Литературно-музыкальная гостиная, посвященная творчеству Марины Цветаевой "Бог, не суди! – Ты не был женщиной на земле…" (Страницы жизни поэта).
методическая разработка по литературе (11 класс)

Литературно-музыкальная гостиная, посвященная творчеству  Марины Цветаевой "Бог, не суди! – Ты не был женщиной на земле…" (Страницы жизни поэта).

Оборудование: большие фотографии Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, дочери Ариадны, дочери Ирины, сына Георгия, выставка или альбом семейных фотографий, плакат «Марина Цветаева в Башкирии», плакат с изображением моря, высказывания поэта,  выставка книг, музыкальное оформление, видеооформление, мультимедийное сопровождение.

Оформление:  3 стола, накрытых скатертями; на столах вазочки с цветами (лилиями), веточками рябины, портреты в рамках, свечи в подсвечниках, томики со стихами М.Цветаевой, 4-й том Кнута Гамсуна, рукописи стихов, предсмертной записки. Участники одеты в духе 20-30-х годов XX столетия.

Музыкальное сопровождение и видеооформление:

- Шум моря

- «Мне нравится»

- «Я тебя отвоюю» (видеоклип)

- «Писала я на аспидной доске» (фоторяд на песню в исполнении П.Агуреевой)

- Презентация на фоне фортепианной мелодии «М.И.Цветаева. Мне холодно – слышишь? Мне холодно – знаешь?»

- «Посвящение женщине» (в исполнении Т.Гвердцители)

- «Я полюбила Вас» (песня Земфиры)

- Кадры из фильма «Страсти по Марине», 2004 г.

За столиками сидят  ведущие, чтецы, «Сергей Эфрон», «Марина Цветаева».

(На фоне шума моря)

Марина Цветаева

Кто создан из камня, кто создан из глины, -

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело – измена, мне имя – Марина,

Я – бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти –

Тем гроб и надгробные плиты…

-            В купели морской крещена – и в полете

Своем – непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети

Пробьется мое своеволье.

Меня – видишь кудри беспутные эти? –

Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной – воскресаю!

Да здравствует пена – веселая пена –

Высокая пена морская!

Ведущий (на фоне нежной мелодии, возле морского пейзажа). Они встретились в 1911 году в Крыму на пустынном морском берегу – юная поэтесса Марина Цветаева и семнадцатилетний Сергей Эфрон.

 Она собирала камешки, он стал помогать ей – красивый грустный юноша, почти мальчик – с поразительными, огромными, в пол-лица глазами. Заглянув в них и все прочтя наперед, Марина загадала: «Если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж!» Конечно, сердолик этот он нашел тотчас же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от ее, зеленых, - и вложил ей его в ладонь, розовый, изнутри освещенный, крупный камень, который она хранила всю жизнь, который чудом уцелел и по сей день.

Ведущий (с фотографией Сергея Эфрона в руках). Любовь с первого же дня – и на всю жизнь. Юное, одинокое существо – таков Сергей. Внешность его романтическая: высок, худ, огромные глаза «цвета моря».

Ведущий. Чувства, связавшие двух юных людей, сильны и прочны. Здесь и нежность, и дружба, и единомыслие. 17-летний Сергей Эфрон сумел разглядеть во взбалмошной восемнадцатилетней девчонке талант, личность, жар души.

В привязанности Цветаевой – что-то материнское, опекающее.

   27 января 1912 года в Москве состоялось венчание Марины Цветаевой и Сергея Эфрона.

 Марина взяла фамилию мужа, которою первое время и подписывалась. 1 февраля Сергей подарил жене 4 –й том Кнута Гамсуна с надписью: «Марине Эфрон первый подарок от Сережи. 1.2 12 г. Москва».

Ведущий. Как нравится ей, что она замужем, что приобрела родственниц, что будет матерью, что покупает дом… Но как недолго ей доведется радоваться таким вещам...

Видеофрагмент «Сергей и Марина. Начало большой любви»

Марина Цветаева. Я назвала ее Ариадной, - вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые, друзьям, которые находят, что это «салонно».

Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью.

-          Ариадна. – Ведь это ответственно!

-          Именно потому».

Ведущий (на фоне мелодии). Эти 5-6 лет после замужества были самыми счастливыми в жизни Цветаевой. Она любила, была любимой, писала стихи, вдохновленные теми, кого любила…

Чтец.

Я с вызовом ношу его кольцо!

-            Да, в Вечности – жена, не на бумаге. –

Его чрезмерно узкое лицо

Подобно шпаге.

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно – великолепны брови.

В его лице трагически слились

Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей.

Его глаза – прекрасно-бесполезны! –

Под крыльями раскинутых бровей –

Две бездны.

В его лице я рыцарству верна,

- Всем вам, кто жил и умирал без страху! –

Такие – в роковые времена –

Слагают стансы – и идут на плаху

Марина Цветаева (пишет письмо) …Хочется сказать Вам еще несколько слов о Сереже. Он очень болезненный. 16-ти лет у него начался туберкулез. Теперь процесс у него остановился, но общее состояние здоровья намного ниже среднего. Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша! Я постоянно дрожу над ним... От малейшего волнения у него повышается температура, он весь – лихорадочная жажда всего.      

   Встретились мы с ним, когда ему было 17, мне –18 лет. За три- или почти три- года совместной жизни - ни одной тени сомнения друг в друге. Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и совсем не переменилась, - люблю все то же и живу все так же, как в 17 лет.

   Мы никогда не расстаемся. Наша встреча – чудо… Он - мой самый родной на всю жизнь. Я никогда бы не могла любить кого-нибудь другого, у меня слишком много тоски и протеста…»

Ведущий (подходит к выставке, берет книгу «Воспоминаний» А.Цветаевой, открывает ее).

   Анастасия, сестра Марины Цветаевой, много позже будет вспоминать:

«Марина была счастлива с ее удивительным мужем, с ее изумительной маленькой дочкой – в те предвоенные годы…

 Это было время расцвета Марининой красоты… Ее золотоволосая голова, пушистая, с вьющимися у висков струйками легких кудрей, с густым блеском над бровями подрезанных, как у детей, волос. Ясная зелень ее глаз, затуманенная близоруким взглядом, застенчиво уклоняющимся, имеет в себе что-то колдовское…  Да, в это время Марина была счастлива».

Чтец.

Да, я, пожалуй, странный человек,

Другим – на диво!

Быть, несмотря на наш двадцатый век,

Такой счастливой!

Не слушая о тайном сходстве душ,

Ни всех тому подобных басен,

Всем говорить, что у меня есть муж,

Что он прекрасен!..

Ведущий. Начавшаяся в 1914 году война, казалось, сначала не могла нарушить счастье 22-летней Марины Цветаевой, известной к тому времени поэтессы, любимой и любящей женщины, заботливой и нежной матери. Но вот, как удар молнии, ослепительно и в самое сердце: Сергей твердо решил идти на фронт братом милосердия в санитарный поезд.

Чтец.

Хочу у зеркала, где муть

И сон туманящий,

Я выпытать – куда Вам путь

И где пристанище.

Я вижу: мачта корабля,

И Вы – на палубе…

Вы – в дыме поезда… Поля

В вечерней жалобе…

Вечерние поля в росе,

Над ними – вороны…

-            Благословляю Вас на все

Четыре стороны!

Ведущий. Цветаева быстро взрослела; прежней жизни, безоблачной и счастливой, уже не могло быть…

В апреле 1917 года Марина родила вторую дочь. Она собиралась назвать ее в честь Ахматовой, Анной, но потом передумала: «ведь судьбы не повторяются», - и назвала Ириной.

Ведущий. Беззаботные, быстро промчавшиеся времена, когда можно было позволить себе жить тем, чем хотелось, отступали все дальше в прошлое. Жестокое время неустанно вторгалось в ее жизнь.

Ведущий. Она была в Крыму, когда началась революция.

В начале ноября 1917 года Цветаева спешно возвращалась в Москву.

Марина Цветаева. Двое с половиной суток в вагоне. За все время ни куска, ни глотка. (Горло сжато.) Солдаты приносят газеты на розовой бумаге. Кремль и все памятники взорваны. 56-ой полк. Взорваны здания с юнкерами и офицерами, отказавшимися сдаться. 16000 убитых. На следующей станции – уже 25 000. Молчу. Курю. Спутники, один за другим, садятся в обратные поезда…»

Ведущий. Реальность Октябрьского переворота в Москве. Сергей Эфрон, «болея» Россией и видя ее спасение в борьбе с революцией, отбывает в армию Корнилова. Белый офицер, он отныне превратится для Цветаевой в мечту, в прекрасного «белого лебедя», героического и обреченного.

Чтец.

На кортике своем: Марина –

Ты начертал, встав за Отчизну.

Была я первой и единой

В твоей великолепной жизни.

Я помню ночь и лик пресветлый

В аду солдатского вагона.

Я волосы гоню по ветру,

Я в ларчике храню погоны.

Марина Цветаева. Если Сережи нет, нет и меня, значит, нет и их. Аля без меня жить не будет, не захочет, не сможет… Как я без Сергея.

Чтец.

Все круче, все круче

Заламывать руки!

Меж нами не версты

Земные, - Разлуки

Небесные реки, лазурные земли,

Где друг мой навеки уже –

Неотъемлем.

Стремит столбовая

В серебряных сбруях.

Я рук не ломаю!

Я только тяну их –

Без звука!-

Как дерево-машет-рябина –

В разлуку,

Вослед журавлиному клину.

Стремит журавлиный,

Стремит безоглядно.

Я спеси не сбавлю!

Я в смерти – нарядной

Пребуду! Твоей быстроте златоперой

Последней опорой

В потерях простора!

Марина Цветаева (пишет письмо).

Сереженька, Если Вы живы, если мне суждено еще раз с Вами увидеться – слушайте: вчера, подъезжая к Харькову, прочла «Южный край». 9000 убитых. Я не могу Вам рассказать этой ночи, потому что она не кончилась. Сейчас серое утро. Я в коридоре. Поймите! Я еду и пишу Вам и не знаю сейчас, но тут следуют слова, которых я не могу написать.

Подъезжаем к Орлу. Я боюсь писать Вам, как мне хочется, потому что расплачусь. Все это страшный сон… Когда я Вам пишу, Вы – есть, раз я Вам пишу! А потом - ах! - 56 запасной полк, Кремль… А главное, главное, главное – Вы, Вы сам, Вы с Вашим инстинктом самоистребления. Разве Вы можете сидеть дома? Если бы все остались, Вы бы один пошли. Потому что Вы безупречны. Потому что Вы не можете, чтобы убивали других. …

Если Бог сделает это чудо – оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами, как собака…

Горло сжато, точно пальцами. Все время оттягиваю, растягиваю ворот. Сереженька.

Я написала Ваше имя и не могу писать дальше.

Видеоклип на песню «Я тебя отвоюю» (на фоне авторский танец)

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,

Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,

Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,

Оттого что я о тебе спою – как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,

У всех золотых знамен, у всех мечей,

Я ключи закину и псов прогоню с крыльца –

Оттого что в земной ночи я вернее пса.

Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,

Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,

И в последнем споре возьму тебя – замолчи! –

У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Но пока тебе не скрещу на груди персты –

О проклятие! – у тебя остаешься – ты:

Два крыла твои, нацеленные в эфир, -

Отого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!

Сергей Эфрон.

Мариночка, знайте, что Ваше имя я крепко ношу в сердце… Моя последняя и самая большая просьба к Вам – живите. Целую Вас, Алю, Ириночку.

Ведущий (с письмом в руках). Это письмо Марина никогда не прочтет: не было оказии в Москву, и оно осталось в архиве Максимилиана Волошина. До марта 1919 –го года она не знала, что муж ее жив.

Чтец.

Новый год я встретила одна.

Я, богатая, была бедна,

Я, крылатая, была проклятой.

Где-то было много-много сжатых

Рук – и много старого вина.

А крылатая была – проклятой!

А единая была – одна!

Как луна – одна, в глазу окна.

Марина Цветаева. Живу с Алей и Ириной (Але 6 лет, Ирине 2 года 7 месяцев) в Борисоглебском переулке, против двух деревьев, в чердачной комнате… Муки нет, хлеба нет, под письменным столом фунтов 12 картофеля… весь запас…

Чтец.

Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!

Взойдите! Гора рукописных бумаг…

Так. – Руку! – Держите направо –

Здесь лужа от крыши дырявой.

Теперь полюбуйтесь, воссев на сундук,

Какую мне Фландрию вывел паук.

Не слушайте толков досужих,

Что женщина – может без кружев!

Ну-с, перечень наших чердачных чудес:

Здесь нас посещают и ангел, и бес,

И тот, кто обоих превыше.

Недолго ведь с неба на крышу!

Вам, дети мои – два чердачных царька,

С веселою музой моею – пока

Вам призрачный ужин согрею, -

Покажут мою эмпирею.

- А что с вами будет, как выйдут дрова?

-            Дрова? Но на то у поэта – слова

Всегда – огневые – в запасе!

Нам нынешний год не опасен…

А если уж слишком поэта доймет

Московский, чумной, девятнадцатый год, -

Что ж, - мы проживем и без хлеба!

Недолго ведь с крыши – на небо.

Ведущий. Наиболее трудным для Марины Цветаевой оказался 1919 год, запомнившийся самым черным, самым чумным, самым смертным…

Чтец.

Хочешь знать, как дни проходят,

Дни мои в стране обид?

Две руки пилою водят,

Сердце имя говорит.

Марина Цветаева. Встаю рано - верхнее окно еле сереет – холод – лужи – пыль от пилы – ведра – кувшины – тряпки – везде детские платья и рубашки. Пилю. Топлю. Мою в ледяной воде картошку, которую варю в самоваре… Потом уборка… потом стирка, мытье посуды… маршрут: в детский сад занести посуду, на Пречистенку за усиленным питанием, оттуда в Пражскую столовую, из Пражской к бывшему Генералову – не дают ли хлеб – оттуда опять в детский сад, за обедом, - оттуда - по черной лестнице, обвешанная кувшинами, судками и жестянками – ни пальца свободного! И еще ужас: не вывалилась ли из корзиночки сумка с карточками?! – по черной лестнице – домой. Сразу к печке. Угли еще тлеют. Раздуваю. Разогреваю. Все обеды – в одну кастрюльку: суп вроде каши… Кормлю и укладываю Ирину… Кипячу кофе. Пью. Курю... В 10 часов день кончен. Иногда пилю и рублю на завтра. В 11 часов или в 12 я тоже в постель. Счастлива лампочкой у самой подушки, тишиной, тетрадкой, папиросой, иногда – хлебом…»

Чтец (со свечой в руках)

О, скромный мой кров! Нищий дым!

Ничто не сравнится с родным!

С окошком, где вместе горюем,

С вечерним, простым поцелуем

Куда-то в щеку, мимо губ…

День кончен, заложен засов.

О, ночь без любви и без снов!

-            Ночь всех натрудившихся жниц, -

Чтоб завтра до света, до птиц

В упорстве души и костей

Работать во имя детей.

О, знать, что и в пору снегов

Не будет мой холм без цветов…

Марина Цветаева. …По внешнему виду – кто я?… Зеленое, в три пелерины пальто, стянутое широченным нелакированным поясом. Темно-зеленая самодельная, вроде клобука, шапочка, короткие волосы.

Из-под плаща – ноги в безобразных серых рыночных чулках и грубых, часто не чищеных (не успела!) башмаках. На лице – веселье.

Ведущий. Она все время настаивает на своем веселье, не снимает этой маски. Но лишь ей одной ведомы эти перепады: от безудержной радости к глухому отчаянию, от беззаботного смеха к неуемным слезам…

Чтец.

Сижу без света, и без хлеба,

И без воды.

Затем и насылает беды

Бог, что живой меня на небо

Взять замышляет за труды.

Сижу, - с утра ни корки черствой –

Мечту такую полюбя,

Что – может – всем своим покорством

- Мой Воин! – выкуплю тебя.

Ведущий. Но М.Цветаева была еще и матерью двоих детей, которая любила их не только как мать, но и как поэт. К шестилетней Але она относилась как к взрослой подруге. В ее записных книжках все время присутствует Аля, чудо-ребенок, верный друг и собеседник.

Ведущий (читает записную книжку).Аля: - «Марина! Что такое - бездна?»

Я: «Это значит: без дна»

Аля: - «Значит, небо – единственная бездна, потому что только оно одно и есть без дна…»

Ведущий. Конечно, Аля не была обычным ребенком; обычных детей Марина Ивановна … не любила.

Ведущий. Двадцать седьмого ноября 1919 г. Цветаева сделала непоправимый шаг, обернувшийся трагедией. Кто-то посоветовал ей и помог поместить Алю и Ирину в Кунцовский приют. Одиночество свое она переживала тяжело. Особенно мучилась разлукой с Алей.

Чтец (держит в руках фотографию Али).

Маленький домашний дух

Мой домашний гений!

Вот она, разлука двух

Сродных вдохновений!

Жалко мне, когда в печи

Жар, - а ты не видишь!

В дверь – звезда в моей ночи! -

Не взойдешь, не выйдешь!

Не сказать ветрам седым,

Стаям голубиным –

Чудодейственным твоим

Голосом: - Марина!

Ведущий. Вскоре пришла беда: Аля заболела. Тяжелобольную дочь Марина Ивановна привезла в Москву. Дни и ночи она отвоевывала свою девочку у смерти. Надежда сменялась отчаянием.

Марина Цветаева. Живу, окруженная равнодушием, мы с Алей совсем одни на свете.

Нет таких в Москве!

С другими детьми сидят, не отходя, а я – у Али 40,7 – должна оставлять ее совсем одну, идти долой за дровами.

…Я не боюсь старости, не боюсь быть смешной, не боюсь нищеты, вражды, злословия. Я под моей веселой, огненной оболочкой, - камень, т.е. неуязвима. – Вот только Аля. Сережа. Пусть я завтра проснусь с седой головой и морщинами – что ж! – я буду творить свою Старость – меня все равно так мало любили!

Я буду жить – Жизни – других.

И вместе с тем, я так радуюсь каждой выстиранной Алиной рубашке и чистой тарелке! – И комитетскому хлебу! И – так хотела бы новое платье!»

Ведущий. Письмо не было отправлено – в эти же дни Цветаева узнала о кончине дочери Ирины.

Чтец.

Высоко мое оконце!

Не достанешь перстеньком!

На стене чердачной солнце

От окна легло крестом.

Тонкий крест оконной рамы.

Мир. – На вечны времена.

И мерещится мне: в самом

Небе я погребена!

Марина Цветаева. (пишет письмо). У меня большое горе: умерла в приюте Ирина. В этом виновата я. Я так была занята Алиной болезнью и так боялась ехать в приют, что понадеялась на судьбу…

Другие женщины забывают своих детей из-за балов – любви – нарядов – праздника жизни. Мой праздник жизни – стихи, но я не из-за стихов забыла Ирину – я 2 месяца ничего не писала. И – самый мой ужас! – что я ее не забыла, не забывала, все время терзалась и спрашивала у Али: «Аля, как ты думаешь…»? И все время собиралась за ней, и все думала: «Ну, Аля выздоровеет, займусь Ириной! – А теперь поздно…

С людьми мне сейчас плохо, никто меня не любит, никто – просто… не жалеет, чувствую все, что обо мне думают, это тяжело. Да ни с кем и не вижусь.

Мне сейчас нужно, чтобы кто-нибудь в меня поверил, сказал: «А все-таки Вы хорошая – не плачьте – Сережа жив – Вы с ним увидитесь - у Вас будет сын, все еще будет хорошо»…

Все во мне сейчас изгрызано, изъедено тоской…

Чтец.

Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были – по одной на каждую –

Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми –

Яростными – как могла! –

Старшую у тьмы выхватывая –

Младшей не уберегла.

Две руки – ласкать-разглаживать

Нежные головки пышные.

Две руки – и вот одна из них

За ночь оказалась лишняя.

Светлая – на шейке тоненькой –

Одуванчик на стебле!

Мной еще совсем не понято,

Что дитя мое в земле.

Видеофрагмент  «Смерть дочери Ирины».

Ведущий. Они остались вдвоем: оглушенная горем Марина и рано повзрослевшая, умная, милая ее Аля.  

Марина Цветаева. Я ничего больше не люблю, ни-че-го, кроме содержания грудной клетки. О Сереже думаю всечасно, любила многих, никого не любила…

Чтец (со свечой подходит к окну).

Вот опять окно,

Где опять не спят.

Может – пьют вино,

Может – так сидят.

Или просто – рук

Не разнимут двое.

В каждом доме, друг,

Есть окно такое.

Крик разлук и встреч –

Ты, окно в ночи!

Может – сотни свеч,

Может – три свечи…

Нет и нет уму

Моему – покоя.

И в моем дому

Завелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом,

За окно с огнем!

Ведущий (с письмом в руках). А несколькими днями раньше Марина дала писателю Эренбургу, уезжавшему в заграничную командировку, письмо к Сергею, провидчески веря в чудо.

Марина Цветаева (пишет письмо)

«Мой Сереженька!

Если Вы живы – я спасена.

18-го января было три года, как мы расстались. 5-го мая будет десять лет, как мы встретились.

-Десять лет тому назад.

Але уже 8 лет, Сереженька!

- Мне страшно Вам писать, я так давно живу в тупом задеревенелом ужасе, не смея надеяться, что живы – и лбом – руками – грудью отталкиваю то, другое. – Не смею. – Вот все мои мысли о Вас.

Не знаю судьбы и Бога, не знаю, что им нужно от меня, что задумали, поэтому не знаю, что думать о Вас. Я знаю, что у меня есть судьба. – Это страшно.

…Мне трудно Вам писать.

Быт, - все это такие пустяки! Мне надо знать одно – что Вы живы.

А если Вы живы, я ни о чем не могу говорить: лбом в снег!

Мне трудно Вам писать, но буду, потому что 1/1000000 доля надежды: а вдруг?! Бывают же чудеса!

Ведь было же 5 мая 1911 г. – солнечный день – когда я впервые на скамейке у моря увидела Вас. Вы сидели рядом с Лилей в белой рубашке. Я, взглянув, обмерла: « – Ну, можно ли быть таким прекрасным? Когда взглянешь на такого – стыдно ходить по земле!»

Это была моя точная мысль, я помню.

- Сереженька, умру ли я завтра или до 70-и лет проживу – все равно – я знаю, как знала уже тогда, в первую минуту: - Навек. – Никого другого.

…Я столько людей перевидала, во стольких судьбах перегостила, - нет на земле второго Вас, это для меня роковое.

Я просто НЕ МОГУ никого любить!

Сереженька, в прошлом году умерла Ирина. Болели обе, Алю я смогла спасти, Ирину – нет.

Сереженька, если Вы живы, мы встретимся, у нас будет сын. Сделайте как я:

НЕ помните

 Если Вы живы, буду жить во что бы то ни стало, а если Вас нет – лучше бы я никогда не родилась!…

Чтец.

О лотос мой!

Лебедь мой!

Лебедь! Олень мой!

Ты – все мои бденья

И все сновиденья!

Пасхальный тропарь мой!

Последний алтын мой!

Ты больше, чем Царь мой,

И больше, чем сын мой!…

Ведущий. 14 июля Марина Ивановна узнала, что Сергей жив: она получила от него первую весть. Как Эренбургу удалось разыскать его в Константинополе? Сергею предстояла долгая дорога в Чехию, до которой он доберется лишь осенью. Не чудо ли, что своими стихами Цветаева «наколдовала» эту «благую весть»?!

Сергей Эфрон. (пишет письмо) Мой милый друг – Мариночка. Сегодня получил письмо от Ильи Григорьевича, что Вы живы и здоровы. Прочитав письмо, я пробродил весь день по городу, обезумев от радости…

Что мне писать Вам? С чего начать?..  Я живу верой в нашу встречу. Без Вас для меня не будет жизни, живите! Я ничего не буду от Вас требовать – мне ничего и не нужно, кроме того, чтобы Вы были живы…

Наша встреча с Вами была величайшим чудом, и еще большим чудом будет наша встреча грядущая. Когда я о ней думаю – сердце замирает – страшно – ведь большей радости и быть не может, чем та, что нас ждет. Но я суеверен – не буду говорить об этом. Все годы нашей разлуки – каждый день, каждый час – Вы были со мной, во мне…

О себе писать трудно. Все годы, что не с Вами, прожиты, как во сне. Жизнь моя делится на «до» и «после». И «после» – страшный сон, рад бы проснуться, да нельзя…

…Что сказать о своей жизни? Живу изо дня в день. Каждый день отвоевывается, и каждый приближает нашу встречу…»

Чтец.

Мне жаворонок

Обронил с высоты,

Что за морем ты,

Не за облаком ты!

Жив и здоров!

Громче громов –

Как топором –

Радость!

Нет, топором

Мало: быком

Под обухом

Счастья!

Оглушена,

Устрашена.

Что же взамен

Вырвут?

И от колен

Вплоть до корней

Вставших волос –

Ужас.

Стало быть, жив!

Веки смежив,

Дышишь, зовут –

Слышишь?

Вывез корабль?

О мой журавль

Младший - во всей

Стае!

Мертв – и воскрес?!

Вздоху в обрез,

Камнем с небес

Ломом

По голове, -

Нет, по эфес

Шпагою в грудь –

Радость!

Ведущий (на фоне мелодии). Решение Цветаевой ехать к мужу означало бесповоротную разлуку с Россией, разрушение всей жизни ради совершенно неведомого; однако и вопрос о том, чтобы остаться, для нее существовать не мог.

Ведущий. 15 мая 1922 года. В этот день Цветаева впервые после долгой разлуки увидела наконец мужа. Их встречу спустя много лет описала единственная свидетельница: Аля, Ариадна Эфрон: пустынная площадь, солнечный свет, одинокая высокая фигура бежавшего к ним мужчины… Как долго стояли оба обнявшись; как стали вытирать друг другу мокрые от слез щеки.

Видеофрагмент «Сергей Эфрон»

Ведущий. Встреча с Сергеем резко изменила ее жизнь. Утихала, отступала на задний план суета; душа поэта возвращалась к самой себе. Цветаева вновь обретала свободу чувств, свой «тайный жар». Ибо муж – ее главная и нерушимая привязанность, жизнетворный «фон», без которого ее существование «разваливалось» – был с нею, а значит, все было в порядке.

Марина Цветаева. Наша встреча – чудо… Только при нем я могу жить, как живу – совершенно свободная.

Ведущий (возле фотографии Мура). Они жили в Берлине, Праге, Париже…

1 февраля 1925 года у Цветаевой родился давно желанный сын. Да, это был именно ее сын, ее дитя, которого она себе «выколдовала» – так и говорила всем. Она назвала его Георгием, но домашнее имя Мур осталось на всю жизнь.

Видеофрагмент «Мур»

Ведущий. Казалось, можно было бы жить, писать, быть счастливой… Можно было, но только не Марине Цветаевой. Она чувствовала себя чужой и ненужной среди эмигрантской среды. Вокруг нее все теснее смыкалась глухая стена непонимания и одиночества. Ей «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться».

Марина Цветаева. Мой читатель, несомненно, в России… Пишу не для здесь (здесь не поймут из-за голоса), а для там – языком равных…

Ведущий. Стремилась ли Цветаева вернуться на родину? Ответ на этот вопрос неоднозначен; по стихам, письмам видно, как мучила ее эта проблема.

Чтец.

С фонарем обшарьте

Весь подлунный свет.

Той страны на карте –

Нет, в пространстве – нет.

Выпита как с блюдца:

Донышко блестит!

Можно ли вернуться

В дом, который – срыт?..

Той, где на монетах –

Молодость моя,

Той России – нету.

-Как и той меня.

Ведущий. Марина чувствовала, как страдает ее Сергей оттого, что не может найти свое место в этой чужой для них жизни, как бросается в разные дела и во всех начинаниях терпит поражение. Все больше и больше его тянуло в советскую Россию, где он мечтал, наконец, найти душевный покой.

Ведущий. Еще с 1931 года Сергей Эфрон состоял на службе в советской разведке, или, как впоследствии будет зафиксировано официально, «был завербован органами НКВД». Несколько лет он вынужден был скрывать свою деятельность от самых близких.

Ведущий. Знала ли она, что он советский агент? Нет, конечно. Такие вещи не произносились. Но ведь это ровным счетом ничего не изменило. Марине Ивановне было ясно, что муж ее – друг большевиков, что он жаждет вернуться на родину и служить ей, что детей своих он воспитывал в просоветском духе, ею неприемлемом. Но она любила мужа вместе с его заблуждениями, любила, подавляя в себе несогласие с ним.

Марина Цветаева.

Живу под тучей – отъезда. Еще ничего реального, но мне для чувств – реального не надо.

Завтра или через год – я все равно уже не здесь… и все равно уже не живу.

Сергея Яковлевича здесь держать дольше не могу – без меня не едет, чего-то выжидает…

Я бы на его месте: либо – либо. Летом еду. Едете?

И я бы, конечно, сказала – да, ибо – не расставаться же. Кроме того, одна я здесь с Муром пропаду.

Ведущий. А в это время Аля, получив советский паспорт, радостно собиралась в Москву, навстречу светлому будущему, в которое свято верила. Зараженную фанатизмом отца, ее ничто не могло остановить. Что до семьи, то само собою подразумевалось, что в недалеком времени все соединятся на родине.

Ведущий. Осенью 1937 года судьба всей семьи круто повернулась. Сергей Эфрон принял участие в одном политическом детективе, до конца не распутанном и по сей день. Ему пришлось спешно и тайно уехать из Парижа в Москву. Марина Ивановна осталась с Муром. Теперь их отъезд был практически предрешен.

Ведущий (на фоне грустной мелодии). Исхудавшая, постаревшая, измученная, она олицетворяла неизбывное горе, говорила, что хотела бы умереть, но приходится жить ради сына; мужу и дочери она больше не нужна. А сын тоже рвался в незнакомую и невиданную им Россию.

Чтец (возле фотографии Мура)

Ни к городу и ни к селу –

Езжай, мой сын, в свою страну, -

В край – всем краям наоборот! –

Куда назад идти – вперед

Идти, особенно – тебе,

Руси не видывавшее

Дитя мое… Мое? Ее –

Дитя! То самое былье,

Которым порастает быль.

Землицу, стершуюся в пыль, -

Ужель ребенку в колыбель

Нести в трясущихся горстях:

-    «Русь – этот прах, чти – этот прах!»

От неиспытанных утрат –

Иди – куда глаза глядят!

Всех стран – глаза, со всей земли –

Глаза, и синие твои

Глаза, в которые гляжусь:

В глаза, глядящие на Русь.

Нас родина не позовет!

Езжай, мой сын, домой – вперед –

В свой край, в свой век, в свой час, -

 От нас –

В Россию – вас, в Россию – масс,

В наш-час – страну! в сей –час – страну!

В на-Марс – страну! в без-нас – страну!

Ведущий. Почти после недельного пути 19 июня 1939 года Марина Цветаева с сыном прибыли в Москву. Первая трагическая весть – сестра Анастасия арестована еще в 1937 году.

Ведущий. 19 –го июня Марина Ивановна с Муром приехали в поселок Болшево, около 30 километров от Москвы. Так, в доме номер 4/33 семья наконец воссоединилась на два месяца.

Ведущий. Бревенчатый вытянутый неуютный дом – всего их было три, огороженных забором. Назывались они дачами Экспортлеса; на самом деле ими распоряжались НКВД. Семья Цветаевой занимала две небольшие комнаты и маленькую террасу; в другой части дома жила семья Клепининых: муж и жена были «коллегами» Сергея Яковлевича по разведке и тоже тайно бежали из Франции под вымышленной фамилией.

Ведущий. Их встреча, вероятно, была щемящей: Марина Ивановна увидела, как Сергей за это время сник, как делался все беспомощнее. Не зная о нем толком почти ничего, беседуя урывками - керосинки, погреб, весь обрушившийся тяжкий быт отнимал все время, - она видела, как он сдает, и не переставала дрожать за него. Спустя год она вспоминает об этом: «Болезнь Сережи. Страх его сердечного страха.»

 Его сердечный страх усугублялся тем, что с глаз его наконец стала спадать пелена. Второй год не у дел, с постепенным нарастанием безнадежности. Когда-то мечтал уехать на Кавказ или в небольшой город – все это отошло в область преданий. В реальности же было унылое Болшево, куда в любой момент могла приехать за ним роковая машина…

Ведущий. Там, в Болшеве, и началось его прозрение, ужаснее которого не могло быть ничего на свете. Цветаева записала в дневнике: «Начинаю понимать, что Сережа бессилен совсем, во всем». Ее вещее сердце чуяло приближение беды.

Ведущий. И она пришла.  В ночь на 27 августа 1939 года к дому 4/33 подкатила машина… Обыск, арест и утром – увод Ариадны.

Видеофрагмент «Допрос Али»

Чтец.

И как под землею трава

Дружится с рудою железной, -

Все видят пресветлые два

Провала в небесную бездну.

-            Сивилла! Зачем моему

Ребенку – такая судьбина?

Ведь русская доля – ему…

И век ей: Россия, рябина…

Ведущий. Почему первою была дочь, а не отец? Впрочем, никакие вопросы не имеют смысла. Можно только вообразить отчаяние родителей: мало знавшей, но все чуявшей матери и покаянное отчаяние отца, знавшего много больше.

Ведущий. В течение месяца Алю пытали, много суток не давали спать, держали в холодном карцере раздетую, избивали и, наконец, 27 сентября выбили из нее ложные показания на отца – потом она откажется от них, - что тот якобы был связан с французской разведкой.

Ведущий. А 10 октября приехали за Сергеем….

Чтец.

Скороговоркой – ручья водой

Бьющей: - Любимый! Больной! Родной!

Речитативом – тоски протяжней:

-            Хилый! Чуть-живый! Сквозной! Бумажный!

От зева до чрева – продольным разрезом:

-            Любимый! Желанный! Жаленный! Болезный!

Ведущий. О том, что происходило с Сергеем Яковлевичем дают представление материалы его следственного дела. На многочисленных допросах он держался невероятно стойко и мужественно. После особенно страшного допроса он сделал попытку покончить с собой. В справке «медосвидетельствования» сказано: «…с 7 ноября находился в психиатрическом отделении больницы Бутырской тюрьмы. В настоящее время обнаруживает слуховые галлюцинации, ему кажется, что в коридоре говорят о нем. Что его жена умерла, что он слышал название стихотворения, известного только ему и жене…»

Чтец (с веткой бузины в руках).

Бузина целый сад залила!

Бузина зелена, зелена!

Зеленее, чем плесень на чане.

Зелена – значит, лето в начале!

Синева – до скончания дней!

Бузина моих глаз зеленей!..

А потом – через ночь – костром

Растопчинским! – в очах красно

От бузинной пузырчатой трели.

Красней кори на собственном теле

По всем порам твоим, лазорь,

Рассыпающаяся корь

Бузины…

 Не звени! Не звени!

Что за краски разведены

В мелкой ягоде, слаще яда!

Кумача, сургуча и ада –

Смесь коралловых мелких бус –

Блеск, запекшейся крови – вкус!

Ведущий (подходит к выставке, берет книгу). Марина Ивановна осталась с Муром одна. Она занялась своей книгой: посмертной. Должна была отдать ее рецензентам 1 ноября. Хотела верить, что книга выйдет в печати, и знала, что никогда тому не быть. Выбирала как будто все самые доступные стихотворения – и все равно получилась трагедия жизни поэта. Всю книгу она посвящала Сергею Эфрону. Она чувствовала, что жизнь стремительно уходит и прощалась со всем, что было ей дорого.

Фоторяд на песню «Писала я на аспидной доске…»

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду и кольцом на стеклах, -

И на стволах, которым сотни зим,

И, наконец, -чтоб было всем известно! –

Что ты любим! любим! любим! любим! –

Расписывалась радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел

В веках со мной! Под пальцами моими!

И как потом, склонивши лоб на стол,

Крест-накрест перечеркивала - имя…

Но ты, в руке продажного писца

Зажатое! Ты, что мне сердце жалишь!

Непроданное мной! Внутри кольца!

Ты – уцелеешь на скрижалях.

Марина Цветаева (на фоне мелодии «Вставай, страна огромная…») 22 июня – война; узнала по радио из открытого окна, когда шла по Покровскому бульвару.

Ведущий (открывает старую тетрадь). Кто знает, почему в тот день она вынула из своего архива рукопись юношеского стихотворения, написанного 28 лет назад, – вероятно, в такой же ясный солнечный день.

Чтец.

Солнцем жилки налиты – не кровью –

На руке, коричневой уже.

Я одна с моей большой любовью

К собственной моей душе.

Жду кузнечика, считаю до ста,

Стебелек срываю и жую…

-          Странно чувствовать так сильно и так просто

Мимолетность жизни - и свою.

Ведущий. Внизу она приписала:

«Из юношеских стихов, нигде не напечатанных. Марина Цветаева, Москва, 22 июня 1941 г.»

Ведущий. Вскоре начали бомбить Москву. Нужно ли описывать ее отчаяние? Надо было спасать Мура, увозить его прочь от бомбежек. Но куда ехать? К кому? С кем?

Ведущий (на фоне грустной мелодии). Марина Ивановна была совсем, совсем одна. Вселенски одна.

Видеофрагмент «Отъезд в Елабугу».

Чтец.

Все повторяю первый стих

И все переправляю слово:

-«Я стол накрыл на шестерых»…

Ты одного забыл – седьмого.

Невесело вам вшестером.

На лицах – дождевые струи…

Как мог ты за таким столом

Седьмого позабыть – седьмую…

Невесело твоим гостям,

Бездействует графин хрустальный.

Печально – им, печален – сам,

Непознанная – всех печальней.

Невесело и несветло.

Ах, не едите и не пьете.

-            Как мог ты позабыть число?

Как мог ты ошибиться в счете?

Как мог, как смел ты не понять,

Что шестеро (два брата, третий –

Ты сам – с женой, отец и мать)

Есть семеро – раз я на свете!

Ты стол накрыл на шестерых,

Но шестерыми мир не вымер.

Чем пугалом среди живых –

Быть призраком хочу – с твоими,

(Своими…)

 Робкая как вор,

О – ни души не задевая! -

За непоставленный прибор

Сажусь незваная, седьмая.

Раз! – опрокинула стакан!

И все, что жаждало пролиться, -

Вся соль из глаз, вся кровь из ран –

Со скатерти – на половицы.

И – гроба нет! Разлуки – нет!

Стол расколдован, дом разбужен.

Как смерть – на свадебный обед,

Я – жизнь, пришедшая на ужин.

…Никто: не брат, не сын, не муж,

Не друг – и все же укоряю:

-            Ты, стол накрывший на шесть – душ,

Меня не посадивший – с краю.

Ведущий. Все, кто видел тогда Цветаеву, вспоминают, как она была потерянна, несчастна, беспомощна и неуверенна. И все же она нашла в себе силы принять твердое решение: эвакуироваться с группой литераторов, отправляющихся в Чистополь и Елабугу.

Ведущий. Невероятный, фантастический запас, заряд цветаевской энергии стремительно иссякал. Чем дальше, тем меньше она могла – в той жизни, в которую вернулась. А как разрушало ее сознание свершенной роковой ошибки –ее и мужа: возвращение! И как ее отчаяние и бессилие действовали на сына…

Ведущий (достает из конверта письмо, открывает). В 1943 году Георгий Эфрон, Мур, в одном из писем расскажет о тех страшных днях: «Переносить испытания – не так уж тяжело, но надо еще иметь веру во что-то, надо уметь надеяться, надо мечтать о будущем…

Я вспоминаю Марину Ивановну в дни эвакуации из Москвы, ее предсмертные дни в Татарии. Она совсем потеряла голову, совсем потеряла волю: она была одно страдание. Я тогда совсем не понимал ее и злился на нее за такое внезапное превращение… Но как я ее понимаю теперь!.. Она тоже не видела будущего и тяготилась настоящим. Я уверен, что все последнее время существования Марины Ивановны было полно картинами и видениями, она понимала, что прошлое затоптано и его не вернуть, а веры в будущее, которая облегчила бы ей жизнь … у нее не было.»

Ведущий. Жизнь уходила от нее.

Ее отчаяние, начавшееся с того момента, как она узнала о войне, усилившееся в дни эвакуации почти до полной паники, продолжало все нарастать…

И вот в полной ясности мысли она совершает свой последний, единственно возможный и единственно верный поступок: сама распоряжается своим правом на жизнь. Настал момент, к которому она была готова всегда.

Чтец.

Настанет день – печальный, говорят! –

Отцарствуют, отплачут, отгорят, -

Остужены чужими пятаками, -

Мои глаза, подвижные, как пламя.

И – двойника нащупавший двойник –

Сквозь легкое лицо проступит – лик.

О, наконец тебя я удостоюсь,

Благообразия прекрасный пояс!

А издали – завижу ли и вас? –

Потянется, растерянно крестясь,

Паломничество по дорожке черной

К моей руке, которой не отдерну,

К моей руке, с которой снят запрет,

К моей руке, которой больше нет….

Ведущий. Елабуга. Воскресенье. 31 августа 1941 года. Хозяева дома ушли, Мур – тоже. Марина Ивановна осталась одна.

Быстро написала последние в жизни записки…

(Читая рукопись предсмертной записки)

Марина Цветаева. Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это – уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить.

Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.

Чтец.

Седой – не увидишь,

Большим – не увижу.

Из глаз неподвижных

Слезинки не выжмешь…

В бесстрастии

Каменноокой камеи

В дверях не помедлю –

Как матери медлят:

(Всей тяжестью крови,

Колен, глаз –

В последний земной

Раз!)

Не крадущимся перешибленным зверем, -

Нет, каменной глыбою

Выйду из двери –

Из жизни. – О чем же

Слезам течь,

Раз – камень с твоих

Плеч!

Не камень! – Уже

Широтою орлиною –

Плащ! – и уже по лазурным стремнинам

В тот град осиянный,

Куда – взять

Не смеет дитя

Мать.

Ведущий. Похоронили Марину Цветаеву 2 сентября 1941 года. Через полтора месяца в Бутырках был расстрелян Сергей Эфрон…

Марина Цветаева (с веткой бузины)

Бузина, казнена, казнена!

Бузина – цельный сад залила

Кровью юных и кровью чистых,

Кровью веточек огнекистых –

Веселейшей из всех кровей:

Кровью сердца – твоей - моей…

А потом – водопад зерна,

А потом – бузина черна,

С чем-то сливовым, с чем-то липким.

Над калиткой, стонавшей скрипкой

Возле дома, который пуст, -

Одинокий бузинный куст.

Девушка ( возле портрета Марины Цветаевой)

… И отступилась я здесь от всего,

От земного всякого блага.

Духом, хранителем «места сего»

Стала лесная коряга.

Все мы немножко у жизни в гостях,

Жить – это только привычка.

Чудится мне на воздушных путях

Двух голосов перекличка.

Двух? А еще у восточной стены,

В зарослях крепкой малины,

Темная, свежая ветвь бузины…

Это – письмо от Марины..

Видеофрагмент «Последний эпизод».

Презентация «Марина Цветаева»