Александр Михайлович Потёмкин (1787–1872 гг.). Биографический очерк. Евдокимов О.В.
материал

Евдокимов Олег Валериевич,

учитель русского языка и литературы

387 лицея им. Н.В. Белоусова.

Г. Санкт-Петербург

Александр Михайлович Потёмкин

Биографический очерк

(+ 1787–1872 гг.)

Многие знают одну из самых известных благотворительниц XIX в. Татьяну Борисовну Потёмкину, урожденную княжну Голицыну, о которой говорится в мемуарах различных людей, знавших её при жизни, про которую написаны десятки, если не сотни, исследовательских статей и выпущены книги, напечатаны исторические обзоры, вплоть до приведения сведений, собранных в электронных каталогах и энциклопедиях. Однако имя ее супруга, человека во всех отношениях заслуженного и скромного, мало упоминается в связи с историей благотворительности в России середины – второй половины XIX в. Тогда как Александр Михайлович Потёмкин, как бы оставаясь в тени своей удивительной супруги, в делах благотворительности, можно сказать, представлял крепкую и надёжную основу христианского попечительства и доброделания семьи Потёмкиных, которая несла крест служения ближним, по меньшей мере, сообща. Желая, насколько возможно, восполнить это упущение, мы постараемся нарисовать биографический портрет этого не менее удивительного, чем его прославленная супруга, верного сына Церкви, Отечества и Монархии.

Вполне справедливо будет сказать, что Александр Михайлович Потёмкин, родившийся 30 января 1787 г. в Петербурге, был одним из лучших представителей российского дворянства XIX века. Отцом Александра Михайловича был Михаил Сергеевич Потёмкин, происходивший от русского дворянина секунд-майора Сергея Дмитриевича Потёмкина и урожденной княжны Анны Михайловны Кропоткиной. Через свою супругу, Татьяну Васильевну Энгельгардт, Михаил Сергеевич приходился дальним родственником знаменитого государственного деятеля Российской Империи – светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического, который, имея колоссальное влияние при дворе Екатерины Великой, покровительствовал Михаилу Сергеевичу в продвижении по службе в силу того, что тот являлся мужем его, светлейшего князя, племянницы, то есть Татьяны Васильевны Энгельгардт. Дослужился Михаил Сергеевич до звания генерал-поручика^[1].

Мать Александра Михайловича Потёмкина, Татьяна Васильевна Энгельгардт^[2], вела свою родословную от небогатого смоленского шляхтича Василия Андреевича Энгельгардта и родной сестры князя Потёмкина-Таврического, Марфы Александровны Потёмкиной. С 12-летнего возраста Татьяна Васильевна, будучи воспитанной, умной и красивой девушкой, являлась фрейлиной императрицы Екатерины II, а позже – статс-дамой^[3].

После того как второй брак Татьяны Васильевны с князем Н.Б. Юсуповым распался, Александр Михайлович вместе с сестрой Екатериной и братом Борисом стал проживать в богатом петербургском доме, принадлежавшем матери, который на свадьбу с князем Юсуповым подарила ей императрица Екатерина. Дом этот располагался у Невы, на Английской набережной, в ближайшем соседстве с дворцом графа П.А. Румянцева-Задунайского.

Как и положено было в дворянских семьях, первоначальное образование юный Александр получил в лучшем, как многие признавали, образовательном заведении того времени, а именно в частном пансионе французского аббата Николя Шарля Доминика, открытого им в 1794 г. в Петербурге. Сам католический священник-педагог появился в России за год до открытия пансиона. До этого времени аббат Николь возглавлял колледж Святой Варвары в Париже, однако, не приняв реформ французской революции, касавшихся католического духовенства, вынужден был странствовать по Италии, Греции, Турции. Продолжалось это до тех пор, пока не появилась возможность обосноваться в России, где им и были последовательно созданы сначала в Северной столице, а затем в Москве и Одессе учебные заведения, пользовавшиеся большим спросом у аристократической знати империи^[4].

Располагался пансион аббата Николя на Фонтанке, между Измайловским и Обуховским мостами, близ дворца князя Юсупова. Пансионский дом, согласно воспоминаниям Кочубея^[5], в последствии русского сенатора, учившегося в пансионе с 1802 по 1807 гг., был в два этажа. Во внутреннем дворе находился сад, в котором росли старые липы, посаженные одним приезжим голландцем еще во времена Петра Первого, любившего посещать это место, чтобы попить под липами пиво. В учебное заведение аббата Николя набирались мальчики, приблизительно, 12 – 15 лет и воспитывались там в течение 5 последующих лет. Каждому воспитаннику пансиона предоставлялась своя собственная комната, в которой он, согласно заведенным порядкам, в продолжение всей ночи запирался на ключ. Число обучающихся в пансионе редко превышало количество 33-х человек. Иногда классы набирались вполовину меньше. Плата за обучение была довольно высокая, и не каждая, даже состоятельная дворянская семья могла позволить себе отдавать 2 тысячи рублей в год за образование и воспитание своего ребёнка.

Однако пансион Николя Шарля Доминика, с точки зрения вельможных родителей, желавших углубленного и качественного обучения своих отпрысков, на рубеже XVIII – XIX вв. считался лучшим и, что немаловажно, модным учебным заведением России. Поэтому деньги на обучение в пансионе своих детей петербургская знать находила.

Преподавание в пансионе, где учился и воспитывался М.А. Потёмкин, велось иностранцами-гувернёрами в основном на французском языке, хотя дополнительно изучался еще немецкий язык, однако, по свидетельству А.В. Кочубея, преподавался он довольно плохо; также изучались английский и «мёртвый», латинский язык. Своих воспитанников учителя поощряли общаться друг с другом на французском языке. Разумеется, между собой и со своими воспитанниками преподаватели пансиона тоже говорили на языке Франции, так как все они до переезда в Россию «работали в колледже Св. Варвары в Париже» и являлись «католическими священниками и профессиональными педагогами», которые по зову аббата Николя прибыли из Франции в количестве не менее 10 человек ради ведения педагогической деятельности просветительского характера^[6]. Среди учителей, единомышленников Николя Шарля Доминика, были его ближайшие родственники, которые так же, как и он, являлись католическими священниками-педагогами.

Сам аббат Николь читал воспитанникам историю и преподавал математику, доводя курс её изучения до дифференциалов и интегралов. Александр Михайлович Потемкин в продолжение нескольких лет усваивал разные учебные дисциплины, которые преподавались в пансионе на довольно высоком для того времени уровне. Так, в престижном заведении аббата обучающиеся изучали, например, фортификацию, инженерию, европейскую литературу, делали переводы из зарубежных авторов, большей частью с французского языка, некоторые из воспитанников упражнялись в сочинении музыки, стихов, а также создавали художественные иллюстрации к своим литературным опытам. Во время обеда, проходившего в два часа дня в столовой комнате, ученикам читалось какое-нибудь сочинение описательного или познавательного характера, расширявшего кругозор учащихся, например, о каком-либо путешествии и тому подобное^[7]. Все выше перечисленное в северной столице, да и вообще в России, было ново, точнее сказать, универсально в деле образования и воспитания, поэтому колледж аббата Николя Шарля Доминика твердо держал первенство среди лучших учебных заведений Российской Империи.

Благодаря оставленным воспоминаниям А.В. Кочубея, мы можем представить, как именно обучался будущий благотворитель Святогорской пустыни, потому как учился он в одно и то же время с А.В. Кочубеем, в одном с ним классе, с 1802 по 1807 гг. В «Семейной хронике», перечисляя своих однокашников, Аркадий Васильевич замечает: «Товарищами моими по классу были: брат Александр Васильевич, граф Сологуб (отец писателя), Сергей Петрович Неклюдов, князь Павел Павлович Гагарин, граф Николай Гурьев, Обрезков, Григорий Орлов, граф Сергей Павлович Потемкин, Александр Михайлович Потемкин, князь Александр Яковлевич Лобанов, граф Григорий Самойлов и барон Отто Шеппинг»^[8]. Судя по воспоминаниям А.В. Сологуба, класс, набранный в 1802 г., поначалу состоял из 13 человек. Позже, когда воспитанники подросли, в их, теперь уже старший, класс приняты были ещё 10 человек из великосветских семей^[9].

Нужно заметить, что каждое воскресенье и христианские праздники в пансионе совершалось православное богослужение, на котором молились юные аристократы-ученики и тут же присутствовали их наставники, иностранцы-преподаватели. В числе последних неизменно находился и глава пансиона аббат Николь, который по завершению православной литургии, спустя небольшое время, возглавлял мессу среди преподавателей-католиков^[10]. По одним свидетельствам, православные учащиеся должны были присутствовать на проводимых католических мессах, по другим – нет. Возможно, в разные годы отношение к участию или неучастию православных воспитанников в католических богослужениях было у дирекции разное. После окончания богослужения учащиеся могли отправляться домой, чтобы воскресный день провести в кругу своей семьи. Однако все распущенные по домам обязывались возвратиться в пансион ровно к 10 часам вечера. Опоздание и тем более невозвращение в воскресный вечер в стены учебного заведения начальством пансиона не терпелось. А.В. Кочубей рассказывает, как однажды он с братом своим Александром, «возвращаясь с дачи графини Безбородько … по случаю разводки мостов, не смогли попасть на эту сторону и должны были возвратиться ночевать на дачу. За эту, совершенно не от нас зависевшую неаккуратность, мы лишились отпуска на два воскресенья»^[11].

За год до окончания обучения в пансионе, в 1806 г., А.М. Потёмкин вынужден был расстаться с своим директором и преподавателем, аббатом Николя. Основатель аристократического пансиона в Петербурге переехал в Москву, поручив основанное им учебное заведение двум своим братьям – аббатам Мокар. Уже при них, в 1807 г., Александр Михайлович окончил учёбу в пансионе.

Несмотря на мнение, согласно которому дети аристократических семей России в учебном заведении аббата Николя негласно окатоличивались, а такие упреки и даже обвинения в адрес заведения звучали не раз, А.М. Потёмкин, получивший образование у француза-аббата, не стал ни католиком, ни масоном, ни космополитом, но сохранил верность святому Православию, русскому Престолу и Отечеству.

Ещё до поступления в пансион, как это было принято в родовитых дворянских семьях, ходатайством матери, Татьяны Васильевны Потемкина-Юсуповой, Александр Михайлович в апреле 1801 г. зачисляется в лейб-гвардии Преображенский полк. В это время Потёмкину исполняется всего 14 лет, однако служить он начнет лишь с октября 1807 года, в 19 лет, после получения образования^[12].

Следует сказать, что аристократическая гостиная княгини Татьяны Васильевны Юсуповой, матери А.М. Потёмкина, была известна всему великосветскому Петербургу. В этой гостиной собиралось изысканное общество, в числе которого находились влиятельные и прославленные люди России. Так, дом Юсуповой не раз посещали такие поэты как Г.Р. Державин, И.А. Крылов, В.А. Жуковский, в последствии – А.С. Пушкин. Каждое упомянутое имя – слава России, её история, её культура.

Еще в 1795 г. Г.Р. Державин, будучи в гостях у княгини Юсуповой, увидел спящего её маленького сына, которого она нежно любила и тщательно воспитывала. Впечатленный видом почивающего на кроватке ребенка, Гавриил Романович записал в альбом княгине Юсуповой стихотворение «Спящий Эрот». Александру Михайловичу в то время шел восьмой год. В 1807 г. в альбоме Юсуповой появилось другое стихотворение прославленного поэта – «К матери, которая сама воспитывает детей своих». В этом стихотворении звучным державинским слогом запечатлеваются нравственные черты Татьяны Васильевны, одобряются её заботы, направленные к просвещению своих чад – Александра Михайловича, Екатерины Михайловны и Бориса Николаевича. Стихотворение имеет подзаголовок-приписку, выдающую сердечные чувства писавшего: «Портрет нашей маминьки». Так, материнская добродетель княгини Юсуповой была обнаружена и заслуженно воспета первым поэтом России, выказавшим особое уважение и дружеское расположение княгине:

Являя благородны чувства,

          Не судишь ты страстей людских;

Обняв Науки и Искусства,

Воспитываешь чад своих.

Разумеется, великосветская, утонченная культурная среда, в которую с детства был погружён в доме своей матери Александр Михайлович, наблюдение им нравов и характеров людей выдающихся, общение с людьми обширного и изысканного ума – всё это воспитывало и формировало личные качества молодого Потёмкина, делал его ум и характер неповторимо оригинальным, глубоким и своеобразным. Очевидно, что с детских, юношеских лет, будучи в положении знакомства, пусть и салонного, с Державиным, Крыловым, Жуковским, а в последствии, вероятно, и Пушкиным, Александр Михайлович Потёмкин являлся интересным, глубоким человеком и собеседником.

 С осени 1807 г. служба Александра Михайловича проходит в Преображенском полку. В 1810 г. он становится подпоручиком, в следующем, 1811 г., – поручиком, а весной 1812 г. назначается адъютантом к генералу- адъютанту барону Розену^[13].

В 1812 г., находясь в одном из подразделений полка, он участвует в сражениях, защищая Отечество от армии Наполеона, вторгшегося в Российскую Империю. В 1813 – 1815 гг. А.М. Потемкин, нося преображенский мундир, сражается в составе Первой западной армии, воюющей с наполеоновскими войсками на территории европейских государств.

Сохранились маршруты передвижений и сведения о сражениях Преображенского полка, имевших место на территории России в 1812 г. и Европы в 1813-1815 гг. Можно сказать, что это маршруты движения А.М. Потёмкина, прошедшего в ратных трудах тысячи вёрст по русской и европейской земле. Так, Преображенский полк, в котором служил Потёмкин, принимает участие в следующих походах и боевых действиях: в марте месяце 1812 г. Преображенский полк в составе гвардейского отряда цесаревича выступает в поход из Северной столицы и входит в город Вильно, где определяется в Первую Западную армию под командованием Барклай-де-Толли. 19 сентября того же года во время Бородинского сражения полк стоит в резерве, однако несет потери от бьющей по нему французской артиллерии; в результате обстрелов полка в этот день было убито 26 преображенцев и ранено 125. После падения во время Бородинской битвы Курганной батареи полк участвует в сдерживании и отражении атак французской кавалерии, которые приходятся на центр русской позиции. В середине декабря 1812 г., не вступая ни в какие боевые действия, полк возвращается в Вильно, однако уже 13 января 1813 г., находясь в составе колонны генерала Тормасова, преображенцы переходят реку Неман. После этого, 2 апреля 1813 г., в присутствии русского императора Александра I и прусского короля Фридриха Вильгельма III Преображенский полк задействован в параде войск, а в конце апреля 1813 г., находясь в составе войск гвардии, полк торжественно вступает в Дрезден, после чего 2 мая 1813 г. преображенцы принимают участие в бою при Люцене, а затем, с 19 по 21 мая 1813 г. – в сражении при Бауцене. 28 августа 1813 г. солдаты и офицеры Преображенского полка бьются с французами при деревне Гисгюбель, а 29 августа 1813 года полк сражается в Кульмской битве, в которой теряет убитыми и ранеными более 700 человек, однако уже на следующий день, 18 октября, полк участвует в Лейпцигском сражении. В середине января 1814 г. преображенцы переходит через Рейн в Базеле, а уже 29 марта 1814 г. занимают окрестности Парижа и держат его осаду. На следующий день союзные армии штурмуют французскую столицу, которая через 15 часов капитулирует. 31 марта 1814 г. Преображенский полк вместе с другими воинскими подразделениями вступает в Париж, где первый батальон полка располагается у дворца Тюильри, в котором остановился Александр Первый, и охраняет русского императора. К концу войны, в 1814 г., А.М. Потёмкин вместе с полком направляется в Россию.

Вот как описывает возвращение на родину преображенцев один из исследователей истории знаменитого петровского полка С. Долгов: «Преображенцы, проведя в Париже два месяца, выступили в поход через Нормандию в Шербург, где их ждали корабли: «Смелый», «Храбрый», «Победоносец» и «Мироносец», на которых полк и отплыл из Франции. Побывав в Англии и простояв там пять дней на якоре, полк прибыл без особых происшествий к Кронштадту, а 18 июля высадился в Ораниенбауме. Приготовления к парадному вступлению были довольно продолжительны в виду желания Государя вступить в столицу во главе своей гвардии и провести ее через триумфальные ворота, воздвигнутые в воспоминание о подвигах гвардии в течение последних походов против Наполеона. 30 июля Преображенцы вступили в свои квартиры, оставленные еще 10 марта 1812 г., пробыв в походе 2 года 4 месяца и 20 дней»^[14].

11 августа 1814 г. в рядах Преображенского полка А.М. Потёмкин через Триумфальные ворота города торжественно возвратился в Петербург.

Таким образом, Александр Михайлович вместе со своим Преображенским полком в 1812-1814 гг. доблестным воином прошел весь путь ратных трудов от Петербурга до Парижа и обратно, в столицу русского Отечества.

«В 1814 году вернувшись с русской армией из заграничных походов, в салоне своей матери он [А.М. Потемкин] любил рассказывать о взятии Парижа войсками союзников, о падении Наполеона, о подписании капитуляции»,- пишет М.А. Яковлева в научной статье, посвященной исследованию жизни князей Юсуповых и их детей^[15]. В самом деле, время, проведенное в сражениях, боевое товарищество, ратная жизнь, наполненная массой незабываемых картин, военный опыт, чувство ответственности при исполнении боевых приказов, офицерская храбрость и офицерская честь, кровопролитные и одновременно героические битвы за свободу и благо России, походные лишения, стесненные обстоятельства и жертвы, которые приносились воинами на алтарь победы над неприятелем – всё это еще долго волновало А.М. Потёмкина и оставило в сердце его и памяти огромные впечатления, сохранявшиеся им в продолжение всей последующей жизни.

За проявленную храбрость и самоотверженность в боях с французами А.М. Потемкин в 1812 г. был награжден Золотой шпагой за отличие с надписью на золотом эфесе «За храбрость» (18.08. 1813 г.), проявленную в бою под г. Красный Смоленской губернии^[16]. Подобная награда производилась в знак особых отличий, проявленных во время сражения^[17].

Кроме Золотого оружия, Александр Михайлович за проявленное мужество и храбрость в боях с французами награжден был императорским орденом святого князя Владимира IV степени с бантом (05.11.1812 г.); орденом святой Анны IV степени (26.08.1812 г.); орденом Святой Анны II степени (09.05.1813 г.), медалью «Взятие Парижа» (30.07.1814 г.)^[18].

Год 1815 стал для А.М. Потёмкина судьбоносным временем: еще летом 1814 г., вероятно, в доме своей матери Александр Михайлович знакомится с княжной Татьяной Борисовной Голицыной, девушкой замечательных нравственных качеств, ума и красоты, впрочем, не очень крепкого здоровья. Однако взаимные чувства сердечной привязанности молодых, благосклонное отношение матери Потёмкина, проявлявшей ласковость к невесте сына, а также одобрение отчима, князя Н.Б. Юсупова, очевидно, решили дело: в феврале 1815 г. Алексей Михайлович становится мужем княжны Татьяны Борисовны Голицыной, которая, будучи моложе его на 10 лет, по свидетельству княжны Варвары Ильиничны Туркестановой, замуж идет «охотно»^[19]. О самом же А.М. Потёмкине наблюдательная Варвара Туркестанова замечает: «… кроме того, он влюблен и обещает быть прекрасным мужем. Девица прелестна»^[20]. 7 февраля 1815 г. по старому стилю в одной из петербургских церквей состоялось венчание. Александр Михайлович и Татьяна Борисовна стали мужем и женой. 10 тысяч крепостных крестьян Александра Михайловича и приданое Татьяны Борисовны позволяли молодой аристократической семье Потемкиных жить в Петербурге совершенно безбедно.

Семейная жизнь, как известно, почти всегда накладывает на супругов известные обязательства и вносит в привычный ритм их существования определённые коррективы. Не стал исключением и Потёмкин. Уже 1 января 1816 г. Александр Михайлович в чине полковника выходит в отставку по состоянию здоровья^[21]. Не имея до этого времени своего собственного жилища, Александр Михайлович с юной женой поселяется в северной столице на Миллионной улице, в особняке (ныне дом № 22), расположенном близ Зимнего Дворца. Особняк этот был построен неизвестным архитектором во второй половине 1730-х гг. на том месте, где когда-то высились деревянные палаты, сгоревшие в свое время в пожаре. Через пять лет А.М. Потёмкин приобретает особняк у родственников покойного князя А.Б. Куракина для постоянного жительства. Особняк этот с течением времени будет известен далеко за пределами Петербурга.

Фрейлина императрицы Марии Федоровны, княжна Варвара Ильинична Туркестанова, глаза и уши тогдашнего высшего света, сообщала в письме швейцарскому эмигранту Фердинанду Кристину: «Татьяна в восторге от чудесного дома, а Потёмкин счастлив, что обладает наконец предметом своих желаний. Напрасно думали, что она вышла за Александра исключительно из послушания; она доказывает, что расположена к мужу. Княгиня Юсупова очарована своей невесткой и оказывает ей всевозможное внимание»^[22].

Первое испытание скорбями ждало молодую чету Потёмкиных вскоре после основания семьи. К сожалению, Татьяна Борисовна Потёмкина имела некрепкое здоровье, о чем упоминают ее приятели в своей переписке: «…роды могут в ее возрасте повлечь за собой чахотку»^[23]. К несчастью, эмигрант Кристин, рассуждавший о силах здоровья молодой супруги Александра Михайловича, оказался прав. И хотя Татьяна Борисовна чахоткой не заболела, несмотря на то, что подобную угрозу исключить было нельзя, однако родившийся ребенок имел, очевидно, настолько слабые силы, что вскоре умер, прожив на свете всего 10 месяцев. Это горе потрясло бедную мать и легло на семью Потёмкиных темной тучей.

По совету петербургских врачей, в 1817 или 1818 гг. Александр Михайлович увозит Татьяну Борисовну в Европу, чтобы поправить её здоровье. Семь лет Александр Михайлович находится с женой за границей, проживая в Швейцарии, Италии, Франции.

Граф М.Д. Бутурлин, историк и мемуарист, проживавший во Флоренции с 1817 по 1824, а затем – с 1825 по 1827 гг., вспоминал, что мягкий целительный климат этих европейских стран благоприятно сказался на здоровье Потёмкиной. «Татьяна Борисовна Потёмкина, – сообщал М.Д. Бутурлин, – тогда в цвете юной, но болезненной красоты, отправлена была медиками, по причине угрожавшей ей чахотки, сначала в Швейцарию, после чего она провела одну или две зимы во Флоренции и совершенно выздоровела»^[24]. Часть времени чета Потёмкиных прожила в Париже, память о котором была у полковника русской армии ещё так свежа. «Неразлучно при ней [Т.Б. Потёмкиной], – говорит М.Д. Бутурлин, – находилась бывшая её гувернантка, старая француженка г-жа Ноазвиль [sic!], преумнейшая и забавнейшая особа»^[25].

В парижском доме, который Потёмкины снимали на улице Бержер, с 1819 по 1821 гг. жил князь Сергей Петрович Трубецкой, двоюродный брат Татьяны Борисовны. Он также, как и Александр Михайлович, являлся участником Отечественной войны 1812 г., сражался во многих битвах, в которых, защищая отечество, был и А.М. Потёмкин: при Бородино, в Люцене, Бауцене, при Кульме, под Лейпцигом и носил в то время звание подполковника гвардии, что ставило его во французском доме А.М. Потёмкина в положение товарища по ратным подвигам в минувшей войне^[26].

После возвращения в Россию, А.М. Потёмкин в конце зимы 1827 г. вновь определяется на службу, избрав на этот раз гражданское служение. Так, 3 февраля 1827 г. Александр Михайлович Благородным дворянством избран на 3 года в Ораниенбаумский уезд Предводителем дворянства^[27]. А с 1829 г. Александр Михайлович является попечителем Санкт-Петербургского сиротского дома. Спустя 3 года, в 1830 г., 3 февраля, его вновь избирают на должность Ораниенбаумского уездного Предводителя дворянства, однако в этом же году А.М. Потёмкин «по домашним обстоятельствам» был уволен от этой службы^[28]. 1 июля 1839 г. Потёмкину «Именным Высочайшим Указом повелено быть по выбору Дворянства С-Петербургским Совестным Судьею и Председателем Комитета для ревизии действий С-Петербургского Дворянского Депутатского собрания»^[29]. 4 апреля 1842 г., по представлению генерал-адъютанта графа Александра Христофоровича Бенкендорфа, Александр Михайлович Потёмкин утверждён государыней императрицей почётным членом Демидовского дома трудящихся^[30]. В этом же году он избирается петербургским губернским Предводителем дворянства и в этой должности, подлежа переизбранию через каждые три года, трудится 12 лет подряд, то есть до 1854 г. В самом конце 1843 г. Александр Михайлович становится действительным статским советником^[31], а через 10 лет службы, с 1853 г., – тайным советником^[32], в 1866 г. «Высочайшим указом, данным Правительствующему Сенату, Всемилостивейше награжден чином Действительного Тайного Советника»^[33]. Кроме того, Александр Михайлович поочерёдно является почётным опекуном, присутствующим в Санкт-Петербургском Опекунском совете, затем – управляющим Родовспомогательным заведением, потом – управляющим Ссудною казною, после этого – управляющим Училищем глухонемых и в конце концов служит «почетным» (с 19.08. 1843 г)^[34], а затем действительным членом (с 6 июля 1846 г.)^[35] Совета Императорского Человеколюбивого Общества, связанного с именем вдовствующей императрицы Марии Федоровны^[36] – то есть в таком уважаемом государственном учреждении, которое было на слуху у всех и несло в России большое социальное служение. С 23 марта 1850 г. А. М. Потёмкин, по приглашению графини Клеопатры Петровны Клейнмихель, председательницы Санкт-Петербургского женского Патриотического Общества, принимает звание директора данного Общества^[37]. В 1856 г. А.М. Потёмкин назначается почётным опекуном в петербургском Опекунском Совете Воспитательного Дома (30.03.1857 г.), но потом «по Высочайшему повелению» он принимает на себя временное управление этим Воспитательным Домом^[38].

Неоднократно А.М. Потёмкину была по представлению «Елена-Попечительского совета Заведений Общественного Призрения в С.-Петербурге за особенное усердие Всемилостивейше изъявлена совершенная признательность и удовольствие» (01.06.1847; 12.03.1848; 22.04.1850; 01.07.1850; 23.04.1851; 01.07.1852; 01.07.1853; 30.07.1855 гг.), в других случаях за заботу о детях, «осиротевших от холеры, объявлено Монаршее Его Императорского Величества благоволение» (17.04.1850 г.) и за участие в военном наборе в губерниях Российской Империи (26.03.1856 г.)^[39].

За усердную службу А.М. Потёмкин был удостоен следующих наград: Знаком отличия беспорочной службы за XX лет (22.08.1848 г.); орденом святой Анны I степени с императорскою короною (17.04.1850 г.); орденом святого князя Владимира II степени (30.10.1854 г.); орденом Белого Орла (26.08.1856 г.); орденом святого князя Александра Невского (23.04.1860 г.) – одной из высших наград Российской Империи; алмазными подвесками к ордену святого князя Александра Невского (06.12.1864 г.) и орденом святого князя Владимира I степени (17.04.1870 г.), дававшимся императором за ревностную службу и усердные, особые труды на государственном поприще^[40]. В Формулярном списке о службе действительного тайного советника А. М. Потёмкина есть записи, говорящие о чрезвычайно совестливом, добром и усердном отношении к поручаемым делам. Например, в графе от 6 декабря 1864 г. гусиным пером несколько размашисто, но все же по-канцелярски выдержано начертано: «В награду ревностной службы и усердных трудов по управлению Родовспомогательным заведением Всемилостивейше пожалованы алмазные знаки Ордена Св. Александра Невского»^[41].

Однако помимо государственной службы жизнь Александра Михайловича была посвящена личной благотворительности, которой требовало его доброе сердце.

В своем петербургском доме на Миллионной улице, а также в приобретенном в 1824 г. имении Гостилицы^[42], под Петербургом, Александр Михайлович проводил довольно широкий и своеобразный образ жизни. Совместно с супругой, Татьяной Борисовной Потемкиной, Александр Михайлович принимал, в прямом значении слова, каждого, кому они бывали рады. Рады же они бывали всем, начиная отсчет от членов царской семьи, несколько раз в год посещавших их дом на Миллионной улице, и изысканного аристократического общества столицы до бедных чиновников, странников, священников, монахов и просто городских жителей, которые, нуждаясь в разнообразной и действенной помощи, ежедневно стекались к высокопоставленным благодетелям – Михаилу Александровичу и Татьяне Борисовне Потемкиным, – чтобы получить ту или иную поддержку, рекомендацию, ходатайство, заступничество перед сильными мира сего.

«…Какое изобилие добра делала она и делал ее муж…», – замечает в своих мемуарах «Мои воспоминания» о чете Потёмкиных князь В.П. Мещерский,^[43] часто посещавший Татьяну Борисовну на правах племянника.

«… Страшный педант и, можно сказать, человек привычки, – как бы вторит В.П. Мещерскому Е.В. Хвощинская, хорошо знавшая семью Александра Михайловича, – у него весь день был рассчитан не только по часам, но и даже по минутам. <…> Говорили, что у А.М. Потемкина были часы в неделе, когда он никому не отказывал, если у него просили денег, и будто бы один из его племянников, узнав об этом, выпросил у него чуть не 100 тысяч для покрытия долгов. Александр Михайлович был очень хороший человек и можно даже его назвать праведным, но между тем он все хорошее, доброе делал из принципа, тогда как Татьяна Борисовна делала добро от потребности своей души и от горячей любви к ближнему, которую она сеяла по своему жизненному пути. Поэтому-то все ее знали, все ее любили, все стремились к ней, a Александр Михайлович стушевывался перед женой, несмотря на свои достоинства и несмотря на то, что он был хозяин, и без него, без его разрешения ничего не делалось»^[44]. 

Создавая нравственный облик благотворителя Святогорской обители, всё тот же В.П. Мещерский замечал, что Александр Михайлович, умудрёный опытом жизни, являлся человеком добрейшим, цельным и твердым в своих принципах, упрямым в привычках. Делая добро, он старался скрывать его от посторонних глаз, был «рыцарски честен, доступный для последнего из простейших людей и неумолимо гордый со всеми, так называемыми, тузами; но гордость эта была так же добра и проста, как его натура; всякий чувствовал презрение, которое Потемкин питал к идолам света, но жестких, резких или злых проявлений этой гордости или этого презрения никто не видел, потому что он был инстинктивно любезен со всеми и был христиански добр, хотя любил и ворчать, и делал вид, что сердится»^[45].

Нужно сказать, что множество знакомых, приятелей и гостей четы Потёмкиных имели право без всякого приглашения посещать дом на Миллионной, и Татьяна Борисовна, а вместе с ней, когда позволяли дела, и Александр Михайлович с большим радушием и терпением ежедневно принимали в домашней столовой от 10 до 25 человек, которых угощали обедом, выслушивали просьбы и, привечая нуждающихся, помогали им в трудных жизненных обстоятельствах, используя свои средства, свои связи, своё влияние. Средства же, которые Александр Михайлович в виде жалования получал за свою многопрофильную службу, а также от управления своими имениями, он радушно и при этом рачительно тратил на дела благотворения, одобрительно позволяя расходовать их на дела милосердия и попечения своей добрейшей супруге, впрочем, не особо заботясь о точных расчётах в вспоможении ближним. Вернувшись со службы, А.М. Потёмкин старался быть незаметным в собственном доме, нередко наполненном различными незнакомыми просителями. Уставший, он входил в комнаты своего особняка и, поприветствовав встретившихся на его пути «гостей», уединялся в своём кабинете, чтобы не затруднять хлопоты благоверной жены, а также не смущать «гостей» своим присутствием.

Бывали и курьёзные случаи, связанные с безграничным желанием Татьяны Борисовны Потёмкиной помочь тому или иному человеку, оказавшемуся в сложном положении. При этом А.М. Потёмкин не раз разделял довольно серьёзные жизненные неудобства, терпеливо перенося их со своей супругой.

«Приехала, однажды, в Петербург какая-то игуменья по делам своей обители, – рассказывает племянница Т.Б. Потёмкиной Елена Юрьевна Хвощинская, – позабыла ли она, потеряла ли свой вид, не помню, у нее его не было; полиция стала требовать его. Что было делать ей? Возвращаться обратно – было накладно, ожидать, пока выправят ей его – долго, и она отправилась прямо к Татьяне Борисовне, объявила ей, в чем дело, и Татьяна Борисовна, войдя в ее положение, предложила ей ту же комнатку, в которой помещала теперь Ю.А. Ш–ву, другой не было.

Игуменья с радостью приняла предложение и осталась. Привыкшая к скромной монастырской пище, к другому, может быть, маслу, она, не сообразив этого, кушала все, что предлагали; но не сразу почувствовала она себя дурно. Пришел вечер; распростилась она со всеми, и Татьяна Борисовна повела ее потихоньку в приготовленную рядом со спальней комнату и сказала: «Предупреждаю вас, матушка, что муж мой не знает о том, что я помещаю вас здесь, но другого помещения у меня нет, а поэтому прошу вас: не выдавайте себя и меня; теперь вы можете затворить дверь, но мой муж имеет привычку всегда, войдя в спальню, отворить дверь в уборную. Не беспокойтесь! - сказала она, увидя испуг игуменьи, – туда он не входит и не войдет, только лежите смирно, чтобы не обратить его внимания».

Все разошлись; игуменья исполнила все, что бабушка ей сказала, и спокойно улеглась. Александр Михайлович пришел в обычный свой час, по привычке отворил в уборную дверь, помолился Богу вместе с бабушкой (они всегда перед сном молились вместе) и лег спать; не успел он заснуть, как вдруг услышал какие-то возгласы и шум в уборной; у игуменьи сделался кошмар от непривычной и обильной пищи, тогда Александр Михайлович в испуге и удивлении спрашивает бабушку: «Tatiane! qu'est-ce que c'est?»^[46] и при этом хочет встать и посмотреть, что это за шум. Татьяна Борисовна в страхе, что тайна ее открывается и что это рассердит мужа, не пускает его; он настаивает идти посмотреть, что шумит в уборной, тогда Татьяна Борисовна, боясь что он увидит и сконфузит бедную игуменью своим появлением, решается сказать ему истину: «Mais c'est l'abaisse, cher ange, que j'ai placé dans ma chambre, car je n'avais pas d'autre»^[47].

Как варом его обдало признание жены, и он притих, конечно, недовольный иметь в таком близком соседстве лицо постороннее и совсем даже ему незнакомое; но можно ли было долго сердиться на поступок, который сделан был от доброго сердца? И Александр Михайлович смирился, не сказав ни слова и, изменяя своей привычке видеть отворенную дверь в уборную, пошел потихоньку затворить плотнее и, засыпая, вероятно, думал о любвеобильном сердце своего ангела-жены.

На другой день весь Петербург знал о произошедшем с игуменьей в доме Татьяны Борисовны и дошла эта новость до императора Николая Павловича, который хохотал до истерики, слушая рассказ, и долго спустя дразнил бабушку, напоминая об игуменье, и заливался громким смехом, говоря: «Ну, что, Татьяна Борисовна, как поживает ваша игуменья? Не была ли еще у вас в гостях?»^[48].

Для полноты картины, приведём еще одни отрывок из воспоминаний В.П. Мещерского, запечатлевшего своеобразие этого удивительного потёмкинского дома, отстоящего в пяти минутах ходьбы от Зимнего Дворца:

«В доме Потемкинском жили в разных углах рассаживаемые Татьяной Борисовной бедняки всякого рода, скрытые от мужа.

Я помню прелестный эпизод по поводу этих таинственных жильцов, рассказанный мне Татьяной Борисовною, с ее маленьким чуть-чуть лукавым смехом. Каждый день являлся к обеду один бедный протеже Татьяны Борисовны, чиновник, живший на Петербургской стороне, и каждый день добрый Александр Михайлович спрашивал его: «Ну, что, хорошо прогулялись?» – зная, что его гость пришел пешком с Петербургской стороны. Однажды Татьяна Борисовна нашла возможным дать этому бедному комнату в их доме, но тайком от мужа; и вот каждый день Александр Михайлович задавал ему все тот же вопрос о прогулке пешком с Петербургской, не подозревая, что вся прогулка ограничивалась двумя сотнями шагов по двору и по лестнице дома.

Характерною чертою этих обедов и, вообще, этих приемов в Потемкинском доме было полное слияние сословий. За обедом сидели рядом и представители высшей аристократии, даже дипломатии, высшие сановники, затем какой-нибудь монах, громко рыгавший за обедом, и разные типы бедняков. Александр Михайлович являлся к обеду во фраке, а гости иные бывали из таких, у которых фрака и в заводе не было.

По субботам часть бомонда собиралась в Потемкинскую церковь ко всенощной, после которой сервировался чай и длилась около часа времени беседа в разных комнатах. По воскресеньям тот же бомонд собирался к обедне. Приезжать мог, кто хотел, и этою обедней сколько раз пользовались для того, чтобы представлять Татьяне Борисовне какого-нибудь pauvre diable^[49], нуждавшегося в протекции и в помощи.

Самым блестящим приемным днем (помимо годовщины свадьбы Потёмкиных, когда Государь также приезжал в дом на Миллионной – авт. О.Е.) был Татьянин день. С утра до вечера двери открывались для всех, без отличия, поздравителей. Тут проявлялась во всей своей красе черта, которая показывала, какими действительно вельможами была чета Потемкиных. Был обычай в тех домах, где ожидали посещения Государя, прекращать прием на это время гостей, в ожидании Государя. У Потемкиных происходило наоборот. Все знали, что от 3 до 4 в Татьянин день Государь непременно посетит именинницу, и, вот, к этому времени съезжалось и сходилось много гостей, опять-таки всех состояний, из разных боярских палаццо, и с Выборгской, и с Петербургской пешеходы... Вся Миллионная была запружена каретами, все комнаты были полны гостями.

Приезжал Государь... Александр Михайлович его встречал в сенях, внизу, именинница – на верху лестницы, и Государь, проходя по гостиным, раскланивался направо и налево, причем непременно Татьяна Борисовна где-нибудь находила возможность представлять Государю какую-нибудь темненькую и жалкую личность, нуждавшуюся в помощи. Государь это знал по преданиям, и всегда весело знакомился с протеже Татьяны Борисовны. Александр Михайлович, проводив Государя до гостиной, сдавал, так сказать, Гостя в руки жены, и сам возвращался в свои кельи, и оттуда выходил, чтобы снова провожать Государя до низу, когда он уезжал...»^[50].

Словом, двухэтажный особняк с мраморными колоннами на Миллионной улице, благодаря своеобразной жизни хозяев, со временем стал известен не только всему Петербургу, но и далеко за его пределами. Его стены и лестницы помнят многих посетителей: венценосных особ, блестящих вельмож, смиренных просителей, великосветских красавиц, архиереев, настоятелей и настоятельниц дальних и ближних монастырей, некоторые из которых, как, например, преподобные Арсений и Герман святогорские, ныне канонизированы Церковью, духовных писателей, энциклопедически образованных монахов и монахов-простецов – отечественных и иностранных, – монахинь, богомольных старушек, дипломатических лиц. В доме на Миллионной улице, помимо царей Николая Первого и Александра Второго, Голицыных, Рибопьеров, Юсуповых, Куракиных, Шереметевых, Мещерских и прочих лиц из аристократической знати России^[51], бывали, например, такие известные люди как епископ Чигиринский, викарий Киевской епархии Порфирий (Успенский), русский востоковед, византолог, археолог и палеограф, инициатор, организатор и первый начальник Русской духовной миссии в Иерусалиме, почетный член Императорского православного палестинского общества; Андрей Николаевич Муравьёв, известный церковный писатель – ему Татьяна Борисовна Потёмкина подарила золотое перо в футляре, на котором золотыми буквами блистала надпись «Перо Муравьева»^[52]; священник Александр Гумилевский, однокурсник праведного Иоанна Кронштадтского, член императорского Археологического общества, духовный публицист, основатель первого приходского благотворительного общества и первых воскресных школ в России, один из самых известных христианских деятелей империи середины XIX в.; барнаульский купец второй гильдии А.Г. Мальков, первый строитель чулышманского Благовещенского мужского монастыря, ходатай учреждения женской православной общины на Алтае, инициатор и ходатай открытия православной миссии в Алтайском крае^[53]. Письма, прошения и вообще переписка как таковая, выходившая из этого дома и входившая в него, касалась большого круга церковных вопросов, актуальных в обществе, и была адресована многим архипастырям, пастырям и разным известным лицам России, которые со временем стали именоваться «историческими деятелями» и «историческими личностями». Церковь же потёмкинского дома, освящённая в честь Сретения Господня^[54] в 1824 г., в которой служил причт Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры, более чем для тысячи лиц иудейского вероисповедания и других иноверцев, явилась той колыбелью, через которую они были приобщены к православию^[55].

Возвращаясь к образу Потёмкина, оставленному в мемуарной литературе позапрошлого века, хотелось бы обратить внимание на слова В.П. Мещерского, который отметил в своих воспоминаниях особую черту характера добродетельного Александра Михайловича. «Старик Потемкин, – писал Мещерский, – делал добро так, чтобы никто не мог узнать, и сердился, как только об его добре кто-нибудь заговаривал»^[56].

Эта особенность поступков старого Потёмкина, носивших христианский характер, по меньшей мере, объясняет слова того же Мещерского, говорившего, что «Александр Михайлович терпеть не мог монахов и, вообще, возню с духовенством», тогда как «Татьяна Борисовна, наоборот, ничто так не любила, как возню с монахами и с духовенством»^[57].

Думается, в этих словах мемуариста было бы неправильно видеть неблагосклонность или недоброжелательность, а тем более, враждебность Александра Михайловича к монашествующим братиям и священникам вообще. Если бы это оказалось так, было бы довольно странно и даже печально сознавать, что А.М. Потёмкин, с одной стороны, доброхотно помогал всякому нуждающемуся и лишь перед духовенством да перед иноками удерживал свой дар милосердия и благосклонности. Во всяком случае, нравственный диссонанс подобных утверждений об Александре Михайловиче способен вызвать некоторое недоумение, а пожалуй, и горестный осадок, если бы не то обстоятельство, что именно А.М. Потёмкин, несмотря на передаваемые в мемуарах его «ворчливые» «стариковские» отзывы о монашествующих («Татьяна развела монахов» и тому подобное^[58]), был расположен к инокам и, по мере сил, заботился об устроении их места жительства и молитвы. Вспомним еще раз слова того же Мещерского: «Старик Потемкин делал добро так, чтобы никто не мог узнать, и сердился, как только об его добре кто-нибудь заговаривал». Необходимо заметить, что, оказывая расположение и щедрую помощь тем, кто был в монашеском чине и духовном сане, Александр Михайлович Потёмкин проявлял подобные заботы без какого бы то ни было суесловия и при известной скупости выражения благородных чувств. Его «ворчание», «сердитость» в подобных случаях благотворения – лишь покров христианской добродетели, которая творит добро тайно, не на показ. На это указывают «молчаливые» архивные документы, пролежавшие под спудом общественного безразличия более 150 лет и заговорившие в последние десятилетия, опровергают или, лучше сказать, определяют верное отношение к словам В.П. Мещерского, позволяя восстановить истину. Голос же пожелтевших страниц сохранившейся переписки А.М. Потёмкина, а также свидетельства архивных официальных бумаг, говорящих о его помощи священникам и инокам, подкреплены мнением уважаемых людей Русской Православной Церкви и доносят до нас подлинное отношение Потёмкина к представителям духовного сословия России. Ведь Александр Михайлович Потемкин показывал именно делами своё отношение к пастырям и архипастырям Церкви, а отнюдь не нарочитыми, по-стариковски притворными словами сердитости относительно духовенства и монашества, которые предназначались, скорее, окружающим его людям. Сдержанный по-христиански в чувствах и – как человек высшего света – в эмоциях, без всякой показной щедрости А.М. Потёмкин сугубо благотворил монашествующим и лицам духовного звания. Только совершал он эти дела прикровенно, без досужих разговоров с кем бы то ни было, особенно из светских гостей своего дома, молодых, иной раз ветреных и, по-видимому, не очень осведомленных в делах духовных. Ведь осознанно творимая христианская милостыня стоит на духовном основании. Уделяя весьма большую часть своих доходов и сбережений на помощь нуждающимся, Александр Михайлович в течение длительного ряда лет предпринимал большие усилия по восстановлению и обустройству в Харьковской губернии древней Святогорской обители, стоявшей над Донцом в его имении и пребывавшей более полувека в нищете и запустении. Благотворил он нередко, если можно так выразиться, руками своей благоверной и многопопечительной о всяком добре супруги. Благотворя же духовенству и братии Святогорской обители, А.М. Потёмкин в каждом своём конфиденциальном письме с сыновней почтительностью и теплотой неизменно просил молитв о себе и о своей душе. Об этом говорят его письма, в продолжение многих лет адресовавшиеся настоятелю Святогорской Свято-Успенской пустыни, преподобному Герману (Клице) и, разумеется, не только ему. Все эти письма Александр Михайлович по христианскому обыкновению завершал такими словами:

– «Прощаясь с вами, душевно прошу вас не оставить меня своими молитвами. Мой усердный и нижайший поклон любезнейшим братьям вашей обители».

– «Простите, почтеннейший отец, верьте чувствам душевной преданности, от всего сердца поставляющего себя под покров молитв всей святой обители вашей».

– «С глубоким чувством благодарности за прошедшее, поручаю себя и будущим молитвам вашим, и святой обители».

– «Прошу вас усердно продолжать молитвы ваши, как и всей Святой Обители, дабы Господь даровал мне вседневную готовность быть исполнителем одной лишь Воли Его! Остаюсь с душевною моею преданностию» – и т.д.^[59].

Однако подобные искренние прошения, проникнутые тёплыми сердечными чувствами, Потёмкин позволял себе лишь в личной, сугубо конфиденциальной переписке с настоятелями дорогой ему Святогорской обители.

         Интересно свидетельство Татьяны Борисовны Потёмкиной о петербургской жизни Александра Михайловича. Вот какими черточками рисует она картину святогорскому настоятелю, отцу Герману (Клице), принявшему после праведной кончины прп. Арсения Святогорского, управление монастырём на Святых Горах. В этой картине, набросанной торопливой рукой доброй и заботливой Т.Б. Потёмкиной, невзначай вдруг приоткрывается внутренняя жизнь её супруга, хозяина особняка на Милионной улице, ведущего тихую, сосредоточенную жизнь христианина, вступившего в Рождественский пост. «… Святые Горы, – признается Т.Б. Потёмкина в письме от 15 ноября (ст. ст. – авт. О.Е.), предположительно, 1860 г., – меня гораздо более интересуют, нежели Петербург. Здесь суета, рассеянность, не умею здесь жить. Дивлюсь мужа моего, он здесь как в пустыне. Уединится и все читает, и все правило келейно исполняет, а я ничего. То тот, то другой меня требует, и я бегу то в одно место, то в другое»^[60].

         Как дороги и как драгоценны подобные свидетельства, краткие и почти случайные, но красноречивые, о лучших людях России XIX в. – христианах не по имени, а по самой сути проводимой ими смирной, незримой для других жизни в Боге!

____________

Говоря о личности благотворителя Святогорской пустыни, следует сказать и о том, что Александр Михайлович Потёмкин с своей добродетельной супругой обустраивал не только Святые Горы, деревни и сёла своих многочисленных имений. Так, ещё в начале 30-х гг. в XIX столетия он обратил внимание на красоты Крыма, который только-только начинал обживаться русской знатью. В марте 1832 г. у графа Г.Ф. Олизара Александр Михайлович приобрёл «дачу» Кардиатрикон–Артек тож. Это было замечательное имение в Таврической губернии. Располагалось оно на южном берегу полуострова с его экзотической природой, морем, воздухом и горами. Всё это необходимо было для укрепления здоровья Татьяны Борисовны Потёмкиной, которая, как с мужем, так и сама, посещала это крымское имение, по меньшей мере, четыре раза – в 1835, 1836, 1837, 1864 гг. Здесь Потёмкины возвели небольшой, но уютный, прекрасно меблированный дом; реконструировали прежние и выстроили новые вспомогательные служебные здания, беседки; обустроили в английском стиле сад с ручьями, фонтанами и многочисленными лужайками; стали развивать виноградарство: всего было посажено и выращено более 100 тысяч кустов винограда, в том числе и виноград «мадера»; наладили виноделие; кроме того, насадили множество редких растений, оливковую рощу; завели превосходный винный подвал, а также привели в порядок прочие жилые и парковые строения. Из своих имений в Харьковской губернии А.М. Потёмкин переселил в окрестности Артека крестьян для плодотворного возделывания земли и развития сельского хозяйства. Помимо прочего, Потёмкины выстроили в имении деревянную церковь во имя Воскресения Христова, чем было положено начало церковной жизни в Артеке^[61].

«Из единственного сохранившегося документа, – пишет Н.М. Макарухина, – хранящегося в Государственном архиве Республики Крым, мы узнаём очень важную информацию. Уже название этого документа «Исповедальные росписи» и подзаголовок «Домовая Воскресенская церковь имения Артек» многое обещают. И действительно в нём есть прямое указание на начало церковной жизни – «1838 год», сведения о возрасте исповедующихся, их месте жительства и роде занятий. Но, пожалуй, самое интересное это то, что прихожанами церкви в Артеке были крестьяне всех окрестных имений: «Гурзуфа Фундуклея, Кучук-Ламбата А.М. Бороздина, помещика фон Гартвиса, помещика Понятовского, полковника Кеппена имения Карабах, поручика Александра Крым-Гирея, имение Суук-Су, помещицы Анны Раевской имения Карасан, помещика князя Гагарина имения Кучук-Ламбат. Всего в «Росписях» «110 лиц мужского и 51 женского пола и их детей»^[62].

Крымское имение Потёмкиных, строившееся и украшавшееся в продолжение последующих лет после приобретения, посещали император Николай I со свитой и цесаревич Александр Николаевич, будущий император Александр II, а также члены их августейших семей.

____________

Исследую материалы, свидетельствующие о жизни Александра Михайловича Потёмкина, невозможно обойти стороной его, может быть, главное дело жизни: восстановление Святогорской обители в Харьковской губернии. Поэтому будет важно, на наш взгляд, сказать и о том, с какими хлопотами и трудностями было связано для Александра Михайловича и Татьяны Борисовны Потёмкиных восстановление древней Святогорской святыни. Чтобы это сделать, потребуется обратиться к предыстории восстановления пустыни во Святых Горах.

Так, в 1841 г., после смерти матери Александра Михайловича, Татьяны Васильевны Потёмкиной-Юсуповой, её движимое и недвижимое имущество было разделено между её детьми: Александром Михайловичем Потёмкиным^[63], Екатериной Михайловной Потёмкиной (в замужестве Рибопьер) и Борисом Николаевичем Юсуповым. По взаимному соглашению сестре Екатерине братья Алексей Михайлович и Борис Николаевич выделили 850 тысяч рублей, а все недвижимое имущество поровну разделили между собой. Результат этого раздела был оформлен в Санкт-Петербургской Гражданской Палате 2 марта 1842 г.

Князю Борису Николаевичу Юсупову в результате раздела достались следующие имения: а) в Смоленской губернии – 6798 душ мужского пола; б) в Московской губернии – 819 душ; в) в Ярославской губернии – 71 душа; г) в Санкт-Петербургской губернии – 1127 душ; д) в Полтавской губернии – 176 душ мужского пола.

Александр Михайлович Потёмкин получил в наследство «Харьковской губернии Изюмского уезда местечко Святогорского селения Студенок, слободы: Новоселов-Русская, Новоселовка-Малороссийская, Яровая, Банная, Богородичная, Голая Долина, хутора Средний и Пришиб; в коих состоит, по последней ревизии, мужского полу 3136 душ»^[64], а также в Витебской губернии Суражского уезда местечко Усвяты с деревнями, в которых насчитывалось 4188 душ мужского пола.

В совместном, неразделенном владении братьев остались имения в Астраханской губернии – деревни «с синеморскими рыбными ловлями», в которых проживали 260 крестьян мужского пола, состоявшие в общем владении с графьями Кушелевым-Безбородько и Кушелевым (Потёмкину и Юсупову принадлежала 1/3 часть крестьян, земель и рыбных промыслов)^[65].

Надо заметить, что многие авторские труды по истории Святогорского монастыря, к сожалению, содержат ошибочное мнение, будто бы Александр Михайлович получил в наследство от матери имение в Курской губернии, которое уже потом обменял на Святогорье. Это не так.

В разделительной записи 1842 г. нет никаких сведений об оставшемся после княгини Юсуповой курского наследства. Тогда как обстоятельства получения А.М. Потёмкиным святогорского имения сообщила А.Н. Муравьёву сама Т.Б. Потёмкина, которая являлась вместе с Александром Михайловичем главной помощницей восстановления Святогорской обители.

«Муж мой, – рассказывал со слов Татьяны Борисовны А.Н. Муравьёв, – решился лучше уступить что-нибудь в других имениях, лишь бы это вполне нам досталось, и уступил более тысячи душ, чтобы только получить Святые Горы, потому что его сердце лежало к святому месту»^[66].

Действительно, пятый пункт разделительной записи 1842 г. содержит отказ Александра Михайловича Потёмкина от владения родовым имением, но не в Курской, как писали некоторые исследователи, а в Ярославской губернии. Уступленное за Святые Горы ярославское имение состояло из 1488 душ мужского пола^[67].

Это Ярославское имение, очевидно, и было той самой уступкой своему брату, о которой и говорила Татьяна Борисовна Потёмкина. Получив в собственность Святые Горы, Потёмкины решили сделать то, что, к большому сожалению, не сделала мать Александра Михайловича, Татьяна Васильевна Юсупова, а именно: возобновить древнюю Святогорскую обитель.

Однако боголюбивая Татьяна Борисовна поначалу желала устроить на Святых Горах не мужской, а женский монастырь и, более того, склонялась к тому, чтобы в Святогорской обители воспитывались девочки-сироты духовного звания^[68]. С этим соглашался и Александр Михайлович, но они медлили, затрудняясь в том, как начать и повести это дело. Однако Господь распорядился по-иному. Уже в ноябре 1842 г. Потёмкины изменили своё намерение относительного женского монастыря в Святых Горах^[69].

«В это самое время, – говорится в Житии преподобного Арсения (Митрофанова), – явился к ним в дом в С-Петербурге с рекомендательным письмом игуменьи Марии и сборной книгой иеромонах Арсений. В грубой мухояровой своей рясе и простых сапогах, облепленных снегом, от которых остались заметные следы на паркете Потемкинского роскошного дома, он с первого взгляда очень понравился Татьяне Борисовне. Она представила его своему мужу, и вместе стали они его расспрашивать про Глинскую пустынь, ее устав и благую жизнь ее великого старца – игумена Филарета. Затем рассказали они ему про Святогорье и прекрасную тамошнюю местность, столь удобную для монастыря, который некогда там существовал и который возобновить там очень они желают, да не знают, как лучше это сделать, – при этом Татьяна Борисовна высказала желание устроить там монастырь женский.

Отец Арсений, с любопытством слушавший рассказы Потемкиных, при этом не утерпел и простодушно сказал Татьяне Борисовне: «Нет, матушка, монастырю женскому не годится быть там, во-первых, потому, что место там лесное и пустынное, для слабого женского пола боязно будет там жить, а во-вторых, сами подумайте, прилично ли будет женским костям лежать поверх мужских монашеских костей?»

Потемкины засмеялись этой остроте отца Арсения, и Александр Михайлович сказал, что он вполне с ним согласен, что лучше и приличнее быть в Святогорье опять мужскому монастырю. «А Вы пойдете туда в настоятели?» – живо спросила тогда отца Арсения Татьяна Борисовна. – «Охотно пойду, – ответил он ей откровенно, – и хорошую братию вам с собой приведу, устроим вам общежительный монастырь по уставу Глинской пустыни и нашего незабвенного старца игумена Филарета».

Потемкины очень обрадовались этому его предложению, оставили его квартировать в своем доме на все время жительства его в С.-Петербурге, сами довольно подписали ему в сборную книгу, и по их рекомендации был он с нею во многих домах столичной знати и собрал много пожертвований на свою обитель. <…> Отец Арсений, <…> узнав, что Татьяна Борисовна имеет намерение будущим летом посетить Святогорье, советовал ей по пути заехать в разные мужские монастыри, присмотреться к их чину и уставу, и где понравится ей, там выхлопотать себе настоятеля и братию. «Я их уже нашла в лице Вашем», – ответила ему на это Татьяна Борисовна и сказала, что заедет в Глинскую пустынь, чтобы самой убедиться в ее духовном превосходстве.

Летом 1842 года, по пути в Святогорье, Татьяна Борисовна посетила Глинскую пустынь, говела там и прожила несколько дней. Принятая с почетом игуменом Евстратием, она тщательно вникла во все чиноположения этой обители, которая произвела на нее самое благоприятное впечатление. Прощаясь с игуменом Евстратием и его братией, Татьяна Борисовна сказала им: «Я была бы счастлива, если бы все, что здесь вижу, было в Святых Горах!»

Под живым впечатлением благоустроенной Глинской пустыни Татьяна Борисовна прибыла утешенной в Святогорье и рассказала своему супругу, Александру Михайловичу, все ею там виденное. Они решили и свою обитель непременно устроить по примеру Глинской пустыни и по уставу игумена Филарета»^[70].

Святитель Иннокентий (Борисов)^[71], управлявший Харьковской епархией, замечал в одном из своих писем: «Видно, мой жребий быть восстановителем монастыря. Только приезжаю в Харьков и на другой день получаю из Питера письмо от одной знакомой мне особы [Потёмкиной. – сост.], с просьбой восстановить Харьковский Святогорский монастырь, коего место находится в поместье сей особы. Стало быть, мы, вместо двух, по-прежнему будем иметь четыре монастыря. Это, право, лучше, нежели иметь четырнадцать театров»^[72].

16 июня 1843 г. Александр Михайлович Потёмкин подал в Святейший Синод, а также Императору Николаю Павловичу прошение о восстановлении Святогорской обители, предлагая для неё передать 70 десятин своей земли^[73], прилегающей к монастырю, а также проценты с капитала в 10 000 рублей серебром, пожертвованного им открывающейся обители. В прошении к Святейшему Синоду он выразился так: «Память о сей обители и уважение к святой древности привлекают доселе, особенно в некоторыя времена, немалое число народа на богомолье. Почему вся окрестность с сожалением взирает на остатки древней обители и пламенно желает ея возстановления. Имея в виду такое обстоятельство, епархиальное начальство харьковское, за несколько лет тому назад, уже начинало дело о сем, которое, сколько мне известно, удостоилось было и одобрения Святейшего Синода, но, по встретившимся со стороны экономической затруднениям, было оставлено»^[74].

Со своей стороны, Харьковский епископ Иннокентий доносил Святейшему Синоду, что «Украйна вообще, а особенно южная сторона оной весьма скудна монастырскими обителями, что Святогорское урочище, по красоте своей и уединенному местоположению, есть весьма редкое, а потому жители здешняго края, уважая место сие, как святое, притекают сюда, особенно в летнее время, для богомолья, в великом множестве и всегда с великим сожалением взирают на запустение онаго; тем более, что усердие их к сей древности не могло раскрыться во всей силе по состоянию ея в помещичьем владении»^[75].

После подачи прошения в Синод процесс юридического оформления восстановления Святогорского монастыря значительно ускорился, о чём свидетельствует декабрьское письмо святителя Иннокентия от 1842 г.: «В средине прошедшего лета была у нас Татьяна Борисовна, и вместе с нею посещали мы Святые Горы; место необыкновенное. Дело, пред тем начавшееся, о монастыре быстро продвинулось. Теперь уж с месяц оно в Святом Синоде, и мы думаем видеть конец его до начала нового года. Условия наши, заключенные с восстановителями, очень умеренны, даже скудны, но мы более надеемся от них души и сердца, нежели от подписей на бумаге, потому и не условились ни о чем»^[76].

Говоря об «умеренных условиях» со стороны владельцев святогорского имения, Преосвященный Иннокентий имел в виду малые размеры земельного участка (70 десятин), отведенного для монастыря А.М. Потемкиным. Впоследствии, однако, Александр Михайлович передал обители дополнительно еще 230 десятин земли, главным образом, лесных угодий, о чем писал журнал «Москвитянин»: «... вместо 70 десятин леса, как было обещано вначале, теперь отводится для монастыря 300 десятин: ибо справка показала, что дабы не нарушить только одной величественной панорамы Святых Гор, то надобно оставить леса навсегда неприкосновенным для самого монастыря около 170 десятин»^[77].

Юридическое оформление передачи дополнительной земли осуществилось только в 1845 г. с Высочайшим утверждением 8 ноября^[78].

Доклад Святейшего Синода о возобновлении Святогорского монастыря был Высочайше утвержден государем императором Николаем Павловичем 15 января 1844 г. Этот документ, кроме указанной даты, имел еще порядковый № 10 и собственноручную резолюцию императора «Согласен». Приведем полностью содержание сохранившейся его постановляющей части:

«1) Упомянутую обитель возстановить под наименованием Успенской Святогорской общежительной пустыни.

2) Установить в ней порядок, наиболее приближающийся к духу древняго пустынножительства, и потому правилами для оной назначить Устав, и чиноположение, и все прочее, существующее в Софрониевской и в Глинской пустынях Курской епархии, с предоставлением Собору монашествующих при открытии Настоятельской вакансии избирать себе настоятеля из монашествующих в сей пустыни.

3) Штат монашествующих в сей пустыни ограничить 24 лицами, из коих быть: 1 игумену, 1 казначею, 1 эконому, 8 иеромонахам, 7 иеродиаконам и 6 монахам с послушниками в соответственном числе.

4) Существующия на Святых Горах церкви: каменную и пещерную, с находящимися там же строениями, обратить в монастырския, возложив окончательное устройство и распространение их на попечение Епархиального начальства, с помощию благотворителей.

5) Способами содержания для сей обители назначить: а) 70 десятин лесной, сенокосной и огородной земли, прилегающей к урочищу и жертвуемой полковником Потемкиным; б) проценты с капитала 10 тыс. рублей серебром, жертвуемого для будущей обители Г. Потемкиным; в) собственные средства, какие откроют для обители по возстановлении оной, от сборов свечного и кружечного и от усердия богомольцев, которым исключительно некоторые монастыри поддерживаются.

6) В новоучрежденную обитель, согласно с просьбою жертвователя, не посылать подначальных и других лиц за пороки, для исправления.

7) Для крестьян г. Потемкина, принадлежавших приходом к Святогорской церкви, дозволить ему, согласно с его предположением, построить другую церковь, а до того времени причислить их к другим ближайшим приходским церквам, к коим на то же время перевести с ними и нынешний их церковный причт…»^[79].

Как мы знаем, настоятелем возрождённой Святогорской обители, Волей Божией, стал тогда известный своей благочестивой жизни казначей Глинской пустыни иеромонах Арсений (Митрофанов), будущий возобновитель Святогорской пустыни преподобный Арсений Святогорский.

Сохранилось письмо святителя Иннокентия, направленное 5 февраля 1845 г. в Святейший синод, в котором святитель указывает, что еще в 1844 г. А.М. Потёмкин пожертвовал на обустройство Святогорской пустыни довольно крупную сумму денег в 6 тысяч рублей серебром, на счет которой настоятелем обители, преподобным Арсением, были «исправлены ветхие братские, оставшиеся от прежнего монастыря келии, а именно: сделаны в оных новые шалевочные крыши, полы, двери, печи и во многих подведены деревянные и каменные стены, сверх сего из одного здания обделана братская трапеза и кухня, а из другого, разваленного – просвирня и хлебня, вновь вблизи монастыря выстроена деревянная гостиница и конный двор»^[80].

Спустя много лет, в самом конце 1858 г., по просьбе Т.Б. Потёмкиной, Александр Михайлович, «желая выполнить усердие жены своей» к ранее пожертвованным Святогорской пустыни трёмстам десятинам земли дарит обители еще 50 десятин земли, умножая, таким образом, земельные владения обители на Северском Донце до 350 десятин, что еще больше расширяло перспективы развития Святогорской пустыни^[81].

Кроме того, на средства А.М. Потёмкина в близлежащих от Святых Гор населенных пунктах были построены необходимые предприятия, способствовавшие дальнейшему экономическому развитию края и дававшие для обители нужные средства и материалы: лесопильный завод, винокуренный завод и завод, предположительно, кирпичный. Также близ деревни Студенок, принадлежавшей Потемкину с 1851 года, стали засеваться табачные поля, урожай от которых давал известную прибыль. Более того, при Александре Михайловиче и Татьяне Борисовне Потёмкиных на озере Банном, расположенном на противоположном обители берегу Донца, были заложены основы Святогорского курорта^[82].

Помимо обустройства лечебного курорта в селе Банное, А.М. Потёмкин со своей благочестивой супругой оказал неоценимую помощь в укреплении и развитии такого же лечебного курорта в городе Славянске, где еще в 1832 г. местный городовой врач Алексей Кузьмич Яковлев начал практиковать лечение больных минеральными водами Репного озера. После того как в результате анализа воды, сделанного в 1835 г., было подтверждено её лечебное свойство, по распоряжению графа Никитина, начальника бывших военных поселений края, на южном берегу озера сооружаются здания для теплых ванн и тут же, по близости, возводится около десятка небольших домиков, в которых проживают военные нижних чинов, проходящие курс лечения^[83].

Однако со временем пользование больных минеральными водами за неимением средств пришло в упадок и стало практиковаться в довольно скромной мере.

Лишь во второй половине 50-х гг. XIX столетия, в том числе благодаря помощи А.М. Потёмкина, водолечебное заведение Славянска возобновляет свою деятельность на более крепком и широком основании.

Так, в конце 1857 г. Комитет славянских минеральных вод, согласно предварительной договоренности, отвел А.М. Потёмкину два участка земли, которые располагались рядом с Репным озером. На этой земле Александром Михайловичем и его супругой был возведен большой барский дом и устроено два просторных флигеля, рассчитанных для лечения 24-х пациентов. По устроению все эти сооружения были переданы семьей Потёмкиных славянскому Отделению харьковского благотворительного общества для лечения неимущих больных. Сама же Татьяна Борисовна, используя как свои, так и деньги мужа, постоянно снабжала образованное лечебное заведение, выполняющее функции лечебного приюта, всеми необходимыми вещами и требующимися средствами. Стараниями Татьяны Борисовны Потёмкиной для духовного окормления пациентов лечебницы в барском доме была устроена церковь во имя святого великомученика Пантелеимона Целителя. В доход же города Славянска А.М. Потёмкин ежегодно стал выплачивать земельный налог в 4%, неукоснительно исполняя это взятое на себя благотворительное обязательство^[84].

Благие труды А.М. Потёмкина не осталось незамеченными со стороны губернской власти. Так, губернатор Харьковской губернии П.П. Дурново 5 мая 1869 г. направил отношение министру внутренних дел Российской Империи А.Е. Тимашеву^[85]. В этом отношении сообщалось, что городское сообщество города Славянска в благодарность о многолетней созидательной деятельности действительного тайного советника вынесло постановление о присвоении А.М. Потёмкину «звания почетного гражданина города Славянска». Решение это было вынесено собранием в славянской городской Думе 8 апреля 1869 г.^[86] 

Таким образом, А.М. Потёмкин стал первым почётным гражданином города Славянска, что само по себе является общественным признанием его двадцатипятилетних жертвенных трудов по возрождению и устроению древней Святогорской обители, благоустройству водолечебных учреждений в селе Банное и городе Славянск, а также благодарностью за его щедрую созидательную деятельность и заботу о недужных и нуждающихся местных жителях.

Кроме того, помощь возрождающейся обители на Святых Горах была по достоинству оценена императорской семьей, включая государя Александра II, принявшей приглашение Т.Б. Потёмкиной посетить Святогорскую пустынь в августе 1861 г.

Необходимо заметить, что сам Александр Михайлович уклонился от поездки на берега Северского Донца для встречи в своем имении августейших особ, но целиком предоставил эту честь своей супруге. Пребывание императорской семьи в Святогорской пустыни довольно подробно описано в мемуарной литературе, поэтому событие это не нуждается в повторении и дополнительных комментариях. Однако чем было вызвано нежелание Потёмкина ехать в Святые Горы? Причина заключалась в преклонном возрасте и слабом здоровье: не имея, вероятно, уже сил совершить дорогу более чем в 2000 верст – туда и обратно – ради нескольких дней пребывания с государыней и ее семьей, Александр Михайлович летом 1861 г. остался в Гостилицах – своем любимом имении под Петербургом.

Вот как излагает весть о предстоящей поездке царской семьи на юг империи князь В.П. Мещерский: «В мае начали ходить толки про большое путешествие Государя и Государыни по России. В конце мая узнал от Татьяны Борисовны Потемкиной, что толки про Царское путешествие основательны и что, действительно, в августе, после обычного лагерного сезона, Государь с Императрицей предпринимают поездку на юг, с целью прожить осень в Крыму, на южном берегу, в только что приобретенном ими у графа Потоцкого имении, Ливадии. При этом Татьяна Борисовна сказала, что она просила Императрицу по дороге заехать к ней в Святые Горы в Харьковской губернии и что Императрица обещала ей этот визит.

– Venez aussi, – сказала мне добрая старушка, – вы мне поможете в моих хлопотах.

При этом, как я узнал после, сам владетель Святых Гор, почтенный Александр Михайлович Потемкин, проявил свою обычную оригинальность. Татьяна Борисовна сообщила мужу о том, что она пригласила в Святые Горы Императрицу, и сказала ему: Я надеюсь, что ты поедешь со мною принимать Государыню.

– Я? – почти рассердившись отозвался старик Потемкин, – я не выеду ни на шаг из Гостилиц, а ты принимай, кого хочешь.

Так он и не поехал, приказав в то же время, чтобы Татьяне Борисовне был открыт безграничный кредит для приема Царственных Гостей»^[87].

Таким образом, А.М. Потёмкин остался в своем имении Гостилицы, где у него был роскошный каменный особняк в романо-готическом стиле, превосходная библиотека, ухоженный английский сад, разнообразные цветники, фонтаны, каменная церковь во имя Святой Живоначальной Троицы середины XVIII века, березовая аллея, выводящая на прекрасный луг, роща, пруды с лебедями, горбатые мостики через светлые ручьи, в которых плавали форели, таились старинные гроты, располагалась деревня на противоположном берегу реки Гостилка, населенная тремя сотнями крестьян – все это было привычно и покойно для отдыха старого А.М. Потёмкина^[88]. Ему шел 75 год. Болезни и преклонный возраст не позволяли Александру Михайловичу предпринимать дальние поездки. По-видимому, этой причиной можно объяснить его отказ или, лучше сказать, невозможность, отправиться в столь сложное и длительное путешествие на юг России для встречи царской семьи, а не той шутливой стариковской отговоркой, которую с известной долей иронии приводит князь В.П. Мещерский в своих воспоминаниях: «И не ездил он в Святые Горы только потому, что там Татьяна развела монахов, как он говорил»^[89].

Сохранилось письмо, написанное владельцем Святых Гор от 3 сентября 1861 г. отцу Герману, в котором Александр Михайлович упоминал пребывание царской семьи в его святогорском имении:

«Почтеннейший отец Герман!

С большим удовольствием получил я ваше письмо, ваши обязательныя пожелания, которыя мне столь по сердцу. Никогда не приходится мне провести свой праздник в одиночестве: или я с вами; или в отсутствии меня сопровождают ваша любовь, ваши молитвы.

Каков же был ваш прием в посещении Царской фамилии? Я до сих пор не нарадуюсь вашим успехам. Сперва я очень жалел о Татьяне Борисовне – при лишении почти всех средств. У ней не было ни прислуги, людей, несколько привыкших к такому дому. Вышло из этого – чудо! Все тут соединилось в помощь: и Природа, оживленная сверх обыкновенного, и люди, как бы вдохновенные свыше. И потому не перестаю радоваться и благодарить за столь видимое благословение всей вашей окрестности»^[90].

В ответ на приглашение преподобного Германа посетить Святые Горы Александр Михайлович в том же письме признавался:

«По примеру прошедшаго года, который я провел в постели почти все время пребывания в Святых Горах, я здесь также пролежал около двух недель, и только что мог возвратиться на дачу. Впрочем, болезнь моя, как говорят, спасительная. Это было геморроидальный – первый – и сильный припадок.

Прощаясь с вами, душевно прошу вас не оставить меня своими молитвами.

Мой усердный и нижайший поклон любезнейшим братьям вашей обители. А. Потемкин. Гостилицы»^[91].

В сохранившемся письме, адресованном отцу Герману, как бы вторя мужу, Татьяна Борисовна, выкраивая время для ответа, признавалась: «Писать некогда. Всю неделю скорбим. Саша мой очень болен был. Слава Богу, все прошло. Эту неделю говею. Спешу в церковь. Простите и благословите!»^[92].

В другом письме Татьяны Борисовны читаем те же слова, полные волнения и тревоги о состоянии здоровья благоверного супруга: «Почтеннейший Отец Герман. Вы не поверите, в какой я грусти! Александра Михайловича посылают в чужие края! Он очень ослабел, и болезнь его может остановиться принятием купальных вод. Я не могу его оставить и поеду с ним. Это моя обязанность. Не могу вам изъяснить мою грусть!»^[93].

Увы, сам Александр Михайлович, спустя годы, будучи в преклонных летах и имея немощи, тяготящие бодрость духа, объяснял звавшему его в Святогорскую обитель отцу Герману не просто свою затруднительность, а скорее, невозможность проживать в Святых Горах из-за расстроенного здоровья.

Так, вспоминая прошлые посещения Святогорского имения, он перечислял святогорскому настоятелю причины, побуждавшие его не предпринимать далёкие путешествия, одновременно указывая и на положительную сторону своего отсутствия в Святых Горах: «Вот Татьяна Борисовна заменила меня у вас. Вам поэтому незачем было жалеть о мне – во-первых, потому, что она не приехала бы, не будь она уверена в моем выздоровлении, а потом – лично до меня, к чему бы я мог пригодиться с своими немощами? При слабости ног не в силах бегать по вашим горам, а продолжительность ваших служб – побуждала бы Татьяну Борисовну заставлять меня садиться, чего я терпеть не могу! Впрочем, очень хотелось бы быть у вас! Но Святыя Горы так далеки, а мои лета порождают такую леность, что страшно и подумать о передвижении. Мои поездки в Гостилицы только что по силам мне: далее – кажется невозможным моему воображению»^[94].

____________

Как человек дела, Александр Михайлович, бесспорно, отдавал много времени исполнению служебных обязанностей в государственных учреждениях. Тщательно управляя имениями, приносившими существенные доходы, Потёмкин, что отмечают исследователи, старался улучшить быт своих крестьян. Также он уделял внимание тем предприятиям, которые были открыты им в прежнее время. Так, например, еще в мае 1846 г. с разрешения министра финансов Российской Империи Ф.П. Вронченко в деревне А.М. Потёмкина Малое Косино (деревня имела и другое название – Большое и Малое Забородье) Ораниенбаумского уезда – а с 1848 г. уезда Петергофского – купцом А.А. Акимовым была открыта бумажная фабрика. Фабрика эта принадлежала Александру Михайловичу и находилась у Акимова в арендном содержании. На бумажной фабрике Потемкина производились разные сорта бумаги, пользовавшейся спросом, в том числе и в северной столице^[95].

Вполне вероятно, что, оставаясь в Гостилицах, пока Татьяна Борисовна принимала на Святых Горах августейших особ, А.М. Потёмкин стал заниматься подготовкой договора с крестьянами, которых, согласно царскому Манифесту 1861 г., следовало освободить от крепостной зависимости, что и было сделано в этом же году с последующей корректировкой в ранее выработанных договорных документах.

«… в Святогорском имении Потемкиных, – пишет исследователь истории потёмкинской усадьбы Е.А. Шкрибитько, – была проведена реформа по освобождению крестьян. Последние наделялись участками земли в личное пользование с выплатой оброка и отработочных дней в имении помещика. Условия освобождения оговаривались в договоре, который именовался Уставной грамотой. Согласно «Уставной грамоте тайного советника и кавалера А.М. Потемкина», в селе Банном (нынешний Святогорск) и приписанной к нему деревне Татьяновка в 1862 г. числился 321 человек мужского пола [21]. На каждого из них было отписано по 2 десятины 1,2 саженей^[96] на душу. За это причиталось выплатить оброк в сумме 6 руб. 49 коп. серебром в год, а со всех крестьян – 2037 руб. 86 коп. Кроме того, со всех душевых голов полагалось отработать в пользу А.М. Потемкина 9107 рабочих дней мужчинам и 6526 дней – женщинам [22]. В грамоте также оговаривались условия для рыбной ловли в озерах при Донце и охоты в лесных угодьях А.М. Потемкина. Допуск на эти промыслы оформлялся в имении с разрешения владельца. Такие же уставные грамоты (договоры) были подписаны с крестьянами всех сел и деревень, входивших в имение А.М. Потемкина. От имени владельца имения договоры подписал по доверенности управляющий Григорий Васильевич Гнилицкий. Однако в декабре 1863 г. А.М. Потемкин направил прошение, в котором писал, что в выданных договорах, заключенных с крестьянами сел Новоселовка, Богородичное, деревни Голая Долина, хуторов Среднего и Александровского и сельца Макатихи… некоторые статьи ограничивают право собственности и просит таковые статьи считать отмененными. Возможно, А.М. Потемкин возражал против некоторых положений договора, которыми предусматривалось совместное владение с крестьянами некоторыми участками земельных владений. Так, уставной грамотой пос. Богородичное предусматривалось общее пользование с крестьянами урочища Миневский Яр [23]. Особо следует отметить выделенную луговую землю в с. Банном, где ежегодно проводилась Успенская ярмарка. Эта земля на левом берегу Донца, напротив Святогорского монастыря, оставалась в собственности А.М. Потемкина и сдавалась на время ярмарки торговцам в аренду за установленную плату. Всего под ярмарку было отведено 30 десятин земли [24]»^[97].

Надо сказать, что, согласно положениям Манифеста, помещики сохраняли право собственности на все свои земли, однако обязывались правительством предоставить в пользование крестьянам «усадебную оседлость», так называемый придомовый участок, а также полевой надел. Земли полевого надела должны были предоставляться не лично крестьянам, а в совместное пользование сельским обществам, которые на свое усмотрение могли распределять их между крестьянскими хозяйствами. За пользование надельной землей крестьяне должны были отбывать барщину или платить оброк. По закону, крестьяне не имели права отказа от установленного порядка в течение 49 лет.

Известно, что в результате неудовлетворенности крестьян земельной реформой в Российской Империи после отмены крепостного права в течение первых пяти лет произошло более 3500 крестьянских волнений, которые часто усмирялись твердой рукой, а в некоторых случаях даже с применением военной силы. Насколько известно, ничего подобного в харьковских имениях А.М. Потёмкина не было. Из этого можно сделать вывод, что воплощение земельной реформы в южнорусских имениях Александра Михайловича прошло более-менее мягко, очевидно, с учетом интересов крестьян^[98]. И хотя В.И. Немирович-Данченко, посетив юг России, придерживался иного мнения, мы позволим себе не относиться к его словам с большим вниманием хотя бы потому, что молодой писатель побывал в Святых Горах три года спустя после смерти А.М. Потёмкина и четырнадцать лет после отмены крепостного права – то есть в мае 1875 г., тогда как его книга «Святые Горы (очерки и впечатления)» вышла в свет ещё позже – в 1880 г., поэтому автор известного очерка о Святых Горах не может являться ни очевидцем, ни свидетелем проведения крестьянской реформы 1861 г. в имениях А.М. Потёмкина^[99].

Поздней осенью 1868 г. семью Потёмкиных постигло несчастье. 22 ноября Татьяну Борисовну пригласили в Николаевский дворец для участия в помолвке, которая должна была совершиться между герцогиней Евгенией Максимилиановной Лейхтенбергской, являвшейся племянницей великого князя Николая Николаевича, и принцем Александром Петровичем Ольденбургским. Помолвку положено было провести в дворцовой церкви, освящённой во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте». Так как храм размещался в верхнем этаже дворца, гости пользовались недавно установленным гидравлическим лифтом, представлявшим собой подъемник с креслом. По тем временам подобные лифты являлись в Петербурге большой редкостью и вполне заслуженно пользовались вниманием знати. Очевидно, что технические новинки не были безопасны, поэтому могли служить причиной различных несчастных случаев, один из которых и произошёл в Николаевском дворце. Во время подъёма вверх лифт, в котором находилась Татьяна Борисовна Потёмкина, оборвался и упал с большой высоты. Кабина его разбилась, пробив мраморный пол, а находившаяся в лифте Потёмкина получила серьезные травмы. Её с трудом извлекли из-под обломков и на два месяца оставили во дворце, так как перевезти её в дом на Миллионной улице посчитали невозможным. Несмотря на то, что Татьяна Борисовна осталась живой, здоровье её пошатнулось и с начала 1869 г. стало заметно ухудшаться. Врачи рекомендовали продолжить лечение за границей, на водах, куда Татьяна Борисовна и отправилась. 29 июля в сопровождении своей сестры, Софьи Борисовны, Татьяна Борисовна прибыла в Берлин. Однако уже через два дня, в ночь на 1 июля 1869 г., она «тихо, безболезненно и неслышно скончалась или, вернее, уснула»^[100].

А.М. Потёмкин, пораженный нежданным горем, с скорбным сердцем внимательно слушал бесконечные рассказы о последних днях своей «дражайшей» – как называл он её в письмах к отцу Герману – «Татьяны Борисовны»^[101], с которой по-христиански совершил долгий жизненный путь длиною без малого в 55 лет.

«Настоящая причина смерти г-жи Потемкиной неизвестна, – сообщала госпожа Герц, бывшая при Татьяне Борисовне в Берлине, – <…> так как наша любимая и дорогая покойница довольно спокойно перенесла трудное путешествие. В воскресенье, 29-го июня, они приехали в Берлин и к обеду г-жа Потемкина оделась во все белое; она обедала, как всегда, а вечером у нее был какой-то барон Сендэн, с которым она разговаривала почти два часа. Ночью горничная заметила, что г-жа Потемкина спит неспокойно. Она сейчас же пошла сказать об этом г-же Полторацкой, которая поспешила прийти к ней. Мирона (их лакея) сейчас же послали за доктором; и когда ей хотели поставить горчичник, который приготовили, доктор пришел и сказал, что все кончено. Мирон мне рассказывал все эти подробности и прибавил: «Она походила на спящего ангела!»^[102].

Тело Т.Б. Потёмкиной было доставлено в Петербург в воскресенье, 6 июля, и поставлено в дубовом гробе, убранном красивыми цветами и венками из васильков, в домовой церкви на Большой Миллионной улице. В понедельник, 7 июля, была совершена панихида по почившей.

«Как грустно теперь в доме, где прежде нам было весело! – восклицала племянница Татьяны Борисовны Е.Ю. Хвощинская. – Прислуга вся в трауре; лестница, крытая черным, всюду черные ковры, зеркала завешены. Когда всходила на лестницу, мне встретилась Софья Борисовна; она, вся в слезах, поцеловала меня. А в церкви – гроб дорогой, кроткой и милостивой Татьяны Борисовны, которую всегда будут благословлять и оплакивать сердца, умевшие понимать и ценить ей доброту! <…> Великая княгиня Александра Петровна Романова^[103], впоследствии преподобная Анастасия Киево-Покровская, присутствовала на панихиде и заупокойной обедне. В первом часу служил обедню митрополит петербургский Исидор»^[104].

Нет сомнения, что в эти тяжелые дни Александр Михайлович, стоя в своем домовом храме, в котором он на протяжении бесчисленного ряда лет молился со своей благочестивой супругой среди множества ближних, призреваемых ими, и теперь слезно воссылал к Богу свои горячие молитвы об усопшей. Домовой храм Сретения Господня на Миллионной улице, служивший многие годы местом молитвы для людей разного сословия и состояния, бывший местом благочестия и утешения, местом миссионерской проповеди четы Потёмкиных, прощался с добродетельной хозяйкой удивительного особняка. Во вторник, 8 июля, в 6 часов вечера, Александр Михайлович отправился сопровождать покойную в последний путь. Решено было похоронить Татьяну Борисовну в Троице-Сергиевой пустыни под Санкт-Петербургом, которую она множество раз посещала, которой немало благотворила, в которой была погребена ее мать, Анна Александровна Голицына, и в которой она имела духовное общение с выдающимся духовным писателем XIX в. архимандритом Игнатием (Брянчаниновым), в будущем святителем Русской Православной Церкви, ставши его духовной дочерью. Множество людей, хорошо знавших доброту почившей, пришло проститься с Т.Б. Потёмкиной. Народ, по воспоминаниям Е.Б. Хвощинской, двигался за похоронной процессией и провожал преставившуюся «как святую»^[105]. Её дубовый гроб, несмотря на необыкновенную тяжесть, несли на руках от большой Милионной до Казанского собора, затем повезли. Остановки были сделаны в трех церквях, располагавшихся на пути в пустынь. В них служились панихиды. Александр Михайлович во время всей скорбной дороги воочию видел глубокое почтение людей, пришедших помолиться и проститься с милосердной своей благотворительницей, а его – любимой супругой.

На следующий день, 9 июля, при многочисленном стечении народа и в присутствии великой княгини Александры Петровны Романовой, а также Евгения Максимилиановича, Александра Петровича и Евгении Максимилиановны Ольденбургских и других знатных особ была совершена божественная литургия. Служил литургию настоятель обители архимандрит Игнатий (Малышев)^[106]. После отпевания тело Татьяны Борисовны было предано земле в пределе архангела Михаила Воскресенского собора, недалеко от места упокоения ее родительницы.

В эти печальные дни император Александр Второй, разделяя скорбь по почившей, писал овдовевшему супругу: «Александр Михайлович! С душевным прискорбием известясь о внезапной кончине супруги вашей, вменяю себе в сердечную обязанность выразить вам горячее участие, принимаемое Мною в столь неожиданно постигшем вас несчастии. Постоянно питав глубокое уважение к высоким качествам и добродетелям покойной Татьяны Борисовны, я искренне желаю, чтобы вы нашли некоторое утешение в том общем сочувствии к понесенной вами потере, которое вызывается памятью о достойной супруге вашей. Да поможет вам Бог смиренно покориться воле Всевышняго, подвергшей вас столь тяжкому удару. Пребываю к вам благосклонный, искренно вас любящий Александр»^[107].

Последние слова Высочайшего рескрипта, данного на имя действительного тайного советника, А.М. Потёмкина, «искренно вас любящий Александр» император начертал своеручно.

Свято храня память своей благоверной жены, Александр Михайлович в точности исполнил её завещание, относящееся к Святогорской пустыни: средства, вырученные после её смерти продажей её драгоценных украшений, пожертвовал на помин души в Святогорскую обитель.

«Почтеннейший отец Архимандрит Герман! – писал Потёмкин настоятелю древней возрожденной пустыни. – По завещанию Т[атьяны] Бор[исовны], вами мне переданному, я приказал вотчинной конторе представить вам вырученные продажею жемчугов, ей принадлежавших, восемь тысяч пятьсот р[ублей]. Они были оценены в ту же сумму, какая была определена в завещании. Но купец не согласился за всеми убеждениями дать наличными деньгами более этой суммы, обещая, однако же, доплатить еще 300 р[ублей] буде за жемчуг получить оценочную сумму. Надеюсь, что вы одобрите таковое распоряжение, избавляющее вас от весьма долгого, может быть, ожидания. Не могу на счет себя жаловаться относительно здоровия. Хотя не все хорошо, однако ж чувствую себя получше. Поручаю себя молитвам вашим и доброй памяти святой обители. Остаюсь душевно преданным, Александр Потемкин»^[108].

Александр Михайлович, свидетельствовала Е.Ю. Хвощинская, «как истинный христианин, принял горе, посланное ему Богом»^[109], пережив тремя годами свою супругу. Согласно воспоминаниям людей, знавших его, он был растерян и по началу не мог найти приложение своей жизни и своим силам. Оставшись без деятельной и энергичной супруги, доживал свой век в доме на Миллионной улице, переселяясь летом в любимые Гостилицы. Пробовал заниматься коммерцией, из-за чего заставил поволноваться родственников, но оставил эти занятия, так как шли они у него без особого успеха^[110].

Архимандрит Герман, не раз приглашавший посетить благотворителя монастыря на Святых Горах, так и не дождался Александра Михайловича. В одном из последних писем святогорскому настоятелю, написанном Потёмкиным за полтора года до смерти, чувствуется сердечная теплота и благодарность за весточку из святой обители на Северском Донце: «Почтеннейший отец Архимандрит Герман! Радуюсь вашему письму, благодарю за ваши поздравления, за все ваши добрые пожелания о мне, наконец – за ваши описания возрождения весны у вас с доказательством оной – присылкою прелестного цветка. Последний же застал нас в оскудении этого рода наслаждения. <…> Я так хотел воспользоваться этою преждевременностью весны, но не сбылась моя надежда! Нахожусь теперь под властью не одного, но многих врачей, единогласное сопротивление которых налагает на меня слепое повиновение. Бывало, не так-то я был послушен! Что делать? В старости человек возвращается к детству, и он в зависимости чужой воли, им управляющей. Постараюсь от них избавиться по укреплении сил моих в свежем и благоприятном воздухе в Гостилицах. Тогда да даст Господь посетить вас во время осени и утешиться хотя поздним исполнением моего сердечного желания. Поручаю себя вашим молитвам и молитвам святых братий, которых жалею, что не мог посетить. Примите уверение в чувствах моего почитания и душевной преданности. А. Потемкин»^[111].

«Дядя совсем сгорбился, – писала 3 мая 1870 года князю Н.Б. Юсупову об овдовевшем Потёмкине его племянница, княгиня Татьяна Александровна Юсупова, – голова его свисает, чуть ли не до самых колен, когда он с большим трудом передвигает ноги»^[112].

Находясь в июле 1872 г. в любимом имении под Петербургом и почувствовав приближение смерти, Александр Михайлович пожелал  причаститься Тела и Крови Христовых. Предположительно, священник храма Пресвятой Троицы гостилицкого имения исполнил духовное попечение о душе Александра Михайловича при переходе его в вечность. По воспоминаниям племянницы Татьяны Борисовны Потёмкиной, Александр Михайлович «умирал в полном сознании, простившись со всеми окружающими его, исповедуясь громко, при всех присутствовавших, и сокрушаясь о том, что часто мешал своему ангелу-жене делать добро, и, приобщившись Святых Тайн, спокойно отошел в вечность»^[113].

Скончался Александр Михайлович Потёмкин 19-го июля 1872 г., на 85-м году от рождения, в Гостилицах, и был погребен близ своей супруги, в Михайловском пределе Воскресенского собора Свято-Троицкой Сергиевской пустыни^[114].

Длинной чередой прошла вереница многих лет; Свято-Троицкая обитель в Стрельне сильно изменилась: появилась монашествующая братия, по мере сил восстанавливающая великие разрушения, постигшие знаменитую Приморскую пустынь; в уцелевших, хотя и сильно пострадавших церквях вновь затеплилась тихая молитва и стала приноситься Бескровная Жертва; церковный народ в большом числе с любовью потек в монастырь у Финского залива; однако жестокие раны, нанесённые во времена лихолетия все ещё не уврачёваны: утраченные храмы, такие как Троицкий собор, Покровская церковь и церковь святителя Николая Чудотворца, часовни, – шедевры русской архитектуры – ждут своего восстановления, своего воскресения; места упокоения славных сынов России понемногу обретаются и благоустраиваются братией обители; могилы Александра Михайловича и Татьяны Борисовны Потёмкиных – людей удивительных, возможно, в очах Божиих, даже праведных, носивших в своих сердцах свет евангельского милосердия и творивших многие благодеяния – найдены при раскопках того места, где некогда находился Михайловский придел великолепного Воскресенского собора.

Место упокоения четы Потёмкиных сегодня обнесено невысокой железной оградой, окрашенной в чёрный цвет. Небольшой холм земли, поросший негустой травой, расположен близ могилы настоятеля Свято-Троицкой Сергиевой Пустыни, архимандрита Игнатия (Малышева), и осенен деревянным крестом, под которым иноками монастыря каждый день возжигается маленькая лампадка. На противоположном от креста могильном краю лежит черная гранитная доска с нанесенной на неё белой надписью - указанием имен и фамилии, а также дат жизни и смерти супругов Потёмкиных. Вокруг могилы Потёмкиных растет несколько невысоких яблоневых деревьев, роняющих по осени на малозаметный холм жёлтую листву и дикие жёлтые яблочки, – холм, под которым покоятся прекрасные люди России XIX века, горячие в своей христианской вере и в благотворительности.

Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих Александра и Татианы и сотвори им вечную память! Царство Небесное, вечный покой!

____________

Публикуя письма А.М. Потёмкина, адресованные преподобному Герману (Клице), настоятелю Святогорской пустыни второй половины XIX в., а также заботясь об удобстве читателей, на руках у которых может не оказаться предыдущего сборника Альманаха, мы решили повториться и напечатать еще раз ту часть своего отчета, разумеется, дополнив и тематически расширив его, что ранее уже помещалась нами на страницах первого выпуска.

«Сотрудниками лаврского информационного отдела в Российском государственном историческом архиве было обнаружено «Дело о передаче для хранения в Императорскую Публичную библиотеку писем тайного советника Потёмкина и жены его к настоятелю Святогорской Успенской общежительной пустыни архимандриту Герману (Клице)». РГИА, ф. 733, оп. 142, д. 879, л. 1–6.

Это дело состоит из писем, адресованных в 1884 г.:

а) письмо действительного статского советника Андрея Андреевича Вагнера на имя министра народного просвещения И. Д. Делянова;

б) письмо министра народного просвещения И. Д. Делянова на имя директора ИПБ А. Ф. Бычкова;

в) письмо министра народного просвещения И. Д. Делянова на имя архимандрита Германа (Клицы);

г) письмо архимандрита Германа (Клицы) на имя министра народного просвещения И. Д. Делянова.

Из этого дела следует, что в 1884 г. настоятель Святогорской пустыни архимандрит Герман (Клица) передал для хранения в Императорскую Публичную библиотеку письма тайного советника Александра Михайловича Потёмкина и жены его Татьяны Борисовны Потёмкиной, адресованные на его имя. Письма отец Герман передал через А. А. Вагнера министру народного просвещения И. Д. Делянову, а тот отдал их на хранение директору Императорской Публичной библиотеки А. Ф. Бычкову.

Запечатанный пакет, заключавший эти письма, был препровождён в библиотеку г. Министром Народного Просвещения ещё в 1884 г. Но, согласно воли жертвователя о том, чтобы о поступлении этих писем в библиотеку никому не было известно, пока он, жертвователь, находится в живых, в печатном Отчёте библиотеки за 1884 г. не было заявлено о передаче в неё настоящих писем, и самый пакет хранился нераспечатанным в рукописном отделении Библиотеки.

13 апреля 1890 г. архимандрит Герман скончался, о чём г. Министру Народного Просвещения было сообщено действительным статским советником А. А. Вагнером (через которого архимандрит Герман доставил в 1884 г. собрание этих писем), с просьбою сделать распоряжение о вскрытии переданного в 1884 г. в библиотеку пакета.

Вследствие этого означенный пакет был распечатан. В нём оказалось: 366 собственноручных писем Т. Б. Потёмкиной к архимандриту Герману, 18 писем к нему от А. М. Потёмкина и 7 писем к нему же от других лиц»^[115].

Опуская сведения о письмах Т.Б. Потёмкиной, которые будут представлены читателям в свое время, мы обратимся к эпистолярному наследию Александра Михайловича Потёмкина, числящемуся в фондах РГИА за № 1000 СОП оп. 3, д. 954, л 1-26.

          Как было сказано выше, на сегодняшний день известно о 18 письмах Потёмкина, часть из которых оказалась дополнена небольшими приписками, выполненными рукой Татьяны Борисовны, его супруги, что хорошо прослеживается при их чтении и помогает избежать путаницы в том, кем именно писаны эти письма. Часть писем Александра Михайловича имеют довольно обширные сообщения Татьяны Борисовны, что позволяет говорить о совместном создании корреспонденции. Имеется письмо, которое написано не только совместно, но которое каждый из супругов попеременно дописывал не один раз, прилагая свой текст друг за другом.

Время написания публикуемой корреспонденции А.М. Потёмкина – 1859 – 1871 гг. 6 писем из 18 были отправлены из Петербурга, 1 письмо – из Гостилиц, 11 писем не имеют точной привязки к месту создания и отправления. 13 из потёмкинских писем датированы годом и числом, у 5-ти писем точное обозначение хронологии отсутствует, хотя из их содержания понятно, к какому периоду года они относятся: в письмах, к примеру, имеется поздравления автора с Пасхой Христовой, Новым Годом или же упоминанием весеннего, летнего, зимнего сезона.

Обращает на себя внимание, что письма Потёмкина нередко пронизаны теплым чувством благодарности к архимандриту Герману, прошением его и его святогорской братии молитв, выражением надежды на возможность посещения Святых Гор в будущем.

Тематика писем Александра Михайловича к своему адресату довольно разнообразна и непринужденна. Однако в силу того, что эти письма носят частный характер, они почти лишены деловой, политической подоплеки и ограничены кругом семейных вопросов, упоминанием некоторых хозяйственных проблем и намерений, относящихся к святогорским имениям А.М. Потёмкина, а также предположительным изложением возможных коммерческих планов, касающихся, например, вырубки и продажи части святогорского леса ради увеличения доходов.

Нередко письма А.М. Потёмкина пестрят поздравлениями в ответ на поздравления отца Германа с праздниками Воскресения Христова, днём Ангела Александра Михайловича, Рождества; пожеланиями отцу Герману в связи с его избранием на должность настоятеля Святогорского монастыря.

В потёмкинских письмах содержатся извещения о своём духовном и нравственном расположении, имеются сообщения с философскими суждениями о погоде, упоминаниями про свою супругу, её и своё здоровье. Изредка встречаются лаконичные сообщения, касающиеся членов августейшей семьи, посетившим Святые Горы и намеревающимся посетить Париж, о святогорском управляющем и крестьянах, а также о подробном распоряжении по завещанию почившей Татьяны Борисовне, распорядившейся оставить Святогорской обители крупные пожертвования в виде жемчугов на помин своей души.

Иной раз емкие, точные формулировки писем великосветского человека, которому было, согласно датировкам писем, от 72-х – до, без малого, 84-х лет, пронизаны откровенностью, иной раз еле уловимой, светлой, но грустной, самоиронией, и выдают прекрасно организованный, бодрый и ясный ум, писавшего, умеющего высказаться не только в изысканных, но одновременно и непринужденных словах так, что не может не удивлять силой мысли и изяществом ее выражения. Отвечая, к примеру, отцу Герману на его и его братии искренние, но, очевидно, слишком теплые, благодарные поздравления, почти 79-летний А.М. Потёмкин в письме от 3 апреля 1966 г. со смирением, хотя остроумно и с достоинством, замечает: «Поспешаю изъявить вам, что я душевно благодарю вас и всю дорогую братию вашу за поздравления – воспоминание и драгоценное участие ко мне – свыше того, чего стою. В самом деле, думая о себе, ничего не нахожу такого, чем бы я заслуживал более, как простаго, обыкновеннаго внимания. Но я себе говорю, что по праву супружества я прикосновен к правам Татьяны Борисовны на общую любовь. Под этим условием я смело принимаю такое ваше приветствие без разбора насчет своей достойности».

Словом, публикуемые письма А.М. Потёмкина, надеемся, доставят известный интерес и пользу как исследователям эпохи и края, так и любителям эпистолярного наследия достойных и уважаемых людей России XIX в.

Письма А. М. Потёмкина и Т. Б. Потёмкиной
настоятелю Святогорской Успенской пустыни
архимандриту Герману (Клице)
1859–1871 гг.

31 октября 1859 г., С.-Петербург.

Почтеннейший отец Герман!

В первый раз имею удовольствие обратиться к вам как настоятелю Святогорскаго монастыря. И это делаю при полной моей надежде, что то благосостояние пустыни, коим мы все наслаждались столь много лет, не будет ослаблено нималейше, не потерпит от отсутствия того, который ему дал начало и столь успешное развитие. Для меня утешительна была весть о вашем избрании^[116]: утешительна потому, что теперь под руководством вашим ничто не переменится, не отпадет и на первый случай все пойдет как бы под сенью прежнего путеводителя, незабвеннаго покойнаго отца Арсения^[117], коего память в обители будет всегда ей опорою и покровом. Надо вспомнить, да и вы первый тому свидетель, что было вначале, при первом вашем шаге на это место. Из этого ничтожнаго положения, до какого блистательнаго, величественнаго благоустройства довела вас, можно сказать, счастливая рука отца Архимандрита.

Не было меры его деятельности, а образовательный его ум счастливо все направлял в его домостроительности. Сожаления о нем мы будем сохранять в сердце, но не менее того утешаемся мыслию о достойном его преемнике, и не престанем молить Господа о продолжении его благ, столь обильно ниспосылаемых. Без них и предместник ваш ни в чем бы не мог успеть! Поручая себя молитвам вашим, прошу принять уверение в чувствах моего высокого почитания и преданности.

А. Потемкин

Почтеннейший отец Герман!

Посылаю вам письмо мужа моего! Он выразил гораздо лучше меня все чувства его и мои! Сего дня 20 день смерти отца нашего Арсения. Мы с вами много и с чувством сердечной скорби молились! И просили у Господа благословения на нашего новаго настоятеля! Простите и благословите Вашу покорную и послушную Татьяну Потемкину.

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 954,  л. 1–2 об.

*  *  *

3-го сентября 1861 г. Гостилицы.

Почтеннейший отец Герман!

С большим удовольствием получил я ваше письмо, ваши обязательныя пожелания, которыя мне столь по сердцу. Никогда не приходится мне провести свой праздник в одиночестве: или я с вами; или в отсутствии меня сопровождают ваша любовь, ваши молитвы.

Каков же был ваш прием в посещении Царской фамилии^[118]? Я до сих пор не нарадуюсь вашим успехам. Сперва я очень жалел о Татьяне Борисовне — при лишении почти всех средств. У ней не было ни прислуги, людей, несколько привыкших к такому дому. Вышло из этого — чудо! Все тут соединилось в помощь: и Природа, оживленная сверх обыкновенного, и люди, как бы вдохновенные свыше. И потому не перестаю радоваться и благодарить за столь видимое благословение всей вашей окрестности. Очень мне приятно было.

Счастие не в пожертвованном даре, но в нравственном благе Высочайшаго внимания, обращеннаго к достойному.

По примеру прошедшаго года, который я провел в постели почти все время пребывания в Святых Горах, я здесь также пролежал около двух недель, и только что мог возвратиться на дачу. Впрочем, болезнь моя, как говорят, спасительная. Это было геморроидальный — первый — и сильный припадок.

Прощаясь с вами, душевно прошу вас не оставить меня своими молитвами.

Мой усердный и нижайший поклон любезнейшим братьям вашей обители.

А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 1–2.

*  *  *

Почтеннейший Архимандрит отец Герман!

Вы не забыли меня и в сей раз. Чем далее — тем для меня приятнее! Приношу вам всю мою благодарность, а в сей раз не только по этому случаю, но за все ваше соболезнование о мне, о живейшем усердии, о непрерывных молитвах ваших и Святой обители для ниспослания милости Господней на меня! Добрыя люди мне это сказали, и я порадовался и много был утешен такою благодатию на мне.

Вот Татьяна Борисовна заменила меня у вас. Вам по этому незачем было жалеть о мне — во-первых, потому, что она не приехала бы, не будь она уверена в моем выздоровлении, а потом — лично до меня, к чему бы я мог пригодиться с своими немощами? При слабости ночь не в силах бегать по вашим горам, а продолжительность ваших служб — побуждала бы Татьяну Борисовну заставлять меня садиться, чего я терпеть не могу! Впрочем, очень хотелось бы быть у вас! Но Святыя Горы так далеки, а мои лета порождают такую леность, что страшно и подумать о передвижении. Мои поездки в Гостилицы только что по силам мне: далее — кажется невозможным моему воображению.

В будущее лето — если будет милость Божия — может быть, и приеду к вам, я не хочу лишить себя такой надежды. Итак, прощаюсь с вами при этой радостной мысли, и с твердым упованием поручаю себя молитвам вашим.

Примите уверение в глубоком моем почтении и душевной преданности.

Александр Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 3–4.

*  *  *

Почтеннейший отец Архимандрит Герман!

С благодарностию получил я ваше письмо с поздравлениями по случаю светлаго праздника. Мы только что отпраздновали его после счастия приобщения Святых Тайн, коих душа столь слабо чувствует Божественного действия и благодати. Но не на свою недостойность мне взирать, а единственно на милосердие Господа, все побеждающее, восполняющее бездну ничтожества моего.

Вы хотели повеселить меня описанием чудной у вас погоды: вторая весна! Но это меня пугает! Не придется ли позже расплатиться? В настоящую весну — как бы не постигли вас и снег, и сильныя морозы. Не дай Господь!..

Теперь вам одна потеха, а в том случае были бы гибель и разорение. Желаю вам избежания всех этих бед: чтоб установился санный путь, спокойный, продолжительный, и сбросьте с себя эту ненужную зелень.

Поручаю себя молитвам вашим и прошу передать братии вашей мой усердный поклон от всего сердца.

А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 5,  5 об.

*  *  *

15 апреля 1862 г.

Почтеннейший отец Архимандрит!

Получил я ваше письмо, как и всегда, с душевною благодарностью за воспоминание о мне и за поздравления от вас и всей вашей обители, по случаю наступившаго светлаго Великаго праздника Воскресения. Но мы здесь — в суете — не достойны его праздновать. Общее ощущение есть — как бы одна радость, что освободились от угнетения поста, лишавшаго нас обычных удовольствий.

Потом, как угорелыя, бросаемся во все стороны, по обычаям света, на пустые разъезды и визиты.

Время проходит и исчезает под бременем сих непременных обязанностей, выдуманных как бы для того, чтобы забыть о цели праздника. Не так — у вас! Ничто не мешает общему настроению к празднованию Великого дня, и вы то совершаете в мире, с любовью. У нас опять помеха в погоде: она вместо того, чтоб веселить, погружает в тоску. Про вашу же погоду Гнилицкий^[119] пишет, как видно, с радостью и с надеждою на обилье в урожаях. Что касается до устройства по новому положению, из письма г-на Ковалевского к Т. Борисовне я должен заключить, что и до вас дошла полоса недоверья и упрямства крестьян. Им как будто откуда предписано: не верить и ни на что не соглашаться! А меня торопили подписать все уставныя грамоты, чтобы послужить примером в окрестностях. Вот и шаг назад — и приходится самому ждать примера от других. Впрочем-то хорошо, что они точно исполняют обязанности — по-прежнему — и за то благодарю, как их, любителей старины, так и Гнилицкаго, благоразумно обходящагося с ними.

В это лето моя очередь посетить вас, что, надеюсь, будет возможно мне исполнить, к великому моему удовольствию.

Этот очередной год опасно было бы пропустить. Время летит; то есть в отношении ко мне — быстро уносит силы и возможность двигаться. Не говоря о том, что по летам моим — не много остается впереди, чтоб отлагать свои преднамерения и поездки.

Простите, почтеннейший отец, верьте чувствам душевной преданности, от всего сердца поставляющего себя под покров молитв всей святой обители вашей.

А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 6–7 об.

*  *  *

31 августа 1864 г. С.-Петербург.

Почтеннейший отец Архимандрит Герман!

Я только что получил ваше отношение с поздравлениями по случаю дня моего Ангела^[120] — и спешу с радостию благодарить вас и доказать вам скоростию своего ответа, сколь я ценю ваше расположение, никогда не пропускающее случая его выражения.

А я здесь почти в одиночестве. И все мои стремления в вашу сторону! Здесь на мою долю остается пользоваться своими Гостилицами и ея природою. Но вот каким образом — она угощает, почти со времени моего возвращения! Я же пожертвовал двадцатью днями отпуска, которые обещали мне самое приятное развлечение, чтоб только скорее соединиться с родиною: с самаго Ильина дня, около сорока дней, за весьма редкими исключениями, дождь заливает все: нас, все жатвы, даже сено, которое до этой поры скошенное лежит в воде. Вот какая беда, какое наказание! Говорят, у вас не жалуются! Разве один Гнилицкой писал вчера, призывая дождь на помощь своих посевов!

А мы не понимаем, как можно желать дождя! Мы давно молимся о даровании нам засухи.

Татьяна Борисовна возвещает о скором отъезде в Крым. Признаться, я горюю о том. Как можно отправиться в такую даль? Частью сам я виноват! Потому, что дал согласие и тем наложил на себя руку. Нечего было делать — надо было уступить желанию многих. Одно меня успокоило в ея письме: рассчитывая издержки на дороге, она полагает одинокую сумму как на поездку в Крым, так и на возвращение, из чего я заключаю, что она к вам должна возвратиться! А то я боялся исполнения прежнего намерения ехать чрез Одессу, Киев и по белорусскому тракту, т.е. проехать 2200 верст по неизвестной мне дороге, при невозможности переписки.

Вот хлопоты мои увлекли меня так, что я забыл то, чем мне следовало начать: поздравить с окончанием всех трудов ваших, которые благополучно закончились посвящением новой вашей церкви^[121]. Она по местности возвышается над всем, но Татьяна Борисовна уверяет, что общий вид на монастырь тем ничуть не испортился. Что она находится в должной соразмерности с целым и представляется приятно на взор. Господь благословляет умножением мест к служению ему! Прощаюсь с вами, почтеннейший отец, прося всех молитв ваших, сопутствующих странствующим, к общему всех нас утешению!

Верьте моим чувствам глубокаго почитания и душевной преданности.

А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 8–9 об.

*  *  *

27 декабря 1865 г. С.-Петербург.

Почтеннейший отец Герман!

От всего сердца принимаю поздравления ваши; сочувствие, и всея братии при том, составляют такую силу, которая подкрепляет надежду мою, что Господь не по моей недостойности только будет судить меня. Примите же и мои усерднейшия пожелания и поздравления по случаю Новаго года, еще не наступившаго. Да будет он вам обещанием всех временных благ и полной удачи в хозяйственных действиях. Что касается до духовнаго, не мне говорить о том пред вами! Тут не бывало, да и не будет опасения неурожаев. Господь никогда не отказывает в том, что для нас всего нужнее! Я очень порадовался о ваших благоприятных известиях насчет здоровья отца казначея, он вас было очень побеспокоил в болезненном своем положении, и теперь мне приятно слышать, что вы в полной надежде его скораго выздоровления.

Тако же и о Гнилицком, что вы сообщаете о нем, меня успокоило, да и при том, сам он мне пишет, так что могу заключить, что мы не лишимся услуг человека, который был нам столько, и стоит долго, полезен. Не удивляюсь погоде у вас, тогда как у нас зима еще не наступила, и мы не дождемся ея, разве только на следующий год. А между тем погода тем еще несноснее — мы живем простудами. Вот и Татьяна Борисовна, просидевши в своей комнате две недели, почувствовала себя здоровою, выехала и опять занемогла. Здесь нужна железная натура, которой изнеженныя наши дамы могут иметь только в воображении, и потому наша Татьяна Борисовна пускается и по тюрьмам, и везде по таким местам, куда влечет ее чувство, забывая свою немощь.

Прощаясь с вами, поручаю себя молитвам вашим и прошу еще изъявить братиям вашим душевную мою благодарность!

А. Потемкин

Дайте мне вас поздравить и пожелать вам счастия и радости духовной! А мне пожелайте здравия, чтоб еще раз быть в Святых Горах.

Т. Потемкина

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 954,  л. 3–4 об.

*  *  *

Почтеннейший отец Архимандрит!

С обычным удовольствием получил я письмо ваше, каждый год возобновляющее радость прошедшаго. С каким счастьем повторялись наши отношения в прежнее время, с таким же да будут и впредь. Да им невозможно измениться! Одно только накидывает тень: долго ли продолжится, когда прошло уже столько лет? В моих годах надежда сделалась неуместною! К тому же свиданья наши совершаются через год, что удваивает расстояние. Для Татьяны Борисовны идет легко: ничто не препятствует любимому ею порядку вас навещать каждое лето. Будь только устроена железная дорога, и все переменится, и на вас смотреть станем, как на близких соседей. Пускаться будем без расчета, без оглядки. Здесь проговорили о проекте устроить ее от Харькова до Таганрога. Не думаю, чтобы эта бесценная личная наша выгода предпочтена была всем прочим предлагаемым направлениям по всей России. А хорошо бы было Святогорскому имению при возможности в таком случае отправлять в морской порт огромные дубы лесов наших, обреченных в настоящем положении на окончательное гниение.

Вот и поправились бы обстоятельства Гнилицкаго, которому нынешния перемены не по нутру. Я было сам попенял, видя сокращение своих доходов. Надо же было уступить силе переворота! Теперь платят за все — прежде же весь труд человеческий считался за ничто! Большая разница! Но необходимо примениться к тому, заведя новые порядки, при строгой отчетности.

Вы говорите о погоде, которая у вас, казалось, хотела нашу перещеголять. Возможно ли это? Что север наш теплее! Боюсь, чтобы перемена на теплые дожди не повредила озимым, без того уже не дававших надежды о себе.

Прощаясь с вами, почтеннейший отец, поручаю себя вашим молитвам.

Приношу всю мою благодарность святой братии вашей и возлагаю свою надежду на их усердную молитву.

А. Потемкин

Отец дорогой! И я поздравляю вас с праздником и Новым годом! Желаю вам успевать более и более во всем, ибо вы наш пример, и друг, и отец обители святой.

Простите и благословите.

Всем братиям поклон.

Татьяна Потемкина

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 954,  л. 5–6 об.

*  *  *

Почтеннейший отец Архимандрит Герман!

Прошу вас принять и мои поздравления в возмездие за ваши, которыя всегда меня радуют. Я и подумать не мог о каком-либо сравнении: мое одинокое приветствие ничего не стоит против этого совокупнаго чувства всей обители, укрепленнаго святою молитвою вашею.

Благодарю вас также за описание действий нашей экономии. Правду сказать, с этой стороны мало утешительнаго! Однако ж, несмотря на скудость обещаний, я не мог не рассмеяться, читая извинения Глиницкаго в последнем его письме: он поздравляет меня и прибавляет: «Такия ли это поздравления мои! Увы! Прежде они сопровождались деньгами, а теперь, к несчастию, не могу прислать ничего!» В самом деле, в месячных ведомостях остаются теперь сотни, а израсходуются десятки тысяч! Я не виню никого! Таковыя обстоятельства. Пришло время переменить все прежние порядки и примудриться к новому рациональному ведению хозяйства. С глубоким чувством благодарности за прошедшее, поручаю себя и будущим молитвам вашим, и святой обители.

А. Потемкин

Почтеннейший Отец Герман!

И я также вас поздравляю с праздником спасительным и с Новым годом! Еще приближением к вечности, и дни бегут, и скоро, может, и к вам... Нынешний год вас мы не ожидаем, но я сожалею, что о. Полиевкт не заехал сюда — можно было ему приобресть кое-что для обители!

Нынешный год сюда из Парижа приехали родственники наши, богатые люди и щедрые, но я их не буду просить для обители ничего, а вы бы могли, может, пользу какую извлечь от них. Теперь все занимаются бедными церквами для западной России. В Польше хотят восстановить Братство, и так много сборов, что успеть нельзя везде! Но г. Самойлова^[122] обязана дать в обители наши, потому что вы поминаете всякий день ея родных! Но видно, так Богу угодно, чтоб о. Полиевкт сюда приехал! Образ святой Марии^[123] я вам сама привезу. Для Емилии^[124] был совершенно отказ от Государя. Очень сожалею.

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 954,  л. 7–8 об.

*  *  *

3 апреля 1866 г. С.-Петербург.

Почтеннейший отец Архимандрит Герман!

Поспешаю изъявить вам, что я душевно благодарю вас и всю дорогую братию вашу за поздравления — воспоминание и драгоценное участие ко мне — свыше того, чего стою.

В самом деле, думая о себе, ничего не нахожу такого, чем бы я заслуживал более, как простаго, обыкновеннаго внимания. Но я себе говорю, что по праву супружества я прикосновен к правам Татьяны Борисовны на общую любовь. Под этим условием я смело принимаю такое ваше приветствие без разбора насчет своей достойности.

Полагаю, погода у вас благоприятствовала празднику, возбуждала общую радость: вы вместе с природою праздновали великий день Спасения Христианскаго. Совсем не то у нас! Грязь под ногами, ветер и холод над нами, вокруг же нас шум, бессмысленное движение и суета. Я как не креплюсь, не запираюсь в своей келье, все же таки должен пускаться в эту бездну и заплатить свою дань. Поневоле желаешь, чтобы покончились все праздники. Когда установится тишина, тут мне и приволье!

Мы здесь хлопочем о быстром сообщении с вами: я говорю о железной дороге. Хотя она и утверждена через Харьков, но направление на Таганрог не окончательно решено. В том-то наше дело! Каково же будет в случае, что ее проведут чрез Изюм и Славянск? Тогда придется Гнилицкому хлопотать о своих старых дубах с высохшею вершиною — и накладывать груды досок. Но мне не дожить до совершения этих чудес из-под руки Гнилицкаго, из которой потекут все эти ручьи доходов!

Прощаюсь с вами с чувством преданности, с упованием на молитвы ваши о мне.

А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 10–11.

*  *  *

26 апреля 1867 г. С.-Петербург.

Почтеннейший отец Архимандрит Герман!

Благодарю вас за поздравления по случаю Светлаго Праздника. Благодарю также за то, что сожалеете о неприбытии моем и в сие лето в Святыя Горы.

Что делать? Я прежде был свободен! А теперь с наступлением лета все более подчиняюсь разным влияниям, разным советам и, наконец, приговорам медиков, которыя делаются путеводителями моими даже помимо воли моей. Вот не хотелось мне ехать, а они определили отправиться на воды. Кстати, пришлось, чтобы достигнуть их, ехать через Париж, так что я, никогда не думая о том, сделаюсь посетителем самаго люднаго места, куда теперь стекаются все части света, по случаю всемирной выставки. Впрочем, это исключительный случай, какому больше не бывать никогда, и мне не должно жаловаться на строгость требования докторов. Все Государи отправляются насладиться единственным зрелищем, даже и наш Царь не оставит его посещением своим.

Если в следующее лето мне удастся к вам приехать, я буду в выигрыше тем, что подвигнутся железныя дороги, даже до Курска, чем много сохранится труд и скука, покуда не достигнут ваш монастырь — покой и радость для души, отдых и веселие для тела среди красоты вашей прелестной природы. Однако ж, отлагая годами, приходится на мысль, что, наконец, потеряет надежду по мере наступающей старости: вот я теперь уже в руках медиков, а скоро в немощах, и потом в невозможности движения. Но дай Господь, чтобы этого не было, и я имел бы удовольствие с вами свидеться.

А теперь всем сердцем поручаю себя молитвам вашим и святой братии и сугубо при отправлении моем на долгое путе[ше]ствие.

Примите уверения в глубоком моем почтении и душевной моей преданности.

А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 12–13 об.

*  *  *

2-го генваря 1868 г.

Почтеннейший отец Архимандрит Герман!

Очень я благодарен вам за письмо с вашим и от святой братии поздравлениями. Прошу вас так же принять и от меня уверения моего усерднейшаго пожелания вам всех благ земных, какия могли бы споспешествовать вещественному благоустройству вашего монастыря. О высших же благ я и не смею намекать — это ваше собственное дело, в котором вы служите для нас примером и научаете нас.

Нам приятно было узнать о благополучном вашем приезде в эту пору зимнюю, чрез непроходимыя дороги.

У вас также погода неблагоприятная до крайности, как, по крайней мере, говорит Гнилицкой, найдя тут причину не высылать мне доходов. С удовольствием могу вас известить о состоянии здоровья Татьяны Борисовны. Она с каждым днем видимо поправляется, может наступить на ногу и несколько прохаживаться, разумеется, с помощью другаго. Мы возили ее в комнатной колясочке в нашу церковь, где она молилась и имела счастие приобщиться. Вы видите, что Новый год хорошо для нас начинается. Дай Господь соответственно тому продолжить и увенчать его.

Примите, Почтеннейший Отец, мои чувства глубокаго почтения и душевной преданности. Поручаю себя молитвам вашим и все святой обители.

А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 14–15.

*  *  *

Почтеннейший отец Архимандрит!

Давно мне следовало отвечать на телеграмм, которым вы меня подарили — ко дню Ангела моего. По телеграфу ответ должен следовать за извещением мгновенно. А как мне не было возможности исполнить по случаю отъезда, дело пошло на долгое протяжение времени, — и я сидел в бездействии, с сожалением, упрекая себя за свою неблагодарность. Итак, примите теперь с благосклонностью мое запоздалое приветствие.

Поздравления ваши с возлюбленною братьею не только радуют — я еще нахожу в них благодеяние себе, потому что их сопровождают святые молитвы ваши. Весьма часто, даже беспрестанно, получаю известия о вас через Татьяну Борисовну. Она не оставляет удовлетворять моему желанию знать о всем, что касается до ваших польз, и я на этот счет ей очень обязан. К моему утешению, она не поехала в Крым. Зато пришлось на мою долю потерпеть от частых отмен и опять новых перерешений, в отдаленности, от недоумения еще более чувствуешь горе разлуки. Вы готовитесь принять дорогих гостей. Желаю усердно, чтобы все свершилось к общему удовлетворению всех.

Под благословением Господним вы и прежде благополучно исправили свой долг гостеприимства! Говорят и о другом посещении в октябре. Мне что-то не верится, чтобы пребывание на южном береге могло быть оставлено так рано, — при самом начале там хорошей погоды. Коли случится, то буду утешаться мыслию, что Татьяна Борисовна в ожидании останется под вашим покровом, спасенная от трудностей своего похода в Крым.

Поручая себя молитвам вашим, остаюсь с глубоким моим уважением и преданностию.

Ваш покорный слуга А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 16–17.

*  *  *

9 апреля 1868 г.

Почтеннейший Отец Архимандрит Герман!

Всегда с большим удовольствием получаю поздравления святой обители вашей в эти торжественные случаи, где сердце радуется этому подкреплению своих чувств.

В сей год рано поступил праздник. От того у нас время не приготовлено, и далеко не служит веселию нашему, а скорее к унынию, столь неуместному в такие дни. У вас, конечно, не так! Хотя и у вас зима была не по климату, но большая разница с нами; вы теперь торжествуете, и природа также с вами!

У Татьяны Борисовны все переменяются мысли насчет поездок на лето: то в чужие края, то в Святыя Горы; или то и другое вместе. Нельзя еще распутать дело. Я же не хочу слушать о своем путешествии за границею. И хотя я страстно любитель своего неподвижнаго покоя, однако ж постараюсь к вам приехать в августе.

Железная ваша дорога, как вы, конечно, знаете, решена, и я о том говорю по тому случаю, что сейчас послал к Полякову переговорить о лесах наших. Не имею еще ответа. Но сему обращению к нему виною ген. Мельников, который сам направил на то. Попрошу вас передать Быкову. Я ему поручу ходатайство по продаже в то время, когда явится поверенный от Полякова в ваших местах.

Усерднейше прошу ваших молитв и остаюсь с душевным почтением и преданностию.

А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 18–19.

*  *  *

16 ноября 1869 г.

Почтеннейший отец Архимандрит Герман!

По завещанию Т. Бор., вами мне переданному, я приказал вотчинной конторе представить вам вырученныя продажею жемчугов, ей принадлежавших, восемь тысяч пятьсот р.

Они были оценены в ту же сумму, какая была определена в завещании. Но купец не согласился за всеми убеждениями дать наличными деньгами более этой суммы, обещая, однако же, доплатить еще 300 р. буде за жемчуг получить оценочную сумму. Надеюсь, что вы одобрите таковое распоряжение, избавляющее вас от весьма долгаго, может быть, ожидания.

Не могу на счет себя жаловаться относительно здоровия. Хотя не все хорошо, однако ж чувствую себя получше.

Поручаю себя молитвам вашим и доброй памяти святой обители. Остаюсь душевно преданным,

Александр Потемкин.

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 20,  20 об.

*  *  *

21 апреля 1870 г. С.-Петербург.

Почтеннейший отец Архимандрит!

Благодарю за письмо ваше и за поздравления с великим Праздником, от лица всей братии св. обители вами переданные. Жалею, что все подумали угодить мне долгим молчанием и не вообразили напротив, что письма ваши были бы мне приятны. Поразившаго нас горя, о котором я вас известил, нельзя было не ожидать по роду болезни, постигшей покойного.

Весьма утешительно, что по обстоятельствам его путешествия довелось ему окончить жизнь в среде набожных знакомых, вблизи церкви и сподобиться принятия Святых Тайн. Не видна ли тут особенная Благодать Божия!

Относительно моего приезда в Святыя Горы ничего вернаго сказать еще не могу, все зависит от состояния моего здоровья.

Поручая себя молитвам вашим и всех братий, остаюсь многоуважающий вас,

Александр Потемкин.

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 21,  21 об.

*  *  *

9-го июня 1870 г.

Почтеннейший Отец Архимандрит Герман!

Благодарю и за письмо и за душевное участие ваше при горестных случаях, наше семейство поражающих.

Ваше описание служебных забот в память нашего Бориса^[125], — и как соборно и торжественно отслужили панихиды в сороковой день его кончины, нас сердечно обязывают пред вами.

Дай Господь, чтобы молитвы услышаны были к упокоению души усопшаго. Вот какой несчастный год! Сколько их в глазах наших и в доме нашем! После Роткирха^[126], после роднаго Бориса нашего, теперь наш отец Иоанн^[127] лежит при смерти! Конечно, все мы знаем, что должны умереть, но эти, так сказать, живые примеры смерти, столь часто повторенные, глубже впечатлеваются в душу и как бы сближают и родняют с мыслию собственной смерти своей.

Вы были в ожидании приезда Наследника^[128]! Но его посещение невозможно было, не приготовленное заранее (что было бы вам непосредственно возвещено). Потому, что у них все минуты сочтены и в протяжении 2000 верст все ждут по местам проезда, время котораго рассчитано по часам.

Цесаревна^[129] теперь уже приехала в Данию, куда она отправилась морем. Относительно же моего отъезда к вам. Он также не зависит от моего желания. Непременным условием было поправление здоровья и возвращение силы ног моих.

Ногами-то не могу еще похвалиться! Что будет впереди — не знаю! Но вот как я расположился, коли в Воле Господней продолжить дни мои! Это то, чтобы (чего так желала дражайшая моя Татьяна Борисовна) приехать к вам вначале весны и пробыть в Святых Горах два месяца самой лучшей и приятной погоды. Приехал бы я к 1-му апреля, а 1-го июня возвратился бы в Гостилицы, где только что можно переселиться на дачу. Но что за предположения при неизвестности судьбы нашей, а в особенности когда человек своими мечтами дошел до пределов жизни!

Прошу вас усердно продолжать молитвы ваши, как и всей Святой Обители, дабы Господь даровал мне вседневную готовность быть исполнителем одной лишь Воли Его!

Остаюсь с душевною моею преданностию,

А. Потемкин.

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 23–24 об.

*  *  *

1-го апреля 1871 г. С.-Петербург.

Почтеннейший отец Архимандрит Герман!

Радуюсь вашему письму, благодарю за ваши поздравления, за все ваши добрые пожелания о мне, наконец — за ваши описания возрождения весны у вас с доказательством оной — присылкою прелестнаго цветка. Последний же застал нас в оскудении этого рода наслаждения.

Чтобы здесь увидеть цветы, далеко ехать по оранжереям и теплицам, и то с набитыми карманами на их приобретение.

Правду сказать, насчет погоды — вы немного отстали, немногим опередили нас. Донец вскрылся, да и Нева у нас уже очистилась. Южнее вас Азовское море еще покрыто льдом!

Но с солнцем вашим уже нам не тягаться, то, что оно производит в ваших местах, того нам не ожидать и в последних числах мая.

Я так хотел воспользоваться этою преждевременностью весны, но не сбылась моя надежда! Нахожусь теперь под властью не однаго, но многих врачей, единогласное сопротивление которых налагает на меня слепое повиновение. Бывало, не так-то я был послушен! Что делать? В старости человек возвращается к детству, и он в зависимости чужой воли, им управляющей. Постараюсь от них избавиться по укреплении сил моих в свежем и благоприятном воздухе в Гостилицах. Тогда, да даст Господь посетить вас во время осени и утешиться хотя поздним исполнением моего сердечнаго желания.

Поручаю себя вашим молитвам и молитвам святых братий, которых жалею, что не мог посетить. Примите уверение в чувствах моего почитания и душевной преданности.

А. Потемкин

РНБ,  ф. 1000,  оп. 3,  д. 953,  л. 25–26.