Творчество С.Никитина
методическая разработка по литературе на тему

МКОУ Демидовская СОШ

Литературная композиция

«Творчество С.Никитина»

(Литературное краеведение.

Творчество писателей и поэтов Владимирского края)

Учитель русского языка и литературы

Анашкина Зоя Викторовна

2013

С.К.Никитин

Сергей Константинович Никитин, русский советский писатель (10.12.1926-18.12.1973) родился в городе Коврове, Владимирской области. Здесь же он закончил среднюю школу, учился в техникуме железнодорожного транспорта. С 1944 по 1947 год С.К.Никитин учился в Институте международных отношений, в 1948-1952 гг. Литературном институте им.А.М.Горького. Учебу  в институте он заканчивал заочно, работая в Ковровской районной газете с 1948 года. Почти одновременно он начал печататься в областной газете «Призыв».

С августа 1951 по март 1952 года С.К.Никитин работал литературным сотрудником газеты «Комсомольская искра», много ездил по городам и селам области. К этому же времени относится знакомство молодого писателя с Э.Казакевичем, который жил в деревне Глубоково Владимирской области. Писатель принял живое участие в творческой судьбе С.К.Никитина. В 1952 году в областном издательстве под редакцией Э.Казакевича вышел его первый сборник «Возвращение», который  явился дипломной работой молодого прозаика в Литературном институте и автор его получил высший балл.

В 1955 году С.К.Никитин был принят в Союз писателей РСФСР. К этому времени он был автором еще одного сборника «Большой путь».

В 1956 году С.К.Никитин стал членом КПСС. На литературном конкурсе, посвященном Всесоюзному фестивалю молодежи, его рассказ «В бессонную ночь» был удостоен золотой медали.

Одна за другой выходят его книги во Владимире и Ярославле в центральных издательствах. О его творчестве тепло отзывается литературная критика.

Владимирские литераторы трижды избирали С.К.Никитина ответственным секретарем областного отделения Союза писателей РСФСР.

С.К.Никитина характеризует мягкая творческая манера письма, глубокий интерес к нашей современности, своеобразный взгляд на мир и умение по-своему поведать о нем читателю.

Большинство его произведений посвящено жизни колхозной деревни. Здесь писатель нашел для себя плодотворную почву, обогатившую его творчество. Чаще всего обращался он в своем творчестве к образам тех людей, которых встречал во время своих поездок и по родной владимирской земле, и по городам и селам страны.

В 1973 году С.К.Никитин написал пьесу «Личная жизнь» для Владимирской театра драмы, которая тепло была встречена зрителем.

В 1973 году писателю за цикл рассказов «Медосбор», в который вошли рассказы «Линия жизни», «Выздоровление», «Мой старый друг»,  «Война и мир», была присуждена премия журнала «Огонек».

Центральными и местными издательствами выпущено около 30 сборников повестей и рассказов С.К.Никитина. наиболее известными среди них «Голубая планета», «Горькая ягода», «Живая вода», «Медосбор», «Снежные поля». Многие повести и рассказы писателя переведены и изданы на языках народов СССР и за рубежом.

С любовью к земле и людям

За одними  писателями навсегда закреплена их «малая родина», они как бы приписаны к той или иной земле, хотя они больше общероссийские писатели, в то время как для других, тоже больших и общероссийских писателей такое «закрепление» к родному краю не обязательно. Даже Тургенева, хотя бы по «Запискам охотника», мы можем считать, в определенной степени. Орловцем, но Пришвин, родившийся на орловской земле, вовсе не орловский писатель. Яшин и белов – вологодские писатели, а скажем, Тендрякова ни вологодским, ни вятским писателей не назовешь, хотя он родился в Вологодской, а вырос в Кировской области. Имеет значение, что Есенин родился и вырос на рязанской земле, но не имеет значения, что «певец» русской природы Паустовский – выходец из Одессы.

Сергей Никитин пришел в большую литературу через свою «малую родину». Через владимирскую землю. Его также можно было бы назвать воспевателем нашей среднерусской природы: прекрасными пейзажными зарисовками. Тонким чувством красоты природы, поистине сыновьей любовью к ней он вполне заслуживает это звание. Не напрасно упомянутые нами Михаил Пришвин и Константин Паустовский очень ценили первые тогда еще, но уже яркие «никитинские» страницы молодого писателя, студента Литературного института Сергея Никитина. Но уже в те ранние поры Сергей Никитин сразу же начал отличаться от своих учителей.

В отличие от Пришвина страницы его книг заселены десятками людей: кузнецами, строителями, плотниками, фельдшерами, учителями, инженерами, радистами, агрономами, егерями, бакенщиками, колхозниками, профессорами и просто - мужчинами, женщинами, детьми.

В отличие от Паустовского, у которого герои рассказов и повестей (исключая поздние мемуарные повести) как-то немножко сочинены писателем и даны такими, какими их нужно было увидеть художнику, герои и персонажи рассказов и повестей Сергея Никитина взяты прямо из жизни, подлинностью и силой документа веет от каждого написанного Никитиным человека и здесь он наиболее приближается к другому нашему великому предшественнику – к Антону Павловичу Чехову.

Сергей Никитин ушел из жизни до обидного рано. Еще много лет он мог бы радовать нас своими лиричными, душевными, овеянными любовью к земле и людям книгами, но и то, что он успел сказать, сказал по-своему. Страница его творчества легла золотой страницей в родную речь и останется в ней навсегда.

Сергей Никитин

1 ведущий

«Девушки, ходившие к Клязьме на ключ за водой, озорно сверкнули на меня из-под платков бедовыми глазами, и одна из них сказала:

- С полными ведрами вас встречаем. К счастью.

И это было действительно счастьем, когда за меловыми обрывами глазу открылось все сразу – и подсиненная ветром Клязьма серебристыми чайками над ней, и кипень дубовых рощ, и груды золотистых облаков, и глубокое, словно пьющее глаза твои, небо.

Когда у изгиба реки я подошел к лесу, невидимая в чаще птичка сказала мне «Добро пожаловать».

Я усмехнулся этой совсем детской догадке и остановился послушать: если пискнет еще раз – значит, пищит просто так, по птичьей надобности, а промолчит – значит, на самом деле приветствовала меня. Она промолчала, и я, осчастливленный еще больше, зашагал вперед».

В этом отрывке из «Живой воды» нами выделено сугубо никитинское, вернее даже – лично никитинское: и невыдуманное написанное, и встреча, и увиденная Клязьма, и весь, открывшийся вниманию в чистых, не сочиненных красках пейзаж Родины от земли до самого неба, и лес, и пожелание путнику добра поющей птицей, и путь дальше, к природе, через нее к людям, а в целом все это – постижение счастья.

Именно как путь к природе он понимал и свою жизнь, и свое писательское дело.

2 ведущий

Можно, воспользовавшись  его же собственными словами, уверенно сказать: «Еще в детстве жизнь связала его с природой, не обнеся этим драгоценным даром».

Сергей Никитин рано «осознал, сколькими радостями он повсеместно и повсечасно окружен, сколько чудесного может открыться вдруг в простом трепетании листа на какой – нибудь махонькой прутиковой осинке». В «Падучей звезде» он рассказывает, насколько «был способен заметить и глубоко, с трепетным волнением пережить каждое, большое или малое ее (природы) явление: немеркнущий свет июньской ночи, когда запад, север и восток сливаются по всему горизонту в сплошную лимонно-розовую полосу, черный омут августовского неба, пересеченного фосфорического туманностью Млечного Пути, буйство запахов над вечерним лугом, косой ход  перяного поплавка в зеленую глубь воды… Уже тогда в душе его была туго натянута и чисто, нежно звенела поэтическая струнка, резонирующая чувство прекрасного…»

И оглядываясь назад, будучи уже признанным писателем, Сергей Константинович «видел, что детство его не прошло даром, оно дало ему ощущение России, укоренило на Родине не этнографически, а нравственно и привязало к ней неистребимой любовью. Все, что есть Россия, будь то шагающая с песней рота красноармейцев, стихи Есенина, мелодия пастушьего рожка, стаи галок в осеннем небе, цветущая вишня или рдеющая кистями охваченных  первым морозом ягод рябина, соборы Владимира, тополиный пух в небе его городка  - все отзывается в нем волнением и каким-то высоким чистым чувством».

Он родился в Коврове – старинном русском городе, что стоит на берегах любимой им Клязьмы. «О Клязьме, пересекающей Владимирскую область с запада на восток, -  пишет он, - я мог бы рассказывать бесконечно, потому что она пересекла и всю мою жизнь, но только в обратном направлении – от мальчишеских рыбалок на  неприхотливую уклейку до заповедных мыслей на ее берегу в седой теперь уже голове…И если говорить о Клязьме, то  я сказал бы, что она вплетает в характер человека какую-то лирико-меланхоличную жилку, начинающую нежно вибрировать от соприкосновения с природой…».

Да, именно от соприкосновения с природой эта никитинская «жилка» (струна!), оказавшаяся художническим даром, прозвучала в русской литературе тем чистым и верным звуком владимирского рожка, услышанного им в раннем детстве и воспетого зрелым писателем. Сидя на берегу реки или бродя дорогами лесных владимирских проселков, он непрестанно наблюдал животворную природу родного края и, поражаясь ее могучему благотворному воздействию на душу, задумывался, постигая сердцем ее непреходящую изначальную красоту. Он думал: « В минуты восторга, которыми так щедро может дарить природа, человеку хочется, чтобы все люди глядели одними с ним глазами, чувствовали одним с ним сердцем». И, вероятно, только поэтому природа в его прозе занимает самое большое, можно сказать, первостепенное место, являясь совершенно самостоятельной темой. «Путь к природе, - говорил он, - это путь к прекрасному, не только вне себя, но и  в себе».

То, что природа, а не ее описание, выступает у Никитина как самостоятельная тема, является принципиальным и решающим для понимания его творчества. Потому что художественная задача Сергея Никитина  состояла в том, чтобы поэтически «описать природу», а чтобы более наглядно и осязаемо явить ее вниманию другого. И ниже мы увидим, в чем, собственно, заключается этот никитинский секрет, но прежде необходимо заметить, что его «пейзаж» не подается отдельно, как, скажем, картина на стене, украшающая сценический интерьер. И совершенно не служит декорацией или фоном для разыгрывания основного, «главного действа. Являемая им природа не декоративна по своему художественному назначению и ее можно только условно назвать пейзажем в том традиционном понимании, к которому мы привыкли. «Мы долго  еще блуждали в тот день по частым березнякам, по полям. По дубовым и ольховым гривам поймы. К вечеру стало свежеть. И когда мы вышли из леса к деревне, дыхание клубилось у рта тонким паром. Странен и как-то неземно желт  был воздух над деревней и над широким выгоном перед ней  в лучах низкого солнца. Лошади, что паслись за деревней  на бледной прошлогодней траве, перестали щипать, вытянули шеи и смотрели все в одну сторону – на узкую, как крыло, лиловую тучу. Наши длинные тени напугали их. Это были тяжелые рабочие кони. Они увесистой рысью побежали прочь, но вдруг разом остановились и опять стали нервно слушать тишину вечера.

- Еще один день,  - сказал мой товарищ. – Еще один незабываемый день.

Мы шли медленно, и, когда поднялись на крыльцо, уже стемнело. Но высокое прозрачное и почти беззвездное небо продолжало чуть светиться изнутри, и полая вода далеко внизу поблескивала тем же бледным светом».

Все работает в нерасторжимом сцеплении. Краски не подобраны, а просто названы такие, какие есть. Нет усиливающих, интерпретирующих картину фигур, эпитеты призваны не украсить. А уточнить; ничто не стоит особняком.

И вот такая безыскусственность, оказывается, обладает магической способностью явить нам вечернюю свежесть как вполне зримую и осязаемую реальность – мы воспринимаем клубящийся тонкий пар у рта не как милую эстетическую подробность, но как живое дыхание.

2 ведущий

Никитин был убежден в целительной способности природы. Его основной герой – это городской человек, «сменивший небо над головой» или непосредственно живущий рядом с природой. Он считал, что только там человек может испытать истинное счастье и именно там подсмотрел его необыкновенный феномен.

Каждому писателю хочется написать о счастливом человеке, но это мало кому удается. Написать о счастье, по-видимому, не просто, но написать счастье – задача действительно трудная. Что оно такое? Где оно? В чем? Как это выразить? – вот вопросы, на которые нужно ответить сразу, а не в порядке их постепенного разрешения. Сергею Никитину такое «сразу» удалось. Он написал короткую лирическую новеллу «Счастливая» и включил ее в свою «Живую воду» - дневник путешествий, «журнал свидетельских показаний» о родной земле, ее людях.

В скошенной пойме он случайно услышал голос молодой женщины, убаюкивающей младенца. Вот собственно «сюжет» новеллы.

«Есть в летнем полдне средней русской полосы с его неровными ветерками, со стрекотом кузнечиков в траве, с каленым зноем, с воздвигнутыми из голубого и золотистого света кучевыми облаками по горизонту что-то отрешающее от повседневных забот и мирской суеты.

Я лежал с теневой стороны у стога сена. Их было много на длинном узком лугу, зажатом между двумя дубовыми гривами, а дальше по дрожанию воздуха угадывалась Клязьма, и мглисто-синей грядой чуть ниже облаков высился ее правый берег… Я чувствовал, что был один, может быть, на много километров вокруг, и оттого не сразу понял, что слышу человеческий голос…»

То, что счастливая оказалась русской традиционной «божьей матерью» (мадонна с младенцем), и то,  что она «найдена» в чистом поле, и то, что она, ее счастье подсмотрено, увидено свидетелем, - все это говорит не о случайности писательской удачи, а о ее глубокой закономерности. Факт этой удачи убеждает в том, что созданный словом образ счастья – итог художественного поиска.

Подробное и точное воспроизведение среднерусского полдня со всеми красками, звуками, воспроизведение простора, свободы и покоя (ничто не нарушает, а только способствует явлению счастья: и покойное состояние «свидетеля», и свободное пение «мадонны», и просторное поле жизни с далями и бесконечным небом) необходимо автору как среда. Но важно отметить, что счастье лирического героя было бы невозможным без его собственного, Сергея Никитина, состояния и без  его чувства счастья. А оно-то  получено им как раз там, где, по мнению писателя, оно  только и может посетить человека, посетить, так сказать, беспричинно, просто только потому, что человек окунается в эту среду красоты, простора, свободы и покоя. Нравственная сила этой среды, говорит нам художественная логика никитинской прозы, -  в ее очистительной способности. Вот почему пейзажи у Никитина не фон, на котором действуют его герои, а главное – культурная атмосфера, воздух. В «Падучей звезде», в этом вершинном его произведении, Митя Ивлев перед сигналом атаки дышит именно этой духовной атмосферой Родины. Вернее, делает (вспоминает) последний, самый глубокий вдох и, «остановив на глубоком вдохе дыхание, чувствуя в себе запас такой молодой, упругой, послушной силы, что бежал бы и бежал, охлестывая сапогами венчики ромашек, рванулся вперед». Этот «воздух» Родины – и есть содержание и смысл этой его военной повести (к тридцатилетию Победы в Великой Отечественной  войне в издательстве «Советская Россия» вышла книга «Военные повести», куда вошла и «Падучая звезда»), которая вовсе не о войне.

Название предлагаемой книги – предсмертная воля писателя.

«Снежные поля» - не просто название одного из лучших его рассказов. Это, прежде всего, чисто никитинское словосочетание, обозначающее обширный, увиденный и названный мир. Поэтика безыскусственной никитинской прозы убеждает в этом. Этому же, собственно, посвящено и наше предисловие – опыт посмертного прочтения одного из лучших советских повеллистов. Настоящее издание  представляет нам Сергея Никитина как мастера малой художественной формы – рассказа. Поэтому очерк затрагивает лишь эту сторону его дарования.

Крохотный рассказ, «действие» которого происходит в тесной крестьянской избе и на «пятачке» сельского кладбища, неожиданно, но глубоко оправданно получает название «Снежные поля».

Снежные поля – это пространственная, чисто русская категория. Понятие «снежное поле» уже; оно не содержит в себе ни одного из элементов национального – нет простора, нет всеобщности, а эпитет блекнет и замыкается в однозначности; но, главное, в нем, в этом узком, огороженном пределами понятии, нет важнейшего условия, отвечающего традиционным требованиям русской художественной мысли – нет масштабов.

«Я долго шел со станции через сверкающие снега, загораживаясь от бокового ветра пахучим на морозе, каракулевым воротником, и узкая тропа в снегах отзывалась на мои шаги каким-то пустотным звоном». В этом отрывке нет ничего от придуманного и быть не может – совсем неподходящий момент: человек спешит на похороны и тут не до выдумок. Никитин только говорит, что шел он от станции долго, что дул боковой ветер и ему приходилось загораживаться воротником, который  на морозе сильно пахнет, а потому называет его материал – каракуль; что снежная тропа была узка и отзывалась звоном. Правда, «пустотным». Но шел-то он не на праздник - там человек умер! Все вдруг опустело, весь мир, и потому «какой-то пустотный звон» был единственным сочувствием его опустевшей от горя души.

Потому что красота этого многокрасочного прекрасного мира, из которого смерть навсегда вырвала Алексея Ефимовича Буранина, создана не автором. Ему ничего не понадобилось делать для создания этой красоты, (не надо класть краски, раскрашивать), достаточно только назвать снега такими, какие они есть… И поэтому, когда он пишет, что «на крыльце, в затишке, чувствуется, как солнце по-весеннему пригревает щеку, а на карнизе матовая с ночного мороза сосулька уже сверкает на самом кончике алмазной каплей», то читатель принимает такое «описание» не как «художественные красоты», не как мастерство мастера, но как  свидетельства очевидца, человека, увидевшего это: «ясный ветреный день на грани февраля и марта уже сияет густой весенней синевой». Цвет, материальность мира, сам мир здесь не придуманы, а увидены и названы. Причем называется все  с максимальной точностью: даже время года обозначено гранью.

Назвать существующее точно и уместно и этим явить его – вот принцип, которым писатель может работать, не нуждаясь в «искусственном дыхании» собственной фантазии. Он знает: природа богаче и совершенней, а главное – она серьезнее легкомысленных попыток соперничать с ней. И Никитин  верен этому своему принципу назвать то, что уже есть и что само по себе уже достоверно. Ведь в том, что в затишке солнце пригревает ощутимее, а начинающая  таять сосулька венчается сверкающей алмазом каплей, заключена безусловная невыдуманная правда. И писатель это прекрасно знает. Являя ее читателю одним лишь называнием (а назвать, повторяю, - значит, явить существующее  вниманию, ибо явленное есть объект зрения, слуха, чувства), художник создает атмосферу правды, окружающую мир: «Пряменькие, как свечки, стоят заиндевелые березы (вспомним эти краски в «Живой воде») и на их коричневых веточках иней  кажется фиолетовым пламенем». В атмосфере правды оказывается не только происходящее, но и состояние лирического героя никитинского рассказа, не верить которому просто уже невозможно. Его душевное переживание становится нравственным состоянием рассказа, его золотым запасом. Поэтому с такой силой убедительности действует на нас нравственная красота «Снежных полей», ставшая содержанием «повествования о смерти».

Рассказ «Мой знакомый Леший» привлекает внимание читателя.

Но невозможно почувствовать истинное значение рассказа, не проникнув в его художественную систему. «На берегу этого озера живет лесник Кандыбин, по прозвищу Леший. Откуда пошло такое прозвище, Кандыбин и сам не знает. Во всяком случае, на лешего, который, как известно , остроголов, мохнат и нем, он не похож.

Среди загадок творчества природа обаяния всегда была одним из самых «крепких орешков». Почему мы читаем и ради чего писатель садится за стол, начинает рассказывать о жизни какого-то там неведомого нам бакенщика, жизни столь обыкновенной и прозаической, что ее и интересной-то назвать нельзя? Но читая рассказ, мы чувствуем, как наш интерес к этой «обыкновенной жизни» все более и более углубляется, что-то необыкновенное нам видится в «магическом кристалле» рассказа и, хотя мы не можем точно указать на природу интереса, но «голос»-то мы его (рассказа) слышим. И вот, чутко внимая «звуку» художественного произведения, мы слышим прекрасный голос, имя которому в данной вещи – добро. Перечитайте рассказ, и вы почувствуете, как сами подобрели душой и сердцем, как далеко не безразличны вам стали судьбы Ани, Мити, лося…

Учитель (итог)

Такими нам представляются основные особенности художественного видения русского советского писателя Сергея Константиновича Никитина.

Конечно, как у всякого художника, творчество его не было ровным и одинаковым по силе изображения и по значению созданного. Но лучшее из оставленного им долго будет необходимо человеку, и читатель, возвращаясь к никитинскому миру, всегда найдет такое необходимое – то самое, ради чего жил и работал писатель.