Михайловна. - Далеко?

- Нет, недалеко, - успокоил я ее. - Всего лишь свернуть за угол Софии и там, на западной ее стороне…

Заметив, что Марина Михайловна вынула из своей небольшой сумки телефон, я пресекся и спросил:

- Куда это вы?

- Да так, позвоню, узнаю, где там Арсик с Кристиной и Гариком, куда они запропастились.

Марина Михайловна, приостановившись, разогнула на своей ладони, словно металлический блокнотик в стальной обложке, двустворчатый мобильный телефон, экран которого тут же засветился, и стала сосредоточенно вдавливать маленькие прозрачные кнопки с белыми цифрами. Подержав телефон у уха, она с чувством произнесла:

- Ну, вот, не отвечают. Эти паршивцы свои мобильники отключили.

С этими словами она спрятала телефон обратно в сумочку и, возвращаясь к прерванному разговору, спросила:

- И где же эти ворота? Куда это вы хотели нас вести? Далеко?

- Нет, недалеко, - ответил я и указал рукой. - Пойдемте, вот здесь, за углом.

Иван, повернувший было в противоположную сторону, был остановлен Мариной Михайловной:

- Подожди, Ваня, нам Олег Валерьевич хочет показать что-то такое еще интересное.

Когда мы, обойдя газон, обогнули северную сторону Софии, вышли к западной ее стороне и пошли вдоль Корсунской паперти, то сразу же увидели высокие, из черной бронзы кованные Корсунские врата. Врата эти вделаны были в белоснежную стену храма. Над створками врат находилось полукруглое зарешеченное окно, от которого вверх, до полукруглой жестяной сени, выступающей из стены почти у самого основания куполов наподобие защитного козырька, тянулась широкая рыже-белая полоса размытой и обрушенной фрески. Некогда на площади этой огромной фрески написаны были цветные изображения Ветхозаветной Пресвятой Троицы, Спаса Нерукотворенного и Софии Премудрости Божией.

Тяжелую бронзу ворот, обнесенную черными выпуклыми фигурами,  ограждал невысокий железный забор, имевший цель сохранить достопримечательность от любознательных туристов и различного рода любителей «пощупать все своими руками», а иной раз и увезти домой в качестве сувениров что-нибудь реальное, бронзовое от приглянувшегося «памятника искусства».

Приблизившись к вратам, мы увидели целый скульптурный мир, отлитый и усвоенный в черном старинном металле. 48 литых бронзовых пластин - по 24 на каждой половине дверей - украшали эти врата. Здесь находились целые композиции, изображавшие религиозные сцены из Ветхого и Нового Завета: «Сотворение Евы», «Грехопадение в Раю», «Взятие пророка Илии на Небо», «Рождество Христово», «Сретение Господне» и «Господне Крещение», «Христос с первоверховными апостолами Петром и Павлом», «Благовещение Пресвятой Богородицы», «Вход Господень в Иерусалим», «Биение Христа», «Распятие Господа», «Сошествие Спасителя во ад», «Христос по Воскресении» и другие.

Корсунским вратам не менее 550-ти лет. Привезены они были новгородцами, видимо, из Германии, из немецкого города Магдебург, однако, несмотря на иностранное происхождение, с течением времени сильно «обрусели» и как нельзя лучше вписались в общий архитектурный план Софийского собора. Многие бронзовые пластины ворот имеют надписи как на русском, так и на латинском языках.

Находясь у знаменитых ворот, нам, разумеется, нельзя было не сфотографироваться на фоне этого шедевра, поэтому мы извлекли фотоаппарат и сделали пару снимков: Ваня в центре, я и Марина Михайловна по бокам. И наоборот: Марина Михайловна в центре, по бокам я и Иван.

Еще раз молча оглядев Архиерейский вход, ныне затворенный и недействующий, мы двинулись дальше.

Выйдя через Исповеднические ворота, заставленные строительными лесами, Марина Михайловна, я и Иван направились к софийской Звоннице, где, предположительно, должны были находиться наши потерявшиеся друзья.

- Але, Але, вы где? - спрашивала Марина Михайловна откликнувшихся наконец потеряшек, - на Звоннице? А? Все. Хорошо. Поняла. Идем к вам.

- У Звонницы они сидят, нас ждут, - сообщила она нам и спросила:

- Ну, что? Идем к ним?..

- Идем. Пора.

Газоны. Аллеи. Площадь. Софийская Звонница с хором вековых многопудовых колоколов.

                               Софийская Звонница, 14. 15.

                                        (Продолжение следует)