"Берегите в себе человека"
учебно-методический материал (10 класс) на тему

Смотрят вместе в одном направлении.

Каждый сам по себе…

Стали говорить о любви.

-Как зарождается любовь…

поскольку в любви важны вопросы личного счастья — всё это неизвестно и обо всем этом можно трактовать как угодно. До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что «тайна сия велика есть», всё же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешенными. То объяснение, которое, казалось бы, годится для одного случая, уже не годится для десяти других, и самое лучшее, по-моему, — это объяснять каждый случай в отдельности, не пытаясь обобщать. Надо, как говорят доктора, индивидуализировать каждый отдельный случай.

— Совершенно верно…

Мы, русские, порядочные люди, питаем пристрастие к этим вопросам, остающимся без разрешения. Обыкновенно любовь поэтизируют, украшают ее розами, соловьями, мы же, русские, украшаем нашу любовь этими роковыми вопросами, и притом выбираем из них самые неинтересные. 

Вы позволите мне написать еще последнее

письмо княгине Вере Николаевне?

 - Хорошо, пишите, - сказал Шеин.

 - Вот и все, - произнес, надменно улыбаясь, Желтков. - Вы обо мне более не услышите и, конечно, больше  никогда  меня  не  увидите.  Княгиня  Вера Николаевна совсем не хотела со мной говорить. Когда я ее спросил, можно ли

мне  остаться  в  городе,  чтобы  хотя  изредка  ее  видеть,  конечно   не показываясь ей на глаза, она ответила: "Ах, если  бы  вы  знали,  как  мне

надоела вся эта история. Пожалуйста, прекратите ее как  можно  скорее".  И вот я прекращаю всю эту историю. Кажется, я сделал все, что мог?

Есть пословица: не было у бабы хлопот, так купила порося. Не было у Лугановичей хлопот, так подружились они со мной. Если я долго не приезжал в город, то, значит, я был болен или что-нибудь случилось со мной, и они оба сильно беспокоились. Они беспокоились, что я, образованный человек, знающий языки, вместо того, чтобы заниматься наукой или литературным трудом, живу в деревне, верчусь как белка в колесе, много работаю, но всегда без гроша. Им казалось, что я страдаю и если я говорю, смеюсь, ем, то только для того, чтобы скрыть свои страдания, и даже в веселые минуты, когда мне было хорошо, я чувствовал на себе их пытливые взгляды. Они были особенно трогательны, когда мне в самом деле приходилось тяжело, когда меня притеснял какой-нибудь кредитор или не хватало денег для срочного платежа; оба, муж и жена, шептались у окна, потом он подходил ко мне и с серьезным лицом говорил:

— Если вы, Павел Константиныч, в настоящее время нуждаетесь в деньгах, то я и жена просим вас не стесняться и взять у нас.

И уши краснели у него от волнения. А случалось, что точно так же, пошептавшись у окна, он подходил ко мне, с красными ушами, и говорил:

— Я и жена убедительно просим вас принять от нас вот этот подарок.

И подавал запонки, портсигар или лампу, и я за это присылал им из деревни битую птицу, масло и цветы…

- Во-первых, позвольте возвратить вам вашу вещь, - сказал он и,  достав из кармана красный футляр, аккуратно положил его на стол. - Она,  конечно, делает честь вашему вкусу,  но  мы  очень  просили  бы  вас,  чтобы  такие

сюрпризы больше не повторялись.

   - Простите... Я сам знаю, что очень виноват, - прошептал Желтков, глядя вниз, на пол, и краснея.

Между тем годы шли. У Анны Алексеевны было уже двое детей. Когда я приходил к Лугановичам, прислуга улыбалась приветливо, дети кричали, что пришел дядя Павел Константиныч, и вешались мне на шею; все радовались. Не понимали, что делалось в моей душе, и думали, что я тоже радуюсь. Все видели во мне благородное существо.

- Трудно выговорить такую... фразу... что я люблю вашу  жену.  Но  семь лет безнадежной и вежливой любви дают мне право на это. Я соглашаюсь,  что вначале, когда Вера Николаевна была еще барышней, я писал ей глупые пи сьма и даже ждал на них ответа.

В городе уже говорили о нас бог знает что, но из всего, что говорили, не было ни одного слова правды. 

Я соглашаюсь с тем, что мой последний поступок, именно посылка браслета, была еще большей глупостью. Но... вот я вам прямо гляжу в глаза и чувствую, что вы меня поймете. Я  знаю,  что  не  в  силах разлюбить  ее  никогда...  

К счастью или к несчастью, в нашей жизни не бывает ничего, что не кончалось бы рано или поздно. Наступило время разлуки..

Остается только одно - смерть... Вы хотите, я  приму  ее  в  какой  угодно форме.

Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе.

   Скажите,  князь...  предположим,  что  вам  это неприятно... скажите, - что бы вы сделали  для  того,  чтоб  оборвать  это чувство? Выслать меня в другой город, как сказал Николай  Николаевич?  Все равно и там так же я буду любить Веру  Николаевну,  как  здесь.  Заключить меня в тюрьму? Но и там я найду способ дать ей знать о моем существовании….

   - Мы вместо дела разводим какую-то  мелодекламацию…

Я поцеловал в последний раз, пожал руку, и мы расстались — навсегда. Поезд уже шел. Я сел в соседнем купе, — оно было пусто, — и до первой станции сидел тут и плакал. Потом пошел к себе в Софьино пешком...

Я от вас  не  скрою,  что  первой  нашей мыслью было - обратиться к помощи власти, но мы  не  сделали  этого,  и  я очень рад, что не сделали, потому что - повторяю - я сразу  угадал  в  вас благородного человека…

   - Простите. Как вы сказали?  -  спросил  вдруг  внимательно  Желтков  и рассмеялся. - Вы хотели обратиться к власти?.. Именно так вы сказали?

   Он положил руки в карманы, сел удобно в угол дивана, достал портсигар и спички и закурил.

   - Итак, вы сказали, что вы хотели прибегнуть к помощи власти?.. Вы меня извините, князь, что я сижу? - обратился он к Шеину. - Ну-с, дальше?

   Князь придвинул стул  к  столу  и  сел.  Он,  не  отрываясь,  глядел  с недоумением и  жадным,  серьезным  любопытством  в  лицо  этого  странного человека.

   - Видите ли, милый мой, эта мера от вас никогда не уйдет,  -  с  легкой наглостью продолжал Николай Николаевич.

- Врываться в чужое семейство...