Смысл жизни
статья по краеведению по теме

СМЫСЛ ЖИЗНИ

Холодный ветер бросил в лицо сухие листья. Леонид открыл глаза и увидел под тяжёлыми облаками жёлто-багряные макушки берёз. Солнце быстро прорезалось сквозь грязную небесную вату,   которая заклубилась, словно дым на ветерке.

– Жив или умер? – подумал Леонид и пошевелился.

Осенняя вода дождей залила сапоги, намочила одежду. Было неприятно мокро и зябко. Режущая боль в животе сдерживалась с трудом. Ранен.

– Значит, жив. Опять не повезло.

 Как он ждал этой шальной пули: в каждой атаке, в каждом бою. Но хотел, чтобы сразу, наверняка, чтоб не мучиться.

Не вышло.

А вдруг рана окажется не смертельной? Ведь жить-то не хотелось. С тех самых пор, как он получил известие о гибели жены Кати и сына Миши: проклятая бомба угодила прямо в дом. И зачем они поехали к тётке в Белоруссию? Почему не остались в Рассказове?

 – Ах, Катенька! Милая Катенька! Мишка! Как теперь без вас, не знаю…

***

Домик Леонида Кузнецова в Рассказове стоял приметный: добротный, аккуратный. Рядом – ухоженный огород, садик. Везде чистота: очень уж мастеровые у хозяина руки. Вот и рыжеволосая Катюша, мечта всех парней, замуж за Лёньку пошла: за таким супругом точно не пропадёшь. Кузнецов хоть и молод был, а уже тогда производил впечатление житейски мудрого, истинного хозяина. 22 июня 1941 года их сынишке Мише сравнялось пять лет. Известие о начале войны застало за праздничным столом.

Ах, война, война!

Помешала она одно важное дело сделать: хотел Леонид для сына кроватку смастерить – с резьбой, лаком. Плотником на заводе работал. Хотел, да не успел.

Мастерство и ловкость Кузнецова на войне высоко оценили. Предстояла как-то отряду переправа на другой берег. Пока ждали понтонёров, решили плоты для миномётов соорудить из подручных средств. Тогда и пригодились солдату плотницкие знания: топором работал играючи. Рубит, а сам представляет, что он на родине, в Рассказове, строит новый дом, решает какие ставни повесить, где поставить лавочку. Только взрывы снарядов и свист пуль надолго забыться не дают.

Леонид на войне был старательным, можно сказать воевал с умом – как заговорённого, ни разу не зацепило. Солдаты-однополчане даже придумали: мол, от Лёньки Кузнецова пули отворачиваются. Чудеса! Леонид только рукой махнёт и оправдывается: нет никаких чудес. Просто, прощаясь, Катенька крепко обняла и проникновенно шепнула, чтоб непременно возвращался – живой и невредимый. Как тут ослушаться?! Как не выполнить приказ любимой?! Смысл в жизни был…

А потом это проклятое письмо.

Не стало у Лёньки Кузнецова семьи! Не к кому возвращаться. И жить теперь не зачем.

Решил солдат на пулю напроситься: в атаках первым на поле боя выходил. А пули, как назло, отворачивались.

***

– Не справедливо это! – мысленно заключил Кузнецов, вспомнив, как не хотелось умирать его боевым товарищам. Не хотелось, да и не надо было: у Комарова мать больная, у командира Тихонова – молодая жена, а безусый Максимка Бобров ничего ещё не видел. Им бы жить да жить!

Ветер стих. Леонид напряг память, в которой тут же всплыли взрывы и грохот орудий, гул самолётов, лица солдат. Атака. Он – с автоматом бежит на врага. То слева, то справа падают убитые однополчане. Потом появляется немец, череда выстрелов… и тишина.

Сознание Леонида помутилось. Он закрыл и снова открыл глаза.

Сейчас тоже было тихо. Пушки не грохотали, не рвались снаряды. Значит, наши продвинулись вперёд, взяли-таки высоту…

Какая чудесная тишина! Со всех сторон на Кузнецова шло золотое излучение, шло и слепило: в самом буйном расцвете между свечами сосен и шатрами елей красовались стройные берёзки. Их тоже опалило огнём, осенним огнём, изумительно раскрасив каждый листочек. Вон, и рябина манит кровавыми ягодами. Красота! Прямо, как дома, в Рассказове… Нет, не так. Дома лучше. Особеннее.

Ранней весной, когда природа ещё не успела очнуться от зимней спячки, ветви деревьев пока жёсткие и хрупкие. Ветер, пронизывающий их, звенит, меняет дыхание, словно загнанный зверь. Перелётные птицы не вернулись к местам гнездований, поэтому: в лесу тихо. Утром прикоснёшься к рассказовским берёзам и чувствуешь, что они оживают: набухают почки, темнеют просветы меж ветвей, пока однажды не свершится очередное чудо – лес нарядится в листву.

В мае зацветут сады: вишни, сливы, яблони, груши в одночасье превратятся в невест.

Как красивы рассказовские просторы в летнее время! Бывало, поднимется Леонид на какой-нибудь холм, оглядится: кругом движение – реют птицы, насекомые, стелются запахи трав и кустарников, колышутся звуки. И сразу как-то по-особенному задышалось. Душистое сено, словно кухонная пряность, добавляет дню (да что там дню, жизни!) особого вкуса и аромата. Вздохнёт  Кузнецов поглубже, и вот уже закружилась голова от пьянящей терпкой полыни, сладкой ромашки, жгучей осоки, пахучего тысячелистника.

Потом, непременно дойдёт до пасеки. Там, недалеко от «пчелиного города», где в гречихе и клевере шуршит мимолётный ветерок, легко качая цветущие макушки, есть у Лёньки укромный уголок. Ценен он тем, что вокруг – ни души. Потому, здесь можно всё: дать волю нахлынувшим чувствам, подумать…

 Посидит, порассуждает, и отправится к большому пруду, где в спокойной воде купаются ветки ив. Подойдёт к обрывистому бережку, спустится ближе, бросит камешек в густую водицу, и она, булькнув, глухо поприветствует его.

Проходя мимо леса, посидит с десяток минут в прохладе. Вспомнит детство. Как в сенокос вместе с братом и родителями обедали под развесистым дубом, как мама расстилала на траве скатерть с вышитым букетом цветов в уголке, как хрустел нежно-горький редис, как сверху посыпали его кристалликами соли, как очищали ещё теплый варёный картофель, запивали всё хлебным квасом и как разговаривали.

Часто бывало случалось «беда» – попадал Леонид под дождь. Спрячется под деревьями и ждёт, когда гром станет реже и воздух очистится. После, спустится к плотине, где стеснённая с боков вода, прямо на стоке, звонко крутясь и журча струйками, падает вниз. Речка дальше, хоть и делалась бедной, но оторвать от неё глаз по-прежнему было трудно – радостно простирала она свои рукава, где на зелённые, где на жёлтые островки-бережка.

Осень у Лёньки на родине неподражаемая. Небо тогда всё чаще закрывают тёмные тучи, досыта напитывая землю дождями. Солнце, вырвавшись из плена, словно руки для спасения, протягивает лучи. Они разливают по лужам, росинкам, на плодах, листьях тепло и радость. В своём багрянце заалеет осиновая роща, чуть дальше, глядя на неё, уберётся в сказочный наряд и берёзка – рассказовская девчонка. А на полях грачи уже готовят смену к перелёту. Высоко поднявшись в небо, стая то кружит над полем, то уносится в сторону. Молодняк резвится, словно школьники на большой перемене: устраивают гонки, кинутся врассыпную, не обращая внимания на крик родителей.

Но больше всего Лёньке нравилась зима, когда хлопья снега, плавно крутясь на слабом ветерке, начинают падать на ресницы.  От снега делается светлее на душе, а мороз, даже сильный, не расстраивает. После снегопада мохнатое серебро лежит повсюду. Корявые руки  – ветки деревьев  –  на морозе становятся как стекло, или даже хрусталь, бусы хрусталя. Стоит какой-нибудь птахе перелететь с ветки на ветку, как эти бусы звенят, поют самыми высокими нотами, их мелодия быстро разносится в молочном утре. Полевые рвы каждый день наполняются снегом, словно вазочка, в которую ссыпают сахар, мельчают и уже не кажутся такими внушительно-страшными, крутыми и бездонными. В полях тихо. Именно зимой там тихо как никогда. Лишь ветер завывает в бурю, да заяц или лиса перебежит и скроется в лесу. Почти незаметно, чуть покачиваясь, стоят травинки и былинки, в основном – высохшие сорняки: репейник, тысячелистник с тяжестью держат на головах белые снежные короны. Если бушуют метели, то заметают всё кругом. Горы ровного, гладкого и ослепительно блестящего снега, заваливают двери. В полушубке и в валенках утром приходится отгребать плотный, упругий снег  –  глыбы студеного сахара.

Как же хорошо дома!

И тут Лёньку словно гвоздями пробило.

Он смотрел на природную красоту и не мог наглядеться. Вспоминал рассказовские пейзажи и не мог определить, что происходит у него внутри. Нет, рана болит  –  это понятно. Но было ещё что-то, что-то другое…

 Среди притихших деревьев ему вдруг стало несказанно отрадно, спокойно на душе, мрачные, угнетающие мысли улетучились. Захотелось дожить до того самого дня, когда можно будет вновь пройтись по родному лесу, посмотреть как косматятся поля, искупаться в речке… Захотелось вернуться домой!

Надежда на радость тронуло сердце.

Может не всё еще кончено?

 – А вдруг рана смертельная? – с ужасом подумал Леонид.

– Эй! Солдатик! – окликнул его чей-то голос.

– Вот и всё! Уже и бредить начал, – заключил Кузнецов. – Конец пришел Лёньке.

– Эй! Живой что ли? – переспросил голос.

Солдат с трудом повернул голову и увидел молоденькую девчушку – санинструктора Котову, которая ползла по полю.

– Валечка… –  произнёс он вслух.

– Потерпи, сейчас перевяжу. Вынесу. Потерпи. В госпитале всё зашьют. Жить будешь.

– А? Жить? Ты говоришь, жить? Да-да, буду жить. Непременно буду: ради памяти Кати и Миши, ради того, чтобы отомстить врагу, чтобы освободить родную землю и вновь увидеть Рассказово… Вот он  – новый смысл жизни Лёньки Кузнецова!